— Хорошая идея. Я уберу тарелки и принесу бутылку.

Я не знаю, почему он оставил ее на кухне, если хотел еще, но не возражаю сходить за ней. Это самый интимный момент из всех, что случался между нами за последние месяцы. Музыка смолкла, и я слышу, как ветер свистит во всех трещинах и щелях, которые он может найти в стенах часовни. Каменный пол такой холодный, что, кажется, щиплет мои ступни сквозь носки. Я спешу вернуться в тепло гостиной, но что-то в витражах привлекает мое внимание. Приглядевшись, понимаю, что они действительно очень необычные. Здесь нет религиозных сцен, только череда разноцветных лиц.

Я застываю, когда одно из них начинает шевелиться.

И тогда я визжу, потому что белое лицо в окне — настоящее. Кто-то стоит снаружи и смотрит прямо на меня.

Адам

— Что случилось? — спрашиваю я, вбегая на кухню.

Я услышал, как что-то разбилось, прежде чем Амелия начала кричать, и теперь вижу, что она уронила бутылку красного вина. По всему каменному полу валяются осколки стекла, и я хватаю Боба за ошейник, чтобы он не наступил на них.

— Что случилось? Ты в порядке?

— Нет. Снаружи кто-то есть!

— Что? Где?

— Окно, — бормочет она, тыча пальцем.

Я подхожу к нему и вглядываюсь в темноту.

— Ничего не вижу…

— Наверное, они ушли. Убежали, как только я закричала, — предполагает она и начинает собирать осколки.

— Я выйду на улицу, посмотрю.

— Нет! Ты с ума сошел?! Мы в такой глуши, неизвестно, кто там может оказаться! Черт!

Она порезала палец об острый осколок бутылки, и от вида крови меня тошнит. Я могу писать о всевозможных ужасных вещах для экрана, но, когда дело доходит до реальной жизни, я слабак.

— Вот, — говорю я, протягивая ей чистый носовой платок.

Я обнимаю Амелию и привлекаю к себе, достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее волос. Знакомый аромат шампуня пробуждает воспоминания о более счастливых временах. Я не могу видеть, очаровательно ли лицо, но мне всегда казалось, что у меня есть чутье на внутреннюю красоту. Думая о той ночи, когда мы впервые встретились, я до сих пор могу вспомнить все до мельчайших подробностей, как я хотел, нуждался в том, чтобы узнать ее лучше. Я всегда доверял своей интуиции, когда дело касалось людей, и я редко ошибаюсь. Могу сказать, хорош человек или плох, в течение пары минут после встречи с ним, и время и жизнь, как правило, доказывают мою правоту. Почти всегда.

— Я уберу, — говорю я, отступаю и нахожу совок и щетку в первом же шкафу, который открываю.

— Как ты узнал, что все это находится там? — изумляется она, и я не сразу нахожусь, что ответить.

— Удачная догадка, полагаю. Ты в порядке? Тебе нужен твой ингалятор?

У Амелии астма, и порой самые странные вещи могут спровоцировать приступ. Однажды она несколько месяцев глазела на розовое пальто в витрине магазина. Откладывала деньги со своей зарплаты, чтобы накопить на него. Купила, надела один раз, а на следующий день его цену снизили до половины, и у нее буквально случился припадок. Амелия всегда считала копейки, хотя в этом больше не было необходимости.

— Я действительно хотела, чтобы этот уик-энд прошел идеально, — растерянно произносит она, словно вот-вот расплачется. — Но уже есть ощущение, что все идет не по плану…

— Слушай, это место немного жутковато, мы выпили по глотку вина, и оба устали. Как ты думаешь, может быть, тебе это померещилось?

— Нет! Мне не показалось! Там. Было. Лицо. В окне снаружи. И смотрело прямо на меня.

— Ладно, прости! — говорю я, выбрасывая осколки стекла в мусорное ведро. — Как оно выглядело?

— Как лицо!

— Мужчина? Женщина?

— Не знаю, все произошло слишком быстро… Я же сказала тебе: как только я закричала, оно исчезло.

— Может, это был таинственный человек, что приглядывает за домом? Экономка? — хмыкаю я, и Амелия пристально смотрит на меня, но не отвечает. — Что?

— Может, нам следует позвонить этой экономке и сказать, что кто-то слоняется снаружи?

— И как ты думаешь, что она предпримет? — саркастически интересуюсь я, но Амелия не слушает и уже ищет свой телефон.

— Ну отлично! — разочарованно произносит она, найдя его.

— Что, нет сигнала?

— Ни одной черточки.

Бобу, по-видимому, наскучил наш обмен репликами, он выходит из кухни и направляется по коридору к комнате для обуви. Мы замечаем, что он ушел, только когда он начинает рычать на старые деревянные двери часовни, оскалив зубы и ощетинившись. Уже в третий раз с тех пор, как мы приехали, наш старый пес делает что-то совершенно ему несвойственное.

— Ну вот. Я выйду на улицу и все осмотрю, — решаю я, натягивая пальто.

— Пожалуйста, не ходи туда, — шепчет Амелия, словно кто-то может нас услышать.

— Не глупи! — отвечаю я ей, прикрепляя поводок собаки к его ошейнику. — У меня для защиты есть Боб. Не так ли, мальчик?

Услышав свое имя, Боб перестает рычать и виляет хвостом.

— Боб — худшая сторожевая собака в мире, он боится перьев! — пылко возражает она.

— Да, но они-то этого не знают. Если там кто-то есть, я напугаю их, и мы сможем открыть еще одну бутылку вина.

Снег врывается внутрь, как только я открываю двери, и порыв холода выбивает воздух из моих легких. Боб приходит в неистовство, рычит, лает и натягивает поводок так сильно, что я с трудом удерживаю его. Вокруг чернота, и поначалу вообще трудно что-либо рассмотреть, но вскоре, вглядевшись в темноту, я с ужасом осознаю, почему собака так возбуждена. Прямо снаружи, не более чем в нескольких футах впереди, на нас смотрят несколько пар глаз.


Кожа
Слово года:
библиоклепт — существительное.
Человек, который крадет истории.
Книжный вор.


28 февраля 2011 года — наша третья годовщина

Дорогой Адам!

Я подозреваю, что большинство пар празднуют годовщины только вдвоем — возможно, заказав уединенный столик в особом ресторане, — но не мы с тобой. И не в этом году. Сегодняшний вечер мы провели с несколькими сотнями незнакомцев, и казалось, что все взгляды прикованы к нам.

До сих пор я не знала никого, кто ненавидел бы вечеринки так сильно, как ты, и все же в последнее время ты, кажется, ходишь на них постоянно. Не утверждаю, что ты асоциален, и понимаю, почему ты их так боишься. Собрания более чем из нескольких человек становятся проблемой, когда ты не способен узнать ни одного лица. Так что шикарная вечеринка кинематографистов на Тауэрском мосту с сотнями претенциозных людей, которые уверены, что ты знаешь, кто они, скорее похожа на прогулку с завязанными глазами по минному полю.

— Пожалуйста, проходите прямо, мистер Райт, — широко улыбаясь, промурлыкала стоявшая у двери женщина с планшетом.

