Алексей Слаповский
МОИ ПЕЧАЛИ И МЕЧТЫ
Сборник пьес
МОЙ ВИШНЕВЫЙ САДИК
(комедия в 2-х действиях)
Действующие лица:
АЗАЛКАНОВ, герой не нашего времени, около 40 лет
НЕВЕСТА, юна, глупа, практична
РАНЯЕВА, мать невесты, около 40 л., знает жизнь насквозь
ВОТКИН, пенсионер-цветовод
МИНУСИНСКИЙ, друг жениха и тайный недоброжелатель
РОЗОВ, друг жениха, вечный пионер
ЕЛЕНА, всеобщая любовь
ДЖОН ДАУНЗ, как бы американец, нарочито глуп
САША, юноша
МАША, девушка
ВАСЕНЬКА, молодой человек, будущий хозяин всего
Первое действие
Обширный чердак старого дома. Полосы света сквозь щели. Валяются всякие вышедшие из обихода предметы быта. Есть и странные вещи: например, несколько клубных деревянных кресел, разномастные стулья, перед ними что-то вроде сцены-помоста; это похоже на разгромленный маленький театральный зал. Пол чердака засыпан керамзитом, он скрипит и хрустит при каждом шаге — если не идти по поперечным балкам, валяющимся доскам, кускам шифера. Сбоку дверца, в ней небольшое окошко, через него-то в основном и освещается чердак. Виден люк на крышу, к нему ведет лесенка. И вот люк открывается, спускается юноша с сумкой. Ставит сумку, протягивает руки вверх.
САША. Не бойся, лестница крепкая. Ну?
Появляется МАША. Саша подхватывает ее на руки, целует, опускает. Достает из сумки магнитофон, включает. Ритмическая музыка.
МАША. Тише! Тише, что ты?
САША (убавил звук). А в чем дело? Дом нежилой. Дверь на чердак кто-то наглухо заколотил, засовы навесил, замки. Сюда никто не войдет.
Прибавил звук. Танцует. Приглашает ее к танцу. Она не сразу, но вступает. Азарт танца. Он сбрасывает с себя рубашку, размахивает ею. Маша остановилась. Он выключил музыку.
МАША. Под эту музыку наши бабушки и дедушки прыгали. Ей сто лет.
САША. А я люблю все старое. Я люблю вспоминать, но мне еще нечего вспоминать. Зачем живут люди? Чтобы быстро, быстро, как можно быстрее состариться — и начать вспоминать. Лет через двадцать я со слезами буду слушать то, что все слушают сейчас. А сейчас слушаю это. Мне кажется, я тоже жил в том времени, хотя меня тогда еще не было. Понимаешь, я слушаю, как будто мне уже лет сорок — и молодость прошла, и вот была эта музыка, под которую я танцевал когда-то с красивой девушкой. А наше время вижу так, будто мне семьдесят, будто пятьдесят лет прошло. И я наяву вижу ту, которую любил пятьдесят лет назад. Боже, как она была красива, как хороша, как я мог не умирать от счастья, дурак такой, рядом с ней? Я не понимал своего счастья!
МАША. Ты — не понимаешь?
САША. Я понимаю. Но понимаю — когда гляжу из будущего. Если смотреть на сегодняшний день из сегодняшнего дня — понять ничего невозможно. А вот когда прошло пятьдесят лет!.. Какая прекрасная тоска: все позади — и любовь, и юность! Как было хорошо!
МАША. Значит, тебе семьдесят? Ну, и что я буду делать с таким стариком?
САША. Что старушки делают? Сидеть рядышком и вспоминать. Присаживайся.
МАША. Ну и пыли здесь! А это что за стулья? А там что-то такое… На сцену похоже.
САША. Может, здесь был подпольный клуб диссидентов. Не знаю. (Стирает пыль.) Ты садись, садись, старушка, в ногах правды нет. К тому же — варикозное расширение вен, левосторонний паралич, сядь, сядь, болезная моя!
МАША. Фу, какие ты гадости говоришь!
