Эдсон Арантис ду Насименту (Пеле)

Моя жизнь и прекрасная игра

Дорогим советским читателям с наилучшими пожеланиями Пеле
«Король футбола»

Бразилия — страна футбольных талантов, и сколько еще самородков хранит она в своих недрах, сказать трудно. Но один, уникальный, уже известен. Имя его Пеле. Он поднял футбол до вершин высочайшего искусства. Даже его неудачи — это не просто неудачи: они имеют какую-то яркую окраску. Играть против него можно было только на пределе сил.

Вскоре после чемпионата мира 1958 г., в котором Пеле впервые принял участие, его спросили, прибавил ли он в мастерстве?

«Я стал лучше видеть поле!» — ответил Пеле.

Так мог сказать человек еще молодой, но достаточно хорошо представляющий, что за этой фразой стоит нечто большее, чем просто техника и физическая подготовка. Не случайно наш известный футболист Эдуард Стрельцов назвал свою книгу «Вижу поле».

«Король футбола»! Наверное, трудно найти на планете другого монарха, которого бы с такой любовью и уважением называли «великим». И при этом ни грана лести-. Королевство его — футбол, а точнее весь земной шар.

Эта книга — своего рода исповедь. Ведь наступает в жизни момент, когда человек, по словам Владимира Набокова, «насыщается воспоминаниями». В ней была потребность. Видимо, что-то Пеле, как ему кажется, не успел сказать на футбольном поле, хотя играл на высоком уровне до 40 лет. Случай не уникальный, но и не часто встречающийся.

Может быть, эти же чувства двигали им, когда он перед чемпионатом мира в Мексике (1986) предложил руководству бразильской команды включить его в состав национальной сборной. А ведь ему уже было далеко за сорок. Руководители команды отнеслись к его предложению весьма сдержанно. Тогда Пеле поехал в Мексику как комментатор телевизионной компании «Бандейрантес». На чемпионате он был нарасхват. Правда, без разрешения компании «король футбола» не мог дать интервью никому (для советского телевидения разрешение было получено).

Но вернемся к книге. Пеле-футболист рожден не на пляже Копакабаны, этом инкубаторе футбольного молодняка в Бразилии, где все на виду. Он вырос в маленьком городке, гоняя с другими мальчишками мяч в свободное от добывания хлеба насущного время. Эта часть книги привлекает непосредственностью изложения и дает достаточно полное представление о социальной среде, в которой формировался Пеле, месте футбола в жизни бразильской семьи, Бразилии вообще.

Чтобы понять значение побед сборной Бразилии на чемпионатах мира, надо побывать хотя бы на одном из карнавалов, устраиваемых по этому случаю. Только тогда можно убедиться, что футбол в Бразилии — это не просто спорт или разновидность народного искусства. Это нечто большее — народная страсть.

Только в Бразилии диктор телевидения может абсолютно серьезно требовать с экрана расследования полицией причины, по которой сборная проиграла один из матчей чемпионата Южной Америки. Только в Бразилии президент страны может начать статью, посвященную внутренней и внешней политике, с неудач в футболе.

Несомненный интерес представляют в книге те страницы, где речь идет о судьбах и нравах профессионального спорта. В том, что именно Пеле возглавил кампанию в защиту прав профессиональных футболистов, есть своя логика. Несмотря на свое высокое материальное положение, он оставался сыном своего класса. Футбол, как и многие другие виды спорта, уже давно перерос в искусство. Ведь стотысячные стадионы строятся не для тех, кто играет в футбол в свободное от работы время, а для тех, кто демонстрирует настоящее футбольное искусство, доставляя истинное наслаждение десяткам, а то и сотням тысяч зрителей.

Пеле как профессионал умел играть за деньги. Он был лучше других и получал больше. Но никогда деньги не были для него побудительным мотивом. Его диалог с Пауло Цезаром на чемпионате мира 1974 года на эту тему весьма поучителен.

Свои финансовые интересы он умел защитить, но выходя на поле, служил лишь одному богу — футболу. Однако и на нем грели руки спортивные боссы. Имя Пеле эксплуатировалось на протяжении всей его блистательной карьеры. Все знали: Пеле — это касса.

Социальные условия, в которых прошли его детские годы, увлечение футболом не дали ему возможности получить своевременно образование. Не компенсировали этот пробел и многочисленные путешествия со сборной страны. Пеле обладает аналитическим складом ума, острым глазом, хорошей памятью. Он не только великолепный футболист. Пластинки с его песнями в его же исполнении расходились миллионными тиражами. Он пишет неплохие стихи. А роли в кино! Пусть разовые, но и они получили весьма высокую оценку зрителей и специалистов.

Его принимали президенты и короли, папа Римский и премьер-министры, а он оставался скромным парнем, и пожалуй, утверждал не столько себя, сколько футбол, этот удивительно демократичный, интернациональный вид спорта.

Пеле давал блестящую и в то же время очень нелегкую возможность спортивным журналистам, комментаторам, писателям творчески выложиться, показать свои способности. Надо было изобретать каждый раз нечто новое, чтобы так же ярко передать то, что делал в игре этот футболист.

Его личные взаимоотношения с определенной частью прессы складывались по-разному. Одни снобистски не могли согласиться с тем, что какой-то, пусть и талантливый футболист, еще и умный человек, другие просто ему завидовали. Свое отношение к этому Пеле четко выразил в книге.

В последние годы у Пеле обнаружился еще один талант — телевизионного комментатора. На чемпионате мира в Мексике его репортажами, содержащими тонкий анализ игры команд, футболистов, откровенно восхищались многие спортивные специалисты и профессиональные комментаторы. Он дал хорошую оценку идее организации Игр доброй воли, проходивших в Москве, посвятив им едва ли не большую часть из своего тридцатиминутного выступления. Тогда же по моей просьбе он и написал посвящение советским читателям, которое помещено на обложке книги.

Пеле-комментатор никогда не позволит себе амикошонствовать в эфире в отличие от некоторых телерепортеров, допускающих высказывания типа: «Сынок, я тебя прошу, не трогай сегодня мяч, не порти игру» (и это в адрес известного бразильского футболиста Кареки). По-репортерски вроде бы находка. Но надо быть Пеле, надо основательно полить потом святую футбольную землю, чтобы так не сказать.

Пеле и религия, вероисповедание, обращение к богу. Молитва — ритуал, молитва — песня, молитва — протест. Все это слишком глубоко уходит корнями в сознание, жизнь южноамериканцев, особенно негроидной расы. Пеле в книге довольно много рассуждает о проблемах расовых взаимоотношений. Хотя он-то абсолютно не страдает «комплексом черной кожи».

Значительная часть книги, разумеется, посвящена главным футбольным событиям, непосредственным участником которых был Пеле. Приятно, что одним из главных матчей в своей футбольной жизни он считает поединок на чемпионате мира 1958 г. в Швеции между сборной Бразилии и сборной СССР. Тот матч помог ему, 17-летнему дебютанту, закрепиться в основном составе. Пеле очень скупо, порой суховато описывает забитые им голы. Это относится и к мячу, проведенному им в ворота чехословацкой команды на первенстве мира 1970 г. в Мексике, который вошел в список исторических голов, и к мячу, забитому на матче в Сан-Паулу, когда Пеле обвел чуть ли не всю команду, и к мячу, забитому им в ворота сборной Уэльса на чемпионате мира 1958 г. в Швеции — через себя в падении. Все это маленькие футбольные чудеса. А ведь Пеле за свою карьеру провел более 1250 голов. Зато он красочно и подробно описывает успехи своих товарищей по команде. По его мнению, они ничуть не хуже, чем он. Что это: игра в поддавки или снисходительность гения? Скорее скромность. Это относится ко всей книге.

С горечью повествует Пеле о футбольном бизнесе, зависимости от него тренеров, команды, футболистов. Эти страницы одни из лучших.

Несколько слов о футболе в Северной Америке. Ему посвящен ряд глав книги Пеле. Для пропаганды футбола в США, кроме Пеле, были приглашены многие другие звезды: Круифф, Мюллер, Беккенбауэр, Бест… «Соккер», так футбол называют в США, всегда был развлечением. Он жив и поныне, несмотря на то, что североамериканская футбольная лига (НАСЛ) распалась. В футбол играют в университетах, колледжах. В некоторых школах он является обязательным предметом. Для многих футбол стал любимой игрой. Есть у него свои болельщики и свои талантливые игроки.

Сборные США (возраст до 16 и до 20 лет) были участниками финальных турниров мировых чемпионатов. В США побывали многие команды международного класса, в том числе и советские футболисты. И когда местные специалисты говорят, что футбол в США (прежде всего молодежный) находится на хорошем уровне, это не просто слова. Не случайно футбольная организация США официально подтвердила свое намерение провести чемпионат мира 1994 года у себя в стране. Безусловно, Пеле, а с ним и другие звезды своей игрой способствовали росту популярности футбола на Североамериканском континенте.

В заключение хочу сообщить, что книга Пеле получила во Франции золотую памятную медаль Министерства культуры и просвещения. Многие бразильцы стали учиться грамоте, чтобы прочитать эту автобиографическую книгу.



Заслуженный мастер спорта СССР

В. Маслаченко

Предисловие

Эта книга посвящается человеку, который добился выдающихся успехов в футболе. Эдсон Арантис ду Насименту, известный всему миру под именем Пеле, единственный трехкратный чемпион мира по футболу. Чтобы по достоинству оценить этот факт, заметим, что за пальму первенства в чемпионате мира, который разыгрывается раз в четыре года, состязаются команды ста сорока стран. За два года до финала между этими ста сорока национальными сборными проводятся отборочные игры. И только четырнадцать лучших, к которым добавляются предыдущий победитель и команда страны — организатора турнира, оказываются в числе команд, завоевавших право участвовать в финальной части чемпионата. Победитель этого соревнования удостаивается высокого звания чемпиона мира. Трижды выиграть мировой чемпионат — это спортивный подвиг для любой команды.

Имя Пеле одинаково популярно и в городах Европы, и обеих Америк, и в далеких селениях Малой Азии, и в глухих африканских деревушках. Ни один спортсмен не может похвастаться более многочисленной зрительской аудиторией. Пеле знают лучше любого другого современника. Его фотографировали больше, чем самых популярных кинозвезд и государственных деятелей. Он посетил восемьдесят восемь стран, встречался с десятью королями, пятью императорами, семьюдесятью президентами и сорока другими главами государств, включая двух пап римских. В истории человечества нет ему равного по числу присвоенных званий почетного гражданина городов и стран.

В Нигерии в период трагической междоусобной войны 1967–1970 гг. было объявлено двухдневное перемирие, чтобы обе враждующие стороны могли присутствовать на матче с участием Пеле. Шах Ирана прождал три часа в одном из международных аэропортов только для того, чтобы побеседовать с Пеле и сфотографироваться с ним на память. В Колумбии во время матча толпа ринулась на поле в знак протеста против удаления Пеле за пререкания, и только вмешательство полиции спасло судью от расправы. Для продолжения игры обязанности рефери были возложены на одного из судей на линии, и Пеле по настоянию публики вернулся на поле. Такого еще не знала история международного футбола.

За свою футбольную карьеру Пеле забил рекордное число голов — почти 1300 (I), то есть в два раза больше, чем его ближайший конкурент. Тем самым он установил еще один рекорд, которому, судя по всему, уготована долгая жизнь. В каждой игре Пеле забивал в среднем по голу.

Пеле дал больше интервью, чем любой его современник, причем из всех спортсменов он, видимо, наиболее доступен для журналистов и пользуется у них огромнейшей популярностью. Он был наиболее высокооплачиваемым игроком в командных видах спорта и, наверное, самым богатым. Журнал «Спорте иллюстрейтед» утверждает, что Пеле обладал наиболее выдающимися физическими данными среди спортсменов всего мира. В разных странах написано более девяноста песен о Пеле. У себя на родине, в Бразилии, он известен не только как спортсмен, но и как кино- и телеактер, а также как талантливый поэт и музыкант.

Это, конечно, любопытные и впечатляющие факты из жизни спортсмена. И все же что представляет собой Пеле? Каков механизм его действий, поступков? Чем он живет? Каковы составляющие индивидуума, имя которого Пеле?

Как случилось, что тихий, робкий, порой замкнутый пятнадцатилетний мальчуган, получивший приглашение сыграть за известный, но достаточно скромный клуб в Сантусе (Бразилия), всего за полтора года превратился в идола международного футбола? Когда обнаружилась в нем та самая «искра божья», которая притягивает к нему людей? Почему ему неизменно было обеспечено восхищение и уважение всех, с кем или против кого ему доводилось играть на протяжении спортивной карьеры? Как удалось ему не только сохранить эту популярность, но н преумножить ее в течение двадцати лет — с тех пор, как он впервые изумил мир своими удивительными способностями?

