Элис Фини

Камень, ножницы, бумага

© Alice Feeney, 2021

© Клемешов А.А., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Моему Дэниэлу, конечно же.


Амелия

Февраль 2020 года

Мой муж не узнаёт меня в лицо.

Сидя за рулем, чувствуя его взгляд, я размышляю, что же он видит? Если учесть, что ему вообще никто не кажется знакомым. Тем не менее, странно думать, что мужчина, за которого я вышла, не смог бы узнать меня на полицейском опознании.

Даже не глядя, я убеждена в том, какое сейчас выражение на его лице — угрюмая, раздраженная версия «я же тебе говорил», — посему просто концентрируюсь на дороге. К тому же это необходимо, поскольку снегопад становится все сильнее. Такое ощущение, что мы движемся в белой мгле, и дворники на моем «Моррис Минор» справляются с трудом. Машина, как и я, появилась на свет в 1978 году. Если хорошо заботиться о вещах, они прослужат вам всю жизнь, но существует подозрение, что, вероятно, моему мужу захочется обменять нас обеих на более молодые модели.

С тех пор, как мы уехали из дома, Адам сто раз проверил свой ремень безопасности, а в данную минуту его ладони, лежащие на коленях, сжаты в кулаки. Поездка из Лондона в Шотландию должна была занять не более восьми часов, но в такую бурю я не осмеливаюсь ехать быстрее. Даже несмотря на то, что начинает темнеть и опасность заблудиться среди множества дорожных развилок возрастает.

Могут ли выходные вдали от дома спасти брак? Вот какой вопрос задал мой муж, когда психолог предложила это попробовать. По мере того, как его слова крутятся в моей голове, сам собой возникает новый список сожалений. Мне очень грустно от того, что мы потратили впустую большую часть жизни, не прожив ее должным образом. Мы не всегда были такими, как сейчас, но наши воспоминания о прошлом могут сделать из нас лжецов. Вот почему я сосредоточена на будущем. Своем. Порой я все еще представляю в нем мужа, хотя бывают моменты, когда задумываюсь: каково это — снова оказаться одной. Я этого не хочу, и, тем не менее, иногда не могу отделаться от мысли: а вдруг так будет лучше для нас обоих. Время способно изменить отношения, как море меняет форму камней.

Увидев прогноз погоды, муж принялся настаивать, что мы должны отложить поездку, но я воспротивилась. Мы оба знаем, что эти выходные — последний шанс все исправить. Или по крайней мере попытаться. Это он признаёт.

Он, увы, не признаёт меня, но в этом нет его вины.

У Адама неврологический сбой, называемый прозопагнозией, означающий, что он не способен видеть отличительные черты на лицах, включая свое собственное. Он не раз проходил мимо меня на улице, словно я незнакомка. Социальная проблема, которую это неизбежно вызывает, затрагивает нас обоих. На вечеринке Адам может быть окружен друзьями и все равно чувствовать, что не знает ни одного человека в комнате. Поэтому мы проводим много времени в одиночестве. Вместе, но порознь. Только мы. Слепота на лица — не единственная причина, по которой мой муж заставляет меня чувствовать себя невидимой. Он не захотел детей — всегда твердил, что ему невыносима мысль о том, что он не увидит их лиц. Он жил с этим заболеванием всю свою жизнь, а я — с тех пор, как мы встретились. Но иногда проклятие может быть благословением.

Мой муж не способен идентифицировать мои черты, однако есть другие способы, с помощью которых он научился узнавать меня: запах моих духов, звук моего голоса, ощущение моей руки в своей, пока он еще держал ее.

Браки не рушатся сами, это делают люди.

Я уже не та женщина, в которую он влюбился много лет назад. Интересно, может ли он определить, насколько старше я выгляжу сейчас? Замечает ли проседь в моих длинных светлых волосах? Сорок лет — это, возможно, и новые тридцать, но моя кожа покрыта морщинами, которые вызваны отнюдь не улыбками. Раньше у нас было так много общего, нас связывала не только постель, мы делились своими секретами и мечтами. Мы все еще заканчиваем фразы друг за другом, но теперь понимаем их неправильно.

— У меня такое чувство, что мы ездим по кругу, — бормочет он себе под нос, и одно короткое мгновение я сомневаюсь, что он имеет в виду: наш брак или мои навигационные навыки. Зловеще-синее небо, кажется, отражает его настроение: он заговорил впервые за несколько миль. Дорога впереди занесена снегом, ветер усиливается, но это ничто по сравнению с бурей, назревающей внутри машины.

— Не мог бы ты просто найти инструкции, которые я распечатала, и прочитать их еще раз? — произношу я, безуспешно пытаясь скрыть раздражение в голосе. — Я уверена, что мы должны быть близко.

В отличие от меня, мой муж постарел невероятно красиво. Его сорок с лишним умело маскируются стильной стрижкой, загорелой кожей и телом, сформированным в результате чрезмерного увлечения полумарафонами. Он всегда отлично умел бегать, особенно от реальности.

Адам сценарист. Он начинал значительно ниже самой нижней ступеньки голливудской карьерной лестницы, не вполне способный взобраться по ней самостоятельно. Он всем рассказывает, что сразу после школы пошел в кинобизнес, хотя это неприкрытая ложь. В шестнадцать он устроился работать в кинотеатр «Электрик Синема» в Ноттинг-Хилл, где продавал закуски и билеты. К тому времени, когда ему исполнился двадцать один год, он продал права на свой первый сценарий. «Камень-ножницы-бумага» так и не вышел за рамки разработки, но в процессе сделки Адам приобрел агента, и тот нашел ему работу: написание адаптации романа. Та книга не была бестселлером, а вот ее экранизация — малобюджетная британская попытка — получила премию Bafta[1], и родился писатель. Конечно, не то же самое, что видеть собственных персонажей, оживающих на экране (дороги к нашим мечтам редко бывают прямыми), однако это означало, что Адам мог перестать продавать попкорн и наконец позволить себе писать полный рабочий день.

Сценаристы, как правило, не бывают знамениты, поэтому большинство зрителей могут не знать его, но я готова поспорить на деньги, что они видели хотя бы один из фильмов, снятых по сценарию моего мужа. Несмотря на наши проблемы, я откровенно горжусь всем, чего он достиг. Адам Райт заработал репутацию в этом бизнесе, потому что превращал неизвестные романы в блокбастеры, и он по-прежнему постоянно в поиске следующего. Я признаю, что порой испытываю ревность: думаю, это вполне естественно, учитывая количество ночей, когда он предпочитал брать в постель книгу. Мой муж не изменяет мне с другими женщинами или мужчинами, он заводит любовные отношения со своими историями.

Люди — странный и непредсказуемый вид. Я предпочитаю общество животных, и это одна из многих причин, почему я работаю в «Приюте для собак Баттерси». Четвероногие существа, как правило, становятся лучшими компаньонами, чем двуногие, собаки не держат зла и не умеют ненавидеть. Я бы не хотела останавливаться на других причинах, по которым я там работаю; иногда лучше не стирать пыль с наших воспоминаний.

Во время нашего путешествия за ветровым стеклом открываются постоянно меняющиеся эффектные пейзажи. Здесь деревья всех оттенков зелени, гигантские сверкающие озера, заснеженные горы и бесконечное количество идеального, нетронутого пространства. Я влюблена в Шотландское нагорье. Если и есть на Земле край прекраснее, то мне еще предстоит его найти. Мир здесь кажется намного больше, чем в Лондоне. Или, возможно, я кажусь меньше. Я нахожу покой в умиротворенной тишине и отдаленности этой местности: мы не видели ни души уже больше часа, что делает ее идеальной для претворения в жизнь моих планов.