САША. Ну что, старушка, вспоминаешь? Помнишь, как мы залезли на чердак пятьдесят лет назад? Помнишь, мы решили пожениться — верней, просто пожить вместе, без всяких формальностей. Узнать друг друга. Конечно, подальше от родителей. Но где? Снять квартиру — дорого. И мы решили поселиться здесь.
МАША. Ты серьезно?
САША. Тебе сначала не понравилось. Пыль, грязь. Но мы устроили райский уголок. Старый широкий диван, два стула, стол — что еще нужно?
МАША. А где это?
САША. Вон там, в углу. Там кто-то жил.
МАША. Еще зараза какая-нибудь.
САША. Помнишь, ты сказала: «Еще зараза какая-нибудь!» А я повел тебя туда, мы постелили чистые белые простыни, мы навесили полог из белого тюля — и увидели, что у нас райский чертог любви! (Включил магнитофон. Лирическая музыка.) Вспомни, вспомни! Страна корчится в судорогах переходного периода, коррупции, организованной и неорганизованной преступности! Плевки народного гнева устлали тротуары, портреты политиков, ковры дворцов и кафель вокзальных сортиров — все! Деваться некуда было от этих плевков, от криков гнева и восторга! А мы делись. Как мы любили друг друга, ты помнишь? На чердаке было душно, мы ходили голые, обливаясь потом, и вытирались простынями…
МАША. Тут душно в самом деле…
САША. Ты не помнишь? Ты забыла, старушка? Ты стесняешься? Но это же была наша молодость! Ты сказала: какая духота! Я открыл дверь, ведущую в никуда, то есть когда-то был балкон, но теперь его нет, только прутья торчат. (Подходит, распахивает дверь с окошком.) Ты подошла… Ты подошла!
Маша подходит.
Ты выглянула с опаской.
Она выглядывает с опаской.
Ты увидела, как из стены, прямо из стены растет дерево. Ты удивилась: что это?
МАША. Что это?
САША. А я сказал: это дерево! Это вишневое дерево! И на нем даже есть вишни!
МАША. Точно. Вижу, вижу!
САША. Сейчас. (Тянется достать вишни.)
МАША. Осторожно!
САША. Полгода назад я обнаружил этот чердак и это дерево. Странно. Чердак уже был, а тебя еще не было.
МАША. Я была.
САША. Для меня тебя еще не было. (Дает ей вишню, вторую кладет себе в рот. Сплевывают косточки, смеются.) Так они обвенчались и причастились!
Целуются.
МАША. А что было потом?
САША. Что?
МАША. Ты рассказывал, что с нами было. Здесь, на этом чердаке, пятьдесят лет назад. А что было потом?
САША. Потом? Не знаю.
МАША. Нет уж, начал рассказывать — рассказывай!
САША. Потом… Потом ты бросила меня. Очень пошлая история. Ты ушла к богатому человеку, ушла, предав мою светлую, но нищую любовь! И я прыгнул вот отсюда, с высоты пятого этажа, а внизу целая свалка железок, и я разбился.
МАША. Ты так обо мне думаешь?
САША. Что, было не так? У меня склероз, может, я что-то напутал. Семьдесят лет — не шутка!
МАША. Было так. Мы поженились. У нас родились два мальчика и две девочки. Мы жили счастливо до восьмидесяти пяти лет и умерли в один день. Я, кажется, люблю тебя.
Целуются. Звуки открываемой двери. Металлическое лязганье засовов и замков.
Открывается невидимая дверь, судя по звуку — большая и тяжелая. Саша и Маша бросаются в сторону — в тот укромный уголок, о котором рассказывал Саша. Входят АЗАЛКАНОВ и НЕВЕСТА. Он — в смокинге, она в подвенечном платье. Ему сорок с чем-то, она совсем молоденькая, но свежести не весенней. Она тут же принимается чихать. Он стучит ее по спине.
НЕВЕСТА. Чего ты по спине-то колотишь? Я ж не подавилась, а чихаю!
АЗАЛКАНОВ. Но ведь полегчало?
