Ургулка посмотрела на лучницу, обернулась к своим и отрывисто бросила несколько слов.

Юноша в ответ огрызнулся, замахнулся ножом – и плюнул ей в лицо.

Нагая женщина не моргнув глазом развернулась и всадила стрелу ему в горло. И придерживала рукой, пока умирающий, выронив ножи, хватался за древко, – выпустила не раньше, чем у него подогнулись колени. Смерив труп взглядом, она повернулась к остальным ургулам. Валин уловил отдельные слова: «Вождь… мертв… вызов». Женщина широко раскинула руки, словно ожидая атаки от соплеменников и не замечая своей наготы, режущего ветра и крыла кеттрал в считаных шагах от себя. Только когда ее люди закивали, она снова обернулась к Валину.

– Я Хуутсуу, – объявила она. – Вокови этой семьи. Мы воюем или мы едим?

– По-моему, я влюбилась! – одобрительно вымолвила Пирр. – Надеюсь, мне не придется ее убивать.

Валин глаз не сводил с ургулки. Судя по отсутствию часовых, пестрому вооружению, по двум убитым на траве – их нельзя было назвать великими тактиками. С другой стороны, женщина сама не боялась смерти и ничуть не жалела убитых. Все так же раскинув руки, она ждала его ответа.

– Мы едим, – проговорил наконец Валин. – Я сожалею о ваших… мужчинах.

Хуутсуу пожала плечами:

– Мужчины убили бы тебя. А эти двое… – Она махнула в их сторону луком. – Дураки.

– Тем не менее, – сказал Валин, ожидавший от нее горя или гнева и чуть растерявшийся, не дождавшись, – мы хотели бы обойтись без войны.

– Тогда будем есть. – Она повернулась к глазеющим на Валина детям. – Пиикви, Сари, дайте сестре по щекам, чтобы пришла в себя, и ставьте горшок на огонь. Я иду за своими мехами.

Повернувшись, она без лишних слов скрылась в шатре, а Валин неожиданно для себя очутился посреди ургульского лагеря, занятого утренними хлопотами: кто мочился за апи, кто осматривал лошадей, кто грел над костром озябшие руки – будто ничего не случилось, будто полдюжины солдат не свалились с неба на гигантской птице и не убили одного из них. Даже те двое, что убирали тела, с полным равнодушием к судьбе погибших сорвали с них немногочисленные украшения, отбросили в сторону оружие и уволокли трупы в высокую траву.

– Жутковато мне от такого, – пробормотал Талал.

Валин кивнул:

– Анник, лук держи под рукой.

– А вдруг нам повезло? – скатившись со спины птицы, предположил Лейт. – Малость везения иногда не помешало бы.

Валин позволил себе миг надежды, но тут же задавил ее.

– Оптимизм убивает солдат, – процитировал он «Тактику» Гендрана.

– Сталь в кишках убивает солдат. И сталь в ляжке тоже, – добавил пилот, многозначительно покосившись на Талала. – И в плече.

– Сейчас займемся, – проворчал Валин.

Ему не нужно было напоминать о скрежещущем по надкостнице наконечнике.

– Талал, Лейт, соберите у них оружие.

– Мне надо осмотреть Ра, – напомнил Лейт. – Что-то с ней плохо.

– Сначала ургулы, – приказал Валин. – Потом залатаем своих. Потом уже птица. Анник, прикрывай их. Пирр…

– Еще раз напомню незлобливо, но твердо, – перебила та, – что я не из вашего крыла.

– Какая жалость! А не сумею ли я тебя убедить присмотреть за парой заложников?

– Не знаю, не знаю. Как бы мне их не убить ненароком.

– Это, – скрипнув зубами, произнес Валин, – значило бы, что ты не знаешь, зачем берут заложников.

Перебрав взглядом ургулов, он наугад выбрал двоих:

– Его и ее. – Он обернулся к Талалу. – Сможешь им сказать?..

– Я скажу, – объявила Хуутсуу, выступая из своего апи в перехваченной поясом тяжелой бизоньей шкуре.

В одеянии она выглядела величественной, но неповоротливой. Если бы Валин только что не видел, как она зарезала человека, если б своими глазами не видел натягивающихся под ее кожей жил, мог бы недооценить эту женщину. Хороший урок.

Хуутсуу сделала знак отобранным Валином ургулам, что-то им рявкнула и указала на клочок земли поодаль от костра. Те помедлили в страхе и сомнении, но все же повиновались.

– Свяжите, если хотите, – бросила она, равнодушно проходя мимо заложников к костру и ковыряя пальцем варево в котле.

Валин оценил обстановку и глубоко вздохнул. Как будто все в порядке. Талал с Лейтом сваливают грудой луки, ножи и копья. Анник стоит рядом, держит лагерь под наблюдением, лук у нее в руках.

Поймав его взгляд, Пирр широко и открыто улыбнулась:

– Не волнуйся. Мой бог принимает любые жертвы, но я всегда считала скупердяйством подносить ему безоружных.

