Стиф Мёрфи, Хавьер Ф. Пенья

Охотники на людей: как мы поймали Пабло Эскобара

Steve Murphy, Javier F. Peña

MANHUNTERS:

How we took down Pablo Escobar

Печатается с разрешения издательства St. Martin’s Publishing Group и литературного агентства Nova Littera SIA.

Text Copyright © 2019 by Stephen E. Murphy and Javier F. Peña

© Голова Александра, перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *





Хавьер Ф. Пенья стал специальным агентом УБН в 1984 году и шесть лет выслеживал Эскобара вместе со своим напарником Стивом Мёрфи.

Стив Мёрфи, внедренный агент из Майами, однажды отправился на службу в Колумбию, где вместе с напарником Хавьером Пенья выслеживал Пабло Эскобара.

* * *

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 9
Конни, с благодарностью за безграничную любовь и поддержку. Стив Мёрфи
Настоящим героям: Национальной полиции Колумбии и нашим коллегам из Управления США по борьбе с наркотиками. В память обо всех невинных, убитых Пабло Эскобаром. Хавьер Ф. Пенья


Введение

ХАВЬЕР

Когда в моей новой квартире в Боготе раздался телефонный звонок, я понял, что мне угрожает опасность.

– Хавьер? – Голос руководителя моей группы, Брюса Стока, звучал неуверенно, даже слегка дрожал.

Брюсу тогда было немного за пятьдесят, и бóльшую часть своей карьеры он проработал в разбросанных по всему миру отделениях Управления США по борьбе с наркотиками (Drug Enforcement Administration, УБН). Этот двухметровый гигант был прекрасным человеком – этакий добрый великан. Причем совершенно хладнокровный. Без этого качества на его должности никак: он руководил одной из самых опасных операций в истории УБН. Первоочередной задачей Брюса была поимка Пабло Эскобара, миллиардера и главаря Медельинского кокаинового картеля, по приказу которого по всей Колумбии взрывали автомобили, а в страны Северной Америки и Европы тоннами ввозили наркотики. Собрав подростков из трущоб в пригороде Медельина, Эскобар сколотил из них армию жестоких sicarios[1], которые убивали любого, кто вставал у них на пути. Они застрелили министра юстиции Колумбии, зверски убили бóльшую часть судей Верховного суда Колумбии и редактора известной газеты, который осмелился разоблачить деятельность картеля. Все эти убийства произошли до моего приезда в Колумбию, но напряжение прямо-таки висело в воздухе. Аэропорт охраняли танки, а по улицам ходили суровые военные с пулеметами.

К началу 1989 года, когда в моей квартире раздался звонок Брюса, я находился в Колумбии уже восемь месяцев и, как и все в штаб-квартире УБН на территории посольства США, был полностью поглощен новым заданием – поимкой Эскобара, которого надлежало доставить в США на самолете, чтобы он предстал перед судом за все совершенные преступления. Из-за угрозы экстрадиции Эскобар объявил войну правительству Колумбии и правоохранительным органам США, что положило начало эпохе террора.

Я прибыл в Боготу после первого назначения в УБН в Остине, штат Техас, где занимался поимкой мелких мексиканских дилеров мета и коки. Я понимал, что служба в Колумбии станет серьезным испытанием, и считал, что готов к этому. Я вступил в Особый поисковый отряд (Bloque de Búsqueda), так называемый Search Bloc, состоящий из шестисот сотрудников элитных подразделений колумбийской полиции и агентов разведки, которые почти круглосуточно занимались поисками Пабло Эскобара. Особый поисковый отряд располагался в полицейском гарнизоне в Медельине, родном городе Эскобара, и почти всю неделю я проводил там вместе с коллегами из Национальной полиции Колумбии, которые тоже охотились за наркобароном-убийцей. Меня предупредили, что у Эскобара есть «прикормленные» люди в полиции, так что в общении с коллегами я был крайне осторожен.

Выходные, если меня не вызывали на службу, я проводил в своей холостяцкой берлоге. Мне очень нравилась просторная квартира площадью триста семьдесят квадратных метров на оживленном перекрестке в центре Боготы. Оттуда открывался потрясающий вид на город, а окно гостиной шириной около двенадцати метров выходило на величественные Анды, и мне казалось, что я могу дотянуться до них рукой. Для бакалавра из Техаса это был настоящий дворец в центре ночной жизни Боготы, практически на вершине мира. Роскошный и огромный, с четырьмя спальнями и даже комнатой для прислуги. Отличное место для свиданий, которое значительно упрощало задачу соблазнения, особенно когда я подводил своих подруг к окну. Ничего общего с моей крохотной квартиркой в Остине, где была всего одна спальня, которая даже на меня производила удручающее впечатление.

Субботним вечером, когда мне позвонил встревоженный Брюс, эта красивая жизнь закончилась.

Брюс был немногословен, но, судя по тому, что обычное хладнокровие ему изменило, я был в шаге от смертельной опасности.

– Слушай внимательно, Хавьер: бросай всё, хватай пушку и убирайся оттуда, – сказал он. – Нет времени объяснять. Эскобар знает, где ты, – он идет за тобой!

«Эскобар знает, где ты, – он идет за тобой!»

Я схватил шестимиллиметровый самозарядный пистолет и поспешил к лифту – перебежками, опасаясь нападения из-за угла или двери, словно преступник в бегах. Кнопку лифта я нажимал трясущимися руками и постоянно проверял кобуру, чтобы успеть выхватить пистолет. Холодный металл под пальцами непонятным образом успокаивал.

«Calma, calma, Javier! Tranquilo, hombre»[2].

Я будто наяву услышал голос своей abuela[3], невероятно мужественной женщины. Она как-то прогнала грабителей из нашего дома в Ларедо и постоянно выручала меня из сложных ситуаций.

«Tranquilo, tranquilo!»[4]

Я пробежал через парковку, украдкой оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не следует. Еще раз проверив пистолет, я открыл дверь служебного автомобиля – пуленепробиваемого «Форда-Бронко». Только когда взревел мотор, я внезапно осознал, что машина могла быть заминирована. Мне повезло: автомобиль не взорвался, так что я вдавил педаль газа до упора и рванул в посольство США, до которого ехать всего несколько километров.

В бесконечных пробках Боготы я вспоминал бабушку и пытался успокоить дыхание. Я специально выбрал самый забитый маршрут, чтобы не выделяться и слиться с потоком. При виде стальных ворот посольства, похожего на крепость, я вздохнул с облегчением. Брюс встретил меня в штабе УБН, который располагался рядом с крытой парковкой посольства.

Я так и не узнал, Эскобар хотел меня убить или похитить: в борьбе против экстрадиции он часто брал американцев в заложники. По данным разведки, он приказал sicarios найти «того мексиканца» из УБН – и это мог быть только я, потому что в штабе я был единственным американцем мексиканского происхождения. Головорезы Эскобара не знали точного адреса, только то, что я жил на углу Седьмой и Семьдесят второй улиц. Им бы потребовалось всего несколько дней, а то и часов, чтобы выяснить адрес: в доме почти не было других гринго[5]. Специалисты разведки из Национальной полиции Колумбии и УБН из сил выбивались, чтобы добраться до Эскобара, но он был неуловим.