НЕВЕСТА (еле сдерживаясь, чтобы еще не чихнуть). Вообще-то. да… (Осматривается). Кошмар! Что, в самом деле? Тут все и будет? Вот фантазия тоже! Нет, я понимаю, когда экзотика. У одной моей подружки свадьба в самолете была. Жених самолет снял, представляешь? Начали в Москве, а кончили на Дальнем Востоке. Или еще на яхте интересно. Или даже можно в ресторане, но по-человечески…
АЗАЛКАНОВ. Сонька, молчи!
НЕВЕСТА. Слушай, ты уж выбери уж наконец что-нибудь одно. То я у тебя Сонька, то Лиза, то Гретхен, то вообще… как ты меня вчера? Офигения какая-то.
АЗАЛКАНОВ. Ифигения. Что делать, мне не нравится твое имя. Уговор был: ты его меняешь на другое, которое я выберу.
НЕВЕСТА. Ты неделю уже выбираешь. Хотя — не понимаю. Зоя. Нормальное имя.
АЗАЛКАНОВ. Мою первую любовь так звали.
НЕВЕСТА. Тем более!
АЗАЛКАНОВ. Тем менее. Не хватало мне еще повторений. Этот чердак многое повидал! Видишь эти стулья, эту сцену? Тут был театр. Он так и назывался: «Чердак». А там, за поворотом, дом-то углом построен, там повесился мой папа. А вон в том углу произошла моя вторая любовь. Там очень уютно, диван даже есть. Пойдем?… Ба, а кто это дверку открыл? (Подходит, выглядывает.) Должна быть закрыта. Подойди сюда. Подойди, не бойся.
НЕВЕСТА (довольно неуклюже ступая по керамзиту, подходит). Тут балкон, что ли, был? Зачем на чердаке балкон?
АЗАЛКАНОВ. Излишества старой архитектуры.
НЕВЕСТА. Свалишься тут — костей не соберешь. (Отходит.)
АЗАЛКАНОВ. Все увидела?
НЕВЕСТА. А что еще?
АЗАЛКАНОВ. Ты посмотри, посмотри.
НЕВЕСТА. Ну?
АЗАЛКАНОВ. А вот это?
НЕВЕСТА. Куст какой-то.
АЗАЛКАНОВ. Это не куст, Дунька, это вишня, это мой вишневый садик.
НЕВЕСТА. Перестань! Дунька! Так я и согласилась!
АЗАЛКАНОВ. Прошу прощения, а кто объявление дал: «Ищу обеспеченного человека для замужества, согласна на любые условия»? Мне это «согласна на любые условия» очень понравилось.
НЕВЕСТА. Я не отказываюсь, я на все согласна, но всему пределы тоже есть!
АЗАЛКАНОВ. Кто-то косточку вишневую выплюнул, может, я сам, косточка в щель попала, зародилось деревце. Я туда земли подсыпал. Вишневый мой садик. Посмотри, Настенька, мои вишенки! Вишенки спелые уже! (Обнимая ее, наклоняется.)
Она вскрикнула, вырвалась, отскочила.
Ты что?
НЕВЕСТА. Показалось, что ты меня сбросить хочешь.
АЗАЛКАНОВ. Это зачем же?
НЕВЕСТА. Кто тебя знает. От вас жди да жди…
АЗАЛКАНОВ. Сбросить — нет. Сброситься — это в нашем стиле, Маруся.
НЕВЕСТА. Все, хватит! Я выбрала себе имя. Ирина. Ну, или Елена. Только не Варя. У меня Варя подруга была. Во-первых, уродина жуткая, во-вторых, в семнадцать лет от сердца померла. Несчастливое имя.
АЗАЛКАНОВ. Так среди Елен и Ирин наверняка есть такие, что в семнадцать лет от сердца померли. Всякое имя несчастливое, Варенька моя! Кто же ты, действительно? (Смотрит на нее.) Галина? Нет. Екатерина? Нет.
НЕВЕСТА. Венера! Это у меня подруга тоже есть. Рожа! С ней чай пить — лимона не надо, взглянешь и кислит. Но — Венера!