Встав на колени рядом с заложниками, она проворно скрутила их брошенным личем обрезком веревки. Кажется, надежно. Если бы ургулы хотели драки, они бы начали раньше, пока оружие было при них, и всем скопом.

– Прошу извинения за принятые меры, – произнес Валин, указывая на связанных ургулов.

Хуутсуу опять пожала плечами:

– Давно мы не закалялись. Квина будет доволен.

– Закалялись? – недоуменно повторил Валин.

– Да, болью, – кивнула она.

– Нет, – возразил Валин, – мы не собираемся вас закалять.

– Брось этнографию, Валин, – вмешался Лейт. – Займись медициной.

Валин отмахнулся от него, обратившись к Хуутсуу:

– Среди нас есть раненые, им надо очистить и прижечь раны. Еще нам понадобится еда и, может быть, лошади.

В глазах Хуутсуу мелькнула опасная искра.

– Лошадей нет.

Валин хотел напомнить женщине, что в ее положении спорить не приходится, но передумал. При всех недавних успехах ему было не по себе. От боли в плече, тревоги за подчиненных, настороженности к ургулам и страха, не свалился бы с неба Блоха, он чувствовал себя перетянутой тетивой: чуть тронь – лопнет или сломает лук.

«Сначала раненые, – напомнил он сам себе. – Потом птица. Потом еда».

С раной Талала все было просто – или было бы, если б тучи не вздумали пролиться жестоким ливнем в отблесках бивших за десяток миль молний. Валин подумал, не перевести ли крыло в апи, но из шатра они не смогли бы наблюдать за происходящим снаружи. Можно было разделить отряд, но разделять и без того малые силы – никудышная идея, каким бы смирным ни выглядел враг. Пришлось остаться под дождем, у шипящего под каплями огня, который ничуть не давал тепла. Ну что же, если Блоха где-то там, внезапный шквал обрежет ему обзор.

Постаравшись забыть обо всех тревогах, Валин сосредоточился на ране Талала. Он стер со лба дождевую воду и покрепче ухватил торчащее из ноги лича древко. Мокрое дерево скользило в пальцах, а Талала каждый раз, как у него срывалась рука, скручивала судорога, и сквозь сжатые зубы прорывался стон. Наконец, перемазавшись в крови и грязи, Валин сумел быстрым движением протолкнуть стрелу наружу, разворачивая ее так, чтобы по возможности не задеть кости. Талал замычал, забился в руках державшего его Лейта и обмяк, когда наконечник вышел из тела. Он тяжело дышал, расширив глаза под заливающим лицо дождем.

– Держишься? – спросил его Валин.

Лич прерывисто вздохнул сквозь зубы и кивнул:

– Заканчивай.

Валин быстрым движением отломил наконечник и под короткое ругательство Талала выдернул древко.

За их спинами фыркнула Хуутсуу. Будто не замечая дождя, она наклонилась через костер, чтобы лучше рассмотреть рану.

– Вы воины? – спросила она.

Валин коротко кивнул, взял из руки Лейта раскаленный нож и прижал светящийся клинок к выходному отверстию. Талала выгнуло дугой, и он потерял сознание. Валин медленно выдохнул. Лишившись чувств, лич не ощутит боли от второго прижигания и даст ему спокойно обработать рану.

Хуутсуу снова фыркнула:

– Воин должен смотреть в лицо боли.

– Он уже насмотрелся, – огрызнулся Валин. – Мы всю ночь летели.

– Он бежал, – ответила женщина, тыча пальцем в обмякшее в руках пилота тело. – Бежал в покой.

Валин приложил нож ко входному отверстию, досчитал про себя до восьми и обернулся к Хуутсуу.

– Мы не хотим драться, – отрезал он, – но, если не замолчишь, узнаешь кое-что о боли.

Женщина презрительно глянула на раскаленный клинок.

– Это пустяк, – бросила она, – после трех тсаани.

– О чем это она, во имя Шаэля? – ни к кому не обращаясь, вопросил Валин.

– О детях, – пробормотал очнувшийся Талал. – Она трижды рожала.

Валин покачал головой, не понимая, какое это имеет отношение к делу. Под хлещущим ливнем, с пылающим плечом, измученный долгим ночным полетом, он готов был сорваться.

– Плевать мне, сколько она рожала. – Он клинком махнул Хуутсуу и указал ей на связанных ургулов. – Туда. К ним. Живо.

Она смерила его взглядом, покачала головой и отошла.

Чернота неба замутилась серым. Зубчатая линия восточных вершин еще скрывала солнце, но тучи расходились. Надо было закончить с ранеными до полного света, а что делать потом, Валин так и не решил.

– Лейт, – торопливо и устало попросил он, – выдерни у меня из плеча эту дрянь.

