Я покачала головой. Нет, невозможно.
— Можно взять твой телефон? — попросила я, а когда Ингвар протянул мне его, набрала номер Тура.
— Я смотрю новости, — сказала я, услышав его голос. — Что ты об этом знаешь?
— Мало чего. Полицейский. Они не хотят называть мне его имя или давать описание. Сейчас они допрашивают его, потом обещали позвонить и все рассказать.
— Не сходится, — возразила я. — Вряд ли это кто-то чужой. Наверняка знакомый. Из тех, кто знает меня.
Разговаривая, я сжала ключ и теперь поднесла его ближе к телефону, как будто собираясь показать Туру.
— Понимаю, — откликнулся тот, хотя по голосу слышно, что он ничего не понимает. — Это дело сложнее, чем нам рассказывают. Нужно ждать. Но в любом случае я рад, что что-то движется.
На экране руководитель следственной группы отказывается отвечать на дополнительные вопросы журналистов.
— Хотел тебе сказать, — добавил Тур. — Полиция знает, что тебя нет дома. Сейчас они, конечно, заняты внутренними делами, но ты лучше поторопись. Я очень надеюсь, что это вернет нам Ибен.
Руе
Олесунн
Воскресенье, 12 марта 2017 года
— Нам действительно нужно снова проходить через все это? — спросила Ингрид, наливая мне еще кофе. Мы сидели в ее гостиной на блестящем новеньком белом кожаном диване. Ингрид все время покупает новую мебель, постоянно ищет что-то, что ее успокоит. Этот тюфяк, на которого она променяла меня, как обычно, спрятался в кабинете.
— Я спрашиваю в последний раз, — сказал я. — Я и у Бирка сегодня был.
— Ты разговаривал с Бирком?
— Я задал ему самые сложные вопросы. Он ли их убил, знает ли он, кто это сделал.
— Ты имеешь в виду, что снова терроризировал его своими беспочвенными обвинениями? — Ингрид покачала головой. — Бирк невиновен. Мне сердце подсказывает.
— А твое сердце не подсказывает, кто это сделал?
— Ты никогда не уймешься, Руе. Ты соображаешь, что делаешь? Твоя дочь стала для тебя просто преступлением, делом, которое, кстати, ты раскрыть не можешь. Не говоря уже о том, что его невозможно раскрыть. Дело закрыто. Был пожар. Следов не осталось. Разве не пора нашей дочери упокоиться с миром?
— Именно этого я и хочу — покоя. Чтобы ей было спокойно. И поэтому мне нужно уехать. Я просто пытаюсь получить ответы на свои вопросы до отъезда.
Она скрестила руки на груди.
— Ладно. Спрашивай давай!
— Мы что-то упустили, — начал я. — Прямо перед смертью Аниты что-то случилось, что-то, связанное с тем, чего мы о ней не знали. Ты не помнишь, не упоминала ли она о ком-то из своих знакомых, кроме Бирка?
— Как я уже много раз говорила, — сказала Ингрид, — я ничего не знаю. Знаю только, что у нее был кто-то еще. Но я даже не знаю, сколько продолжалась их связь.
— Когда она рассказала тебе об этом мужчине, — произнес я, — что именно она сказала? Можешь повторить?
— Она была в отчаянии. Сказала, что хочет уйти от Бирка. Сказала, что влюбилась. Я спросила, кто это, а она ответила, что ее ровесник. Тот, кто ее понимает и хорошо к ней относится. Дальше я и слушать не стала.
— Ты не спросила, как его зовут?
Ингрид покачала головой.
— Я уже много раз отвечала на эти вопросы, Руе. Кстати, я даже рада, что ты уезжаешь. Рада за тебя. Тебе нужно уехать. Кристиансунн — это прекрасно. Ты сможешь начать все заново. Я надеюсь, что тебе удастся оставить за спиной все наши беды. Начнешь с чистого листа.
Я знал, что она права. Этот город проделал в моем сердце большую черную дыру, которая никогда не зарастет. Я ходил по улицам и разглядывал всех этих проклятых людей, переживших мою дочь. А на свое отражение в витринах смотреть не мог. Мне нужно было уехать.
— Дай мне напоследок еще раз посмотреть на ее вещи.
Ингрид раздраженно отмахнулась:
— Они там, где обычно.
Бывшая детская Аниты была заполнена картинами. Они в основном висели на стенах, но несколько стояли у стены. Столько копий лица Аниты анфас, взгляд вверх или вниз… И другие люди, родственники Ингрид. Дети и старики. Я провел рукой по картине, изображающей младенца, который зевал, а на зубах у него была кровь. Интересная картина… Поправил вставленный в рамку портрет Ингрид и ее мужа. Хорошо, что сохранилось так много картин, хотя при пожаре сгорело тоже немало.
Когда Аврора только родилась, а Бирк был в море, Анита часто здесь бывала. Ингрид помогала ей с ребенком, а Анита могла рисовать и делать наброски, чтобы отвлечься. Ингрид говорила, что дочь часто сидела возле кровати ребенка, пока та спала, и делала эскизы углем.
Стопка из трех блокнотов для набросков аккуратно лежала на крышке комода. Я взял, подошел к кровати, сел и начал их листать. Как обычно, много автопортретов, несколько портретов Ингрид и ребенка. Резкие наброски тел без лиц, кто-то у мольберта или с ребенком на руках. Анита часто рисовала то, что ее волновало. И были несколько рисунков, в которых она явно пробовала что-то новое. Казалось, что она пытается уловить символику формы. Комната с кроватью и тумбочкой, комод, очень похоже на ее комнату здесь. Главным отличием была змея. Она лежала на кровати, свернувшись в клубок и положив голову на хвост. Анита нарисовала ее несколько раз. На одном рисунке змея свисала с плеча женщины. Интересно, что же заинтересовало ее в этой змее, символе зла? Имело ли это какое-то значение?
