Но мне показалось, что я узнала его. И сказала:

– Мне даже неизвестно, как вас зовут.

– Допустим, Икс-Эль.

– Хорошо. Зачем вы приехали?

– Я обеспокоился. Я хочу помочь.

– Спасибо. Мне нужна только моральная поддержка.

– Мы можем хотя бы встретиться?

– Вы готовы мне показаться?

– Нет, извините. Черт, я тебя на вы зову, отвык. Я не готов тебе показаться. Давай так. Приезжай в клуб «Дружбы Наций». Знаешь такой?

– Да, там недавно был фестиваль саратовского самотворчества. Меня приглашали. Вы тоже были?

Он не ответил.

– Сегодня в шесть вечера будь там – в зале.

– И что?

– Ничего. Просто зайди.

В шесть часов я была в этом клубе. Охранник, увидев через стекло мою машину и меня в ней, бросился открывать дверь. Позвонил кому-то, появилась служительница, приятная женщина средних лет, она улыбнулась мне и молча проводила в зал.

Там было пусто и освещено. Пустые ряды кресел, пустая сцена. А сзади и наверху – окна, как в театре, – для техников и режиссеров, для проектора, если демонстрируется фильм. Я сразу поняла, что Икс-Эль там, но разглядеть было ничего нельзя – за этими стеклами не было света. Зато он меня, конечно, видел. Я даже подошла поближе, чтобы он мог удобнее смотреть.

Раздался звонок, благодарный голос в телефоне произнес:

– Спасибо.

– Пожалуйста. Что вы хотели сказать?

– Хочу сказать... Если будет настоящая опасность, я окажусь рядом.

– Да, была опасность.

– Поэтому я здесь.

– Я признательна, но всё почти наладилось.

– Нужны деньги? – спросил голос.

– Вы прекрасно знаете, что я не возьму.

– Что нужно?

– Да ничего вообще-то.

– Начинаю думать, что вам просто захотелось со мной встретиться.

– В каком-то смысле. У вас голос приятный.

– Стараюсь, – усмехнулся голос.

И на чей-то похож, хотя не понятно, на чей.

– Этот мой телефон – для связи с тобой, – сказал он. – Если что, сразу же звони. И просто так – звони. Вдруг захочется поговорить?

– Как там Саратов?

– Что именно интересует?

– Ну... Не знаю.

– Ничего не изменилось.

– Тоже хорошо.

– Главное, что я хотел сказать, – голос стал серьезным, – будь осторожна. Очень тебя прошу. Если ты выиграешь конкурс, а ты должна выиграть, у тебя начнется такая карусель. Будут предложения – самые разные. Выбирай внимательно. И...

После долгой паузы голос произнес:

– Я тебя люблю.

Второй раз в жизни, Володечка, что-то в моей душе трепетнуло, когда я услышала эти слова. Не знаю почему. То ли теплота голоса, его тембр... Срезонировало. Тогда, Володя, еще не было разработанной теории психологического резонанса, да и самого этого понятия. Не было, однако, и злоупотреблений, которые сначала казались безобидными – почти шутливыми: например, мужчина хакерским способом сканировал интел-фейс женщины, узнавал, на какие тембры и модуляции женщина резонирует, после этого менял себе голос, что стало легко, и добивался симпатии, а женщина даже не подозревала... Невольно вспоминается сказка «Волк и семеро козлят», помнишь, как я тебе рассказывала эту сказку? Подобно многим мамам моего времени, я сама почти не помнила никаких сказок, покупала книги, фильмы, смотрела, читала, а ты любил, чтобы я тебе перерассказывала. Причем чтобы это было почти в темноте. Наступал поздний час, я подсаживалась к тебе и начинала. Я рассказывала одну и ту же сказку по пять-шесть раз. Она оставалась той же, что-то менять было запрещено, ты протестовал против этого: если принцесса вышла замуж, то вышла, а если умерла, то умерла, жаль, но варианты не допускаются. Зато тебе нравилось, когда сказка всё больше обрастала деталями и подробностями. Я рассказывала:

«И вот появился в тех местах волк».

Ты добавлял:

«Серый».

«Да, серый волк. Он захотел съесть козлят».

«А откуда он появился?»

«Ну... Он там жил».

«Нет, ты сказала – появился. Если бы он там жил, он бы их раньше съел».

«Они были маленькие, ждал, пока вырастут».

«Тогда он козу бы съел. Пока маленькая была. Она же была маленькая когда-то тоже?»

«Сравнил – одна коза и целых семеро козлят».

«И все-таки лучше, если он появился, – твердо решил ты. – Они жили счастливые и спокойные, а он появился. Потому что, если бы он всегда был, они бы боялись. А они не боялись. Потому что не понимали, что такое волк».

«Да, ты прав. Он появился. Он услышал про козу и ее детей и специально туда приехал».

«Да ладно. Волки не ездят».

«Пришел. Чтобы съесть».

Ты не соглашался:

«Нет. Нет, чтобы съесть, это да. Он позавидовал, что они такие веселые».

«Ты прав. Он позавидовал, что они такие веселые. И решил их съесть, чтобы они перестали веселиться».

Для тебя всё становилось ясно, всё расставлялось по местам, ты готов был слушать дальше.

Письмо двадцать третье

Ну вот, Володечка, настал наконец тот момент, когда я могу рассказать тебе про отца, который не стал твоим отцом, но все-таки немного побыл им.

Всё началось на том самом мероприятии, куда меня пригласил Всеслав Байбакян. Я не помню, в связи с чем оно было собрано, что-то из сферы культурной политики. Так высоко я еще не взлетала, хотя это взлетание было как бы авансом – да, я была победительница, «Краса России», но этих крас за последние годы образовалось уже достаточно много, никто даже не помнил их имен.

Кремль поразил меня внутри своей крохотностью. Почему-то казалось, что за внушительной внешней стеной скрывается что-то монументальное, массивное. А оказалось – постройки весьма средней величины. Я бывала уже и в башне «Федерация», и обозревала Москву с 800-метровой высоты башни «Паритет»83, поэтому представления о масштабах у меня были соответствующие.

Но главным для меня всегда были люди, хоть это может и странно прозвучать, учитывая мою аллергию. Там я встретила двух главных людей той эпохи: Владимира Владимира Путина и Дмитрия Анатолия Медведева. Никто тогда еще не знал, что меж ними зреет столкновение.

