Лесник вскинул на майора пустой, усталый взгляд:
– А я не хочу! – примирительно заявил Феоктистов. – Я что-то так разволновался, что мне кажется, что один только вид такого количества заветных банкнот введет меня в ступор.
— Да нешто я сам знаю, товарищ начальник...
– Не хочешь, не смотри! – гневно выкрикнул Шитаев. – Гляньте на него! Не хочет он… разволновался! Пусть нам принесут деньги, большинство этого хочет!
— Гражданин начальник! — поправил лейтенант Захаров. — Теперь для вас...
Бурый перевел взгляд на Митю:
Лейтенант смолк остановленный строгим взглядом майора.
— Так стреляли вы или нет?
– А вы почему молчите? Вы хотите видеть деньги или нет?
Могучие плечи Остапенко напряглись и опали.
Митя пожал плечами:
— Да разве ж знаю я, товарищ майор! — дрожащим голосом проговорил лесник. — Ничегошеньки я не помню. Пьян был, сильно пьян... Пришел в себя, когда меня разбудили. Лежу на кровати, голова разламывается. А рядом ружье лежит... Вот товарищ лейтенант доказал, что вроде я стрелял. Зелье это проклятое! Через него, выходит, я друга лучшего убил... Да лучше бы я самого себя!.. Легче бы было!..
– Мы вообще-то тут не на партсобрании! Это что, голосование?
Остапенко закрыл лицо широкими ладонями, и плечи его передернулись от рыданий, похожих на стоны.
— Дайте воды, лейтенант Захаров! — негромко сказал майор. И когда лесник немного успокоился, спросил: — А кто третий был с вами за столом?
– Слышь, ты… Тебе ответить сложно… Да? Говори, ты за или против? – вспыхнул Умар Шитаев.
— Третий?! — удивленно спросил Остапенко. — Не было никого третьего с нами, товарищ майор!
– Ну хорошо, хорошо. Я тоже за то, чтобы сюда принесли деньги.
— А Канцевич? Разве Канцевич с вами не выпивал?
Лесник растерянно провел ладонью по лицу и недоумевающе посмотрел на майора:
Бурый сделал знак стоявшему у двери Якуту, тот вышел и спустя пару минут вернулся на свое место.
— Канцевич?! Был у меня Канцевич! Мы с ним вдвоем пили. Ивана Свиридова в ту пору у меня не было... Иван за медовухой к деду Тихону ходил...
Прошло еще несколько томительных минут, и в помещение вошел ладный, аккуратно причесанный мужчина в тройке и с кейсом в руке. Он подошел к столу, открыл кейс, и все увидели аккуратно сложенные пачки синеньких потрепанных купюр. Все привстали, желая лучше рассмотреть заветные миллионы. Митя же в этот момент рассматривал не деньги, а державшего кейс мужчину.
— Значит, вы пили вдвоем с Канцевичем?
— Ну да! Впрочем, нет... Сперва мы с Иваном купили водки, пришли ко мне. Ну, выпили. И вдруг видим, нет у нас медовухи. А мы с Иваном, как привыкли еще с молодости, водку с медом всегда мешали. Ну, Иван пошел за медом к Тихону — есть у нас в поселке такой пенсионер, пасечник, пчелами занимается. Иван ушел. А вскорости мой старый партизанский дружок Канцевич припожаловал. Тоже литр водки принес... «Надо, — говорит, — выпить!» На работу он поступил в наш лесхоз...
Он и впрямь вылитый Хамфри Богарт. Вне всякого сомнения, перед ними сейчас стоял некогда ограбленный ребятами с улицы Металлистов курьер столичного вора в законе Перстня по прозвищу Финансист.
— Откуда вы знаете Канцевича?
После демонстрации денег Финансист покинул игровой зал, сообщив присутствующим, что будет находиться в соседней комнате. Все вернулись на свои места, обменялись взглядами, и после этого началась игра.
— Да как же мне его не знать? Он же в нашем партизанском отряде был. Из одного котелка с ним кулеш хлебали. А в мае тысяча девятьсот сорок третьего года навалились на нас каратели. Обложили со всех сторон, как волки сохатых. Почитай, половина отряда тогда полегла или в плен попала, И Канцевич, раненный, в плен угодил. До прихода нашей армии в концлагере фашистском под Осиповичами горе мыкал...
Шелест тасуемых карт, щелканье брошенных на стол покерных фишек, дыхание соперников – все эти легкие и почти неуловимые звуки почти не нарушали наступившую в зале для игры тишину. Однако они, так же как и жесты играющих, обязательно подмечались, анализировались и заставляли каждого сидящего за столом напряженно думать и принимать те или иные решения.
— А Иван Свиридов тоже с вами в отряде был?
— Иван Свиридов? Нет! Иван в соседнем отряде, у командира Цыганкова, в разведчиках ходил. А знаю я его с детства. Вместе парубковали, на задушевных подругах оженились... И вот теперь...
Несмотря на то что большинство из присутствующих – а если быть точнее, они все являлись мастерами не только шулерских фокусов, но и мастерами психологической игры. Каждый из этих людей не только умел ловко работать пальцами, чтобы заменить одну карту на другую или сдвинуть колоду так, чтобы снизу, точно по волшебству, появился нужный туз или нужная шестерка. Все люди за этим столом были мастерами, способными манипулировать, пускать пыль в глаза и заставлять соперника ошибаться даже там, где, казалось бы, ошибиться невозможно. Только сейчас Митя по-настоящему ощутил всю прелесть происходящего. Когда-то он просто разводил доверчивых туристов, решивших отдохнуть и позабавиться на жарких пляжах черноморских курортов, а сейчас он столкнулся с настоящими асами игры, способными влезть в душу соперника, заставить его потянуться за карман и вытащить из него все, что там лежало.
Остапенко снова прикрыл глаза ладонью.
— Подождите, Остапенко! Возьмите себя в руки! — строго сказал Головко. — Так вы говорите, что Свиридов был партизанским разведчиком?
