— Золото, секретный груз — это очень романтично, — заметила Катя.

Ей понравилось, что у Романа такая необычная история, хотя было немного обидно, что Роман умолчал. Впрочем, понятно: военная тайна.

— У Ромки и поромантичнее сюжет был. — Польщённый вниманием Кати, Федосьев хотел произвести ещё большее впечатление. — Мятеж на борту!

— Мне страшно любопытно! — призналась Катя. — Петька, вы искуситель!

— Ромка рвался на Арлан, на нефтепромысел, а там у него случился бунт, и команда угнала его катер вместе со всеми секретами. Такая вот пиратская история! Потому Ромка и явился в Сарапул, где мой пароход стоял.

— Странно судьбы переплетаются…

— Да уж, — согласился Федосьев. — Давайте выпьем, Катя?

Катя с сожалением покачала головой:

— Мне нельзя, Петя. Да и вам не следует. Завтра у всех у нас важный день. Ступайте спать.

Роман приехал уже ночью; Катя слышала, как он, чтобы не беспокоить, укладывается на диване в гостиной. Но Катя не спала — думала о Горецком. За окном в недалёком Козьем Загоне отчаянно заливались соловьи. На пароходах тихо горели ночные огни. Да, размышляла Катя, Роман проделал большой путь, чтобы оказаться рядом с ней. Он не раз мог свернуть в сторону, но не свернул. В прозрачной темноте весенней полночи Катя вспоминала и о других чудесных людях, которых тоже полюбила всем сердцем. Она ничего не сделала для этого, но в том, наверное, и заключалась удивительная загадка её судьбы: все, кто пришёл к ней, не свернули с правильного пути.

02

Просторная каюта командующего флотилией была обставлена хорошей мебелью; они находились здесь вдвоём — адмирал Смирнов и адмирал Старк.

— Вы поговорили с Гайдой, Михаил Иванович? — спросил Старк.

Генерал Гайда возглавлял Сибирскую армию.

— Бесполезно! — раздражённо ответил Смирнов. — Наша флотилия — это огромная сила, однако же эффективна она будет лишь тогда, когда река станет главной линией наступления. Но этот пехотный недоучка назначил главной линией дорогу на Вятку и Казань. Мы будем действовать на стыке флангов Сибирской и Западной армий, то есть с военной точки зрения — нигде! Гайда слишком самоуверен и не желает делиться успехом с генералом Ханжиным!

Генерал Ханжин возглавлял Западную армию, которая вела наступление на Оренбург и Самару.

— Теперь я понимаю, Юрий Карлович, почему вы взяли себе бригаду морских стрелков, а не дивизион во флотилии. Признаться, раньше это ваше решение я относил на счёт вашего неудовольствия моим командованием.

— Я хочу делать дело, хочу сражаться, — скупо усмехнулся Старк. — И я никогда бы не унизил вас, Михаил Иванович, своими сомнениями.

Оба адмирала были в белых парадных кителях. Смирнов протянул руку, и Старк пожал её.

— Надо идти, Юрий Карлович. Наверное, ждут только нас с вами.

Действительно, ждали только адмиралов.

Штаб флотилии белые, как и большевики, разместили на пассажирском лайнере «Аршаулов», но переименовали его в «Волгу». На длинной тентовой палубе за рулевой рубкой уже собрались моряки — офицеры, мичманы и старшины. Здесь под навесом был сооружён походный алтарь, священник о чём-то негромко говорил с иеродьяконом, стояли соборные певчие. Над теплоходом, над дебаркадером и над рекой летали и кричали чайки.

К Федосьеву, командиру второго дивизиона, сквозь толпу вежливо протиснулся Митя Уайт — молодой русский офицер, ушедший с британского флота, чтобы воевать в России. Сейчас он руководил разведывательным отделением Оперативного отдела; отделение находилось на канонерке «Кент».

— Пётр Петрович, капитан Джеймсон интересуется порядком убытия на фронт. Я понимаю, что всё будет объявлено приказом, но местное общество пригласило его на пикник, и он хотел бы знать, располагает ли собой…

Федосьев глянул на Джеймсона, тот приложил два пальца к козырьку.

— Вам бы одни увеселения! — буркнул Федосьев, надеясь, что Уайт не уловит его винного перегара.

— Отнюдь. Общество заинтриговано участием Британии в русской войне.

Флотилия была разделена на два дивизиона; каждый включал в себя шесть канонерок, плавбатарею, четыре катера и вспомогательные суда. «Кент» и «Суффолк» числились в дивизионе Федосьева. Разумеется, привести себя в порядок в полном составе флотилия ещё не успела — задержал ледоход.

— Суда будут отправляться по мере готовности, — сообщил Федосьев. — У «Кента» есть не меньше недели. Наша цель — Елабуга.

В апреле Сибирская армия Гайды взяла Воткинск, Ижевск и Сарапул; войска упёрлись в сопротивление красных на рубеже реки Вятки.

— А Елабуга наша или нет?

— Не знаю. — Федосьев в досаде сморщил обветренный нос. — Поговорим потом, Дмитрий Николаич, я пришёл на богослужение, и это — святое.

— Простите, Пётр Петрович, — наклонил голову Уайт.

…Весна уже набрала силу; река могуче вздулась и широко разлилась, затопив низины. Берега дымно зеленели молодой листвой. Волны с грязной пеной шлёпали в сваи амбаров и складов. По стрежню несло мусор и брёвна — где-то выше по течению Кама размыла какие-то штабеля. В синем небе быстро плыли мелкие облака — их словно бы тоже тащило половодьем.

