Юрий Никитин

Бездна

Часть 1

Глава 1

Чёрная долина с огненными провалами в обугленной земле выглядит исполинской мордой самого дьявола, где адской злобой горят багровые глаза озёр магмы и лавы.

Я наклонил голову и ломился через этот ужас. Из угольно-чёрного дыма медленно выступили и начали с каждым шагом приближаться два чёрных обугленных столба, угловатые, с застывшими наплывами камня.

То ли бывшие скалы, то ли башни, страшный жар равномерно источил и оплавил со всех сторон, у основания бугристая площадка растёкшегося, словно густой коричневый соус, гранита.

Между столбами провисает под тяжестью толстых колец оплавленная цепь, загораживая проход, но можно обойти справа и слева по застывшей корке лавы, а дальше снова кипящее море огненной магмы.

Зелёная сочная трава осталась за спиной, я остановился на миг, но заставил себя шагнуть дальше, Впереди чёрная спёкшаяся масса пережжённой почвы, попался клочок травы, но высохла и скукожилась, дальше нечто вроде вскрытого угольного карьера, пышет жаром и дымится, словно после ядерной катастрофы.

Под ногами захрустело, но не пересохшие стебли травы, а странные кристаллы, похожие на льдинки. Взвился лёгкий дымок истончающегося пепла.

Земля серая, словно под толстым слоем тумана, из впадин торчат верхушки обугленных камней. Жар с каждым шагом всё сильнее, попалась дорожка, то ли уцелевшая с древних времен, то ли протоптанная некими обитателями этого ада, очень когтистыми, судя по глубоким царапинам в камне.

Волосы встопорщились, попытался представить себе этих существ, что выныривают из кипящей магмы, выползают на сушу и гуляют, роняя с тел капли быстро застывающего металла.

Под ногами похрустывает раскалённая ярко-красная корочка, похожая на узор из тысяч крупных снежинок. Я сосредоточился и велел себе не чувствовать удушливый жар, в старые времена от меня осталась бы горстка пепла.

Часто с сухим треском трепещут молнии, тоже зловеще красные, багровые и ярко-оранжевые. Чудовищные разломы в почве уходят, как показалось, до самого центра планеты, вижу отвесные стены, похожие на срез исполинского слоеного пирога, где вслед за чернозёмом, песком и глиной идут слои палеозоя и всяких там мезозоев.

Из трещин вздымается нестерпимо сухой воздух, а на вершинах зловеще дымящихся сопок угнездились ужасающие химеры из огня и железа.

У всех огонь и дым из пастей, в любой момент готовы, судя по уже растопыренным ярко-красным крыльям, взметнуться в нестерпимо жаркий воздух. Под их раскалёнными телами земля горит, камни щёлкают, лопаясь от жара.

Я шел опасливо, там у них гнезда, любого порвут, а здесь, внизу, может, и не тронут.

На горизонте багровое зарево, огромная тяжёлая туча чёрного дыма, он не просто рвётся в небо, а быстро выстреливается из жерла вулкана, а в нем словно трепещут фейерверки, это раскалённые добела камни вылетают со скоростью снарядов, оставляя за собой шипящие и яркие, как хвосты комет, следы.

– Ну ты и гад, – прошептал я, губы пересохли, а язык уже царапает десны, – какого хрена поселился в таком аду?

Почва под ногами и вокруг, включая скалы, осыпана горячим пеплом, лёгкими облачками взлетает под ступнями и уже покрыл мне ноги до колен.

В дымном горизонте проступают обугленные скалы, словно поднялись из самого ада, над головой в разрывах низких туч проступило красное с чёрным небо, зловещее и гнетущее.

Я невольно горбился, а когда над головой громыхало и блистали багровые молнии, завидовал черепахе, что может спрятаться под надёжный панцирь.

Передвигаться пришлось по чёрной с сизым оттенкам лаве, перепрыгивал трещины, в глубине багровая лава, часто раскалённая до оранжевости.

Под ногами магма из слипшихся камней, уже остывающих, хотя всё ещё горячих, потому выглядит как крупноблочная плитка.

Если остановиться над такой трещиной и смотреть в этот раскалённый ад, начинает казаться, что это я плыву, как аэростат, а кипящая магма и есть настоящий мир, который ждёт меня.

Дальше трещины, что уже не трещины, где внизу ручьи, а ущелья с целыми реками расплавленного металла, а я пробираюсь по краю опасного обрыва, что может обрушиться в любой момент.

Преодолевая дрожь во всём теле, перепрыгивал с камня на камень, закрывая лицо ладонями от бьющего снизу нестерпимого жара.

Наконец, вот он, тот самый окружённый бурлящей лавой островок чёрного прокаленного камня. Воздух сухой и острый, я старался не раскашляться, хотя в горле не просто першит, а будто наждаком, а то и вовсе когтями.