Д.А. Медведев и его соратники не сразу, но осознали, что в России нет по отдельности проблем кризиса, коррупции, произвола местной власти, воровства и обыдловения, а есть общая и главная проблема почти уже необратимого морального разложения общества сверху донизу. Многие не замечали или не хотели замечать этого на фоне относительного благополучия, которое, как потом выяснилось, было сравнимо с увеличением доходов бандитской шайки, милостиво поделившейся с ограбленными. Чувство самосохранения совпало с чувством гражданского долга. Д.А. Медведеву, политически рожденному развращенной безнаказанностью и бесконтрольностью силовой системой, хватило духа и мужества административно восстать против нее. Шаги были постепенными, но народ разгадал намерения президента, в памяти людей забрезжила старая национальная идея о справедливой жизни. Оказалось, что многим надоело жить в униженной и опозоренной (в первую очередь – собственными правителями) стране. Россия к президентским выборам 2012 года пришла в состоянии брожения и конфронтации. Революция сверху, увы, сначала не имела поддержки снизу – так выяснилось, что предыдущая власть, сознательно действуя в направлении деградации общества, блестяще выполнила свою задачу.

Впоследствии историки выявили, что народу предлагалось, в сущности, не две кандидатуры, а две версии будущего: начать жить по закону или продолжить жить по понятиям. И электорат удивил сам себя: отвыкнув от закона, боясь как огня перемен, он, будто в сомнамбуле, проголосовал за перемены и выбрал Д.А. Медведева84.

Но, повторяю, тогда я этого даже близко не понимала. Я восхищалась ими обоими, ибо обожала силу и креатив, не разбирая, на что они направлены. Я много раз убеждалась, что историю делают личности, а так называемый народ в лучшем случае выдвигает их из себя, а потом отходит и смотрит, что получится. Сила и красота были для меня почти синонимами, поэтому я и чувствовала себя удивительно легко в этом обществе гигантов.

Цапаев тоже был на этом 收集最好的入85 но благоразумие подсказало ему не приближаться, он только обжигал меня издали глазами.

И вот тут подошел Он. Я не хочу называть его имени, Володя, то есть он тоже Владимир, это понятно, я имею в виду другое имя, по которому его знает история. Чтобы отличать его от других Владимиров, назову его Влад. Короткое имя больше ему идет – человеку выпада, четкого быстрого слова, кинжального взгляда. Он просто подошел и спросил:

– Как дела?

И всё. И я поняла, что готова пойти за ним, куда он скажет.

Влад не был особенно красивым: нос великоват, глаза маленькие, зубы кривоватые и желтоватые, хоть он и не курил. Но от него разило такой силой, такой энергией, что... Нет, это трудно передать. Магнит тоже не может рассказать, что он чувствует, когда над ним проносят большой кусок металла, а он, магнит, прикреплен к чему-то... Но к чему я была прикреплена? К обычаям, Володя. К обычаям того времени. Вместо того чтобы ответить, как это сделала бы через пару десятков лет любая нормальная женщина: «Мои дела неплохо, а теперь еще лучше, потому что я тебя вижу и ты мне нравишься», – я тупо пробормотала:

– Нормально.

Да еще гордилась при этом, что ничем не выдала своих мыслей и чувств.

– Вот и хорошо, – сказал он и пошел дальше.

Я ни о чем больше не могла думать, кроме как о том, чтобы еще раз увидеть его и обменяться взглядом.

Но почему-то он больше мне не попался.

И я уехала домой.

Нет, я не просто уехала, я мчалась, я летела ракетой на своей машине по ночной Москве.

Вспоминая через много лет книги и фильмы тогдашних фантастов и футурологов, я улыбаюсь. Они были очень наивны. В частности, некоторые считали, что человек придумает способы левитации, что оказалось невозможно. А другие были уверены, что люди откажутся от личного транспорта как неэффективного, неэкономичного, будут пользоваться чем-то общественным. Этого не произошло. Это противоречит человеческим склонностям. В самолете ты летишь со скоростью, которая недоступна тебе, когда ты едешь по хайвею в каре со скоростью не больше 1000 ли86 в час, но зато ты едешь сам, тебя не везут, в этом вся разница. Справедливо замечают эстонцы в своей древней поговорке: Mis on rõõm kiirus, kui te ei suuda seda? То есть: какое удовольствие от скорости, если ты не можешь управлять ею?87

Куда я так торопилась? Я торопилась не просто домой, а в Интернет. У меня был выход и с телефона, и в машине, но я хотела в спокойной обстановке насмотреться и начитаться о Владе. Множество раз я встречала фотографию его лица в материалах и репортажах, но мимоходом, заурядно. Где были мои глаза? Где была моя душа?

И я смотрела, читала – и каждая фотография, поворот головы, взгляд имели другое значение, каждое произнесенное им и запечатленное буквами слово имело глубокий смысл. ЛИЧНЫЙ смысл – будто он говорил это только мне или в расчете на то, что я когда-то это прочту.

Да, Володечка, это было сумасшествие, но сумасшествие долгожданное, потому что я была с детства уверена, что встречу человека, которого полюблю огромной любовью, потому что другой любви у меня быть не может.

Чем больше я всматривалась в него, тем больше понимала, что мы прекрасная пара. Да, я идеальная или почти идеальная красавица, но и он в каком-то смысле идеальный мужчина. Стоит лишь вглядеться в сталь этих глаз, в склад этих губ, в морщь этого лба...

Удивительность в том, что я, порядочная в принципе девушка, даже не задумалась о том, что у Влада есть жена и дети. Двое детей. Для меня этого словно не существовало. А вот сочащиеся из некоторых средств массовой информации слухи о его якобы отношениях с известной телерадиоинтернет-журналисткой, красавицей и блоггершей Цестурией Менхель, претендующей на роль самой эпатажной женщины Москвы, меня напрягали. О ней я тоже почитала: мама – писательница, папа – бизнесмен, дедушка – крупный деятель советского времени, сама Цестурия училась в Америке, во Франции, была мимолетно замужем за Эдуардом Лимоновым88, крутила романы, имеются в виду не художественные произведения, а поверхностные любовные отношения, с различными знаменитостями. Признаюсь, я сразу же возненавидела эту Цестурию. У меня не было никакого плана, но я сразу же решила, что Влад должен стать моим мужчиной. Я верила в свои силы. Я бесконечно вспоминала этот короткий эпизод – он подходит: «Как дела?» – «Нормально», – и с каждым новым разом мне виделось всё больше скрытого смысла в этом диалоге, и уже мне казалось, что это было практически признание в любви и предложение отношений с его стороны и согласие с моей. Надо теперь только пересечься, чтобы напрямую прояснить наши позиции.

Но это пришлось отложить: предстоял конкурс «Мисс Вселенная»89.

Письмо двадцать четвертое

В свое время, Володечка, я написала книгу об участии в этом конкурсе и о связанном с ним скандале, о кипевших вокруг интригах. Возможно, эта книга еще где-то существует, но у меня нет доступа. Доступы потребления вообще очень ограничены, нам гарантировано только получение ежедневной порции концентратов, а сколько их, что будет, когда они кончатся, никто не говорит. Что делается для дальнейшего выживания, тоже не говорят. Или говорят – но не нам, не тем, кто в силу возраста исключен из активной социальной жизни. И даже выйти за пределы своего ареала мы не можем. Если честно – боимся. Если еще честнее – не хотим.