К началу навигации на свои места вернулись и дебаркадеры. Штабной теплоход «Волга» был пришвартован к самому красивому из них — с вывеской «„Былина“. Соединённое коммерческое пароходство Д. П. Якутова». Романа это странно поразило, хотя стоило бы понять и раньше: если Колчак победит, Катя унаследует свою часть речной империи отца. У неё — то есть у него, у Романа, — появится своя собственная судокомпания. И он окажется равновелик братьям Полякам, совладельцам «Мазута». Если сыграть правильно с акциями Нобелей, он сам или с помощью Кати сможет превратить «Былину» в такую же мощную компанию при «Стандарт ойле», как «Мазут» при «Шелле». От перспектив у Романа что-то переворачивалось в груди.

Роман и Катя сидели в открытом фаэтоне, который остановился на спуске с высокого берега, и наблюдали за богослужением на штабном теплоходе. Голоса священника и певчих сливались, а чайки вопили даже громче, чем звучала литургия, и всё равно настроение было праздничным, возвышенным.

— Когда вы с дядей Ваней уходите на Арлан? — спросила Катя.

— От нас не зависит. Когда пойдёт «Кент», когда разрешит начальство.

— Послушай… — Катя мягко взяла его руку, — мне ведь придётся рожать в пути, когда мы поедем во Владивосток?

— Да, родная, — виновато подтвердил Роман. — Я не вправе задерживать отправку груза британской железнодорожной миссии.

На самом деле Роман просто не хотел ждать. Отношения с «Шеллем» ему надо выстраивать быстрее. Он и так затянул. А теперь вот и Нобели вступили в переговоры с Рокфеллером… Вершится большой передел, а он бездействует.

Он мог оставить Катю в Перми и уехать один — но сколько времени займёт деловая поездка? Полгода, год? Если он покинет Катю, то неизбежно потеряет её: разочарует, будет вытеснен в прошлое. Катю надо брать с собой. Она ему нужна. Особенно сейчас, когда он понял про «Былину».

Романа не уязвило признание Кати, что князь Михаил — отец её ребёнка. Наоборот, даже как-то удовлетворило. И вовсе не потому что он изначально угадывал правильно. Великий князь — это Великий князь. Кто же устоит перед магической властью такого титула? Беременность — тривиальная расплата за победу девичьей природы. А прозвучавшее признание — согласие подчиняться, ведь Катя открыла свою уязвимость. И при всей опытности Романа тянуло к ней, к Кате Якутовой, строгой и требовательной даже в поражении; её любовь умножала его веру в себя. А ребёнок Великого князя — это упряжь, с помощью которой Катю можно держать под контролем. Но Катя должна быть рядом.

— У меня появилась мысль… — задумчиво начала Катя. — Помнишь, я говорила, что в Сарапуле живёт подруга моей мамы?.. «Лёвшино» пойдёт на промысел через Сарапул. Мне вполне по силам это небольшое путешествие. Я уверена, что тётя Ксения согласится отправиться с нами во Владивосток и дальше. Она приезжала к маме в гости в Канны, это было ещё до войны. Она и примет у меня роды. С ней я буду спокойна.

— Тётя Ксения?.. — осторожно переспросил Роман.

— Ксения Алексеевна, жена пароходчика Ивана Сергеевича Стахеева. Вернее, вдова. У них сын Иннокентий.

Прошлое беззвучно и незримо обрушилось на Романа, будто тьма. Та ночь в Святом Ключе, веточка шиповника, брошенная на пол, — и потом два гроба в гостиной с занавешенными окнами… Роман понял, что здесь, в России, опасность подстерегает его везде, ведь всё, на чём он основал свои планы, принадлежало не ему. Прошлое надо выпалывать из жизни, как сорняк.

— Катюша, нет, — мягко произнёс он. — Ни в какой Сарапул я тебя не возьму, и никакая тётя Ксения с нами не поедет. Это лишнее.

Катя выпустила его руку и внимательно посмотрела на него.

— Полагаю, решать должна я.

— Извини, но сейчас я тебе запрещаю.

— Ты объяснишь мне причину?

— Ответ «нет» — не повод для вопроса «почему?», — твёрдо сказал Роман.

03

7 мая «Кент» отправился на фронт, а «Лёвшино» застрял в затоне — Осип Саныч и трюмная команда всё возились с машиной. Иван Диод орыч не переживал: никуда Арлан не денется. Горецкому тоже было чем заняться. Под его наблюдением на корме буксира закрепили лебёдку с поворотной стрелой и бензиновый мотор нагнетательной системы; Горецкий брал с собой водолаза и сигналиста из британской железнодорожной миссии. Иван Диодорыч не спрашивал, какие грузы Горецкий собирается поднимать со дна реки, а Роман не объяснял. Британцы вообще не говорили по-русски.

В рейс «Лёвшино» вышел только в середине мая вместе с последним караваном флотилии. Караван состоял из плавучего госпиталя, самоходной авиабаржи «Данилиха», нескольких буксиров и десантного судна морских стрелков. Сопровождали их канонерские лодки «Смелый», «Страшный» и «Стройный». Корабли второго дивизиона назывались на букву «С», а первого — федосьевского — на букву «Г». Свой вымпел Федосьев поднял на канлодке «Гордый», и его дивизион давно уже бабахал из пушек где-то под Елабугой.

Многие чувства в душе Ивана Диодорыча с годами угасли, превратились в обыденность, однако начало навигации будоражило, как в молодости. Эта река, эти солнечные блики, пляшущие на волнах, эти зелёные берега — холмы над плёсами, леса, вёрсты, церковки… Эта свежесть створа, чайки и белые пароходы с дымом из труб… Такого не будет ни в каком раю — зачем там речной флот?.. Иван Диодорыч прогуливался по крыше надстройки, делая вид, что занят какими-то соображениями, и просто тихо млел. Жаль, что рядом нет Катюши, оставленной дома: он очень хотел бы порадовать её этим счастьем.