Мы проезжаем вдоль бурного моря, плещущегося слева от нас, и направляемся дальше на север, под звуки разбивающихся волн, поющих нам серенаду. Когда извилистая дорога переходит в узкую полосу, небо, которое из голубого стало розовым, фиолетовым, а теперь и черным, отражается в каждом из частично замерзших озер, мимо которых мы движемся. Затем нас окружает лес. Древние сосны, припорошенные снегом и более высокие, чем наш дом, сгибаются штормом, точно спички. Снаружи машины точно призрак завывает ветер, постоянно пытаясь сбить нас с курса, и, когда мы начинаем слегка скользить по обледенелой дороге, я сжимаю руль так сильно, что костяшки моих пальцев, кажется, выступают сквозь кожу. Мой взгляд падает на обручальное кольцо. Убедительное напоминание о том, что мы все еще вместе, несмотря на массу причин, по которым нам, возможно, следовало бы расстаться. Ностальгия — опасный наркотик, но я наслаждаюсь им, стоит счастливым воспоминаниям наполнить мой разум. Может быть, мы ошибаемся и не все еще потеряно. Я украдкой бросаю взгляд на мужчину, сидящего рядом со мной, и задумываюсь, способны ли мы, несмотря ни на что, найти дорогу обратно к нам прежним. Затем делаю то, чего давно не делала: тянусь, чтобы взять его за руку.

— Стой! — кричит он.

Все происходит слишком быстро. Впереди посреди дороги размытое, заснеженное очертание стоящего оленя, моя нога выжимает тормоз, машина виляет и крутится, прежде чем, наконец, замереть прямо перед огромными рогами животного. Сохатый дважды моргает, глядя на нас, потом, как ни в чем не бывало, спокойно уходит и исчезает в лесу. Даже деревья кажутся равнодушными.

Мое сердце бешено колотится в груди, пока я тянусь за сумочкой. Дрожащими пальцами нащупываю ключи, практически все остальное содержимое и только потом нахожу ингалятор. Встряхиваю его и делаю глубокий вдох.

— Ты в порядке? — спрашиваю я Адама, прежде чем сделать еще один.

— Я же говорил тебе, что это плохая идея, — бурчит он.

В течение этой поездки я уже столько раз прикусывала язык, что он, должно быть, напоминает решето.

— Не припоминаю, чтобы у тебя имелась идея получше, — огрызаюсь я.

— Восьмичасовая поездка на выходные…

— Мы целую вечность обсуждали, что было бы неплохо посетить Нагорье.

— Было бы неплохо побывать и на Луне, но я бы предпочел, чтобы мы оговорили это, прежде чем ты забронируешь нам билеты на ракету. Ты же знаешь, как я сейчас занят.

«Занят» стало ключевым словом в нашем браке. Адам носит свою занятость, как значок. Подобно бойскаутам. Он этим даже гордится, считая статусным символом успеха. Это заставляет его чувствовать себя важным, а мне хочется швырнуть ему в голову романы, которые он адаптирует.

— Мы там, где мы есть, потому что ты всегда слишком занят, — говорю я сквозь стиснутые, стучащие зубы. В машине сейчас так холодно, что я вижу пар от своего дыхания.

— Прошу прощения! Ты хочешь сказать, что мы в Шотландии по моей вине? В феврале? В разгар шторма? Это ведь была твоя идея. По крайней мере, мне не придется выслушивать твое непрекращающееся нытье, когда нас насмерть раздавит упавшим деревом или мы умрем от переохлаждения в этой дерьмовой машине, в которой ты так хотела попутешествовать.

Мы никогда не ссоримся на публике, только наедине. Мы оба довольно хорошо соблюдаем приличия, и я нахожу, что люди видят исключительно то, что хотят видеть. Но уже долгое время за закрытыми дверями у мистера и миссис Райт что-то идет неправильно.

— Если бы у меня был телефон, мы бы уже прибыли на место, — бормочет он, роясь в бардачке в поисках своего любимого мобильного, и не может найти. Мой муж считает, что гаджеты и разные подобные вещицы — это решение всех жизненных проблем.

— Я спросила, взял ли ты все необходимое, прежде чем мы вышли из дома, — не сдаюсь я.

— Я и взял. Мой телефон был в бардачке.

— В таком случае он все еще должен быть там. Я не обязана собирать за тебя твои вещи. Я не твоя мать.

Я мгновенно жалею об этих словах, но но сказанного уже не воротишь… Мать Адама занимает первое место в длинном списке тем, которые он не любит обсуждать. Я терпеливо жду, пока муж продолжает искать свой мобильный, хотя знаю: он никогда его не найдет. Адам прав, он действительно положил его в бардачок. Но сегодня утром, перед тем как уехать, я достала его и спрятала в доме. В эти выходные я планирую преподать своему мужу важный урок, и для этого ему не потребуется телефон.

Пятнадцать минут спустя мы снова в пути и, похоже, намечается прогресс.

Адам щурится в темноте, изучая распечатанные мной инструкции. Все, что написано на бумаге (если только это не книга или рукопись), а не на экране, кажется, сбивает его с толку.

— Тебе нужно повернуть направо на следующем перекрестке, — сообщает он увереннее, чем я ожидала.

Вскоре, чтобы разглядеть гористый снежный пейзаж впереди, нам приходится полагаться только на лунный свет. Уличных фонарей нет, а фары «Моррис Минор» едва освещают дорогу. Я замечаю, что у нас на исходе бензин, но уже почти час не вижу даже намека на место, где можно было бы заправиться. Метет безжалостно, и на многие мили вокруг не видно ничего, кроме темных очертаний гор и озер.

Когда мы наконец обнаруживаем старый, наполовину занесенный указатель на Блэкуотер, облегчение в машине становится ощутимым. Адам читает последний набор инструкций тоном, граничащим с энтузиазмом:

— «Пересеките мост. Когда будете проезжать скамейку с видом на озеро, поверните направо. Дорога вильнет вправо и вниз, ведя в долину. Если увидите паб, значит, вы заехали слишком далеко и пропустили поворот к отелю».

— Позже неплохо было бы поужинать в пабе, — предлагаю я.

Мы не издаем ни звука, когда вдали появляется «Блэкуотер Инн». Я сворачиваю, не доезжая до паба, тем не менее мы находимся достаточно близко от него, чтобы увидеть заколоченные окна. Призрачное строение выглядит так, будто давно заброшено.

Извилистая дорога, спускающаяся в долину, одновременно захватывающая и пугающая. Она выглядит так, словно ее высекли из горы вручную. Полоса, по одной стороне которой виден крутой спуск без единого аварийного барьера, недостаточно широка даже для нашей маленькой машины.

— Мне кажется, я что-то разглядел, — произносит Адам, наклоняясь ближе к ветровому стеклу и всматриваясь в темноту.

Мне видно только черное небо и белое одеяло, укрывшее все вокруг.

— Где?

— Там. Сразу за деревьями.

Я немного замедляюсь, поскольку он указывает в никуда. Но потом замечаю что-то похожее на большое светлое здание, одиноко стоящее вдалеке.

— Это всего лишь церковь, — говорит он упавшим голосом.

— Вот именно! — восклицаю я, читая старую деревянную вывеску впереди. — «Часовня Блэкуотер» — это то, что мы ищем. Мы на месте!

— Мы проделали весь этот путь, чтобы остановиться в… старой церкви?

— В перестроенной часовне. И, кстати, машину вели не мы, а только один из нас.

Я сбавляю скорость и едва ползу по заснеженной грунтовке, которая ведет от однополосной дороги в долину. Мы проезжаем мимо крытого соломой крошечного коттеджа справа — единственного, кроме церкви, здания на многие мили вокруг, — затем пересекаем небольшой мост и сразу же сталкиваемся со стадом овец. Жутковато освещенные нашими фарами, они сбиваются в кучу и преграждают нам путь. Я осторожно давлю на газ и пытаюсь распугать их автомобильным гудком, но они не двигаются. С глазами, светящимися в темноте, животные выглядят немного сверхъестественно. Затем я слышу рычание на заднем сиденье машины.

Боб — наш гигантский черный лабрадор — большую часть пути вел себя тихо. В его возрасте ему больше всего нравится спать и есть, но он боится овец. И перьев. Меня тоже пугают разные глупости — впрочем, я имею на это право. Рычание Боба никак не действует на стадо. Адам без предупреждения открывает дверцу машины, и внутрь сразу же врывается шквал снега, обдавая нас со всех сторон. Я смотрю, как он вылезает, прикрывая лицо, затем прогоняет животных, чтобы открыть ворота, которые они загораживали. Не представляю, как Адам разглядел это в темноте.