Я не буду посвящать тебя в подробности, да они и не слишком, на мой сегодняшний взгляд, интересны. Утомительные репетиции, ежедневные тренировки, а где-то там, на заднем плане, мелькал влюбленный Цапаев, слал сообщения, писал письма на мой сайт. Твердил одно и то же: «Я знаю, кем ты хочешь закрыться, но ничего не получится. Я на всё пойду, ты будешь моей». Выглядело это скучно и глупо.

Как и на отеческом конкурсе, здесь предложили подписать контракт на случай победы. И я, такая осторожная при первом разе, здесь поступила так, как поступали девушки в предыдущем конкурсе, – поставила подпись не глядя. Я была уверена, что победит другая: слишком много потрясающе красивых претенденток было вокруг. Я смотрела на них, а потом на себя и хотя видела, что я не хуже, но зато не видела, что лучше. Вообще на месте членов жюри я бы просто растерялась: совершенно невозможно выбрать, учитывая разницу в типах красоты, расах, национальностях, цвете кожи. Само название конкурса – «Мисс Вселенная»90 – это подразумевает. Когда я была совсем еще девочка и со свойственным девочкам интересом рассматривала разные журналы и сайты в Сети, где рассказывалось о подобных конкурсах, я почему-то ожидала увидеть что-то неземное, инопланетное. Ведь Вселенная – не только Земля. И меня разочаровывало то, что я видела, да, красивых, но абсолютно земных девушек. И, между прочим, то ли фотографии были виноваты, то ли мое восприятие, но в групповых портретах претенденток я всегда находила тех, кто казался мне гораздо симпатичнее победительницы, а в других поражало то, что они, будучи тоже победительницами региональных конкурсов, иногда просто редкостные уродины. Тогда, Володечка, царствовал средиземноморскийафриканский тип, который испанцы с нежностью называли de caballo или equina, то есть конский, лошадиный. Лошадь – это домашнее животное для перевозки грузов и людей, а также для работ на сельском хозяйстве, четырехногое копытное, высокое животное, считавшееся красивым. Действительно, было что-то конское в тогдашних некоторых красавицах – огромные задние ноги, я оговорилась, конечно, самой смешно, так вот, огромные ноги изрядной лошажьей кривизны, крутой crup, плавный подвздох, переходящий в тонкую талию, широкая грудь, высокая холка, длинная шея, крупные белые зубы... Хм, кажется я злословлю, старая солонка! Да уж, женщинам в любом возрасте только дай поговорить о других женщинах.

У меня была группа, команда, я никогда не оставалась одна, кроме как на ночь. Мы не предусмотрели, что рядом с окном была пожарная лестница. И вот я однажды услышала стук в окно. Я хотела немедленно вызвать охрану, но увидела за окном лицо Цапаева и букет цветов. Я приоткрыла окно на безопасный раствор и спросила, чего он хочет. Цапаев сказал, что, конечно, он хочет всего и сразу, но на самом деле я перевернула его душу, он впервые в жизни согласен ничего не получать, а просто быть рядом и любоваться мной. Поэтому не могу ли я его впустить на несколько минут? Я сказала, что это категорически исключено. Тогда Цапаев попросил хотя бы выпустить его через дверь, потому что он сумел влезть по лестнице, но слезть обратно в темноте гораздо страшнее. Я подумала и приняла решение. Я сказала, что открою дверь номера, но сама спрячусь в ванной с телефоном наготове и буду ждать, пока он не пройдет. И никаких попыток войти ко мне. Он пообещал. Я пошла открывать дверь.

Дальше случилось страшное и глупое. Ворвавшийся из двери сквозняк сильной струей воздуха толкнул окно, оно ударило Цапаева, тот не удержался и упал с седьмого этажа.

Я в ужасе выглянула.

Он, который только что был таким большим и таким живым, лежал внизу сиротливо маленьким и мертвым...

Я была расстроена, но не имела права углубиться в свои чувства: начался конкурс.

Меня еще спасали мысли о Владе.

Этапы конкурса транслировались на весь мир, и я почему-то была уверена, что Влад смотрит. Я видела, где находятся телекамеры, и глядела в них так, будто глядела ему в глаза. Я, наверное, была сумасшедшей не лучше Цапаева, и, если бы Влад был гдето здесь на высоте двадцатого этажа, я бы тоже полезла к нему по пожарной лестнице.

Чем ближе к финалу, тем больше я понимала и чувствовала, что выдвигаюсь вперед. Это особенно легко понять, когда перед финальными этапами подъезжаешь к зданию, чтобы подняться по ступеням, устланным ковром. Вместе со мной всегда оказывались три-четыре девушки, но больше всего камер было направлено на меня, больше всего вспышек адресовалось в мою сторону.

И всё навязчивее меня стало овихревать предчувствие победы.

При этом надо еще иметь в виду, что я впервые была за границей, да еще в местах курортных, благоустроенных, где мне было очень комфортно – совсем не пахло людьми, во всем было заметно стремление к идеальной чистоте, к человеческой неприсутственности. Не знаю, как им это удавалось. Мне пришлось однажды оказаться в частном доме, хозяин и другие гости отстали: им показывался сад вокруг дома и красивый (яма для купания и плавания, чем-нибудь облицованная и наполненная водой, – она считалась обязательной принадлежностью комфортного дома, даже если никто из обитателей терпеть не мог плавать), а я зашла в дом в поисках туалета, и меня поразила нетронутость дома: он был оформлен как жилой, но будто для выставки, не для жилья, а кухня, мимо которой я прошла, выглядела так, будто на ней никогда не готовили. Может быть, это чересчур, но мне, учитывая мою аллергию на всё человеческое, это очень нравилось.

Мне нравились запахи отеля, его коридоров, лифтов (и плавное их движение), тишина холла (говорили там тоже негромко), мягкая мебель, мягкие ковры, которые обязательно чистили каждый день, но как-то при этом незаметно – будто по ночам невидимые и неслышимые эльфы.

Я была счастлива атмосферой и ожиданием. Эпизод с Цапаевым забылся на следующий же день. Я даже, Володечка, задумалась мимоходом: может, это следствие моей бессовестности, что я так легко забываю о таком жутком своем поступке, пусть даже и вынужденном? А потом поняла: нет, просто ко мне не прилипает. С меня всё плохое стекает, не оставляя следов, как вода стекает с окрашенного масляной краской борта яхты (вспомнилось мое одиночное морское путешествие 56-го года, как-нибудь потом расскажу).

И я помнила о Владе, я всё делала для него. Я каждую минуту, когда видела себя в зеркале, представляла, что на меня смотрит Влад. И от этого становилась еще лучше.