Все, кто был свободен от дел, потихоньку собрались на носовой палубе, расселись или развалились на солнечном пригреве, будто коты на крыше. Сам собой завязался разговор — ни о чём, и в то же время о самом главном. Иван Диодорыч знал, что в таких беседах и заключается негрешное блаженство дороги, и никого не гнал на работу, хотя боцман Панфёров проскрипел:

— Точите лясы-то, ребятушки, а судно пущай само плывёт как получится.

На укоры боцмана никто не обратил внимания.

— Ну как ты, Федька, веришь в чудеса? — неугомонный Алёшка нападал на Федю Панафидина. — Кругом электричество, дизели, аэропланы летают! Есть физика и химия, а чудес никаких нету, они от глупости! Это Стешка вон считает, что в динамо-машине чёрт сидит, а ты же поумнее будешь!

Завтра к вечеру «Лёвшино» должен был дойти до затопленного «Русла», и Федя намеревался наконец-то забрать чудотворный образ Якорника.

— Да знаю я, что там не чёрт, а кто-то другой! — возмутилась Стешка.

— Чертям машины не нужны, — влез Перчаткин. — Машину-то в пекло не утащишь! Чертям нужны души — светлые и чистые!..

— Вроде твоей, да? — скептически хмыкнул матрос Колупаев, которого Яшка недавно ободрал в карты.

— Вроде моей, — охотно согласился Яшка. — Я ведь добрый человек, даже нежный. Никому зла не желаю! А чёрт сядет на плечо и шепчет: гляди-ко, Яша, на вон того купчину, он бахвалиться жаждует, ну дак и обмишуль его, угоди гордыне… Или же указует мне перстом на офицера: этот себя героем мнит, никогда не отступает, дак и распатронь его до исподнего… Задачка-то у чёрта в чём? Приумножить грех, который и без него душу ел! В чёрте чуда нет!

— Чудо — творенье божье, — согласился Федя. — Есть бог — есть и чудеса.

— Бога нету! — упорствовал Алёшка.

— Кого нету? — испугался Митька Ошмарин. — Где?

— А ты вокруг-то посмотри, Лексей, — с укором посоветовал Серёга Зеров. — Красота же какая… Чего спорить-то? Всё же ясно, что бог есть.

— Эх, дядя Серёжа! — обиделся Алёшка. — А ещё в училище учился!

— Бог науке не противоречие, — примирительно заметил Федя.

— А чудеса? Они по науке невозможны!

— Разве ты все науки превзошёл? — Федя мягко улыбнулся.

— Не все, но суть-то понимаю!

— Чудеса не в том, чтобы из-за уха туза треф доставать. Это фокусы.

— Фокусы, — важно кивнул Яшка.

— Чудеса в простых деяниях. У меня дедушка Финоген за всю свою жизнь ни разу на мель судно не посадил, а такого быть не должно! Любой лоцман, даже самый лучший, промахивается. Любому рано или поздно не везёт. Так что удача дедушкина и есть чудо. И науку оно не попирает. Оно — другая наука.

— Совпадение! — упрямился Алёшка.

— Тогда и в динамо — чёрт.

Роман слушал и посмеивался. Он помнил свои споры с Федей на борту «Русла» — Федю не переубедить. А дедушка Финоген просто врёт.

Ночевать караван встал на рейде села Частые — на полпути между Пермью и Сарапулом. Голубая майская полночь даже не попыталась посинеть — на востоке уже светилась бледно-жёлтая полоса нетерпеливого рассвета. В каюту Ивана Диодорыча осторожно постучал Мамедов.

— Тебе чего не спится, Хамзат? — проворчал Иван Диодорыч.

Мамедов притулился сбоку на краешек его койки.

— Дэло у мэня, Ванья, — негромко сказал он. — Нэ хотэл тэбе дэн портыть…

— Ну, порти ночь.

— Говорю, Горэцкий знаэт, зачем я ыду на Арлан. Эму Выкфорс сказал.

— И что?

— Он захочет отнять у мэня докумэнты. Будэт драка. И я эго убью.

Нерехтин закряхтел, вытаскивая ноги, и тоже сел.

— Вы же вроде примирились, Хамзат.

Мамедов скривился и пренебрежительно махнул рукой:

— Какая разныца? Пустые слова. Повэрь мнэ, Ванья, он дурной чьеловэк.

— Да сам чую, — вздохнул Иван Диодорыч.

Его охватила тоска. Прошлое не отпускало — тянулось к будущему.

— Горецкого Катюша выбрала. А я для неё печали не хочу. Не убивай его.

Мамедов недовольно засопел:

— Нэправылное рэшение, Ванья. И для Каты тоже.

— Ты спросил — я ответил.

Мамедов хлопнул Нерехтина по плечу и тяжело поднялся.

— Ладно. Нэ убью.

Наутро караван двинулся дальше. Пароходы бодро дымили и работали колёсами; «Лёвшино» шёл последним в колонне, рассекая извилистые полосы пены на стрежне. Змиевский перевал, пристань Ножовка, остров Толстик, село Бабка, коса Удобная, пристань Усть-Речка и пристань Галёво, Костоватовский узкий ход, Сайгатский осерёдок, село Сайгатка с храмом, и на отшибе — погост, где лежит Дарья… Иван Диодорович снял фуражку, перекрестился на колокольню и поклонился, приветствуя Дашу. А потом Банный лог, пристань Гольяны, село Нечкино, и вот он — злополучный Пещерский перекат.