Гавгамел, обнажённый до пояса, с красным, как у варёного рака, телом, весь в могучей мускулатуре, зачуял меня издали, даже не обернулся, только сказал грохочущим голосом:

– Что, и ты решил?

– Всю жизнь мечтал, – буркнул я.

Он опустил молот, тяжёлый, как у Тора, но с длинной рукоятью, тот блестит титановым напылением. красиво повернулся, словно позирует на подиуме, рослый и налитый силой, весь в тугих жилах, кожа блестит от пота, ещё больше обрисовывая его могучую стать, где ни капли жира.

– Что за дурь? – спросил я зло.

Он ответил с чувством:

– Лупайте сю скалу! Нехай ни жар, ни холод не остановит вас!.. Вот и лупаю, как велел Великий Каменяр.

– Хреновый из тебя лупист, – сказал я. – Такие скалы лупить – не перелупить.

Он ухмыльнулся победно, даже отвечать не стал, оба знаем, впереди у нас вечность.

– Чего здесь? – спросил я. – Вон там не так жарко. И лава далеко.

Он покачал головой, в глазах торжество человека, который умеет переломить себя и заставить делать не то, что хочется, а то, что нужно, чтобы потом гордиться собой. Психологи такое зовут эффектом отложенного удовольствия.

– Здесь алмазный карьер!.. – пояснил он с покровительственной ноткой знатока, что общается с невеждой. – Самые чистые чуть ли не в земном ядре вытворяются, а наверх их выхрюстывает с магмой и лавой!..

Я буркнул:

– Какие тебе нужны? Только скажи, наделаю хоть мешок. Могу сразу бриллиантами.

Он сказал оскорбленно:

– Не прикидывайся. Сам понимаешь, добытое своими руками – другое дело.

Опершись на молот, бросил мне в мозг яркую картинку-притчу, в которой отец сердится на уже взрослого непутёвого сынка, не желавшего работать, наконец выгнал из дома со словами, что примет только тогда, когда тот через год принесёт заработанный своим трудом рубль. Сын ушёл, работать все равно не стал, а жалостливая мать тайком от мужа дала ему серебряную монету, чтобы тот по возвращению вручил отцу.

Снова сынок год гулял и кутил, потом явился к отцу и гордо вручил ему рубль. Тот взял монету, повертел в пальцах, даже понюхал, а потом сказал, что фальшивая, и швырнул в горящий очаг.

Сын сказал: «Ну как скажешь, отец, но я её заработал». Отец ответил на это: «Иди и заработай на самом деле, тогда возвращайся!».

Мать снова пожалела, дала сыну денег на безбедное проживание и сказала: «На этот раз перепачкай руки сажей, чтобы отец поверил!». Сын так и сделал, даже морду и одежду выпачкал, но отец и в этот раз взял монету, повертел в руке, пощупал, а потом со словами «Фальшивая» швырнул в огонь и добавил: «Иди и заработай!»

Делать нечего, отца обмануть никак, пришлось идти и наниматься подмастерьем к кузнецу. Год тяжко работал, почти всё уходило на еду и одежду, но собрал медяков, обменял на рубль и вернулся к отцу. Тот взял монету, повертел в ладони, пощупал и швырнул в огонь со словами: «Фальшивая».

Тут сын вскочил, ринулся к очагу, голыми руками разгреб раскалённые угли, выхватил горячую монету, закричал: «Ты с ума сошел! Я целый год не разгибал спины, чтобы её заработать!».

Отец на это ответил: «Вот теперь вижу, что да, в самом деле заработал».

Притча промелькнула в мозгу в доли секунды, яркая и красочная, я сказал саркастически:

– Ему отец не дал бы наследства, понятно, а ради чего ты?

Он взглянул с тем же сожалением умудрённого жизнью человека, что разговаривает с молодым дурнем.

– Тебе не понять, вьюнош.

– А тебе? – спросил я.

На миг в его глазах мелькнуло смущение, спросил уже другим голосом:

– Чем обязан такому срочному визиту?.. Ты в голограмме?

– Реален, – буркнул я. – Мир меняется, Гавгамел. Нужно собраться нашему комитету.

Он не охнул, как я ожидал, но брови приподнялись, а глаза чуточку расширились.

– Что? – переспросил он прежним набатным голосом. – Неужели…

Я кивнул.

– Да. Где Новак и Явтух?.. Что-то с ними нет связи.

Он чуть помрачнел.

– У меня тоже. Уже с месяц. Свяжись лучше с Южанином и Казуальником. Они, правда, живут по старинке, никакой мыслесвязи, но лучше начни с Южанина. У меня к нему прямое окно. Хочешь?

– Куда угодно, – огрызнулся я, – только бы отсюда, мазохист.

Он ехидно оглянулся.

– Вон там, у той красной стены, видишь?