И вот финал. Мы готовимся выйти на сцену. Все в черных платьях схожего фасона – один из лучших домов моды заплатил за право одеть нас. У каждой была лента через плечо с названием страны. Как гордо мне было надевать ленту с надписью «Russia» накануне, когда мы тренировали это дефиле! Ленту мне принесли перед самым выходом, я даже не заметила, кто принес и кто положил на столик. Взяла ее, перекинула через плечо, начала прикреплять. Почувствовала скользкое ощущение на коже ладоней. Принюхалась. И меня охватил ужас: кто-то натер ленту клеем или каким-то другим составом, в котором ясно чувствовался гнилостный животно-человеческий запах, тот самый запах разлагающейся органики, на который у меня аллергия. Я ждала реакции – насморка, слез... Но ничего не было. Я взглянула на себя в зеркало. И поняла, что, извини, Володечка за высокопарность, моя любовь вылечила и защищает меня. Я не могу испортиться, если Он на меня сморит. Я выдержу!

И я выдержала.

Я даже нарочно вдохнула в себя поглубже этот отвратительный запах и, гордо расправив плечи, пошла на сцену, уловив чей-то ожидающий подлый взгляд. Что ж – ожидания не оправдались.

И вот объявления призов и наград. Как всегда – сначала второстепенных. У девушек, получающих эти награды, двойственный вид: с одной стороны, рады быть отмеченными, с другой – огорчены – нет абсолютной победы. Но – 91.

Я стояла и смотрела вперед открытым лучистым взглядом – надо ли говорить, что я была уверена, что он видит меня. И это оказалось именно так, он потом признавался, что ему казалось, будто я смотрю прямо ему в глаза. Я отвечала, что так оно и было.

Я так углубленно думала о Владе в эту минуту, что не сразу поняла, почему всё повернулись ко мне, улыбаются, аплодируют. И только тогда я услышала то, что было произнесено за секунды до этого: Miss Universe – Dina Lavrova! На обесчувственных, онемевших ногах я пошла вниз по ступеням. Это были самые трудные, самые страшные ступени в моей жизни (так я думала – не знала, что будут и пострашнее). Я очень боялась упасть. Претенденткой на звание лучшей ты еще можешь упасть, но когда ты лучшая – падать не имеешь права.

Письмо двадцать пятое

Я вернулась домой, Володечка, национальной героиней. Правда, перед этим у меня был небольшой тур, несколько перелетов – европейские страны, Азия, Америка. Организаторы выжимали из конкурса всё возможное и стремились показать победивших (включая второстепенных призерок) девушек вживую как можно большему количеству желающих – пока еще интерес к ним горяч. Не обошлось без инцидентов. В каком-то аэропорту, уже не помню, помню только, что страна была прохладная и мы были в накидках из меха ондатры от обговоренного контрактом производителя. Тогда еще был в моде натуральный мех как предмет роскоши, но уже против него выступали многие организации, в том числе так называемые зеленые. По их логике нельзя было убивать малочисленных зверей, тех же ондатр, которых называли еще мускусными крысами. Против умерщвления в массовых масштабах крыс обычных, городских, они ничего не имели. Так вот, мы шли, и вдруг из толпы встречающих вырвался какой-то всклокоченный мужчина с вытаращенными сумасшедшими глазами (потом выяснилось, что он действительно был психически болен) и плеснул на меня жидкостью из бутылки. Меня успели загородить сумкой, пострадали охранник, которому прожгло одежду, и несколько посторонних людей, получивших небольшие повреждения кожи. Одна крохотная капля попала и мне на шею, осталось пятнышко – я тогда еще не знала, что это знак, предупреждение и уведомление о том, что случится со мной после.

Но не хочу сейчас о грустном.

Я вернулась национальной героиней. В России (да и не только в России) одна из самых давних и закоренелых традиций – торжествовать всем народом по любому поводу. Конечно, были в истории причины серьезные – военные победы, покорение космоса и т. п. Это понимали и люди последующих поколений. Но вот чего они не могли понять из своих пятидесятых или шестидесятых годов – с какой стати демонстрация личного голоса какого-либо певца на одном из бесконечных соревнований, которые тогда устраивались, считалась триумфальной победой всей нации? Или – почему весь народ сходил с ума от радости, когда российская команда по (игра, заключающаяся в гонянии мяча по полю с целью попадания его в прямоугольное пространство, ограниченное какими-то, кажется, палками) выиграла чемпионат мира92, – учитывая, что играли в ней часто граждане других стран?

Но тогда было архаичное представление о человеке, что он в своих публичных международных действиях представляет не сам себя, а свою страну (которая часто никак не помогала его успехам), поэтому его победа расценивалась как победа страны. Мне вручили медаль или орден «За заслуги перед Отечеством» третьей степени. Я мимоходом усмехнулась названию награды, означающему третьестепенные заслуги, но ничто не могло омрачить главную радость – при награждении присутствовал Влад. Мне подарили новую машину, квартиру. Было несколько пышных мероприятий чествования меня по поводу победы.

Но я думала о другом: как встретиться с Владом, познакомиться наконец с ним.

Так получалось, что самым действенным помощником в этом мог стать Павлик Морзе. Я позвонила ему, мы встретились, я напрямую сказала ему, что заинтересована в одном человеке и ищу пути пересечения. Узнав, кого я имею в виду, Павлик присвистнул и сказал:

– Молодец! Вот почему ты всех динамила – дожидалась лучшего варианта. Я бы на его месте не отказался.

– Пожалуйста, без комментариев.

– У него жена, любовница.

– Я знаю.

– Не понял. Я к тому, что есть другие люди – свободные. И с положением. И с деньгами. И нестарые. Подобрать?

– Мне нужен Влад.

– Влюбилась, что ли? – удивился Павлик.

– Не твое дело.

– Не мое-то не мое, но... – он что-то хотел сказать, однако передумал и закончил странным высказыванием: – Тебе же хуже.

Повод для встречи образовался сам по себе. Павлик клялся, что именно он всё устроил, но, я думаю, меня пригласили бы и без него. Открывали отреставрированную старинную усадьбу, кажется Измайлово. Правда, Павлик все-таки сыграл свою роль. Когда настал момент разрезать ленточку, это должен был сделать Влад. Он подошел к ленточке, а кто-то из местного руководства понес ему на подушечке ножницы. Вот тут-то Морзе и показал свой талант. Вынырнув словно из-под земли, он сердито взял у чиновника подушечку с таким видом, будто тот неприлично нарушил некий протокол, – и чиновник виновато пожал плечами и очень огорчился лицом. Дескать, не знал, извините. Павлик молниеносно передал ножницы мне, а я подала их Владу. Влад улыбнулся, глядя на меня, взял ножницы, сделал два разреза – так, что в его руке остался кусок ленты. Он держал его и не знал, куда деть. Я взяла у него этот кусок. Когда брала, слегка прикоснулась к его руке.