Он забирается обратно в машину, не говоря ни слова, и я не спеша проделываю оставшуюся часть пути. Дорога проходит в опасной близости от края озера, и становится ясно, почему это место называется Блэкуотер. Подъезжая к старой белой часовне, я начинаю чувствовать себя лучше. Это было утомительное путешествие, но мы справились, и я убеждаю себя, что все будет хорошо, как только мы окажемся внутри.[2]

Выход наружу в пургу — это шок для нервной системы. Я закутываюсь в пальто, вот только ледяной ветер все еще выбивает воздух из легких, а снег летит прямо в лицо. Я выпускаю Боба из багажного отсека, и мы втроем плетемся по сугробам к большим деревянным дверям в готическом стиле. Перестроенная часовня поначалу представлялась романтичной. Необычной и даже забавной. Теперь же, когда мы рядом, все немного напоминает премьеру нашего собственного фильма ужасов.

Двери часовни заперты.

— Владельцы упоминали что-нибудь о ящике для ключей? — интересуется Адам.

— Нет, они просто сказали, что будет открыто, — отвечаю я.

Я смотрю на внушительное светлое здание, прикрывая глаза от безжалостной снежной крупы, внимательно разглядывая белокаменные стены, колокольню и витражные окна. Боб опять принимается рычать, что для него не характерно, но, возможно, вдалеке снова появились овцы или другие животные. Что-то, чего мы с мужем просто не видим.

— Может быть, сзади есть еще одна дверь? — предполагает Адам.

— Надеюсь, ты прав. Машина уже занесена так, что, вероятно, ее придется откапывать.

Мы тащимся в обход часовни, Боб бежит впереди, натягивая поводок, будто выслеживает кого-то. Мы не находим ничего, только бесконечные витражи. И несмотря на то, что стены освещены наружными фонарями — теми, которые мы увидели издалека, — внутри здания кромешная тьма. Мы продолжаем двигаться, наклонив головы, в попытке защититься от жуткой непогоды и делаем полный круг.

— Что теперь? — спрашиваю я.

Но Адам не отвечает.

Я поднимаю взгляд, прикрывая лицо от снега, и вижу, что он смотрит на фасад часовни. Огромные деревянные двери теперь широко распахнуты.

Адам

Если бы у каждой истории был счастливый конец, у нас не было бы причин начинать все сначала. Жизнь априори состоит из выбора и обучения тому, как собрать себя воедино, когда ты распадаешься на части. Чем мы все и занимаемся. Даже люди, которые притворяются, что это не так. То, что я не могу увидеть лицо своей жены, не означает, что я не знаю ее.

— Двери ведь были закрыты пару минут назад, верно? — спрашиваю я, но Амелия не отвечает.

Мы стоим бок о бок перед часовней, оба дрожим, вокруг метель. Даже Боб выглядит грустным — а он вообще-то всегда счастлив. Это было долгое и утомительное путешествие, усугубляемое постоянным барабанным боем головной боли в основании черепа. Прошлой ночью я выпил больше, чем следовало, с тем, с кем не должен был. Уже в который раз. В защиту алкоголя скажу, что я совершал подобные же глупости, будучи совершенно трезвым.

— Давай не будем делать поспешных выводов, — наконец произносит моя жена, но мне кажется, что мы оба уже сделали несколько таковых.

— Двери не открываются сами по себе…

— Может быть, экономка услышала, как мы стучали? — перебивает она.

— Экономка? Напомни, на каком сайте ты бронировала это место?

— Это было не на сайте. Я выиграла выходные в рождественской лотерее для персонала.

Я не отвечаю несколько секунд, но молчание способно растягивать время так, что оно начинает казаться бесконечным. К тому же мое лицо сейчас жутко замерзло, и я не уверен, что могу пошевелить губами. Оказывается — могу.

— Просто чтобы я до конца понял… Ты выиграла в лотерее для персонала «Приюта для собак Баттерси» возможность провести выходные в старой шотландской церкви?

— Это часовня, но да. Что в этом плохого? Каждый год у нас проводится розыгрыш призов. Люди предоставляют подарки, я выиграла что-то хорошее для разнообразия.

— Отлично, — отвечаю я. — До сих пор все определенно было «хорошо».

Она знает, что я терпеть не могу длительные путешествия. Я ненавижу машины и езду на полной скорости, даже никогда не сдавал на права, так что восемь часов во время пурги быть запертым в ее антикварной жестянке на четырех колесах — совсем не мое представление о веселье. Я смотрю на пса в поисках моральной поддержки, однако Боб слишком увлечен попытками съесть снежинки, падающие с неба. Амелия, предчувствуя неудачу, использует тот пассивно-агрессивный певучий тон, который раньше меня забавлял. А теперь заставляет сожалеть, что я не глухой.

— Может мы зайдем внутрь? Извлечем из ситуации максимум пользы? Если все действительно плохо, то просто уедем, найдем отель или переночуем в машине, если придется.

Я скорее съем собственную печень, чем вернусь в ее машину.

Моя жена в последнее время твердит одно и то же, снова и снова, и ее слова всегда ощущаются как щипок или пощечина. «Я тебя не понимаю» раздражает меня больше всего, потому что тут и понимать нечего. Она любит животных больше, чем людей; я предпочитаю художественную литературу. Полагаю, что настоящие проблемы начались, когда мы стали предпочитать эти вещи друг другу. Такое ощущение, что условия и правила наших отношений либо уже забыты, либо вообще никогда не были должным образом прописаны. Это не значит, что я не был трудоголиком, когда мы впервые встретились. Или «писателеголиком», как она любит меня называть. Все люди — наркоманы, а все наркоманы хотят одного и того же: убежать от реальности. Просто моим любимым наркотиком оказалась работа.

«То же самое, но по-другому», — так говорю я себе, начиная новый сценарий. Именно этого, я думаю, хотят люди, и ни к чему менять ингредиенты формулы победы. С первых нескольких страниц рукописи я могу сказать, подойдет она для экрана или нет, — и это хорошо, потому что мне присылают их слишком много, и нет никакой возможности внимательно прочитать все. Но я не собираюсь заниматься этим всю оставшуюся жизнь по той лишь причине, что я в этом хорош. У меня есть собственные истории, которые я могу рассказать. Правда, Голливуд больше не интересуется оригинальностью, они просто хотят превратить романы в фильмы или телешоу, как вино в воду. Разные, но, по сути, одинаковые. Применимо ли подобное правило к отношениям? Если в браке мы слишком долго играем одних и тех же персонажей, разве не станет неизбежностью, что нам наскучит история и мы сдадимся или отключимся, не дойдя до конца?

— Ну что? — спрашивает Амелия, прерывая мои мысли и глядя на колокольню на вершине жуткой часовни.

— Дамы вперед. — Не могу сказать, что я не джентльмен. — Я возьму сумки из машины, — добавляю я, стремясь урвать последние несколько секунд одиночества, прежде чем мы войдем внутрь.

Я трачу много времени, стараясь не обидеть людей: продюсеров, руководителей, актеров, агентов, авторов. Добавьте к этому слепоту на лица. И я думаю, никто не возразит, что я на уровне олимпийца, когда дело доходит до хождения по яичной скорлупе. Однажды я десять минут разговаривал с парой на свадьбе, прежде чем понял, что они жених и невеста. На [3]ней не было традиционного платья, а он выглядел как клон своих многочисленных «друзей жениха». Но мне это сошло с рук, потому что очаровывать людей — часть моей работы. Уговорить автора доверить адаптацию своего романа может быть сложнее, чем убедить мать позволить незнакомому человеку присматривать за ее первенцем. Но у меня это хорошо получается. К сожалению, скорее всего, я разучился очаровывать свою жену.

Я никогда не рассказываю людям о том, что у меня прозопагнозия. Во-первых, я не желаю, чтобы это определяло меня, и, честно говоря, как только кто-то узнаёт — это всё, о чем они жаждут поговорить. Я не нуждаюсь и не хочу жалости ни от кого, и мне не нравится, когда меня заставляют чувствовать себя уродом. Люди, похоже, не в состоянии понять, что для меня нормально не уметь распознавать лица. Это просто сбой в моей программе, который невозможно исправить. Я не утверждаю, что меня это устраивает. Что, если вы не смогли бы узнать своих собственных друзей или членов семьи? Или вспомнить, как выглядит лицо вашей жены? Я ненавижу встречаться с Амелией в ресторанах из-за боязни сесть не за тот столик. Я бы каждый раз выбирал еду на вынос, если бы это зависело от меня. Порой, смотрясь в зеркало, я не узнаю даже свое собственное лицо. Но я научился жить с этим. Как и все мы, когда жизнь раздает нам не совсем идеальные карты.