Я оглянулся, туда шагов десять, идти по тонкой корочке застывшей лавы, отсюда в щелях видны стремительно двигающиеся под ней потоки расплавленного железа.

– Ну ты и гад, – сказал я с сердцем. – Мог бы и ближе поставить. А мне надо ещё Аркашу и Тартарина предупредить. Где они сейчас?

– Аркаша в Версале, – сказал он, – но лучше сперва к Южанину. Он тоже обрубил связь. Не знаю, зачем?

Я смолчал, кора магмы как тонкая льдинка, уже пугающе потрескивает под ногами, сердце замерло в ужасе, в щели и окошки зрю под ногами не просто потоки, а багрово-красный океан с оранжевыми прожилками.

Сердце вообще остановилось, тоже боится услышать хруст, после которого корка проломится, и мы с ним вместе рухнем в этот огненный ад.

Внизу иногда булькает, на поверхность выныривают то ли всплывшие куски скалы, то ли плавники чудовищ, живущих в вечно кипящей магме.

На той стороне я повернулся к Гавгамелу, он победоносно улыбнулся, вскинул руку, демонстрируя рельефную мускулатуру, которой позавидовал бы и Геракл, вытянул пальцы и резко взмахнул сверху вниз.

В шаге от меня с треском разошлась щель в пространстве. Я поспешно вдвинулся, уже чувствуя аромат свежего воздуха и приторно сладкие ароматы изысканных цветов.

Здесь сказочно прохладно, воздух чист и свеж, как в своё время сказал Тургенев, как поцелуй ребёнка, небо уходит ввысь, прямо бездна какая-то немыслимая.

Я с удовольствием мощно вдохнул, то ли во мне выветрилась вся романтика, так красиво зовут юношескую дурь, то ли не те гормоны, но не представляю, как бы я вот стал создавать скалы, чтобы потом их «лупать». Если раньше существовало такое уродство, как спорт, то там хотя бы понятно: спортовики как бы расширяли возможности человека.

Хотя, конечно, то возможности не человека, а животного, в теле которого всажен человек, но хотя какая-то отмазка, да и мощную мускулатуру иначе было не приобрести, а для самок всегда было важно, чтобы их самец был сильным и нагибал других, но сейчас… зачем?

Понимаю, переел сладкого, но всё-таки в такую крайность… гм…

Глава 2

По дорожкам исполинского сада Южанина грациозно бродят диковинные животные, что-то вроде газелей, но ещё изящнее, у них глаза уже не глаза, а глазища, впятеро крупнее, почти на грани, а то и за гранью карикатурности.

Одно подошло, подставило шею. Я безучастно чеснул пару раз, и животное интеллигентно удалилось, в то время как простое лесное продолжало бы подставлять спинку и нахально настаивать, чтобы почесал ещё.

В сотне шагов дальше фонтан, окруженный бассейном, в центре фигура Геракла, разрывающего пасть писающему мальчику.

Водяные струи бьют высоко в небо тугими струями, там распыляются на мириады сверкающих в солнце алмазиков, те зависает надолго, а потом медленно и неохотно опускается к траве.

Я ускорил шаг, давно так много не ходил, даже покалывание в голенях чую, хотя с чего бы при наших возможностях. В черепе мелькнуло раздраженно-брезгливое насчет брынцаловщины, слишком пестро и ярко, хотя большинство строений Южанин слизал с индийских и восточных храмов, но перегрузил драгоценными камнями исполинского размера, хотя какие драгоценные, в мире давно нет ничего драгоценного, если брать во внимание материальные вещи. Хотя в духовном тоже, но по слухам, ещё где-то и какие-то есть, хотя новые уже не возникнут, что как бы нехорошо, зато здорово.

В стороны идеально ровными лучами расходятся широкие дорожки, по обе стороны генетически измененная трава, вырастает всего на сантиметр, сто лет не сохнет, не гниет и не ломается, такие же зелёные бордюры с обеих сторон, только повыше, а сама дорога, что легла под ноги, повела к исполинскому храму, действительно величественному и прекрасному, если бы Южанин не испоганил россыпями бриллиантов, изумрудов и рубинов размером в человечью голову, это чтоб были видны издалека.

Еще раздражают длинные светящиеся гирлянды между колоннами, назначения их не понял, наверное, Южанин так выражает свое понимание искусства. Если что-то строится абсолютно бесполезное, то это предмет искусства, знаем.

Южанин, неприлично толстый и в тоге римского сенатора, выехал навстречу на роскошном диване с золотыми ножками, но слез, тяжело и развалисто шагнул навстречу, раскидывая жирные руки с растопыренными розовыми пальцами, похожими на свежесваренные сосиски.

– Тютюн, – сказал он тонким голосом оперного тенора, – Давно тебя не видел!.. Прекрасно, мы как раз тут собрались обедать, аки лукуллы хреновы.

Я покачал головой.

– У тебя и так харя вот-вот треснет.