Тем вечером я переехал на конспиративную квартиру, выделенную посольством как раз для таких случаев. Несколько недель Эскобар не предпринимал никаких действий, чтобы меня найти, и Брюс подыскал мне квартиру в квартале Лос-Росалес, рядом с жилищем американского посла. Это был престижный квартал с ухоженными живыми изгородями, роскошными особняками и здоровенными охранниками в черном, которые ходили с рациями, с ног до головы увешанные оружием. Я скучал по квартире в центре, с видом на горы.

Но не настолько, чтобы вернуться. Мысль о том, что меня ищет крупнейший в мире наркобарон, мягко говоря, нервировала. Я не мог прийти в себя еще несколько недель после того звонка и побега из полюбившегося дома. Я почти не спал.

Однако больше всего я боялся, что УБН отправит меня домой из соображений безопасности.

Я старался игнорировать угрозу и, отправляясь с коллегами в бар, мысленно отмахивался от нее. При этом постоянно проверял по нашим базам, не ищет ли меня картель. Я изо всех сил делал вид, что всё хорошо, и только теперь могу признать: в то время я был до смерти напуган.

Однако я твердо решил, что не дам Эскобару победить. И ни за что не вернусь домой, а продолжу работать над делом всей своей жизни.

Я снова вспомнил свою abuelita[6] и вернулся к обязанностям.

СТИВ

Синий «рено» подрезал нашу машину, вынудив съехать на обочину. Так для нас с Конни начался самый страшный кошмар.

Я был за рулем посольского внедорожника старой модели – большого спортивно-утилитарного автомобиля с характерными для Западного побережья огромными зеркалами, торчащими по бокам. Будь мы с Конни в Калифорнии, можно было бы подумать, что мы сёрферы и едем на пустынный пляж. Но в Колумбии такой автомобиль смотрелся как танк. Я в шутку говорил Конни, что в нем можно спокойно пересидеть не только перестрелку, но и апокалипсис. Я и правда чувствовал себя в безопасности. Двери, днище и крыша защищены стальными пластинами. Окна из толстенных пуленепробиваемых стекол вскрыть невозможно. Спереди и сзади – хромированная стальная решетка из труб, так называемый «кенгурятник». Из-за всех этих усовершенствований машина весила примерно в два раза больше обычной.

Чтобы не стоять в пробках и заехать в любимый ресторанчик, взять на ужин жареного цыпленка, мы с Конни поехали домой из посольства по одной из проселочных дорог, мимо военной базы. Мы устали и хотели отдохнуть перед телевизором, поедая ароматное мясо с жареной картошкой и потягивая мерло. Я неделями пропадал в Медельине, так что нам редко удавалось провести вместе вечер, и мы радовались возможности наконец побыть вдвоем в нашей квартире в северной части города.

Когда нас внезапно подрезал маленький «рено», я выжал тормоз и сцепление в попытке предотвратить столкновение. Потерять управление тяжелым внедорожником довольно легко, и я понимал, что, если врежусь в «рено», его пассажиры получат серьезные травмы, может, даже погибнут. Мне удалось остановиться буквально в нескольких сантиметрах от чужой машины.

Я был зол. Убедившись, что с Конни всё в порядке, я хотел выйти из автомобиля и высказать водителю всё, что о нем думаю. Однако трое мужчин из «рено» вышли первыми и теперь угрожающе приближались к нам. На них были легкие куртки и джинсы, а за поясом у каждого я разглядел огнестрельное оружие.

С тех пор как больше года назад я приехал в Колумбию для работы над делом Пабло Эскобара, я нажил немало врагов. Самый разыскиваемый преступник в мире знал наши с напарником имена. Колумбийская разведка перехватила телефонный разговор наркобарона с одним из его молодчиков, в котором упоминались «два гринго» с базы имени Карлоса Ольгина в Медельине. Во время другого разговора Эскобар даже назвал наши фамилии – Пенья и Мёрфи.

Именно поэтому, когда трое мужчин подошли к моей двери и начали по-испански требовать выйти из машины, я подумал, что это не просто дорожные хулиганы. Мы не могли выехать, а их было больше. Кроме того, рядом со мной сидела женщина, которую я безумно любил. Что бы ни случилось, я должен был защитить Конни.

Я отказался открывать дверь и попробовал отпугнуть их, показав полицейский значок. Это не подействовало, и я попытался вызвать подмогу из посольства по радиосвязи. Все посольские машины были оснащены портативными системами радиосвязи для вызова морпехов в случае чрезвычайной ситуации. Я надеялся, что пехотинцы направят патруль, чтобы спугнуть заблокировавших нас хулиганов.

Но ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок никто не ответил.

К этому моменту трое мужчин уже пинали наш автомобиль по шинам и пытались открыть двери. Конни старалась сохранять спокойствие, но было видно, что она напугана. По правде сказать, я тоже.

Вскоре после попытки связаться с посольством нам перезвонила жена одного из агентов УБН – убедиться, что всё в порядке. Я объяснил, где мы находимся, и попросил немедленно отправить запрос о помощи. Через несколько минут позвонил куратор УБН. Я поторопил его и посоветовал захватить «маргариту» – это было кодовое название «мини-узи»[7].

Пока мы беспомощно ждали в машине, выслушивая подначки стучавших по дверям хулиганов, моя дорогая жена, как и всегда в тяжелые моменты, в очередной раз меня удивила.

Она указала на мужчин со словами: «Ну, не такие уж они и накачанные. Если ты возьмешь на себя тех двоих, то с оставшимся я справлюсь».

Не будь у них оружия, я бы, может, и согласился. А так Конни бы застрелили или того хуже.

Как только куратор прибыл на место с «маргаритой», я приготовился выйти из машины и потолковать с парнями. Мы оба были меткими стрелками, так что, посмей парни что-то выкинуть – легко пристрелили бы их. Но мы не собирались никого убивать. Я просто хотел попасть домой и съесть наконец цыпленка!

Я уже открывал дверь, когда на дороге появился мотоциклетный полицейский патруль. Они посмотрели на нас и проехали бы мимо, если бы я не посигналил. Патруль развернулся, чтобы разобраться в ситуации. Куратор УБН держал наготове «маргариту».

Заткнув за пояс пистолет, я подошел к патрульным, предъявил значок и сказал, что я из группы УБН, которая охотится за самым разыскиваемым преступником Колумбии. Я объяснил, что те трое на «рено» нас подрезали и что я опасаюсь, что они sicarios, которые работают на Эскобара. Всего несколько лет назад продажные полицейские похитили в Мексике специального агента УБН Энрике Кики Камарену Саласара, а затем пытали и убили по приказу наркобарона Мигеля Анхеля Феликса Гальярдо. После смерти Кики все агенты УБН, служившие в Латинской Америке, боялись повторить его судьбу.