…На левый борт выбрались почти все, кто участвовал в том сражении с буксиром «Русло»: Сенька Рябухин, Серёга Зеров, Павлуха Челубеев, Митька Ошмарин, Колупаев, Стешка… Они молча смотрели на обломки мёртвого буксира. Среди искристой ряби переката чернел задранный угол надстройки, торчала безглазая, дырявая, помятая рубка. Дымовой трубы уже не было — её снесло весенним ледоходом. С крыши рубки взвились две чайки. «Русло» казался выброшенной на мель железной корягой, огромной и уродливой.

— Упокой всех, господи, — сказал Серёга Зеров. — Не мы это начали.

Колёса «Лёвшина» затихли в кожухах, с крамбола бултыхнулся якорь, и судно неспешно развернулось задом наперёд. Федя Панафидин, ни на кого не глядя, за верёвку подтянул разъездную лодку, что волочилась за кормой. Он решил плыть к утонувшему буксиру один. Там, на «Русле», только его призраки — больше ничьи, и чужакам не надо их тревожить. У всех свои тени.

Иван Диодорыч смотрел, как Федя добрался до «Русла», привязал лодку к какой-то зазубрине рубки, слез в воду, погрузившись до колен, и с силой отволок дверь. Изогнулся и проскользнул внутрь. Безмятежно сияло небо.

На «Лёвшине» ждали. Почему-то было боязно, хотя ничего опасного случиться не могло. Наконец перекошенная дверь снова затряслась, и Федя боком вылез наружу. В руках у него была икона. Федя издалека показал её людям на «Лёвшине», и ярко стрельнул золотой блик на нимбе Якорника.

На «Лёвшине» загомонили, словно Федя выиграл в состязании.

— Ты только не ругайся, дядя Ванечка… — услышал Иван Диодорыч у себя за спиной и медленно поворотил голову, ошалевая от изумления.

На мостике буксира, улыбаясь, стояла Катя.

04

Придумала это, конечно, сама Катя, но всё организовал Алёшка. В ночь перед отплытием он в лодке перевёз Катю из дома на «Лёвшино». Вахтенный Сенька Рябухин тоже был в сговоре. Стешка спрятала Катю у себя в каюте.

— Спасибо, Стешенька, — сказала Катя, неловко пристраиваясь на койке. — И тебе, Алёшка, спасибо. Не совсем ты, значит, пропащий человек.

Катя укрывалась у Стешки полтора дня — и размышляла о своём поступке. Не каприз ли это? Может, она взбалмошная дура? Нет. Тётя Ксения нужна ей, а отказ Романа прозвучал оскорбительно. Однако спорить Катя не хотела, и потому решила просто поставить Романа перед свершившимся фактом. Роман обязан считаться с ней. Она не кукла. И это она делает Роману одолжение, соглашаясь ехать с ним на край света и рожать в поезде.

Катя вышла, когда до Сарапула оставалось с десяток вёрст.

Дядя Ваня нелепо хлопал себя по бокам, точно курица крыльями. Он обнял бы Катю, да боялся её живота. Катя сама обняла его.

— Ну ты даёшь, Катюшенька! — квохтал дядя Ваня. — Ну ты даёшь!..

Алёшка ухмылялся во всю физиономию. Стешка надменно сложила руки на груди, глядя на Нерехтина так, будто свергла его из капитанов.

— А вам не поздоровится! — пообещал Иван Диодорыч Алёшке и Стешке.

На мостик на спеша поднялся Роман. Он словно бы ничему не удивился и поцеловал Катю спокойно и ласково.

— Ты всех победила, — шепнул он.

У Кати отлегло от сердца.

Машина стучала, колёса взбивали пену, и вскоре за поворотом показалась покатая Старцева гора с остриём колокольни. Это уже был Сарапул.

Пароходы флотилии заняли все пристани города, у лучшего дебаркадера — дебаркадера КАМВО — пришвартовался штабной лайнер «Волга». Буксиры уткнулись носами в берег. На рейде бросили якоря те, кому не хватило места у причалов: авиабаржа «Данилиха» и товарно-пассажирское судно «Ревель», на котором размещалась бригада морских стрелков адмирала Старка. «Лёвшино» тоже остановился на рейде — возле косы напротив Девятовской мельницы.

Поскольку делать пока было нечего, Иван Диодорыч задумал провести разбирательство и суд — строгий, но справедливый. Всё-таки тайный человек на борту — это непорядок, и немалый. Неуважение к капитану. Иван Диодорыч выставил перед рубкой стул и вызвал первого преступника — Алёшку.

Алёшка сразу учуял, что ему прилетит, и как-то весь скорчился.

— Я Катюшу люблю, и рад, что она с нами, — веско сказал Иван Диодорыч, — и тебя, Лексей, люблю. Но творить такие дела на судне никак нельзя.

— А чё такого-то? — всё-таки встопорщился Алёшка. — Нас она не обожрёт!

— Ты меня как капитана дураком показал.

— Да все и так знают, какой ты! — возмутился Алёшка. — И вообще это Катька всё затеяла! Я тут ни при чём!

— Я от тебя не оправданий жду! — рассердился Иван Диодорыч.

— Ладно-ладно! — сдался Алёшка. — Ну, прости, дядь Вань.

Иван Диодорыч понял, что большего из этого лиходея не выжать.

— Ступай, и Рябухина сюда пришли.

— А чё Рябухин-то сразу? — опять заупрямился Алёшка. — Он же чурбан, он не виноват! Ему Катька скажет утопиться — так он утопится!