– Хорошего человека должно быть много, – сообщил он. – А я хороший, вот сколько мобов, а никого не бью, ты же сейчас от Гавгамела?.. Только чещу и глажу! У меня все в мире и согласии. Даже комары не кусаются!

– У тебя комары?

Он ответил с довольным смешком:

– Ещё какие!.. Есть с воробья в размахе. Но все на соке трав, его много, на стадо слонов хватит. А что ты, против комаров?. Они такие красивые!.. Изящные, я бы сказал. Чувствуется в них чеховская интеллигентность.

– Если не кусаются, – сказал я, – то да, изящные, согласен. Аристократы!

– Пойдём, – предложил он, – в зале накрывают столы.

– Пойдём, – согласился я.

Вообще-то последний раз я ел где-то с неделю тому, был в гостях у Аркаши Ламмера, а так я к еде равнодушен. И мне всё равно, за счёт чего всегда тот же вес, а нажраться не тянет. Так однажды восхотел, и это было организмом принято к сведению.

Он взгромоздился на диван, тот даже ножки укоротил, чтобы властелин опустился на лож без проблем, а я пошёл своим ходом, на Южанина поглядывал искоса.

Жрун и гурман, лукулловец, толстый, как Анна Каренина и Гамлет, но двигается с их же лёгкостью, часто хохочет, рассказывает анекдоты, всегда сыт и весел, нос в табаке. Когда-то был хорошим программистом, но стремительное развитие технологий и его ухитрилось оставить на обочине, хотя, подозреваю, сам виноват, успокоился, слишком погряз в удовольствиях, забыв, что удовольствия бывают не только ниже пояса и в роскошных застольях.

В нашей компашке был ещё Инфарктник, тоже программист, уступал по классу Южанину, но упорно вгрызался во всё новое, женщинам и жратве уделял не больше времени, чем того стоили, рос по левлам, сейчас где-то среди сингуляров, вряд ли помнит о таких тараканах, как мы и каким был сам.

Я вздохнул, у всех у нас свои причины, почему мы здесь, а не там.

Перед входом во дворец, у самой нижней ступени, из ниоткуда возник широкий стол, накрытый белоснежной скатертью с красными цветами по свисающим до земли краям, высокая узкогорлая ваза с пурпурными георгинами, во все стороны покатили расширяющиеся круги низкобортных тарелочек с изысканными, как предполагаю, блюдами.

Я уловил запах жареных лебедей, перепелок, ещё чего-то мелкого, Южанин мясоед, даже рыбу потребляет редко, не говоря уже о съедобных травах.

Он повел царственным жестом.

– Садись. А то в дом переть далеко.

– На диване? – съехидничал я. – Это у тебя такой зал?

– А то, – согласился он. – Когда можно здесь, почему нет?.. Тихо, никакая птичка сверху не какнет, иначе в жопу такой умной петарду.

– А как же любовь к природе?

Он сказал недовольно:

– А я не природа? Хоть Казуальник и говорит всякое заумное, но я природный, вот свою природу и люблю! А её у меня много.

– Ну да, – согласился я, окинув взглядом его безразмерные телеса, – если у тебя вместо крыши небо.

Подкатил стул, я с удовольствием опустился на мягкое сидение, у Южанина комфорт везде и во всём. Под моей задницей стул сразу превратился в кресло, чутко подстраиваясь под новую конфигурацию. Жаль, не было такого, когда сутками горбился перед экраном компа, стараясь побыстрее добраться до хайлевла, сейчас фигура была бы получше, но поправлять не стану из принципа.

Из-за моего плеча протянулась белая рука, подавая на стол широкую тарелку с гроздьями сочного винограда.

Я оглянулся, молодая женщина с идеальной для Южанина фигурой, т. е., узкоплечая и с широченным задом, улыбнулась и удалилась в сторону дома, величаво двигая могучими бедрами.

Я кивнул ей в спину.

– Аватарка или реальная?

Он отмахнулся.

– Да какая разница?.. Пусть даже реальная, я не капризный. Сами все никак не решим, не энпээсы ли в чьей-то игре?.. Казуальник задолбал своими намекабельными идеями… Так что расслабься и получай удовольствие. Если удаётся, конечно.

Я пробормотал:

– Но наш мир создан для удовольствия?

Он сдвинул плечами, мне это напомнило величавое колыханье океанских волн вдали от берега.

– Смотря кем. Господь пинком вышвырнул Адама из рая и сказал, что отныне в поте лица будет зарабатывать на хлеб. Сомнительное удовольствие! Но мы, атеисты, сказали, что мы наш, мы новый мир построим! И построили. Ну как получилось.

Я уловил в его бодром голосе нотку сомнения, сказал успокаивающе:

– Ничего, получится лучше. Мы только начали.

Он бесстыдно улыбнулся во весь акулий рот с двумя рядами голливудских зубов.