Видимо, его неповторимую гениальность как футболиста объяснить так же трудно, как непросто разобраться в гениальности Моцарта. Наверное, гениальность имеет собственное, присущее лишь ей объяснение. Некоторые считают, что в мозгу Пеле имеется своеобразный природный компьютер, который мгновенно улавливает малейшие перемещения мяча и игроков и таким образом позволяет ему всегда оказываться в нужном месте и в нужное время для завершения комбинации. Если это так, то именно этим можно объяснить его гениальность. В любом случае, несомненно одно: если Пеле и обладает такого рода компьютером, то программа этого устройства отрабатывалась годами изнурительных тренировок, суровым спортивным опытом, всей жизнью, без остатка отданной совершенствованию футбольного мастерства.

Почти каждого журналиста, который беседовал с Пеле, удивляла его открытость. И все же каков он?

Смиренный?

Возможно.

Скромный?

Несомненно.

Может, простой?

Ну, нет. Что угодно, только не простой. Наверное, ни об одном человеке нельзя сказать, что простота — главная черта его характера, и это, пожалуй, меньше всего относится к Пеле. Думаю, что, познакомившись с его жизнью, такой, какой она виделась ему самому, мы сможем немного раскрыть для себя тайну этой исключительно сложной личности…



Роберт Л. Фиш


Я посвящаю эту книгу всем тем, кто
сделал прекрасной эту великую игру.
Пеле


Глава первая

Гетеборг, Швеция — июнь 1958 года



На стадионе «Ню Уллеви» негде яблоку упасть. Зрители приготовились быть свидетелями того, как сборная Советского Союза разгромит сборную Бразилии, которая проводит свою третью игру на чемпионате мира за обладание высшим футбольным трофеем — Кубком Жюля Риме. Из шестнадцати команд-участниц четырнадцать вышли победителями в отборочных играх, проводившихся по всему миру год назад. Остальные две сборные — Западной Германии и Швеции — были освобождены от предварительных состязаний: первая как победитель прошлого чемпионата мира, вторая как представитель страны — организатора нынешнего турнира.

Многие полагают, чемпионат скорее всего выиграют русские, хотя признают, что и валлийцы (Уэльс) привезли сильную команду. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и чемпионов мира — футболистов Западной Германии, а также шведскую сборную — грозного соперника для любой команды.

Съехавшиеся со всего мира журналисты ждут появления русской команды. Им не терпится увидеть собственными глазами техничного центрального нападающего Симоняна, чудо-вратаря Яшина, левого полузащитника и капитана Нетто, исключительно интеллигентного футболиста, левого полусреднего Сальникова. Радио- и тележурналисты никак не дождутся начала игры, чтобы после ее окончания взять интервью у победителей — русских звезд из таких известных московских клубов, как «Динамо», «Спартак», «Торпедо».

Никто на стадионе (кроме разве самих бразильцев) не ожидает слишком многого от южноамериканской команды. Правда, первой игре она победила австрийцев со счетом 3:1, но тот, кто был на матче, видел, что счет не отражал соотношения сил на поле.

А в матче с ослабленной английской сборной самое большее, на что были способны бразильцы, — это нулевая ничья. Причем «англичане играли без таких футболистов, как неповторимый правый крайний Мэтьюз или коренастый, мощный центральный нападающий Лофтхаус, и заявили только двадцать игроков вместо разрешенных двадцати двух. Но даже эта нулевая ничья стоила бразильцам немалых усилий.

Вот русские — совсем другое дело. Футболисты «большой красной» команды, как их здесь называли, — крупные и крепкие парни, отобранные из тысяч спортивных клубов огромной страны, пользующихся финансовой поддержкой государства. Они впервые принимали участие в играх на первенство мира и без труда вошли в число шестнадцати лучших. Если бы русские участвовали во всех предыдущих турнирах такого ранга, они наверняка трижды одержали бы победу в чемпионатах мира и получили бы кубок на вечное хранение. А вот бразильцы не победили еще ни в одном чемпионате. И даже тогда, в 1950 году, один-единственный раз добравшись до финала, они, играя у себя дома, на собственном поле, перед своими болельщиками, с заведомо более слабым соперником, потерпели позорное поражение. А про выступление бразильцев в 1954 году лучше вообще не вспоминать. В общем, хвастаться нечем. Так что никакого чуда от Бразилии ждать не приходится.



Когда футболисты неторопливо выбежали из туннеля, зрители на трибунах вытянули шеи, стараясь рассмотреть худого невысокого темнокожего парня в составе бразильской команды. Форма национальной сборной только подчеркивала его небольшой рост. Худой невысокий темнокожий парень — это я, Пеле. Большинство людей на трибунах, наверное, считает, что меня взяли на игру просто как «талисман» или же я — сын одного из друзей тренера команды, так как сыном тренера я быть не могу, ведь тренер — белый. Зрители, присутствовавшие на матчах Бразилии с Австрией и Англией, наверное, помнят, как я, прихрамывая, уходил с поля, чтобы занять свое место на скамейке запасных, как подбадривал своих товарищей, наивно полагая, что вместе с другими запасными способен перекричать огромную массу людей, болевших за наших соперников.

Но сейчас среди игроков, выстраивающихся на зеленом поле стадиона, худой невысокий темнокожий парень — это я. Зрители видят на мне футболку с большой цифрой 10. Я уверен, что журналисты, представляющие разные газеты и журналы, радио-и телекомментаторы полезли в свои записи: это что еще, черт возьми, за «десятка»? И если все было на самом деле так или приблизительно так, то они прочли, что я — это Эдсон Арантис ду Насименту, семнадцать лет. Наверное, кое-кого из зрителей немного забавляло присутствие ребенка на футбольном поле во время матча на первенство мира. Кое-кто наверняка негодовал — такое значительное спортивное событие, как матч чемпионата мира, превращается в пародию из-за того, что по футбольному полю бегает какой-то мальчишка. Ну, а более сентиментальные зрители, по-видимому, искренне сочувствовали бразильской сборной, которая настолько оскудела талантами, что была вынуждена привезти на чемпионат мира детей.

После первых звуков Государственного гимна мы, бразильцы, ощутили в душе странное волнение. Я не способен его описать. Не думаю, что это мог бы сделать и кто-нибудь другой. Все мы чувствуем себя как во сне, но, наверное, больше всех я. Стараюсь не терять времени на анализ этого странного ощущения. Знаю, сейчас от меня потребуется предельная собранность. Пытаюсь подчинить все мысли предстоящей игре, но мозг сверлит только один вопрос: как могло случиться, что ты сейчас здесь, в Швеции, в составе бразильской сборной, представляющей страну на чемпионате мира? Скорее всего это сон, сон да и только.

Вот русская сборная, занимающая свое место на футбольном поле, это не сон. Наверное, кошмар, но только не сон! Каждый из них крупнее своего соперника в нашей команде, а вратарь Яшин просто гигант. Ему стоит лишь раскинуть руки, и он прикроет всю площадь ворот. У меня замерло сердце: забить гол такому гиганту — немыслимое дело!

Мы занимаем исходное положение. Слева от меня Загало, справа Вава, потом Диди и Гарринча. «Гарринча» по-португальски это маленькая птичка. Вполне оправдывая свое имя, он неудержимо носится по полю. Мы прозвали его «манэ», что значит полоумный, однако пойди поищи другого такого «полоумного», который бы действовал на поле, как наш «манэ». Я оглядываюсь, но не для того, чтобы посмотреть на наших защитников, а чтобы не видеть выстроившихся передо мной гигантов. В центре поля Нилтон Сантос — главный мотор команды, рядом с ним Зито, другой игрок линии нападения. Он шлет мне добродушную улыбку. Сзади меня Беллини, наш капитан, потом Орландо, де Сорди, а позади всех — спокойный и невозмутимый вратарь Жильмар. Зито хлопает в ладоши и, подмигнув, говорит: «О\'кей, ребята. Ну-ка, преподнесем им сюрприз!»

Вава смотрит на него, сдвинув брови, но в его глазах горит озорной огонек: «Что значит сюрприз? Ведь они только и ждут того, чтобы нам проиграть. Поэтому сюрприза не будет!»

Начинается игра, и я забываю про шутку, прекрасно понимая, что Зито хотел снять общее напряжение, но главным образом мое. И вот для меня уже не существует ни стадиона, ни зрителей, вообще ничего. Моим сознанием овладевает только футбол, прекрасная игра, которую я так люблю и которая дает мне жизнь. И играем мы не с русскими, а просто с соперником, и самое главное сейчас — это победа!

Мяч у русских, они неплохо владеют им, все идет гладко, без ошибок. Но вот один из них допускает неточность, и мяч уже в ногах у Гарринчи. Наша «птичка» делает рывок, демонстрируя при этом фантастический дриблинг, который сразу завоевывает симпатии зрителей. Он легко обходит защитников, словно их не существует. Я рвусь к нему на помощь, зная, что физически крепкие русские возьмут его в «коробочку», но Гарринча уверен в себе. Он мастерски обводит ближайшего к нему игрока и, даже на мгновение не замедлив бега, изо всей силы бьет по воротам. Яшин взвивается в прыжке, однако дотягивается до мяча только кончиками пальцев. Из моего горла рвется «го-о-о-л!»… но мяч отскакивает от штанги в поле. Я подумал, что Гарринча от обиды будет ругаться, но он не теряет времени даром. Гарринча — настоящий профессионал. Определив траекторию полета мяча, он подхватывает его и снова бьет, но ему мешают, и мяч улетает за пределы поля.

Игра только началась, однако уже видны уязвимые места в защитных линиях русских. Нападающие играют активно, но нас это не беспокоит. Нилтон Сантос, Беллини, Орландо, де Сорди, Зито и Жильмар справятся с ними. Гарринча — само вдохновение. Похоже, он ждал этой игры всю свою жизнь. Защитников он обходит, как ему хочется. Зрители, почувствовавшие, что игра для русских складывается не лучшим образом, начинают болеть за нас и награждают аплодисментами каждый удачный проход с мячом. Выполнение любого финта, в результате которого несколько растерявшиеся русские теряют мяч, сопровождается все более одобрительным шумом трибун. В мыслях же у нас одно: как протолкнуть в ворота мяч мимо огромного Яшина.

Мяч у Диди, и я угадываю его намерение. Избавившись от двух защитников, жду. Диди посылает мяч в мою сторону с такой точностью, будто измерил расстояние рулеткой. Согласно наигранной комбинации, мяч пролетает мимо меня, и я, не снижая скорости и не обрабатывая его, сильно бью по воротам. Яшин бросается за мячом, но я-то знаю, что среагировать на такой удар трудно — вратарь не рассчитывал на столь быстрое перемещение игроков и мгновенный розыгрыш мяча. И снова из моего горла вырывается «го-о-о-л!», и снова проклятый мяч попадает в штангу, а затем отскакивает во вратарскую площадку. Яшин ловит его и крепко заключает в свои объятия.

С ненавистью смотрю я на стойки ворот.

Подбежавший ко мне Диди улыбается: «Спокойно, мальчик! Все будет как надо. Дай только время».

У меня заныло колено — давала себя знать травма, которая помешала мне выйти на поле в первых двух матчах и вообще чуть было не лишила возможности участвовать в играх на первенство мира. Но это тема для особого разговора, а сейчас не время размышлять о ноющем колене. Мяч снова у Диди. Я устремляюсь на свободное место, чтобы получить от него пас, но меня быстро прикрывает защитник. Тогда Диди, не замедляя бега и ничем не обнаруживая своих намерений, отправляет мяч в совершенно другом направлении, к Ваве. Тот, слегка подправив его, словно подгоняя под скорость своего бега, сильно бьет по воротам! Гол!

Команда Бразилии выходит вперед.

Обступив Ваву, мы не скрываем своей радости, дружески похлопываем его, толкаем в спину, грудь, подпрыгиваем, восторженно размахиваем кулаками. Яшин лежит на земле и печально смотрит на нас, как на не в меру расшалившихся детей, которые огорчили своего доброго родителя.

Между тем игра продолжается. После забитого гола мы стали спокойнее, уверовали, что игра теперь будет легкой и… поплатились за это. До конца первого тайма нам ни разу не удается добиться успеха. Я явно возбужден. Мне хочется поскорее доиграть этот матч и вернуться в гостиницу, чтобы там, подобно малому ребенку, который не может расстаться с любимой игрушкой, предаться воспоминаниям об игре.

Мой дриблинг на высоте, мои уходы, финты, отбор мяча встречают одобрение зрителей, они теперь нам явно симпатизируют. Но я не использовал две абсолютно голевые ситуации, и все потому, что не проявил достаточного хладнокровия в момент удара. Мои товарищи по команде обладают большим хладнокровием, но и им ничего не удается сделать. На перерыв мы ушли при счете 1:0.

Второй тайм в значительной степени напоминает первый. Русские мощно и яростно атакуют, но наша защита непробиваема. «Большой красной» команде никак не удается пройти Орландо, Нилтона Сантоса, Беллини и де Сорди, не говоря уж о том, чтобы произвести прицельный удар по воротам Жильмара. Однако и русская защита подтянулась, а Яшин, как мне кажется, стал еще больше. Он закрывает собой всю площадь ворот, так что протолкнуть мяч мимо него, наверное, просто невозможно.