Я наблюдала, как она тщательно проверяла имена других гостей в своем списке с цветовой кодировкой, но с тобой в этом не было необходимости. Все теперь знают, кто ты: новичок, ставший своим. Те, кто пишет сценарии, чаще всего смеются последними. Никто из этих людей не удостаивал тебя и взглядом, когда тебе не везло, но благодаря фильму-блокбастеру — спасибо роману Генри Винтера — все они стремятся быть твоими лучшими друзьями. Пока.

Причина, по которой ты начал брать меня на большие вечеринки, мероприятия и церемонии награждения, заключалась в том, что я могла шепотом сообщить, кто те люди, которые подходят к нам, и тем самым избавить тебя от смущения, если ты не узнаешь того, кого должен был бы узнать. Не то что бы я возражала. Мне даже понравилось — в отличие от тебя. Это забавно — время от времени наряжаться, делать прическу и снова носить высокие каблуки. В таких вещах нет особой необходимости, когда ты целый день работаешь с собаками.

Теперь мы ведем светскую жизнь. Слушая в течение нескольких лет твои рассказы о продюсерах, директорах, режиссерах, актерах и авторах, я уже представляла себе их лица. А теперь знаю, как все они выглядят в реальной жизни, и мы проводим вечера, похожие на этот, общаясь с людьми из твоего мира. У меня с ними не слишком много общего, но мне достаточно легко говорить о книгах, фильмах и телевизионных драмах — все любят хорошую историю.

Я с нетерпением ждала возможности впервые побывать внутри Тауэрского моста, а обещанные бесплатное шампанское и шикарные закуски, приготовленные шеф-поваром, отмеченным звездой Мишлен, по-прежнему доставляют мне огромное удовольствие. Но заметив имя Генри Винтера в списке гостей, я испугалась заходить внутрь. С этого момента стало очевидно, что настоящая причина, по которой мы проводим нашу годовщину с незнакомыми людьми, заключается в том, что ты надеялся наткнуться на Генри и убедить его дать тебе еще одну книгу. Ты уже дважды спрашивал его. Я говорила тебе, что не стоит просить, но ты всегда думаешь, что знаешь лучше, и не слушаешь. Писательство — это трудный способ зарабатывать на легкую жизнь.

Когда мы подошли, Тауэрский мост светился на фоне ночного лондонского неба. Мероприятие было в самом разгаре, глухие звуки музыки и смеха наверху соперничали с тихим плеском темной Темзы внизу. Как только лифт выплюнул нас на верхнем этаже, я сразу поняла, что вечер обещает быть интересным. Помещение оказалось меньше, чем я себе представляла: вот уж не думала, что это будет просто длинный коридор, битком набитый киношными персонажами! Мимо протиснулся официант, держа поднос с шампанским, и я с радостью разгрузила его на два бокала. Сделав на всякий случай в то утро тест на беременность, я знала, что нет никаких причин не пить. Я перестала ежемесячно сообщать тебе плохие новости, а ты перестал спрашивать.

— С годовщиной, — прошептал ты, и мы чокнулись бокалами, прежде чем ты сделал глоток.

Я уже осушила свой наполовину. Я нахожу, что алкоголь помогает заглушить мою социальную тревогу, которую я до сих пор каждый раз испытываю, посещая подобные мероприятия. Все здесь знают, кто ты. Единственные ожидания, которые ты все еще стараешься оправдать, — твои собственные. Но я никогда не чувствовала, что вписываюсь в этот круг, возможно, потому что так оно и есть. Я предпочитаю собак. Я пригубила еще, а после занялась тем, для чего была здесь — незаметно осмотрела комнату, мои глаза искали то, чего не могли видеть твои.

Сегодня утром мы обменялись подарками на очередную годовщину. Я вручила тебе кожаный портфель с твоими инициалами, тисненными золотом. Годами наблюдая, как ты таскаешь свои драгоценные рукописи в уродливых сумках, я предположила, что это уместный подарок. Ты преподнес мне пару кожаных ботфорт, на которые я давно засматривалась. Однако сомневалась, считая себя чересчур старой, чтобы носить их (ведь мне уже тридцать два!), но ты явно не согласился с моим мнением. Я надела их как раз сегодня и заметила, что в такси по дороге на вечеринку ты пялишься на мои ноги. Было приятно чувствовать себя желанной.

— Приближается, — прошептала я тебе на ухо, пока мы пробирались по забитому людьми коридору.

— Хороший, плохой или уродливый? — спросил ты.

— Плохой. Продюсер, которая в прошлом месяце хотела, чтобы ты работал над экранизацией криминального романа… та, которая стала задирать нос, когда ты ей отказал. Лиза? Линда? Лиз?

— Лиззи Паркс?

— Да.

— Дерьмо. На каждой вечеринке есть тот, кто ее портит. Она еще не выглядит взбешенной? — уточнил ты.

— Очень даже.

— Она видела нас?

— Так точно.

— Черт. Эта женщина относится к писателям, как к фабрикам, а к их работе — как к банкам с печеными бобами. Книга, которую нужно было адаптировать, даже не ее. Она самый настоящий библиоклепт.

— Красный код.

— Лиззи, дорогая, как ты? Выглядишь чудесно! — произносишь ты тем голосом, каким разговариваешь только с маленькими детьми или претенциозными личностями. Я надеюсь, ты никогда не будешь общаться так со мной, и очень расстроюсь, если это случится.

Вы оба два раза чмокнули воздух, и я восхитилась тем, как ты делаешь то, что делаешь. Это как если бы у тебя был переключатель, которого мне явно не хватает. На вечеринках ты становишься другой версией себя, той, которую все любят: очаровательной, комплиментарной, умной, популярной, в центре внимания. Ничего похожего на застенчивого, тихого человека, которого знаю я и который каждый день исчезает в своем новом, довольно милом домике для работы. Это напоминает представление. Я люблю все твои разнообразные версии, но предпочитаю моего Адама, настоящего, какого вижу только я.

— Приближается, — снова прошептала я, насладившись прекрасно приготовленным гребешком, в сочетании с гороховым пюре, поданным на миниатюрной ракушке и c крошечной серебряной ложечкой.

— Кто теперь? — спросил ты.

Я знала этого человека.

— Натан.

Я наблюдала, как ты пожимал ему руку, и слушала, как вы говорите о делах. Босс студии, принимающей вечеринку, — один из тех мужчин, которые всегда работают. Постоянно оглядываясь через свое или ваше плечо, чтобы увидеть, с кем еще он может или должен был бы поболтать. Это человек, который любил облагать налогом радость, всегда отнимая немного у кого-то другого, чтобы увеличить свою собственную. Ты представил меня, и я ощутила, что немного съеживаюсь под его пристальным взглядом.

— А чем вы занимаетесь? — полюбопытствовал он.

Это вопрос, который я ненавижу. Не из-за ответа, а из-за реакции на него других людей.

— Я работаю в «Приюте для собак Баттерси», — ответила я и изобразила на лице улыбку.

— О, черт возьми! Повезло вам.

Я решила не объяснять, почему мне не так уж и повезло, что слишком много людей жестоки или безответственны, когда дело касается животных. Я убедила себя, что лучше не обращать внимания на его снисходительный тон. Меня учили всегда быть вежливой: ты не сможешь перейти мост, если сожжешь его. К счастью, беседам и людям свойственно двигаться дальше, и мы наконец остались одни.