АЗАЛКАНОВ. Дунька ты. Дунька. Но — сейчас. А ты меняешься. Странно. Одномерное ведь существо, а — меняешься.
НЕВЕСТА. Ирина, да? Договорились?
АЗАЛКАНОВ. Чердак мой, чердак! Сколько здесь в войну было играно, сколько поцелуев было сорвано с девичьих губ! А вина и водки сколько выпито! Бог ты мой! Еще четыре года назад я ночевал здесь каждую ночь, пьяный…
НЕВЕСТА. Жена домой не пускала?
АЗАЛКАНОВ. С ней мы уже расстались к тому времени. Хорошо было, одиноко, уютно…
НЕВЕСТА. Что ж хорошего? Пыль, грязь. И отец, говоришь, повесился. С ума сойдешь от страха. Он почему повесился? С ума сойти, как эти камни скрипят!
АЗАЛКАНОВ. Это керамзит, для утепления насыпали. Дом старый, обветшал, жильцы последнего этажа на холод жаловались. Год назад насыпали кремзита. А потом жильцов выселили, дом перестраивать будем. Совместное предприятие — АМД! Азалканов, Минусинский, Даунз. Заметь, я первый в списке. Даунз больше для представительства, поскольку американец. А Женя Минусинский совсем ни для чего. Друг юности. Пропадал от безделья, вот я его и пригрел. Вместе преобразим домишко. Будет тут пятизвездочный отель.
НЕВЕСТА. А этот Даун прямо настоящий американец?
АЗАЛКАНОВ. Даунз. Настоящий, Патриция.
НЕВЕСТА. И чего ему дома не сидится?
АЗАЛКАНОВ. Захотел мир посмотреть. Оживить своим присутствием рашен бизнес.
НЕВЕСТА. Нашел где мир смотреть… Слушай, а ты меня не обманываешь? Я вдруг подумала: ты не маньяк вообще? На чердак какой-то привел. И где стол, где гости будут сидеть — и вообще?
АЗАЛКАНОВ. Все будет. Через час тут будет дворец. (Достает и открывает бумажник, показывает содержимое Невесте). Ну? Похож я на маньяка?
НЕВЕСТА. Нет.
АЗАЛКАНОВ (обнимает ее). Пойдем вон туда. Вон в тот уголок. Антонина! Не мучь человека!
НЕВЕСТА. Ирина. Я выбрала. Ирина.
АЗАЛКАНОВ. Так! Уже торговля начинается? Слушай же меня, Феодора! Идешь туда? Считаю до трех миллионов. Раз миллион!
НЕВЕСТА. Иду.
Появляется САША.
САША. Обойдетесь! Тут занято!
АЗАЛКАНОВ. Вот те на! Я же велел все заколотить. Ты как попал сюда? Через крышу, что ли?
САША. Это наше дело.
МАША (появляется). Сашка, перестань.
АЗАЛКАНОВ. Саша, значит? Саша, будь добр, мети отсюда. У меня тут лирическое мероприятие намечается.
САША. У вас намечается, а у нас уже.
МАША. Да ладно тебе…
АЗАЛКАНОВ. Как вас зовут, милая девушка?
МАША. Маша.
АЗАЛКАНОВ. Вам удивительно подходит это имя. Маша. Маша и Саша.
САША. Слушай, ты!..
АЗАЛКАНОВ. Не хочу слушать. Хочу говорить. Сегодня мой день. Я держал вот этими руками и гитару, и лопату, и книги, и… чего я только ими не держал! А сегодня держу в них вот это чудо. Я, Азалканов Петр Алексеевич, бывший мальчик и грустный житель этого чердака, бывший алкоголик, а ныне миллионер, — я женюсь сегодня на этой вот девушке по имени…
НЕВЕСТА. Зоя!
АЗАЛКАНОВ. Она шутит. Мария ее зовут. Как и вас, милая девушка. Мария. Я женюсь сегодня на этой Маше и приглашаю вас. Свадьба состоится здесь. Приходите часа через полтора.
САША. Мы уже пришли. Дом, между прочим, ничейный.