Одна картина привлекла мое внимание. Желтым пастельным карандашом Анита нарисовала цепочку с ключом. Цепочка была свернута, как змея. Я пролистал блокноты дальше и увидел ту же самую цепочку на шее темноволосой и темноглазой девушки. Кажется, я уже видел эту цепочку…
Я встал и подошел к трюмо, стоящему на другом конце комнаты. Там стояла шкатулка Аниты. Я открыл ее и стал копаться в серебряных и золотых украшениях — и наконец отыскал то, что мне было нужно. Золотая цепочка с позолоченным ключиком. Именно ее она и нарисовала. Так просто и так красиво…
Я аккуратно положил блокноты на место. Посмотрел на все материалы, которые остались у Ингрид. Разная бумага, мел, чернила. Я поднял прозрачный стеклянный пестик, лежавший на стопке бумаги. Анита объясняла мне, зачем он нужен. Это курант, им растирают в порошок пигменты перед тем, как начать рисовать.
— Я очень хочу забрать себе что-то на память об Аните, — сказал я Ингрид, выходя из комнаты. — Ничего, если я возьму это? — Показал ей цепочку с ключиком.
— По-моему, прежде я его не видела, — сказала она. — Конечно, бери.
Затем крепко обняла меня и пожелала мне удачи в Кристиансунне, сказав напоследок:
— Не тащи с собой свое прошлое. Оставь его здесь. Вот увидишь, так будет лучше.
Мариам
Олесунн
Среда, 23 августа 2017 года
Когда мы вошли в бар, над темным танцполом гремело гитарное соло «Лед зеппелин». Народу пока было немного. Усталая женщина лет пятидесяти с объемистыми белыми бедрами, виднеющимися из-под мини-юбки, болтала с мужчиной примерно того же возраста за стойкой. На вид оба были пьяны. Мужчина перевесился через стойку и показал пальцем на бутылки с выпивкой на полках. Вокруг одного из больших столов, сделанных из пивных бочек, расположилась группа байкеров в возрасте от восемнадцати до семидесяти. На одном из них был надет кожаный жилет с шипами, другой щеголял татуировкой в виде викинга по всей руке. На стене над ними висела голова оленя. Я пошла следом за Ингваром. Мы миновали барную стойку и оказались в подсобном помещении, где две девушки играли в бильярд. Низко склонившись над столом, они громко смеялись. Вечер ранний, однако девчонки уже набрались. За бильярной оказалась еще одна комната, в ней стояли стол и несколько стульев, но внутри никого было.
— Еще рано, — Ингвар взглянул на телефон.
Мы пошли в бар. Я чувствовала себя слишком разодетой в платье и куртке из моей новой жизни. Таких нарядных среди местных завсегдатаев нет. Когда я жила с Эгилем и Ингваром, «Лазейку» мы любили — один из немногих баров в городе, куда можно было привести с собой Ингвара. Сотни раз я стояла на этих столах, распевая хиты классиков рока, делала ставки на то, кто выиграет в бильярд, ссорилась с разными пьяницами и потягивала пиво, когда у меня имелись на него деньги. У меня сложилось впечатление, будто это место принадлежит мне. «Лазейка» или «Лаз» — именно здесь все и случилось. Бармену было около тридцати, он уже начал лысеть. Когда я являлась королевой этого местечка, его тут не было. До сих пор помню имена тех, кто работал здесь в те времена.
— Вы знаете Патрика Шейе? — спросила я бармена, но он покачал головой. Я обернулась к парочке, сидящей у стойки. — А вы? Патрик Шейе, знаете такого?
Они посмотрели на меня так, будто я спросила их, верят ли они в колонизацию Луны. Я схватила Ингвара за руку, притянула его поближе и скомандовала:
— Разделимся. Я поспрашиваю девиц в бильярдной, а ты поговори с теми ребятами, — кивнула на байкеров.
Бросила быстрый взгляд на входную дверь. Вдруг она откроется? Конечно, я понимала: шансы, что Патрик войдет сюда именно сейчас, крайне малы, — и, тем не менее, сердце у меня заколотилось быстрее.
Ингвар направился к байкерам, а я ушла в подсобку. Девушки за бильярдным столом слишком молоды для этого места и слишком заняты собой, чтобы заметить, что на них кто-то смотрит. Одна из них, блондинка, пыталась попасть по шару кием, зажатым за спиной. Вторая, с темными рыжеватыми волосами, смеялась над ее техникой.
— Кто выигрывает? — спросила я.
— Понятия не имею, — ответила рыжеволосая, и обе засмеялись. — Хочешь с нами?
Я взяла кий.
— Полная партия или половинка?
Девушки пожали плечами.
— Да нам просто по приколу играть, — сказала блондинка.
Я склонилась над столом и прицелилась в красный шар. После моего удара он со стуком упал в сетку. Девушки пришли в восторг — такие беззаботные, веселые… Я протянула кий рыжеволосой и произнесла:
— Я ищу Патрика. Патрика Шейе. Знаете его?
Блондинка подняла глаза.