Древко вышло легче, чем стрела из ноги Талала, хотя Лейту пришлось надрезать кожу, чтобы высвободить зазубрины на наконечнике. Валин, чувствуя на себе взгляд Хуутсуу, задавил боль и не вскрикнул, даже когда натянулись и порвались мышцы плеча. Он чуть не лишился чувств, когда к коже прилег светящийся клинок, но стиснул зубы и разогнал наплывающий на глаза туман.

– Я в порядке, – объявил он, когда снова решился открыть рот. – В порядке. Иди осматривай Ра. О Гвенне я позабочусь.

Подрывница тревожила его больше других. Она так и не пришла в себя, и в скупом утреннем свете лицо ее выглядело еще хуже, чем в темноте, – бледное, восковое, облепленное мокрыми волосами. Шерстяное одеяло тоже давно промокло насквозь, и девушка дрожала, губы на белом лице потемнели. Валин погладил ее пальцем по сгибу локтя, но она не отозвалась, не дернулась и не согнула руку. С ее раной нечего было делать, только ждать и надеяться, но прежде всего нужно было Гвенну согреть. А значит, зайти в апи. Иногда хороших вариантов просто нет.

– Талал? – Валин оглянулся на лича. – Что скажешь?

Тот нахмурился:

– Мы и так ее слишком много таскали. Тяжелая ночь, а две высадки… – Он, не закончив, покачал головой. – Не знаю.

– Валин, – позвал Лейт, в чьем голосе не осталось ни следа легкомыслия.

Валин обернулся, заранее занося нож и ожидая увидеть перед собой Блоху. Нет, только Лейт. Лейт и птица. Суант-ра расправила широкое крыло, а Лейт, стоя под ним и подняв руки, ощупывал сустав. Смотрел он мрачно.

– Что там? – спросил Валин.

– Ничего хорошего. – Пилот глубоко вдохнул и выдохнул. – Сильно повреждено плечо – возможно, порван патагиум.

– То есть?..

Валин, как и все, слушал лекции по анатомии кеттралов, но в полевых условиях за птицу отвечал пилот, так что специальные термины успели забыться.

– То есть ни хрена она не полетит.

– Сюда она нас донесла, – отметил Валин. – Летела всю ночь.

– Вот и скажи, какая она молодчина, – огрызнулся Лейт. – Другая птица давно свалилась бы. Травма серьезная, и полет ей на пользу не пошел. Сустав отекает. К полудню она и в воздух подняться не сможет.

Валин повернулся к голове кеттрала. Та смотрела на Лейта, скосив огромный черный глаз, и следила за каждым движением перебиравших ей перья рук. Валин часто гадал, что думают, много ли понимают кеттралы. Сознает ли Ра, что ранена? Страшно ли ей? В ее темных глазах ничего не отражалось.

– Долго будет заживать? – спросил Валин.

Лейт только головой покачал:

– Недели. Месяцы. Если вообще заживет.

– Нет у нас недель, тем более месяцев, – сказал Валин. – А в таком состоянии сколько миль в день она одолеет?

– Ты меня не слушаешь, Валин, – возмутился пилот. – Ей вовсе нельзя взлетать, тем более когда мы все на ней виснем.

Валин с остановившимся взглядом обдумывал, что из этого следует. Воинская подготовка кеттрал – это прекрасно, но легендарными воинами их делают птицы. Без Ра они теряют подвижность, элемент неожиданности и самого мощного бойца. Без Ра они влипли по самую задницу на краю степи, откуда нет дорог в Аннур – да и никуда нет, если на то пошло.

– Придется нам остаться, – толковал между тем Лейт. – Разобьем здесь лагерь, будем лечить ее и молиться, чтобы поправилась.

– Негодное предложение, – вмешалась Анник.

Снайперша не сводила глаз с пленных ургулов, но разговор, как видно, слушала внимательно:

– Суант-ра слишком заметна – что с земли, что с воздуха. Подоспеет Блоха или другие ургулы.

Валин медленно кивнул:

– Спрятать ее мы не сумеем и сражаться со всеми тоже.

Лейт оторопел:

– Ты что? Ты ее бросить задумал?

Валин обернулся к востоку. Солнце, показавшись над хребтом, зажгло огнем снега и льды.

– Нет, – ответил он. – Я хочу, чтобы она нас бросила. – Он поднял руку, не дав Лейту возразить. – Ты сказал, она сумела бы пролететь еще хоть сколько-то, пока сустав совсем не опух. Отправь ее на юг, к Островам. Всякая птица знает дорогу к дому.

– Она не доберется до Островов, – охрипшим от страха и гнева голосом ответил Лейт.

– И не надо, – сказал Валин. – Лишь бы отлетела от нас. На пятьдесят миль. Хоть на двадцать. На столько, чтобы нашедший ее не нашел и нас.

– А что будет с ней, когда ее найдут? – резко спросил Лейт. – А она и взлететь не сможет!