АЗАЛКАНОВ. Ошибаешься, дружок. Дом — чейный, дом — мойный. Я купил его у города, предоставив жильцам квартиры в новых домах. Город предоставил по моей просьбе.
САША. И что, ломать будете?
НЕВЕСТА. А вы тут жить собрались? Родители жениться не разрешают? Известная история!
АЗАЛКАНОВ. Саша, ты найдешь себе другой чердак. В твоей жизни много еще будет чердаков. А для меня этот — единственный. Ну? Отступного дать тебе? Сколько?
НЕВЕСТА. Охота деньги бросать. Они и так отсюда свалят.
МАША. Это вы, извините, свалите.
АЗАЛКАНОВ. Саша не уйдет. Вижу. Я бы на его месте тоже не ушел. Что ж. Воркуйте себе в своем гнездышке. Но приглашение на свадьбу — в силе.
МАША. Спасибо.
АЗАЛКАНОВ. Тебе спасибо.
МАША. Мне-то за что?
АЗАЛКАНОВ. Просто так, Мария. За то, что ты любишь своего Александра.
САША. Что ты имеешь в виду, жлоб?
АЗАЛКАНОВ. Ершись, юноша, ершись, защищай Машу, все правильно! (Невесте.) Пойдем, Мария, не будем мешать их счастью.
МАША. А вы меня не узнали?
АЗАЛКАНОВ. Ты жила в этом доме?
МАША. Нет.
АЗАЛКАНОВ. Не помню. Не хочу вспоминать. Меня это отвлекает. Пойдем, Машенька.
Идут к краю сцены, неловко ступая по керамзиту.
САША. Ты откуда его знаешь?
МАША. Да нет, показалось.
САША. Ты его узнала, я видел.
МАША. Мне показалось. Думала, что это он, а потом увидела, что не он.
САША. Кто — он?
МАША. Как-нибудь расскажу. Это неинтересно.
Скрываются.
НЕВЕСТА. Куда ты меня ведешь?
АЗАЛКАНОВ. А что?
НЕВЕСТА. Там же твой отец повесился!
АЗАЛКАНОВ. Ну и что? Я думаю, он бы одобрил. И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть! Он бы одобрил. Он был экзистенциалист по натуре.
НЕВЕСТА. Слушай, перестань меня дразнить всякими словами! Терпеть не могу непонятные слова! Диалектичный! Консенсус! Коммунимба… Коммубника… Коммуникабельный! Тьфу, мерзость!.. Все ноги обломаешь, пока дойдешь! И скрипит — не могу!
АЗАЛКАНОВ (подхватывает ее на руки). Милая моя! Любовь моя! Никого так не любил! Юное ты мое нежное существо!
Уносит. Появляется РАНЯЕВА с огромной сумкой. Входит на помост, подальше от углов, на открытое пространство. Озирается. Ставит сумку, садится.
РАНЯЕВА. Я первая, что ли? Рано пришла… А может, не здесь? Вроде, других таких домов нет в округе… (Достает апельсин, ошкуривает, ест.) На фиг, спрашивается, жить, если жизнь так быстро проходит? Уже дочь замуж выдаю… А сама в четвертый раз не замужем опять… Только вчера ходила в короткой юбочке с косичками… (Вдруг увидела себя — на сцене.) Я жила в многодетной семье, и на мне лежали многочисленные обязанности по домашнему хозяйству. Но я стремилась воспитывать в себе самостоятельность, благодаря чего достигла результатов. Спасибо за внимание… А теперь вот я обеспечена. Но одно у меня недоумение, гражданин следователь, почему я все время знаете чего хочу? Вы догадались? Вы покраснели? Подавись, гад! (Кинула апельсином в пространство. Вздохнула.) В то время как наблюдается нехватка и дороговизна основных продуктов питания, есть люди, живущие не по средствам и выбрасывают их на помойку! Как не стыдно! (Достает апельсин, ест.)
Входит ВОТКИН.
ВОТКИН. Извините, свадьба здесь будет?
