В какой-то момент на кухню забежала Амелия. Шарлотта наспех смахнула слезы с глаз.

— Привет, милая! — произнесла она.

— Я пришла пожелать спокойной ночи малышке, — проговорила Амелия и подбежала к Шарлотте, села рядом и обхватила живот матери.

Шарлотта издала тихий вздох, похожий скорее на мяуканье.

— Не так крепко, — сказала она, и я сразу поняла, о чем думала Шарлотта: могло ли это страстное проявление чувств служить причиной твоих переломов?

— Но я хочу поскорее увидеть ее, — заявила Амелия. — Уже устала ждать.

Шарлотта поднялась:

— Думаю, мне тоже пора ложиться спать.

Она протянула руку Амелии, и они вышли из кухни.

Шон опустился на место, которое его жена только что освободила:

— Это во мне дело, да? — Он поднял на меня загнанный взгляд. — Именно из-за меня ребенок такой.

— Нет…

— У Шарлотты есть абсолютно здоровый ребенок. Подумай сама.

— Это, скорее всего, спонтанная мутация. Ее невозможно предотвратить. — И я не могла предотвратить. Но, как и Шон, я все же испытывала вину. — Тебе нужно заботиться о ней, потому что сейчас она может не вынести этого в одиночку. Не позволяй ей залезать в Интернет, пока она не увидится завтра с врачом, не говори, что ты переживаешь.

— Я не могу врать, — сказал Шон.

— Что ж, тебе придется, если ты ее любишь.

Столько лет спустя почему я не могла простить Шарлотту за то, что она последовала этому совету?



Мне не нравился Гай Букер, но когда обращаешься в компанию для страхования медицинских ошибок, то выбираешь не тех ребят, которых пригласил бы на рождественский обед. Этот адвокат мог заставить любого извиваться на месте свидетеля, словно насекомое, приколотое коллекционером булавкой для подробного изучения.

— Миссис Вайсбах, — сказал Букер, поднявшись для перекрестного допроса, — вы когда-либо видели другой плод с похожими результатами в показателях бедренной кости?

— Конечно.

— Вы знаете исход?

Адвокат Шарлотты поднялась:

— Протестую, Ваша честь! Свидетель — специалист УЗИ, а не врач.

— Она видит подобное каждый день, — возразил Букер. — У нее опыт в расшифровке эхограмм.

— Протест отклоняю.

— Что ж, — уязвленно произнесла Джанин, — не так просто расшифровать результаты ультразвукового исследования. Может, я и специалист по технике, но так же могу подмечать детали, которые указывают на проблему. — Она кивнула в мою сторону. — Пайпер Риис была моей начальницей. Я просто делала свою работу.

Джанин больше ничего не сказала, но я слышала между строк: в отличие от тебя.

Шарлотта

С моим адвокатом что-то случилось. Она нервничала: пропускала вопросы и забывала ответы. И я задумалась: возможно, сомнения заразны? Может, Марин сидела рядом со мной весь день, пока я пыталась побороть желание встать и положить этому конец, а потом проснулась утром с тем же намерением?

Она вызвала свидетеля, которого я не знала, — доктора Тербера, британца, возглавлявшего радиологию в детской больнице Люсиль Паккард в Стэнфорде, до того как он переехал в Шрайнерс в Омахе, где применил знания по радиологии к детям с НО. Согласно бесконечному послужному списку, который предоставила Марин, доктор Тербер за время своей карьеры изучил тысячи снимков УЗИ, давал лекции по всему миру и две недели своего отпуска безвозмездно посвящал заботе о беременных женщинах в бедных странах.

В целом он был почти святым. И очень умным.

— Доктор Тербер, для тех, кто не знаком с ультразвуковым исследованием, могли бы объяснить технологию? — спросила Марин.

— Это диагностический инструмент, если говорить об акушерстве, — ответил радиолог. — Оборудование является сканером в режиме реального времени. Датчик излучает звуковые волны, его крепят к животу матери и передвигают, чтобы увидеть содержимое утробы. Изображение проецируется на монитор и называется эхограммой.

— Для чего нужны ультразвуковые исследования?