— Я знаю, кто это. Давно его не видела, кстати. Обычно он здесь… Частенько бывает назойливым. — Она посмотрела на меня. — Ничего, что я так говорю?
Я кивнула.
— Да, я знаю. Ты не в курсе, может, он переехал, завел себе новых друзей, или еще что?
Она покачала головой. Я поблагодарила за игру и вернулась в основной зал, где народу тем временем прибавилось. Интересно, получится ли у меня пробыть Мариам до конца своих дней? Та, кем я была здесь, та девушка, все еще сидит внутри меня. И иногда я по ней скучаю. Но забываю, что и той девушке пришлось нелегко. Хорошие воспоминания искажают реальность. Стоять на столе, выкрикивая все эти песни, было довольно-таки невесело. Это выматывало. Просто временная попытка заглушить одиночество.
Ингвар сидел за столом один, глядя на входную дверь. На столе перед ним стоял стакан. Вид у Ингвара был измученный и потерянный.
— Спиртное? — Я показала на стакан.
— Нет, ты что!..
— Никто ничего не знает? — Я кивнула на байкеров.
Ингвар покачал головой и снова уткнулся в стакан.
— Вот и у меня то же самое, — сказала я и уселась на высокий стул возле переделанной в стол пивной бочки.
Открылась дверь и вошли люди, много людей. Я его найду. В этом городе, где все знают друг друга, спрятаться очень непросто.
Ингвар кивнул паре крутых парней, и те подошли к нему. Оба бородатые, у одного из них кожаная куртка с логотипом мотоклуба. Они оглядели меня с ног до головы — наверное, не поняли, что я здесь делаю. Разглядывая этих двоих, я вспомнила, что один из них сидел среди байкеров, с которыми разговаривал Ингвар. Это тот, с татуировкой викинга. Байкер посмотрел на меня и заговорил:
— Это ты. Ты — мать Ибен Линд.
Фотография. Мы с Ибен в примерочной. Кажется, это было так давно…
— Этот полицейский, ну, которого они арестовали… Думаешь, это он ее похитил?
Я покачала головой:
— По-моему, это кто-то другой. Тот, кто живет в этом городе.
Мужчины присели за наш стол и выжидающе посмотрели на меня.
— Патрик Шейе, — сказала я. — Знаете его?
— Не видел его уже несколько месяцев, — проговорил мужчина в кожаной куртке. — Ты думаешь, это он? Да, он всегда казался мне странным, но… ты всерьез считаешь, что это он?
— Патрик ведь пропал, — перебил его второй. — Насколько я знаю, он и на работу не вышел. И в квартире у него пусто.
— Пропал?
Он кивнул.
— Есть у меня кое-какие догадки… Возможно, он переехал на тайную квартиру. Здесь его искали. Ходили такие слухи… — Он покачал головой. — Может, даже сбежал за границу.
Я глянула на Ингвара — которого, как ни странно, эти новости совсем не заинтересовали — и снова перевела взгляд на байкеров.
— То есть, получается, он исчез?
— Как сквозь землю провалился. Значит, считаешь, это не тот полицейский, которого они взяли? А почему не он?
Я протянула руку, взяла стакан Ингвара, поднесла его к губам и глотнула. Со стороны это выглядело очень дерзко. Именно так поступила бы Лив.
— Извините, — сказала я.
Затем нетвердой походкой пошла в туалет. Побыть одной, подумать — вот что мне надо. Я дернула дверь. Заперто. Если Патрик решил провернуть номер с исчезновением, его будет трудно отыскать. Если, конечно, именно он стоит за всем этим… Пожалуй, пора поговорить с Эгилем. Может, у него найдется ответ.
Дверь туалета открылась, и оттуда вышел кто-то знакомый. Седые волосы рассыпаны по плечам. Темно-лиловое платье свободного покроя. Женщина распахнула объятия.
— My darling!
[12] — От Кэрол пахло псиной и духами.
Я вышла вместе с ней на пустую улицу покурить. Я совсем забыла, что часто встречала Кэрол именно здесь, в этом месте, после того как мы купили у нее змею. Забыла, как мы сдружились за одну ночь. Когда-то Кэрол была мне ближе, чем собственная мать.
— Я надеялась, что ты придешь сегодня ко мне, — она выпустила колечко дыма. — Я видела в новостях, что они арестовали полицейского.
Я покачала головой.
— Вряд ли это он. Это наверняка кто-то из знакомых. Из тех, кто желает мне зла. Помнишь, я рассказывала о ключе в моей шкатулке? Это кто-то из местных.
— You’re wrong, dear
[13]. Это он. Полицейский из Олесунна. Он стучал в мою дверь в конце весны. I swear
[14]. Это был полицейский, и он ломился ко мне в дом. — Она рассмеялась.
— Стучал в твою дверь? Почему ты мне ничего не рассказала?
Кэрол согнулась от смеха.
— Не хотела тебя пугать. Я тогда не знала, что он «плохой полицейский», — думала, просто обычный коп. Anyway
[15], он был зол и хотел попасть в мой дом. Спрашивал, знаю ли я тебя. Сначала не признавался, что он полицейский, но, когда сказал это, ну, сама понимаешь… Я спросила его, хочет ли он поиметь fight
[16] с моими песиками.
Она снова разразилась громким смехом. И тут я вспомнила полицейского, который приходил ко мне в первый день после исчезновения Ибен. Он говорил на олесуннском диалекте. Может, это тот же самый полицейский, о котором говорил Бирк? Его знакомый из полиции Кристиансунна?