РАНЯЕВА. Рано пришли.
ВОТКИН. Я всегда заранее выхожу, чтобы вовремя прийти. Ведь всегда что-нибудь случается, бубны-козыри. Транспорт подведет, дождик начнется, а ты зонт забыл, возвращаешься… А в этот раз ничего не подвело. Случайность.
РАНЯЕВА. Родственник жениха?
ВОТКИН. Бывший сосед. Жили в этом доме. Не понимаю даже, почему он меня пригласил. У нас отношения были не близкие. Обычные. Общечеловеческие, так сказать. Почему-то пригласил, бубны-козыри! Воткин моя фамилия. Иван Иванович Вот-кин. Понимаете?
РАНЯЕВА. Ну и что? У нас в магазине грузчик работает, фамилия — Запоев. Он всем говорит, что не от слова запой, а от слова запеть. И он вправду поет — особенно когда в запой уходит. Пьет и поет.
ВОТКИН. Вы все-таки не поняли. Не Вод-д-д-дкин, а Вот-т-т-ткин. Через «т» пишется. А звучит одинаково за счет оглушения звонкой согласной в соответствии с правилами русского языка. А я, между прочим, водки в жизни не пил. Ни разу, бубны-козыри! По два рубля восемьдесят семь копеек была — с зеленой такой этикеточкой, помните? — не пил! По 3.62 — не пил! По 5.30 — с красной уже такой этикеточкой такой — не пил! По 6.20 — не пил! А потом счет на сотни пошел, на тысячи — параллельно с инфляцией, тогда уж тем более не пил!
РАНЯЕВА. Не люблю водки. Хоть и пью иногда.
ВОТКИН. А я и вина не пил. Алиготе — не пил, рислингов никаких не пробовал, Каберне — не нюхал даже, Хванчкара — даже названия не слыхал. То есть слыхал, а в глаза как раз не видел.
РАНЯЕВА. А родственник ваш не зашибает? Зять мой будущий?
ВОТКИН. Повторяю — не родственник. Сосед. Тут, бубны-козыри, такая история. Раньше пил, даже очень пил. А потом взялся за ум. Как отрезало. История, говорит, дала мне шанс.
РАНЯЕВА. Значит, опять сорваться может?
ВОТКИН. Не полагаю. Думаю, пример отца служит ему примером. Отец его схоронил больную свою жену, мать его, а сам повесился от белой горячки на этом вот как раз чердаке.
РАНЯЕВА. Ну вас, какие вы вещи рассказываете!
ВОТКИН. Что ж сделаешь — факт! Человек был гордый. Мне говорил: ты, Воткин, живешь убого, ты нищ духом! Допустим, оно и так. Но вот я живу убого, а где ты?
РАНЯЕВА. Я в Бога верю. Я очень сильно верю в Бога! Я прямо жить без этого не могу, в церковь каждую неделю, как в баню! Так в бога верю, прямо… (Не находя слов, страстно стискивает руки.)
Входят МИНУСИНСКИЙ и ДАУНЗ.
МИНУСИНСКИЙ. Мать невесты, если не ошибаюсь?
РАНЯЕВА. Раняева Галина Петровна. Можно Галина. Я что, старо выгляжу, что на мать похожа?
МИНУСИНСКИЙ. Наоборот. Мне сказали, что очень моложавая мама. Я как увидел вас: ну, думаю, совсем молодая девушка! Это или сама невеста или ее мама. Но невесты тут нет, значит — мама!
ДАУНЗ (с акцентом). Здравствуйте.
РАНЯЕВА. Это что, иностранец?
МИНУСИНСКИЙ. Из Америки приехал. Совладелец наш и компаньон. Джон, плиз, лук вокруг — это чердак. Тщердак.
ДАУНЗ. Тщердак. Тщердак. Грейт!
МИНУСИНСКИЙ. Вери гуд! В Америке есть чердаки?
ДАУНЗ. Тщердаки ин Америка? Ес, польным-польна. Коробутчка. Грейт тщердак! Бьютифоул тщердак!
РАНЯЕВА. Ему нравится, что ли?