Время игры истекало, когда мяч снова оказался у Диди. Он переправляет его мне с такой точностью, как будто на поле, кроме нас двоих, никого больше нет. Остановив мяч, я устремляюсь к воротам. Среди защитников смятение. Они не отпускают меня и Диди ни на шаг. А нам только этого и надо — без присмотра оказался Вава. Он готов к удару, искусно маскируя свою готовность. Полет навешенного мною мяча чуть замедлился, и Вава без обработки, но достаточно точно бьет по воротам. Защитники пытаются изменить направление полета мяча. Яшин вытягивается в броске, но даже его рост не может компенсировать точность удара Вавы.

Го-о-о-л!

Яшин сидит на земле, и так же, как и в первый раз, печально смотрит на нас. Мы бросаемся вслед за Вавой. Он что-то кричит от нахлынувших на него чувств.

В этот момент время игры истекает. Итак: Бразилия — СССР 2:0.

В тот вечер в честь нашей победы был устроен грандиозный ужин, за которым мы вновь и вновь перебирали в памяти все эпизоды игры, не скупясь на комплименты Друг другу (наш тренер Феола допускает это, учитывая психологическое состояние игроков, но мы-то знаем, что завтра он камня на камне не оставит от всей нашей самовлюбленности).

Я отправляюсь к себе в номер и начинаю медленно раздеваться. Лежа в постели, мысленно проигрываю весь матч от начала до конца, все комбинации, отборы мяча, дриблинг, /дары. Приходится признать, что во время игры я был слишком возбужден. При мысли об упущенных голах меня мучают угрызения совести. Вместе с тем я понимаю, что в общем-то сыграл неплохо. В конце концов, матч на первенство мира — это не рядовая встреча с какой-нибудь клубной командой из Санто-Андре или Можи-дас-Крузис. Да и русские далеко не слабаки. И все же мы выиграли. До сегодняшнего дня никто, наверное, не знал, кто этот худой невысокий темнокожий парень по имени Пеле, но теперь-то знают. Так что стыдиться мне нечего.

Интересно, о чем думают сейчас там, в Бауру, мои родители, брат, сестра, дядя Жоржи, бабушка дона Амброзина, мои друзья? Могу себе представить праздничное настроение на улицах, все только и говорят о Пеле, этом маленьком чертенке, который совсем недавно был наказан за то, что мячом разбил лампочку на уличном фонаре.

Мысленно возвращаясь к прошедшей игре, твердо обещаю, если меня поставят на следующий матч, буду спокойней и сдержанней, как Гарринча, Диди, Вава или Загало, чтобы выглядеть на поле более профессионально.

Мне никак не удается уснуть. Мысли возвращают меня в Бауру, и я перебираю в памяти те удивительные ступеньки лестницы моей жизни, которые привели меня в бразильскую сборную. Может, бог помог мне в этом, но тогда почему мне, почему он избрал именно меня?

Я знаю, что бессмысленно пытаться в этом разобраться. Что бы там ни было, но для меня это настоящее чудо…

Глава вторая

Я родился в ночь на 23 октября 1940 года в маленьком городке Трес-Корасаес бразильского штата Минас-Жерайс. При крещении был наречен Эдсоном Арантисом ду Насименту, но свое настоящее имя я узнал совсем недавно, потому что в семье все звали меня Дико. Я специально ездил в этот городок, чтобы увидеть дом, в котором родился — отчасти из вполне естественного любопытства, отчасти из чувства уважения к властям, которые одну из улиц городка назвали моим именем да еще распорядились укрепить на стене нашего бывшего дома табличку. Этот небольшой домик лепится к другим ветхим домишкам из обожженного кирпича, уцепившимся друг за друга растрескавшимися стенами, покрытыми облупившейся краской. Когда мы здесь жили, я был слишком маленьким, чтобы сообразить, что наш дом никак не назовешь замком. Даже тогда, когда мы переехали в Бауру и я, уже подросший, стал смотреть на мир другими глазами, наша «обитель» не казалась мне слишком уж скромной. Ведь все, кого я знал, жили в точно таких же домах.

Я нередко пытался представить себе сцену моего рождения. Юную мать — дону Селесте с искрящимися глазами. Она гордо держит на руках худенькое крохотное извивающееся черное тельце. Рядом бабушка Амброзина, сияющая от счастья. Мой дядя Жоржи говорит: «Сомнения нет, цвет кожи у него достаточно черный». Отец, такой же юный, как и мать, наклоняется, чтобы лучше рассмотреть меня, своего первенца; затем слегка сжимает мои бедра и авторитетно заявляет: «Что ж, из него выйдет хороший футболист, ноги у него что надо».

Реально представляю себе эту сцену. Брошенная реплика спугивает улыбку с лица матери. Я зримо ощущаю, как она нежно заключает меня в свои объятия и резко парирует: «Все сделаю, чтобы этого не было. Ну уж нет. Одного футболиста на нашу семью вполне достаточно, а, может, даже чересчур много! Нет, нет. Он станет врачом, чтобы чего-нибудь добиться в жизни. Футболист? Да вы сами посудите, ну зачем ему желать зла?»

Даже если мать и не произносила этих слов тогда, она довольно часто повторяла их все годы, пока я подрастал. Мой отец Жоао Рамос ду Насименту был профессиональным футболистом, известным по прозвищу Дондиньо. Он считался прекрасным игроком и пользовался в тех краях широкой известностью, но не был ни самым счастливым, ни самым обеспеченным. Жить на скромный заработок, который получал в то время профессиональный футболист, особенно играя за небольшой клуб да еще в таком захолустном городке, как Трес-Корасаес, было невозможно. Поэтому наивным было стремление прокормить семью на эти жалкие доходы. Кроме жалования, футболисты не получали почти ничего. Вознаграждения за выигрыш, что в наше время составляют значительную долю доходов профессиональных игроков, были в то время крайне редки. Отец прекрасно разбирался в футболе и любил его больше всего на свете. Он остался верен футболу, несмотря на раздражение матери и финансовые затруднения его постоянно растущей семьи. Отец жил надеждой, что однажды он получит приглашение от известного клуба в большом городе, и тогда все уладится, и мы заживем, как короли.

Эта мечта частично сбылась. Самый реальный шанс представился отцу в 1942 году, когда один менеджер, увидев его игру, предложил Дондиньо перейти в известный клуб «Атлетико Минейро» из Белу-Оризонти. Мне было слишком мало лет, чтобы это событие запечатлелось в памяти, и все же можно представить себе всеобщее возбуждение в тот день, когда отец собрал чемодан, расцеловал на прощание всю семью и уехал. Я знаю, какие надежды он связывал с этим отъездом, и почти осязаю то розовое будущее, которое виделось ему. Отец был игроком экстра-класса и нисколько не сомневался, что ему нужен лишь шанс проявить себя.

Дебют Дондиньо оказался неудачным. В первой же игре против клуба «Сан-Кристован» из Рио-де-Жанейро он резко столкнулся с Аугусто (тем самым Аугусто, который позже выступал за клуб «Васко да Гама» и был включен в состав национальной сборной, участвовавшей в чемпионате мира по футболу 1950 года, даже был избран ее капитаном). Так вот, Аугусто поднялся, а Дондиньо продолжал лежать на земле, корчась в муках. У него был жесточайший разрыв связок правого колена. Игра закончилась вничью со счетом 1:1, но в следующем матче «Атлетико» с клубом «Америке» отец уже играть не мог.

Ему выдали обратный билет в Трес-Корасаес. Я думал, что после того, что произошло, Дондиньо не вернется домой. Но, видно, он очень любил всех нас, поэтому такая мысль не могла прийти ему в голову. Отец вернулся, правда, подавленный. Это состояние усугублялось еще и тем, что он начал прихрамывать — мучила боль в колене, да и жена, дона Селесте, беспрестанно пилила.

«Дондиньо! И раньше, когда обе ноги у тебя были здоровые, ты не мог прокормить нас своим футболом! Забудь это безумие! Найди себе нормальную работу, чтобы зарабатывать ею на жизнь! Жоржи, скажи ему!..»

Но Жоржи ничего не мог сказать, так как он любил отца и втайне завидовал ему, что он так хорошо играет, что зрители на трибунах приветствуют его, а в городе люди специально переходят на другую сторону улицы, чтобы поздороваться с ним. Дядя Жоржи — это брат моей матери. Он моложе ее и больше похож на моего старшего брата, чем на дядю. Он годится скорее в сыновья Дондиньо, чем в братья Селесте.

Дондиньо футбол не бросил, хотя колено оставалось распухшим, а боль не утихала. Он боялся делать операцию. Наверное, отец был прав, так как состояние местной больницы оставляло желать много лучшего. В промежутках между матчами Дондиньо обкладывал колено холодными компрессами, и это позволяло ему продолжать выступления за клуб «Трес-Корасаес». Ведь для него это была единственная возможность заработать на жизнь.

Все это я узнал в основном из рассказов родных. Мои собственные воспоминания связаны с городом Бауру, что в штате Сан-Паулу. Я хорошо помню, что футбольная карьера Дондиньо заносила нас на короткое время в Лорену и Сан-Лоренсо, где отец безуспешно пытался заработать на жизнь. Но Бауру суждено было стать нашим постоянным домом. Футбольный клуб этого города не только закрепил за Дондиньо место в команде, но и обещал ему помочь устроиться на государственную службу, чтобы облегчить его финансовое положение. Это было впервые. Мать приняла в штыки новость о новом переезде да еще переходе в другой футбольный клуб, но мгновенно сдалась, услышав о шансе устроиться на государственную службу. Она непрестанно молилась за это с тех пор, как стала женой Дондиньо. И вот мы опять снимаемся с места, но теперь, видимо, уже в последний раз.

Мои самые первые впечатления связаны с переездом в Бауру по железной дороге. Тогда мне было примерно четыре года. Я не помню деталей, но все же смутно припоминаю, как мы добирались до вокзала в старой повозке, запряженной осликом и выбивавшейся из последних сил лошаденкой. Повозкой правил дедушка, отец моей матери, который зарабатывал на жизнь тем, что пилил дрова, нарезал затем из них лучины и продавал их на растопку. Повозка была наполовину загружена поленьями, сзади лежали наши скромные пожитки. Там же примостились и мы с отцом. Мать с маленькой сестренкой на руках устроилась на сиденье около деда. Локтем она придерживала моего младшего брата.

Особенно хорошо мне запомнилось путешествие по железной дороге. Раньше мне ни разу не доводилось заглянуть в мир, лежавший за пределами нашего города. По крайней мере, ничего подобного не запечатлелось в моей памяти. Поэтому все, что я теперь увидел, было для меня новым и полным очарования.

Во многих поездах тогда (а кое-где и до сир пор) окна оставались распахнутыми, что являлось наиболее естественным и, в общем, наиболее экономичным способом кондиционирования. Меня невозможно было оторвать от окна. Скорость поезда была невелика. Паровоз самодовольно пыхтел, словно ему некуда было спешить, и катил себе без конкретной станции назначения. Мне казалось, что окружавший ландшафт не очень отличается от тех мест, где мы жили: мимо тянулись холмы коричневатой пыльной земли с приземистыми деревцами, устоявшими на бедных почвах в упорной борьбе за существование; попадались и более крепкие деревья, отбрасывавшие легкую тень. Кое-где к железнодорожному полотну подступали лачуги, возле которых в грязи играли полуголые ребятишки, равнодушно глядевшие на нас, торжественно проплывавших мимо со скоростью пятнадцать миль в час. У каждой лачуги была неизменная веревка, увешанная жалким бельем, болтавшимся на ветру. Изредка на глаза попадались bananeiras (так называют в Бразилии заводики по переработке бананов), Увешанные банановыми стеблями, создававшими слабую тень для тех, кто был обречен здесь на вечное прозябание.

На каком-то отрезке пути состав изогнулся по дуге, и я, забыв наказы родителей, высунулся по пояс из окна, чтобы рассмотреть паровоз, тянувший поезд. Я отчетливо разглядел и паровоз, и поднимавшиеся из трубы клубы дыма, которые темными пятнами заляпывали голубизну безоблачного неба. Машинист, небрежно высунувшись из кабины, посасывал трубку, от впереди бегущих рельсов отражались лучи солнца. Вдруг меня резко подбросило, и в тот же момент я ощутил такую затрещину, что отлетел к скамейке, на которой сидели мои родители. Дондиньо пристально смотрел на меня, а дона Селесте готова было поддержать его еще одной затрещиной в случае малейшего протеста с моей стороны.

К сожалению, город Бауру не стал землей обетованной, на что так надеялась наша семья. Клуб «Лузитания», заключивший контракт с отцом, был переименован в клуб «Бауру Атлетик», и новые менеджеры, соглашаясь выполнить обязательства, касавшиеся спортивной части контракта, всячески увиливали от обещания устроить Дондиньо на государственную службу. Нам опять пришлось начинать практически с нуля. Только на этот раз в совершенно чужом городе, где не было ни одной знакомой души, но зато прибавились домочадцы: дона Амброзина — бабушка по отцовской линии и дядя Жоржи. Итак, в доме было семеро: бабушка, дядя, брат Жаир, сестра Мария Лусия, родители и я. С новой силой разгорались ожесточенные споры. Кроме того, что Дондиньо приходилось играть в футбол с травмированным коленом, он должен был постоянно доказывать доне Селесте, что ему действительно обещали место на государственной службе, а менеджерам клуба, что они обязаны или предоставить ему обещанную работу, или подыскать что-нибудь взамен. Но ни то, ни другое успеха не имело.