Я сообщил полицейским, что трое из синего «рено» вооружены, после чего хулиганов окружили, взяв оружие на изготовку.

Потребовалось время, чтобы разобраться. Узнав, чем я занимаюсь и что у меня есть связи в верхушке колумбийской полиции, полицейские принесли нам с Конни извинения. Трое хулиганов, чуть не спровоцировавших аварию, принадлежали к младшим военным чинам и просто развлекались за наш счет. Обычные дорожные хулиганы, которые хотели кого-нибудь попугать. Они до сих пор не знают, что тот вечер мог стать для них последним.

Я обматерил их в самых скверных выражениях и пригрозил позвонить их командиру. Они глубоко раскаялись и уговаривали меня не делать этого. Наверняка понимали, что за такое поведение отправятся на гауптвахту, а потому рвались уехать как можно скорее.

Мы с Конни поблагодарили патруль и поехали домой под впечатлением от произошедшего. Раскладывая на столе в гостиной остывший ужин, пока Конни разливала вино, я уже представлял следующую опасную ситуацию, в которую попаду.

В тот день я понял, что бронированный посольский внедорожник не спасет меня ни от апокалипсиса, ни тем более от Пабло Эскобара.

Часть первая

СТИВ

В детстве я восхищался полицейскими: хотел носить накрахмаленную форму, похожую на армейскую, и ездить на мощном внедорожнике со включенной мигалкой и сиреной.

Я мечтал стать копом, ловить преступников и защищать невиновных. Для меня полицейские были супергероями. Еще маленьким мальчиком в Теннесси я знал, что мое призвание – служить в правоохранительных органах.

Я родился в Мемфисе. Когда мне исполнилось три, мы с родителями и старшей сестрой переехали вглубь штата, в Мёрфрисборо, небольшой городок с более влажным климатом, широкими лужайками и исчезающими, еще довоенными, плантациями, что к югу от Нашвилла. Здесь ничего не случалось со времен Гражданской войны[8]. В школе мы проходили трехдневное сражение при Стоун-Ривер у Мёрфрисборо, пришедшееся на конец 1862 – начало 1863 года. Это было одно из самых кровавых столкновений, в результате которого южные и северные штаты потеряли более двадцати трех тысяч солдат.

Когда мне было одиннадцать, на окраине города у меня произошло собственное сражение. Сейчас я считаю тот момент одним из определяющих в своей жизни. Тогда меня поймали на месте преступления, в ярком свете полицейской мигалки, и я впервые столкнулся с законом.

Дело было так: летом мы с друзьями устраивали ночевки друг у друга на задних дворах. Раскладывали на свежестриженых газонах спальные мешки и глазели на звезды или набивались в палатку и рассказывали страшилки о привидениях, зомби и жутких убийствах, засыпая под стрекот сверчков и мычание лягушек-быков. Летом в Теннесси жарко и даже к ночи не становится прохладнее, так что чаще всего мы спали под открытым небом и просыпались все в утренней росе.

В одну из таких ночей мы настолько одурели от жары, что не смогли уснуть и решили влезть в дом одного из присутствовавших парней. Не помню, зачем нам это понадобилось, вроде бы мы хотели взять что-то, казавшееся в тот момент невероятно нужным. Пока мы шепотом спорили, пытаясь открыть окно спальни, сзади послышалось шуршание колес – и мы поняли, что попали: это была полицейская машина. Наверное, кто-то услышал шум и вызвал копов. Мы замерли, боясь повернуться от испуга. Огни мигалки слепили, так что я с трудом разглядел двоих полицейских. Они приказали стоять на месте, хотя это было излишне: мы и так здорово перетрухнули. Я поднял руки, и по моим щекам заструился пот. Привыкнув к мерцанию, я наконец заметил, насколько высокими и накачанными были копы. В идеально отглаженной черной форме и начищенных черных ботинках они казались просто великанами. Когда они спросили, что с нами делать – отвезти в Департамент шерифа округа Резерфорд и посадить в тюрьму или вернуть родителям, – мы ответили хором. Мы прекрасно понимали, что будет, если о нашей выходке узнают родители, поэтому единодушно предпочли тюрьму. Полицейские расхохотались. Нам было невероятно стыдно, и мы вытянулись в струнку, пока они записывали наши имена и адреса. Потом они развезли нас по домам и разбудили родителей. Не знаю, как мы пережили ту ужасную ночь, но охота к ночевкам под открытым небом у нас пропала надолго. Тем летом мы больше не собирались в палатках.

Повзрослев, я часто вспоминал тот случай и был очень благодарен полицейским за доброе отношение к шкодливым детям.

После этого я еще больше захотел стать полицейским, но много лет спустя узнал, что у родителей на этот счет совсем другие планы.

Я вырос в ортодоксальной баптистской семье и был младшим из трех детей. Вернее, из двух. Старший брат умер еще до моего рождения, в возрасте трех лет. С сестрой у нас разница в восемь лет, и почти всё детство мы дрались.

Отца – ростом под два метра – я всегда считал самым сильным и умным. Его братья рассказывали, что в молодости он не упускал случая подраться. Он был совершенно бесстрашен. Ему даже предложили играть за «Вашингтон Редскинз»[9], но отец вежливо отказался, поскольку не считал профессиональный футбол серьезным делом.

Уже во взрослом возрасте отец записался добровольцем в Сухопутные войска США, для чего ему пришлось схитрить на медкомиссии. Он плохо видел левым глазом. Когда доктор на медосмотре попросил его закрыть левый глаз левой рукой, он закрыл и спокойно прочел таблицу. А когда то же нужно было проделать с правым глазом, он попросту закрыл правой рукой левый глаз – и никто ничего не заметил!

Отец служил в пехоте. После нападения японцев на Пёрл-Харбор в 1941 году, которое послужило поводом для вступления США во Вторую мировую войну, его отправили в Европу. Будучи сильным и высоким, он помогал санитарам во Франции и Бельгии вытаскивать с поля боя раненых солдат и удерживал их во время медицинских манипуляций.

Вернувшись из Европы, отец поступил в Университет Боба Джонса в Гринвилле, штат Южная Каролина, чтобы стать священником. Он первым из своей семьи получил высшее образование и после выпуска вместе с моей матерью и сестрой переехал к месту новой службы в Мемфис. Там я и родился. Позже, уже в Мёрфрисборо, он сменил несколько небольших церквей и брался за всевозможные подработки. Помню, как он ходил по домам, продавая пылесосы. У него получалось, и он частенько приговаривал, что Бог направляет его и подсказывает, как убедить клиента совершить покупку.

В конце концов Бог увел моего отца из лона церкви и привел к ткацкому станку. Поработав в магазине напольных покрытий в Нашвилле, он убедил своего младшего брата, летчика в отставке, открыть общее дело. Новый магазинчик ковров в Нашвилле процветал, но при таком количестве конкурентов о расширении можно было не мечтать, и отец с дядей принялись искать новое место.