— Я вас обоих щас утоплю!

Алёшка убрался, и вскоре на суд прибыл трепещущий Сенька.

— Я тебя спас, а ты чем мне отвечаешь? — снова начал Иван Диодорыч.

Сенька готов был бухнуться на колени.

— Каюсь, дядя Ваня! Помилуй! Не мог я тебе во всём признаться, Катерина Митревна не велела! Как мне ей перечить, сам посуди?

Воспитывать Сеньку, в общем, было бесполезно.

— Проваливай, и Стешку ко мне пришли!

Сенька в отчаянье замотал нестрижеными вихрами.

— Не буду я её звать! Боюся! Лучше своей рукой меня убей! Она и так на всех орёт! Она у Перчаткина карты отняла!

Иван Диодорыч в ярости топнул.

Стешка явилась в кухонном фартуке, в руке она сжимала поварёшку.

— А ты своей пустой башкой потряси-ка! — нагло заорала она. — Девка первый раз рожать будет! Ей страшно! Ей рядом умелая баба нужна! Токо стрелять по друг другу и умеете, остолопы! А кто о Катюшке позаботится? Учить меня ещё взялся, старый хрен! Ты сам-то рожал хоть раз? Нет? А я рожала! Вот дам половником по лбу, авось в уме-то прояснеет!

Под таким напором Иван Диодорыч еле усидел на своём стуле.

Стёшка, ругаясь, ушла на камбуз. Иван Диодорыч осторожно поправил фуражку. Затея с судом лопнула… Зато Иван Диодорыч осознал нечто важное. Незаметно для него, для капитана, люди на его буксире срослись невидимыми корешками, и получилась команда. Конечно, капитан управляет ею — но и команда тоже управляет капитаном. И поэтому на неё можно положиться.

А город Сарапул на длинном и высоком берегу на фоне пунцового заката уже слился в сплошную чёрную массу, очерченную поверху ломаной линией крыш. В посиневшем небе плыли алые перья лёгких облаков.

Каюту Романа заволакивал мягкий багровый полумрак — словно от огня в печи. Катя и Роман сидели рядом на аккуратно застеленной койке.

— Катюша, нам надо поговорить, — сказал Роман.

— Не вздумай отчитывать меня, — холодно предупредила его Катя. — Я не нашкодивший ребёнок.

Роман покачал головой и положил руку ей на колено:

— Нет, я вовсе не о твоей уловке.

— Тогда о чём?

— Видишь ли, дорогая… Я не хотел брать тебя в Сарапул по той причине, что твоя тётя Ксения погибла.

Катя дёрнулась как от пощёчины. Роман отвернулся к окошку. За вечер он успел приготовился к объяснению: предугадал вопросы и подобрал ответы, и сейчас нужно было всего лишь терпеливо отыграть неприятную сцену.

— Откуда тебе это известно, Рома?

Для Кати всё вокруг словно бы наливалось гнетущей тяжестью: красный свет над городом, синие тени в каюте, рука Романа на её колене, собственный живот — и сама жизнь, в которой вдруг не стало милой и славной тёти Ксении.

— Я же рассказывал тебе, что в прошлую навигацию был капитаном на буксире Мамедова. Мамедов искал баржу с оборудованием, которую захватил Иннокентий Стахеев… В пути мы встретили пароход большевиков. Мамедов заключил с ними сделку и выдал им Ксению Алексеевну, чтобы Иннокентий отдал баржу в обмен на свободу мамы. А большевики расстреляли Стахеевых. Это случилось в Святом Ключе. Пока ты не назвала Ксению Алексеевну, я не догадывался, что твоя тётка из Сарапула и есть та самая женщина.

Катя молчала, уставив в стену потемневший взгляд.

— Я не сообщил тебе об этом сразу, потому что у меня деловые отношения с Мамедовым, — завершил Роман. — Он нужен мне на промысле. Я понимаю, что действую цинично, однако поступить иначе у меня нет возможности.

Сейчас Роман не испытывал сочувствия к Кате: Катя подвергла опасности его план действий, и он просто наблюдал, сработала ли его стратегия защиты. На Катю он не злился — что ж, Катя такая, какая есть, и её не изменить. Но этим она и привлекает. Добрая простушка ему не интересна. Ему интересна сильная и сложная женщина. И он справится с Катей, как справился с Мамедовым.

— Наверное, тебе лучше освоиться с новыми обстоятельствами без меня, — сказал Роман. — Оставайся здесь, а я переночую в кубрике у водолазов.

— Да, так будет лучше, — прошептала Катя.

05

«Грозному» не повезло. Он стоял под парами в дозоре на устье Вятки, а день выдался пасмурным: моросящий дождик скрадывал горизонты. Снизу по реке поднималась колонна судов большевистской флотилии. Первой шла дизельная канлодка «Волгарь», и наблюдатель «Грозного», привыкший к чёрному мазутном дыму пароходов, не увидел за островом синего выхлопа от дизеля. «Волгарь» влепил снаряд «Грозному» в машинное отделение.

Вызвав по радио подкрепление, тонущий «Грозный» отполз к левому берегу и выбросился на отмель. Большевики не успели добраться до него — сверху появились суда дивизиона Федосьева, идущие в строе пеленга. Кама на устье Вятки расплеталась на рукава, и под огнём противника дивизион сразу рассыпался по протокам. Большевики попятились за поворот и продолжали обстреливать суда Федосьева через мыс. «Грозный» горел и дымил.

Федосьев командовал пароходом «Гордый», разумеется, буксиром; с ним сблизился пассажирский пароход «Ревель» — транспорт морских стрелков, которыми командовал адмирал Старк. Радио на «Ревеле» не было, и Старк в лодке сам отправился к Федосьеву за указаниями.