В данный момент Регуляру казалось, что покойный Вася Горобец смотрит на него с небес, ухмыляется и весело хохочет над теми, кого, как он считал, он сумел вовлечь в эту авантюру с турниром. Но ничего, у Мити сегодня не совсем обычная игра. Его любимая и не особо скупая на слова Зиночка сумела-таки отвадить его от той болезни, которой он заразился благодаря Леше Рентгену и ему подобным. Сегодня игровая страсть еще владела им, но на этот раз он жаждал не просто снять банк и получить свой заработанный куш, он жаждал победить в игре, ставкой в которой была, быть может, его жизнь.
— Ну да! Пока к фашистам в лапы не угодил. Несколько дней мучили его проклятые гады — гвозди под ногти загоняли, порох на спине жгли... Когда наш отряд налет на гестапо сделал и всех арестованных освободил, так Иван совсем плохой был. Идти не мог. Я его на руках в лес вынес. Два месяца в нашем партизанском госпитале отлеживался...
Первым, как то и предполагалось, игру покинул Феоктистов. Когда он выложил на кон свои последние фишки, его бубновый королевский сет накрыл червовый сет Умара Шитаева. Ростовский игрок отнесся к проигрышу довольно спокойно, поблагодарил всех за игру, вышел из-за стола. После этого Феоктистов учтиво поклонился Бурому и покинул игровой зал.
— Ясно! — кивнул головой майор. — Ну что же, вернемся теперь, Петр Иванович, опять к нашим дням. Когда и как вы вновь встретились с Канцевичем?
Спустя пару часов игру покинул Гоча. Лишившись последних фишек, Гоча покачал головой, пробурчал что-то себе под нос, пожелал оставшейся за столом четверке удачи и тоже покинул зал.
— Да на прошлой неделе... Зашел я в конторку, смотрю, стоит в коридоре вроде знакомый человек с чемоданчиком. Увидел меня — в лице переменился, обнимать стал. Партизанская боевая дружба, она ведь никогда не забудется. Отвел я его к завкадрами, к Николаю Николаевичу.
— А Свиридову вы говорили о Канцевиче?
Митя казался спокойным, однако сердце его бешено стучало. Судя по тому, что на лице Бурого не дрогнул ни один мускул после ухода первых двух выбывших, его игрок по-прежнему находился за столом. Пока что Митя особо не рисковал и предпочитал сильно не увеличивать ставки. Он покрылся испариной, чертовски хотелось пить, в голове кружились разные мысли.
— В тот же вечер сообщил. Только Иван Канцевича не знал... И плечами пожал, когда я ему про земляка сообщил...
Митю смущало то, что никого похожего на Черемшу он пока еще в зале так и не увидел.
— Так! — Головко кивнул головой. — Теперь, Петр Иванович, постарайтесь припомнить, что произошло у вас в доме в день убийства...
— Да ничего особенного не произошло! — снова усталым голосом, понурив голову, ответил Остапенко.
Через два следующих часа стол покинул Умар Шитаев. Как и следовало ожидать, он уходил, не особо стараясь сдерживать эмоции, что-то выкрикнул в сторону Бурого и даже сделал оскорбительный жест в сторону попытавшейся его поддержать Ванде.
— А все же... Припомните!
— Ладно, товарищ начальник... — Остапенко тяжело вздохнул. — Только к чему все это, ежели виноват я...
Когда они остались втроем, Митя начал более рискованную игру. Один раз его блеф сработал, и он сгреб со стола целую кучу фишек. Вслед за этим он пасану́л, после того как Глобус сделал слишком большую ставку. И именно тут Митя заметил, как стоявший за спиной у Глобуса Якут показал Ванде два пальца, после чего устремил взгляд в потолок.
— Так, значит, Свиридов ушел за медом. А к вам в дом пришел Канцевич, — напомнил майор Головко. — Что было дальше?
«Наверняка это сигнал!» – подумал Митя и не ошибся, потому что Ванда тотчас поддержала ставку и после открытия карт сняла банк, выложив на стол обычный шестерочный сет на имевшуюся у Глобуса пару тузов.
— Дальше?! Дальше раскупорили мы с Канцевичем его бутылку, обмыли водкой банку от меда и выпили по стакану. Ну, я почувствовал, что здорово пьяный — ведь до этого мы еще с Иваном пили... Тут входит Иван, несет мед. Я взял у него банку, налил мед в стаканы, добавил водку и говорю: «Выпьем за нашу Беларусь, за пущи и поля ее!» С ходу, значит, мы еще по стакану хватили! А когда пустые стаканы на стол поставили, Иван Свиридов вгляделся в Канцевича да как стукнет кулаком по столу. И начал кричать, ругаться: «Ах ты, гад, фашистский палач!» А Канцевич вежливо ему отвечает: «Вы меня с кем-то путаете». А Иван свое: «Да я тебя, Фокин, где хочешь узнаю! Как мне тебя забыть, если ты порох у меня на спине жег!» Канцевич опять ему вежливо так, спокойно: «Я не Фокин, а Канцевич. Вот и Петр Иванович меня знает. А вы пьяны сильно, вот вам и кажется семеро в санках...» Иван чуть в драку на Канцевича не полез. Пришлось мне его придержать. Канцевич тогда встал и говорит: «Я пока уйду, Петр Иванович. Завтра, когда ваш друг протрезвится, он сам признает, что ошибался...» И ушел. Иван долго еще кипятился, все доказывал, что это был не Канцевич, а гестаповский палач Фокин. Ну а потом пили мы. Много пили. И ничегошеньки я больше не помню...
Ну вот теперь все встало на свои места. Теперь Регуляр уже точно знал, что именно Ванда играет за Бурого.
Лесник снова бессильно уронил большую седую голову и умолк. И опять во всей его позе отразилась такая боль, такое раскаяние, что Головко только вздохнул.
— Проводите подследственного, лейтенант Захаров! — приказал он.
То, что увидел Митя, никак не мог увидеть Гриша Глобус, однако какое-то внутреннее чутье подсказало ему, что его пытаются обвести вокруг пальца. Перед этим Глобус поставил на кон большую часть своих фишек. Имея лишь одну пару, он блефовал, и Ванда, имея слабую комбинацию, не стала рисковать своими последними фишками. Однако она это сделала, и Глобус все понял.