Думаю, я точно так же научился жить в далеко не идеальном браке. Но разве не все так делают? Я не пессимист, просто честен. Разве на самом деле не в компромиссе суть успешных отношений? Существуют ли вообще идеальные браки?

Я люблю свою жену. Просто мне кажется, что мы нравимся друг другу не так сильно, как раньше.

— Это почти все, — говорю я, присоединяясь к ней на ступеньках часовни, нагруженный большим количеством сумок, чем нам может понадобиться на пару ночей. Она смотрит на мое плечо так, будто ее что-то оскорбило.

— Это твоя сумка для ноутбука? — цедит она, прекрасно зная ответ.

Я едва ли новичок в подобной ситуации, поэтому не могу, приняв наивный вид, как-то объяснить или извинить свою ошибку. Я мысленно представляю, как Амелия вытягивает карточку «Отправляйся в тюрьму». Это не очень хорошее начало. Мне не разрешат писать в эти выходные или пропустить ход. Если бы наш брак был игрой в «Монополию», моя жена брала бы с меня двойную плату всякий раз, когда я случайно оказывался бы в одном из ее отелей.[4]

— Ты обещал — никакой работы, — тянет она тем разочарованным, плаксивым тоном, который стал чересчур привычным. Моя работа оплачивала наш дом и наши отпуска; на это она никогда не жаловалась.

Когда я вспоминаю обо всем, что у нас есть — хороший дом в Лондоне, обеспеченная жизнь, деньги в банке, — всегда думаю об одном и том же: мы должны быть счастливы. Но все то, чего мы лишены, увидеть труднее. У большинства друзей нашего возраста есть пожилые родители или маленькие дети, о которых нужно заботиться, а у нас есть только мы. Ни родителей, ни братьев и сестер, ни детей. Отсутствие людей, которых можно было бы любить, — это то, что нас всегда объединяло. Мой отец ушел, когда я был слишком мал, чтобы что-то помнить о нем, а мать умерла, когда я еще учился в школе. Детство моей жены напоминало детство Оливера Твиста: она стала сиротой еще до того, как родилась.

Боб спасает нас от самих себя, снова рыча на двери часовни. Это странно, потому что он никогда такого не делает, однако я благодарен ему за то, что отвлекся. Трудно поверить, что когда-то он был крошечным щенком, выброшенным в мусорный бак в коробке из-под обуви. С тех пор он вырос в самого большого черного лабрадора, которого я когда-либо видел. Теперь у него на подбородке появилась копна седых волос, и он ходит медленнее, чем раньше, вот только эта собака — единственная, кто в нашей семье из трех человек все еще способен на безусловную любовь. Я уверен, окружающие считают, будто мы относимся к Бобу, как к суррогатному ребенку, даже если они слишком деликатны, чтобы произнести это вслух. Я всегда говорил, что не возражаю против того, чтобы у меня не было своего ребенка. Люди, у которых нет возможности дать имена своим детям, могут дать имена чему-то другому. Кроме того, какой смысл хотеть то, чего, как ты знаешь, у тебя быть не может? Теперь уже слишком поздно.

Обычно я не чувствую себя сорокалетним. Иногда мне трудно понять, куда ушли годы и когда я превратился из мальчика в мужчину. Возможно, это из-за работы, которую я люблю. Именно она заставляет меня чувствовать себя молодым, в то время как моя жена заставляет меня чувствовать себя старым. Семейный консультант был идеей Амелии, а нынешняя поездка — их совместной придумкой. Зовите-меня-Памела, так называемый эксперт, решила, что выходные вдали от дома помогут нам все исправить. Полагаю, что все выходные и вечера, проведенные вместе дома, считаются недействительными. Еженедельные визиты, чтобы поделиться самыми сокровенными моментами нашей жизни с совершенно незнакомым человеком, стоят больше, чем просто по-грабительски. Из-за денег и по ряду других причин каждый раз, когда мы встречались, я называл эту женщину Пэмми или Пэм. Зовите-меня-Памела это не понравилось, в свою очередь она не очень нравилась мне, так что это помогло уравновесить ситуацию. Моя жена не хотела, чтобы кто-то еще знал, что у нас проблемы, однако я подозреваю, что некоторые вполне могли это заметить. Большинство людей в состоянии увидеть надпись на стене, даже если не всегда способны прочитать, что там написано.

«Могут ли выходные вдали от дома действительно спасти брак?» Такой вопрос задала Амелия, когда Зовите-меня-Памела предложила это. Я точно так не считаю. Вот почему придумал для нас свой собственный план задолго до того, как согласился с ее. Но теперь мы здесь… поднимаемся по ступеням часовни… и я не знаю, смогу ли пройти через это.

— Ты уверена, что хочешь это сделать? — с сомнением уточняю я, притормаживая перед тем как зайти внутрь.

— Да. А что такое? — удивляется она, будто не слышит рычания собаки и завывания ветра.

— Не знаю. Что-то кажется мне неправильным…

— Это не ужастик, написанный одним из твоих любимых авторов, Адам. Это реальная жизнь. Возможно, просто ветер распахнул двери.

Она может говорить все, что ей заблагорассудиться, но раньше двери были не просто притворены. Они были заперты, и мы оба это знаем.

Мы оказываемся в помещении, которое богатые люди называют комнатой для обуви, и я ставлю сумки. Вокруг моих ног образуется лужа тающего снега. Пол, выложенный каменными плитами, выглядит старинным, а вдоль задней стены расположился встроенный шкаф в деревенском стиле, с деревянными ячейками, предназначенными для обуви. Есть также ряды крючков для пальто, все свободные. Мы не снимаем наши заснеженные ботинки и куртки. Отчасти потому, что здесь так же холодно, как и снаружи, но еще и, вероятно, из-за того, что пока неясно, останемся ли мы здесь.

Одна стена увешана зеркалами, маленькими, не больше моей ладони. Все они странных форм и размеров, в замысловатых металлических рамках, небрежно закрепленных с помощью ржавых гвоздей и простой бечевки. В них отражается, должно быть, пятьдесят пар наших лиц. Как если бы мы стали всеми предыдущими версиями самих себя, чтобы попытаться наладить наш брак, и собрались вместе, дабы посмотреть сверху вниз на то, какие мы теперь. Часть меня рада, что я не узнаю их. Не уверен, что мне понравилось бы увиденное.

Это не единственная интересная особенность дизайна интерьера. Два оленьих черепа и рога установлены в качестве трофеев на самой дальней побеленной стене; из отверстий, где когда-то были глаза животных, торчат четыре белых пера. Это немного странно, но моя жена присматривается повнимательнее и глядит зачарованно, словно посетила художественную галерею. В углу стоит старая церковная скамья, которая привлекает мое внимание. Она выглядит антикварной и покрыта пылью, ясно, что здесь уже очень давно никто не сидел. Судя по первому впечатлению, это явно не лучшее место в мире.

Я помню наши отношения с Амелией в самом начале. Тогда мы просто поладили — нам нравилась одна и та же еда, одни и те же книги, а секс оказался лучшим, чем у меня когда-либо был. Все, что я мог и не мог видеть в ней, было прекрасно. У нас нашлось достаточно много общего, и от жизни мы хотели одного и того же. Или, по крайней мере, я так думал. Сейчас она, похоже, хочет чего-то другого. Возможно, кого-то другого. Потому что я-то не изменился.

— Тебе не нужно рисовать в пыли, чтобы доказать свою точку зрения, — говорит Амелия. Я смотрю на маленькое, детское, улыбающееся личико на церковной скамье, на которое она указывает. Я и не заметил его раньше.

Я его не рисовал.

Большие деревянные наружные двери захлопываются за нами прежде, чем я успеваю возразить.

Мы оба оборачиваемся, но здесь нет никого, кроме нас. Кажется, что все здание дрожит, крошечные зеркала на стене слегка качаются на ржавых гвоздях, а собака скулит. Амелия смотрит на меня широко раскрытыми глазами, а ее рот складывается в идеальную букву «о». Мой разум пытается предложить рациональное объяснение, потому что это то, что ему всегда удается.