Федосьев и юный мичман Знаменский, первый помощник на «Гордом», стояли на мостике с биноклями и разглядывали, как далеко впереди, на ходу огрызаясь из обоих орудий, возле «Грозного» для спасательных работ умело разворачивается британский «Кент».

— Смотри, Знаменский, что значит их выучка, — сказал Федосьев.

Моряки на «Кенте» готовили для «Грозного» швартовы и сходни; боцман руководил пожарной командой с ручными помпами; артиллерийский офицер побежал от носового орудия на корму — корабль изменил положение, и цели тоже поменялись. Экипаж «Кента» одновременно решал несколько задач.

Знаменский хмыкнул, не соглашаясь с превосходством британцев.

— Капитан Джеймсон дрался у Фолклендов и при Галлиполи, — с лёгкой завистью добавил Федосьев. — Ты не морщи физиономию, а учись.

Федосьев ощущал себя наставником Знаменского.

— Я у тебя учусь, Петька, — ответил Знаменский. — Что мне британцы?

Федосьеву приятно было это слышать, он сам себе казался и старше, и мудрее. Хотя, конечно, Джеймсон или Старк посмеялись бы над его опытом.

Старк поднялся на мостик.

— Здравствуйте, господа офицеры, — сказал он. — Увидел ваш сигнал, Пётр Петрович. Что вы хотели?

— Хотел услышать ваше мнение, Юрий Карлович.

Старк задумчиво повернулся к реке. Серые бронепароходы расплывались в мороси, но всё-таки было видно, что вокруг судов то и дело подскакивают фонтаны разрывов. Красные обстреливали дивизион, а дивизион не отвечал — слишком далеко до противника. Низкий берег слева, докуда хватало глаз, был залит половодьем, из воды торчали затопленные рощицы.

— Надо атаковать! — вдруг горячо заявил Знаменский.

Федосьев нахмурился, хотя явно был доволен.

— Простите, господин адмирал, виноват! — спохватился мичман.

Старк спокойно посмотрел на Знаменского. Похоже, мичман чувствовал, что командир благоволит к нему, и подыгрывал, чтобы понравиться ещё больше. Что тут было — желание выслужиться или поклонение кумиру? Старка это не интересовало. Сейчас его вообще мало что интересовало.

— Не забывайтесь, господин Знаменский.

— Молод ещё. — Федосьев попытался оправдать помощника. — Рвётся в бой. Я и сам таким был, Юрий Карлович, помните?

— Не помню, Пётр Петрович, — отрезал Старк. — И в нынешней ситуации полагаю, что атаковать — опрометчиво. Без воздушной разведки мы не знаем сил противника. А флотилия у большевиков серьёзная.

Всю зиму в затонах Нижнего Новгорода большевики готовили флотилию из четырёх дивизионов: оборудовали двадцать один бронепароход, не считая штабных, сторожевых и вспомогательных судов. Пятый дивизион из девяти вооружённых пароходов они собрали на Вятке. Но главным преимуществом большевиков было не число кораблей, а дальнобойные морские орудия.

— К тому же у противника стоит батарея в деревне Грахань, — добавил Старк. — Их отряд отойдёт назад, заманивая вас под расстрел артиллерией.

— А если высадить вашу бригаду на берег, чтобы вы взяли эту Грахань? — предположил Федосьев.

Ему нравилось советоваться со Старком. Во-первых, тот говорил дельные вещи. Во-вторых, обращение к адмиралу подчёркивало его великодушие, ведь Старк проиграл в соперничестве за командование флотилией.

— Я в вашем оперативном подчинении, Пётр Петрович, и обязан выполнить любой ваш приказ, но десант в Грахань считаю ошибкой. В деревне наверняка размещён сильный гарнизон. Комиссары давно уже не дураки.

— Выходит, мы никак не можем развить наш успех?

— Какой успех? — удивился Старк. — Мы потеряли канлодку, и всё. То, что мы отогнали корабли врага от подбитого «Грозного», в лучшем случае лишь правильное тактическое действие.

Знаменский принял надменный вид, показывая своё несогласие.

— К сожалению, господа, кампания на реках определяется не сражениями флотилий, — Старк не удержался от дидактического тона, — а продвижением сухопутных сил на берегу. И вы знаете, что на берегу мы отступаем.

Отступление было болезненным ударом для войск адмирала Колчака. Газеты всю весну восторженно вопили о «полёте к Волге». Сибирской армии генерала Гайды оставалось всего сто вёрст до Казани — и сорок вёрст до Волги. Западная армия генерала Ханжина освободила почти всё левобережье Камы до Чистополя и нацеливалась на Самару. Но «полёт» оборвался. Началось половодье, реки разлились, дороги раскисли, и обе армии потеряли тылы, завязшие в непролазной грязи. А красные мобилизовались, накопили силы и начали контрнаступление, неумолимо вытесняя белых обратно к Уфе и Перми. Чистополь и Мензелинск пали, угроза нависла над Елабугой.

— Что ж, всё понятно, Юрий Карлович, — вздохнул Федосьев. — Скоро сюда подойдёт «Суффолк», британская плавбатарея, и мы разбомбим Грахань, а там будет видно, преследовать ли большевиков.

С мостика «Гордого» Знаменский и Федосьев смотрели, как лодка со Старком скользит под дождём к борту парохода «Ревель».

— Только настроение испортил, — пробурчал Знаменский.

— В Сарапуле ему принесли телеграмму, что у него умерла жена, — пояснил Федосьев. — Не суди строго, Знаменский.