— Есть какие-нибудь признаки его присутствия? — прошептал ты.

Мне не нужно было уточнять, о ком ты говоришь.

— Боюсь, что нет. Мы могли бы попробовать на другой стороне?

Мы направились по второму коридору — крытому туннелю над знаменитым мостом, соединяющему одну башню с другой. Вид сверху на Темзу и освещенный Лондон был впечатляющим.

— Ну что, Генри здесь? — снова спросил ты и очень погрустнел, когда я ответила отрицательно. Ты выглядел, словно подросток, которого бросила девушка его мечты.

Весь вечер вокруг нас стояла невидимая очередь людей, готовых наброситься на тебя, ожидая возможности поздороваться: продюсеры, которые хотели с тобой поработать, руководители, которые сожалели, что не были внимательны к тебе в прошлом, другие сценаристы, которые мечтали бы оказаться на твоем месте. Мои ноги начали болеть, так что я была рада, а также удивлена, когда ты предложил уйти пораньше.

Ты остановил черное такси и, как только мы оказались на заднем сиденье, поцеловал меня. Твоя рука нашла верх моих новых кожаных сапог, затем скользнула выше под платье. Как только мы вернулись домой, ты еще в коридоре начал стаскивать с меня одежду, пока на мне не остались только ботфорты. Секс на недавно отремонтированной лестнице был новым опытом. Я все еще чувствую запах лака.

Позже мы пили виски в постели, говорили о вечеринке и о тех людях, которых встретили сегодня вечером: хороших, плохих и уродливых.

— Ты все еще любишь меня так же сильно, как когда мы поженились? — спросила я.

— Практически всегда, — ответил ты с дерзкой ухмылкой, это одна из твоих любимых фраз. Ты выглядел таким красивым, что я смогла только рассмеяться.

Я тоже практически всегда люблю тебя. Но я не рассказала, что в течение вечера несколько раз видела Генри Винтера в его фирменном твидовом пиджаке и галстуке-бабочке. На его лице, испещренном морщинами, застыла странная гримаса. Он выглядел старше, чем на своих официальных фотографиях. С густыми белыми волосами, голубыми глазами и чрезвычайно бледной кожей он немного походил на призрак.

Я не упомянула, что твой любимый автор неотрывно смотрел в нашу сторону, постоянно следуя за нами по всей вечеринке, отчаянно пытаясь привлечь твое внимание.

Три года — и так много секретов.

Есть ли вещи, которые ты скрываешь от меня?

Со всей любовью,

Твоя жена. ХХ

Амелия

Адам смеется, когда овцы за дверью часовни начинают блеять. Даже мне трудно удержаться от улыбки, пока он затаскивает обратно внутрь Боба, который все еще лает как сумасшедший.

Когда мы только увидели множество пар глаз, уставившихся на нас, это было похоже на сцену из фильма ужасов. Однако фонарик Адама вскоре прояснил, что единственным любопытным соседом, притаившимся за пределами часовни, является небольшое стадо овец, мимо которого мы проезжали на дороге чуть раньше. Они, вероятно, последовали за нами, надеясь, что кто-нибудь сможет их накормить. В темноте их тела сливались с толстым слоем белого снега, заметавшего окрестности с тех пор, как мы приехали. Так что единственным, что мы могли разглядеть, были их глаза.

— Однажды мы посмеемся над этим, — улыбается Адам, стягивая пальто.

У меня нет такой уверенности.

Я не снимаю куртку — мне холодно — и смотрю, как он запирает входную дверь огромным старым ключом. Не помню, чтобы видела его раньше. Но я так устала! Возможно, он был там все это время, а я просто не замечала. Я так долго планировала этот уикэнд, что не могла дождаться дня отъезда, практически насильно притащила мужа сюда — однако теперь чувствую странную тоску по дому.

Адам — самопровозглашенный отшельник. Он счастливее всего в своем писательском домике со своими персонажами и так глубоко погружается в воображаемый мир, что порой с трудом находит дорогу назад. Клянусь, мы бы никогда никуда не поехали, если бы не я. Он гордится нашим жилищем; я тоже, но это не значит, что мы никогда не должны покидать его. Отдельно стоящий викторианский особняк с двойным фасадом в Хэмпстед-Виллидж находится далеко от муниципального дома, в котором он вырос, однако Адам никому не рассказывает об этой части своего прошлого. Он не просто переписывает собственную историю — он ее удаляет.

Я не всегда чувствую себя к месту в таком богатом уголке Лондона, а вот муж отлично вписывается, несмотря на то что бросил школу в шестнадцать лет, чтобы работать в кино. У него слишком много амбиций и слишком мало образования. Но все любят тех, кто упорно добивается успеха, а Адам никогда не научится сдаваться. Через две двери от нас живет театральный режиссер, справа — диктор новостей, а слева по соседству обитает актриса, номинированная на премию «Оскар». Пугает то, что меня все еще беспокоит, кого я могу встретить, пока выгуливаю собаку. В отличие от мужа, у меня мало общего с нашими сделавшими себя, успешными соседями. Не то чтобы я имела что-то против социальных альпинистов — я всегда считала, что чем выше ты забираешься в жизни, тем лучше вид открывается перед тобой. Но иногда успех мужа заставляет чувствовать себя неудачницей. В наши дни Адам — словно настоящее дело, в то время как я все еще напоминаю первую попытку или незавершенную работу.

Затем он целует меня в лоб. Так нежно, как родитель целует ребенка на ночь, прежде чем выключить свет. В последнее время он слишком часто заставлял меня чувствовать, что я недостаточно хороша. Впрочем, вполне вероятно, я просто проецирую собственную неуверенность. Может быть, я ему все еще небезразлична.

— Не нужно смущаться, — говорит он, и я беспокоюсь, что, возможно, думала вслух.

— О чем?

— Что представила лицо в окне и разбила эту довольно неплохую бутылку вина.

Он улыбается мне, и я заставляю себя улыбнуться в ответ, пока он не произносит:

— Тебе просто нужно расслабиться.

Всякий раз, когда мой муж предлагает мне расслабиться, это имеет противоположный эффект. Я молчу о недавнем инциденте (он не воспринял бы всерьез, скажи я ему), вот только я не думаю, что лицо в окне мне померещилось. В отличие от него, я живу в реальности полный рабочий день. Я уверена в том, что видела… почти уверена и, кажется, не могу избавиться от ощущения, что за мной наблюдают.

Робин

Робин отступила от окна часовни, как только женщина внутри увидела ее, но было слишком поздно. Когда та начала кричать, Робин убежала.

В Блэкуотер очень давно никто не приезжал. Прошло больше года с тех пор, как она вообще видела здесь незнакомцев, не считая случайного туриста, заблудившегося, несмотря на все гаджеты и штуковины, которые в наши дни, кажется, все постоянно носят с собой. В долине всегда много оленей и овец. А людей нет. Это слишком захолустное и чересчур удаленное место для нашествия толпы любопытных, и даже местные жители знают, что нужно держаться от него подальше. С тех пор, как она себя помнит, озеро Блэкуотер и часовня рядом с ним имеют дурную репутацию.