А пока дядя Жоржи колол дрова, ходил по домам и продавал лучины. Этому он научился еще у своего отца. Но в Бауру было слишком много конкурентов, поэтому зарабатывал он очень мало. Позже дядя устроился в большой магазин по оптовой торговле, в котором продавалось все — от яиц до топорища. Его заработок стал немалым подспорьем для всей нашей семьи. По выходным дням к нам в Бауру приезжала тетя Мария, сестра Дондиньо, она служила в богатом доме в Сан-Паулу. Тетя привозила с собой фрукты — яблоки, груши, о существовании которых мы даже не подозревали, а также поношенные вещи своих хозяев. Постепенно до моего сознания стало доходить, что такое нищета.

Нищета — бич, который подавляет разум, иссушает дух и отравляет жизнь. Если мы не испытывали недостатка в самом элементарном, например, в пище, жилье или деньгах, чтобы заплатить за квартиру, мы были счастливы. Зато в нашем доме всегда царила любовь. Она помогала преодолевать невзгоды, и ее мы сохранили до сегодняшнего дня. Хотя было и немало горячих споров, обидных упреков и неприятных стычек из-за отсутствия самого необходимого, на что, как упрямо повторяла дона Селесте, мы имели законное право, поскольку Дондиньо обещали место на государственной службе.

Дом, в котором мы поселились, был деревянным. Наверное, для мастера, покрывавшего его черепицей, кровельное дело было не основным занятием: крыша текла, как решето. Правда, в отличие от решета она почему-то не протекала в одном и том же месте дважды. В период ливневых дождей трудно было угадать, куда положить матрац, чтобы спокойно проспать хотя бы остаток ночи. Но постоянно протекавшая крыша — это еще не нищета, хотя мать мучительно изводила Дондиньо упреками за то, что он не мог заплатить за дом даже с протекавшей крышей.

Не было нищетой и то, что частенько приходилось в темноте нащупывать щеколду стоявшей во дворе уборной и, сидя там, со страхом вслушиваться в лежавшую за стенами ночь. Ничего особенного — ведь даже у наших соседей, людей более обеспеченных, уборная тоже находилась во дворе. Не было нищетой и то, что приходилось носить не подходившую по размерам старую одежду, иногда оставаться без ботинок или холодными ночами всем спать в крохотной кухне вокруг печки, прижимаясь друг к другу, чтобы не замерзнуть (и почему только считается, что в Бразилии всегда жарко?).

Нет, нищета была в тревожных раздумьях о том, что случится, если вдруг кончатся деньги на дрова. Нищета грозила погасить и даже превратить в ничто любую щепку, которая должна была питать голодное чрево печки.

В общем, нищета — это лишение человека чувства собственного достоинства и уверенности в своих силах. Нищета — это страх, но не страх смерти, который оправдан ее неизбежностью. Нищета — это страх жизни. Это жуткий страх…

В те первые годы, когда мы переехали в Бауру, нищета угнетала моих родителей, дону Амброзину и дядю Жоржи, но только не меня. Здесь я чувствовал себя счастливым. По соседству жило много мальчишек, моих сверстников — чернокожих, белокожих (если вообще существуют абсолютно белые бразильцы), японцев. Наши игры продолжались с утра до вечера. Поначалу мы организовали своеобразный цирк на заднем Даоре, устроив трапецию из мангового дерева. Однако самая крепкая веревка, которую нам удалось раздобыть, оказалась слишком ветхой, поэтому мое первое раскачивание, за которым следила дона Селесте, стало и последним. Веревка оборвалась, моих приятелей разогнали по домам, а я заработал очередную затрещину.

Тогда мы решили играть в игры для взрослых, например, в футбол, потому что видели, как играют мой отец и другие профессионалы из клуба «Бауру Атлетик», или, как его кратко называли, «БАК». Купить настоящий футбольный мяч мы не могли и поступили так, как поступает большинство мальчишек: самый большой, который только удалось найти, мужской носок мы набили тряпьем и бумагой, придали ему форму шара и крепко завязали веревкой. Со временем в носок стали набивать больше тряпья, из-за чего мячи получались массивными и тяжелыми. Иногда носки для мячей мы «заимствовали» с веревок для сушки белья. Нам казалось, что наши потребности вполне оправдывают такое «заимствование»: ведь человек может обойтись без носков, а вот нам, ребятам, без мяча никак нельзя.

Когда я был призван в бразильскую армию, кто-то в шутку поведал мне, что в американской армии есть такая присказка: «Если оно движется, проводи его взглядом. Если оно неподвижно, подними его с земли. Если оно слишком велико, нарисуй его». У нас в Бразилии она звучала бы так: «Если оно движется, ударь по нему ногой. Если неподвижно, ударь по нему ногой и заставь двигаться. Если оно слишком велико, чтобы ударить по нему ногой, поменяй его на нечто меньших размеров и ударь по нему ногой». Бразильцы учатся бить по мячу, как только встают на ноги. Ходить они учатся позже.

Наше футбольное поле было расположено на Рубенс Арруда, где я жил. Воротами служили оба конца этой улочки: один — на пересечении Рубенс Арруды с улицей Седьмого сентября, другой — у тупика, где Рубенс Арруда упиралась в старое тренировочное поле соперничавшего с «БАК» клуба «Нороасте». Если бы эта улочка была покрыта асфальтом, боковые линии поля совпали бы с обочиной. Но поскольку она была немощеной, требовалось немало усилий даже для того, чтобы удержаться во время игры на ногах. Немалую сноровку нужно было проявить и для того, чтобы нанести удар по нашему мячу, поскольку вес его постоянно менялся в зависимости от «начинки», а также от частых попаданий в грязные лужи. Но для меня это не имело никакого значения. Удовольствие от удара, умение привести мяч в движение, заставить его повиноваться — все это порождало приятное ощущение собственной силы, которое я познал впервые в жизни.

Моя страстная увлеченность футболом не очень нравилась матери. Для нее футбол был почти то же самое, что ограбление банка или семь смертных грехов. Правда, футбол удерживал меня от более опасных шалостей. К тому же благодаря ему я всегда был в поле ее зрения, и в этом тоже был свой резон. За разрешение играть мне пришлось взять на себя заботу о младшем брате Жаире, получившем прозвище Зока. Надо сказать, что к тому времени я уже твердо решил отказаться от карьеры профессионального футболиста. Я собирался стать летчиком. Эта идея возникла у меня, когда я наблюдал за взлетом и посадкой самолетов на поле местного аэроклуба.

Необходимость присматривать за Зокой была слишком дорогой ценой за возможность погонять мяч прямо перед нашим домом. Ведь играть в футбол и одновременно присматривать за ребенком просто невозможно. Хотя Зока был маленький, он вечно порывался участвовать в игре наравне со всеми, и каждый раз, когда о него кто-нибудь спотыкался, он с пронзительным криком убегал домой. Мне приходилось прерывать игру и получать от матери очередной подзатыльник. Но если мама велела присматривать за Зокой, спорить с ней не было никакого смысла.

Моя мать, дона Селесте, была (и осталась) невысокой женщиной весом примерно в девяносто фунтов, с неизменной тяжеленной кастрюлей в руках. У нее была изящная фигура, мелкие, но очень правильные черты лица, копна блестящих рыжеватых волос, которыми она очень гордилась. Когда она улыбалась — это была самая прелестная улыбка в мире, но, к сожалению, все мы не очень способствовали тому, чтобы она улыбалась. Вместе с тем каждого, кто судил о доне Селесте лишь по ее очаровательной улыбке и миниатюрной фигурке, ждал сюрприз. Дона Селесте твердой рукой управляла домом. Она гордилась тем, что семья Арантис ду Насименту, несмотря на бедность, была достойна уважения. Дети не воровали, не просили подаяния, никому не лгали, никогда не произносили бранных слов, верили в бога, хотя и не рассчитывали на то, что он разрешит все семейные проблемы, с уважением относились к старшим, а самое главное, повиновались родителям — а не то!..

Задумываться над этим «а не то» было весьма мучительно, ведь в основном мы соблюдали приличия, хотя до сих пор меня преследует вопрос: если я столь тщательно выполнял все родительские заповеди, тогда почему мне доставалось столько оплеух и подзатыльников. Наверное, причиной этого было еще одно из установленных доной Селестой правил: я должен был находиться в пределах слышимости ее голоса, который был достаточно громким для такой хрупкой женщины и в иных обстоятельствах был бы достоин лучшего применения. К сожалению, аэроклуб располагался вне досягаемости ее голоса. Я украдкой бегал на летное поле, когда не мог гонять мяч, просиживал там, наблюдал за взлетом и посадкой маленьких самолетов, за тем, как разгоняются перед взлетом планеры и, словно птицы, взмывают в небеса. Я не отрывал взгляда от летчиков, когда они в блестевших на солнце защитных очках и кожаных куртках спускались на поле из своих удивительных летающих штуковин. Я мечтал, что настанет день, когда я тоже в защитных очках, куртке и летных сапогах залезу В один из таких же чудесных самолетов и с легкостью птицы полечу в бездонное восхитительное небо. Все земные тревоги будут забыты, нищета отойдет в прошлое. Я посмотрю вниз на землю и увижу наш крошечный домик, а перед ним изрезанную колеями дорогу, грязный задний двор с маленьким Манговым деревом, и… улечу прочь. Во сне я все время возвращался то к матери, то к сестре, то к отцу, то к дедушке, то к дяде Жоржи (но только не к Зоке), а потом снова улетал. Я поклялся, что обязательно добьюсь своей цели, когда вырасту.

Зока всегда увязывался за мной в моих «экскурсиях» на летное поле, но я старался от него отделаться, так как там его ни на секунду нельзя было оставить без внимания. Когда же он вырывался из рук и бежал к самолету или выскакивал на взлетно-посадочную полосу, что в любой момент могло печально кончиться, я твердо знал, кому за это пришлось бы отвечать. Но если я не брал его с собой, он вбегал в дом и громко кричал: «Мама! Дико снова ушел в аэроклуб!» Это означало еще одну оплеуху или подзатыльник плюс еще одно наказание, которое ожидало меня позже за то, что я учил, а вернее пытался учить Зоку скрывать наши «отношения» от домашних.

Примерно с семи лет я начал работать чистильщиком сапог. Приятель помог мне смастерить ящик, который отдаленно напоминал сапожный сундучок, а дядя Жоржи финансировал начало этого предприятия. По правде сказать, я прежде всего рассчитывал на то, что новое занятие облегчит мне посещение аэроклуба, поскольку на самолетах, как мне тогда казалось, летают люди, которые обращают особое внимание на свой внешний вид и поэтому до блеска чистят обувь. Дона Селесте была решительно против моей затеи, утверждая (впрочем, ее аргументы поначалу казались вполне логичными), что если мне неймется, я могу чистить сапоги и ботинки соседям по улице. Поскольку многие из них были такими же бедняками, как и мы, мой «бизнес» в пределах нашей улицы имел весьма призрачные перспективы. Но если дона Селесте что-нибудь доказывала, ей трудно было возражать. Целую неделю я послушно ходил из дома в дом, выясняя, не желает ли кто-нибудь воспользоваться моими услугами. За всю неделю только один сосед согласился почистить ботинки. Не знаю, почему он на это решился: может, из жалости ко мне, а может, ему надоел мой ежедневный стук в дверь. Мне хорошо запомнилось, что я никак не мог сообразить, сколько же запросить с него за работу, а когда получил деньги (наверняка, очень мало), решил точно подсчитать, каковы же будут мои доходы, чтобы в итоге хотя бы сводить концы с концами.

Надо сказать, что сосед по улице не был первым моим клиентом. Дело в том, что тетя Мария как-то привезла мне ботинки, которые стали тесны младшему сыну ее хозяина и которые я тщательно берег — надевал только по воскресеньям и при посещении церкви. Они были в хорошем состоянии, видимо, мальчик носил их аккуратно. Я очень гордился, что был обладателем этих ботинок. Дона Селесте сказала, что если я уж так сильно хочу чистить ботинки, можно попрактиковаться на собственной обуви. И я принялся за работу под ее строгим контролем. (Хорошо помню те ботинки. Чтобы они не стали мне тесными, как сыну моего благодетеля, я однажды решил сыграть в них в футбол и… истрепал их в клочья. Последовала обычная в таких случаях выволочка. А мне просто страшно хотелось попробовать ударить по мячу обутой ногой…) Я также чистил бутсы Дондиньо и туфли моей бабушки. Любопытно, что еще с тех пор у меня хранится разная вакса.