— Ничего не понимаю, — растерялась я. — У меня и знакомых в полиции нет. Можно мне позвонить?
Я взяла телефон Кэрол, открыла поисковик и набрала «Руе Ульсвик, полиция Кристиансунна». Появилась фотография полицейского. Широкие плечи, седые волосы. По описанию похоже на человека, заходившего к той, что называет себя моей матерью. Я показала фотографию Кэрол.
— Он?
Та повертела в руках телефон.
— Да, да, это он. Я хорошо его запомнила, очень серьезный мужчина.
Из глаз у меня вдруг потекли слезы — не знаю, в каком уголке моего холодного сердца они родились. Улыбка Кэрол побледнела, и та, бросившись ко мне, по-матерински обняла меня.
— Не плачь, дорогая! Heads up!
[17] Они его взяли. А теперь отыщут твою дочь.
Ронья
Олесунн
Среда, 23 августа 2017 года
На экране я видела Руе, склонившего голову в камере предварительного заключения. Он сидел на матрасе, скомкав одеяло в руках. Над его головой смеялся нарисованный на стене вечно счастливый клоун с золотыми волосами, торчащими во все стороны. Не похоже, что яркие картинки в этой так называемой «камере радости» подбадривают его, но он не протестует. На самом деле, он не сказал ни слова с момента задержания. Август, Шахид и Бирта завалили его вопросами, но Руе просто сидел, бледный и обессилевший. Сейчас он положил голову на руки. Даже Шахид теперь уверен в том, что он преступник, — ведь они обыскали его квартиру, в которой вся стена спальни от пола до потолка уклеена фотографиями Мариам Линд. А еще — бумагами по делам, над которыми он больше не работал, отпечатками пальцев и другими материалами расследования. Мрак вокруг него сгустился, это правда. Чем дольше он молчит, тем крепче подозрения. Почему он ничего не говорит? Почему не защищается? Нам нужно выяснить, что значат все эти фотографии и бумаги. Если Руе не заговорит, на это у нас уйдут месяцы.
— Черт, как же трудно его разговорить, — выдохнул Август.
Я вздрогнула. Не заметила, что он стоит рядом. На щеках у него пробивались светлые щетинки.
— Это твоя заслуга, — сказал он.
— Что моя заслуга? — Я вздохнула, чувствуя свое бессилие.
— Дело, можно сказать, раскрыто. Благодаря тебе.
— Ты действительно думаешь, что оно раскрыто?
— Теперь нужно только, чтобы он заговорил.
— Предвзятость подтверждения, — вспомнила я. — Типичный пример предвзятости подтверждения: теперь мы ищем лишь то, что подтверждает нашу гипотезу. Ты сам сказал это Бирте в машине: «Не делай поспешных выводов!» А на самом деле мы совершенно не знаем, что случилось.
Я отыскала ключ от камеры, где сидел Руе и, оставив Августа в кабинете, спустилась вниз.
Увидев меня на пороге, Руе явно удивился. Я не стала закрывать дверь и села на скамью рядом с ним. Он улыбнулся мне. Наверное, я напоминаю ему дочь, его погибшую дочь. Должно быть, ему очень тяжело.
— Я не верю, что вы что-то сделали с Ибен, — сказала я. — А они верят, — показала на видеокамеру. — Вам тяжело о ней говорить? Об Аните?
Руе уставился в пол.
— Я думаю, вам придется рассказать. Нужно объяснить нам, что все это значит, иначе никто никогда так и не выяснит, что же с ней произошло.
Руе по-прежнему смотрел в пол безжизненным взглядом — таким же, как и он сам. Затем повернулся ко мне и кивнул.
Руе
Кристиансунн
Понедельник, 5 июня 2017 года
Я проклял чертов будильник, который снова разбудил меня в этой мерзкой квартире в самом обычном городе, чертовски похожем на Олесунн, только меньше. Я стиснул зубы и, сев на кровати, выпрямил спину и попытался понять, всё ли на месте. На полу лежали разбросанные копии документов по делу Дэвида. Переезд ничего не изменил. Я был все так же привязан к этому несчастному городу, откуда сбежал. Надо было уезжать подальше, раз уж решился. Или оставить позади всех тех, кого хотел забыть. Аниту. Аврору. Дэвида. Эгиля. Кусочки моей жизни, которые больше не стыковались, потому что всегда находилось что-то, причиняющее мне боль.
Я наклонился, собрал бумаги и положил их в пластиковую коробку на тумбочке. Никто не знал, что я снял копии и забрал документы с собой. Если я раскрою это дело, то разберусь и во всем остальном, я в этом не сомневался. Пошел на кухню, включил кофеварку, взял хлеб, масло и сыр, положил их на тарелку с отбитым краем. Подошел к входной двери и поднял с коврика ежедневный выпуск газеты «Время зовет». Я заказывал эту газету с первого дня. Решил, что буду жить эту жизнь на полную катушку, что этот город станет моим. Невероятно, как я был наивен…
Я налил себе кофе и открыл газету. Июнь. Опубликованы новые письма по поводу жалоб на закрытие больницы. Это дело казалось бесконечным, кристиансуннцы ни о чем другом вообще не говорили. Я их понимал — меня тоже раздражали бесконечные слияния больниц и полицейских участков по всей стране. Но мне уже надоело об этом читать. Я сделал себе бутерброд, листая газету дальше и читая заголовки. Наконец мой взгляд зацепился за заголовок «Фирма «Наше здоровье» выиграла тендер». И снимок. Небольшая группа людей, в основном женщины, стоят вокруг торта, покрытого мастикой. «ВериХелс» — это фирма, занимающаяся домашним персоналом. Они выиграли большой муниципальный тендер. Но меня заинтересовал не текст. Фотография. А точнее, улыбающаяся женщина в правом углу. Коротко стриженные светлые волосы с длинными прядками, лопаточка для торта в руке. Волосы стали короче и светлее, сама она повзрослела и похудела, но сходство было очевидным.