К счастью, Робин любит находиться в собственной компании и не боится привидений. Живые всегда больше тревожили ее, вот почему она наблюдала за неожиданными гостями и их собакой с тех пор, как те прибыли.

Робин знала, что надвигается буря, поэтому была удивлена, когда эти люди проехали мимо ее маленького домика с соломенной крышей. Она и не представляла, что найдутся безумцы, которые в такую погоду поедут по прибрежной дороге или рискованным горным тропам. У нее нет телевизора, но по радио передали несколько предупреждений, и не нужно быть метеорологом, чтобы выглянуть в окно. Уже несколько дней было пасмурно и очень холодно, как всегда случается перед снегопадом. Робин провела несколько лет своей жизни в высокогорье, поэтому знает, что шотландской погоде нельзя доверять, у нее свой ритм и нет никаких правил. Когда надвигается шторм, все местные жители находят время, чтобы подготовиться и принять необходимые меры предосторожности, зная по прошлому опыту, что вполне могут оказаться в трудной ситуации или запертыми на несколько дней в ловушке. Никто в здравом уме не приехал бы сюда в это время года. Если только они не хотели быть отрезанными от остального мира.

Робин наблюдала за происходящим из окна своего жилища, спрятавшись за самодельными занавесками, завороженная видом приближающегося автомобиля визитеров. Он был старомодным, мятно-зеленого цвета и выглядел так, словно ему место в музее, а не на дороге. То, что им удалось добраться до Блэкуотер, было не чем иным, как чудом или загадкой. Робин пока не могла дать этому точное определение.

Она смотрела, как они проехали по дорожке к часовне, прежде чем припарковаться в опасной близости от края озера. Снаружи была темень. Ветер усиливался, шел сильный снег, но посетители, казалось, не замечали опасности. Часовня находилась всего в нескольких минутах ходьбы от ее коттеджа, поэтому, держась на расстоянии, она последовала за ними, чтобы рассмотреть поближе.

Робин наблюдала, как они выходят из машины, и с удовольствием отметила, как большая черная собака выпрыгнула из багажника. Она всегда любила животных, однако овцы не лучший вариант, когда дело доходит до компании. Даже с расстояния в несколько метров ей показалось, что мужчина выглядит усталым и несчастным, хотя, с другой стороны, длительные путешествия, как правило, оказывают на людей именно такое воздействие, и эти двое выглядели соответственно. Робин стояла абсолютно неподвижно, когда пара и их собака, подойдя к старой часовне, обнаружили, что двери заперты и там нет никого, кто мог бы их встретить. Они оба казались такими замерзшим и побежденными… Нужно было их впустить.

Машину вела женщина, и Робин была восхищена ее обликом: модной одеждой, длинными светлыми волосами и искусно нанесенным макияжем. У Робин уже много лет не было ничего нового, она одевалась исключительно ради тепла и комфорта. В ее гардеробе все сшито из хлопка, шерсти или твида. Большую часть времени она носит униформу, состоящую из футболок с длинными рукавами и старого рабочего комбинезона, а также две пары вязаных носков, чтобы не мерзли ноги. Волосы Робин теперь длинные и седые, она сама их подстригает, когда они спутываются и начинают изрядно мешать. Ее розовые щеки — результат холодного ветра, а не румян, и даже ей самой трудно вспомнить время, когда она выглядела и жила иначе.

Робин видела, как гости заходят внутрь, затем обошла часовню и попыталась разглядеть их через витражи. Ей хотелось услышать, о чем они говорят, но ветер уносил их слова прочь от ее ушей. Многослойная одежда на ней оправдывала себя, тем не менее Робин ощущала холод. И любопытство. Несмотря на пыль, осевшую с тех пор, как здесь в последний раз кто-то жил, посетители вскоре, казалось, почувствовали себя как дома. Они зажгли свечи и огонь в камине, подогрели еду, выпили немного вина. Собака растянулась на ковре, и в какой-то момент пара почти взялась за руки. Со стороны это была довольно романтическая сцена. Но поверхностное впечатление может быть обманчиво, это всем известно.

И они совсем не казались испуганными.

Она задумалась, возможно ли, что причина в том, что их двое? Мир может казаться менее пугающим, когда вам не приходится сталкиваться с ним в одиночку. Но, с другой стороны, жизнь — это игра в выбор, а некоторые из решений Робин оказались неправильными. Теперь она может признаться в этом, пусть даже только самой себе, потому что больше и рассказать некому. Наблюдая, как пара в часовне начинает расслабляться, она подумала, что они тоже сделали неправильный выбор. И приезд сюда, вероятно, был первым в списке.

Амелия

— Что случилось? — спрашивает Адам. Это вопрос, который мой муж часто задает, на самом деле не желая знать ответ.

— Ничего. Чем займемся? — отвечаю я, пока мы стоим в комнате для обуви и смотрим друг на друга.

Я замечаю свое отражение в одном из миниатюрных зеркал на стене и отвожу взгляд. На мой вкус это место слишком похоже на «Алису в Стране чудес». Все, чего не хватает, — это белого кролика.

— Я с нетерпением ждал еще одного бокала вина, но ты все испортила, когда уронила бутылку… — говорит Адам.

— Ну, ты же сказал, что склеп полон ими. Мы могли бы просто открыть еще одну…

— Так оно и есть, это правда, и теперь твоя очередь спуститься туда.

— Что?!

— Как только ты увидишь, что нет причин для беспокойства, ты перестанешь бояться.

Я не уверена, что согласна с его логикой, но у меня действительно феминистский характер, и все, что может сделать мой муж, я способна повторить так же хорошо. Так что, хотя я и не горю желанием спускаться в подземелье, я это сделаю. Чтобы подчеркнуть свою точку зрения, а также получить немного столь необходимого алкоголя.

Я замечаю, что, пока мы возвращаемся на кухню, Адам закрывает каждую дверь, как если бы он пытался что-то скрыть. Хотя я почти уверена, что, должно быть, это просто попытка сохранить тепло. Когда мы добираемся до кладовой, он откидывает люк в полу, и мое обоняние немедленно атакует отвратительный затхлый запах.

— Что это такое? — морщусь я.

Он пожимает плечами.

— Сырость.

Но эта вонь кажется гораздо более резкой, чем запах сырости, с которым я сталкивалась когда-либо раньше.

— Передай мне фонарь, — прошу я.

— Его батарея полностью разряжена, но там внизу есть выключатель. Справа, как только спустишься.

Он придерживает открытый люк, и я начинаю двигаться по каменным ступеням. Нет перил, за которые можно было бы ухватиться, поэтому я ориентируюсь на ощупь, по стене. Здесь не просто холодно, здесь влажно. «Склизко», возможно, было бы более точным описанием. Мои пальцы находят выключатель, и уродливая люминесцентная лампа на потолке оживает, испуская зловещее зеленое свечение. Жужжащий звук, который она издает, странно успокаивает.