Когда лейтенант вернулся, майор с кем-то говорил по телефону. Захаров сразу догадался, что разговор идет с прокурором. Майор настаивал, что по делу об убийстве Свиридова необходимы серьезные розыскные действия. Наконец майор кивнул головой и повесил трубку.
– Она знала мои карты! – прорычал Гриша, глядя на то, как его соперница придвигает к себе выигранные фишки.
— Товарищ майор! — взволнованно заговорил лейтенант Захаров. — Я считаю дело об убийстве лесника Свиридова законченным. Совершенно ясно, что обвиняемый Остапенко в состоянии опьянения убил своего друга. И тот разговор, который вы только что вели с обвиняемым, только подтверждает мою версию. Вы обратили внимание, что сам Остапенко проговорился о том, что у него со Свиридовым вышел горячий спор из-за этого самого Канцевича? Таким образом, и обстоятельства дела, и результаты технических исследований, и даже полупризнания самого обвиняемого свидетельствуют о том, что он и есть убийца...
– Остынь, дружок! Я просто рискнула, и мне повезло! – Ванда расправила плечи и выпятила вверх свою аппетитную грудь. Однако в данной ситуации ее женские уловки не работали. Слишком много было на кону.
Майор Головко спокойно слушал лейтенанта. Захаров ожидал, что начальник рассердится, прикрикнет на него. Но тот вдруг улыбнулся своей скупой, строгой улыбкой и сказал:
— Ну-ка садись, лейтенант! Садись вот сюда, рядом со мною!
– Ты видел? Нет, ты это видел, Регуляр… или как тебя там? – процедил сквозь зубы Глобус, и его лицо стало наливаться кровью.
Удивленный Захаров, все еще разгоряченный и взволнованный, присел на краешек стула.
Митя почувствовал, что сейчас произойдет что-то страшное, и на время утратил способность двигаться. Он лишь перевел глаза на Ванду и догадался, что она тоже это поняла.
— Слушай меня! — снова заговорил майор. — Ты знаешь — наши законы беспощадны к убийцам. В подобных этому случаях убийства обычно бывает один приговор — расстрел. Так вот, как бы ты себя почувствовал, если вдруг узнал, что по твоей вине к расстрелу приговорен невиновный?
— Я не понимаю вас, товарищ майор! Улики доказывают...
– Я приехал сюда, чтобы получить эти деньги, и я их получу! – проговорил Глобус, вставая. – Я требую ее дисквалификации, кто-то из стоявших у меня за спиной семафорил ей. Я в этом уверен!
— Улики, лейтенант, всегда безлики и бесчувственны. Они могут быть использованы и для сокрытия действительного виновника преступления. А вот мы обязаны уметь взвешивать эти улики. Мы должны обращаться не только к уликам, но и к разуму и, если хочешь знать, к чувствам... Мы не можем допускать ошибок, потому что любая наша ошибка — это трагедия, трагедия для общества и отдельных граждан... Такова наша ответственность. Вот послушай теперь мою версию и доказательства...
Толстяк обернулся, Якут тут же отвел взгляд. Митя посмотрел на Бурого, лицо псковского авторитета вытянулось, а кулаки сжались.
В тот же вечер лейтенант Захаров выехал в Белоруссию.
– Эй ты, узкоглазый, ты показал этой рыжей сучке, что у меня лишь одна пара. Если бы не ты, она не приняла бы ставку. Станешь это отрицать?
А в комнату звеньевого лесопитомника Семена Федоровича Канцевича был подселен другой жилец — дюжий, добродушный хлопец, зачисленный механиком на автобазу лесхоза...
Якут посмотрел на Бурого, толстяк тоже перевел взгляд и обратился к нему:
* * *
– Если ты следишь тут за игрой и обеспечиваешь ее честное проведение, ты должен выставить отсюда всех своих шавок и выгнать к чертям эту лярву. Если ты этого не сделаешь, я буду считать, что ты с ней заодно. Не думай, что тебе это сойдет с рук. За мной тоже стоят серьезные люди, и не тебе, лысый выродок, с ними тягаться!
Лейтенант Захаров вернулся в станицу через пять дней и прямо с автобуса пришел в райотдел. В дежурной комнате опять был только сержант Нагнибеда.
— Вернулся, Владимир Сергеевич?! — радостно приветствовал он своего квартиранта. — Домой заходил? Завтракал?
– Как он меня назвал? – завизжала Ванда и разразилась отборным матом. На этот раз Ванда выкрикивала ругательства без малейшего акцента. Ее голос был хриплым и грубым, вся красота и очарование этой женщины в одночасье куда-то испарились. Бурый поднялся, его лицо вытянулось еще сильнее.
— Нет, Семен Петрович, я прямо с автобуса, — сдержанно ответил лейтенант.
– Мы можем переиграть эту партию. Мы поделим фишки на троих…
— Так сходил бы позавтракал...
Бурый не договорил, потому что в спор снова вмешалась Ванда:
— Не хочется, Семен Петрович...
Сержант Нагнибеда встревожился: лейтенант Захаров выглядел суровее и старше того парня, который всего пять дней назад уезжал в командировку.
– Что этот жирный урод о себе возомнил? – с ее лица не сходила гримаса, а лисьи глаза теперь больше походили на волчьи. – Вышвырните его отсюда! Я не собираюсь больше с ним играть. Хватит и того, что я несколько часов терпела его вонь. От этой волосатой свиньи воняет!
— Случилось что-нибудь, Владимир Сергеевич?
Никто не ожидал от грузного великана такой прыти.
— Нет, ничего особенного не случилось, Семен Петрович... — Лейтенант вздохнул и сел на скамейку. — Случилось только одно: лейтенант милиции оказался шляпой...
— Да что вы говорите, Владимир Сергеевич?! Да зачем же так? Рассказывайте, что у вас случилось? — Сержант Нагнибеда присел рядом с Захаровым.