– А то!.. Я здоровый человек, но вот-вот от скуки до перверсий дойду!

Он перекрестился, мощно сплюнул через левое плечо, проследил, как плевок с треском разбил обрамляющий дорожку камень, тот через пару секунд оплавился, как воск на жарком солнце, но тут же поспешно вырос и послушно застыл в прежней форме.

– Не дойдёшь, – заверил я. – У нас рабоче-крестьянская психика. Устойчивая.

– А что случилось? – спросил он с любопытством. – Ты у меня вообще ни разу не был!

– Многое случилось, – ответил я, – и даже стряслось. Но самое важное – с завтрашнего дня можно заниматься тем, ради чего создавали наше общество.

Он охнул, даже отшатнулся, его крохотные поросячьи глазки стали размером с блюдца.

– Ты чё?

– А вот так, – ответил я. – А то уже и забыли о нём, а день пришёл!

Он радостно потёр ладони. Это было так, словно две медузы готовятся копулировать, но тут же с мягким шлепком опустил руки на край столешницы и сказал почти деловым тоном:

– Прекрасно!.. А то уже, ты прав, мы ж для высоких целей, а сами погрязли и угрузли в лукуллизме.

Я буркнул:

– Ну грязь у тебя хорошая. Наверное, целебная.

– Не знаю, – ответил он, – но, честно говоря, с каждым днем вылезать всё тяжелее. Всё целебнее… наверное. Ты ешь, ешь!.. Что, не лезет?.. Эх ты, что за молодёжь пошла… Ладно, открыть к Аркаше или Казуальнику?.. У меня даже к Явтуху есть, а он, ты знаешь, отшельник, никого видеть не желает.

– С тобой дружат все, – подтвердил я, – К Казуальнику загляну, а остальным сообщи сам, ладно?.. Встречаемся завтра у меня. Нужно решить, с чего и как начнём. Мы ж трудиться отвыкли, не так ли?

– Если не считать Казуальника, – согласился он. – Щас свяжусь… К нему так просто низзя.

Он сосредоточился, посидел в полной неподвижности, морща лоб, словно вспоминая забытые пароли и логины, наконец широкое лицо стало в улыбке ещё шире.

– Ага, вот он…

Над столом возник небольшой круг, размером с тарелку, появилось лицо Казуальника, сухое и вытянутое, как у породистой лошади, глаза ввалившиеся, взглянул на обоих по очереди с таким подозрением, словно раскрыл какую-то гадость с нашей стороны.

– О, с тобой ещё и Тютюнник?.. Что стряслось?

Южанин сказал хвастливо:

– Я для тебя два камня Вечного Огня достал. Где ты щас?.. Не кипятись, не кипятись! Так и скажи, на работе…

Казуальник ответил сердито:

– Передай их Карлсону, хорошо?.. Он где-то близко к тебе, сейчас заскочит.

Южанин сказал с сомнением:

– А ты ему доверяешь?.. У него рожа очень уж неблагонадежная. А камни эти можно добыть только раз в пять лет, сам знаешь, какими трудами.

Казуальник сказал недовольно:

– Забодал своими дурными шуточками. Сам знаешь, Карлсон и есть я.

– Это ты забодал своими твинками, – возразил Южанин. – Подумаешь, разносторонняя личность! А я вот цельная, как Эльбрус на Памире. Или в Тибете, не помню.

Казуальник поморщился, у всех память абсолютная, а ещё мгновенный доступ ко всем знаниям, что накопило человечество, но среди эстетов модно как бы что-то не помнить или забыть. Такое вроде бы придает больше человечности, прикосновенности, а то и вовсе приобщения к традиционным ценностям, так называемым вечным, хотя во вселенной нет вечного, а среди людей так и вовсе сердце красавицы склонно к измене.

– У нашего Тютюна серьёзные новости, – сказал Южанин другим тоном. – Видишь, какой он важный? Говорит, скажет только с глазу на глаз. Чтобы вражеская агентура не перехватила! Госдеп не дремлет, а болтун – находка для врага.

Казуальник взглянул на меня искоса без всякой теплоты в глазах.

– Это я враг?

Южанин сказал весело:

– Ага, уже моих изысканных шуток не понимэ?

Казуальник ответил сухим, словно пролежавшая сто лет в Сахаре коловратка, голосом:

– Хорошо, буду. Перебрось нашего генерала, если здоровье ему позволяет.

Южанин улыбнулся, здоровье нам теперь позволяет что угодно, но старая шуточка ещё в ходу, свёл ладони с растопыренными пальцами вместе, пошептал, как бабка Ванга на приёме у Мессинга, разом раздвинул.

В пространстве блеснула узкая щель, на той стороне дикий и неухоженный мир, пахнуло лесом и живицей.

Я сказал с неудовольствием:

– А пошире?