— Для диагностирования и подтверждения беременности, для оценки сердцебиения плода и его патологий, для измерения плода, чтобы оценить внутриутробный возраст и развитие, чтобы увидеть положение плаценты, определить количество околоплодных вод и прочее.

— Когда обычно проводят УЗИ во время беременности? — спросила Марин.

— Нет четкого правила, но иногда можно делать снимки на седьмой неделе, чтобы подтвердить беременность и исключить эктопическую или молярную беременность. Большинство женщин делают как минимум одно УЗИ между восемнадцатой и двадцатой неделей.

— Что происходит во время УЗИ?

— К этому времени плод достаточно сформирован, чтобы проверить анатомию и увидеть врожденные патологии, — сказал доктор Тербер. — Некоторые кости измеряют, чтобы убедиться, что ребенок нормального размера, в зависимости от даты зачатия. Смотрят, в правильном ли положении находятся органы, цел ли позвоночник. В основном это подтверждение того, что все на своих местах. И конечно, вы возвращаетесь домой со снимком, который следующие шесть месяцев будет висеть на холодильнике.

Среди жюри раздался смешок. А сохранился ли у меня твой снимок с УЗИ? Я не могла вспомнить. Когда я думаю о том дне, то вновь испытываю огромную волну облегчения, ведь Пайпер сказала мне, что ты здорова.

— Доктор Тербер, была ли у вас возможность взглянуть на снимки УЗИ Шарлотты О’Киф на восемнадцатой неделе? — задала вопрос Марин.

— Да.

— И что вы увидели?

Он посмотрел на жюри:

— Судя по снимку УЗИ, причина для беспокойства была явной. Обычно, когда вы делаете УЗИ, то смотрите на мозг сквозь череп, поэтому он немного смазан, серый и затуманенный, все из-за артефакта реверберации у стенки черепа, на которую попадает ультразвуковой луч. На эхограмме миссис О’Киф внутричерепной объем был кристально ясен, даже участок полушария головного мозга, который обычно затемнен. Это указывает на деминерализованный свод черепа. Есть несколько ситуаций, при которых череп является деминерализованным, включая дисплазию скелета и НО. Тогда врач обязан посмотреть на длину костей. На самом деле длина бедренной кости является неотъемлемой частью любого УЗИ во время беременности. Сочетание коротких конечностей и деминерализованного черепа явно указывает на несовершенный остеогенез. — Он замолчал, позволяя залу впитать его слова. — Если специалист УЗИ надавил бы на живот миссис О’Киф во время процедуры, то она увидела бы на экране, как череп меняет форму.

Я обхватила руками живот, будто ты все еще находилась внутри меня.

— Будь миссис О’Киф вашим пациентом, доктор, что бы вы сделали?

— Я бы сделал больше снимков грудной клетки и проверил бы перелом ребер. Я бы проверил все показатели длины конечностей, чтобы подтвердить, что дело и впрямь в наследственном размере костей. И в конечном счете я передал бы карту в центр для более опытных специалистов.

Марин кивнула:

— А что, если я скажу вам, что акушер-гинеколог миссис О’Киф не сделала ничего из этого?

— Тогда я скажу, что этот врач допустил огромную ошибку, — проговорил доктор Тербер.

— У меня все. — Марин села рядом со мной и тут же тяжело выдохнула.

— Что случилось? — прошептала я. — Он отлично справился.

— А вам когда-нибудь приходило в голову, что не только у вас есть проблемы? — резко сказала Марин.

Гай Букер поднялся, чтобы задать вопросы радиологу:

— Говорят, что умная мысль приходит опосля, верно, доктор Тербер?

— Все так.

— Как давно вы даете показания в качестве эксперта?

— Десять лет, — сказал доктор.

— Полагаю, вы не бесплатно делаете это?

— Нет, мне платят, как и всем экспертам, — ответил Тербер.

Букер посмотрел на жюри присяжных:

— Ясно. Сейчас тут крутятся большие деньги, да?

— Протестую! — воскликнула Марин. — Он и правда полагает, что свидетель ответит на риторический вопрос?

— Снимаю вопрос. Доктор, разве несовершенный остеогенез не является редким заболеванием?

— Является.

— Допустим, акушер-гинеколог в небольшом городке может за свою жизнь не встретить ни одного случая?

— Это так, — ответил Тербер.