— Ты подумала, что двери распахнул ветер… Может быть, он их и захлопнул, — предполагаю я, и она кивает.

Женщина, на которой я женился более десяти лет назад, никогда бы в это не поверила. Но в наши дни моя жена слышит только то, что хочет услышать, и видит то, что хочет увидеть.


КАМЕНЬ
Слово года:
лимерентность — существительное.
Непроизвольное душевное состояние,
вызванное романтичным влечением к другому человеку
в сочетании с непреодолимой, навязчивой потребностью
получить взаимность в своих чувствах.


Октябрь 2007 года

Дорогой Адам!

Когда мы встретились, все случилось с первого взгляда. Я не слишком осознавала, что именно, но знаю, что ты почувствовал то же самое.

Наше необычное первое свидание состоялось в «Электрик Синема». Мы оба в одиночку пришли смотреть фильм, я по ошибке села на твое место, в результате мы разговорились и после сеанса ушли вместе. Все думали, что мы сумасшедшие и что наш бурный роман не продлится долго, но я всегда получала огромное удовлетворение, доказывая людям, что они ошибаются. Как и ты. Это одна из многих вещей, которые нас объединяют.

Признаюсь, что совместное проживание было не совсем таким, как я себе представляла. Труднее скрыть свою темную сторону сущность от того, с кем ты живешь, и ты лучше справлялся с этим, пока я просто приходила в гости. Я переименовала холл твоей квартиры в «Стори Стрит», потому что вдоль него выстроилось так много шатких стопок рукописей и книг, что, пробираясь по нему, нам приходилось осторожно обходить их. Знаю, что чтение и писательство — основная часть твоей жизни, но теперь, когда я тоже здесь живу, нам, возможно, придется поискать нечто большее, чем подвальную студию в старом таунхаусе в Ноттинг-Хилл. Как бы там ни было, я очень счастлива! Я привыкла играть вторую скрипку в нашем оркестре, и согласна, чтобы в этих отношениях нас всегда было трое: ты, я и твое творчество.

Именно оно стало причиной нашей первой большой ссоры, ты помнишь? Полагаю, мне следовало бы подумать, прежде чем рыться в ящиках твоего стола, но я всего лишь искала спички. Именно тогда я обнаружила рукопись «Камень-ножницы-бумага» с твоим именем, аккуратно напечатанным Times New Roman[5] на первой странице. В полном моем распоряжении была квартира и бутылка приличного вина, так что я прочитала все в тот же вечер. Глядя на выражение твоего лица, когда, вернувшись домой, ты обнаружил это, можно было подумать, что я сунула нос в твой дневник.

Хотя теперь, кажется, я понимаю. Эта рукопись была не просто непроданной историей; она напоминала брошенного ребенка. «Камень-ножницы-бумага» — твой первый сценарий, так и не попавший на экран. Ты общался с тремя продюсерами, двумя режиссерами и одним актером из списка «А». Ты потратил много лет на написание нескольких черновых вариантов, но сценарий так и не вышел за рамки разработки. Должно быть, неприятно, что о твоей любимой истории забыли, оставили умирать в ящике стола, но я уверена: это не навечно. С тех пор я официально стала твоим первым читателем — роль, которой я очень горжусь, — а твои тексты с каждым разом все лучше и лучше. Знаю, ты предпочел бы, чтобы в фильмы превратились твои собственные истории, но пока занимаешься чужими. Я все еще не совсем привыкла к тому количеству времени, которое ты тратишь на чтение этих романов, только потому что кто-то где-то решил, будто они могли бы сработать на экране. Но я наблюдала, как ты исчезаешь в книге, точно кролик в шляпе фокусника, и научилась принимать, что иногда ты немного зацикливаешься на себе не появляешься несколько дней.

К счастью, книги — еще один объединяющий нас фактор. Однако, думаю, будет справедливо заметить различия наших предпочтений. Тебе нравятся страшилки, триллеры и криминальные романы, которые мне совсем не по вкусу. Я всегда думала, что с самими людьми, пишущими мрачную и извращенную беллетристику, скорее всего, что-то серьезно не так. Я питаю слабость к хорошим любовным историям. Тем не менее я старалась с пониманием относиться к твоей работе, хотя порой бывало больно оттого, что ты с большим удовольствием проводишь время в мире фантазий, а не здесь, в реальном мире, со мной.

Думаю, именно поэтому я так расстроилась, когда ты заявил, что мы не можем завести собаку. С тех пор, как мы встретились, я только и делала, что поддерживала тебя и твою карьеру, но иногда меня беспокоит, что наше будущее, похоже, зависит только от тебя. Я знаю, что работать в «Приюте для собак Баттерси» не так гламурно, как быть сценаристом, однако мне нравится моя работа, она делает меня счастливой. Твои аргументы против собаки были рациональными (как обычно). Квартира до смешного маленькая, и мы оба подолгу отсутствуем, хотя я всегда говорила, что могу брать собаку с собой в офис. В конце концов, ты же приносишь свои рукописи домой.

Я вижу брошенных собак каждый день, но этот был каким-то особенным. Как только я увидела прелестный комочек черного меха, сразу поняла — он тот самый! Каким надо быть монстром, чтобы сунуть крошечного лабрадора в коробку из-под обуви и бросить его в мусорный бак, оставив там умирать?! Ветеринар определил, что ему не больше шести недель, и ярость, которую я испытала, была всепоглощающей. Я знаю, каково это — быть брошенным кем-то, кто должен любить тебя. Нет ничего хуже.

Я хотела принести щенка домой на следующий же день, но ты сказал «нет», и впервые с тех пор, как мы встретились, мое сердце было разбито. Я надеялась, что у меня еще будет время переубедить тебя, однако утром один из администраторов «Баттерси» вошел в мой офис и сообщил, что кто-то пришел забрать песика. Моя работа — оценивать всех потенциальных владельцев домашних животных, поэтому, идя по коридору на встречу с ними, я втайне надеялась, что они окажутся неподходящими. Ни одно животное, благодаря моему контролю, не может попасть в дом, где его не будут по-настоящему любить.

Первое, что я увидела, войдя в приемную, был лабрадор. Совсем один, он сидел на холодном каменном полу. Казался просто крошечным черным пятнышком. Потом я заметила на нем маленький красный ошейник и серебряную именную бирку в форме косточки. В этом не было никакого смысла. Я еще даже не познакомилась с потенциальными владельцами, посему они не имели права вести себя так, словно собака уже принадлежит им. Я подняла щенка, чтобы поближе рассмотреть надпись на блестящем металле:



ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ?

Я чуть не уронила его.

Не знаю, что отразилось на моем лице, когда ты появился из-за двери. Однако помню, что плакала. Помню, что половина моих сослуживцев через смотровое окно наблюдали за нами, со слезами на глазах и широко улыбаясь. Все были в курсе, кроме меня! Кто мог подумать, что ты так хорошо умеешь хранить секреты?!

Прости, что не ответила «да» мгновенно. Полагаю, я испытала шок, когда ты опустился на одно колено. А увидев обручальное кольцо с сапфиром, принадлежавшее твоей матери, не смогла справиться с захлестнувшей меня волной эмоций. И поскольку все уставились на нас, я почувствовала себя совершенно ошеломленной.

— Вероятно, лучше всего принимать важные жизненные решения с помощью игры «камень-ножницы-бумага», — пошутила я, потому что верила в твое творчество так же сильно, как и в нас, и не думаю, что мы должны когда-либо отказываться от того или другого.

Ты улыбнулся.

— Итак, просто чтобы уточнить: если я проиграю, это будет «да»?

Я кивнула и сжала кулак.

Мои ножницы разрезали твою бумагу, как это происходит всегда, когда мы играем в эту игру, так что на самом деле особого риска не было. Всякий раз, если я в чем-то выигрываю, тебе нравится думать, что ты позволяешь мне это.

Первые несколько месяцев наших отношений я смеялась над тобой из-за того, что ты употребляешь слишком много длинных слов, а ты дразнил меня в ответ — за то, что я не знала их значения.