Валин перевел дыхание:

– Она – не домашняя зверушка, Лейт. Она солдат. Как и ты. Как и я. Она, как любой из нас, будет сражаться, пока не придется отступить. Будет отступать, пока есть куда, и снова сражаться. – Он постарался смягчить свой голос. – Она нас спасла, Лейт, но сейчас нам не поможет. Пока нет. Она только заведет нас в плен или погубит, а этого я допустить не могу.

Лейт ожег его взглядом, открыл рот – и промолчал. Валин с изумлением увидел в глазах пилота слезы. Еще минуту казалось, он будет спорить, откажется повиноваться, но в конце концов Лейт кивнул – коротко дернул головой, словно против воли.

– Ладно, – сипло выдавил он. – Ладно. Дай только сниму сбрую. Так у нее будет больше шансов спастись.

– Я тебе помогу, – кивнул Валин.

– Нет! – отрезал Лейт и повторил уже тише: – Нет, я сам.

Освободить Ра от ремней было недолго: несколько узлов, несколько пряжек – и птица свободна. Но Лейт не отпускал ее, а все ерошил ладонью перья на горле, приговаривая что-то непонятное. Птица, застыв как статуя, склонила голову, будто слушала пилота. Когда Лейт наконец отступил от нее, она еще мгновение посмотрела на него и приблизила клюв к самому лицу человека. Пилот с удивительной нежностью погладил вымазанный кровью клюв, улыбнулся и, шагнув назад, указал ей в небо.

– Улетай, – сказал он. – Ты хорошо билась, а теперь улетай.

Ра еще раз склонила голову и с криком взметнулась в воздух, забила крыльями, набирая высоту. Валин с комом в горле провожал Ра взглядом, пока она, свернув к югу, не скрылась за грядой невысоких холмов.

– Прости, – обратился он к Лейту.

Пилот ответил ему суровым взглядом сквозь слезы:

– Надеюсь, ты хоть что-то надумал, чтоб тебя!

Пока Валин надумал одно – отдыхать. Гвенна так и не очнулась. Талал едва держался на ногах, да и самого Валина будто не один день колотили досками. Без птицы он чувствовал себя беззащитным, скованным, почти голым, но другого выхода не видел. Без Ра они могли прикрыть свою черную форму бизоньими шкурами, и тогда, кроме темной-темной кожи, которую не так легко разглядеть под шапками и шкурами, их будет не отличить от всадников. Других ургулов они, конечно, не одурачат, но с воздуха никто ничего не заметит. Даже если Блоха их не преследовал, в Ассаре он ясно дал понять, что Гнездо послало за Валином не одно крыло.

И потому Валин вместе с Лейтом и Талалом почти все утро уничтожали следы Суант-ры и предрассветной схватки. Они завалили тела ургулов камнями, затерли вмятины от когтей Ра на мягкой земле и перевели пленников в большой апи. Движение помогло Валину расслабить сведенные мышцы и позволило хоть на время забыть о том, что ждет впереди.

Они как раз заносили Гвенну в меньший из шатров, когда Анник, оставшаяся по ту сторону костра, произнесла своим неизменно ровным тоном:

– Продолжайте. Вверх не смотрите.

Валин, подавив естественное движение оглядеться, вместо этого нагнулся за новым поленом для костра.

– Что такое? – спросил он.

– Птица, – пояснила она. – Высоко, заходит с востока.

Валин усилием воли сдержал потянувшиеся к ножу и мечу руки и присел у огня, уставившись на варево в котелке. Анник с ее места было лучше видно. Конечно, кеттрал на птице не удивятся, увидев кучку глазеющих на их полет ургулов, но в трубу они легко разглядят лица, их черты. Лучше не поднимать глаз, как будто он ничего не заметил.

– Пролетели, – сказала наконец Анник.

Валин поднял голову, заслонил лицо рукой и проследил за удаляющимся силуэтом птицы.

– С такой высоты они не могли меня опознать, – заметила Анник.

Валин прищурился. Действительно, птица летела высоко, но он различал перья, окраску крыльев и хвоста – его зрение и при дневном свете оставалось острей обычного.

Он длинно, медленно выдохнул:

– Блоха. Это был Блоха.

14

Вечерняя проповедь утомила и растревожила Адер. День выдался долгий: она проснулась до рассвета, прошагала около шести миль и после короткого перекуса еще пять или шесть, так что обошлась бы без речей мелкого жреца, отнявших первую половину вечера.

Когда караван наконец становился на ночлег, ей ничего уже не хотелось, кроме как завернуться в одеяла и обо всем забыть. Но Нира напомнила, что надо быть тупее дохлого вола, чтобы, изображая паломницу, пропускать службы, и вот она вечер за вечером таскалась в сумерках слушать жрецов. Спотыкалась на кочках, щурилась сквозь повязку, чтобы не налететь на фургоны, и садилась на краю круга костра в противоречивой надежде, что паломники отметят ее присутствие, не обратив особого внимания на нее саму.