— Тогда не справедливо ли будет утверждать, что только специалист станет искать доказательства НО на УЗИ?

— Среди медиков есть старая поговорка про то, что слышишь звон и не знаешь, где он, — согласился Тербер, — но любой образованный акушер-гинеколог должен уметь расшифровать показания УЗИ и увидеть красные флажки. Возможно, она не смогла бы определить, что именно они означают, но увидела бы отклонение от нормы, а значит, перевела заботу о пациенте на следующий уровень.

— Есть ли другие состояния, кроме несовершенного остеогенеза, при которых может быть ясное изображение мозга на УЗИ?

— Летальная форма врожденной гипофостфатозии, но это крайне редкое явление, и это не изменило бы потребности пациента в высокоспециализированной помощи.

— Доктор Тербер, вы когда-нибудь получаете особенно ясный внутричерепной снимок… у здорового ребенка?

— Иногда. Если плоскость ультразвукового поля на конкретном снимке каким-то образом проходит через нормальный черепной шов, а не кость, тогда внутричерепной снимок получится четким. Однако мы делаем множество снимков мозга, рассматривая разные внутричерепные структуры, а швы очень тонкие. Практически невозможно видеть множество снимков мозга в множестве проекций, если датчик каждый раз попадает в шов. Если бы я увидел изображение, которое показывало бы ближайшее поле мозга очень четко, а другие изображения нет, то предположил бы, что одно изображение было получено из черепного шва. В данном случае, однако, все снимки мозга показывали все внутричерепные структуры невероятно четко.

— А что с длиной бедренной кости? Вы когда-либо встречали низкие показатели бедренной кости во время УЗИ на восемнадцатой неделе беременности, а потом рождался совершенно здоровый ребенок?

— Да. Иногда показания отличаются на самую малость, потому что плод шевелится или находится в необычном положении. Измеряют два или три раза, берут самую длинную ось, но даже малейшее отличие на восемнадцатой неделе — мы говорим о миллиметрах — может значительно понизить процентиль. Зачастую, когда мы видим пограничный показатель короткой бедренной кости, ее неправильно измерили.

Букер подошел к нему:

— Какой бы полезной технологией не было ультразвуковое исследование, это не точная наука, верно? Некоторые снимки могут быть точнее других?

— Да, четкость структур плода варьируется. Это зависит от множества факторов — размеров матери, положения плода. Диапазон широк. В определенный день мы можем видеть не очень отчетливо или, наоборот, крайне ясно.

— На УЗИ восемнадцатой недели, доктор, можно ли наверняка сказать, что у ребенка третий тип НО?

— Можно сказать, что есть проблемы со скелетом. Можно увидеть показатели, как те, что есть в карте Шарлотты О’Киф. Чем больше гестационный возраст, если видны сломанные кости, значит можно в целом полагать, что у плода третий тип НО.

— Доктор, если Шарлотта О’Киф была бы вашим пациентом и вы увидели результаты УЗИ восемнадцатой недели и не было бы сломанных костей, то вы бы порекомендовали ей последующее наблюдение?

— Основываясь на коротких бедренных костях и деминерализованном черепе? Совершенно верно.

— И как только вы бы увидели сломанные кости на последующих УЗИ, сделали бы вы то же, что и Пайпер Риис: немедленно направили миссис О’Киф к перинатологу в центре высокоспециализированной помощи?

— Да.

— Но могли бы вы дать окончательный диагноз, что плод миссис О’Киф страдает НО, на восемнадцатой неделе, основываясь исключительно на результатах первого УЗИ?

— Ну… — Тербер замешкался. — Нет.

Амелия

Иногда я задумываюсь, что подразумевается под термином «чрезвычайная ситуация». Каждый учитель в школе знал о судебном процессе и о том, что оба моих родителя участвуют в нем и столкнулись лбами. Весь штат знал об этом, а может, и вся страна благодаря газетам и телевидению. Даже если они считали, что моя мать не в себе или жаждала денег, то, конечно же, испытывали сочувствие ко мне, загнанной в безвыходную ситуацию. И тем не менее на математике на меня накричали, потому что я не слушала учителя. На следующий день я должна была писать тест по английскому, по лексике, девяносто слов, которые я, скорее всего, никогда не буду использовать в жизни.