— Не понимаю, что это: лимерентность или любовь, — вот что ты сказал после того, как поцеловал меня в первый раз. Вернувшись домой, я была вынуждена посмотреть значение этого слова. Странные вещи, которые ты иногда произносил, наряду с неравенством нашего словарного запаса положили начало нашей традиции: «слова дня» перед сном. Твои примеры часто оказывались лучше моих, потому что я тоже иногда позволяю тебе выигрывать. Возможно, мы могли бы уже играть в «слова года»? В этом году должно быть «лимерентность», я все еще питаю к нему слабость.

Знаю, ты считаешь, что слова важны. И это имеет смысл, учитывая выбранную тобой профессию. Однако совсем недавно я осознала, что слова — это просто набор букв, расположенных в определенном порядке, чаще всего на том языке, который нам дали при рождении. В наши дни люди небрежно относятся к тому, что говорят. Они кидают фразы в текстовом сообщении или твите, они пишут их, притворяются, что читают их, искажают, неправильно цитируют, лгут с их помощью, без них и о них. Они крадут их, а потом выбрасывают. Хуже всего то, что они забывают о них. Слова имеют ценность только в том случае, если мы помним, как почувствовать, что они означают. Мы ведь не забудем, правда? Мне нравится думать, что то, что у нас есть, — это больше, чем просто набор букв.

Я рада, что нашла твой секретный сценарий, спрятанный в столе, и понимаю, почему он значит для тебя больше, чем все остальные. Читая «Камень-ножницы-бумага», я ощутила возможность заглянуть в твою душу, в ту часть тебя, которую ты не был готов показать мне, но мы не должны хранить секреты друг от друга или от самих себя. Придуманная тобой мрачная и запутанная любовная история о мужчине, который в каждую годовщину свадьбы пишет письмо своей жене (даже после ее смерти), вдохновила меня сделать то же самое. Для тебя. Раз в год. Еще не знаю, поделюсь ли я с тобой этими письмами, но, может быть, однажды наши дети смогут прочитать, как мы создали нашу собственную историю любви и жили долго и счастливо.

Твоя будущая жена. ХХ[6]

Адам

Это я захлопнул двери часовни. Я не собирался делать это с силой и не представлял, что выйдет так громко. Сам не понимаю, почему я просто не признался, вместо того чтобы обвинять ветер. Возможно, просто устал от того, что моя жена отчитывает меня каждые пять минут.

В комнате для обуви есть еще одна дверь, прямо по центру стены с миниатюрными зеркалами. Боб принимается царапать ее, оставляя следы на дереве. Это еще одно действие, наряду с рычанием, которых раньше за ним не замечалось.

Я колеблюсь, прежде чем повернуть ручку, и, сделав это, обнаруживаю длинный темный коридор. Кажется, что звук наших шагов по каменному полу эхом отражается от белых стен, пока мы втроем направляемся к следующей двери, вырисовывающейся вдалеке. Пока мы идем, единственное, что я вижу, — это темнота. Но как только мои пальцы нащупывают выключатель, выясняется, что мы находимся в самой обычной на вид кухне. Она огромна, однако все равно выглядит уютно и по-домашнему. Если бы не сводчатый потолок, выступающие балки и витражи, вы бы никогда не догадались, что это помещение когда-то было частью часовни.

Центральное место занимает большая AGA кремового цвета, по обе стороны от которой расположены дорогие на вид шкафы. Посреди помещения стоит солидный деревянный стол, окруженный отреставрированными церковными скамьями. Кухня словно сошла с картинки в журнале, если исключить толстый слой пыли, покрывающий каждую поверхность.[7]

Что-то на столе привлекает мое внимание. Я подхожу на шаг ближе и вижу, что это напечатанная на машинке записка, адресованная нам.


Дорогие Амелия, Адам и Боб!
Пожалуйста, чувствуйте себя как дома.
В конце лестничной площадки для вас приготовлена спальня. В морозилке есть еда, в склепе — вино, а в поленнице на заднем дворе вы найдете дополнительные дрова, если они понадобятся.
Мы надеемся, что вам у нас понравится.


— Что ж, по крайней мере, мы знаем, что находимся в нужном месте, — произносит Амелия, крутя обручальное кольцо на пальце. Она всегда это делает, когда нервничает. Одна из тех маленьких привычек, которые я раньше находил милыми.

— Кто такие эти «мы» в записке? — любопытствую я.

— Что?

— «Мы надеемся, что вам у нас понравится». Ты сказала, что выиграла этот уикенд в лотерею, но не уточнила кому принадлежит это место.

— Не знаю… Я просто получила электронное письмо, в котором говорилось, что я выиграла.

— От кого?

Амелия пожимает плечами.

— От человека, который следит тут за порядком. Мне прислали инструкции и фотографию этого места с озером Блэкуотер на заднем плане. Вид потрясающий! Не могу дождаться, когда ты увидишь это при дневном свете…

— Допустим. И как ее звали?

Она снова пожимает плечами.

— Понятия не имею. С чего ты вообще взял, что это женщина? Если ты никогда этого не делаешь, это еще не значит, что мужчины не способны убираться.

Я игнорирую ее ироничное замечание, потому что давно понял — так удобнее, однако даже моя жена не может отрицать, что во всем происходящем есть нечто довольно странное.

— Мы уже здесь, — замечает она, обнимая меня. Объятия кажутся неловкими, словно мы давно не практиковались. — Давай попробуем извлечь максимум пользы. Это всего на пару ночей, и это будет одна из тех забавных историй, которые мы потом сможем рассказать нашим друзьям.

Я не могу видеть эмоции на лицах, но Амелия может, поэтому я стараюсь сохранить нейтралитет и не продемонстрировать, что на самом деле у нас больше нет друзей. Общих. Наш круг общения сузился. У нее своя жизнь, а у меня своя.

Мы исследуем остальную часть первого этажа, который в основном состоит из двух огромных комнат: кухни и гостиной, больше напоминающей библиотеку. Изготовленные на заказ деревянные книжные шкафы занимают стены от пола до потолка (если не считать редких витражей), и все полки забиты книгами. Они аккуратно расставлены и даже сочетаются по цвету: вероятно, это сделал тот, у кого было слишком много свободного времени.

В центре комнаты уходит вверх замысловато оформленная деревянная винтовая лестница. Напротив огромный каменный камин, почерневший от копоти и времени и достаточно большой, чтобы в нем буквально можно было сидеть. Уже приготовлена бумага, растопка и поленья, рядом лежит коробок спичек. Я сразу же развожу огонь — в доме холодно, и мы замерзли. Амелия берет у меня из рук спички и зажигает церковные свечи на готической каминной полке, и те, которые она находит в ураганных фонарях, разбросанных по комнате. Теперь помещение выглядит и ощущается намного уютнее.

Неровный каменный пол, который, должно быть, не изменился с тех пор, когда часовня еще была часовней, покрыт старинными коврами. А на двух потертых клетчатых диванах по обе стороны от камина явно любили посидеть. На поверхности и на подушках видны вмятины, словно кто-то встал с них за несколько мгновений до нашего приезда.

Как только я начинаю расслабляться, раздается скрежет и жуткий стук в одно из окон. Боб лает, а мое сердце начинает биться немного быстрее, когда я вижу то, что выглядит как рука скелета, стучащая по стеклу. Но это всего лишь дерево. Снаружи ветер размашисто толкает в сторону здания его голые, похожие на кости ветви.

— Почему бы тебе не включить какую-нибудь музыку? Может быть, мы сможем заглушить шум бури? — предлагает Амелия, и я послушно нахожу сумку, в которую упаковал дорожные колонки. У меня на телефоне гораздо лучший выбор музыки, чем у нее, но тут я вспоминаю, что не обнаружил свой гаджет в машине. Я оборачиваюсь на жену, размышляя, не проверка ли это.

— У меня нет с собой мобильного, — произношу я, отчаянно желая увидеть выражение ее лица.

Я не люблю говорить о слепоте на лица, даже с ней. То, что определяет нас, редко бывает нашим выбором. Порой, когда я смотрю на других людей, их черты напоминают разводы на картине Ван Гога.