Адам прав: тут нет ни призраков, ни горгулий, но это место определенно кажется жутким. Все сделано из древнего на вид камня — стены, потолок, пол, и здесь так холодно, что я вижу пар от своего дыхания. Я насчитываю три ржавых металлических кольца, вделанных в стену, и изо всех сил стараюсь не думать о том, для чего они использовались. Заметив вдалеке стеллажи с вином, спешу взглянуть поближе, чтобы поскорее вернуться наверх. Некоторые бутылки покрыты таким количеством грязи и пыли, что невозможно прочитать этикетки, но я замечаю ту, что напоминает «Мальбек».

Неожиданно гаснет свет.

— Адам?! — зову я.

Люк надо мной захлопывается.

— Адам! — Я кричу, но он не отвечает, а вокруг расползается чернота.

Робин

Робин никогда не боялась темноты. Или шторма. Или странных событий, которые иногда происходят в Блэкуотерской часовне. Но, в отличие от только что прибывших гостей, она всегда наготове.

Сегодня утром она совершила ежемесячную поездку в город, чтобы купить все необходимое. Путешествие по долине и горам занимает чуть больше часа туда и обратно, а шопинг никогда не был одним из любимых занятий Робин. Она немного подзабыла навыки общения с людьми; одинокая жизнь в уединении в течение длительного времени может сотворить такое с любым человеком. Одиночество — это то, с чем она научилась жить, но ее все еще беспокоят странные звуки, которые издает ее рот, в тех редких случаях, когда она его открывает. Поэтому она старается держать его на замке.

Быть застенчивым — не значит быть недружелюбным, тем не менее, к сожалению, большинство людей не улавливают разницы.

Ее старый «Ленд Ровер» знавал лучшие времена. И немного похож на своего владельца, но, по крайней мере, им легко управлять, и он надежен даже в самую плохую погоду. «Город» — это на самом деле просто ближайшая деревня. Сонное местечко под названием Холлоу-гроув на диком западном побережье Шотландии. Состоит всего из нескольких домов и «местного магазина», который одновременно является почтовым отделением. Он предлагает товары первой необходимости только в хорошие дни. Все начинают панически закупаться, когда знают, что надвигается шторм, и многие полки к приезду Робин уже оказались пусты. Свежие фрукты и овощи исчезли, так же как хлеб и рулоны туалетной бумаги. Зачем люди запасаются этим, было выше ее понимания.

Робин прихватила последнюю пинту молока, немного сыра, несколько коробков спичек, свечи и шесть банок макаронных колечек «Хайнц». Дома у нее уже было по меньшей мере двадцать банок печеной фасоли «Хайнц», кроме того — полный шкаф консервированных мандаринов «Дель Монте» и столько упаковок пастеризованного молока, что хватило бы на начальную школу. Ее запасы не имели никакого отношения к шторму. Робин просто любит консервы. И ей нравится, что дома всегда есть достаточно аккуратно сложенной еды, что означает, что в ближайшее время она голодать не будет.

Она добавила в свою корзину последние несколько баночек детского питания, стоявших на полках. Женщина за кассой сделала паузу, прежде чем отсканировать их — как всегда, — и Робин почувствовала, что немного съежилась под тяжестью ее пристального взгляда. Она покупала детское питание в этом магазине столько, сколько себя помнила, но люди знали, что лучше не спрашивать о ребенке. Всем было известно, что у нее его нет.

На бейджике кассира значилось: Пэтти. В сочетании с лицом женщины это навело Робин на мысль о сыром мясе для бургеров, отчего ее затошнило. Пятидесятилетняя Пэтти в своей старомодной одежде и красном фартуке выглядела старше. У нее были по-мальчишечьи растрепанные светлые волосы, желтоватая кожа и темные тени под глазами-бусинками. Робин заметила, что женщина много сглатывала без всякой причины, что, казалось, только подчеркивало ее отвисшие щеки. Пэтти была человеком, погрязшим в стервозных сплетнях и жалости к себе. Робин не хотела судить женщину, которая осуждала ее, и вообще старалась держаться подальше от грубых или недобрых людей, но что Пэтти именно такая — несложно заметить. Кассир носила свою злобу как значок; люди, подобные ей, пишут рецензии на книги, всегда оценивая прочитанное одной звездой.[16]

Робин подумала о том, что неплохо бы поздороваться, поскольку так поступают «нормальные люди». Но если бы существовала лакмусовая бумажка для определения доброты, очевидно, что Пэтти каждый раз терпела бы неудачу. Так что, хотя Робин порой очень хотелось завязать беседу, просто чтобы понять, способна ли она все еще это делать, Пэтти была не тем персонажем, с которым приятно поговорить.

К тому времени, как Робин вернулась в коттедж, электричество уже отключилось, и в доме было темно и холодно. Небольшое каменное здание с соломенной крышей состояло лишь из двух комнат, а туалет находился на улице. Но оно принадлежало ей. И оно оказалось настолько близко к понятию «дом», насколько это сейчас возможно. Коттедж, построенный вручную более двухсот лет назад, предназначался для священника, который присматривал за часовней, когда она еще использовалась по своему исходному назначению. Кое-где отделка толстых белых стен осыпалась, обнажив темную каменную кладку. Отпечатки пальцев людей, которые делали кирпичи, все еще видны два столетия спустя, и Робин радуется мысли о том, что никто не исчезает бесследно. Мы все после себя оставляем какую-то маленькую частичку.

Мать Робин иногда ночевала в этом коттедже. Много лет назад, когда Робин была еще ребенком и дома было… трудно. У ее матери имелся ключ, и она приходила сюда всякий раз, когда возникала необходимость убежать или спрятаться. Она была счастливой женщиной, пойманной в ловушку внутри печальной женщины. Она любила петь, и готовить, и шить, и обладала удивительной способностью делать так, чтобы всё, включая ее саму, выглядело красиво. Даже этот унылый маленький коттедж. Робин следовала за ней (она всегда принимала сторону матери в любом споре), и они вместе устраивались перед камином. Утешали друг друга без слов, в ожидании, когда утихнет очередная супружеская буря. Это ветхое место стало для обеих убежищем. Они сделали его уютным — с самодельными занавесками и подушками, огоньком свечей и теплыми одеялами. Когда Робин вернулась много лет спустя, всего этого уже не существовало. Как и ее матери. Не осталось ничего, кроме пыли воспоминаний.

Соломенная крыша немного свежее, чем стены коттеджа, правда, не без дыр, но их можно залатать, когда погода улучшится. Что обязательно произойдет, поскольку так бывает всегда. Это то, что Робин узнала о жизни теперь, став старше: мир продолжает вращаться, и годы идут, независимо от того, как сильно хочется повернуть время вспять. Она часто задается этим вопросом: почему люди учатся жить настоящим моментом, когда этот момент прошел?