А потом мы ходили, осматривали усадьбу.

Самое интересное, что Цестурия, его любовница, тоже там была, и я по логике должна была жадно рассматривать ее, сравнивать с собой, ревновать, но, удивительное дело, я ее не помню. Я ее совершенно не помню, будто она была невидимкой. Или просто у меня в этом месте выпадение памяти, провал, будто я была без сознания, а очнулась – стою у перил одна и смотрю вниз, на сад и дальний лес. И почему-то никого вокруг. И подходит Влад. Говорит:

– Красиво.

– Да, – говорю я. И готовлю следующую фразу: «Меня пригласили на детский фестиваль стран России, вы там будете?»

И тут – вот где волшебство и фантастика! – Влад говорит:

– Скоро детский фестиваль стран России, вы там будете?

Я рассмеялась и в ответ на его недоуменный взгляд ответила:

– Я хотела спросить вас о том же.

Так всё это началось.

Это было естественно и неизбежно, как предопределение. На детском фестивале Влад был один, без Цестурии и без жены, но со своими детьми – замечательные дети, он нас познакомил, мне это было отдельно приятно. Потом он отправил их домой. А потом и сам исчез. В некоторой растерянности я шла к выходу, тут возле меня возник молодой человек и сказал:

– Здравствуйте, машина вас ждет.

– Я на своей.

– Если позволите ключи, ее доставят, куда скажете.

Конечно же, я отдала ключи. Я всё поняла.

Меня привезли в Подмосковье, в какой-то довольно обычный поселок, где был неприметный, но вполне аккуратный дом. В этом доме меня ждал Влад. Он встретил меня словами:

– Если я поступил неправильно, скажи сразу.

– Ты поступил правильно.

– Я рад.

Начались мучительные и счастливые дни. Мучительные – потому что я не могла видеть его часто, счастливые – потому что все-таки могла видеть. Он был очень занят – бесконечные дела, поездки. Пошла уже вторая неделя нашей любви, я сидела у телевизора, и там был репортаж об отправке на конгресс нашей делегации. Влад был в составе этой делегации, что меня не удивило. Но там была и Цестурия, я увидела ее в крае кадра.

И тут я с ужасом впервые подумала, что Цестурия осталась в его жизни. Да, появилась я, но он остался женат. Почему же Владу и Цестурию не оставить? Я чуть не сошла с ума от этой мысли. Немедленно позвонила ему. Телефон был недоступен, а всегда открытого Интел-кома тогда еще не было. Я нажимала на кнопку вызова, напоминая сама себе глупую обезьяну, которая сидит в клетке и жмет на клавишу, после чего должна открыться дверца с бананом, а дверца всё не открывается, банана всё нет. Я чуть палец себе не стерла. Наконец его голос:

– Да?

– Ты там не один, оказывается?

– Конечно, – спокойно ответил он.

– Я не это имела в виду, – сказала я, постыдно чувствуя, что глупею, как глупеет, наверно, каждая ревнующая женщина.

– Ты скажешь мне об этом, когда я вернусь, – сказал он вежливым, почти официальным голосом, и я поняла, что его слушают.

– Ты любишь меня? – спросила я жалобно, с противностью слыша сама себя.

– Да, конечно, – сказал он таким тоном, каким отвечают официантам, интересующимся, понравилось ли блюдо.

– Когда ты мне позвонишь?

– Через два дня. Когда вернусь. До свидания.

Именно в один из этих дней появились контактеры, чтобы выстроить график моих поездок. Впервые я вчиталась в условия своего контракта и ужаснулась: как минимум в течение года я не буду принадлежать себе. Сейчас у меня двухнедельная передышка, а потом – я внимательно просмотрела графики – я попаду на Родину за весь год только два раза. Это меня ужаснуло. Я решила посоветоваться с Владом, когда он вернется, и сказать ему, что хочу отказаться от контракта. Конечно, это был беспрецедентный случай, ведь это означало, что я лишусь звания «Мисс Вселенная» и должна буду передать корону другой девушке. На такое никто ни разу не пошел за всю историю конкурсов красоты93.

Письмо двадцать шестое

Разговор с Владом вышел очень тяжелым. Он отчитал меня, напомнив, сколько у него работы, как она важна для него и для людей. Он сказал, что Цестурия была не вместе с ним, а параллельно: это ее работа. Она журналистка. Она освещает события такого масштаба. Влад добавил, что с него хватает и ревности жены по тому же поводу. И если я буду вести себя подобным образом, он будет вынужден со мной расстаться, хотя ему и не хочется.

Я поняла абсолютную правоту его слов и сказала, что мне нужно знать только одно: любит ли он меня?

– Да, – ответил Влад и поцеловал меня так нежно, как он это умел.

Когда же я высказала свое намерение разорвать контракт, он был изумлен. Он не мог поверить, что это серьезно. И даже спросил:

– Может, ты самообломщица, defeatist94?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

– Я не смогу столько без тебя.

– Мне тоже будет трудно. Но давай рассудим с другой стороны. Ты хочешь быть самостоятельной женщиной? Или собираешься находиться у кого-то на содержании?

– Конечно, я хочу быть самостоятельной.

– Тогда тебе нельзя отказываться от денег. У тебя, ты сама говорила, на плечах мать и младший брат.

– Да, конечно.

Я была запутана. Я узнала, что он меня любит, но почему-то не спросила главное – а каковы вообще его планы на мое будущее? Содержанкой я быть не собиралась, но я хотела замуж, что тогда было естественно (я говорю «тогда», имея в виду не мое любовное состояние, а традиции тех лет).

Мне тогда казалось, Володечка, что Влад восполняет мне мой утраченный ум и решает за меня совершенно правильно. Действительно, я должна быть самостоятельной. Я должна развиваться, чтобы стать достойной Влада. Я должна доказать, что не просто красивая пустышка, а девушка с большими перспективами.

И я постаралась отбросить негативные мысли. Лучше запомнить эту ночь – чтобы подольше сохранить ее в памяти.