— Мне кажется, что даже хирургу было бы трудно отделить тебя от твоего телефона. Вероятно, это скрытое благословение, что ты по ошибке оставил его дома. У меня есть несколько альбомов, которые тебе нравятся, а то, что ты сделаешь перерыв и не будешь целый день пялиться в экран, пойдет тебе на пользу, — заявляет она.

Но это плохой и неправильный ответ.

Я видел сегодня утром, как она вынула мой мобильный из бардачка, прежде чем мы уехали. Я всегда кладу его туда в дальних поездках — меня тошнит, когда я смотрю на экраны в машинах или такси, — и она это знает. Я наблюдал, как она достала его и унесла обратно в дом. Потом по дороге сюда она лгала об этом, а я просто слушал.

Будучи женатым так долго, я уверен: глупо надеяться, что у моей жены нет каких-то секретов, поскольку у меня они, конечно же, есть. Однако еще никогда она так себя не вела. Мне не нужно видеть ее лицо, чтобы понять, когда она говорит мне неправду. Несложно почувствовать, когда кто-то, кого вы любите, лжет. Чего я пока не знаю, так это почему.

Амелия

Я наблюдаю за Адамом, пока он добавляет в огонь еще одно полено. Он ведет себя еще более странно, чем обычно, и выглядит усталым. Боб, растянувшийся на ковре, кажется, тоже не впечатлен. Они оба склонны к раздражительности, когда голодны. У нас много собачьего корма (Адам всегда говорит, что я забочусь о собаке лучше, чем о нем), который не помогает решить проблему с нашей едой. Мне следовало взять с собой в дорогу не только печенье и закуски. Магазин, у которого я намеревалась остановиться, из-за шторма закрылся рано, а мой запасной план поужинать в «Блэкуотер Инн» потерпел грандиозный провал — бесхозный паб выглядел так, словно его забросили много лет назад.

— В записке на кухне говорилось что-то про морозилку, в которой есть еда. Почему бы нам не посмотреть, что там можно найти? — предлагаю я и, не дожидаясь ответа, направляюсь на кухню.

Шкафы пусты, и никакой морозилки нет.

Холодильник тоже пуст и даже не подключен к розетке. Есть кофемашина, но не видно ни кофе, ни чая. Здесь даже нет кастрюль и сковородок. Я нахожу тарелки, миски, бокалы для вина, ножи и вилки — по две штуки. Здание такое большое, что кажется странным иметь только по паре этих предметов.

Я слышу, как в соседней комнате возится Адам. Он включил один из альбомов, которые мы любили слушать, когда только встретились, и я чувствую, что немного смягчаюсь. Та версия нас была чудесной. Порой мой муж напоминает мне бродячих собак, которых я вижу на работе — тех, кого нужно защитить от реального мира. Вероятно, именно поэтому он проводит так много времени, исчезая в историях. Вера в кого-то — это один из величайших даров, которые вы можете ему дать, это бесплатно, а результаты могут стать бесценными. Я стараюсь применять это правило — как в личной жизни, так и на работе.

На прошлой неделе в «Баттерси» я проводила собеседование с тремя потенциальными владельцами кокапу по кличке Берти. Первой оказалась блондинка лет сорока с небольшим. Обустроенный дом, хорошая работа, на бумаге все отлично. Значительно лучше, чем при личной встрече. Донна, одетая в розовый спортивный костюм в стиле «бабл гам», опоздала, но уселась в моем маленьком кабинете без малейшего намека на извинения, беспрестанно тыча в телефон накладным ногтем в тон костюма.

— Это займет много времени? У меня свидание, — проворковала она, едва поднимая глаза от экрана.

— Что ж, мы всегда рады познакомиться с потенциальными владельцами. Мне интересно, можете ли вы рассказать, что такого было в Берти, что заставило вас заинтересоваться им?

Ее лицо вытянулось, будто я попросила ее решить сложное уравнение.

— Берти? — Она надула губы.

— Собака…

Она хихикнула.

— Конечно, извините, я собираюсь сменить ее имя на Лола, как только привезу домой. Теперь у каждого есть кокапу, не так ли? Я вижу их по всей «инсте».

— Мы не рекомендуем менять кличку собаки, когда она уже немного подросла, Донна. А Берти — мальчик. Изменить его имя на Лола — все равно что называть вас Фредом. Как только мы пообщаемся, я познакомлю вас с Берти и посмотрю, как вы двое поладите. Но, боюсь, сегодня вы не сможете забрать его домой. Процесс состоит из нескольких этапов. Чтобы мы могли быть уверены, что это правильное решение.

— Уверена, что со мной все будет прекрасно.

— Правильное в отношении собаки.

— Но… Я уже купила подходящие наряды.

— Наряды?

— Да, с «eBay». Костюмы охотников за привидениями. Один для меня и мини-собачья версия для Лолы. Моим подписчикам в «Инстаграме» это понравится! Он, кстати, умеет делать трюки?

Я отклонила заявление Донны. Я отказала следующим двум претендентам, тоже пришедшим повидаться с Берти, хотя один пригрозил «поговорить с моим менеджером», а другой назвал меня занудой. Но в мое дежурство никто не отправится в дом, где его не будут любить по-настоящему.

Существует столько же разновидностей разбитых сердец, сколько и любви, но опасения всегда одни и те же, и мне не стыдно признаться, что сейчас мне страшно. Думаю, возможно, настоящая причина, по которой я так боюсь потерять — или покинуть — своего мужа, заключается в том, что у меня больше никого нет. Я вообще не представляла, каково это — иметь настоящую семью, и мне всегда лучше удавалось заводить знакомства, нежели друзей. В тех редких случаях, когда я чувствую, что нашла того, кому могу доверять, я вцепляюсь в него. Крепко. Но мое суждение может оказаться ошибочным. В моей жизни попадались люди, от которых мне нужно было не просто уйти — мне следовало бежать.

Я никогда не встречалась со своими родителями. Мне известно, что мой отец любил старые машины, возможно, поэтому я тоже их люблю и не могу расстаться со своим древним «Моррис Минор», несмотря на постоянные жалобы Адама. Мне трудно доверять новым вещам, местам или людям. Мой отец поменял свой винтажный «Эмджи Миджет» на совершенно новую семейную машину незадолго до моего рождения. Новое не всегда означает лучшее. По пути в больницу, когда у моей мамы начались роды, отказали тормоза, и в машину родителей с водительской стороны врезался грузовик. Они оба погибли мгновенно. Доктор, который по счастливой случайности проезжал мимо в другом направлении, каким-то образом вытащил меня на свет на дорожной обочине. Он назвал меня чудо-малышкой и дал мне имя — Амелия, из-за своей одержимости женщиной-авиатором. Ей нравилось летать. А я перелетала из одной приемной семьи в другую, пока мне не исполнилось восемнадцать.[8][9]

— Могу предположить, что люди останавливаются здесь не слишком часто. Тут ужасно холодно, и все покрыто пылью, — говорит Адам, появляясь позади меня и заставляя меня подпрыгнуть. — Прости, не хотел тебя напугать…

Он хотел этого!

— Я не испугалась…

На самом деле, испугалась.

— Я просто устала с дороги и не могу найти ничего съестного.

— Ты пытался проникнуть сюда? — интересуется он, направляясь к арочной двери в углу кухни.

— Да, но она заперта, — отвечаю я, не поднимая глаз. Адам всегда думает, что знает все лучше меня.

— Возможно, просто ручка немного жесткая, — произносит он, когда дверь со скрипом открывается.

Он щелкает выключателем, и, догнав его, я вижу нечто похожее на кладовую. Но полки заполнены инструментами, а не едой. У дальней стены аккуратно сложены коробки с гвоздями и шурупами, гайками и болтами, гаечными ключами и молотками разного размера, а также набор пил и топоров. Есть также странно выглядящие неизвестные мне небольшие инструменты, похожие на миниатюрные стамески, изогнутые ножи и круглые лезвия с соответствующими деревянными ручками. Сырое, темное помещение освещается единственной лампочкой, свисающей с потолка. В ее свете с трудом можно разглядеть предметы на полу, однако невозможно не заметить крупный морозильный шкаф в углу комнаты. Он огромен — подобные стоят в супермаркетах, — и по жужжащему звуку, который он издает, я догадываюсь, что, в отличие от холодильника, он к сети подключен.