У Робин не так уж много мебели. Ее кровать сделана из нескольких деревянных поддонов, которые она нашла на обочине дороги, тем не менее она удивительно удобна, благодаря толстому слою шерстяных одеял и самодельным подушкам. В комнате с камином, где она проводит большую часть своего времени, чтобы согреться, есть маленький столик с шаткой ножкой и старое кожаное кресло, которое она спасла от пожара в Гленко. Само наличие собственного имущества было для Робин важнее, чем то, как оно выглядит или откуда взялось. Она приехала сюда практически с пустыми руками, с одним чемоданом, набитым ее любимыми вещами. Все остальное она оставила позади.[17]

Тарелки, столовые приборы, чашки и стаканы, имеющиеся в коттедже, были позаимствованы — некоторые могли бы сказать, украдены — из кафе и пабов, которые она посещала в Нагорье. Робин не считала, что ворует, когда совала грязные предметы в свою сумку, потому что всегда оставляла чаевые. Однажды она унесла гостевую книгу из чайной комнаты, хотя и сама не слишком понимала зачем. Вероятно, все эти дружеские, написанные от руки послания, заставляли ее чувствовать себя менее одинокой. Робин собрала необходимое, прежде чем закончились деньги. У нее не было всего, чего хотелось, но это уже совсем другая история. Наличные, которые у нее оставались, хранились только для крайнего случая.

И сейчас он определенно наступил.

Поскольку в обозримом будущем электричества не предвиделось, она зажигает несколько свечей, прежде чем развести небольшой огонь в камине, чтобы согреться. Затем подвешивает банку с печеной фасолью над пламенем. Горячие блюда необходимы в холодную погоду, и это не первый случай, когда Робин готовит для себя во время шторма. После того как жестянка опустеет, она вымоет ее, вырежет на ней два глаза и улыбку, а затем использует как подсвечник. По всему ее маленькому дому разбросаны жестяные рожицы. Счастливые, грустные. И злые.

Надев разномастные рукавицы для духовки, она вынимает банку из камина и принимается есть горячую фасоль прямо из нее. Это экономит время, и к тому же не приходится мыть посуду. Покончив с ужином, она открывает упаковку с детским питанием и вываливает содержимое в миску. Она знает, что он появится, когда проголодается.

Робин опускается в старое кожаное кресло, не снимая кухонные прихватки, но руки продолжают мерзнуть. Она подбрасывает в огонь еще одно полено, затем шарит в кармане кардигана в поисках деревянной трубки, хватаясь за нее, как за старого друга. «Старый друг» не всегда принадлежал ей — его она тоже позаимствовала. Иногда Робин достаточно просто пощупать трубку, но не сегодня. В итоге она достает ее и маленькую круглую жестянку с табаком. Классический «Черный Лебедь» Рэттрея, сделанный в Шотландии, как и Робин.

Отвинтив крышку, она насыпает три щепотки табака, как он ее учил, когда она была маленькой девочкой. Это похоже на то, как выстилают гнездо, прежде чем сжечь его дотла. Несколько табачных завитков, взятых нетвердой рукой, падают ей на колени, где и остаются. Она отмечает свою сухую кожу и обкусанные ногти, пока чиркает спичкой, поэтому ненадолго закрывает глаза, чтобы спрятаться от самой себя, наслаждаясь запахом табака и дозой никотина, которую жаждала весь день.

Робин разглядывает часовню вдалеке. Из окна видно, что внутри все еще горит свет. В отличие от ее маленького коттеджа, там есть электричество, потому что владелец пережил слишком много шотландских штормов и несколько лет назад установил генератор за все то хорошее, что церковь дала ему. Дабы скоротать время, Робин принимается слушать радио, она хорошо умеет ждать. Терпение — это ответ на многие жизненные вопросы. Она продолжает сидеть, даже когда трубка уже опустела, а огонь догорел. Голоса дикторов — знакомые, как у старых друзей, — сообщали, что шторм уже привел к нескольким дорожно-транспортным происшествиям. Робин задумывается, знают ли гости, как им повезло, что удалось добраться сюда целыми и невредимыми. Когда она снова смотрит в окно, то обнаруживает, что часовня погружена в абсолютную темноту, и ей представляется, что, возможно, гостям вот-вот изменит удача.

А может быть, совсем иссякнет, только время покажет. Затем Робин слышит мелкие шажки в темноте позади себя. Миска с детским питанием опустела. Вылизана полностью, дочиста, и это делает ее счастливой. Компания есть компания, какую бы форму она ни принимала.

Амелия

Мне кажется, я схожу с ума, раз мне чудится, что я в этом склепе не одна. Я моргаю, верчу головой из стороны в сторону, но в темноте ничего не могу разглядеть. В моем воображении стены смыкаются вокруг, и мне слышится, как в тени шепчут мое имя.

Амелия. Амелия. Амелия.

Вскоре мое дыхание начинает выходить из-под контроля. Я чувствую, как сжимается грудь, словно тяжелый груз давит на легкие, и когда горло перехватывает спазм, представляю, как невидимые руки душат меня.

Через какое-то время наверху открывается люк, однако я все еще ничего не вижу.

— Ты в порядке? — звучит из темноты голос Адама.

— Нет! Что случилось?!

— Не знаю. Подозреваю, что отключили электричество. Я уронил дверь, когда погас свет, извини. Попытайся пробраться к ступенькам.

— Я… задыхаюсь!

До него долетают не только мои слова, но и хриплый звук моего дыхания.

— Где твой ингалятор? — кричит он.

— Не… знаю… сумочка…

— Где она?

— Не помню… кухонный… стол…

— Подожди здесь, — говорит он, точно у меня есть выбор.

Астма у меня с детства. Я росла у людей, которые постоянно курили, к тому же в городе, что, наверное, не могло не сказаться. Не все мои приемные родители учитывали интересы детей. Моя астма в наши дни не такая уж большая проблема, хотя все еще есть вещи, которые могут спровоцировать приступ. Например, когда оказываешься запертым в темном подземелье. Я продвигаюсь вперед, пытаясь найти ступеньки, ведущие наружу, но мои пальцы натыкаются только на влажную стену и холодное металлическое кольцо. Это заставляет меня содрогнуться. Если бы только батарейки фонарика не сели или у меня был с собой телефон! Я думаю о большом количестве свечей в библиотеке, сожалея, что у меня нет даже одной, но вдруг вспоминаю про спичечный коробок, который я использовала, чтобы их зажечь. Он все еще у меня в кармане.

Первая спичка, которой я чиркаю, гаснет почти мгновенно — это старая коробка.

Я использую вторую, чтобы попытаться сориентироваться, однако все еще не вижу ступенек и изо всех сил пытаюсь набрать достаточно воздуха в легкие.

Третья спичка ненадолго освещает часть стены, и я замечаю на ее поверхности множество царапин. Похоже, кто-то или что-то когда-то пыталось выбраться отсюда.

Я стараюсь сохранять спокойствие, дышать ровно, но тут пламя обжигает кончики моих пальцев, и я роняю последнюю спичку на пол.

Вокруг снова черно.

А потом я слышу это снова. Кто-то шепчет мое имя. Прямо за мной!

Амелия. Амелия. Амелия.

Мое дыхание слишком поверхностное, я уже не могу его контролировать, и мне кажется, что я сейчас упаду в обморок. Я кручу головой, но все, что вижу — это темнота. Затем слышу царапающий звук.

Адам

Поиски ингалятора Амелии затягиваются дольше, чем следовало бы.

Приступы астмы у нее непродолжительны и редки, вот только я всегда считаю, что нужно быть готовым к худшему. Жизнь заставила меня так думать, впрочем, меня это устраивает. Определить местонахождение сумочки моей жены никогда не было легкой задачей — даже для нее, а попытка в полной темноте угадать, где она могла ее оставить в незнакомом здании, требует времени. Времени, которого у нее нет. Нащупав, наконец, кожаную поверхность, я нахожу ингалятор и бросаюсь обратно к люку. Боб начал царапать дерево, и слышно, как плачет Амелия.