И я готовила для этого карточки. Я написала:

Гиперчувствительный — очень, очень, очень чувствительный.

Но не в этом ли весь смысл? Если ты чувствительный, то не обязан ли воспринимать все слишком серьезно?

Мандраж — страх.

Используй в предложении:

У меня мандраж из-за этого глупого теста.

— Амелия!

Я слышала, как ты звала меня, но знала, что не обязана отвечать. Все же мама, — а может, Марин — платила сиделке, от которой пахло нафталином, чтобы она присматривала за тобой. Она была в доме уже второй день, и, честно говоря, я не сильно впечатлилась. Она смотрела сериал «Центральная больница», хотя ей следовало играть с тобой.

— Амелия! — громче закричала ты.

Я со скрипом отодвинула стул от стола и потопала вниз по лестнице.

— Ну что еще? — требовательно спросила я. — Я же пытаюсь делать уроки.

И я увидела: медсестру Рэтчид стошнило на пол.

Она прислонилась к стене, ее лицо стало цвета пластилина «Силли патти».

— Думаю, мне надо домой… — всхлипнула она.

Да уж! Я не хотела подхватить бубонную чуму.

— Сможешь присмотреть за Уиллоу, пока не вернется мама? — спросила она.

Будто я не делала этого всю свою жизнь.

— Конечно. — Я замешкалась. — Но сначала вы тут все уберете, хорошо?

— Амелия! — прошипела Уиллоу. — Ей же плохо!

— Ну а я этого делать не буду, — прошептала я, но сиделка уже шла за шваброй.

— Мне нужно учить уроки, — сказала я, когда мы остались одни. — Я пошла наверх за тетрадью и карточками.

— Нет, я пойду наверх, — ответила ты. — Хочу прилечь.

Я отнесла тебя — ты была как пушинка — и усадила на кровать, поставив рядом костыли. Ты подняла книгу, которую читала.

Вникать — тщательно изучать.

Телосложение — полный рост и размер человека.

Я глянула на тебя через плечо. Ты была размером с трехлетнего ребенка, хотя тебе уже исполнилось шесть с половиной. Интересно, насколько маленькой ты будешь. Я подумала о золотых рыбках, которые растут, если пересадить их в аквариум побольше. Поможет ли это в твоем случае? А если вместо того, чтобы сидеть на этой кровати в этом дурацком доме, я бы показала тебе мир?

— Я могу поспрашивать тебя, — предложила ты.

— Спасибо, но я еще не готова. Может, позже.

— А ты знала, что лягушонок Кермит — левша?

— Нет.

Рассеянный — растворившийся, исчезнувший.

Увиливать — избегать.

— А ты знаешь, насколько велика могила, когда ее выкапывают?

— Уиллоу, — сказала я. — Я пытаюсь учиться. Можешь помолчать?

— Семь футов, восемь дюймов, на три фута и два дюйма, на шесть футов, — прошептала ты.

— Уиллоу!

Ты села на постели:

— Я иду в ванную.

— Отлично! Не заблудись, — фыркнула я, глядя, как ты поднимаешь костыли, чтобы пропрыгать весь путь от кровати до ванной. Обычно тебя отводила мама или, скорее, переносила, а потом ты хотела уединения, выгоняла ее и запирала дверь. — Тебе нужна помощь?

— Нет, только немного коллагена, — ответила ты, и я выдавила улыбку.

Спустя мгновение я услышала, как ты заперла дверь в ванную. Честный, преданный, истреблять. Летаргический, летальный, падать. Мир стал бы куда понятнее, если бы вместо переизбытка слогов мы бы говорили то, что думали на самом деле. Слова стоят на пути. Самое сложное — как, например, прикосновение парня, когда ты словно соткана из света или когда ты единственная в комнате, кого не замечают, — это вовсе не предложения, а сучки на стволах наших тел, зоны, где кровь течет в обратном направлении. Если бы вы спросили меня, хотя и не догадались бы, я бы сказала, что единственные слова, достойные существования: «Прости меня».

Я выполнила урок 13 и урок 14 — вероломный, ошеломленный, неотесанный — и посмотрела на часы. Только три часа.