Когда выяснилось, что на нашей улице я не могу рассчитывать на достаточную клиентуру, мне наконец удалось убедить Дондиньо поговорить с доной Селесте, чтобы она разрешила мне в следующую субботу пойти на стадион, где будет играть «БАК». Я собирался предложить свои услуги зрителям прямо на трибунах. Ведь среди них наверняка найдутся желающие почистить обувь. Одни, чтобы произвести впечатление на своих девушек, другие, чтобы уязвить своих конкурентов, да и вообще мало ли какие могут быть мотивы. В то время я никак не мог понять, по каким таинственным причинам именно взрослые испытывают такое удовлетворение от начищенных ботинок.

К моему удивлению, дона Селесте не стала упорствовать и согласилась, но при условии, что на протяжении всей игры Дондиньо не будет спускать с меня глаз. Дондиньо, конечно, едва ли мог играть и одновременно присматривать за мной, но когда матч закончился и он пришел, чтобы забрать меня домой, я уже заработал более двух крузейро! Мы так и ушли со стадиона, обнявшись, как два кормильца!

Получив большую свободу передвижения, я стал чаще бывать на железнодорожном вокзале, где собирались многие юные чистильщики сапог. Бауру был в первую очередь транспортным узлом, через который проходили три главные железные дороги страны — Соракабана, Паулиста и Нороэсте. Последняя содержала в Бауру клуб «Нороэсте» — основной конкурент и непримиримый соперник «БАК». Ей же принадлежал больший, чем у соперника, стадион.

На северо-западном вокзале я бывал по разным причинам. Во-первых, Дондиньо неоднократно играл в составе «БАК» на поле «Нороэсте» и его там многие знали. Поэтому как его сын я имел в районе вокзала преимущество перед другими мальчишками-чистильщиками. Во-вторых, я гонял мяч на заброшенном поле клуба в конце нашей улочки и поэтому ощущал какое-то родство душ с «Нороэсте». И самое главное — вокзал был рядом с домом, что очень устраивало мою мать.

Я любил деловую часть города и считал, что Бауру мог бы стать одним из центральных городов страны наподобие Сан-Паулу или Рио-де-Жанейро, хотя его население составляло в то время немногим более 80–90 тысяч человек. Однако по тогдашним масштабам это был крупный город в одном из внутренних районов страны. У него было свое лицо, которое он утратил. В результате экономического развития и роста цен на землю в Бауру появились небоскребы. Они сменили крохотные домишки, взбегавшие в гору, на которой стояла церковь. Все дома города были выкрашены в контрастные цвета — пастельные тона перемежались с ядовито-зелеными и иссиня-голубыми. Некоторые крупные здания были построены в колониальном стиле. Они производили впечатление незыблемости нашей истории. Было приятно ощущать себя причастным к ней.

На узких улочках теснились магазины, предлагавшие все, чего я желал, но чего купить не мог. В городе было много гостиниц, одна из них находилась на улице, расположенной напротив вокзала. А еще был кинотеатр с яркими рекламными щитами, пробуждавшими буйную фантазию.

Затаив дыхание, я наблюдал за приближением к перрону огромных паровозов, которые пыхтели и фыркали, словно хвастливые драконы. Из вагонов вылезали люди, держа в руках чемоданы, ящики и пакеты, перевязанные веревками, а иногда клетки с живыми цыплятами (во внутренних районах Бразилии наиболее надежный способ сохранить пищу — держать ее живой). В моем воображении рисовались экзотические места, откуда эти люди приехали и куда отправлялись; интересно, доведется ли мне когда-нибудь побывать там.

Иногда по улице верхом проезжали скотоводы. Вместо седла — выкрашенная овечья шкура, без подпруги и без стремян, ноги свободно покачиваются в такт движению, как раскрытые защелки для белья, сапоги в грязи и в царапинах от чертополоха, кожаные шляпы затянуты под подбородком шнуром. По субботам после полудня они привязывали лошадей около вокзала, чтобы почистить сапоги. Для меня это всегда было загадкой: зачем чистить сапоги, если они в миг снова будут грязные и в царапинах. Но тогда я был еще слишком молод, чтобы знать, что появление в злачных местах, куда потом отправлялись скотоводы, в нечищеной обуви считалось признаком дурного тона.

Хоть я и продолжал работать чистильщиком, это нисколько не мешало моему увлечению футболом. Поезда прибывали и отправлялись строго по расписанию, и поскольку оставаться на вокзале после полудня, когда уходил последний поезд, не имело смысла, я спешил на футбольное поле. Оставив дома сапожную аптечку и заработанные деньги, я с носком, набитым тряпьем, мчался к товарищам. Мы азартно носились по полю, обводили друг друга, играли до тех пор, пока не стемнеет и не раздастся голос моей матери или ее связного Зоки.

Помню, что с некоторых пор я со страхом стал думать о приближавшейся субботе, потому что по субботам, вернувшись с вокзала, натыкался на целую кучу наколотых для рас топки поленьев. Я уже не мог бежать к ребятам, пока не занесу в дом все до последнего полена и не сложу дрова в аккуратный штабель. Эта работа отнимала много времени. После нее было не до футбола. Но выход был найден. Как-то, собрав всю команду, я объявил: «Сегодня не смогу пойти играть, пока все дрова не сложу в доме. Но если я не выйду, мяч тоже останется здесь…»

Поначалу ребята открыто возмущались и чуть было не отказались помогать мне. Но через несколько недель, если кого-нибудь из нашей команды спрашивали, что он делает в субботу после обеда, тот недоуменно смотрел на вопрошавшего и отвечал: «К Эдсонам иду дрова складывать, неужели не понятно…»

Примерно в то время (мне шел тогда восьмой год или едва исполнилось восемь, сейчас не помню) Дондиньо получил, наконец, место на государственной службе — всего через три или четыре года после того, как она была обещана (по бразильским нормам совсем неплохо). Это было место санитара, а точнее мальчика на побегушках в больнице. Ему приходилось мести полы, мыть горшки, помогать вытаскивать носилки с пострадавшими из машин скорой помощи, варить и подавать кофе, разгружать продукты, короче, делать все, что велели. Это была не бог весть какая работа, но она сразу изменила атмосферу в доме. Хотя постоянная зарплата Дондиньо не избавила нас от нищеты, мы тем не менее перешли из самых нижних в верхние эшелоны нищенствующих — гигантский скачок. Было покончено с раздорами внутри семьи, что еще больше сплотило нас.

Теперь, проводив последний поезд, я довольно часто отказывался от футбола и отправлялся в больницу, чтобы помочь отцу: варил вместо него кофе, выносил и обмывал горшки. Я подсознательно ощущал потребность быть рядом с ним. И если в течение дня выдавалась свободная минута, что, в общем, случалось крайне редко, он садился и начинал рассказывать мне о командах, с которыми ему довелось играть, об известных футболистах, которых ему посчастливилось знать. В каждом его слове сквозила неистребимая любовь к футболу. Однажды отец рассказал мне о своем старшем брате, моем дяде Франсиско.

«Если ты когда-нибудь станешь футболистом, Дико, ты будешь мастером, как он. Он умер в двадцать пять лет. Мне тогда было шестнадцать, и я думал, что не сумею пережить его смерти. Но он оставил мне кое-что в наследство — футбольные финты. Его звали Шико ду Жонас. Люди старшего поколения до сих пор помнят его игру в таких городах, как Мокока, Каза Бранка, а также на юге Минаса».

Эти беседы настолько сблизили нас, что мы стали не просто отцом и сыном, а друзьями. Дондиньо был (и остался) очень привлекательным мужчиной с прекрасными физическими данными. У него было пропорционально сложенное, гибкое тело, плоский живот, мускулистые руки и ноги — идеальная комплекция для футболиста. Во всем этом чувствовалась недюжинная физическая сила. Если дона Селесте отличалась раздражительностью, то Дондиньо был спокойным и уравновешенным. Прежде чем что-нибудь сказать, он всегда тщательно взвешивал и после этого отстаивал свое мнение до конца. Он был (и остался) прекрасным отцом. Как-то вечером выдалась свободная минута. Он усадил меня рядом, чтобы поговорить как мужчина с мужчиной.

До сих пор помню тот вечер: тусклый свет (лампочки в государственных больницах почти всегда сорокасвечовые, не более, если они вообще есть), блестит кафель, недавно начищенный Дондиньо, на полу изношенный линолеум, неистребимый запах карболки и напряженная тишина — вот-вот кто-нибудь закричит от боли.

«Дико, какие у тебя планы?» — спросил отец.

В общем-то я знал, какого ответа он ждал от меня. Наверняка он хотел услышать, что я мечтаю стать футболистом-профессионалом, как незнакомый мне дядя Франсиско. Я был уверен, он думал, что я уже забыл о своей мечте. Но я, не задумываясь, произнес:

«Хочу стать летчиком».

К моему удивлению, Дондиньо отнесся к этому совершенно спокойно.

«Неплохо, — сказал он, и в его голосе зазвучали искренние нотки. — Но ты знаешь, что потребуется от тебя, чтобы стать летчиком?»

«Конечно, — ответил я, удивляясь, что Дондиньо может в этом сомневаться. — Учиться летать на самолете».

Дондиньо улыбнулся своей нежной улыбкой.

«Боюсь, это не все. Летчики должны уметь читать карты, чтобы, перелетая с одного места на другое, не сбиться с курса. Не кажется ли тебе, что сначала нужно научиться читать и писать, разбираться в арифметике и других науках?»

Я как-то не задумывался над этим раньше, но сейчас слова Дондиньо показались мне резонными. Я не имел ничего против школы. И чем больше я о ней размышлял, тем глубже слова отца проникали в мое сознание. Например, чтение может оказаться весьма полезным в жизни. Если не умеешь читать, репортажи о футбольных матчах будешь слушать разве что по трескучему радиоприемнику. Научишься читать, сможешь разобраться в том, что пишет «Дейли Джорнэл», которая издается в Бауру, а также будешь в курсе всех футбольных игр лиги и узнаешь всех популярных игроков. Я решил про себя, что если поискать, наверняка найдутся и другие доводы в пользу чтения и письма. Однако тут были и свои проблемы.

«Но я ведь еще сапоги чищу!»

«После уроков ты будешь успевать на вокзал до прибытия поезда».

«А как же футбол?»

По лицу Дондиньо пробежала едва заметная улыбка.

«Хоть тебе и придется ходить в школу, работать чистильщиком, помогать мне в больнице, делать дома уроки, ты все равно выкроишь время для футбола».

Он лукаво подмигнул мне. «Ты ведь мой сын…»



Так началось мое учение в школе. В Бауру школьный курс состоял из четырехгодичной начальной и четырехгодичной средней школы. Затем, если выпускник желал поступить в университет, он готовился к этому еще в течение трех лет. Мои восемь лет были вполне нормальным возрастом для поступления в школу.

Сейчас, с высоты прожитых лет, часто вспоминаю, с каким волнением в первый раз переступил я порог школы «Эрнесто-Монте». Трудно поверить, сколько с этим было связано хлопот! Вся моя одежда была заново заштопана. Меня так тщательно скребли щеткой с мылом, что потом еще долго звенело в ушах. На мне были воскресные ботинки (разумеется, начищенные до блеска). В руке я держал настоящий школьный портфель с двумя чистыми тетрадями и коробкой цветных карандашей. Сердце переполнял восторг, желания учиться хватило бы на десятерых.

Первым сюрпризом для меня явилось то, что учительница, по-видимому, не очень-то стремилась учить нас читать и писать, а также разбираться в географических картах и других вещах, необходимых, чтобы поскорее стать летчиком. Самым главным для нее была дисциплина. Дона Сида, очевидно, полагала, что нельзя научиться читать и писать, если переговариваешься на уроке и постоянно ерзаешь за партой. Тот факт, что несмотря на болтовню и ерзанье, я освоил все, чему она нас учила, никак не повлиял на ее убежденность. И тем не менее надо признать, что дона Сида ограничивалась нотациями и не прибегала к крайним мерам наказания, с чем я столкнулся в последующие мои школьные годы.

Любой восьмилетний мальчишка, независимо от того, какое у него воображение, так или иначе обогащает свои познания жизни, помимо школы. Один такой урок запомнился мне особенно хорошо. Как-то мы играли в футбол около местной больницы. Один из нас заглянул в окно, выходившее на площадку, где мы гоняли мяч. Это было окно полуподвального этажа, где, наверное, располагался морг. В тот самый момент, когда мальчуган заглянул в окно, врачи снимали одежду с планериста, который погиб при аварии, случившейся неподалеку от аэроклуба, и готовились к вскрытию трупа. Я уже не помню, кто первым увидел это ужасное зрелище, но у меня до сих пор звенят в ушах слова: «Эй, ребята! Там на столе парень лежит! Держу пари, что он мертв».