— Тебе нужно найти ступеньки, — кричу я.

— Как… ты думаешь, что я… пытаюсь… сделать?

Она задыхается.

— Хорошо, я спущусь.

— Нет! Не… делай этого, ты… упадешь.

— Перестань говорить и сосредоточься на своем дыхании. Я иду.

Я двигаюсь на ощупь, медленно, ступая осторожно шаг за шагом; звук панического дыхания Амелии ведет меня в темноте. Я нахожу ее на противоположной стороне от того места, где она должна была бы очутиться, и вкладываю ингалятор в ее дрожащие руки. Она встряхивает его, и я слышу две затяжки. Тут снова включается электричество, люминесцентная лампа на потолке оживает, и склеп заливает призрачным светом.

— Там, наверное, есть генератор, — предполагаю я, но Амелия не отвечает. Вместо этого она просто цепляется за меня, и я обнимаю ее. Мы стоим так в течение долгого времени, и я чувствую себя странно, оберегая ее.

В действительности я должен чувствовать вину, тем не менее я ее не ощущаю.

Амелия

Он крепко обхватил меня, и я позволяю это, пока жду, когда мое дыхание придет в норму. Я вспоминаю, что спросил консультант по вопросам брака на нашем самом первом сеансе. Зовите-меня-Памела, как прозвал ее Адам, всегда звучала так, будто точно знала, о чем говорит, но, признаюсь, мое доверие к ней слегка поубавилось, когда выяснилось, что она сама дважды разводилась. Что для вас значит брак? Я помню, как она промурлыкала эту фразу, и помню ответ Адама. Брак — это либо выигрышный лотерейный билет, либо смирительная рубашка. Он решил, что это забавно. Я — нет.

Муж целует меня в лоб, нежно, словно боится, что я могу сломаться. Но я сильнее, чем он думает. И умнее тоже. Этот поцелуй подобен анальгетику — не более чем нечто успокаивающее.

— Как насчет того, чтобы взять эту бутылку в постель? — спрашивает он, поднимая «Мальбек», и выводит из склепа, держа меня за руку. Иногда лучше позволить людям думать, что вы следуете за ними, пока не будете уверены, что не потеряетесь, оставшись наедине с собой.

В центре гостиной-библиотеки находится круглая деревянная лестница, ведущая к тому, что во времена часовни, вероятно, было балконом. Я предполагаю, что вся деревянная отделка оригинальна, она, безусловно, выглядит так, и каждая вторая ступенька скрипит довольно театрально. Боб бросается вперед, рысцой взбегая наверх, словно знает, куда направляется.

Я не могу не разглядывать фотографии на побеленных каменных стенах, мимо которых мы проходим. Серия черно-белых портретов в рамках начинается у подножия лестницы и тянется до самого верха, как фотографическое генеалогическое древо. Некоторые, обесцвеченные солнечным светом и временем, почти полностью стерты, но более новые — ближе ко второму этажу — находятся в хорошем состоянии и даже выглядят как-то знакомо. Хотя я не узнаю лица на них. И нет смысла спрашивать Адама, который даже себя не узнаёт в зеркале. Я вижу, что трех рам не хватает; светлые прямоугольные пятна и ржавые гвозди отмечают места, где они раньше висели.

Красная ковровая дорожка, удерживаемая на месте металлическими прутьями, проходит по середине лестницы — в отличие от холодного каменного пола внизу — и ведет на узкую лестничную площадку. Перед нами четыре двери. Все они закрыты и выглядят совершенно одинаково, за исключением того, что на ручке одной висит красная табличка «Опасно, не входить». Перед ней находится клетчатая корзина для собак, а также напечатанная на машинке записка, похожая на ту, которую мы нашли на кухне, когда только приехали:


«Никаких собак в спальне.
Пожалуйста.
Мы надеемся, что вам у нас понравится».


Слово «пожалуйста» в отдельной новой строке кажется запоздалой мыслью, причем несколько пассивно-агрессивной, но, возможно, я придаю этому слишком большое значение. Боб обнюхивает свое спальное место, виляет хвостом и с довольным видом усаживается туда, будто это его собственная кровать. Моя собака не страдает от страха разлуки так, как я, и — в отличие от меня — она может спать где угодно и когда угодно.

— Что ж, о нем позаботились. Разве в предыдущей записке не говорилось, что одна из спален приготовлена для нас? — интересуется Адам.

— Да, но я не могу вспомнить, какая именно.

— Есть только один способ это выяснить.

Он пробует каждую дверь, две из которых оказываются заперты, и только последняя открывается с драматическим скрипом, соответствующим звуковому сопровождению ступенек лестницы. Наряду с воющим ветром снаружи этого достаточно, чтобы вызвать у любого дозу нервного возбуждения.

— Этому месту действительно не помешало бы немного WD-40, — рассуждает Адам, включая свет, и я следую за ним в комнату.[18]

Я потрясена увиденным.

Спальня выглядит точно так же, как у нас дома. Не точная копия — мебель другая, — но на кровати те же подушки, одеяла и покрывала. И стены выкрашены в точно такой же мрачно-серый оттенок «Дыхание крота» производства «Фэрроу и Болла». Я перекрасила их в качестве сюрприза пару лет назад, и никогда не забуду, как сильно Адаму это не понравилось.

Мгновение мы оба, замерев, смотрим друг на друга.

— Не понимаю, что это, — шепчу я.

— Полагаю, это действительно немного похоже на нашу…

— Немного?!

— Ну, у нас в Лондоне нет витражей.

— Это слишком странно.

— А еще у нас нет «дедушкиных» часов, — не унимается он, и это правда.

Антикварные часы в углу комнаты совершенно неуместны, звук их тиканья отдается в моих ушах и, похоже, становится все громче.

— Адам, я серьезно. Тебе не кажется это удивительным?

— И да и нет. Вероятно, они просто почерпнули эту идею из того же источника, что и ты. Насколько я помню, ты купила все у одной компании, потому что получила пятидесятипроцентную скидку на распродаже? Ты влюбилась в фотографию спальни в их буклете и приобрела все это. Я точно помню счет по кредитной карте. Может быть, тот, кто владеет этим местом, сделал то же самое?

То, что он говорит, — правда. Я действительно была очарована картинкой в брошюре и купила почти все, что там было, несмотря на неадекватные ценники. Полагаю, это вполне возможно: тот, кто отремонтировал часовню, обладает таким же вкусом. Это место смотрится красиво, несмотря на слои пыли. Тут я замечаю, что в отличие от остальной части дома спальня безупречно чиста. Я даже чувствую запах полироли для мебели.

— Здесь убрано, — бормочу я.

— Конечно. Но это ведь хорошо?

— Все остальные комнаты были пыльными и…

— Может быть, нам стоит дома заменить наши настольные лампы на такие же? — не слушает меня Адам и зажигает один из старомодных подсвечников у кровати. В кармане у него нашелся коробок спичек, будто он знал, что они здесь понадобятся. Когда свечи начинают мерцать и отбрасывать тени по комнате, я не могу отделаться от мысли, что они выглядят позаимствованными со съемочной площадки «Рождественской песни». — Они, похоже, не слишком дорогие, выглядят старинными, но, скорее всего, современные, — комментирует он, поднимая подсвечник.