Южанин ответил бодро:

– Могу, хотя что-то устаю быстро.

Глава 3

Мне показалось, что ладони Южанин раздвигает в самом деле с трудом, но щель стала вполне, я поднялся из-за стола, все равно всегда сыт, шагнул, пока Южанин держит, а как только перешагнул на ту сторону, пространство за моей спиной с влажным хрустом схлопнулось, словно переломили подсолнух размером с секвойю.

Здесь мир не совсем дик, вдали полуразрушенный старинный замок в восточном стиле, сохранились выложенные каменными плитами дорожки, красивые диковинные цветы из щелей между ними, поддерживая очарование запущенности и неухоженности, природа как бы сама по себе.

Правда, пара цветков торчат прямо из плит, малозаметная небрежность, но я перфекционист, всегда коробят неточности.

Над ухом раздался шепот Южанина:

– Правда, красотища? Умеет создавать уют. Отыскал же дикое местечко на планете! Говорит, со времен каких-то Луёв! Ещё первых.

– Да, – согласился я, – явно с тех времен.

Что цветы растут не совсем так, как правильно, и Южанин не замечает, но, возможно, и не знает, как должны, все мы дети асфальта, так что все путём, дикое так дикое, заброшенное так заброшенное.

Чуть впереди замерцала едва видимая фигура, безобразно толстая, повернулась в мою сторону, я узнал нарочито небрежную голографию Южанина.

– Проведу тебя чуть, – прошептал он заговорщицки, – здесь заблудиться раз плюнуть. Это вот у него Сад Волшебных Колопендрей.

– Колопендров, – поправил я.

Он беззаботно отмахнулся, наяву вряд ли смог бы при его туше с такой лёгкостью махнуть бревнообразной лапой.

– Да пусть хоть колупандров! Без разницы, просто нравятся эти забавные создания Господа.

Он быстро взглянул вверх и сказал громко:

– Господи, ты слышишь? Я всеми твоими творениями доволен! Особенно что ты создал меня, такого умного и красивого.

– И скромного, – буркнул я.

– Всё в руках Господа, – ответил он со вздохом. – Возможно, он знает, что делает. Хотя для интереса мог ограничить себя во всезнании, а то жить ему будет скучно.

– Рендомничает?

– А чё? Я бы так и сделал!

Я буркнул:

– Ты не Господь.

– Но по его подобию!

– Может, – предположил я, – он вообще не живёт.

– А как же…

– А так, просто существует. Бытие – это ещё не существование.

Он не ответил, замок начал приближаться быстрее, чем должен, я не такой уж и быстрый, для проверки остановился, здание по-прежнему неумолимо двигается навстречу.

Когда широкие выщербленные ступеньки оказались в трёх шагах, замерло, всё такое же солидное, монолитное, выстроенное с расчетом на вечность.

– Всё, – прошептал Южанин, – оставляю тебя… Держись, не давай бить себя по голове. Только по жопе…

Голос его истончился, исчез, я подумал с жалостью, что хороший и компанейский друг, но что с ним, почему заметно глупеет, хотя медицина гарантирует каждому идеальное здоровье и никогда не стареющий мозг?

Видимо, дело не только в самой структуре мозга. Хотя взамен отмирающих нейронов тут же вырастают новые, так что общее количество никогда не снижается, но все же сдаёт, хотя сам не замечает, как вообще-то не обращаем внимание и мы.

Да, он наверняка пройдёт любые тесты на память, перемножит в уме сорокозначные цифры, извлечёт корень и назовет все отличия бозона Хикса от двуппера Ядзинского, но всё же что-то и как-то не так.

А вдруг меняется не только он, но и мы все, счастливые люди в счастливейшем мире?

Я зябко передернул плечами. Такого быть не должно. С нашим идеальным здоровьем и всегда работоспособным мозгом в худшем случае могли бы оставаться на прежнем уровне, но всё же вроде бы не остаёмся.

Тогда почему?

Казуальник не появился в дальнем дверном проеме или даже на ступеньках, а возник прямо передо мной, рослый и костистый, как огромный муравей в боевой стойке, с исполинским топором грубой ковки в мощной длани.

Я нервно дернулся, в прошлый раз он был худым и со злым костлявым лицом, таким в операх изображают Мефистофеля, помню и толстеньким гномом, но чтоб вот так по-детски закосить под викинга?

– Ты чего? – спросил я с подозрением.

Он пояснил совсем не по-отшельнически бодро:

– Всегда любил оружие. Видать, предки были варягами? Эта штука просто чудо!..

– Ну да, – ответил я с сомнением, – ага, чудо.

Он добавил:

– И, как говорят диванные знатоки, идеально сбалансировано. Вон смотри!

Он повернулся к каменной стене, между гранитными плитами зеленоватый мох или лишайники, кто их разберет, молодцевато размахнулся и швырнул свой двухпудовый томагавк.