Я нашел в телефоне фотографию рисунка из оставшегося блокнота Аниты. Удивительно. Неужели это та самая женщина? В статье говорилось, что ее зовут Мариам Линд, она владелица этой компании. Я набрал имя в поисковике и выяснил, что она замужем за членом городской администрации Туром Линдом. Аккаунта на «Фейсбуке» у нее не было, но ее муж выложил фотографию с ней и улыбающейся маленькой девочкой — Ибен. Она не смотрела в камеру, ее взгляд устремился куда-то направо и вдаль. Когда я увидел ее, по моей спине пробежали мурашки. Что-то в ее лице показалось мне очень знакомым, но я не мог точно понять, что именно. Поискал ее имя в интернете, но нашел только объявление от середины января по случаю одиннадцатилетия дочери.
Я отыскал в списке контактов номер Эгиля. Он долго не отвечал, и когда телефон переключился на автоответчик, по моей коже снова пробежали мурашки, будто я вернулся в тот день. Быстро сбросил звонок, но решил набрать снова.
— Алло?
На другом конце ответил мужской голос, но это был не Эгиль.
— Можно поговорить с Эгилем?
Несколько секунд тишины.
— Эгиль в тюрьме, — ответил мужчина.
Мариам
Олесунн
Четверг, 24 августа 2017 года
Я просыпаюсь из-за того, что не могу дышать. Судорожно вдыхаю. Комната слабо освещается пробивающимися из-за занавесок лучами солнца. Мне не хватает воздуха. Я пытаюсь двигаться, но мои руки крепко сжаты. Меня сжимает мускулистое тело в коричневых, черных и желтых пятнах. Я ловлю ртом воздух, вытягиваю голову, изо всех сил пытаюсь вырваться из плотных объятий змеи. Поворачиваю голову и натыкаюсь на зияющий рот Неро. Он уже такой большой, что легко может проглотить мою голову целиком. Перед глазами прыгают черные точки. Я трясу головой. Трясу, трясу, слезы разлетаются во все стороны…
И тут он меня отпускает. Воздух, врывающийся в мои легкие, кажется наждачной бумагой. Я сворачиваюсь в клубок и кашляю. В груди все горит. Неро сворачивается возле меня. Из сомкнутого рта выглядывает язычок. Затем питон поворачивает голову и медленно сползает с кровати. Как в замедленной съемке, он демонстрирует мне всю свою красоту, каждое пятнышко, — а затем хвост исчезает за краем кровати. Сердце сильно бьется в груди. Он впервые напал на меня.
Меня все еще потряхивает, когда я вхожу на кухню и вижу Ингвара с самокруткой. Запах табака давно перестал что-то для меня значить. И все же сидеть вот так за кухонным столом у открытого окна и курить — это приятно…
— Последние новости, — сообщает Ингвар. — Полицейского отпустили.
— Дашь закурить? — прошу я.
Он протягивает мне пачку. Взяв ее обеими руками, я вытаскиваю хрупкую бумагу и начинаю сворачивать самокрутку. А я уже и забыла, как это делается… Табак ведет себя не так, как мне нужно, ложится неровно — много в центре, мало по краям. Они отпустили полицейского, но я еще с ним не закончила. Нужно выяснить, зачем он меня искал. Зачем пытался поговорить с Кэрол. Может быть, и к моей матери он приходил… А к кому еще? Я зажимаю губами плохо свернутую самокрутку и прикуриваю. От тлеющей бумаги и табака в легких свербит. Я кашляю, а Ингвар смеется.
— Помнишь, Лив, наш первый вечер, когда мы только съехались? Мы сидели всю ночь, только мы втроем, курили и болтали о всякой ерунде. Помню, я тогда подумал, что круче тебя девчонки не встречал.
— Да, помню. Вы такие молодцы — разрешили мне жить с вами, хотя ничего обо мне не знали… И мне даже не пришлось оплачивать аренду в первый месяц.
— Ну, тебе же нечем было платить.
— Но самое важное для меня, — говорю, — что я была здесь в безопасности, именно поэтому и смогла здесь жить. Здесь я могла говорить о прошлом, да и вообще была той, кем хотела. И вы понимали, что мы ворошим змеиное гнездо.
Ингвар сделал последнюю затяжку и затушил окурок в пепельнице.
— Змеиное гнездо… Кстати, а куда делся Неро?
— Я выпустила его в лесу, — говорю я. — У меня не было выбора.
Врать необязательно. Ингвар был бы рад снова увидеть Неро. И все же ложь складывается сама собой, как по заказу. Я не хочу делить его ни с кем. Кэрол знает, что он все еще жив, но это совсем другое. Ингвару знать необязательно. Мало ли как он использует это знание…
— Значит, ты его убила, — отвечает Ингвар. — Я думал, он был тебе дорог…
Я порываюсь ответить, но сдерживаюсь. Над нашими головами слышен стук шагов хозяйки. И как я раньше об этом не подумала! Тушу недокуренную сигарету и говорю:
— Я поднимусь наверх. Мне нужно с ней поговорить.