Глобус зафырчал и прыгнул вперед. Едва не перевернув стол, он изо всей силы ударил Ванду по лицу. Это была лишь пощечина, но женщина отлетела на пару метров и рухнула на ковер. Падая, Ванда ударилась затылком об пол, но удар всем показался мягким, так что, на первый взгляд, ничто не предвещало беды. Однако, когда женщина не встала и не набросилась на своего обидчика, а осталась лежать неподвижно, Митя понял, что это неспроста. Ванда лежала, раскинув руки, ее юбка задралась, а несколько фишек, которые она перед ударом Глобуса держала в руках, рассыпались по разным углам комнаты.
— Потом, Семен Петрович! — устало ответил лейтенант. — Потом! Сейчас мне следует подготовиться к серьезному разговору с майором...
Первым пришел в себя Бурый. Он бросился к упавшей женщине, упал на колени и потянул ее к себе. Голова женщины безжизненно свесилась набок. Бурый задрожал, и его лицо скривилось:
— Ну ладно-ладно! — согласился сержант.
Лейтенант Захаров откинул голову и утомленно прикрыл веками глаза. В памяти всплывало все пережитое за эти пять дней...
– Валенька… Доченька… как же так? – не поворачиваясь и все еще прижимая к себе мертвое тело, Бурый рявкнул: – Ты что сделал, с-с-сука?!
...Доводы майора Головко тогда не убедили его. Собственная версия казалась стройной и верной. Следы на столе? Да мало ли откуда и зачем появился третий след! Может быть, его оставил тот же Канцевич. Выброшенный стакан? Его мог выкинуть Иван Свиридов, охваченный пьяной злобой против Канцевича...
Не отпуская тела мертвой женщины, Бурый заорал стоявшему ближе всех к нему Кляксе:
До Минска лейтенант Захаров летел на самолете, а оттуда за два часа добрался автобусом до тихого белорусского села, затерявшегося в лесах.
– Чего вы на меня смотрите, прикончите эту мразь!!!
Местный участковый инспектор милиции — тоже молодой лейтенант — угостил его обедом и повел к бывшему командиру партизанского отряда Цыганкову. По дороге Захаров обратил внимание на то, что в селе не было старых зданий.
Митя почувствовал, как кровь стынет у него в жилах.
— Все у нас было сожжено фашистами, все построено заново! — пояснил лейтенант. И дополнил: — До оккупации в селе жило триста пятьдесят человек. Уцелело сто пятьдесят. Двести были расстреляны и замучены фашистами...
Бывший командир партизанского отряда оказался высоким, худым стариком, еще сохранившим военную выправку. Он попросил двух лейтенантов милиции минутку подождать в саду, за вкопанным в землю столом, а сам, чуть прихрамывая, прошел в дом. Вернулся Цыганков минут через десять в полковничьей форме с пятью орденами и десятком медалей, позвякивающих на груди.
Первым на Глобуса бросился Якут, но Гриша свалил чернявого бандита одним ударом. Клякса и Пичуга прыгнули на здоровяка с двух сторон, но и этих двоих толстяк сбросил с себя так же, как загнанный медведь стряхивает повисших на нем гончих. Последним в драку вступил Компресс. Он вытянул вперед свои руки-клешни, спружинил на согнутых ногах и ухватил толстяка за кисть. Тот вырвал руку и махнул ею. Компресс сделал нырок, и кулак, пожалуй, способный сбить с ног быка, всего лишь рассек воздух над головой похожего на гориллу бойца. Глобус повернулся, но Компресс снова сумел сжать своими пальцами кисть толстяка, рванул его на себя и ловким жестким зацепом выбил из-под великана опорную ногу. Толстяк упал, и Компресс повалился на него, ухватив за шею. Они сплелись в клубок, как пара душащих друг друга змей.
Оба лейтенанта вскочили со скамьи.
— Садитесь! Чем могу служить? — суховато и официально спросил Цыганков. Узнав, в чем дело, он кивнул коротко остриженной седой головой: — Покажите фотографию!
Компресс удерживал шею здоровяка бугристыми ручищами, крепко удерживая захват. Лицо Глобуса побагровело, он захрипел, дернулся, стал беспорядочно дергать руками, но оказалось, что делал он это с определенной целью. В очередной раз шлепнув Компресса по лицу, Глобус наконец-то выполнил задуманное. Когда выставленный большой палец правой руки толстяка угодил Компрессу в глаз, тот ослабил хватку и заорал. Тут-то толстяк сумел наконец-то подняться и оторвать от себя только что сбившего его с ног противника. Следующий удар сбил Компресса с ног, и он отлетел к стене. Зажимая глазницу ладонью, из-под которой сочилась кровь, он морщился и явно не горел больше желанием снова вступать в схватку. Глобус стоял согнувшись, его лицо и шею покрывал пот.
Он надел очки.
– Чего вы трясетесь, тру́сы, кончайте эту образину! – снова заорал Бурый.
И при первом же взгляде на фото Канцевича старый полковник утратил всю свою выдержку. Кровь прихлынула к его лицу, карточка в руке задрожала.
Клякса, Якут и Пичуга, немного успевшие прийти в себя, снова обступили разъяренного Глобуса. Клякса и Пичуга явно больше не желали продолжать бой. Зато Якут проявил большую прыть. Он стоял за спиной здоровяка, и в его руке уже поблескивал нож. Якут кивнул Пичуге, тот понял задумку приятеля и сделал ложный выпад, в этот же момент, когда Глобус отвлекся, Якут бросился вперед.
— Он! Это он! — хрипловатым голосом выкрикнул Цыганков. — Это же провокатор, гестаповский палач Семен Фокин! Из-за него был почти полностью истреблен наш отряд. На его совести десятки, если не сотни, замученных советских людей...
Полковник швырнул фотографию на стол и инстинктивным движением вытер руки платком.
Толстяку только чудом удалось уцелеть. Видимо, увидев то, что Клякса смотрит на Якута, толстяк успел обернуться и встретил напавшего на него сзади противника мощным крюком. Якут упал как подкошенный, выронил нож и отключился уже надолго. Однако его действия все же оправдали себя. Перед падением Якут сумел достать противника ножом. Рубашка Глобуса, уже вся мокрая от пота, тут же обагрилась кровью. Раненый зажал рану рукой, схватил ближайший стул и швырнул его в Пичугу. Тот увернулся и отступил.