«Кент» пришвартовался к потерпевшему крушение «Грозному». Моряки перебирались с «Грозного» на борт к британцам, британцы из брандспойтов поливали горящую надстройку бронепарохода. Надо было погасить пожар, чтобы снять с «Грозного» вооружение. На широкой реке ещё плясали фонтаны разрывов. Мокрое, неприютное пространство дышало талой свежестью.

— Адмирал Старк — трус! — вдруг заявил Знаменский с той убеждённостью, когда не надо отвечать за свои решения. — Ты благородный человек, Петька, и ты спас адмирала на суде, но те обвинения в Уфе были справедливыми!

А Федосьев почувствовал себя на месте Старка: в прошлой навигации он вот так же нападал на адмирала, требуя решительной битвы. А Старк упрямо примерялся к общей картине войны и к своей главной задаче. И ему хватало твёрдости не идти на поводу у желаний своих офицеров.

— Помолчи-ка лучше, флотоводец ты бесхвостый, — сказал Федосьев мичману. — Сейчас «Суффолк» отмолотит по красным, и мы отступим.

06

«Лёвшино» торчал в Сарапуле уже неделю. Боевые корабли флотилии находились возле Елабуги, и Горецкий ждал, когда за ним придёт «Кент». Без британской канонерки миссия на промысел могла провалиться. Каждый день Роман забирался в лодку и плыл к штабному теплоходу. У адмирала Смирнова была радиосвязь со своими дивизионами. Уважая просьбу коммодора Мюррея, Смирнов держал Горецкого в курсе событий на фронте.

Катя видела, в каком напряжении пребывает Роман, но помочь не желала. Она впервые смотрела трезво, без любви и благодарности. Вроде бы Роман не совершил ничего дурного, — но в нём ощущалось что-то потаённо-недоброе, поэтому и доброе у него казалось дороже, чем стоило на самом деле.

Смерть тёти Ксении поразила Катю даже глубже, чем смерть папы. Папа был борец, и гибель входила в круг вероятности его судьбы. А тётя Ксения была совершенная душечка. Кому она могла помешать?.. Катя вспоминала, как тётя Ксения с сыном приезжала к маме в Канны, и они вчетвером гуляли по бульвару Круазетт. Мужчины косились на молодых и красивых дам с белыми зонтиками от солнца… Иннокентий тогда был сердитым мальчиком, и у Кати не получилось с ним подружиться… А тётя Ксения дружила со всеми. Ей все хотели сделать что-то приятное, и мама ревновала.

Катя чувствовала себя очень одинокой. Роман казался ей чужим, а дядя Ваня был слишком прост. Алёшка всё время чем-то занимался с Мамедовым, и Катя считала брата предателем: как можно относиться к этому убийце по-человечески? Впрочем, Алёшка не знал тётю Ксению лично, и про Святой Ключ ему никто не рассказал… Но неужели он сам не ощущает, что Мамедов — зверь?.. Катя сдружилась со Стешкой: снова сидела в камбузе, будто по-прежнему работала посудницей. А Стешка была рада Кате.

— Не бойся! — заявила она. — Пузо вынашивать я тебя сама научу!

Наука у Стешки отличалась своеобразием.

— Много не спи, Катюшка, не то дитя ленивым будет. Тайком не ешь, токо в открытую, иначе дитя будет вором. На верёвки тебе наступать нельзя, поленья перешагивать нельзя, волосы стричь тоже нельзя. Из ведра пить не лезь, чашку бери, или ребёнок изжогой будет мучиться. Ноги не скрещивай, косолапого родишь. Главное — веником не стучи, когда мусор стряхиваешь.

— А веником-то почему? — испугался Яшка Перчаткин.

Он помогал Стешке на камбузе вместо Кати.

— В венике домовой живёт. Обозлится, что его колотят, и накажет: выкидыш устроит или роды тяжёлые.

— Страх-то какой, девушки! — ужаснулся Яшка.

— А ты вот слушай, слушай меня, двоеженец, — назидательно посоветовала ему Стешка. — Поймёшь, как нам, бабам, из-за вас, кобелей, живётся!

Внезапно с палубы донеслись какие-то невнятные крики и топот, потом где-то вдалеке затрещали пулемёты.

— Что за война? — удивилась Стешка. — Пойдёмте узнаем!

Над Сарапулом и над Камой, стрекоча, кружили три гидроплана — по ним и лупили с пароходов. Авиаторы вручную сбрасывали бомбы на суда, но всё мимо: редкие всплески небольших разрывов выскакивали где попало. Глядя вверх против слепящего солнца, Стешка заслонила глаза ладонью.

— Да улетайте, дураки! — страдальчески сказала она. — Пули же вокруг!..

— Думаешь, там твой лётчик? — догадалась Катя.

— У него такой же эроплан… Два крыла и лапти внизу… Может, и он…

Катя вдруг поняла, что завидует Стешке. Пускай её возлюбленный сейчас сражается на стороне врага, но на душе у Стешки нет никакой смуты. Лётчик Свинарёв — хороший мужик, прямой и честный: он не прячет компромиссов.

Команда высыпала на палубу и глазела в небо, не думая об опасности.

— Слишком высоко забрали, — щурясь, проворчал боцман Панфёров. — Надо им пониже спуститься, тогда бомбой и попадут в аккурат.

— А где аккурат? — всполошился Митька Ошмарин.

— Нижей их самих подстрелють, — заметил Сенька Рябухин.

Самолёты потянулись к югу и растаяли в синеве. Разочарованная команда начала расходиться, остался только Федя Панафидин, который всё смотрел на горизонт в бинокль Ивана Диодорыча, будто надеялся, что самолёты вернутся.