И вот парадокс, Володечка: я помню, как внимательно оглядывала всё окружающее – что было на стенах, на полу, какой материал висел на окнах, какая была мебель. Желая впитать в себя всё это, я отпечатывала в своей душе, как пластилин отпечатывает то, что к нему прикладывают, всё слова Влада, всё его взгляды, всё его движения, я была уверена, что ни один след от его прикосновений никогда не сотрется, – и что вышло? Не сейчас, то есть через сто лет, а уже через несколько дней я с недоумением обнаружила, что ничего не помню. Помню только свое счастье, а какие были стены, что висело на окнах, что говорил Влад? Ноль, черное зеро. Почему? До сих пор не знаю. А вот другое помню – где-то в аэропорту или в другом месте, в России, или в Германии, или в Нидерландах, или в Голландии, неважно, помню – женщина торгует цветами. Ей было лет сорок, короткие темные волосы, просто, но ловко уложенные, серые глаза, быстрые и бережные руки с тонкими пальцами. Помню, как она заворачивала этими пальцами цветы в прозрачную упаковку. А я шла мимо и посмотрела на цветы, на эту женщину. А женщина посмотрела на меня и вдруг улыбнулась. И у меня было ощущение, что она поняла меня насквозь. Она поняла, что я смотрю на эти цветы, представляя, что такие подарит мне при встрече любимый человек, что я люблю, что я счастлива, но печальна разлукой, что я хотела бы купить сама себе цветы, но это неудобно. И она своей улыбкой как бы говорила – ничего страшного, наверстаем, получим свое. Я улыбнулась ей в ответ, и, уверена, у нас обеих было одинаковое ощущение в эту минуту, будто только нам двоим известна великая тайна жизни, хотя ни я, ни она не сумели бы выразить, в чем она заключается.

И сейчас, Володечка, я, как ни стараюсь, не могу вспомнить лица Влада. Может, потому, что слишком хочу вспомнить. А вот эту женщину и ее цветы помню так, будто вижу перед собой на фотографии, – до мельчайших подробностей.

Жизнь «Мисс Вселенная» оказалось не из легких. Бесконечные поездки, представительство на самых разных мероприятиях, из них чуть ли ни половина традиционно – благотворительные. Это как бы напоминало обществу о бескорыстной роли красоты в нашем мире, и всё было лицемерием и фальшью. Да, я передавала больным детям деньги от имени какихто фондов или коммерческих структур, но меня при этом постоянно снимали, снимки продавались, за этим стоял масштабный рекламный бизнес. Очень наглядно его суть предстала передо мной, когда я летела в самолете и листала полированный журнал, где в том числе были мои фотографии в приюте для пожилых актеров. Под ними были подписи, где указывалось, в чем я одета: блузка от (название фирмы) – 34 000 (каких-то денег), шарфик – такая-то фирма – 15 000 (примерно), юбка – такая-то фирма – 25 000, туфли – фирма – 40 000, серьги – 150 000, часы – 100 000, цепочка и кулон – 400 000... Не хватало только надписи: «Дина Лаврова от Lavrov Vasily&Alevtina» – и указания стоимости.

Впрочем, многие были уверены, что она у меня есть, надо только узнать сколько.

На выставке автомобилей в какой-то арабской стране меня решил купить шейх одной из пограничных с Россией, когда-то входивших в нее, первобытно-общинных стран, не помню какой, я всегда не очень была в географии. Шейх приехал на выставку в лимузине, где у него, по слухам, были две спальни и две ванные, не считая других апартаментов, его сопровождал кортеж из семи машин, он приехал, чтобы купить несколько дорогих автомобилей в свою коллекцию, где их насчитывалось уже около двух сотен. Шейх любил на них смотреть, но не на всех успевал поездить хотя бы раз. В отличие от машин всё двести жен шейха были им хотя бы раз обласканы, иначе это считалась бы позором даже для него, безграничного правителя (в своих границах).

На выставке шейх увидел меня и прислал своих людей осведомиться о моей цене. Люди были вежливыми, кланялись и складывали руки при каждом слове. Я сказала, что традиции моей страны исключают для меня возможность стать двести первой женой. Они ушли и через час вернулись, чтобы сказать: лучше быть двести первой женой шейха, чем первой женой нищего 95. Я ответила: но я вообще не собираюсь пока замуж.

Они ушли и через час вернулись, чтобы узнать, сколько будет стоить, если не замуж, а так. Я сказала, что никаких «так» невозможно. Они ушли и через час вернулись, чтобы спросить: а возможно ли это так за двадцать тысяч рубаилей96? Я сказала: это невозможно ни за какие деньги.

Они ушли и через час вернулись, чтобы спросить: а за сорок тысяч? Я сказала: или ваш шейх тупой, или вы неправильно ему передаете то, что я говорю. Ни за какие деньги, неужели неясно? Они сказали, что даже не слышали моих слов про возможную тупость шейха и это будет лучше для нас всех. И ушли, и вернулись. Шестьдесят тысяч. Так они ходили восемь раз и доверхотурили до полмиллиона. Я отказалась. Они ушли, вернулись и с почтением доложили, что шейх считает меня или 97, или 98, или 99: больше полумиллиона рубаилей не стоит ни одна женщина на земле. Я ответила, что и я не стою. Потому что тут дело не в сумме. Вы же знаете восточную поэзию! – сказала я им. Вы же должны помнить ваши классические стихи:

100

Они переглянулись и, похоже, не поняли, что я имела в виду. Настоящее наполнение моей жизни было совсем другим. Я ждала момента, когда останусь одна в номере, подключусь к Интернету и буду общаться с Владом. Онлайн у нас не получалось – разные графики, разные временные пояса, поэтому приходилось писать старинно – письмами. Я старалась выразиться коротко и нежно, понимая, насколько он занят. Посылала письмо и ждала ответа. Летела каждый раз в гостиницу, бросалась к компьютеру. Смотреть через свой мобильный коммуникатор запретила себе: иначе каждую минуту смотрела бы. И вот врываешься в номер – и к компьютеру, включаешь, входишь в почту... Ничего нет... Настроение портится. Все плохо. Идешь в душ. Моешься наскоро, закутываешься в полотенце, бежишь смотреть – не пришло ли? Нет. Ставишь себе условие: смотреть не чаще чем один раз в час. Твой дед, Володечка, мой папа Василий, так выпивал вино и водку. Не потому, что был упорядоченный человек, просто сам себя регулировал таким образом, чтобы не выпить слишком много. Помню с детства: он сидит перед телевизором, рядом бутылка и рюмка, он посматривает на стену, на часы. Вот часы ударяют – они были с мелодичными звуками, лицо отца просветлевает, но он иногда не спешит, выжидает еще несколько минут, находясь в состоянии добровольной (и поэтому сладкой) муки. Целый час он был раб времени, а теперь оно в его руках! Но больше пяти минут папа временем обычно не владел, наливал, выпивал. Вот и я – ждала полчаса, сорок минут, пятьдесят, час, а после этого, когда уже было можно, несколько минут держала себя в состоянии садомазохистской оттяжки. Бросалась и – либо опять ничего, либо счастье. Когда наконец письмо, даже кровь приливала к лицу, сердце начинало стучать. И было уже неважно, о чем письмо, главное – пришло. «Динчик!» – первое слово читаешь долго, словно сосешь леденец (это такая конфета, часто прозрачная, она постепенно таяла во рту). Потом следовало обычно несколько ласковых слов, короткая информация о настроении. Я читала это часами... И начинала сочинять ответ – медленно, по словечку. Я чувствовала себя писательницей, но не в старом смысле слова, когда писали книги, и не в том, новом, появившемся во время исчезновения литературы как таковой, вернее, превратившейся в чисто декоративное искусство сладкословия, ловкословия, новословия, гладкословия, спорословия (появились соревнования по лингвистической атлетике), а в смысле практическом, прикладном, чему нас учили в школе на уроках оптимального общения101, стремясь вложить максимальный смысл в минимальном формате.