Потом в садик пришли еще какие-то немолодые мужчины и женщины. Со слезами и гневом они рассказывали о пытках и издевательствах, о сожженых заживо женщинах и детях, о попавших в руки карателей партизанских разведчиках, которых на лютом морозе обливали водой, пока они не превращались в ледяные статуи. И организатором всех этих зверств был один негодяй — сотрудник гестапо, командир банды карателей Семен Фокин.
Все время, пока шла потасовка, Митя сидел за столом, не решаясь вмешаться в драку. Он судорожно соображал. Что же получается? Не Ванда, а Валенька… Она дочь Бурого? Бурый выставил на турнир собственную дочь и сделал все, чтобы она победила? Если бы он знал, к чему это приведет…
— Его следует судить здесь, в нашем селе! — горячился Цыганков. — Этот негодяй значится в списках военных преступников...
В Минске подтвердили все данные о предателе Фокине.
Глобус, увидев, что его противники уже не в силах продолжать бой, поднял оброненный Якутом нож, вытер рукавом пот со лба и пробасил:
Когда лейтенант Захаров возвращался из командировки, его все время не оставляла мучительная мысль: ведь если бы не майор Головко, если бы следственные и судебные органы приняли предложенную им, лейтенантом Захаровым, версию!.. Что бы тогда было? Пострадал бы невиновный... А гестаповский палач, предатель и убийца — он бы избежал наказания из-за его, лейтенанта Захарова, трагической ошибки...
– Вы ответите за обман! Но это будет потом, а сейчас я просто заберу деньги.
Резко хлопнула входная дверь. В коридоре послышались знакомые уверенные и неторопливые шаги. В дежурку вошел майор Головко.
Он двинулся было к выходу, но ему преградили путь. На пороге стоял мужчина лет сорока пяти, облаченный в белую сорочку и серый шевиотовый костюм, который сидел на нем просто идеально, так как явно был сшит на заказ. Аккуратная стрижка, бородка, изрядно подернутая сединой. Когда вошедший увидел безжизненное тело Ванды, он как будто даже не удивился.
— Товарищ начальник! — вскочил со скамейки лейтенант Захаров. — Ваше распоряжение выполнено. Разрешите доложить...
— Ладно, лейтенант! — отмахнулся Головко. — Идемте ко мне... — Он прошел в кабинет и указал лейтенанту на стул: — Садитесь...
– Эта женщина мертва! Почему?
Потом неторопливо прошел к окну и распахнул его.
Вновь прибывший спросил это как бы между прочим, но все поняли, что он обращается к Бурому.
Лейтенант внимательно следил за каждым движением начальника. И ему показалось, что сейчас он впервые разглядел майора Головко. Это был все тот же уже немолодой, круглолицый, полнеющий здоровяк, с невыразительным, словно застывшим лицом. Маленькие, зоркие глазки майора остро, пытливо смотрели из-под рыжеватых бровей, а легкая полуулыбка, которой он встретил лейтенанта, показалась и лукаво-приветливой, и спокойной.
– Вот этот решил, что она нарушила правила!
— Ваша версия полностью подтвердилась, товарищ майор! — четко, открыто глядя в глаза начальника, доложил лейтенант. — Я со своей версией оказался верхоглядом и заслуживаю наказания...
— Так уж сразу и наказания! — усмехнулся майор. — Разве ж в наказании дело? Рассказывайте, что вам удалось установить?
– А она нарушила?
— По фотографии Канцевича, предъявленной мною, местные белорусские органы власти и бывшие партизаны опознали военного преступника, провокатора и гестаповского палача Фокина. Под фамилией Канцевича Фокин был заслан в партизанский отряд,и навел на него фашистских карателей. Затем он был следователем гестапо, командовал карателями. Лично вел изуверские допросы захваченных партизан. Все это подтверждено соответствующими документами и фотографиями.
– Еще как нарушила! – процедил сквозь зубы Глобус и сделал шаг вперед. – А ну посторонись, бритоголовый, а то я и тебя по стенке размажу!
Лейтенант Захаров положил на стол папку. Майор Головко несколько минут перелистывал подшитые в ней бумаги, рассматривал фотографии. Потом он решительно кивнул головой:
Мужчина в шевиотовом костюме как будто даже не услышал оскорбления, он снова обратился к Бурому, указав пальцем на Глобуса:
— Ну что же, лейтенант! Доводите дело до конца. Сейчас обеспечим ордер на арест Канцевича-Фокина. Вы не устали?
— Нет, товарищ начальник! — горячо откликнулся лейтенант Захаров. — Я сам хотел просить вас...
– Это он ее убил?
— Ну вот и хорошо... Через часок езжайте в поселок лесхоза. В задержании вам поможет старший сержант Николенко — он живет в одной комнате с Канцевичем... — Майор улыбнулся и весело подмигнул лейтенанту: — Можно сказать, что старший сержант Николенко, как добрая няня, заботился эти дни о Канцевиче — следил, чтобы не заблудился в лесу и не исчез из поселка... Но все же будьте бдительны — зверь хищный, стреляный...
– Он! – произнес Бурый.
— Ясно, товарищ майор! Разрешите выполнять?!
– А почему он хочет уйти, он выбыл из игры?
— Действуйте!
– Он выбыл, но при этом хочет забрать деньги!
Милицейский газик появился в поселке лесхоза в седьмом часу вечера, когда солнце уже опускалось к горам и синие длинные тени протянулись от тополей, росших возле общежития. На деревянных ступеньках крылечка с гитарой в руках сидел круглолицый, широкоплечий парень и терзал гитарные струны. Чувствовалось, что парня томит лютая скука. Пощипывая струны, он недовольным голосом, с самым мрачным видом напевал:
– И я их заберу! – пробасил Глобус. – Последний раз говорю, посторонись, доходяга, а то и тебе сверну шею, как куренку.