— Вики, — позвала я, — во сколько мама обещала быть дома?

И тут я вспомнила, что тебя нет рядом.

И уже не было пятнадцать-двадцать минут.

Никому не понадобится столько времени на ванную.

Мой пульс участился. Неужели я так погрузилась в учебу, пытаясь запомнить определение слова «арбитраж», что не услышала характерный удар о пол? Я помчалась к двери, дернула за ручку.

— Уиллоу? Как ты там?

Никакого ответа.

Иногда я задаюсь вопросом, что на самом деле представляет собой чрезвычайная ситуация.

Я занесла ногу для удара, чтобы выбить дверь.

Шон

Суп из автомата в суде выглядел и имел вкус точно такой же, как и у кофе. Моя третья чашка за день, и я все еще не понимал, что пью.

Я сидел у окна своего убежища — мое самое большое достижение на второй день слушания. Я планировал обосноваться в холле, пока Гай Букер не позовет меня, но не учел прессу. Те, кто не поместился в зале суда, быстро поняли, кто я такой, и устремились ко мне, заставив сбежать со словами «без комментариев».

Я петлял по лабиринтам коридоров здания суда, пробуя двери, пока не нашел одну открытую. Я понятия не имел, для каких целей обычно используют это помещение, но оно располагалось практически над залом суда, где сейчас была Шарлотта.

Мне не очень верилось в экстрасенсорные способности или подобную ерунду, но я надеялся, что она ощущает мое присутствие. И даже больше, я надеялся, что это к лучшему.

Вот в чем состоял мой секрет: несмотря на то что я перешел на другую сторону, несмотря на то что мой брак трещал по швам, в глубине души я гадал, что будет, если Шарлотта выиграет.

Имея достаточно денег, мы можем отправить тебя летом в лагерь, чтобы ты познакомилась с такими же детьми, как и ты.

Имея достаточно денег, мы можем купить новый фургон, а не чинить подручными средствами старый, которому уже семь лет.

Имея достаточно денег, мы можем закрыть кредитные карты и второй кредит, который взяли, когда поднялись счета по страхованию здоровья.

Имея достаточно денег, я смогу увезти куда-нибудь Шарлотту на вечер и снова влюбиться в нее.

Я искренне верил, что ценой успеха для нас не должно быть предательство друга. Но что, если бы мы не знали Пайпер лично, а только профессионально? Мог бы я участвовать в подобном иске против другого врача? Возражал я из-за Пайпер или из-за самого дела?

Нам столько всего не сказали!

Каково это, когда ломается ребро, и мне остается лишь качать тебя на руках.

Сколько боли отражается на твоем лице, когда ты наблюдаешь за тем, как катается на коньках твоя сестра.

Как даже те люди, которые стремятся помочь, сперва причиняют боль: доктора, которые меняют положение костей, ребята, которые создают твои ортезы, позволяя играть в них и натаптывать мозоли, чтобы они поняли, что поправить.

Как ломались не только твои кости. Были еще и микротрещины, ощутимые с годами, — мои финансы, мое будущее, мой брак.

Вдруг мне захотелось услышать твой голос. Я достал телефон и набрал номер, но услышал только громкий гудок, прежде чем села батарея. Я уставился на трубку. Можно сходить в машину и взять зарядку, но это означало вновь пройти пытку журналистами. Пока я взвешивал «за» и «против», открылась дверь в мое убежище, вместе с шумом из коридора внутрь скользнула Пайпер Риис.

— Тебе придется найти другое убежище, — сказал я, и она вздрогнула.

— Ты меня до смерти напугал! — воскликнула Пайпер. — Откуда ты узнал, что я как раз это и искала?

— Я сам здесь по той же причине. Разве ты не должна быть в зале суда?

— У нас перерыв.

Я помедлил, потом подумал, что терять уже нечего:

— Как там дела?

Пайпер открыла рот, будто собиралась ответить, но передумала.

— Не буду мешать тебе говорить по телефону, — сказала она, положив ладонь на дверную ручку.

— Он вырубился, — сообщил я, и Пайпер развернулась. — Мой телефон.

Она сложила руки на груди:

— Помнишь, когда еще не было мобильных телефонов? Когда нам не приходилось слушать чужие разговоры?