Через два года после той истории, когда я попался полицейским у дома своего друга, наша семья уехала из Теннесси и направилась севернее – в родной штат моих родителей, Западную Вирджинию, где отец с дядей собирались основать ткацкую империю. Мы осели в Принстоне, тихом городке при железнодорожной станции, с населением что-то около шести тысяч человек, в окружении угольных месторождений и неподалеку от Аппалачских гор. В Западной Вирджинии у нас были прочные исторические корни: сюда когда-то эмигрировали из Англии мои бабушка и дедушка по материнской линии. Дедушка всю жизнь проработал на угольных месторождениях.

Я уже был подростком и не хотел переезжать, расставаться с друзьями и школой, где пользовался популярностью. В Принстоне я перешел в старшие классы, и мне пришлось несладко. Дети передразнивали акцент, который я усвоил в Теннесси, будто я и правда деревенщина с Глубокого Юга[10]. Я из кожи вон лез, чтобы влиться в компанию, и в конце концов научился приглушать акцент, подделываясь под манеру речи местных. В этом городе детям было нечем заняться, кроме разве что посещения спортивных секций и церкви. Спустя время городская администрация открыла молодежный центр в бывшем боулинг-клубе – со столами для пинг-понга, закусочной и танцплощадкой, где я впервые танцевал с девочкой.

В Принстоне отец с дядей начали превращать магазин в успешное семейное предприятие, привлекая всех к работе. Мама вела бухгалтерию и встречала покупателей, договаривалась об укладке напольных покрытий и заказывала расходные материалы для магазина, пока отец с дядей выискивали линолеум и ковры по заказу клиентов. По-настоящему бизнес держался на маме. Если бы не ее энтузиазм и усердие, ничего бы не вышло. Моя сестра тоже работала в магазине на неполную ставку. Когда мне исполнилось четырнадцать, и я стал частью семейного дела. Отец надеялся, что со временем я займу его место, но считал, что начинать нужно с самого низа. Я подметал, мыл полы, убирал туалетные комнаты и выносил мусор. В конце концов меня «повысили» до консультанта, который должен был встречать клиентов и показывать им бесчисленные образцы ковровых покрытий и линолеума.

Меня до сих пор тошнит от вида ткацких станков.

В конце шестидесятых – начале семидесятых, когда другие подростки отращивали длинные волосы, курили травку, выступали против войны во Вьетнаме и оплакивали распад «Битлз», я вел довольно скучную жизнь в консервативном городке у подножия Аппалачских гор. Давно покинувший пост священника отец оставался таким же поборником строгой дисциплины: до восемнадцати лет он запрещал мне ходить в кино и играть дома в карточные игры, даже в «Старую деву»[11]. Сестре запрещалось носить штаны и шорты, а длина ее платьев была строго ниже колен. Узнав, что мы набедокурили, отец порол нас ремнем. Многим это покажется жестоким, а в сегодняшнем либеральном обществе такое воспитание и вовсе приравнивается к насилию над детьми, но мы привыкли к ограничениям. Мы знали, что нам можно и нельзя, и знали, чего ждут от нас родители.

Следуя традиции, сложившейся еще в Теннесси, мы всей семьей посещали Первую баптистскую церковь в Принстоне. Религия и встречи прихожан не очень-то меня привлекали, пока я не попал на выступление детского церковного хора. Он назывался «Голос веры», а между собой мы называли его просто «Голос». Меня настолько впечатлила профессиональная постановка, освещение и само выступление, что я тоже записался в «Голос» и пел в хоре до окончания школы. Я не был лучшим, но мне нравилось ощущать себя частью разношерстной группы детей. Мы выступали в школах и церквях по всей Западной Вирджинии и Вирджинии. Мы были так популярны, что за время моего участия хор разросся с сорока человек до более чем четырехсот.

По окончании школы я уехал в Университет Западной Вирджинии в Моргантауне. Я жаждал самостоятельности и был рад делить комнату со сверстниками. По настоянию родителей я выбрал специальность «управление предприятием», хотя экономика и финансы меня ничуть не привлекали. По-моему, весь первый семестр я не вылезал с вечеринок. Взглянув в табель успеваемости, родители поняли, что тратят деньги впустую, так что в рождественские каникулы я неохотно собрал вещи, забрал документы и вернулся домой.

Будущее, неразрывно связанное с образцами ковровых покрытий, угрожающе приближалось.

Однако служба в правоохранительных органах всё еще привлекала меня, и я – ни слова не сказав родителям – подал документы в Государственный колледж Блуфилда на новую программу по специальности «Отправление правосудия по уголовным делам». Как же мне там понравилось! Весной 1975 года я был первым студентом, который записался на новую программу летних стажировок в Департамент шерифа округа Мерсер и Департамент полиции Блуфилда. Я познакомился с помощниками шерифа и полицейскими, которые убедили меня сдать экзамен для поступления на госслужбу, чтобы стать полицейским. Я снова ничего не сказал родителям. За экзамен я получил высший балл, и мое имя стояло первым в списке студентов, которых готовы были нанять и Департамент шерифа, и Департамент полиции.

Вскоре мне позвонили из Департамента полиции Блуфилда и пригласили на собеседование. Пришлось рассказать родителям о выбранной специальности и тайно сданном экзамене в полицию. Всё-таки я их недооценил, они меня как-то вычислили. В ноябре 1975 года после сдачи нормативов по физической подготовке и успешного прохождения проверки анкетных данных я принял присягу патрульного в Департаменте полиции Блуфилда. Мне было всего девятнадцать лет.

Новая форма приводила меня в восторг, но радость несколько омрачалась отсутствием оружия. В Западной Вирджинии можно приобретать оружие не раньше двадцати одного года, так что мне предстояло заручиться поддержкой одного из старших коллег, чтобы заполучить свое первое оружие – четырехдюймовый револьвер «Кольт Питон» 357-го калибра из вороненой стали.

Я не ждал, что отец обрадуется моему выбору, но в каком-то смысле он мною гордился, потому что именно он купил патроны.

Как новичку, мне поручили патрулировать один из районов города и заниматься бумажной работой, но меня заинтересовали наркоторговцы. Шел 1976 год, и наркотики были повсюду. Даже в те времена я понимал, какой огромный вред они наносят обществу и с какой легкостью продажа и употребление наркотиков разрушают жизни молодых людей. В середине семидесятых кокаин снова стал популярен: без него не обходилась ни одна «звездная» дискотека или вечеринка в стране, вспомнить только культовый ночной клуб «Студия 54». Употребление свободного основания кокаина, то есть вдыхание его паров при курении, дарило наркоманам невероятный кайф. В подпольных лабораториях экспериментировали с кристаллическим кокаином: смешивали кокаин с пищевой содой и другими веществами для производства крэк-кокаина. К началу восьмидесятых он был чудовищно распространен в бедных кварталах американских городов. Вдобавок ко всему в 1975 году закончилась война во Вьетнаме и домой вернулись сотни подсевших на кокаин солдат.