Катя увидела, что Алёшка за верёвку подтаскивает лодку, привязанную к борту буксира. Рядом с Алёшкой с вёслами в руках топтался Мамедов.

— Куда ты намерен плыть, Алёша? — спросила Катя.

— Да на «Данилиху», — пояснил Алёшка. — Может, гидроплан покажут.

Алёшку явно воодушевило зрелище воздушной атаки. «Данилиха» была авиабаржей флотилии, она стояла на рейде неподалёку от «Лёвшина».

Катя разглядывала Мамедова, словно в первый раз. Какой он неприятный тип… Неспешно-самоуверенный, кряжистый, будто грузчик, с толстым носом и грязной щетиной… Наверное, совесть у него такая же неповоротливая, как и тело. Катя почувствовала, что ненавидит Мамедова. В эту ненависть слилось всё, что её мучило: горе по тёте Ксении и обида на Романа.

— Алёша, ты никуда с ним не поплывёшь! — вырвалось у Кати.

Мамедов бросил на неё тяжёлый взгляд.

— Мне дядя Ваня разрешил! — отмахнулся Алёшка. — Он капитан, а не ты!

— Алёша, как старшая сестра я запрещаю тебе общаться с этим человеком!

— С дядей Хамзатом, что ли? — изумился Алёшка.

Федя Панафидин с тревогой покосился на Катю.

— Он тебе не дядя и не друг! Он убийца! Это он погубил тётю Ксению!

Алёшка глупо открыл рот.

— Господин Мамедов — жестокий и корыстный лжец! — ледяным голосом чеканила Катя. — У него руки в крови! Чужая жизнь для него — ничто!

Над палубой повисло оглушённое молчание.

Хамзат Хадиевич должен был вскипеть от гнева — но, лишая всех сил, его охватила глухая тоска. В Сабунчах или Балаханах он не раз сталкивался с бешеной яростью женщин, у которых убил мужей или братьев — террористов из «Гнчака» или «Гуммета», а то и просто хищных бандитов. Спорить с такими женщинами было бессмысленно. К тому же они были правы. Он, Мамедов, не раскаивался в том, что сделал, но жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и судьба не спасёт его от возмездия. Судьба ударит с той же беспощадностью.

Мамедов положил руку Алёше на плечо.

— Всо так, — сказал он. — Я выноват в смэрты твоэй тьёти, Альоша.

Он повернулся и пошагал прочь. Алёшка потрясённо застыл.

— Дура! — наконец крикнул он сестре и кинулся вслед за Мамедовым.

Катя кусала губы, чтобы не заплакать.

Федя Панафидин поневоле слышал всю эту ссору, и ему вдруг стало жаль Мамедова. Катерина Дмитревна судила слишком жестоко — в сердцах. Да, Хамзат Хадиевич — злодей, но Федя не считал его потерянным для бога. Не было в Мамедове корысти и гордыни. Он ещё мог стать добрым.

— Напрасно вы это, Катерина Дмитревна, — негромко сказал Федя.

Он вспомнил закат над Святым Ключом и зелёную аллею от барской дачи до пристани; вспомнил, как по аллее перед ним шли Мамедов и Горецкий — и оба отбрасывали на кусты длинные, козлоногие тени.

— Не один Мамедов там был… И не он у вашей тётки тайны выведывал…

Федя знал, что причинит Катерине Дмитревне боль, знал, что милосердие превыше правды, но не было милосердия в том, чтобы оставить Катерину Дмитревну в потёмках обмана. И Горецкий Феде не нравился. Мамедов своё зло творил как зверь: он для того и создан был. А Горецкий не боялся греха, потому что просто умел жить дальше — так, будто ничего и не случилось.

— Роман Андреич тогда на пароходе-то не ночевал, — завершил Федя.

Катя не сразу сообразила, о чём говорит ей Федя, но потихоньку смысл сказанного добрался до неё. Рома… Роман тоже виноват?.. Он лёг в постель с тётей Ксенией, чтобы узнать какие-то секреты Стахеевых?.. Возможна ли подобная низость?.. Но Катя поняла, что душа её почему-то не сопротивляется такой правде. Ведь в Романе не было ничего, что могло бы противоречить этому поступку. Горецкий был ничем не лучше ненавистного ей Мамедова.

07

«Кент» пришёл в Сарапул под вечер, и вслед за ним, как слепни за быком, прилетели четыре красногвардейских самолётика. Они кружили над городом и рейдом, бестолково сбрасывая мелкие бомбы, и с «Кента» по ним лупили из пулемётов британские моряки. Команда «Лёвшина» с палубы наблюдала за сражением. Вслед за Стешкой команда сочувствовала самолётам.

— Так в Мотовилихе пацанята голубей гоняют, — сказал Серёга Зеров.

— Зачем? — удивился Митька Ошмарин.

— Надо тыщу аэропланов, чтобы всё у нас разбомбить, — заявил Алёшка.

— Зря морячки пули тратят, бог — он за лётчиков, — убеждённо сообщил Яшка Перчаткин. — Лётчики среди ангелов парят, потому ангелы быстрее ихние просьбы до светлого престола доносят. От нас-то дотуда не доорёшься.

— Глупости болтаешь, — буркнул Федя Панафидин.

Стешка смотрела в небо и прижимала кулаки к груди. Она почему-то была уверена, что в одном из самолётов непременно сидит военлёт Свинарёв.

Но кому-то из авиаторов там, в небе, близость к ангелам так и не помогла: за аэропланом потянулась синяя ниточка дыма из повреждённого мотора.

— Не всё коту масленица!.. — назидательно проскрипел боцман Панфёров.