— Некоторые вещи лучше оставлять при себе.

Пайпер встретилась со мной взглядом.

— Здесь ужасно! — призналась она. — Последним свидетелем выступал актуарий, который привел расчеты на нужды Уиллоу и общий счет в зависимости от ее продолжительности жизни.

— Сколько он назвал?

— Тридцать тысяч в год.

— Нет. Сколько она проживет?

Пайпер замешкалась:

— Не хочу думать об Уиллоу в цифрах. Будто она лишь единица статистики.

— Пайпер…

— Нет причин думать, что ее продолжительность жизни будет короче нормы, — сказала Пайпер.

— Но далека от нормы, — договорил я.

Пайпер прислонилась к стене. Я не включал свет — не хотел, чтобы о моем местонахождении тут узнали. В тени ее лицо казалось уставшим, с четкими морщинками.

— Прошлой ночью мне снилось, как мы впервые пригласили тебя на обед, чтобы познакомить с Шарлоттой.

Я помнил тот вечер, как вчерашний день. Тогда я заблудился по пути к дому Пайпер, потому что нервничал. Меня еще никогда не приглашали в гости, после того как я выписал штраф за превышение скорости. Я не пошел бы, но за день до этого я остановил Пайпер, поскольку она ехала пятьдесят миль в час вместо положенных тридцати, а я как раз заглянул домой к другу — еще одному копу — и застал в его постели свою девушку. Мне было нечего терять, когда Пайпер позвонила в участок неделю спустя и пригласила меня. Импульсивный, глупый поступок, полный отчаяния.

Когда я добрался до Пайпер и меня представили Шарлотте, она протянула руку, и вдруг между нашими ладонями пробежала искра, удивившая нас обоих. Две маленькие девочки ели в гостиной, а взрослые сидели за столом. Пайпер положила мне кусок торта с карамелью и пеканом, который испекла Шарлотта.

— Что думаешь? — спросила Шарлотта.

Начинка еще была теплой и сладкой, корочка растворялась на языке, словно воспоминание.

— Думаю, нам стоит пожениться, — ответил я, и все рассмеялись, но я шутил лишь отчасти.

Мы говорили про первые поцелуи. Пайпер рассказала историю о мальчике, который соблазнил ее в рощице за детской площадкой, сославшись на то, что за ясенем прячется единорог. Роб рассказал о том, как семиклассница заплатила ему пять баксов за то, чтобы потренироваться. Шарлотта, как оказалось, не целовалась до восемнадцати лет.

— Не верю, — сказал я.

— А что у тебя, Шон? — спросил Роб.

— Я уже не помню.

На тот момент мир померк, осталась лишь Шарлотта. Я мог бы сказать, в скольких дюймах от ее ноги стояла под столом моя. Мог бы сказать, как ее локоны ловили свет. Я не помнил свой первый поцелуй, но знал, что с Шарлоттой он будет последним.

— Помнишь, как Амелия и Эмма остались в гостиной? — сказала сейчас Пайпер. — Мы так хорошо проводили время, что никто не догадался проверить, чем они занимаются?

Я вдруг увидел эту картину — мы столпились в крошечной ванной на первом этаже, Роб кричал на дочь, которая подговорила Амелию помочь ей выбросить сухой собачий корм в унитаз.

Пайпер расхохоталась:

— Эмма все повторяла, что они бросили всего чуть-чуть.

Но корм впитал воду и забил унитаз. Удивительно, как быстро все вышло из-под контроля.

Смех Пайпер вдруг дошел до следующей стадии, эмоции переступили черту, и она разрыдалась:

— Боже, Шон! Как мы здесь оказались?

Я неуклюже встал и спустя мгновение обхватил ее руками:

— Все хорошо.

— Нет, вовсе нет! — всхлипнула Пайпер и зарылась лицом на моем плече. — Я никогда в жизни не была злодейкой. Но каждый раз, когда захожу в зал суда, чувствую себя именно так.

Я и раньше обнимал Пайпер Риис. Так поступали супружеские пары: ты приходил в гости, приносил традиционную бутылку вина и целовал хозяйку дома в щеку. Отдаленно я осознавал, что Пайпер выше Шарлотты, что от нее пахло незнакомым парфюмом, а не грушевым мылом с ванильным экстрактом, как от Шарлотты. В любом случае объятия выходили по касательной: ты прислонялся щекой, потом отстранялся.