Мне же в тот период не давала покоя незаконная торговля марихуаной, и в свободное время я выслеживал мелких наркодилеров. В 1976 году информатор рассказал мне о дилере, который продавал траву фунтами. В то время один фунт[12] марихуаны стоил более тысячи трехсот долларов. Я позвонил Джеку Уолтерсу, еще одному новичку в полиции, с которым успел подружиться, и мы разработали план поимки дилера, назначив операцию на выходной. Мы уговорили информатора связаться с дилером по телефону.

Тем вечером информатор позвонил объекту, спросил, почем можно купить один фунт травки, и договорился о встрече на местной заправке минут через двадцать. Мы с Джеком спрятались за заправочной станцией и ждали, пока объект передаст травку информатору.

Увидев, как объект достает из машины пакетик, мы выскочили и арестовали его. Преступником оказался семнадцатилетний школьник из достаточно обеспеченной семьи. Ему и деньги-то были не нужны, он просто насмотрелся фильмов про плохих парней и считал, что копы в маленьком городке ни за что его не поймают.

Надев наручники на перепуганного парня, мы с Джеком позвонили детективу. Он был в шоке, когда узнал, что два новичка в свой выходной успешно провели операцию по поимке наркодилера.

После суда школьника передали на поруки родителей. Ему повезло: он заключил сделку со следствием и получил условный срок. К наступлению совершеннолетия условный срок закончился и судимость была погашена.

Несмотря на мои успехи, отец был недоволен моим выбором профессии и явно расстроился, что я не желаю продолжать семейное дело. Через восемнадцать месяцев службы меня замучило чувство вины, и в 1977 году я взял трехмесячный отпуск без содержания и вернулся в магазин отца, чтобы дать напольным покрытиям последний шанс. Я не продержался и двух месяцев. Мне было настолько тоскливо среди образцов линолеума и ковров, что я вернулся в Департамент полиции задолго до конца отпуска.

Только через пять лет службы отец наконец признал, что гордится мной. У меня просто камень с души свалился, и я ощутил небывалый прилив сил.

Я больше не сомневался в своем выборе.

ХАВЬЕР

Всю поездку от Хеббронвилла до Хантсвилла, которая стала для меня первым серьезным шагом навстречу карьере в правоохранительных органах, – все пять часов – я рыдал.

В Техасском колледже искусств и технологий в Кингсвилле я учился по специальности «Социология» и теперь ехал на трехмесячную стажировку в Департамент исполнения наказаний штата. Работа в тюрьме, где содержались самые жестокие преступники, приговоренные к смертной казни, сулила мне зачет в колледже и небольшую оплату.

У меня мурашки по телу бегали от нетерпения.

Родители очень переживали и уговаривали меня отказаться от поездки. На самом деле были и другие причины, по которым мне не следовало уезжать из родного города на юге Техаса. В семье случилось горе: моей маме, Алисии, на днях поставили диагноз «рак груди». Для глубоко верующей добропорядочной женщины, которая за всю жизнь не выпила ни капли алкоголя и не выкурила ни одной сигареты, это был удар. По воскресеньям мама ходила в церковь и всегда успевала накормить отца, меня и моего старшего брата Хорхе. В Хеббронвилле непросто сводить концы с концами. Небольшое семейное ранчо приносило весьма скромный доход, и каждое лето мы с братом помогали отцу чинить забор и управляться со скотом. В самые трудные времена мама оставалась неисправимой оптимисткой. Даже когда из-за рака ей удалили обе груди. В пятницу вечером она любила играть в бинго в церкви. Она ни разу не выиграла ни пенни, но всегда говорила, что от выигрыша ее отделяла буквально одна цифра.

Мама уговаривала меня остаться, едва сдерживая рыдания. Отец – его все называли Чучо – это уменьшительное от полного имени Хесус – тоже не хотел меня отпускать. Он считал, что стажировка в среде самых жестоких преступников штата попросту опасна. Опасна! И это говорил ковбой, прославившийся на всю ковбойскую столицу Техаса. Да он вообще никого не боялся! Однако мне было тесно на семейном ранчо, которое досталось отцу от деда, и надоело смотреть, как моя семья едва сводит концы с концами. Пришло время покинуть техасский городок, ютившийся у железнодорожной станции. Отказаться от первой реальной работы в органах правосудия было выше моих сил.

В дорогу я взял совсем немного вещей, чтобы родители видели, что я уезжаю не навсегда и скоро вернусь. Я бы выполнил обещание и приехал поддержать маму в Ларедо, где ей назначили химиотерапию, но родители просто отвернулись от меня и отказались со мной разговаривать.

Мне было восемнадцать, и я покидал дом своего детства с тяжелым сердцем, боясь, что больше никогда не увижу маму живой. Только спустя годы я понял, что родителям было так же тяжело, как мне.

Я вставил ключ в замок зажигания, положил руки на руль «Шевроле-Нова» 1974 года выпуска – и заплакал. Эту мощную двухдверную машину шоколадного цвета я купил на деньги, которые откладывал с летних подработок сборщиком арбузов. Хеббронвилл, окруженный поистине бескрайними полями этой ягоды, может по праву считаться мировой столицей арбузов. С пятнадцати лет я каждое лето работал в поле: пробирался через арбузные плети и собирал тяжеленные ягоды при почти сорокаградусной жаре. В шесть утра автобус с рабочими (почти все они были мигрантами из Мексики) подъезжал к моему дому и отвозил нас на близлежащие фермы, домой мы попадали в восемь вечера. Арбузы весили от пяти до семи килограммов, так что к концу лета я выглядел так, будто не вылезал из спортзала. Несколько раз я натыкался на гремучих змей, которые прятались от солнца под арбузами. Они меня не кусали, но однажды змея хотела напасть, и я швырнул в нее арбуз – убил. С тех пор я терпеть не могу арбузы и ужасно боюсь змей.

К семнадцати годам за отличную работу меня перевели из сборщиков в группу более опытных работников, которые собирали самые спелые ягоды. Позже я стал укладчиком – помогал загружать арбузы в грузовик. Это своего рода искусство: нужно идеально ровно выложить друг на друга ряды арбузов в кузове высотой около двух с половиной метров. За каждый грузовик платили по триста долларов, а за день я заполнял два грузовика, так что зарабатывал немалые деньги. Бо́льшую часть я отдавал маме, а остальное откладывал на покупку машины.

Проезжая мимо арбузных полей, начальной и старшей школы, где я играл в футбол и бейсбол, забегаловки, где впервые попробовал пиво, я чувствовал, что покидаю не только родной город, но оставляю позади свою юность – и поэтому плакал. Я гнал на север по 59-й автомагистрали и едва видел дорогу из-за непрерывно текущих слез. Мимо, словно кадры из фильма о моей прошлой жизни, проносились ранчо, на которых паслись стада под присмотром пропыленных ковбоев на лошадях.