Слушать ей тоже было нелегко. Один молодой жрец целый вечер толковал о грехах развращенной династии Малкенианов. Другой – мечтал об идеальном царстве Интарры, освободившемся от вмешательства мирских властей. Последняя проповедь – многословный панегирик Уиниану Четвертому – задела ее за живое. Невозможно было прочитать что-то на освещенных отблесками костра лицах паломников, но общее настроение улавливалось отчетливо. Разоблачив в верховном жреце лича, Адер думала уничтожить не только его, но и его репутацию, однако доброе имя оказалось прочнее тела. Мало кто из этих людей присутствовал в храме, когда пламя охватило Уиниана и его собственная паства разорвала в клочья горящее тело. Они знали свою веру, а с точки зрения Малкенианов в целом и Адер в частности, вера их была – хуже не придумаешь. К окончанию жреческого славословия Адер до крови расковыряла себе большой палец ногтем.

Она медленно пробиралась обратно мимо телег и костров, мечтая только подкрепиться кусочком рыбы, немножко отогреться у огня и уснуть. Но, добравшись до своего костра, сразу увидела: что-то неладно. Старуха последние две недели каждый вечер проводила над чугунной сковородкой, обжаривая выловленных в канале карпов с перцем и купленным по дороге рисом, приговаривая над стряпней, словно сдабривала ее словами. А сейчас она стояла на крыше фургона, вглядываясь в темноту. Ее белые волосы, выбившись из пучка, облаком витали над головой. Клюка в руке вздрагивала.

– Оши! – выкрикнула Нира, сорвавшись на последнем высоком звуке. – Оши!

Она обернулась к подошедшей Адер:

– Пропал. Я вернулась к костру, а его нет.

Адер замялась в нерешительности. Разум Оши был много слабее, чем показалось ей поначалу, но его безумие не бросалось в глаза. Обычно оно проявлялось в бесконечном сосредоточенном молчании или припадках тихого плача. Если он и бредил, то тихо, обращаясь к птицам, к фургону, к собственным ногтям. Если старик совсем впадал в расстройство, рядом всегда оказывалась Нира: обнимала за плечи, давала отхлебнуть из бутыли, успокаивала беднягу. Сейчас, как видно, что-то пошло не так.

– Мы его найдем, – успокоила старуху Адер.

И прищурилась, оглядывая темный лагерь. Он был велик, но не огромен. Четыре или пять десятков костров и столько же фургонов на площадке в пару акров.

– Далеко он уйти не мог. – Она обвела пространство рукой. – Разделимся, обыщем лагерь.

– Лагерь я обыскала! – прорычала Нира. – Дважды. Оши пропал, и никто его не видел.

От ее тона Адер отпрянула. Она успела привыкнуть к резким манерам старухи, но здесь было что-то новое, жестче и острее.

– Ты надолго от него отходила? – осторожно спросила она.

Нира судорожно вздохнула:

– Ушла, когда стало темнеть. За рыбой. Сказала ему, чтобы сидел у костра, он всегда так и делал.

Значит, с заката. Крепкий мужчина успел бы пройти пару миль, но Оши – не крепкий мужчина. В сотнях шагов к западу тянулся канал, стало быть уйти он мог на север или на юг по дороге или на восток полями.

– Раньше с ним так бывало? – спросила Адер.

– Давным-давно не бывало!

Адер не успела ответить, потому что из-за фургона, касаясь ладонью рукояти меча, выступил Лехав. Его глаз Адер не видела, но что-то было в его позе, некая готовность к действию. По сторонам от него шли два паломника, явно из военных, – один из них еще держал в руке сочный ломоть мяса.

Лехав оглядел Адер и Ниру.

– Я слышал крик, – сказал он.

Адер кивнула. Внимание Лехава пугало ее еще больше неизбежных проповедей, но странно было бы теперь прятаться в тень. А если он поможет отыскать Оши, то и хорошо.

– Нам нужна помощь, – сказала она и, помявшись, заломила руки в надежде, что трогательный жест соответствует ситуации.

Один из паломников – коренастый мускулистый зверюга с лягушачьим ртом – осклабился на нее и повернулся к Лехаву:

– Юной госпоже нужна твоя помощь, капитан. Милашка так раскраснелась, едва дышит. Как ее не… выручить!

В отсветах костра Адер заметила, как его язык мелькнул между губами, словно маленький розовый хищник.

– Я не капитан, Лодж, – рассеяно бросил Лехав, окинув взглядом фургон. – Давным-давно ушел из легиона.

– Ясно, капитан, – ухмыльнулся человек-лягушка.

– Отвянь, осел, – подал голос солдат, стоявший справа от Лоджа, отвесив ему основательного тумака. – Девица такая же паломница, как мы. Не тупая дикарка с границы.