Жуткие, какие-то потусторонние интонации в голосе притянули всех нас к говорившему. Я протиснулся к окну и вместе с другими прижался носом к стеклу. Как раз в этот момент один из докторов пытался стянуть рукав блестящей кожаной куртки с повисшей руки погибшего. Мне навсегда запомнились тусклый свет комнаты, выложенные кафелем стены, еще более грязные, чем в больнице, где работал Дондиньо, рваный линолеум на полу, который давно надо было менять, стандартные сорокасвечовые лампочки, мало подходившие для работы, к которой приступали врачи. Кровь запеклась, и рукав куртки, наверное, прилип к руке, сообразил я, вспомнив свой богатый опыт, приобретенный в больнице. Доктор дернул резче, потом поднял руку и повернул ее. Не знаю, как могло случиться, но изо рта мертвеца вдруг хлынула кровь. Она залила стену и потекла вниз малиновыми струйками. Доктор поспешно опустил руку и отскочил назад. Я окаменел от страха, а когда совершенно потерянный обернулся, вокруг никого не было — все мои приятели в ужасе сбежали.

Еще долго после этого я просыпался по ночам, истошно кричал, напуганный кошмаром. Эта сцена снилась мне несколько раз. Только вместо погибшего планериста на столе лежал я сам, рука поднята и повернута в суставе, кровь фонтаном бьет из моего тела в уже перепачканную стену, стекает по щекам на ночную рубашку и душит меня, забиваясь в горло. Я видел лицо доктора, чувствовал на себе его руки, ощущая все большую тяжесть от того, что кровь покидает мое тело. Из груди вырывался истерический крик. Дона Селесте вбегала в комнату и включала свет. Она прижимала мою голову к своей груди, пока я не переставал трястись. Она держала мою руку и ласково шептала что-то до тех пор, пока я снова не засыпал.

С этого момента меня уже не надо было удерживать от посещений аэроклуба, и я выбросил из головы мысль стать летчиком. И даже теперь, садясь в самолет, что бывает достаточно часто, я каждый раз стараюсь не вспоминать того зрелища, которое открылось мне через окно больничного полуподвала.



Примерно в это время меня стали называть Пеле. Я не представляю, откуда взялось это имя, в чьих устах оно прозвучало впервые. Насколько мне известно, это слово ничего не значит ни в португальском, ни в любом другом языке. Я неоднократно приезжал в Бауру и каждый раз расспрашивал своих старых приятелей, но они тоже не могли сказать ничего вразумительного о происхождении моего имени. Скорее всего прозвище родилось просто так и прилипло ко мне. Одно время я ненавидел его. И в школе нередко устраивал из-за него потасовки. Видимо, в этих драках мне не всегда везло, потому что прозвище «Пеле» так и пристало ко мне навсегда.

Один мой приятель утверждает, что это имя дал мне по чистой случайности кто-то из турок, поселившихся в Бауру. Некоторые из них жили рядом с нами. Каждый раз, говорил мой приятель, когда я случайно касался мяча рукой, турок произносил: «Пеле», — что по-турецки, кажется, означает «глупо». По другой версии, в Минасе был когда-то известный футболист по имени Беле и я неправильно произносил это имя — вместо «Беле» у меня выходило «Пеле». По правде сказать, я даже не могу припомнить, что пробовал произнести когда-либо имя «Беле». В общем, откуда пришло ко мне имя Пеле, я не знаю. Но примерно с девятилетнего возраста для всех знавших меня я стал Пеле. Для всех, кроме родных, которые и по сей день называют меня Дико.

За имя денег платить не надо, поэтому даже самый бедный, задавленный нищетой бразилец может позволить себе такую роскошь. Так он и поступает. Он не скупится и на прозвища, возможно, по той же причине, причем очень немногие прозвища что-либо значат. «Дико» — это типичное прозвище для Эдсона, хотя я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что с этим же именем связан десяток других прозвищ. Мне неизвестно также, почему мой брат, нареченный при крещении Жанром, получил прозвище Зока. Я иногда подозреваю, что прозвища, особенно короткие, возникли не без влияния наших радиокомментаторов или же просто придуманы ими. Бразильский радиокомментатор, рассказывающий о важном футбольном матче, производит впечатление пулемета, стреляющего истеричными очередями. Ему, конечно, очень помогает, если игроков зовут Пеле, Диди, Вава или Пепе. Я не могу представить себе радиокомментатора, который в своем репортаже произнес бы набор типичных бразильских имен:

«…Эдсон Арантис ду Насименту получает мяч от Себастьяна да Силва Тенорио Тейшейра Араужо и передает его Валдемару Жоао Мендес де Мораис Фи лью, который обыгрывает Артура Рибейру Карвальо Жозе Брито и отпасовывает мяч Руй Морейра Акасиу Гимараенсу, тот бьет головой…»

Прежде чем он успеет рассказать только об одном игровом эпизоде, пройдет добрая половина матча, и все болельщики покинут трибуны, чтобы в перерыве между таймами выпить по бутылке пива!

Глава третья

Гетеборг, Швеция — июнь 1958 года



Я никак не могу уснуть — дает о себе знать возбуждение от игры с русскими. Смотрю в потолок и размышляю о своей судьбе.

И вправду, какое это счастье находиться сейчас в Швеции и принимать участие в матчах на первенство мира. Накануне отъезда на чемпионат я получил в игре травму и не надеялся, что попаду в сборную. В окончательном составе команды, которая отправлялась в Швецию, могло быть не более двадцати двух человек: одиннадцать игроков плюс по одному запасному на каждое футбольное «амплуа». При таких условиях не могло быть и речи о том, чтобы брать травмированного футболиста. Однако врач сборной Хилтон Гослинг и массажист Марио Америке (кстати сказать, исключительно важная персона в профессиональном футбольном клубе) были уверены, что я скоро оправлюсь от травмы и смогу быть полезным для команды.

Я хорошо помню день, когда меня решили попробовать как кандидата в национальную сборную Бразилии. Думаю, что для любого футболиста этот день запоминается на всю жизнь.

Мне уже доводилось играть в составе бразильской сборной — в традиционном турнире Кубка Рока, когда команда Бразилии выступала против сборной Аргентины. Игроков тогда отбирал известный тренер Сильвио Пирилло. Мы проиграли первую встречу со счетом 1:2 и выиграли вторую — 2:1, причем в каждом из этих матчей я забил по голу. Попасть в команду, принимавшую участие в турнире Кубка Рока, очень почетно, и все же это несравнимо с приглашением сыграть в национальной сборной, которой предстоит сражаться с лучшими футболистами мира на чемпионате в Швеции.

К тому времени я уже почти целый год регулярно играл за «Сантос». Получалось у меня неплохо. Моим напарником на месте центрального нападающего был Дель Веккио, и хотя меня не ставили на каждую игру, мне удалось забить достаточно голов. Тридцать два забитых мяча позволили мне возглавить список бомбардиров среди команд штата Сан-Паулу. И тем не менее я даже не предполагал, что мне могут доверить место в сборной, готовившейся к участию в чемпионате мира. Кроме всего прочего, тогда мне исполнилось лишь шестнадцать лет, в то время как в Бразилии было сколько угодно классных игроков более зрелых и более опытных, способных лучше меня выдержать огромное напряжение таких ответственных матчей.

В тот знаменательный для меня день я приехал из Сантуса к своим, в Бауру. Я был в доме один, когда по национальному радио (мои родители к тому времени уже смогли позволить себе купить радиоприемник, который «ловил» Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, правда, не совсем четко) начали передавать спортивные новости. Диктор объявил о том, что определены кандидаты в сборную Бразилии по футболу. Я вскочил и подбежал к приемнику. Наклонившись над ним, стал напряженно вслушиваться в каждое слово. Пока диктор шуршал листами бумаги, прежде чем начать читать список, у меня от возбуждения забегали мурашки. Я знал, что своей фамилии, наверное, не услышу. И дал себе слово, что из-за этого не буду плакать, ломать мебель или биться головой о стену. Я понимал, что слишком молод, что за спиной у меня всего лишь год игры за профессиональный клуб, в то время как стаж у большинства классных игроков составляет добрый десяток лет. И все же я надеялся.

Надо знать латиноамериканских дикторов. Говоря о футболе, они священнодействуют. Если в имени футболиста имеется буква «р», диктор непременно «раскатит» ее чуть ли не на минуту.

«…Кастильо… Жильмар-р-р-р-р… Джалма Сантос… Нилтон Сантос… Маццола… Пеле…»

Я не дослушал до конца и плюхнулся в кресло, меня била нервная дрожь. Не ослышался ли я? Может, принимаю желаемое за действительное? Но нет, диктор прочитал список еще раз — мое имя в нем было. В комнату вошла мама. Она посмотрела на меня и обеспокоенно спросила:

«Что с тобой, Дико? Не заболел ли?»

От нервного возбуждения мне было трудно выдавить из себя хоть слово.

«Мама! Меня пригласили в сборную!»

Судя по ее взгляду, она никак не могла взять в толк смысл моих слов.

«Ты что, не понимаешь, мама? Меня пригласили в сборную!» — повторил я.

Очень сомневаюсь, что мои слова дошли до нее.

«Дай-ка пощупаю твой лоб, — произнесла дона Селесте. — Вид у тебя совсем больного человека!»



Бразильская сборная образца 1958 года была в несколько привилегированном положении по сравнению с командами других стран. Кроме тренера с помощниками и лица, отвечавшего за физическую подготовку футболистов, в штат команды входили врач, дантист, массажисты, ассистенты и даже психолог.

Обычно в распоряжении тренера оказывается больше желающих, чем мест в команде, предусмотренных правилами проведения матчей на первенство мира. Таким образом, из общего числа кандидатов остаются лишь очень немногие, остальные же после окончательного отбора из списка вычеркиваются. Это один из трагических моментов комплектования сборной. Все мы, оказавшиеся в роли кандидатов, тренировались до безумия, четко выполняя указания тренера. Мы жертвовали своей личной жизнью во имя интересов команды, такой самозабвенный труд позволял нам ощущать себя одной семьей. И вот эту дружную семью поджидали неотвратимые утраты.

Каждый из кандидатов в сборную был по-настоящему первоклассным футболистом. Но кто из этих звезд лучше всего сыграет в составе команды и таким образом закрепится в сборной, предоставлялось решать нашему тренеру Висенте Феоле.

После нескольких месяцев тренировок пришло наконец время сделать этот выбор. Каждый из нас с трудом сдерживал свои нервы. Даже ветераны, участники прошлых чемпионатов, кусали губы. Можно себе представить, какой страх владел нами — новичками.

Руководитель бразильской спортивной делегации доктор Паулу Мачаду дю Карвалью собрал нас в большой комнате. Рядом с ним стоял Феола, под руководством которого мы напряженно тренировались все это время. Доктор Паулу произнес речь, но я не воспринял из нее ни единого слова. В таком же состоянии наверняка были и другие, ибо нас волновало только одно. Потом заговорил Феола. Он похвалил каждого за проделанную работу, поблагодарил за проявленный при этом дух товарищества. Но я опять-таки не уверен, что все было именно так, потому что до меня не доходил смысл его слов В тот момент я ощущал лишь страх, который метался в моей душе, как обезумевший мышонок. Одновременно я старался придумать убедительное оправдание на случай, если меня не возьмут и придется вернуться домой.

Наконец, доктор Паулу с печальным лицом стал зачитывать список тех, с которыми придется расстаться. Имя мое не было названо. На какое-то мгновение я усомнился; уж не зачитал ли он случайно список остающихся в сборной? Когда же до моего сознания дошло, что я действительно попал в окончательный состав, с души свалился тяжеленный камень…

Многие футболисты, не попавшие в сборную, откровенно плакали, крепко сжав кулаки и всячески сдерживая себя, чтобы не накинуться на стоявших рядом. Среди них был Луизиньо, нападающий экстра-класса из клуба «Коринтианс» из Сан-Паулу. У него было бледное лицо, в глазах читалось сомнение в истинности происходящего. У Джино, одного из талантливейших центрфорвардов, когда-либо выраставших на бразильской земле, по щекам текли слезы. Доктор Паулу и тренер Феола сами были на грани слез. Они вдруг повернулись и быстро вышли из комнаты. В скорбном молчании мы последовали за ними. А когда те, кому было отказано, пошли к автобусу, никто не знал, как сказать им по-человечески «до свидания».



Оспаривать решение тренера-селекционера в Бразилии очень сложно, а в общем-то просто невозможно. Тренера назначает бразильская комиссия по спорту (БКС), поэтому его слово — закон. Пожалуй, на всей земле нет человека, облеченного большей властью, чем тренер бразильской сборной по футболу. Он отбирает игроков, где ему вздумается, тренирует их, как ему хочется. Однако это не означает, что репортеры или некоторые бесцеремонные журналисты не могут обвинять его в том, что при отборе он пристрастен или вообще ничего не понимает, что он свихнулся или кому-либо продался.

В Сан-Паулу многие тогда считали, что в отношении Луизиньо из клуба «Коринтианс» была допущена величайшая несправедливость. Этот игрок пользовался огромным авторитетом, хотя на тренировках и в играх со спарринг-партнерами он выглядел не лучше других (в том числе и меня), примерно на одном уровне со всеми Видимо, он был в хорошей спортивной форме, если его пригласили на сборы.