* * *
В коридоре меня настигает неожиданное предчувствие, что сейчас я увижу свои серые кроссовки, которые носила, когда жила здесь. Но этого не происходит, и я расстраиваюсь. Хотя мои туфли уже не такие начищенные и красивые, какими они были два дня назад, это пока еще туфли Мариам Линд.
Я поднимаюсь по лестнице на первый этаж и звоню в дверь. Я видела ее всего несколько раз, и она не особо мной заинтересовалась. Ей нужно время, чтобы дойти до двери. Я слышу ее шаги в квартире и негромкое поскрипывание отодвигаемого глазка. Затем она открывает дверь, оставляя накинутой цепочку. У домовладелицы горб и седые волосы, уложенные в прилизанную прическу, не до конца закрывающую родимое пятно на затылке. Щурясь, она разглядывает меня сквозь толстые очки.
— Кто это?
— Это Лив, — говорю я. — Лив, которая жила у вас в подвале несколько лет назад.
— Прости. Я плохо вижу, знаешь ли…
— Это было давно.
— Ты что-то хотела? По-моему, вы уже заплатили за этот месяц.
На ее лбу появляется особая морщинка, свидетельствующая о том, что у нее нет времени на арендаторов — главное, чтобы они вовремя вносили оплату.
— Я пришла не за этим. Я хотела бы узнать, не приходил ли к вам несколько месяцев назад мужчина средних лет. Широкоплечий. Возможно, представился полицейским.
Ее лицо светлеет.
— Был здесь мужчина. В конце весны. Из полиции, очень вежливый. Задавал мне разные вопросы, но я не на все ответила. Да, точно, он спрашивал о тебе, но я ведь ничего не знаю. Ты с ним разговаривала?
Я киваю.
— Он был в моей квартире внизу?
— Да, конечно. Я не имею обыкновения запирать дверь на замок, когда приходит полиция. Он хотел посмотреть только одну комнату, и у него был ключ. И хорошо — у меня-то его нет… Он разговаривал с тем парнем, который сейчас в тюрьме.
— С Эгилем?
— Я не запоминаю их имен. По крайней мере, сейчас он в тюрьме, и, очевидно, за дело. У полицейского был ключ, так что я разрешила ему осмотреть комнату.
— Вот этот мужчина? — Я показываю ей фотографию Руе Ульсвика на телефоне Ингвара. Она наклоняется так близко, что едва не касается очками экрана. А потом кивает:
— Да, это он. Очень приятный молодой человек.
Руе
Олесунн
Вторник, 20 июня 2017 года
Я остановил машину у тротуара перед багетной мастерской — собирался ненадолго заскочить в город. Олесунн остался в моем прошлом. Надеюсь, я успею уехать, пока меня никто не заметил.
Я прошел вверх по улице, направляясь к большому желтому зданию тюрьмы. За все эти годы я бывал здесь много раз, но всегда по работе, с пропуском посетителя в кармане я приехал впервые. Я нажал на звонок, дверь зажужжала, и я вошел внутрь. Охранник у двери номер два улыбнулся мне.
— Не знал, что у тебя имеются друзья среди наших ребят, Руе.
Я не помнил его имени. Ему было лет двадцать пять, не больше, он обладал раздражающе резким голосом, пронизывающим, как сталь. Я положил телефон и кошелек в маленький шкафчик и запер его. Брелок на ключе был несоразмерно большим, явно из тех, что заключенные делают на трудотерапии, и карман из-за него оттопыривался. Я протянул охраннику пропуск посетителя и быстро прошел через металлодетектор, чтобы он не успел что-нибудь сказать по этому поводу.
Построенная более ста пятидесяти лет назад тюрьма уже давно исчерпала свой срок годности. Прекрасное здание для музея. Отличное месторасположение для музея. Прямо в центре города, вокруг жилые дома, и жители могут наблюдать за заключенными. Слишком маленькая, чтобы быть учреждением высокой степени безопасности для Западной Норвегии. Несмотря на длинную очередь местных, сидит тут больше бергенцев, чем олесуннцев.
Надзиратель оставил меня одного в маленькой комнате для свиданий. На холодных каменных стенах во всю высоту комнаты, от пола до потолка, были нарисованы тонкие деревья. Маленькие птички сидели на ветках или летали в лесу. Художник, похоже, старался изобразить этих тюремных птичек красивыми и меланхоличными. Может, именно они снились местным обитателям… Присев на черный кожаный диван, я закрыл глаза, и передо мной сразу же возникли стаи мечущихся и кричащих в отчаянии птиц.
Войдя в комнату, Эгиль просиял. Он закатал рукава свитера, крепко пожал мне руку и приобнял меня.
— Вот уж не ожидал…
Сел на стул передо мной. Я вытащил из заднего кармана джинсов распечатанную с телефона фотографию.
— Это еще что такое? — спросил он.
— Ты знаешь человека на этой фотографии, Эгиль? — спросил я.
Он с неприкрытым изумлением уставился на фото. Машинально провел рукой по волосам.
— Нет… Нет, не знаю. Это рисунок?
— Да, это нарисовала Анита. И если ты знаешь, кто это, прошу тебя честно сказать мне.
Эгиль покачал головой:
— Понятия не имею. Никогда ее не видел.
— Ты врешь, Эгиль? Защищаешь эту девушку?
— Нет. Я ничего не знаю. Правда.