Ой ты, милая моя,
Ой ты, милая!..
– Мне не нравится твой тон, толстяк! Но я тебя прощаю! Проваливай!
Парень увидел подъехавший газик и выходившего из машины лейтенанта милиции.
Уезжаю нонче я
В очень дальние края! —
– А деньги?
лихо рванув струны, с залихватским, веселым видом пропел парень.
– Деньги ты не получишь!
На парне была надета какая-то невозможно пестрая рубаха, заправленная в синие штаны — «техасы», на затылке торчала лихая кепчонка. Лейтенант Захаров с трудом узнал в гитаристе всегда подтянутого старшего сержанта, секретаря комсомольской организации райотдела.
– А вот это мы еще посмотрим! – крикнул Глобус и толкнул незнакомца в грудь.
«Вот ведь артист!» — подумал Захаров, взбегая на ступени.
— Объект на месте? — спросил он.
Тот качнулся, провернулся на носках и, ухватив руку Глобуса, в которой тот держал нож, ударил по ней второй рукой. Перехватив нож левой рукой, незнакомец непонятно как завладел им. После этого он дважды ударил им Глобуса в ребра и в печень. Толстяк заревел и бросился на своего нового противника. Тот снова увернулся и на этот раз вогнал нож прямо в потную шею толстяка. Дернул его вниз, и из шеи хрипящего толстяка брызнула струя крови.
— Так точно! Пообедал и сейчас отдыхает после работы... Но все же разрешите, я вперед пройду. У объекта есть ножичек сантиметров на сорок... И окно в комнате открыто. Я приму нужные меры. Как забренчу на этой проклятой гитаре, так входите...
— Действуйте! — повторил лейтенант слова майора Головко.
Бортовой грузовик подъехал к полуразрушенной усадьбе, из него высыпали милиционеры районного УВД и оцепили здание. Зверев первым вошел в оборудованные для игры комнаты и приказал всем оставаться на местах. Вместе со Зверевым в здание вошли Костин, Горохов, Евсеев и еще несколько милиционеров из районного оцепления. Началась проверка документов.
В полутемном коридоре общежития было пусто. Но за дверями комнат слышались голоса. Потом донесся веселый девичий смех.
Старший сержант исчез за дверями комнаты с белой семеркой на верхней притолоке.
После того как в здании были обнаружены тела Ванды и Глобуса, Зверев отдал приказ задержать всех. Всего вместе с Митей и выбывшими игроками – Феоктистовым, Гочей Мдивани и Умаровым – в «воронок» погрузили одиннадцать человек. Были здесь и Бурый со своими людьми, а также московский курьер Перстня Зотов по кличке Финансист. Черемши и Куцего среди задержанных не было.
Через минуту за дверью зазвенели гитарные струны. И сейчас же загудел рассерженный мрачный голос:
Часть 6
— Сколько раз тебе говорить, не мучай ты эту чертову бандуру?! Звякни еще раз — и я ее о твой кумпол расколочу!
— До чего же вы, Семен Федорович, мрачный тип! — ответил насмешливый голос старшего сержанта. — Прямо смотреть на вас противно!..
Стрелок
Лейтенант Захаров толкнул дверь и вошел в комнату. Старший сержант стоял около открытого окна. У стены, на кровати, лежал седой, коротко остриженный человек со скуластым загорелым лицом и тонкими, плотно сжатыми губами. Лейтенант заметил, как лежащий вздрогнул, как зло блеснули его запавшие темные глаза и напряглись мускулы. Но через мгновение перед ним снова был только угрюмый, усталый человек.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — с кривой усмешечкой нарочито лениво протянул Канцевич. — Только я слыхал, что, прежде чем входить в комнату, следует постучать. Даже и милиция должна выполнять это правило...
Глава первая
— Не всегда, — холодно ответил лейтенант и закрыл окно. — Вы арестованы, Канцевич! Вот ордер на ваш арест...
Тяжелые веки опустились, скрывая кипучую ненависть, блеснувшую во взгляде Канцевича.
В кабинете Корнева на этот раз они находились вчетвером. Веня и Зверев сидели за столом. Лица у них были хмурыми. На диване устроился Митя, сжимавший обеими руками кружку с горячим чаем. Рядом с ним на столе лежала вазочка с карамельками. Зверев, глядя на Резванова, отметил про себя, что в этот момент бывалый картежник больше смахивает на детсадовца.
— Та-ак! — протянул арестованный, медленно поднимаясь с кровати. — А за что же я почтен вашим милицейским вниманием, разрешите узнать?
Митя сидел съежившись, его руки дрожали. Он пил чай маленькими глотками, то и дело обжигался и морщился, но все равно пил. Корнев по традиции занимал свое рабочее кресло, перед ним на столе лежал кейс, набитый деньгами.
— Узнаете позже... Можете уложить ваши личные вещи.
— Какие там у меня вещи!.. — Канцевич с кряхтением принялся натягивать сапоги. — Ложка, кружка да пара исподнего...
– Не жалко будет расставаться с таким богатством? – Корнев взял из кейса одну из упаковок с банкнотами, прикинул ее на вес. – Сколько тут?
— Ножичек вот еще имеется, Семен Федорович! — подсказал старший сержант, подбирая со стола охотничий нож с выдвигающимся лезвием.
– Три миллиона! По крайней мере так сказал Черемша, – ответил Митя, снова приложился к кружке и вздохнул. – А насчет богатства… Сами же знаете, что не из-за денег я играть пошел. Кровавые эти деньги, вон уже сколько из-за них народу полегло. Мне гораздо обиднее то, что мы не доиграли. Какая же это победа, если обоих моих соперников ухлопали?
Николенко положил нож в карман и вытащил из-под кровати свой чемоданчик.
– Да уж. История вышла скверная. Ну да ладно, давай тогда еще раз обобщим факты. Значит, чтобы оправдаться перед московскими ворами, Бурый… Кстати, его личность уже выяснили?