Но сейчас Пайпер прижималась ко мне вплотную, на шее я ощутил ее слезы. Я чувствовал изгиб ее тела, ее вес. И уловил тот миг, когда она ощутила то же самое.

И вот она целовала меня, а может, я целовал ее губы со вкусом вишни. Закрыл глаза и тут же увидел перед собой Шарлотту.

Мы оба отстранились друг от друга, отвели взгляды. Пайпер прижала ладони к щекам. «Я никогда в жизни не была злодейкой», — сказала она.

Все бывает в первый раз.

— Прости, — произнес я, и Пайпер тоже заговорила:

— Мне не стоило…

— Ничего не было, — перебил ее я. — Давай просто договоримся, что ничего не было, хорошо?

Пайпер с грустью посмотрела на меня:

— Если ты не хочешь чего-то видеть, Шон, не значит, что этого не существует.

Я не понимал, говорила она об этом моменте или об иске, а может, сразу обо всем. Мне хотелось сказать Пайпер много всего, но все начиналось и заканчивалось извинениями, и вместо этого с губ сорвалось другое:

— Я люблю Шарлотту. Я люблю свою жену.

— Знаю, — прошептала Пайпер. — Я тоже ее любила.

Шарлотта

Фильм, который сняли, чтобы показать день из твоей жизни, был последним козырем, который предложила Марин жюри присяжных. Эмоциональный ответ холодным грубым фактам, представленным актуарием касательно того, во сколько обходится содержание ребенка с ограниченными возможностями в стране. Казалось, прошли годы с тех пор, как съемочная бригада ходила за тобой по школе, и, честно говоря, я волновалась за результат. Что, если жюри посмотрит на наш обычный день и не найдет никаких отличий от всех остальных?

Марин сказала, что позаботится о том, чтобы презентация была в нашу пользу. Как только на экране появились первые кадры, я поняла, что мне не стоило волноваться. Обработка творила чудеса.

Все началось со снимка твоего лица, отраженного в окне, сквозь которое ты смотрела. Ты не говорила, но этого и не требовалось. В твоих глазах застыла самая настоящая тоска.

В кадре появилось окно, потом камера нацелилась на твою сестру, катавшуюся на коньках по пруду.

Затем раздались первые аккорды песни, когда я села на колени, чтобы перед школой пристегнуть твои ортезы, потому что ты сама не могла дотянуться. Спустя мгновение я узнала песню: «I Hope You Dance».

В кармане у меня завибрировал телефон.

В зал суда не разрешалось приносить телефоны, но я сказала Марин, что мне нужно быть на связи на всякий случай — на этом мы и договорились. Я сунула руку в карман и посмотрела на экран, узнать, кто звонит.

«ДОМ», — прочитала я.

На экране проектора ты была в классе, другие дети обходили тебя, словно косяк рыб, выполняя что-то вроде паучьего танца в кругу, пока ты сидела неподвижно в инвалидном кресле.

— Марин, — прошептала я.

— Не сейчас.

— Марин, у меня звонит телефон.

Она наклонилась ко мне:

— Если вы возьмете телефон, вместо того чтобы смотреть фильм, жюри присяжных решит, что вы бессердечная.

Я подложила руки под колени, все больше и больше нервничая. Может, жюри решит, что я не могу смотреть? Телефон перестал вибрировать, но через секунду начал снова. На экране я видела тебя на физиотерапии, ты шла вперед, к мату, закусив губу. Телефон снова завибрировал, и я чуть ли не вскрикнула.

А что, если ты упала? Что, если медсестра не знала, что делать? А что, если это серьезнее обычного перелома?

Я услышала позади себя всхлипывание, женщины открывали сумочки и искали салфетки. Я видела, как привлекли внимание судьи твои слова, твое эльфийское личико.

Телефон снова зажужжал, электрошок для моего организма. На этот раз я достала мобильник из кармана и увидела сообщение. Спрятала телефон под столом и открыла сообщение.


УИЛЛОУ ПЛОХО — ПОМОГИ.


— Мне нужно уйти, — шепнула я Марин.