Лодж насупился, но промолчал. Лехав вовсе не слушал спутников. И не выказывал желания встать на защиту Адер. Той со дня, когда солдат спас ее в Аннуре, хотелось видеть в нем союзника. Опасное искушение.

– Что нужно сделать? – спросил он, остановив на ней пристальный взгляд.

– Оши куда-то забрел. – Адер старалась говорить тонким, испуганным голосом. – Знаешь старика? Нира за него волнуется.

Лехав перевел взгляд на пожилую женщину.

– Слышал я ваши еретические разговоры, – сказал он, внешним спокойствием опровергая резкость слов, затем покачал головой. – Не знаю, зачем ты пристала к паломникам, но, если волнуешься за брата, сама его и ищи.

Адер хотела возразить, но Лехав оборвал ее, рубанув воздух ладонью:

– С дурными людьми ты связалась, Дореллин. С грешниками. Речная слепота – само собой, но не ослепла ли ты к свету Интарры?

Не дав ей и рта раскрыть, солдат развернулся на каблуках и вместе со спутниками исчез в темноте.

Испуганная Нира даже не подумала его обругать, ни слова не сказала вслед.

– Ничего, – заговорила Адер. – Обойдемся без него. Вдвоем пройдем по дороге: одна – на юг, другая – на север. Ходим мы быстрей твоего брата.

– Ночью за кругом костра ты ничего не разглядишь, тем более сквозь свою тряпку.

– Пойду медленно. Буду звать.

Нира, подумав, коротко кивнула – злость и растерянность как будто подточили ее вечную гранитную решимость.

– Я пойду к югу.

– Мы его найдем, Нира, – пообещала Адер, коснувшись плеча старухи, и с удивлением поняла, что та дрожит. – Он не так давно ушел, а по сторонам здесь только поля да канал – негде попасть в беду.

Она уже повернулась, подобрала подол, но Нира ее задержала:

– Постой.

Когда Адер повернулась к ней, старуха скрюченной лапкой обхватила ее за пояс и жестко взглянула в лицо:

– Если найдешь его… будь осторожна.

– Я постараюсь, чтобы он не поранился, – заверила ее Адер.

Нира покачала головой:

– Его остерегайся, дурында. Его!

У Оши руки были как прутики. Голова едва держалась на хлипкой шее. Но в голосе старухи звучала яростная настойчивость, и рука все не выпускала Адер.

– Когда его найдешь, – твердила старуха, – веди прямо ко мне. Ко мне! И постарайся успокоить.

– Все будет хорошо.

Адер нерешительно высвободилась. Ей вдруг стало жутко.

– Все будет хорошо, – повторила она.

* * *

Оставив позади свет костров, Адер стянула с головы повязку. Она рисковала, может быть, безрассудно, но голос Ниры и дрожь старушечьей руки гнали ее вперед, а с тряпицей на глазах спешить никак не получалось. Адер не стала развязывать узла, чтобы можно было мгновенно вернуть повязку на место, если кто-то встретится на пути. Освободив глаза, она перешла на бег.

В темноте трудно определять расстояния, но занывшие икры и движение звезд в небе подсказали Адер, что она одолела не меньше двух миль, то окликая Оши, то вглядываясь в склон канала и в густую ниву на востоке. Луна высосала из полей зелень, оставила лишь серые стебли да тени между ними. Если Оши хоть немного сбился с дороги, если упал среди зеленых колосьев, Адер могла пройти в нескольких шагах, не заметив его. Поворотив наконец назад, она уговаривала себя, что Оши, верно, ушел в другую сторону, что Нира его уже отыскала, но в спящем лагере наткнулась на застывшую у дороги старуху – одну.

– Ну что? – спросила Адер, уже зная ответ.

Нира мотнула головой. Она стиснула зубы, кожа на костяшках сжимавшей клюку руки туго натянулась.

– Его надо найти.

– Когда взойдет солнце, будет легче, – заметила Адер.

– Когда взойдет солнце, будет поздно, – отрезала Нира.

– Что поздно?

– Его спасать, – тихо ответила старуха.

Адер обвела глазами лагерь. Только дурак стал бы искать в темноте человека, который даже не соображает отозваться на свое имя. Тем более – если тот не хочет, чтобы его нашли. Но девушка видела, что Нира готова продолжать поиски, пока не свалится с ног, а в мире за стенами Рассветного дворца у Адер не было никого ближе Ниры.

– Мы еще не смотрели вдоль канала, – напомнила Адер.

– Воду мне и отсюда видно.

– Он может сидеть под берегом. Или вдруг упал в воду.

Нира нерешительно кивнула:

– Иди по берегу на север, а я пойду на юг.

Адер, еще не дойдя до канала, начала понимать, как безнадежны их поиски. Земля здесь, хоть и неровная, испещренная ямами и рытвинами, не позволяла укрыться взрослому человеку. Все же она шла дальше – из упрямства и по привычке доводить дело до конца. Вдруг там, где течение подрывало береговой откос, есть незаметная глазу песчаная коса? Вряд ли, но надо проверить.