МИНУСИНСКИЙ. Конечно. Милая старина и ветхость. (Даунзу.) Здесь, Джон прошла наша юность.
ДАУНЗ. Оу-ноу!!
РАНЯЕВА. Испугался, что ли?
МИНУСИНСКИЙ. Восторгается. Обожает восторгаться. Положительные эмоции полезны для здоровья. Его хлебом не корми, дай повосторгаться. Они с утра встают и вместо завтрака ищут, чем бы повосторгаться. Солнце светит — хорошо! Дождь идет — прекрасно! Снежок посыпал — вообще от восторга с ума сходят. Ес, Джон?
ДАУНЗ. Ес.
МИНУСИНСКИЙ. А оттуда вон пацаненок упал и разбился. Насмерть.
ДАУНЗ. Оу-ноу!
МИНУСИНСКИЙ. А там вон повесился папаша нашего жениха.
ДАУНЗ. Оу-ноу!!
РАНЯЕВА. Он что, все по-русски понимает? А говорить может?
МИНУСИНСКИЙ. Только три слова: здравствуйте, спасибо и о’кей.
ДАУНЗ. Тщердак.
МИНУСИНСКИЙ. Ну да, еще одно появилось — тщердак. Вери, вери гуд, Джон! (Раняевой.) Не смотрите на него так, он женат, у него пятеро детей. А вы — замужем?
РАНЯЕВА. В разводе. А пятеро детей не помеха. Давно он тут? В гостинице небось? По домашней кормежке небось соскучился? Скажи ему, что я его в гости приглашаю на пирог.
МИНУСИНСКИЙ. Джон, эта вумен вонт ю.
ДАУНЗ. Оу-ноу?!
РАНЯЕВА. Врешь, не так сказал! Я сама английский в школе проходила, понимаю кой-чего! Сэр! Плиз кам май хаус, на май пай, это, ну, ю хангри, есть, кушать, жрать пирог, ес?
ДАНЗ. Ес, спасибо!
ВОТКИН. Он ваше предложение может понять в аморальном смысле.
РАНЯЕВА. И дай-то бог! А то наши мужики нашу женщину уже ни в каком смысле не понимают!
МИНУСИНСКИЙ. Не все, Галина, не все!
РАНЯЕВА. Не сепети, ты сегодня в минусе!
ВОТКИН. Между прочим, его фамилия как раз Минусинский. Но не от слова минус, а от названия города Минусинск. Это я, Женя, не для издевательства над тобой говорю, а сообщаю как совпадение.
МИНУСИНСКИЙ. Ты всегда был мудр и справедлив, дядя Ваня, строгий наш сосед! Ты нас гонял, чтобы мы не топтали цветы возле дома — и как ты был прав! Ты нас не пускал на чердак, забивал дверь, а мы не слушались. Ты даже капканы ставил!
ВОТКИН. Капканы я ставил слабые, чтобы напугать, а не покалечить. Для вашего же блага.
Даунз достает из кейса ноутбук, садится, начинает стучать по клавишам.
РАНЯЕВА. Что это у него?
МИНУСИНСКИЙ. Ни дня без цифры. Такой жмот — своих денег не дал, на общие купили ему. Неделю уже считает, что выгодней — перестроить дом или сломать и новый возвести. А где жених-то с невестой?
РАНЯЕВА (подсаживается к Даунзу). Джон, а как бы мне научиться… Ну, как тебе… Ай вонт на этой вот хреновине… Я хочу понять, как она работает, ай вонт ю андестен, понял?
ДАУНЗ. О’кей!
МИНУСИНСКИЙ. Женщина, Даунза голыми руками не возьмешь! Человек-крейсер! Ледокол! Он сметает на своем пути глыбы сомнений и противоречий. Он хотел купить Пизанскую башню, чтобы из ее камней построить камин в своем ранчо в штате Оклахома.
Появляется РОЗОВ, слышит это.
РОЗОВ. И тебе это нравится?