Воздух затрещал, как под крыльями взлетающего сокола. Топорище дважды крутнулось в полете, стена вздрогнула от тяжёлого удара.

Острый клинок погрузился в камень на треть, рукоять гордо замерла под углом в сорок пять градусов.

– Тоже мне, философ, – сказал я с отвращением. – Что-то гавгамельничать стал.

– Гавгамельничать?

Я пояснил:

– Чую, скоро лупать скалу пойдёшь.

Он с широкой улыбкой, похожей на оскал Кощея Бессмертного, протянул мне топор.

– Попробуй! Ощути древний вкус радости викинга!..

– Это же индейцы швыряли, – напомнил я. – Тамагочи!

Он отмахнулся.

– Они бросали лёгонькие томагавки, а это настоящий боевой, можно проламывать стальные панцири. Такой даже викинги далеко не бросят, но мы покрупнее тех лохматых дикарей.

Я взял топор, взвесил в руке, от нас до стены не больше двадцати шагов. Расстояние не слишком, нужно закручивать рукоять сильнее, чтобы на два оборота, или же бросать на один, но тогда без нажима в момент выпускания рукояти из ладони.

– Ну! – сказал он подбадривающе.

Я прицелился, задержал дыхание и бросил быстро и резко. Топор пронесся залопотал, распарывая воздух, сотрясательный удар в стену, замер рядом с топором Казуальника, только рукоять задрана к потолку чуть выше.

– Классно? – спросил он живо.

Я сказал с сомнением:

– Ну на любителя…

Он сказал с ликованием:

– А я вот чую просто зверячий азарт!.. Адреналин из ушей!.. А всё так просто, да? Умели люди жить и радоваться.

Я промолчал, мой топор всажен в стену на половину клинка, бросал с силой, а рукоять задрана даже хвастливо, хотя вообще-то с моим счастьем топор должен был бы удариться либо обухом, либо вообще топорищем и упасть на покрытую каменными плитами землю.

– Красиво, – признался я, – я к тебе по важному поводу. Ты ещё помнишь, в каком обществе состоим?

Он ухмыльнулся.

– Всё ещё состоим?

– Всё ещё, – подтвердил я серьёзно, – уже завтра можем приступать. Поступил сигнал.

Он охнул, даже отступил на шажок.

– Серьёзно?

– Серьёзнее некуда, – ответил я и ощутил, что голос за долгое время прозвучал не торжественно, а почти пафосно. – Наконец-то!.. В общем, жду. До завтра!

Пространство послушно раздвинулось, я ступил в щель, успел увидеть краем глаза, что топоры в стене исчезли, а две глубокие трещины затянулись моментально.

Просто солипсизм какой-то, мелькнуло раздражённое. Скоро снова поверю, что всё за спиной исчезает, когда не смотрю, а появляется, как только поворачиваюсь.

В детстве, помню, даже старался поймать этот момент врасплох, резко оборачивался, но никогда не удавалось, и злился, представляя, как хохочут Те, Кто Сверху, наблюдая за такими наивными попытками.

Портал за спиной исчез, я ступил на твёрдую поверхность, ещё не зная, окажусь ли у себя в квартире или на улице перед домом, но вышел на площади Бутовского Центра, где по ту сторону моя берлога в двадцатичетырёхэтажном доме, а в ней мой сад на гектар и уютный домик, вокруг которого на сотни километров ни души.

Мелькнула мысль зайти к Коллекционеру, когда-то его квартира была нашим любимом местом собраний, просторная и уютная, но синтезаторы материи окончательно изменили не только мир, который и так стремительно двигался от привычного прошлого в непонятное будущее, но и всех нас.

Он всю жизнь собирал старинные редкости, пополняя унаследованную от отца коллекцию, а тот получил от деда, так что у него в руках оказалось уникальное собрание, подумывал открыть частный музей и зарабатывать на показе нехилые бабки, даже подыскал подходящее помещение, но развитие технологий не просто ускорилось, а ринулось как сумасшедшее. Ещё вчера все пользовались смартфонами, на другой день начали вставлять в ухо умную горошину, а ещё через неделю физики с гордостью сообщили о начале появления на рынке атомарного синтезатора.

Он сперва не верил в такое кощунство, но оказалось, что синтезатор собирает любую вещь из таких же атомов, не различишь образец и копию.

Таким образом можно наштамповать тысячу редкостей, и все будут подлинниками!

Настолько коварного удара в спину он не перенёс, сперва запил, потом впал в чёрную депрессию, начал видеть розовых слонов и фиолетовых черепах, а затем с концами ушёл в виртуал.

Очень активным членом общества был Коваленко, одно время возглавлял Петербургское отделение фёдоровцев, потом ещё и союз защитников животных, но так увлекся их защитой, что переделал свое тело, и теперь появляется только в теле козла, чтобы окончательно утвердить равные с людьми права.