Что касается меня, то твердо знаю, я никогда бы не посмел усомниться в решении Феолы и вовсе не потому, что мне удалось попасть в состав сборной. Если бы этого не случилось, то, наверное, я бы забился в какую-нибудь нору, чтобы никого не видеть и не слышать. И решение тренера воспринял бы как должное, хотя бы потому, что ничего поделать с этим было нельзя.

Жители Сан-Паулу, все его многомиллионное население, болезненно восприняли отказ тренера включить Луизиньо в состав сборной. Поднялась мощная волна протеста, которую поддержали радио, телевидение, газеты, журналы, болельщики. А тут еще какой-то идиот накануне нашего отъезда на чемпионат организовал тренировочную игру: сборная Бразилии против клуба «Коринтианс». Тем самым Луизиньо предоставлялся шанс доказать, что Висенте Феола и БКС поступили опрометчиво, отказавшись от его услуг.

Я очень хорошо помню эту игру, ибо она чуть не перечеркнула мою футбольную карьеру еще до того, как она началась. Матч состоялся на стадионе «Пакаэмбу» в Сан-Паулу, самом большом стадионе в штате и втором по величине в стране. Трибуны были забиты до отказа. Когда на поле появилась сборная Бразилии, ее встретили оскорбительными возгласами. За всю свою спортивную жизнь мне не приходилось видеть подобного. Этот шум слышали, наверное, все жители Сан-Паулу. Казалось, что каждый горожанин — независимо от того, болеет он за клуб «Коринтианс» или нет — под влиянием газет и радио был убежден: на карту поставлен престиж Сан-Паулу, и те, кто оказался в сборной, несут личную ответственность за зло, причиненное Луизиньо и городу. Поэтому местных футболистов встретил взрыв аплодисментов. На трибунах пронзительно кричали:

«Коринтианс!», «Луизиньо!»

Можно было подумать, что «Коринтианс» — это бразильская сборная, а мы — уругвайцы или какой-нибудь другой ее соперник на заключительной стадии чемпионата мира!

Сдерживать наступательный порыв звезды «Коринтианс» было поручено защитнику Орландо. Я видел, Орландо нервничает перед игрой, его нервозность передалась и другим игрокам. Ведь сборной, в которой собраны лучшие футболисты страны, не к лицу проигрывать клубной команде. Но для волнений не было оснований. Висенте Феола (понимали мы это или нет, сказать трудно) сформировал действительно классную команду. «Коринтианс» так и не сумела наладить комбинационную игру. Наша защита легко парировала все проходы ее нападающих. «Коринтианс» оказалась самой заурядной командой, в то время как наше нападение продемонстрировало дальновидную мудрость нашего тренера.

Когда мы повели со счетом 3:1 (я забил наш второй гол), некоторые зрители стали поддерживать нас. В столь пристрастном окружении это требовало немалого мужества. Они увидели в нас команду, которая отправляется в Швецию отстаивать честь Бразилии — во имя всех бразильцев, включая и город Сан-Паулу. Орландо легко нейтрализовал Луизиньо. Яркая звезда клуба «Коринтианс» так ни разу и не вспыхнула на протяжении всех девяноста минут игры.

Хотя наше преимущество и не было большим сюрпризом для игроков «Коринтианс», оно все-таки их здорово разозлило. В один из моментов игры мяч попал ко мне. Подхватив его, я на высокой скорости помчался к воротам. Когда я обыграл почти всех защитников, игрок «Коринтианс» Ари Клементе, которому, видимо, надоела роль стороннего наблюдателя, решил проучить молокососа и выскочку Пеле. Он двинулся на меня, как вагон с кирпичом. И вот я уже на земле и корчусь от боли — кажется, чья-то гигантская рука переломила мое правое колено. Марио Америко осторожно массирует травмированную ногу.

«Ну как, Пеле? Сможешь доиграть матч?» — взволнованно спрашивает он. Я, разумеется, не собирался отвечать «нет».

За грязную игру Ари мы получили право на свободный удар. Мне очень хотелось довести атаку до конца. Марио Америко помог мне подняться на ноги. Несмотря на боль в колене, я ни за что не хотел уходить с поля. Скоро мне удалось увеличить счет до 4:1. Но едва я нанес удар по мячу, боль в колене вновь свалила меня на землю. То, что я не забил еще одного гола, особого значения не имело, поскольку наши игроки не оставили «Коринтианс» ни малейшего шанса на успех. Матч закончился со счетом 5:1. Но меня на поле уже не было. Я находился в раздевалке вместе с доктором Гослингом и Марио Америко. Посматривая с тревогой то на одного, то на другого, я надеялся услышать, что мое колено в порядке и что я все себе придумал. Из Гослинга получился бы прекрасный игрок в покер — с ничего не выражавшим лицом он похлопал меня по плечу и, обратившись к Марио Америко, сказал:

«Пока надо положить ему на колено лед. Детальное обследование проведем позже».

Марио кивнул и, ни на минуту не умолкая, занялся моей травмированной ногой:

«Ты только не волнуйся, мальчик! Доверься папочке! Я мигом тебя поставлю на ноги, и ты снова будешь бегать за девчонками!»

Слова звучали ободряюще, но меня охватило тревожное предчувствие, что при отлете в Швецию мое место в самолете обязательно займет кто-нибудь другой. Ведь от такой же травмы пострадал Дондиньо, она повлияла на всю его карьеру, на всю его жизнь. Странно, но я не сердился на Ари. По правде сказать, я даже не думал о нем, пока репортеры и радиокомментаторы не затеяли спор по поводу моей травмы.

Газеты Рио-де-Жанейро писали: «Ари сделал это намеренно!»

Журналисты в Сан-Паулу отбивались: «Ари ни за что не позволил бы себе такого!»

Признаться, я и по сей день не знаю, было это нарушение умышленное или случайное. И даже сейчас, много лет спустя, я не уверен, может ли сам Ари дать на это четкий ответ. Но в чем я был абсолютно уверен, так это в том, что мне придется (и действительно пришлось) пройти бесконечный курс лечения и обследования, постоянно натыкаясь на ничего не выражающий взгляд доктора Гослинга. И лишь когда я занял место в самолете, то поверил, что отправляюсь в Европу. Правда, это еще не означало, что я прочно обосновался в сборной, ибо на мое место в любой момент могли вызвать из Бразилии другого футболиста. Правилами такие замены разрешались, но только до начала финальных игр чемпионата.

Во время перелета и в Италии, где мы сделали первую остановку на пути в Швецию, я стал забывать о колене. Настроение улучшилось. Наша команда превратилась в большую дружную семью — Маццола, Гарринча, Диди, Загало, Мауру — никаких споров и разногласий. А у дантиста Марио Триго всегда была наготове шутка. Этого человека никто не видел в плохом настроении. Однажды Гарринча заметил: «А почему бы ему не быть таким веселым? Ведь в кресло ему садиться не приходится!»

Мы сыграли товарищеские матчи с «Интером» и «Фиорентиной» и обе игры выиграли. Но оба раза я просидел на скамейке запасных. Поэтому на душе кошки скребли. Мне казалось, что, несмотря на лечение, колено не заживает. В моем сознании стал вырисовываться образ Дондиньо. Зловеще замаячили реальные последствия полученной травмы. И тут впервые до меня дошло, сколь многим пожертвовал Дондиньо для своей семьи. Он выходил на поле с мучительно болевшим коленом и не щадил себя, чтобы заработать на хлеб для жены и детей.

Перед отъездом из Италии я зашел к руководителю бразильской спортивной делегации доктору Паулу. Я сказал ему, что, судя по всему, колено не заживает, и мне не хотелось бы, чтобы наша команда в финальных матчах имела на одного игрока меньше, чем разрешается правилами. Не лучше ли отправить меня обратно в Бразилию и вызвать замену? Доктор Паулу холодно посмотрел на меня:

«Пеле, ни ты, ни я такое решение принимать не вправе.

Дать ответ на твой вопрос здесь может только доктор Гослинг. Давай спросим, что он думает на этот счет».

Пришлось пройти еще один осмотр. Доктор Гослинг нахмурил брови.

«Ну что ж, колено действительно заживает не так быстро, как хотелось бы. Это факт. Однако я уверен, что хоть в нескольких матчах ты сможешь сыграть, но это при условии, что ты найдешь в себе мужество выдержать действительно суровый курс лечения. Вот так. Ясно?»

В ответ можно было только поблагодарить и согласиться.

Доктор Гослинг обещал, что лечение будет суровым, и он не преувеличивал. Марио Америко с ассистентом Чико де Ассисом нагревали воду до бурного кипения, затем держали какое-то время над струей пара полотенце и потом обматывали им мое колено. Мне запомнилось, что сами они ни разу не отдернули пальцев от этого обжигающего компресса. Вместе со мной такой же пытке подвергались Пепе и Диди, которые повредили себе колени в играх с итальянцами. Мы так и сидели втроем. Из глаз лились слезы, но ни один не позволил себе пожаловаться на боль.

Каждый день доктор осматривал мое колено и каждый раз кивал мне в своей ни к чему не обязывающей манере, бросая как бы мимоходом, что колено подживает. Но когда объявили состав бразильской команды на первую нашу финальную игру со сборной Австрии, я опять оказался на скамейке запасных. То же самое повторилось и в игре со сборной Англии. Между прочим, в резерве были и такие звезды, как Зито, Гарринча, Джалма Сантос, хотя им и удалось избежать травм. Поэтому я считал, что у меня не было основания жаловаться на судьбу. И все же я жаловался на нее, только не в открытую, а про себя. Ведь мне отчаянно хотелось играть, но с затаенным чувством обиды нельзя выходить на поле.

Наконец наступил этот прекрасный день — после очередного осмотра доктор Гослинг окинул меня взглядом и одобрительно кивнул:

«Ты можешь играть».

И тогда на первый план выступил психолог нашей команды профессор Жоао Карвальес.

Он производил довольно приятное впечатление и, надо сказать, не очень утруждал себя изучением наших характеров. Он говорил, что не любит работать одновременно со всем коллективом, ибо такой метод не представляется ему достаточно эффективным. С другой стороны, общение с игроками как с индивидуумами их нервирует, усугубляет имеющиеся проблемы и делает любой диагноз сомнительным. У него был собственный метод. Заключался он в том, чтобы заставить всех игроков рисовать человечков. По его теории, игроки с широким кругозором — если таковые найдутся в составе сборной — будут рисовать усложненные фигурки, тщательно прорабатывая отдельные детали. Те же, у кого кругозор поуже, неизбежно изобразят человечков угловатыми детскими линиями. Согласно его концепции один из этих двух типов лучше может проявить себя на флангах. Он никогда не объяснял своих теоретических построений, а просто излагал их. Еще он был убежден в том, что нападающие должны действовать в оборонительном духе, а защитники проявлять агрессивность, но одновременно и контролировать ее. Он утверждал, что способен отличить оба типа игроков по манере изображать человеческие фигурки.

Профессор пытался убедить тренера, что заявлять Гарринчу на игру нельзя, поскольку уровень его кругозора значительно уступал требованиям, предъявляемым его, психолога, теорией. В отношении меня он утверждал следующее: «Пеле очевидно инфантилен. Ему недостает необходимых бойцовских качеств. Он слишком молод, чтобы ощутить агрессивность и должным образом реагировать на нее в стиле классного нападающего. Кроме того, он не обладает чувством ответственности, столь необходимым для командной игры. Нет, ставить его на игру нельзя».

К счастью для Гарринчи, для меня и для команды в целом, Висенте Феола не понял аргументов психолога, а если понял, то отнесся к ним так, как все бразильцы к чужим высказываниям. Бразильцы имеют обыкновение не принимать на веру любые идеи, от кого бы они ни исходили, а Феола не был исключением. Он выслушал все изложенные аргументы и кивнул головой:

«Может быть, вы совершенно правы. Но дело в том, что вы совсем не разбираетесь в футболе. Когда Пеле оправится от травмы колена, он выйдет на поле!»



И вот накануне третьего матча, когда мы играли против русской сборной, я наконец увидел свое имя в протоколе встречи. Однако хочу добавить несколько слов к рассказу о профессоре Жоао Карвальесе. По сути это была первая попытка внедрить психологию в футбол.

Несколько лет спустя он признал, что был не прав в отношении меня и Гарринчи. Прошло время, и его теоретические изыскания стали оказывать значительное влияние на углубленное понимание футбольной игры, а также на формирование молодых футболистов. Я считаю необходимым подчеркнуть эти моменты, заканчивая свой рассказ о добром ученом Жоао Карвальесе.

Глава четвертая

Гетеборг, Швеция — июнь 1958 года



После игры с русскими и до встречи с нашим следующим соперником, командой Уэльса, жизнь сборной шла по привычной колее: тренировки, кратковременный отдых, теоретические занятия, лечение получивших травмы игроков, а для меня ежедневные процедуры с паровыми компрессами (хотя состояние колена и позволяло мне выходить на поле, все же полностью залечить его не удалось). И разумеется, интервью. Победа над русскими вызвала к нам интерес спортивного мира, нас осаждали журналисты, жаждавшие узнать побольше о молодой команде и особенно о самом ее молодом игроке.