— Ты понимаешь, что значит твоя ложь? Я потерял дочь и внучку. И из-за тебя не могу выяснить, что с ними произошло.
— Я не знаю, что тогда случилось. Честно.
Я опустил руку с фотографией. Значит, я прав. Все это время он мне врал.
— Ты не знаешь, что тогда случилось, но знаешь, кто эта девушка.
Я вытащил золотую цепочку с ключом. Его серо-голубые глаза расширились, лицо осунулось.
— Откуда у вас это?
Я посмотрел на этого юношу. Мне казалось, что я достучался до него, помог ему. Он не привык, чтобы люди моего возраста были к нему добры. Это подарило мне надежду, придало сил, позволило встать на ноги и совершить еще что-нибудь хорошее. Теперь до меня дошло, что я не сделал совершенно ничего. А Эгиль выстроил свою жизнь совершенно на другом представлении о добре, зле и нравственности.
— Я нашел его в Анитиной шкатулке и знаю, что он принадлежит женщине на этом рисунке.
— Черт… — Эгиль сжал кулаки. — Не могу же я вечно ее покрывать. С этой телкой вечно было что-то не так…
Он задумался, а затем подался ко мне.
— Этот ключ от моей комнаты в съемной квартире. То есть теперь это моя комната. Раньше там жила Лив. После нее остались какие-то вещи — они в черном мусорном мешке лежат. Скажите Ингвару, что вам нужно кое-что забрать для меня. Если он не захочет вас впускать, пригрозите ему, чем хотите.
* * *
Шагая к машине, я вертел в кармане ключ. Ждать нельзя. Я вернулся сюда только на выходные. Я ведь переехал, устроился на новую работу, начал новую жизнь… Нельзя оставаться в своем прошлом, тащить его на спине, как рюкзак, набитый старьем, или старый телевизор. Мне нужно лишь убедиться в том, что я перевернул все камни, — а после я забуду этот город.
* * *
В подвале никого не было. Свет в окнах не горел, а когда я позвонил, никто не открыл мне. Я вернулся и остановился возле входной двери на первый этаж. Увидел в окне за кухонной занавеской женщину, седовласую и сгорбленную. Подошел к главному входу и решил попытать удачу. Позвонил. Она подошла и распахнула дверь, ее глаза за толстыми стеклами очков подозрительно рассматривали меня.
— В чем дело?
— Меня зовут Руе Ульсвик, я инспектор полиции Кристиансунна. Я общался с Эгилем Брюнсетом. Он разрешил мне осмотреть его комнату, но у меня нет ключа от входной двери.
Женщина не заставила себя упрашивать. Нашла запасной ключ, накинула легкое пальто и спустилась вниз по лестнице.
— Я не имею права вламываться к моим жильцам, — оправдывалась она. — Я никогда этого и не делаю. Но когда в деле замешана полиция, тут уж не откажешь. Мои жильцы — народец непростой. Не знаю, что там внутри. Уж и не упомню, сколько лет я туда не заходила! Но платят они вовремя… Вот, пожалуйста.
Она открыла дверь и остановилась на пороге коридора, заваленного одеждой и обувью.
— Я подожду здесь, не хочу к ним входить.
Эгиль сказал, что его комната слева от ванной. Я потянул за ручку. Заперто. Достал позолоченный ключик, покрутил его в руках. Возможно, за этой дверью правда, которую я вовсе не хочу знать… А может быть, это тупик… Я вставил ключ в скважину и открыл замок.
Комната была маленькой; здесь стояли лишь кровать, шкаф и комод. У окна виднелся горшок с остатками того, что когда-то было растением. Шторы наполовину задернуты. Воздух затхлый, запах как в комнате у подростка — и я вспомнил о своей юности. Открыв дверь в кладовку, начал искать то, о чем говорил Эгиль. Два больших пластиковых мешка для мусора. Я открыл первый из них и сунул в него руку. Вытащил черный свитер и фотоальбом. В альбоме было полно фотографий, в основном с вечеринок. Я сел на кровать и принялся его листать. Эта девушка была на многих снимках: бокал с выпивкой в руке, красные глаза, надутые губы. На одной фотографии она сидела с группой подростков перед телевизором, а на экране виднелся какой-то пейзаж. На другой девушка стояла на руках, а кто-то держал ее за ноги. Похоже, она была звездой вечеринок. Среди таких фотографий попадались обычные снимки в гостиной, на кухне. На одном снимке она сидела на кровати, скрестив ноги, а на руках у нее лежал питон. Он встречался на нескольких фотографиях. Эгиль и Ингвар тоже его держали, но чаще всего с ним была она — питон либо лежал у нее на руках, либо свисал с плеч.
Я отложил фотоальбом и снова заглянул в мешок. Нашел какие-то безделушки, одежду, обувь и разные женские штучки. Пошарив рукой в мешке, наткнулся на что-то твердое. Детская бутылочка. Еще я нашел детскую одежду и маленького медвежонка. В груди у меня стало горячо. Перед глазами предстало обожженное тело маленькой Авроры со сломанными ребрами, словно раздавленное какой-то неведомой внешней силой.
Затем мои пальцы нащупали то, что я поначалу принял за телефон, — большое, прямоугольное, с антенной. Я вытащил эту штуковину. Светло-фиолетовая, с одной-единственной кнопкой — «включить-выключить». Радионяня. Я узнал ее. Я подарил ее Аните на рождение Авроры.