Везде, где я была, вокруг меня витали мужчины разного возраста, степени состоятельности и уровня наглости, и многие стремились так или иначе покорить меня. Но я легко от них отделывалась – поддерживала, например, с помощью Павлика Морзе слухи о своей аллергии на людей (а она в это время у меня совсем прошла благодаря любви) или о том, что я ведьма, нахождение с которой лишает мужчин силы. Что интересно, второе пугало гораздо больше: мужчины считали, что аллергию во мне они смогут излечить, а вот собственного бессилия опасались. Это известный парадокс: человек всегда считал и, увы, считает, что с другими ему справиться легче, чем с собой. Тирану Сталину, о котором, Володечка, я, быть может, расскажу отдельно, казалось легко управлять миллионами людей, милуя и казня их, но он совершенно не способен был справиться со своими вредными привычками, в частности с пристрастием к никотину. Недаром он высказал изречение: «Победить Гитлера легче, чем бросить курить». Это так, особенно если учесть, что Гитлера побеждали своей кровью другие, а курить надо было бросить самому.

Письмо двадцать седьмое

Я прекратила предыдущее письмо, Володечка, потому что задумалась об этой теме – о нашем желании, чтобы жизнь других складывалась так, как мы хотим. Я виновата перед тобой. Мне всё не хотелось верить, что ты вырос, это трудный момент для всякой матери. А потом появились девочки, девушки, женщины – и всё, и я поняла, что ты теперь не мой. Я помню твою обиду, когда я не хотела знакомиться с твоими девушками, уклонялась, хитрила, ссылалась на то, что мне куда-то нужно срочно уехать. На самом деле я знала, что мне твоя очередная избранница не понравится. Во-первых, уже тем, что очередная. Если она окажется красивой, мне будет казаться, что она много о себе думает. Если некрасивая, будет обидно, что она тебе не пара. А главное – я боялась привыкнуть, боялась, что кто-то придется мне по сердцу, покажется достойной кандидатурой мне на смену, а вы потом расстанетесь, и мне будет больно. Но еще больше я боялась твоей боли. Да, у тебя складывалось всё легко, весело, беспроблемно, как и у большинства молодых людей сороковых годов, нашедших почти оптимальные варианты межполового общения. Но есть то, что опрокидывает всё варианты, – любовь. Твоей любви к кому-нибудь я очень боялась. Не потому, что заранее ревновала, а потому, что почему-то была уверена в ее несчастливом исходе.

Когда появилась Сандра Ким, я сразу почувствовала опасность. Она была у тебя дольше других, и я понимала причину этой привязки – холодность ее красоты. Беспроигрышный вариант: такую девушку хочется растопить. Однажды мы разговаривали с ней где-то среди цветов, на высоте, и я наугад спросила:

– Мне кажется, Сандра, ты придерживаешься идеологии living dead102.

Сандра улыбнулась и ответила:

– Нет. Но мне у них многое нравится. Умение радоваться. Умение не бояться терять.

– То есть ты заранее, например, не боишься потерять Володю, если что-то случится?

– А что случится?

– Ну – просто расстанетесь?

– Значит, расстанемся. Почему этого бояться? Странно. Вот я приехала в город, он мне нравится, я в нем живу какое-то время. Но я не боюсь оттуда уехать. Есть другие города.

– Но какой-то может показаться тебе единственным.

– Вряд ли.

– Почему?

– Мы о городе или о человеке?

– О человеке.

– Человек может быть единственным только сам для себя. Для другого он может быть заменяем. На земле огромное количество людей, замену всегда можно найти.

– То есть ты заранее готовишься расстаться с Володей?

– Я об этом не думала, нам хорошо. Но если придется, я не умру с горя.

Мы говорим, а ты, Володечка, сидишь тут же: обычаи того времени заглазных разговоров не предполагали, всё равно содержание становилось известным. Ты улыбаешься, но жилочка на скуле мел ко и тихо подрагивает – как подрагивала она в таких случаях у всех мужчин на протяжении всех тысячелетий. Меня это пугает. У меня плохие предчувствия.

И они оправдались. Однажды Сандра пришла с молодым человеком, каким-то, кажется, Самсоном, и предложила Володе, как это было тогда принято, оценить этого кажется-Самсона. Володя послушно начал перечислять:

– Что ж, высокий, глаза довольно приятные, волосы густые... Остального я не знаю.

– В сексе очень энергичен, – сказала Сандра. – Ты молодец, Володя, ты хороший, но он такой – более бурный. Хотите посмотреть? – спросила она меня.

Люди в определенном возрасте бояться выглядеть ретроградами. Я осталась и посмотрела. Не скажу, что это был бурлеск, но энергия, да, имелась.

– Но я пока ничего не решила, – сказала Сандра, опустившись после этого в воду. – Если кому-то чтото не нравится, говорите прямо.

– Мне нормально, – сказал кажется-Самсон.

– Мне тоже, – сказал Володя. Но жилочка задрожала. И я ушла.

Некоторое время они были втроем, потом появилась еще какая-то Эмма, девушка выше двух метров и имевшая в связи с этим преимущества, потому что любой мужчина, который отказался бы иметь с нею секс, мог быть заподозрен в отсутствии политкорректности и толерантности. Потом там еще кто-то был, время шло, жилочка подрагивала, я страдала.

И однажды, не выдержав, сказала Володе:

– Сынок, не обманывай себя. Ты хочешь, чтобы Сандра была только твоей, ведь так?

– Мало ли что я хочу. Желания – дело неподконтрольное. И часто вредное. Ты вот хочешь крем-гофре, но не ешь его. Потому что вредно.

– Не сравнивай. Да, я знаю, что человек не может принадлежать другому без его согласия. Но ты пробовал спросить ее: способна ли она хотя бы некоторое время находится только с тобой? Если она скажет нет, значит, не настолько ты ей нужен. И тебе лучше бросить ее...

– Мама!

– Извини.

Я извинилась, потому что в запальчивости произнесла выражение, которое в описываемое время звучало хуже грязной брани. В начале века мы спокойно говорили: «Она его бросила», «Он ее бросил», вкладывая в это образное значение, а не прямое – никто никого наземь на бросал. Но потом и это значение стало казаться неприличным: никто никого не имеет права бросить ни в прямом, ни в переносном смысле. Следовало выражаться: «Воспользовался своим правом свободы, предоставив свободу другому человеку». Или: «Я освободила его», «Я освободил ее».