Пепе все еще оставался травмированным, но, если бы даже он был в форме, я сомневаюсь, что его поставили бы на игру с валлийцами. Большинство сходилось на том, что глупо вносить изменения в такой хорошо сыгранный ансамбль. Я точно знаю, что эти замечания не произвели на Феолу никакого впечатления. Тренер заменил Ваву, который получил травму в игре с русскими, в строй вернулся Маццола, травмированный в матче с англичанами. В остальном же состав команды остался без изменения.

Тут я должен сказать несколько добрых слов о тех, кто из-за травмы или по какой-нибудь другой причине был вынужден оставаться на скамейке запасных. Мауро, к примеру, был дублером Беллини и считался классным игроком, причем многие утверждали, что он сильнее нашего капитана. Тем не менее он безропотно подчинился воле тренера. То же самое можно сказать о нашем втором вратаре Кастильо, а также о Джалме Сантосе, дублере де Сорди. Я ни разу не почувствовал в них зависти, ревности или раздражения из-за того, что кого-то лишили возможности показать, на что он способен. Что верно, то верно. О себе могу добавить одно: мы все рвались к победе, и я не думаю, что, будучи в хорошей спортивной форме, смог бы спокойно сидеть на скамейке запасных и при этом не испытывать злости по отношению к тому, кто занял мое место на поле.

Настал день встречи с командой Уэльса в четвертьфинале. Нас считали фаворитами. Никто не допускал и мысли, что валлийцы доставят нам много хлопот. Боюсь, дифирамбы, которые расточали нам газеты и другие средства массовой информации, плохо подействовали на нас. Уверенность — это хорошо, без нее нельзя. Но самоуверенность может обернуться неприятностями. Мы ехали на стадион убежденные, что нет оснований для волнений и что игра будет лишь легкой разминкой перед полуфиналом.

Наверное, из-за этой самонадеянности, а может, потому, что команду валлийцев, несмотря на газетные статьи, мы явно недооценили, нам пришлось выдержать самую трудную игру за весь чемпионат. Вратарь валлийцев Джек Келси, хотя и не столь великолепный, как Яшин, неизменно оказывался на пути мяча: ловил его или переводил через перекладину, причем каждый раз со сверхъестественным спокойствием. Мы стали волноваться и упустили немало возможностей для взятия ворот — мяч попадал в боковые стойки или пролетал над перекладиной. Первый тайм закончился с ничейным результатом 0:0.

Нашу озабоченность легко понять. Тут, конечно, вспомнилось, что до сих пор в этом чемпионате никому не удавалось пройти нашу защиту — великолепное созвездие мастеров — Нилтона Сантоса, Беллини, де Сорди, Орландо. Правда, мало кто верил в удачливость валлийцев, но у нас уже была одна ничья — с Англией, вторая ничья перечеркнула бы все наши шансы на выход в финал. Нам нужна была только победа!

Тренер Феола дал нам новые установки на игру. Мы слушали его внимательно, хотя не уловили ничего такого, что реально помогло бы нам переиграть защитные линии валлийцев и взять ворота Джека Келси. Глава нашей делегации доктор Паулу Мачаду дю Карвалью сказал, что во втором тайме несомненно в игре произойдет перелом, он в этом абсолютно уверен. Такую же уверенность высказали Пауло Амарал, наш второй тренер, и все остальные члены технической комиссии, вплоть до массажистов. Единственное, чего они нам не сказали, как пробиться сквозь железобетонный заслон Уэльса!

Мы вышли на поле полные решимости. Но у валлийцев во время перерыва наверняка была такая же «накачка». Их защита играла с не меньшим упорством. Второй тайм получился копией первого. Казалось, время бежит так же стремительно, как и футболисты, даже быстрее, а нам никак не удавалось выйти вперед. Ведь чем ожесточеннее мы атаковали, тем хуже у нас получалось. Шансы забить гол не использовали ни я, ни Маццола, ни Диди, ни Гарринча, ни Загало. Как тут было не впасть в отчаяние! Мы чувствовали: истекают минуты, от которых зависит судьба нашего участия в чемпионате.

И все-таки настал долгожданный момент. Пас в штрафной площадке получил Диди и со свойственной ему потрясающей точностью выложил мне мяч на ход. Я стоял в нескольких футах от ворот. Прежде чем ударить, я увидел чью-то занесенную над мячом ногу. Тогда я лишь слегка коснулся мяча и, как только нога соперника опустилась на землю, откатил мяч на себя. Он подпрыгнул, и я резко ударил. Келси сделал бросок, однако мяч, задев ногу защитника, рикошетом, мимо вратаря, влетел в сетку ворот.

Помню, я бежал, подпрыгивая, и, как безумный, кричал: «Го-о-л!» Мне необходимо было сбросить с себя этот чудовищный гнет, дать выход переполнявшим меня эмоциям, чему-то еще. Я плакал, как ребенок, что-то бессвязно лепетал, а товарищи по команде хлопали меня по спине — от восторга они чуть не задушили меня. Это был мой самый незабываемый гол и, как потом выяснилось, самый нужный. Он позволил нашей сборной продолжить выступление в матчах на первенство мира по футболу.

Чем труднее одержанная победа, тем большую радость она доставляет. Однако, вернувшись после матча в гостиницу, мы прочли в газетах и услышали по радио, что наш выигрыш — чистое везение, наши нападающие играли слабо, только защита спасла нас от поражения. Мне же следовало бы стыдиться забитого гола: его фактически нам подарила команда валлийцев. Мы дико хохотали, и это явилось для нас хорошей разрядкой, потому что до некоторой степени так оно и было. А в общем-то, мы достойно отработали эти девяносто минут почти немыслимого напряжения и в итоге победили! Я сомневаюсь, что в тот момент кто-нибудь из нас задумывался о том, как переживают наши соперники свой проигрыш. У них действительно прекрасная защита и великолепный вратарь. И все же победили мы, а не они. Таков уж футбол, и ничего тут не поделаешь.

В гостинице мы узнали, что французы свой матч тоже выиграли и поэтому через несколько дней станут нашими соперниками в полуфинале.



До игры с русской сборной только бразильские репортеры и комментаторы знали, кто я такой. В беседе со мной их интересовало больше всего, заживает ли мое колено и собираюсь ли я выйти на поле. После игры с русскими и особенно после победы над командой Уэльса все изменилось. У меня стали брать интервью так же часто, как и у более опытных моих товарищей. Признаться, от такого внимания я немного смущался — ведь мне было всего лишь семнадцать лет. Но должен сказать, что мне это нравилось. Я знал, в Бразилии, в Бауру, мои родные и друзья очень внимательно следят за событиями на чемпионате. Приятно было сознавать, что они читают и слушают обо мне. И как хорошо, что им не пришлось краснеть за меня — по крайней мере пока.

Шведские девушки с такими светлыми волосами, какие я видел только у кукол в магазинах, подходили ко мне, чтобы поговорить, попросить автограф, а иногда и потрогать мои руки и лицо. Некоторые при этом не скрывали своего удивления. Им казался странным цвет моей кожи. По этому поводу товарищи по команде подтрунивали: «Скажи им, Пеле, такой цвет никакой дождь не смоет!» Или: «Не бойтесь, девушка, он не линяет». Или «Даже в ванне его не отмыть».

Одна девушка мне запомнилась больше других. Звали ее

Лена. Нам обоим было по семнадцать лет — романтический возраст! Она приходила ко мне в гостиницу, и мы, взявшись за руки, счастливые, испытывая трепетное волнение, шли гулять. Когда мы улетали, она плакала, и я казался самому себе взрослым, потому что такая красивая девушка плакала из-за того, что я ее покидал. Семнадцать лет — чудесный возраст, к сожалению, он быстро проходит.

Между тем в ходе тренировок и ежедневных бесед, которые проводил с нами тренер Феола, мы всерьез задумывались о французской сборной. Мы были наслышаны о Фонтане, Копа, Пьянтони и Венсане — опытных игроках ее линии нападения. Каждый из них представлял огромную опасность для любой команды. Достаточно сказать, что нападающие французов забили больше голов, чем игроки любой другой команды. Феола обращал наше внимание на то, что хотя шансы французской сборной расценивались невысоко, она выигрывала один матч за другим, причем с крупным счетом. Французы не сомневались в своих силах, так что для нас это был крепкий орешек. Тем не менее Феола доказывал нам, что мы возьмем над ними верх — мы дошли до полуфинала и не дадим себя победить ни французам, ни любой другой команде!

Игра была назначена в Стокгольме, на стадионе «Солна». Мы неторопливо выбежали на поле. Я был абсолютно спокоен. Окинув взглядом остальных наших игроков, я почувствовал, что они вышли на игру с таким же настроением. Оттянутый назад Вава должен был поддерживать выдвинутых вперед защитников. Это меня обрадовало: у меня намного лучше получается именно с Вавой, а не с Маццолой, хотя это нисколько не умаляет достоинств последнего. Просто каждому футболисту свойственно устанавливать тесный контакт с играющим рядом для лучшего взаимопонимания на поле, что обычно является залогом результативной игры команды в целом.

В самом начале игры мяч от Диди попадает к Гарринче, а потом ко мне. Получив от меня пас, Вава забивает гол. Это было неожиданно для французской команды. Я подумал тогда, что гол, пропущенный на второй минуте, деморализует французов. Однако произошло обратное. На девятой минуте Фонтэн нащупал брешь в нашей защите, искусно провел мяч по открывшемуся коридору и, когда Жильмар вышел наперехват, вкатил мяч мимо него в сетку ворот.

Пропущенный гол внес замешательство в наши ряды. Мы уверовали, что защита бразильской сборной непробиваема, и вдруг соперник без особого труда доказал обратное.

Пока французы поздравляли Фонтэна, я вбежал в ворота, схватил лежавший мяч и примчался с ним в центр поля.

«Пошли вперед! — кричал я. — Начнем сначала! Не будем терять времени!»

Игроки нашей команды с удивлением смотрели на меня, новичка и самого юного футболиста сборной. Для них мое поведение было чем-то из ряда вон выходящим. Но сам я действовал совершенно бессознательно, машинально. Просто я хотел, чтобы мои товарищи сбросили оцепенение и снова пошли на штурм ворот соперника. Я помнил, что время в футболе не останавливается даже из-за такой мелочи, как забитый гол. Часы как ни в чем не бывало продолжают отсчитывать секунды и минуты.

Минут десять игра у нас не получалась. Передачи попадали к противнику, удары шли мимо ворот, наш дриблинг трудно было назвать профессиональным. Своими финтами мы обманывали только самих себя, а не соперников. Игра абсолютно не клеилась! Дважды у меня был шанс вывести команду вперед, и дважды я ухитрялся не попасть по воротам. Мимо бил Вава, не получался удар и у Гарринчи. Французы, увидев нашу растерянность, обрушили на ворота Жильмара шквал атак.

Когда Гарринча все же забил мяч в ворота соперников и мы закричали от радости, рефери не засчитал гола, показав, что Гарринча якобы бил из положения вне игры! Это был абсурд. Зрители на трибунах выражали свое недовольство, но ни один судья не отменяет своего решения, правильное оно или ошибочное. Я почувствовал приступ холодной ярости, которую, как мне казалось, я уже научился в себе подавлять. Но прежде чем я, как и другие мои товарищи по команде, устремился к судье, чтобы по крайней мере выразить ему свое несогласие, раздался голос Беллини:

«А ну-ка, успокойтесь! Никаких жалоб! Главное — не дать этому типу повода выгнать кого-либо с поля!» Удаление игрока с поля давало сопернику огромное преимущество. Мы подавили свой гнев, но никогда не смогли забыть эту несправедливость. Я и раньше слышал, что европейские судьи не симпатизируют бразильцам — то ли из-за цвета кожи, то ли из-за их мастерства. Это враждебное отношение глубоко уязвляло самолюбие команды в прошлых играх на первенство мира. Незасчитанный гол Гарринчи, казалось, подтверждал сложившееся мнение. Мы так и кипели гневом, но, стиснув зубы, старались излить этот гнев на мяч, из-за чего игра у нас совсем разладилась.



Словно в компенсацию за незасчитанный гол, нам удался великолепный прорыв. Центр полузащиты французов Боб Жонкэ получил травму и покинул поле. Диди воспользовался ослаблением центра и рванулся вперед. Я бежал слева от него, Гарринча справа, а Вава чуть позади. Все рассчитывали, что Диди отпасует мяч кому-либо из нас, поскольку он обладал фантастической точностью в передаче мяча в любом направлении, но Диди обманул всех, решив сам пройти защитников именно в тот момент, когда французы в ожидании передачи бросились прикрывать Гарринчу, Ваву и меня. Вратаря французов Аббеса такая развязка также застала врасплох, и этой нерешительностью Диди воспользовался незамедлительно. Мгновенно последовали финт и удар. Аббес, выгнув тело, пытался броситься за мячом, но он, наверное, сам понял, что неправильно выбрал место.

Го-о-л!

От радости мы чуть не задушили Диди. Теперь уже французы не желают терять времени и требуют возобновления игры. Однако первая половина матча заканчивается со счетом 2:1 в нашу пользу.