Я ехал мимо Хьюстона на север, в Хантсвилл, где располагался Департамент уголовного правосудия штата Техас, который стоял надо всеми исправительными учреждениями штата. Однажды кто-то очень точно подметил, что Хантсвиллу не грозит никакой экономический кризис, потому что основной доход город получает от содержания преступников.

И это правда: из тридцати восьми тысяч жителей города около семи тысяч работает в тюрьмах. Несколько тысяч работает в местном университете. В семи тюрьмах Хантсвилла содержится более тринадцати тысяч заключенных. Есть даже местная шутка: «Половина жителей сидит в тюрьмах, а вторая половина их охраняет». В этой мрачной шутке кроется толика гордости, ведь как бы люди ни относились к смертной казни, сложно отрицать, что Хантсвилл стал своего рода национальным памятником уголовному правосудию. Здесь расположен Тюремный музей Техаса, где хранится пистолет Бонни Паркер, который был при ней в 1934 году, когда их с Клайдом в Луизиане расстрелял отряд шерифа. Главной же достопримечательностью является «Старушка Искра» – электрический стул, на котором в период с 1924 по 1964 год казнили 361 преступника. До появления «Старушки Искры» заключенных, приговоренных к смерти, просто вешали в разных округах штата Техас.

Я въехал в Хантсвилл в расстроенных чувствах, с красными глазами, еще не зная, чего ожидать. Это был типичный техасский город, не особо отличавшийся от тех, что я видел в детстве: широко раскинувшийся в разные стороны, с прямыми улицами и ржавыми пикапами у хозяйственных магазинов и киосков с газировкой. Я остановился, чтобы размять ноги, и прошел мимо заколоченного театра на Двенадцатой улице в центре города и остановки «Грейхаунд». Позже я не раз увижу, как бывшие заключенные топчутся на ней в ожидании автобусов, сжимая в руках банки с пивом в грубой оберточной бумаге – первый глоток свободы после отсидки.

В город я прибыл субботним вечером, когда закусочные наводнили студенты Государственного университета имени Сэма Хьюстона. Они делали домашние задания или оживленно беседовали за кофе с пирожными. Однако, увидев место своей работы – внушительное здание из красного кирпича, что возвышалось над центром города, – я осознал, что нахожусь в одном из самых жутких мест в своей жизни. Хантсвиллскую тюрьму на 225 камер построили в 1849 году, это старейшая тюрьма штата. Местные называют ее «Стена». С тех пор как в 1982 году в Техасе вернули смертную казнь, здешняя комната исполнения приговора принимала больше заключенных, чем в любом другом штате.

Остановиться было не у кого, так что я заселился в самую дешевую гостиницу. На следующее утро я явился на стажировку раньше времени и меня приписали к тюрьме Эллиса в девятнадцати километрах к северу от Хантсвилла. Там содержались самые опасные заключенные, приговоренные к смертной казни. Возвращаясь в гостиницу после заполнения всех необходимых бумаг, я наткнулся на крошечный трейлер, припаркованный примерно в квартале от «Стены». В нем не было и шести метров, да и выглядел он откровенной развалиной, в которой давно никто не убирался. Тем не менее я сразу снял его у пожилой хозяйки. Не знаю, почему она прониклась ко мне доверием, – может, заметила мои заплаканные глаза или непросохшие слезы на лице, – но она робко попросила всего сто долларов в месяц, и я согласился. По выходным я покидал свое крошечное жилище, шел к главной тюрьме и тратил талоны на обед и ужин.

В первый же день работы в тюрьме Эллиса мне дали задание провести перекличку среди приговоренных к смерти. Никакого инструктажа на случай нештатных ситуаций, так что по метровому проходу между камерами я шел с большой опаской и, сказать по правде, был напуган до полуобморочного состояния. Ладони вспотели, и с каждым шагом сердце колотилось всё быстрее. Я даже не осмелился смотреть по сторонам, прилипнув взглядом к списку имен на планшете. Называя имена, я думал только о том, чтобы произнести их правильно, и мне казалось, заключенные чувствуют мой страх и слышат дрожь в голосе. Они, конечно, знали, что я работаю первый день и совершенно ничего не соображаю от страха. И вот, когда в оглушительной тишине я произнес третье имя, кто-то крикнул: «Бу!»

Этот крик стал последней каплей. Я бросился бежать. Просто развернулся и кинулся назад по проходу на предельной скорости.

В чувство меня привел оглушительный смех охранников и заключенных, которые чуть ли не по стенам сползали.

Я облегченно выдохнул, но тревога так и не ушла. В окружении заключенных, совершивших тяжкие преступления, было не до смеха.

В тюрьме опасность подстерегает на каждом шагу. В июле 1974 года, за несколько лет до моего приезда, в Хантсвилле произошел самый продолжительный захват заложников в истории американских тюрем. Фред Гомес Карраско, знаменитый наркоторговец из Сан-Антонио, известный под прозвищем Эль-Сеньор, взял в заложники шестнадцать человек в библиотеке тюрьмы «Стена». На тот момент героиновому королю Карраско было тридцать четыре года и его обвиняли в смертях пятидесяти семи жителей Техаса и Мексики. Вместе с двумя другими заключенными – Родольфо Домингесом и Игнасио Куэвасом – он подкупил работников тюрьмы, чтобы те передали им в банке с просроченной ветчиной три пистолета калибра «.357 Магнум». В банках с персиками работники тюрьмы пронесли более трехсот патронов.

Одиннадцать дней руководство тюрьмы вело переговоры с захватчиками, угрожавшими убить заложников, среди которых были заключенные, библиотекари и тюремный священник. Для дерзкого побега Карраско требовал предоставить ему и двум сообщникам пуленепробиваемые жилеты, костюмы и зачем-то туфли фирмы «Нанн Буш». Третьего августа они вышли из тюрьмы под прикрытием самодельного щита, состоявшего из двух классных досок на колесиках, к которым снаружи для дополнительной защиты примотали юридические талмуды и картон. Это сооружение они назвали «пиньята»[13], или «троянское тако»[14]. Преступники приковали себя наручниками к трем женщинам – библиотекарю Джулии Стэндли и учителям Ивонн (Вон) Беседе и Новелле Поллард – и затащили их с собой в «пиньяту» вместе с тюремным священником, отцом О’Брайеном. Сооружение обвязали веревкой, к которой наручниками пристегнули еще четырех заложников, чтобы техасские полицейские не надумали стрелять. Заключенным нужно было только выйти во двор, где их по требованию Карраско ждал бронированный автомобиль.