— Через пятнадцать минут… Нельзя сейчас отступать.

Я снова посмотрела на экран, и мое сердце бешено застучало. Плохо? Как? Почему медсестра ничего не делала?

Ты сидела на мате, по-лягушачьи сложив ноги. Над тобой висело красное кольцо. Ты поморщилась, потянувшись к нему. Можем мы остановиться?

Давай же, Уиллоу, я знаю, что ты сильнее этого… обхвати кольцо и сожми.

Ты постаралась ради Молли. Но по твоим щекам заструились слезы, а из груди вырвался резкий вскрик. Прошу, Молли… можно мне остановиться?

Телефон снова завибрировал. Я накрыла его ладонью.

А потом на мате рядом с тобой появилась я, взяла на руки, покачала и сказала, что все улажу.

Если бы я обратила внимание на окружающих, то увидела бы, что все женщины в жюри присяжных рыдали, а также несколько мужчин. Я бы увидела телевизионные камеры, которые снимали это и готовили для вечерних новостей. Я бы увидела, как судья Геллар закрывает глаза и качает головой. Но как только экран потух, я сорвалась с места.

Все смотрели на меня, пока я бежала по ряду, распахивая двойные двери. Возможно, люди решили, что меня переполнили эмоции или я не могла смотреть на тебя в цветном кино. Как только я протолкнулась мимо судебных приставов, то нажала на кнопку вызова на телефоне.

— Амелия? Что случилось?

— Она истекает кровью! — в истерике рыдала Амелия. — Повсюду кровь, она не двигалась и…

Вдруг на линии раздался незнакомый голос:

— Это миссис О’Киф?

— Да…

— Я Хал Чен, сотрудник отделения неотложной помощи…

— Что с моей дочерью?!

— Она потеряла много крови, это все, что мы знаем. Можете подъехать в больницу Портсмута?

Не знаю, успела ли я ответить «да». Я даже не попыталась что-то сказать Марин. Просто побежала через холл, вылетела из дверей. Протолкнулась мимо репортеров, застав их врасплох, а они вовремя устремили свои камеры на женщину, которая бежала из здания суда и направлялась к тебе.

Амелия

Когда я была очень маленькой и за окном ночью бушевал ветер, я не могла уснуть. Папа приходил и говорил, что наш дом не из соломы или прутиков, что он кирпичный, а значит, его не сдует, как было известно трем поросятам. Вот чего не понимали поросята: большой злой волк был лишь началом их проблем. Самая большая угроза находилась в доме, невидимая для всех. Никакого радона или угарного газа, а всего лишь три разные личности в одном тесном пространстве. Разве мог поросенок-лентяй, который построил дом из соломы, поладить с требовательным поросенком-каменщиком? Вряд ли. Могу поспорить, что если бы сказка продолжилась на десять страниц, то все три поросенка захотели бы перерезать друг другу глотку и в итоге дом взлетел бы на воздух.

Когда я ударила в дверь ванной ногой, как ниндзя, она поддалась на удивление легко, но опять же — у нас был старый дом, косяк треснул. Ты лежала в поле видимости, но я не видела тебя. Как я могла, если повсюду была кровь?

Я закричала, а потом вбежала в ванную и сжала твои щеки:

— Уиллоу, очнись! Очнись!

Это не помогло, но твои руки дернулись, и из ладони выпало мое лезвие.

Сердце забилось чаще. Ты видела меня вчера, когда я делала надрез, я так разозлилась, что даже не проверила, спрятала ли бритву на место. Что, если ты скопировала то, что увидела?

А значит, все это моя вина.

На твоем запястье был порез. Я перешла на истеричные рыдания. Я не знала, надо ли зажать рану полотенцем, чтобы остановить кровь, или позвонить в «скорую», или позвонить маме.

Я сделала все сразу.

Когда приехали спасатели и «скорая», они забежали наверх, их ботинки громко стучали по полу.

— Осторожнее! — выкрикнула я, застыв в дверном проеме ванной. — У нее болезнь хрупких костей. Если вы ее передвинете, то может быть перелом.

— В противном случае она истечет кровью, — буркнул спасатель.

Поднялся сотрудник «скорой» и закрыл мне обзор.

— Расскажи, что произошло.