Уже от самой воды она услышала голос. Сперва решила, что поют засидевшиеся за попойкой лодочники, хлещущие под луной сливовое вино. Но когда ветер улегся, стало ясно, что она слышит не пение, а высокий скулящий человеческий голос, дрожащий, как перетянутая тетива. Языка Адер не распознала – если то был язык, а не бессловесное выражение горя и смятения. Голос раздавался совсем рядом, но Адер никого не увидела, хотя здесь не росло кустов и деревьев, способных скрыть человека. Напряженно расправив плечи, она шагнула с откоса.

И чуть не свалилась в яму.

«Нет, – поправила она себя, задержавшись на краю и вглядываясь в тени под собой, – это не яма, а фундамент развалившегося здания».

Подпол был невелик, шагов пятнадцати поперек, а крупные камни облицовки большей частью осыпались внутрь. Немногие оставшиеся торчали гнилыми зубами, покрытые мхом, затерявшиеся в высокой траве или вросшие в землю. Внизу, в нескольких шагах от нее, скорчился Оши: золотые одежды порваны и перепачканы в грязи, ладони зажимают уши, словно он боится услышать собственный голос.

– Нира! – позвала Адер, озираясь в поисках старухи.

Та недалеко отошла к югу по каналу, и Адер повысила голос, чтобы до нее докричаться:

– Он здесь!

Она указала на провал в земле и, обернувшись, наткнулась на взгляд Оши. Тот замолчал, вздернул верхнюю губу, обнажив зубы, и раскачивался всем телом в быстром судорожном ритме.

– Оши! – окликнула его Адер.

В памяти метнулось предупреждение Ниры, но старик выглядел таким потерянным, беспомощным, быть может, был ранен.

– Оши, пойдем-ка к фургону.

Взгляд старика дернулся от нее на рваные тучи в небе, на собственные ладони, которые он поднес к глазам, словно таинственный шедевр древности. Адер глубоко вздохнула и принялась спускаться по осыпи на стене ямы. Неуклюже размахивая фонарем, она съехала на дно, пошатнулась, но удержалась на ногах. Обернувшись, девушка встретила горящий взгляд Оши.

– Что сталось с моей башней? – выдохнул он, ковыряя землю между камнями, и возвысил голос: – Кто разрушил мою башню?

Адер оглядела фундамент. Может, когда-то над ним и стояла стройная башенка, но крестьяне давным-давно вывезли камни на постройку своих оград и домов. Она вообще не понимала, как Оши отыскал эту яму и как, не поранившись, спустился по неровным стенам.

– Кто уничтожил мою башню? – вопрошал между тем Оши, все больше повышая голос и раскачиваясь все яростнее. – Шийахин? Дирик? Кто?

Адер попятилась на шаг.

Старик обезумел. Бредил. Шийахин и Дирик – имена атмани, которые уже больше тысячи лет лежат в земле. Должно быть, Оши насмотрелся на руины вдоль канала, наслушался по дороге разговоров о строивших эти здания владыках-личах. И оторвался от своего времени и места, ушел в древние века, в эпоху войн и ужасов.

Он перестал раскачиваться, совсем замер. Сидел прямо, как истукан.

– Ты в порядке? – с запинкой спросила Адер.

Он метнул на нее взгляд, осмотрел и отвел глаза. Адер готова была шагнуть к старику, обнять за плечи, как столько раз делала Нира, но тут он повелительно хлопнул в ладоши, словно призывая или предостерегая кого-то, и медленно развел руки. И Адер с ужасом увидела, что воздух между его ладонями загорелся, вспыхнул во много раз ярче ее слабого фонаря. Льдинка страха скользнула у нее по спине.

Лич. Брат Ниры был личем, и личем безумным.

– Тебя прислал Дирик? – ледяным тоном вопросил он.

Одновременно старик согнул пальцы, и огонь свился в пылающие нити паутины, зловеще пульсирующие красные волокна. Лич. В Рассветном дворце имелось целое министерство очищения, занимавшееся выявлением и искоренением личей, и десятки молодых служащих каждый год гибли в противостоянии с теми, на кого вели охоту. В животе у Адер похолодело – словно сырую рыбу проглотила. Она решилась встать лицом к лицу с Уинианом, но тогда рядом был ил Торнья, опытный убийца поддерживал ее игру, да и схватка происходила при свете дня.

А здесь… здесь все иначе.

– Оши… – произнесла она, заставляя себя говорить тихо и медленно, как опытный псарь говорит с раненой собакой. – Оши, это же я, Дореллин.

Он нахмурился, погрозил ей пальцем, и клочок огненной паутины оторвался от вращавшегося между его ладонями большого кома.