— Все это кажется таким… неаутентичным, точно мы снимаемся в фильме о нашей жизни и кто-то просто украсил декорации дешевыми копиями оригиналов.

— Я думаю, они классные.

— А я думаю, что они пожароопасные.

Я открываю другую дверь и нахожу ванную, которая совсем не похожа на нашу. Все чересчур обшарпанное, на стене и полу видны следы, полагаю, стоявшей здесь раньше ванны на когтистых лапах. То же самое было и внизу — никакой ванны, просто пустое место там, где она явно когда-то была. На кафельной плитке и раковине расползлась плесень. Когда я открываю краны, вырывается странный звук, но и только.

— Подозреваю, что трубы могли замерзнуть, — говорит Адам из спальни.

— Отлично. Я надеялась принять горячий душ, — отвечаю я, выходя, чтобы присоединиться к нему. Теперь комната освещена только свечами, и в ней действительно стало уютнее. Я замечаю, что он открыл вино и наполнил два бокала. Сейчас я хочу насладиться этим, так что иду опускать жалюзи, все еще немного напуганная тем, что кто-то может снаружи наблюдать за нами. Под окном есть старый радиатор, но он очень холодный, что объясняет, почему я мерзну.

— Я могу придумать и другие способы согреться, — улыбается Адам, обнимая меня за талию и целуя в шею.

Прошло много времени с тех пор, как я спала со своим мужем.

Все было по-другому, когда мы впервые оказались вместе — тогда мы не могли оторваться друг от друга. Но я уверена, что у многих пар семейная жизнь складывается похожим образом. Мысль о том, чтобы раздеться, наполняет меня ужасом, хотя это звучит глупо, ведь я так долго была замужем. Но мое тело выглядит далеко не так, как раньше.

— Я просто хочу освежиться, — говорю я, доставая кое-что из сумки, прежде чем удалиться в ванную. — Пока ждешь, проверь под кроватью, нет ли там призраков.

— А потом?

— А потом подожди еще.

Когда дверь закрывается, я снова начинаю чувствовать себя спокойнее. Больше контроля. Я притворяюсь, что не знаю, почему так нервничаю из-за близости с собственным мужем, но это еще одна маленькая белая ложь, которую я себе говорю. Так же, как и все. Я стою босиком на холодном кафельном полу в незнакомой ванной и смотрю на женщину в зеркале, затем отвожу взгляд и снимаю остальную одежду. Новая ночная рубашка из черного шелка и кружева, которую я купила специально для этой поездки, не преображает меня до неузнаваемости, но может помочь завести его. Разве это плохо — хотеть быть желанной для мужчины, за которого вышла замуж?

Я открываю дверь ванной, пытаясь выглядеть сексуально, вот только, оказывается, мне не стоило беспокоиться. Спальня пуста. Адам куда-то ушел.

Адам

Разве табличка «Не входить» не вызывает у всех желания посмотреть, что за ней скрывается? Меня всегда влекла опасность.

Я знаю, чтобы «освежиться», Амелии потребуется целая вечность, а мне скучно просто ждать. Поэтому я делаю глоток вина, затем выхожу обратно на лестничную площадку, чтобы посмотреть, не захочет ли Боб составить мне компанию. Но он уже дрыхнет. И храпит.

Вот тогда-то мне и бросается в глаза табличка «Опасно, не входить», и я просто не в силах удержаться и не дернуть ручку, на которой она висит. Будучи уверенным, что я не слишком рискую. Я уже знал, что две другие двери заперты, но, когда повернул ручку этой, она открылась. Не знаю, чего я ожидал, скорее всего, надеялся на нечто более захватывающее, чем узкая деревянная лестница, ведущая вверх к еще одной двери. Боб, открыв один глаз, ворчит на меня. Но любопытство убило кошку, а не собаку или человека, и теперь я действительно хочу знать, что находится там, где заканчиваются ступеньки.

Света нет, поэтому я беру из спальни свечу и начинаю подниматься. Одна скрипучая ступенька за раз. В полумраке чувствую, как что-то касается моего лица, и мое воображение тут же рисует крошечные пальчики, но это всего лишь паутина. Похоже, в этой части дома тоже давно никто не убирался. Предполагаю, что дверь наверху запретной лестницы обязана тоже быть запертой. Но это не так. Как только я открываю ее, сильный порыв ветра задувает свечу и чуть не сбивает меня с ног.

Колокольня.

Арктический воздух снаружи ощущается как пощечина, однако вид с вершины часовни потрясающий. Мне кажется, что отсюда можно увидеть весь мир — долину, озеро, горы вдалеке. Все это освещено огромной луной. Снегопад, наконец, прекратился, и облака разошлись, обнажив черное небо, украшенное звездами. Площадка с колоколом в центре, который значительно больше, чем кажется с земли, окружена четырьмя совсем невысокими белыми бортиками. Здесь нет безопасного ограждения и едва хватает места, чтобы обойти главную достопримечательность, но стоит рискнуть, чтобы насладиться видом на триста шестьдесят градусов со всех возможных ракурсов.

Когда я смотрю на ночное небо, мне кажется почти непостижимым, что оно всегда есть — настолько высоко и настолько волшебное. Мы все слишком заняты, глядя вниз, и забываем про звезды. Задумываясь обо всем, что в моей жизни, возможно, уже упущено, я грущу, но я планирую это изменить.

Достаю из кармана свой телефон, чтобы сделать снимок — телефон, который, по мнению моей жены, находится в Лондоне. Мне стало дурно, когда я увидел, что перед отъездом она достала его из бардачка машины и спрятала в доме. Я почувствовал себя еще хуже, когда она солгала, обвиняя меня в том, что это я забыл его. Она вела себя странно в течение нескольких месяцев, и теперь я уверился, что мне это не почудилось.

Недавно Амелия ходила к финансовому консультанту. Она рассказала мне об этом уже после своего визита. Заявила, что я потратил слишком много времени, беспокоясь о прошлом, и что она хочет лучше подготовиться к будущему. Поначалу я не понял, что она имела в виду свое будущее, а не наше. Какое еще может быть объяснение тому, что она оформила страховку жизни на мое имя и попросила меня подписать ее пару недель назад, думая, что я пьян?

— Я просто считаю, что мы в том возрасте, когда нам нужно планировать наперед, — сказала она после одиннадцати часов, в вечер накануне рабочей недели, уже держа наготове ручку.

— Мне всего сорок.

— А вдруг с тобой что-нибудь случится? — настаивала она. — Я не смогу на свою зарплату позволить себе самостоятельно платить за особняк в Хэмпстед-Виллидж. Боб и я станем бездомными.

Пес, услышав свое имя, посмотрел на меня так, точно был в этом замешан.

— Ты не останешься без крыши над головой. В худшем случае тебе, возможно, придется сократить…

Она покачала головой, не желая слушать, и протянула мне ручку. Я подписал документы, потому что слишком устал, чтобы спорить, и потому что моя жена — одна из тех женщин, которым трудно сказать «нет».