– Извини. Тебе нужно освободить ее.

– Не хочу. В тебе просто говорят пережитки.

– Возможно. Но я опасаюсь за тебя.

– Я не хочу об этом с тобой говорить! – сказал ты.

Нет, я ошибаюсь. Такая формулировка была в то время тоже невозможной – никто не имел права уклоняться от общения, если другой хотел его продолжить.

Он спросил:

– Насколько важно для тебя говорить об этом сейчас?

Я пожалела его – пожалела, забыв, что умная мать обязана быть жесткой. И сказала:

– Я могу и после.

– Тогда после, если ты не против.

– Не против.

Но разговора на эту тему больше не было.

А потом произошло страшное.

Я была тогда в какой-то поездке.

Ночь.

Телефонный звонок.

Я вскакиваю и обливаюсь холодным липким потом.

Невероятным способом я угадываю, что мне сейчас скажут.

– Извините, что поздно... Ваш сын...

– Я вылетаю!

Они очень торопились, Володечка, похоронить тебя без меня. Ты был изуродован, они не хотели, чтобы я это видела, хотя применили пластическую косметику, насколько это было возможно. Ты употребил то, что разрушает на молекулярном уровне...

Я звонила им каждую минуту и требовала, чтобы дождались.

Они отвечали, что есть определенный порядок, который нельзя нарушать. Я могу заказать стопроцентно идентичную копию.

Я не хотела копии. Я хотела увидеть тебя, Володя. Я надеялась, что всё еще поправимо. Стоит мне только успеть доехать до тебя, увидеть, прикоснуться – и ты оживешь.

Я успела, увидела, прикоснулась.

...Сейчас, Володечка, я несколько часов плакала, жалея и горюя, что родила тебя на свет, а ты погиб. Но вспомнила, что не родила и, следовательно, ты не погиб. И успокоилась. Насколько это лучше и для меня, и для тебя...

И всё же иногда я в полной уверенности, что ты действительно жил. До деталей, до эпизодов, до имен тех, кого ты любил...

А вот твой отец, вернее, тот, кто мог быть твоим отцом и некоторое время был им, он давно уже мертв. Он умер молодым, ему не было даже семидесяти.

Но я ведь до сих пор не сказала, кто он.

Это, конечно, Влад.

Вернее, тот, кого я называю Владом.

У меня немного опять всё запуталось. Я уже закончила университет, когда стала «Мисс Вселенная»? Не помню.

Сколько мне было лет тогда? Двадцать или двадцать три?

Не помню.

Но неважно, неважно.

Весна остается весной, сколько бы тебе ни было лет и какая бы ни была вокруг общественная система. Я помню, первое мое возвращение в Москву после долгой разлуки было весной. Влад знал об этом заранее и поэтому высвободил себе целых два дня. Он повез меня на подмосковные озёра. Это, Володечка, были огромные образования пресной воды, в которых можно было даже купаться, а из некоторых после минимальной обработки даже пить воду. По крайней мере, я своими глазами видела, как Влад зачерпнул воду пригоршней и выпил со смехом – и не только остался жив, с ним даже не было никаких неполадок.

Любой москвич имел доступ к этим озерам в любое время, мог приезжать, пригорать, плавать на лодках, купаться. Вообще это было время великого равенства. Как минимум чистый воздух и чистая вода могли быть доступны всем, кто этого хотел. Если кому-то не нравилось место проживания, он легко мог сменить его. Не то что сейчас, когда каждый прирегистрирован к своей ячейке, да еще счастлив, если она у него есть, – учитывая, сколько людей ждет своей очереди...

С Владом я испытывала всегда ощущение силы, мощи, чего-то большого и красивого. Мы мчались на речном корабле, Влад и здесь не мог оставить своих разговоров, он напористо, энергично решал какие-то большие дела по коммуникатору, стоя лицом к ветру и оглядывая окрестности воды и берегов так, будто он всё это создал или собирается преобразовать. Я тогда была уверена, Володечка, что жизнь делают именно такие люди, как твой папа, они словно в лесу просекают прорубку, а остальные идут вслед за ними. У меня рядом с Владом было чувство причастности к значительным событиям, к чему-то глобальному.

А к вечеру мы полувозвратились – свернули кудато в залив, где причалились к помосту на воде, там стояло довольно много кораблей, некоторые очень большие.

Это была неофициальная встреча людей, решающих судьбы страны. Я увидела там многих членов правительственных и парламентских структур, в которых тогда не разбиралась, но меня это и не интересовало. Влад попросил меня, чтобы я была отдельно, откуда-то взялась девушка, которая должна была исполнять роль моей подруги, то есть мы были как бы с ней вместе.

– Сама понимаешь, – мягко сказал Влад. – Я еще не разведен, а у нас тут плохо смотрят, если человек еще не в разводе, а уже с кем-то что-то. Понимаешь?

Я поняла.

Мы ходили с этой девушкой, скучая друг от друга, – она была в таком же положении. Влад общался с мужчинами (Байбакян тоже был среди них), а к нам в это время подошел довольно пожилой по тем меркам, шестидесяти с чем-то лет, мужчина. Я знала его, это был довольно странный человек по фамилии Тощинский, который очень любил выступать в газетах и по телевизору с парадоксальными мнениями, каждый раз с противоположными. Поток его речи был непредсказуем. Так вышло и на этот раз.

– Иди погуляй, – сказал он моей временной подруге. – Девушки парами ходят, безобразие. Развели лесбиянство. В стране демографическая проблема, а они друг с другом целуются.

То, что мы не целовались, Тощинского не смущало.

Девушка отошла.

– И вообще, – продолжал Тощинский, то есть говорил так, будто продолжал, а на самом деле свернул в другую сторону. – Придумали конкурсы красоты. Это не наше явление. Наше явление – платье до пят, волосы платочком завязать, глаза в землю. И восемь ребятишек! Вот наше явление, вот наш идеал. А это что? – показал он на мои бедра, которые были в 103, что оправдывалось уикендной обстановкой. Это же разврат! Это ты себя всем открыто предлагаешь – нате, берите! Что, не так?

Я знала за Тощинским репутацию чудака, поэтому решила не оскорбляться.

– О моде говорите? – спросила, проходя мимо, дородная правительственная дама – тоже в довольно короткой юбке.

В голове Тощинского что-то перемкнуло.

– О моде! Если у девушки ноги красивые, гладкие, почему не показать? Для того мы их на конкурсы и посылаем, – похвастался он, словно его личной и государственной заслугой было то, что красивых отечественных девушек посылают на конкурсы. – А если кривые или две тумбы, – он прямо указал на ноги дамы, – то зачем пугать людей? Надень на них паранджу и сиди дома!

– Вы сроду такие вещи говорите, – поморщилась дама.

– Я говорю правду! – отрезал Тощинский. – И это всё знают.