Мариам
Олесунн
Четверг, 24 августа 2017 года
Однажды в начальной школе я была на экскурсии в тюрьме Олесунна, но у меня остались лишь смутные воспоминания о дворике для прогулок и бетонных стенах. Запах старого, выстроенного в стиле модерн дома был слабым, однако он никуда не делся. Я наклонилась к окошку, представилась и прошла через металлодетектор, после чего меня проводили в маленькую комнату, стены которой были украшены изображением деревьев и парящих птичек. В этой комнате больше нечем заняться, кроме как сидеть и разглядывать рисунок. Я села и стала ждать. Наконец дверь снова открылась. С порога своей очаровательной улыбкой мне улыбался Эгиль. Как только надзиратель оставил нас наедине, он подошел и крепко обнял меня.
— Так-так… — Сел рядом со мной. — А я-то думал, что никогда больше не увижу эту девушку… Какая ты элегантная! — Он окинул взглядом мои туфли, брюки со стрелками, и меня снова охватило ощущение, что я вырядилась.
— Как дела, птичка в клетке? Тебя хорошо кормят? А гулять выводят?
— Ой, скучища тут дикая — я на стенку лезу. Но я сам в этом виноват. А у тебя как жизнь, Лив?
— Меня теперь зовут Мариам.
— Да, Мариам… Мариам Линд. А ты реально начала все заново! — Он смотрел на мои руки. — Счастливый брак, красивая семья и важная работа, которая наверняка и оплачивается неплохо. Новое имя. И ты сняла с себя прошлое, как старый пиджак. Ну, до того, как все это случилось, я имею в виду… Как у тебя дела?
Я подумала о том, не рассказать ли ему о том, как у меня дела на самом деле, но у него нет права об этом знать.
— Я не болтать пришла, Эгиль. На самом деле у меня мало времени. Моя дочь пропала.
В этот момент я бросила взгляд через плечо на что-то похожее на видеокамеру.
Эгиль покачал головой:
— Они за нами не наблюдают. Так делают только в том случае, когда приходит кто-то подозрительный.
— Отлично. А теперь выкладывай, как ты посмел так испортить мне жизнь.
Он уставился на свои руки. Прежде, когда мы жили рядом, черты лица у него были мягче. А теперь еще и волоски седые появились…
— Я так понимаю, ты сейчас про Руе Ульсвика. — Эгиль на миг умолк, выжидая, но я молчала, и он снова заговорил: — Знаю, я сделал глупость, но у меня не было выбора. Он слишком много узнал, к тому же мы были друзьями. Я не мог больше от него ничего скрывать. К тому же он никому ни о чем не рассказал. Ведь иначе ты сидела бы здесь вместе со мной, — затараторил он, очевидно, опасаясь моего гнева. — Лив, честно, я не хотел врать. Черт, я слишком много врал в своей жизни, а он считал меня своим другом, хотя я просто говнюк… это многое значило для меня. Анита ведь нарисовала твой портрет, у него была фотография этого рисунка… И еще, Лив, у него ключ от твоей комнаты.
— Эгиль, ты о чем вообще?
— Анита Крогсвеен. Он ее отец. Я сказал, что не верю в то, что ты как-то в этом замешана. Ну, в ее смерти. Хотя, честно говоря, не так уж я в этом и уверен… Ты многое от нас скрывала.
Я вдохнула, закрыла глаза. Вспомнила светлые волосы Ибен — когда та была еще малышкой и не любила щетки, я расчесывала их пальцами. Волосы такие же светлые и тонкие, как у Аниты, такие же красивые, как у Авроры. Я постоянно думаю об Ибен в прошедшем времени. Она — мое прошлое?
— Говоришь, у него был ключ? — переспросила я.
Он кивнул.
— Должно быть, его украла Анита. Руе нашел ключ в ее комнате в доме матери.
Анита… Я снова закрыла глаза и увидела, как она входит в ванную, поправляет косметику, говорит, что у меня интересные глаза. Значит, потом она пошла проверить, правда ли, что у меня живет змея… Она все знала. Слезы текли по щекам и падали на брюки со стрелками.
— Вот черт!
Я думала, что мне нужно прятать от нее Неро. И я все время прятала его, а она позволяла мне думать, будто ничего не знает.
— И ты рассказал ему, от какой двери этот ключ, — проговорила я. — Ты пустил его в мою комнату.
— Ну, технически это моя комната. Твои вещи стояли там двенадцать лет, я решил, что ты уже не вернешься и не потребуешь их назад.
— А что, если он убил ее, Эгиль? Об этом ты подумал?
Покачивание головой.
— Нет, никого он не убивал.
Я поднесла позолоченный ключ к его лицу и отпустила цепочку. Ключ медленно закачался.
— Знаешь, где я его нашла? В шкатулке в комнате моей дочери.
Эгиль смотрел на ключ.
— Как он туда попал? Ты правда думаешь, что…
— Я уверена, Эгиль.
— И почему ты здесь? Разве тебе не нужно ехать искать дочь?
Я опустила голову.
— Нужно. Просто я… Я была уверена, что это Патрик.
— Патрик? — Эгиль бросил взгляд на дверь, повернулся ко мне и, подавшись поближе, прошептал: — Патрик мертв. Мы его порешили.
— Порешили?
Он придвинулся еще ближе.
— Мы с Ингваром его порешили. Никто никогда его не найдет. Он все равно что сквозь землю провалился. Или, точнее, от него не осталось ни рожек, ни ножек… — Прижал руку к груди и подмигнул мне. — Я-то все равно угодил в тюрьму, потому что у меня плохо получается быть преступником.