МИНУСИНСКИЙ. Витя пришел! Здравствуй, Витя! Ругаться пришел? Все-то ты ругаешься в последнее время! Ты не торопись. Видишь, мистер Даунз как раз высчитывает, что выгодней, сломать дом или перестроить.
РОЗОВ. Варвары! Вы кляли и проклинали тех, кто уничтожает старый город! И сами теперь взялись уничтожать его! Лицемеры!
МИНУСИНСКИЙ. Не кипятись, друг! Те уничтожали как попало. А мы планомерно и ради людей. Есть разница?
РОЗОВ. А я тебе не друг! Кончилась наша дружба! Кончилось время, когда я на все был готов ради тебя, ради Петра! Здесь, на этом чердаке мы мечтали о будущем! Вы предали нашу юность!
МИНСИНСКИЙ. Насколько я помню, ты мечтал не о будущем, а о Нинке из второго подъезда. Ты увидел однажды через окно, как она голая ходит по комнате, и не мог успокоиться, ты рассказывал нам об этом сорок восемь раз!
РОЗОВ. Здравствуй, дядя Ваня. И ты сюда пришел? Пришел на свадьбу того, кто разрушит твой дом? Вспомни свои цветы! Ты обносил их изгородью, ты не позволял там бегать кошкам, собакам и детям! И теперь равнодушно смотришь, как ломают изгороди и вытаптывают последние цветы!
ВОТКИН. Всему свой срок, Витя. Дом устарел, дом отжил свое. Старое старится, бубны-козыри, молодое… Молодое тоже, в общем, старится. Что поделываешь, Витя?
МИНУСИНСКИЙ. Погнали Витеньку из хирургов! Вырезал кому-то гланды вместо аппендицита — и дисквалифицировали!
РОЗОВ. Врешь!
МИНУСИНСКИЙ. Руки-то дрожат с похмелья, вот он и попал ножиком вместо живота в горло.
РОЗОВ. Врешь!
МИНУСИНСКИЙ. Теперь он фотограф. Снимает на улицах, на свадьбы приглашают, на похороны. Ты как фотограф здесь?
РОЗОВ. Дядя Ваня, обрати внимание! Что делает русский человек, когда у него нечиста совесть? Кается? Мучается? Нет! Он притворяется еще более бессовестным, чем есть на самом деле! А где жених? Где этот иуда? Где этот престарелый новобрачный? Как он посмел устроить свою пошлую свадьбу в этом святом месте?
Увидел вошедшую ЕЛЕНУ.
Лена! Богиня! Свет в окошке!
ЕЛЕНА. Позавчера виделись.
РОЗОВ. Зачем ты пришла? Он посмел тебя пригласить? Ты знаешь, что у него свадьба тут?
ЕЛЕНА. Знаю. Он мне сказал. Не пригласил, просто сказал. Конечно, я не собиралась приходить. Бывшая жена приходит на свадьбу — смешно. Потом я подумала: что за комплексы? Я люблю его до сих пор, хотя и выгнала его в свое время. Он мне дорог. Почему я должна это скрывать и стесняться этого? Я спросила себя: хочу я пойти на эту свадьбу? И ответила себе: да, хочу. Я хочу на это посмотреть. И я не стала притворяться перед собой, я пришла.
РАНЯЕВА. Конечно, если некоторые никакой гордости не имеют…
РОЗОВ. Молчи, женщина!.. Извините… Вы кто?
РАНЯЕВА. Мать невесты, несмотря на возраст и внешний вид.
РОЗОВ. Тем более! Должны уважать. Вы сказали про гордость. Знали бы вы, что это самая гордая женщина на свете! (Целует Елене руку.) Леночка, уходи отсюда. Не надо…
ЕЛЕНА. Я останусь, Витя. Я хочу.
РОЗОВ. Ты знаешь, они ведь хотят стереть с лица земли этот дом.
ЕЛЕНА. Давно пора. Клоповник. Трубы текут, потолки трескаются, зимой холодно, летом жарко, мусоропровода нет…
РОЗОВ. Хорошо. Оставайся. Я тоже останусь. Я его поздравлю. Я плюну ему в рожу!