Я колеблюсь, прежде чем поднять крышку, но беспокоиться не о чем.

Этот шкаф заполнен упаковками, выглядящими, как замороженные блюда домашнего приготовления. Каждый контейнер из фольги и картонные крышки тщательно промаркированы от руки замысловатым почерком. Здесь, должно быть, больше сотни обедов, порции рассчитаны на одного, но выбор довольно широк: лазанья, спагетти болоньезе, ростбиф, мясной пирог, «жаба в норке».[10]

— Цыпленок карри? — предлагаю я.

— Звучит хорошо. Теперь нам просто нужно немного вина. К счастью, мне кажется, я нашел склеп, — сообщает Адам.

Среди многочисленных инструментов он обнаружил фонарик и освещает им каменный пол. Только тогда я понимаю, что некоторые гигантские плиты, на которых мы стоим, — это старые надгробия. Выгравированные на них имена стерлись от долгих лет хождения по ним.

— Здесь, внизу. — Адам направляет луч на древний на вид деревянный люк.

Я дрожу, и не только потому, что в этом помещении невероятно холодно.


Бумага
Слово года:
Фортели — существительное во множественном числе.
Тайная или нечестная деятельность, или манипулирование.
Глупое или высокомерное поведение; пакость.


28 февраля 2009 года — наша первая годовщина

Дорогой Адам!

Сегодня первая годовщина нашей свадьбы! Как я и обещала, пишу тебе свое ежегодное секретное послание, совсем как герой твоего любимого сценария. Я убеждена, что однажды «Камень-ножницы-бумага» станет большим хитом в Голливуде, и даже если я никогда не позволю тебе прочитать эти письма, мне все равно нравится идея, что, став старше, мы сможем, благодаря им, оглянуться назад на подлинную историю о нас с тобой.

Последние двенадцать месяцев стали настоящими американскими горками. Пожениться в високосный день было моей идеей, отправиться в Шотландию в наш медовый месяц — твоей. Если и есть на свете уголок красивее, то мне еще предстоит его найти. Надеюсь, что мы будем часто бывать там. Меня повысили на работе, а тебя попросили написать современную адаптацию «Рождественской песни» для Би-би-си. Знаю, это не то, чем ты на самом деле хочешь заниматься, но комиссионные принесли утешение. После двух неудачных «пилотов» твоя писательская работа застопорилась. Ты твердил, что это случается со всеми, но, очевидно, никогда не думал, что подобное произойдет с тобой.[11]

Я пыталась помочь — штудировала книги о писательстве и сценариях, училась рассказывать истории. Ты всегда просил меня прочитать то, что написал. Мне нравится чувствовать себя частью процесса, и помимо того, что я твой первый читатель, я стала редактировать некоторые твои работы. Буквально несколько заметок в рукописи тут и там, которые ты часто, в основном, иногда, похоже, ценишь. Мне просто хотелось сделать чуть больше, быть полезной. Я верю в тебя и твои истории.

Вопреки мнению людей, быть замужем за сценаристом не слишком гламурно, также как и жить в однокомнатной квартире в Ноттинг-Хилл. Наш утренний распорядок как мужа и жены почти всегда одинаков. Если это обычный день, ты целуешь меня в щеку, встаешь, надеваешь халат, готовишь кофе и тосты, а затем садишься за свой крошечный письменный стол в углу студии, чтобы начать работу. Похоже, она заключается в том, чтобы проводить много времени в мечтах, уставившись в свой ноутбук и время от времени постукивать по клавиатуре. Тебе нравится начинать рано, однако это чаще всего не мешает тебе продолжать писать до поздней ночи. Иногда кажется, что ты останавливаешься только для того, чтобы поспать или поесть. Но я не против. Я поняла, что у тебя низкий порог скуки и что работа — твое любимое лекарство.

Будь это привычное утро, я бы погладила свою униформу прямо на кровати — у нас нет гладильной доски, потому что ее некуда поставить и в ней нет реальной необходимости. Затем я бы оделась, пока ткань еще теплая. Перелила бы немного от оставшегося кофе в свою фляжку, схватила Боба и запрыгнула в свою старую машину. «Приют для собак Баттерси» открыт для вас и ваших питомцев каждый будний день.

Но это был не рядовой день.

Это была наша первая годовщина, это были выходные, и, проснувшись, я прочитала кое-что очень захватывающее.

— Он мертв!

— Кто мертв? — уточнил ты, протирая сонные глаза.

Твой голос звучал на октаву ниже обычного, как это всегда случается после изрядного количества красного вина, выпитого накануне вечером. Ты начал пить больше, чем раньше, и дешевый алкоголь, похоже, только подливает масла в огонь ночного писательства, в котором ты сейчас погряз. Но мы не можем позволить себе хорошие вещи. Бюджет, на который мы существуем, выглядит слегка потрепанным, и это не дает покоя нам обоим.

Я поднесла свой телефон прямо к твоему лицу, чтобы ты мог прочитать заголовок.

— Генри Винтер.

— Генри Винтер умер? — переспросил ты, садясь и уделяя мне все свое внимание.

Я знала, что Генри Винтер твой любимый автор, ты достаточно часто говорил о нем и его книгах и о том, как бы тебе хотелось увидеть их на экране. Пожилой писатель известен тем, что неизвестен, он редко дает интервью и выглядит неизменно уже более двадцати лет: неулыбчивый старик с отросшей копной седых волос и самыми голубыми глазами, которые я когда-либо видела. На редких фотографиях в Интернете он всегда в твидовом пиджаке и галстуке-бабочке. Я думаю, это маскировка: личность, за которой он прячется. Я не разделяю твоего энтузиазма по поводу этого человека или его работ, но это не меняет того факта, что он один из самых успешных авторов всех времен. Более ста миллионов экземпляров его детективов об убийствах и жутких триллеров было продано по всему миру, и в литературном сообществе он считается гигантом. Хотя и недружелюбным.

— Нет, Генри Винтер жив и здоров. — Я подавила желание добавить «к сожалению». — Этот человек доживет до ста лет. Мертв его агент.

Я ждала и надеялась на определенную реакцию, однако ты просто зевнул.

— И зачем ты разбудила меня?! — пробурчал ты, закрывая глаза и зарываясь обратно под одеяло.

Твои тридцать тебе идут. С годами ты все привлекательней.

— Ты знаешь зачем, — проговорила я.

Ты перестал притворяться, что не понимаешь, но покачал головой.

— Он никогда не соглашался ни на одну телевизионную или киноэкранизацию своих книг. Никогда. Смерть его агента ничего не изменит, и даже если это произойдет, Генри Винтер ни за что не согласится, чтобы я написал сценарий по его произведению, потому что он всю жизнь говорил «нет» всем остальным.

— Что ж, уверена, что с подобным отношением у тебя нет ни единого шанса. Но в связи с удалением из игры привратника — разве не стоит попытаться? Может быть, именно агенту не нравилась эта идея? Некоторые авторы делают все, что велят агенты. Только представь, если бы Винтер сказал «да».

Из-за того, что твои волосы падали на глаза (ты всегда был слишком занят писательством, чтобы посещать парикмахеров), мне не было видно твоих эмоций. Но это и не требовалось. Мы оба знали, что, уговори ты Генри Винтера позволить тебе адаптировать один из его романов, это поменяет в твоей карьере все.

— Мне кажется, тебе следует попросить своего агента договориться о встрече, — продолжала я.

— Я ему надоел. Я не приношу ему достаточно денег.

— Это неправда. Писательство — дело капризное, но ты сценарист, получивший премию Bafta…

— Премия Bafta была много лет назад…

— …с резюме, в котором россыпь звездных имен…

— С тех пор я не был номинирован ни на одну премию…

— …и чередой успешных адаптаций. Что в этом плохого?

— Что в этом хорошего? Кроме того, если агент Генри Винтера только что умер, бедняга, вероятно, скорбит. Это было бы неуместно.

— Как и не заплатить арендную плату за этот месяц.

Твоя наивность в отношении некоторых писателей, которыми ты восхищаешься, ставит меня в тупик. Ты, один из самых умных людей, которых я когда-либо встречала, тем не менее слишком легковерен, смотришь на всех этих авторов сквозь розовые очки. Способность написать хорошую книгу не делает человека хорошим автоматически.