— А ты куда?! — удивился Канцевич. И вдруг рот его ощерился злым, волчьим оскалом. — Вот оно что, значит! Ангел-хранитель ко мне был приставлен... Надо было бы!.. — Канцевич скрипнул зубами. И опять вместо хищника в комнате стоял усталый, обиженный человек. — Ну, поехали, товарищ лейтенант! Что же делать, если такая честь старому партизану оказана!..
Весь путь до станицы Подгорной Канцевич молчал. Казалось, он просто дремал между лейтенантом Захаровым и старшим сержантом Николенко. На ухабах его голова болталась на темной морщинистой шее.
– Андрей Леонидович Гаврилин, восемьсот девяносто третьего года рождения! В прошлом квартирный вор, коронован еще в тридцатых в Бутырской тюрьме. Относительно него пока все, – доложил Костин.
В кабинет майора Головко Канцевич вошел, сгорбившись, с обиженным и расстроенным видом.
– А по Ванде что? Она и в самом деле его дочь?
— Я требую объяснения, за что меня арестовывают, товарищ майор! — еще от дверей заговорил он. — Это же и есть настоящий произвол! Я буду жаловаться!
– По паспорту она Валентина Андреевна Харма. Ее матерью была эстонка, но, как сами понимаете, таким как Бурый не положено иметь семью, поэтому свое родство с Вандой Гаврилин скрывал. Девица и впрямь неплохо играла в карты, и, когда Бурый обратился к ней, она согласилась помочь.
— Садитесь, Канцевич! — тихо проговорил майор Головко. — Причину ареста я вам объясню. Вы обвиняетесь в умышленном убийстве гражданина Свиридова Ивана Николаевича...
Корнев кивнул.
— Что?! — воскликнул Канцевич. И усмехнулся: — Всему поселку известно, что этого самого Свиридова по пьяной лавочке пристукнул из ружья мой дружок Петр Остапенко. Вот уж действительно, что с человеком водка делает! Когда мы партизанили с Остапенко, он же серьезным человеком был...
— Вы в день убийства были у Петра Остапенко?
– Ясно. Ну что ж, идем дальше. Теперь о том, что касается нашего московского левши, – полковник повернулся к Мите. – Значит, после того, как Черемша зарезал Глобуса, явился Куцый? Расскажи еще раз, как он выглядит.
— Я?! — Канцевич недоумевающе передернул плечами. — Да, заходил, поступление на работу обмыть. Но дружок мой партизанский к этому времени уже чуть языком ворочал. А тут его сосед, этот самый Свиридов, заявился. Тот еще хуже наклюкался. Чуть в драку на меня не полез, хоть и видел я его в первый раз, Ну, я тогда поднялся и ушел в общежитие спать. Потому у меня такой закон: кто с пьяным дураком свяжется — тот еще худший дурак будет...
Митя наконец-то допил свой чай.
— Хороший закон... Но объясните, зачем вы выкинули в бурьян стакан, из которого пили?
– Среднего роста, хромает на правую ногу, шрам на переносице. Там, сами же понимаете, мне не до него было. Шутка ли, такое побоище и два трупа. Ох, и устроит мне Зинуля сладкую жизнь, если узнает о том, в какую я заварушку угодил.
— Никакого стакана я не выкидывал, товарищ начальник!
– Так ты ей не говори ничего, глядишь, и обойдется, – посоветовал Веня.
— Видите ли, Канцевич, на выброшенном стакане сохранились отпечатки пальцев. Они тождественны с отпечатками пальцев на другом стакане, взятом из вашей комнаты в общежитии. Вот заключение экспертизы. Желаете посмотреть?
Канцевич протянул руку. И вдруг резко отдернул ее.
– Не скажу, я же еще из ума не выжил. А по поводу Куцего, так вбежал он почти сразу после того, как Черемша Глобуса ножиком пописал. Куцый увидел на полу окровавленное тело, обошел его вокруг и тут увидел Ванду. Затрясся весь и слово сказать не может. Только когда Черемша его спросил, нашел ли он мальчишку, Куцый закивал.
— А чего мне смотреть? Может, и вправду вы нашли где-то стакан, из которого я пил. А выбросил его не я, выбросил кто-то другой... И нечего мне шить дело об этом дурацком убийстве. Какой мне был смысл убивать человека, которого я видел в первый раз?
Митя взял из вазочки очередную карамельку и сунул ее в рот.
— В первый ли? — прищурился майор Головко. — Подумайте, Фокин, в первый ли? А встреча в гестапо, где вам поручались допросы и пытки? А порох, который вы жгли на спине партизана Свиридова?..
– И они сразу уехали? – продолжал расспрашивать Корнев.
— Раз-ню-хали! — простонал Канцевич-Фокин, хватаясь за горло.
Его лицо стало наливаться свинцовой бледностью. Он судорожно рванул ворот рубашки. И вдруг, согнувшись, рухнул со стула на пол.
– Не сразу. Когда Куцый заявил, что нашел Хруста, Черемша подозвал Юджина и сказал, что, раз двое из трех финалистов мертвы, значит, именно меня нужно считать победителем! Ни Бурый, ни Юджин, ни кто-либо другой не осмелились возразить. После этого Финансист отдал мне кейс с деньгами, а Черемша и Куцый уехали. Бурый собрал в круг всех своих, начал им что-то говорить, а Юджин сказал мне ехать с ним: видимо, боялся, что кто-нибудь отберет у меня деньги. Ну а спустя минут пятнадцать началась облава.
— Ничего серьезного! — определил вызванный из районной поликлиники врач. — Старикан здоровенный... Просто нервное потрясение.
Корнев что-то записал в блокнот, и в этот же момент позвонил дежурный и доложил, что прибыли два следователя из прокуратуры. Услышав об этом, Зверев встал и указал на Митю.
После укола Канцевич-Фокин сразу пришел в себя. Еще затуманенным взглядом он обвел кабинет, стоящих рядом людей. Потом спросил майора:
– Веня, проводи товарища и дуй до дома!
— Что теперь со мною будет?
— Это решит суд по совокупности ваших преступлений — прежних и этого, — холодно пояснил майор.
– То есть как до дома? – опешил Веня.