Когда впервые появился в таком виде, я сперва полагал, что просто цифровая аватара, но посмотрел другим зрением, у каждого оно есть, – этот дурак в самом деле себе перестроил!

А так очень хороший человек, всегда всем готов помочь, позаботиться, потому и любим, хотя его вскоре унесло в дебри полунауки, а то у нас всё слишком мирно и недвижимо, деятельность фёдоровцев вообще замерла на то время…

Нет, его вызывать уже не стоит, потерян.

Глава 4

Я застал время, когда в Москве было девятнадцать миллионов жителей, а сейчас с этой автономностью и виртуалом и одного не наберётся. Остальные в пригородах, а пригородом теперь стала вся планета.

Большие города практически опустели, целые районы как бы вымерли, но здания, что странно, не разрушаются, в них всегда есть свет, вода, газ и все удобства, заходи и живи, где хочешь.

Сейчас, когда энергия берётся вроде бы ниоткуда, всё работает само по себе, принтер выдает любую еду, только прикажи, можно со всеми удобствами устраиваться хоть на вершине Гималаев, вот и оказалось, что большинство жило в мегаполисах из необходимости.

Но мы, наша дружная группа, всё-таки держимся Москвы, пусть и не центра, но так, чтобы и до него рукой подать. Зачем, не знаем, просто привычка. В квартире чтобы метров побольше, а место к Красной площади поближе, это что-то пещерное, но пусть, мы горды блюдением или даже блюдством традиций.

И вообще держимся, у нас же цель, программа, о которой практически и сами забыли, но вот вдруг оказалось, что реализация, что всегда отодвигалась, вдруг сама сделала скачок нам навстречу.

На улице вечная весна, идеальная погода, солнышко и едва уловимое движение воздуха, что даже ветерком не назовешь. Прохожие встречаются редко, такие же традиционники, как и мы, кто-то даже одет с вызовом, типа под эпоху Пушкина или древнее викинговье, кто-то в хайтековском, и не разберешь, то ли в самом деле перестроил даже тело помимо одежды, то ли держит уровень визажности, а заглянуть глубже нехорошо, приличные люди так не делают.

Мимо пронесся, обдав запахом старинного самосада, на древнем велосипеде дедуган с развевающейся, как у деда Мазая, бородищей. Крутит педали с энтузиазмом, привстаёт, лихо и азартно приподнимаясь над седлом, Все мы, дожившие до эры регенерации, обычно выбирали себе облик двадцати-тридцатилетних, какими были в лучшие, как считается, годы. Лишь потом, когда оказались в толпе одинаковых молодых дураков, начали менять внешность. Большинство выбрали в интервале от сорока до шестидесяти, когда ещё и сила в норме, и смотришься не юнцом, а солидным и повидавшим жизнь.

Некоторые пошли дальше, как вот этот, видимо что-то с этим возрастом связано особенное. Или просто выпендривается, зависимость внешности от возраста теперь давно потеряна, как у жаб хвосты.

Исчезли все эти осточертевшие деятели шоу-бизнеса, певцы, танцоры, вообще артисты кино, всё это гораздо лучше делают виртуальные персонажи, даже на встречах раздают автографы, с ними можно сфоткаться и даже пощупать, а при большем желании и повязаться.

Пока я медленно шел через площадь, дважды со мной поздоровались. Я отвечал вежливо и с доброжелательной улыбкой, оба раза приподнимал край воображаемой шляпы.

Когда в Москве осталось на район столько людей, сколько раньше жило в малоэтажном доме, вошло в обычай здороваться даже с незнакомыми, как раньше бывало только в глухих селах.

В сингуляры ушло не так уж много народу, остальные просто расселились по планете. Абсолютное большинство сейчас на берегах тёплых морей, другие возле реки или озера, где родились, но небольшая часть предпочли полнейшее одиночество в горах, пустыне или на северных островах.

Как-то получилось, что в сингуляры ушли те, с кем дружил, это Алиса Чумаченко, Мацанюк, Медведев, Батин, ещё ряд друзей, а также те, с кем знаком не был, но уважал за их работу: люди вроде Юрия Мильнера. Кононова, Турчина, а со мной в обществе фёдоровцев осталось большинство тех, кого в досингулярные времена совсем не знал.

Первоначальный кружок когда-то разросся в большое общество, в больших залах собирались энтузиасты с горящими глазами и до хрипоты доказывали друг другу, как это здорово – воскресить всех предков, как это благородно, мы же обязаны им жизнью, это наш долг, а правильные люди долги всегда возвращают, а мы правильные, мы молодцы, это другие погрязли в быту, а мы нет, мы выше.

Потом взрослели, большинство всё же уходило в быт, но самые убеждённые и стойкие остались.

Хорошие чистые люди, общаться с ними приятно, но я то ли сладкого переел, да не я один, но как-то общаемся всё реже и реже.