Когда процессия под щитом из классных досок спускалась с третьего этажа, где находилась библиотека, полиция воспользовалась шлангом высокого давления, чтобы напором воды разбросать заложников снаружи конструкции. Полицейские потребовали сдаться – в ответ из-под щита раздались выстрелы. Перестрелка продолжалась в течение пятнадцати напряженных минут. В последовавшем хаосе Домингес четыре раза выстрелил в спину Джулии Стэндли. Она скончалась на месте, после чего Домингеса застрелили полицейские. Карраско убил Ивонн Беседу и застрелился сам. Куэвас ранил из пистолета отца О’Брайена, отключился и упал на Новеллу Поллард. Необразованный сын мексиканского крестьянина, отбывающий сорокапятилетний срок за убийство, Куэвас стал единственным из трех сообщников, кто выжил при попытке побега. За убийство Джулии Стэндли, сорокатрехлетней матери пятерых детей, его трижды приговорили к смертной казни. Два приговора оспорили на апелляции, однако в конце концов Куэваса признали виновным в смерти Джулии, поскольку по закону Техаса преступники несут ответственность за действия, совершенные сообщниками во время одного инцидента. 23 мая 1991 года приговор был приведен в исполнение, и Куэвасу ввели смертельную инъекцию всего в нескольких ярдах от места трагических событий.

Во время моей стажировки в тюрьму также привезли белого толстяка, которого смертники прозвали Кэндимэн («Человек, раздающий конфеты»). Вскоре я узнал, что журналисты окрестили его «Человек, убивший Хеллоуин»: он отравил собственного сына, предложив ему конфету с цианидом, чтобы получить крупное страховое возмещение.

Этого человека звали Рональд Кларк О’Брайан, он работал оптиком в Дир-Парке, пригороде Хьюстона. После того как его осудили за убийство, переполошились родители по всей стране: многие боялись давать детям угощения, которыми принято обмениваться на Хеллоуин, причем полученные как от незнакомцев, так и от членов семьи.

Пасмурным осенним вечером 1974 года О’Брайан вместе с соседом отвезли своих детей в Пасадену, штат Техас, чтобы по хеллоуинской традиции обойти дома, собирая гостинцы. Тридцатилетний О’Брайан отстал от соседа и детей и догнал их уже с конфетами, которые ему якобы дали в доме, где перед этим им не открыли: окна были зашторены и свет не горел. О’Брайан раздал сладости, «Пикси Стикс»[15], двум своим детям – девятилетнему Тимоти и пятилетней Элизабет – и трем соседским детям. После прихода домой О’Брайан убедил сына попробовать отравленные «Пикси Стикс». Проглотив порошок, Тимоти пожаловался на горечь, и мальчика начало рвать. Вскоре он умер.

О’Брайан сообщил полиции, что получил «Пикси Стикс» в доме, где не горел свет. Якобы он видел только волосатую руку, которая протянула ему конфеты из-за двери. Быстро выяснилось, что это ложь: хозяин дома, авиадиспетчер, предоставил табель учета рабочего времени. Свидетели тоже подтвердили, что в тот вечер он работал.

Через несколько дней выяснилось, что О’Брайан получил огромную страховую выплату, так как ранее застраховал жизни своих детей, и полиция его арестовала. Оказалось, что у него сто тысяч долларов долгов и кредиторы со дня на день должны были отобрать дом и машину. Кроме того, работодатель собирался уволить его за кражу. Смерть Тимоти принесла О’Брайану тридцать одну тысячу долларов страховых выплат.

Приведение приговора в исполнение я не застал. О’Брайан дважды добивался отсрочки, но в 1984 году, через несколько лет после окончания моей стажировки в Хантсвилле, был приговорен к смертной казни. Он отрицал вину, даже когда его пристегнули к каталке для введения смертельной инъекции. На момент смерти ему было тридцать девять лет.

Последние слова О’Брайана: «Все люди совершают ошибки. Мой приговор – тому пример. Но это не означает, что вся система правосудия ошибается. Поэтому я прощаю всех, абсолютно всех, кто причастен к моей смерти».

Я осуждаю такие преступления, но в одном О’Брайан был прав: все заключенные, даже самые жестокие, не перестают быть людьми. Это один из самых ценных выводов, которые я сделал за время работы в органах правопорядка. Меня к нему подтолкнул один хантсвиллский заключенный, который помогал охране в обмен на особое отношение – телефонные звонки или дополнительное питание. Нужно четко соблюдать границы, говорил он, но и сопереживание проявлять тоже нужно.

Однако по отношению ко мне в хантсвиллской тюрьме сопереживание не проявили. В конце трехмесячной стажировки, когда оставалось всего ничего до возвращения в колледж, я попал в ситуацию расовой дискриминации, которая чуть не поставила крест на моей будущей карьере. Это было так неожиданно и обидно, что я до сих пор не могу об этом забыть.

Моя двоюродная сестра, оставшаяся в Хеббронвилле, в последний день моей стажировки выходила замуж. Я долго собирался с духом, чтобы попросить у начальника тюрьмы отгул. За глаза его звали Капитаном. Это был крупный мужчина, в присутствии которого всем становилось не по себе. Он резко выделялся на фоне остальных: большинство работников тюрьмы были приятными и неравнодушными людьми, многие учились по специальности «Уголовное право» в университете Сэма Хьюстона. Я зашел в кабинет и начал, запинаясь, рассказывать о своих семейных обстоятельствах, сказал, что готов отработать за этот отгул девять дней подряд вместо обычных семи. И тут он взорвался. Он начал кричать на меня, и самым безобидным оскорблением было «ленивый мексиканец» – остальные я, к счастью, не запомнил. Он приказал мне выметаться и угрожал написать плохую рекомендацию, которая могла закрыть мне дорогу в правоохранительные органы.

Вот так! Три месяца тяжелой работы, за время которой я получил бесценный опыт для дальнейшей службы, – и вдруг моя судьба оказывается в руках оголтелого расиста. Я думал, что поступаю правильно, сообщая о причинах своей просьбы, но вышел из кабинета начальника совершенно растоптанным. Я отработал последнюю смену и, не сказав никому ни слова, сел в машину и помчался в Хеббронвилл. Я все-таки успел на свадьбу сестры и затем вернулся к учебе.

Мне еще не было девятнадцати, а я опасался, что в органы правопорядка мне путь заказан. Подавая заявление в Департамент шерифа в Ларедо и впоследствии на место специального агента УБН, я даже не рискнул упоминать Хантсвилл в своем резюме.

СТИВ

Впереди сверкнули фары: встречная машина перестроилась на нашу полосу и неслась прямо в лоб. Я был молодым полицейским в Департаменте полиции Блуфилда. Тем вечером я патрулировал зеленые улицы жилого квартала в историческом центре города в окружении Аппалачских гор, в двадцати минутах езды от Принстона, где я жил со своими родителями.

Блуфилд – с населением более двадцати тысяч человек – являлся крупнейшим городом на юге Западной Вирджинии и на западе штата Вирджиния. Градообразующим предприятием была Западная Норфолкская железнодорожная компания, которая впоследствии разрослась до Южной Норфолкской железнодорожной компании. В основном по железной дороге везли уголь, который направлялся сначала в Норфолк, штат Вирджиния, а затем по всему миру. Жители окрестных деревень и городов приезжали в Блуфилд за покупками и развлечениями. По субботам в городском концертном зале устраивали танцы под музыку в стиле кантри-энд-вестерн.