– Мне нет дела до твоего имени, – покачал головой старик. – Нет дела. Нет дела. Ты – нож в руке Дирика. Или Кая. Или Шийахина…

Его голос замер, когда клочок пламени, поднимаясь и растягиваясь сетью, поплыл – к ней, поняла Адер. Она ощутила в горле горечь подступившей желчи, открыла рот, чтобы закричать, но вместо крика изо рта хлынула рвота, ослабевшее тело била дрожь. Она бросила взгляд на стены – отсюда они казались выше и неприступнее, чем сверху. Будто стоишь на дне колодца.

– Я слой за слоем, – хрипел, скаля зубы, Оши, – стану срывать кожу с твоего лица, мышцы с костей, глубже и глубже, пока не найду, кто под ними скрывается.

Большая сеть развернулась на расстоянии вытянутой руки от Адер, качнулась как змея – ее нити сдвигались, изгибались. Оши начал сжимать пальцы в кулаки, Адер беспомощно всхлипнула – и тут на краю провала встала Нира, занесла палку, словно приготовившись отбить ужасный калечащий кеннинг.

– Рошин! – В голосе за болью и гневом слышалась жесткая решимость. – Рошин! Немедленно прекрати.

Рошин… Малая частица в сознании Адер сохранила спокойствие и неподвластное даже ужасу любопытство. Рошин, пятый атмани, брат…

– Ришинира… – выдохнула она, оборачиваясь к маленькой старухе.

Это невозможно! Атмани стали историей, практически мифом, их сгубили собственные безумие и подозрительность. О «гибели неумирающих» рассказывали сказки, художники тысячу лет избирали ее темой своих картин: Дирик и Кай сплетаются в смертельных объятиях, их можно принять за любовников, если бы не сжимающая горло рука, не целящие в глаза пальцы. Чируг-ад-Добар, пронзенный копьем Шийахина, и последний бой Шийахина – одинокий лич на утесе над кипящим приливом его собственного войска. Они мертвы, давно мертвы, сгинули.

Не все, напомнила себе Адер.

Судьба младших атмани – Рошина и Ришиниры – оставалась загадкой. Одни историки утверждали, что оба погибли в самом начале терзавших империю и землю гражданских войн. Другие доказывали, что они были убиты при последней осаде Храадина, а изуродованные тела затерялись под развалинами. Звучали, конечно, и голоса несогласных – упрямцев, писавших, что последние атмани каким-то чудом выжили среди охвативших половину Эридрои кровопролитий и разрушений. Самое знаменитое полотно Льяна Ки «Бегство бессмертных» изображало две закутанные в плащи фигурки, почти теряющиеся на фоне руин и пожаров, – те пробирались по опаленной земле к чернильному мраку на горизонте. Лица Льян скрыл тенями. Адер заглянула в лицо стоявшей над ней женщине, обернулась к мужчине.

– Рошин, – повторила, указывая на сеть, Нира, – убери сейчас же!

– Риши? – растерянно отозвался он, щуря темные глаза, и ткнул в россыпь камней вокруг себя. – Они ее разрушили, Риши. Все разрушили.

Нира поморщилась. Сеть по-прежнему висела перед Адер, но как будто ссохлась, и огонь в ней остыл до тусклого свечения угольков.

– Все давно прошло, Рошин, – не сводя глаз с брата, ответила старуха. – Их уже нет. Они ничего нам не сделают.

– А она?

Оши ткнул пальцем в Адер.

– Она наш друг, – ответила Нира.

– Друг, – тихо выговорил старик, словно пробуя на вкус незнакомое слово. – Наш друг?

– Да, – ответила старуха.

И противоестественное пламя погасло, оставив чуть заметные волоски на краю зрения. Руины погреба наполнились тенями. Оши уронил руки. Нира с поразительным проворством полезла вниз и под конец спрыгнула, спеша оказаться рядом с братом.

– Вот, – ласково заговорила она, извлекая из складок платья бутылку, большим пальцем выковыривая пробку и поднося горлышко к его губам. – Выпей, Оши. Тебе станет лучше.

– Лучше? – недоуменно повторил он, вглядываясь в темноту. – Будет ли когда-нибудь лучше?

– Да, – ответила Нира, запрокидывая сосуд.

Капля терпкой жидкости скатилась ему на подбородок, и старик жадно слизнул ее.

– Будет лучше, – пробормотала старуха.

Когда бутыль опустела, Оши медленно осел наземь и уснул, припав головой к плечу сестры, а спиной – к грубой стене. Губы его дергались, словно выговаривали слова.

Нира осмотрела фундамент, устало покачала головой.

– Я и забыла о нем, – обращаясь не то к самой себе, не то к спящему старику, проговорила она. – Столько лет прошло, брат, но ты-то помнишь.

– Что это? – выдохнула Адер.

Женщина обернулась, только теперь вспомнив о ее присутствии. Она прищурилась, прикрывая ладонями плечи брата.

– Это место когда-то ему нравилось, – пояснила Нира.

Адер, не зная, что ответить, только головой покачала.

– Он хотел меня убить, – сказала она наконец.