— Значит, погорел! — слабым голосом, закрыв глаза, проговорил убийца. — Сколько лет берегся, вполдыхания жил и дышал — и все же погорел!.. — Он раскрыл глаза и резко повернул голову к майору Головко: — Ясно, что мне хана! Одно прошу, скажите, где же это я оступился? С чего вы начали меня раскручивать?
– Поезжай домой и ложись спать. С этими задержанными теперь пусть прокуратура занимается, а мы с тобой отдыхать будем.
— Скажу! — согласился майор. — С третьего следа на столе, где вы выпивали с Петром Остапенко... С третьего следа и выброшенного стакана. С чего бы невиновному в убийстве человеку заметать следы! — Майор коротко приказал: — Уведите!.. — Когда дверь за арестованным закрылась, Головко повернул голову к лейтенанту: — Лейтенант, немедленно напишите постановление об освобождении Остапенко из-под стражи! Извинитесь перед стариком.
Корнев нахмурился:
— Слушаюсь, товарищ майор! — опустив голову, ответил лейтенант Захаров. — Только...
– А как же Куцый и Черемша?
— Что «только»?! — строго взглянул на него майор.
– А никак. Устал я что-то после всех этих погонь и облав. Всю ночь колесили, а толку ноль. Вызовешь Кравцова, пусть он теперь с задержанными работает. Я иду домой. Все равно пока мы ничего сделать не можем.
— Только я думаю, что мне нельзя работать на следственной работе... — Голос лейтенанта дрожал.
– Но как же так? Если Черемша и Куцый доберутся до Хрусталева…
Строгое лицо майора сразу обмякло. Он положил на плечо лейтенанта тяжелую руку:
— Нет, товарищ Захаров! Именно теперь вы сможете, если захотите, стать хорошим следственным работником...
– Значит, мы получим еще один труп, а может, и не один, – философски заметил Зверев и вышел из кабинета.
Когда Зверев покинул управление, было уже около десяти утра. Он сел в трамвай и устроился возле окна. Ехал, покусывая губы. Слежка и погоня за уезжающей и петляющей «Скорой» вконец выбила его из сил. По дороге Павел Васильевич задремал и едва не проехал свою остановку. Выйдя из трамвая, он дошел до своего дома, поднялся к себе и, не раздеваясь, плюхнулся в кровать. Сон тут же сморил его.
Но выспаться как следует в очередной раз не удалось. Телефонный звонок заставил Зверева вскочить и взять трубку. От гулкого баса оперативного дежурного Звереву стало тошно.
ГРИГОРИЙ МИЛЕГИН, ЯКОВ ШЕСТОПАЛ
– Павел Васильевич, у меня для вас срочная новость! – зычно сообщил оперативный дежурный.
ДЕНЬ КОНЧАЕТСЯ ЗАВТРА
– Очередное убийство?
Андреев долго плутал по узким, захламленным дворам Мещанской улицы, пока не обнаружил на двухэтажном деревянном домишке с ободранными в щепу боками привинченную бронзовыми болтами большую нарядную вывеску Щербаковского райотдела милиции. На фоне почерневшей от времени стены она выглядела настолько противоестественно, что казалась снятой с другого, более солидного здания и лишь по ошибке перенесенной сюда.
– Никак нет! Звонили из межрайонной больницы. К ним несколько минут назад поступил пациент с огнестрелом. Корнев велел сообщить вам.
Зверев зевнул.
Широкая, наверно, недавно поставленная дверь сверкала самодовольной свежеоструганной желтизной, но висела почему-то на одной петле. К дверям вели шесть покосившихся ступенек, точно дышлом объединенные добротно отшлифованными множеством рук перильцами. У их подножия стояла длинная зеленая скамья с пролысинами от облупившейся краски.
– Молодой?
– Кто? Пациент? Да нет – среднего возраста…
Андреев устало присел, будто перед дальней дорогой, хотя на самом деле он уже пришел туда, куда должен был прийти. Среднего роста, очень худой, с огромной, аккуратно зачесанной назад шевелюрой, он выглядел довольно странно в своих слишком широких флотских брюках, подпоясанных ремнем с золотисто блестевшей пряжкой, свежевыстиранной тельняшке и коверкотовом сером пиджаке. Недавно досрочно демобилизованный с флота, он по случайности распорол свой бушлат и вынужден был, пока его чинили, надеть оставшийся после отца пиджак. И должно же такое случиться, чтобы именно сегодня, когда ему хотелось бы произвести наилучшее впечатление, он так нелепо наряжен. Надо было шинель надеть, да не хотелось. На улице стояла та погода, когда еще не тепло, но уже и не холодно. И он выбрал пиджак. С досады Андреев зло сплюнул.
В милицию он пришел не по делам прописки, не потому, что его вызвали сюда повесткой, а по путевке райкома комсомола. Когда вчера становился на учет, заведующий сектором как бы мимоходом поинтересовался:
В телефоне что-то хрустнуло, и Зверев понял, что дежурный кому-то передал трубку.
— Куда на работу устраиваешься?
– Василич! – Зверев услышал радостный голос Вени. – Ты, поди, уже храпака́ давишь? Завязывай! Вставай и спускайся. Я к тебе сейчас попробую дежурную машину отправить.
— Пока понятия не имею.
— А хотел бы иметь понятие?
– Да погоди ты! Мне дежурный сказал, что наш раненый среднего возраста. Значит, это не Хруст.
— Почему же нет.
– Точно не Хруст!
— Тогда, хлопец, посиди с минутку, я сейчас — Вернулся он действительно быстро и, широко улыбаясь, громче, нежели говорил прежде, предложил: — Пошли, хлопец, к секретарю.
– Ну а тогда чего ты-то так суетишься? Наверно, опять какой-нибудь охотник-любитель с ружьишком баловался. Если это бытовуха, то там и без меня справятся.
Андреев не успел опомниться, как очутился в просторной, уютной комнате перед высоченным скуластым молодым человеком, почти ровесником.
— Садись! — пожав ему руку, проговорил хозяин кабинета. — Значит, из армии?
– Да нет, не справятся без тебя.