На танцах за порядком следили от трех до пяти освобожденных от других обязанностей полицейских и каждую неделю обязательно кого-нибудь арестовывали (большинство за драки и попытки взлома чужих машин в состоянии опьянения). Не сказать, что это была простая и приятная работа. Город наводняли приезжие из таких мест, где хорошо если вообще был полицейский участок. Эти люди не привыкли соблюдать правила и подчиняться полиции. В те времена большинство жителей пригорода всю неделю вкалывали на тяжелых производствах, мечтая хорошенько оттянуться в выходные. Они не мыслили жизни без драк, поэтому частенько оказывали сопротивление при аресте. Протрезвев на следующее утро в участке, они либо извинялись за свое поведение, либо говорили что-то вроде: «Крутая вчера была заваруха, а?! В следующие выходные продолжим!»

Когда я не патрулировал парковку у концертного зала, основную часть моих обязанностей составлял объезд главных улиц Блуфилда: я должен был предотвращать преступления, а также взлом и проникновение в коммерческие помещения.

Работа мне нравилась, ведь я приносил пользу обществу. Как-то зимним вечером я спас трех детей, которые чуть насмерть не замерзли на заднем сиденье развалюхи пикапа. Родители оставили их в машине, в которой даже не было окон, а сами отправились на танцы. Вид дрожащих малышей меня просто шокировал. Мы с напарником отвели их в теплую полицейскую машину, и я направился в зал искать родителей. Я прошел к сцене, прямо посреди песни отобрал микрофон у певца и сказал, чтобы родители этих детей немедленно показались, иначе я отвезу детей в органы опеки и попечительства. В напряженной тишине родители вышли вперед, и толпа выразила неодобрение криками. Это были очень бедные люди, которые всего лишь хотели немного потанцевать. Увидев, как они забирают детей, я понял, что они все-таки хорошие родители, просто попали в сложную жизненную ситуацию и хотели хоть немного расслабиться и побыть вдвоем на танцплощадке. Мы с напарником отпустили их, предупредив, что если еще раз увидим детей без присмотра, то точно позвоним в органы опеки и детей у них отберут.

Другим ненастным зимним вечером, когда на дежурстве нас сопровождал репортер, мы с напарником Дэйвом Гейтером ворвались в горящий дом и бегали по комнатам в поисках матери с дочерью. Дэйв вывел мать, а я вынес из огня ребенка.

Я и сейчас считаю, что полицейский – это слуга народа, и ношу этот титул с гордостью. Как слуга народа, полицейский должен помогать людям. Мы не только ловим преступников, выписываем штрафы за нарушение правил дорожного движения и оформляем аварии.

Мы совершаем добрые дела, а затем возвращаемся к обычной работе и однообразному патрулированию ночных улиц.

В одну из таких ночных смен мне навстречу несся «кадиллак». Эта опасная ситуация во многом определила мои взгляды на работу полицейского в провинциальном городке, столкнув меня с суровой реальностью.

Многоопытный сержант полиции на пассажирском сиденье по соседству инстинктивно схватился за руль и громко выругался, когда я вылетел на тротуар, чтобы избежать лобового столкновения. Водителю машины, которая ехала за нами, повезло меньше: в зеркало заднего вида я увидел, как «кадиллак», не снижая скорости, задел ее по касательной и скрылся во тьме.

Я установил мигалку, круто развернулся и бросился в погоню.

Когда машина наконец остановилась, я с удивлением разглядел на водительском месте хорошо одетую женщину средних лет. Она была пьяна в стельку. Мы ее арестовали и взяли машину на буксир. Женщина в меховом жакете не могла даже стоять на каблуках без поддержки. Она не понимала, почему ее остановили, и не помнила, что помяла чужую машину. Она вела себя спокойно и не спорила, но ее окружала такая же тонкая аура достатка и благополучия, как едва заметный исходящий от нее запах алкоголя в сочетании со стойким ароматом французских духов. Когда я сообщил, что мы арестовали ее за вождение в нетрезвом виде и оставление места аварии, она выпрямилась и посмотрела на нас с напарником свысока. «Вы хоть знаете, кто мой муж?» – спросила она заплетающимся языком.

Мы ехали в полицейский участок, чтобы провести освидетельствование на алкотестере, когда мой напарник вдруг сказал, что это дело я буду вести один: он хочет посмотреть, как я справлюсь. Это показалось мне странным, но вся глубина подставы дошла намного позже. Понизив голос, сержант сообщил, что задержанная дама очень богата и замужем за известным адвокатом. Местный судья также был членом ее семьи. Поделившись этими сведениями, сержант почему-то рассмеялся.

Я был настолько наивен и неопытен, что не понял намеков. Я считал, что никто не может стоять выше закона.

Мы прибыли в участок, и я начал обычную процедуру оформления задержанной. Однако в этот раз всё было иначе: чтобы проследить за оформлением, в участок приехал лейтенант – начальник смены, да и дежурный на посту обращался с задержанной не по протоколу. Оба они молча смотрели, как я провожу освидетельствование. По показаниям алкотестера, содержание алкоголя в крови женщины вдвое превышало предельное значение, принятое в те дни.

Я уже собирался отвести женщину в камеру, но лейтенант и дежурный приказали мне оставаться у стойки. К этому времени подъехал шеф полиции – крайне редкое явление на задержании. С ним был известный адвокат. После короткого разговора задержанная уехала с адвокатом. У меня просто челюсть отвисла.

Спустя несколько дней я выступал по этому делу в суде. Обычно шеф полиции присутствовал на всех слушаниях городского суда – следил, как справляются полицейские. Однако в этот раз шеф прислал вместо себя одного из детективов. В недоумении я подошел к детективу, но он только засмеялся и пообещал, что сейчас я увижу, как на самом деле работают суды. Не зная, чего ожидать, я направился к столу государственного обвинителя, но и он в тот день отсутствовал. На скамье, где должна была сидеть подсудимая, был только адвокат, которого я видел в ночь ареста.

К приходу судьи подсудимая так и не явилась. Судья, тоже местный юрист, зачитал название дела и попросил меня представить доказательства. Волнуясь, я рассказал о том, как женщина выехала на встречную полосу движения, вынудив нас с напарником заехать на тротуар, как она помяла машину позади нас и скрылась с места аварии, продолжая ехать по встречной полосе, пока мы ее не остановили. Я передал суду ее слова после ареста и печальные результаты освидетельствования. Зачитав показатели алкотестера, я сказал, что это вся информация, которой я обладаю.

Я ожидал, что адвокат защиты будет опровергать доказательства или задавать вопросы, но ничего такого не последовало. Судья постановил, что для обвинения в вождении в нетрезвом виде доказательств недостаточно. Он свел нарушение к более мягкой статье – «пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и опасное вождение» – и признал подсудимую виновной. Адвокат защиты закрыл свою книжечку с громким и, как мне показалось, довольным хлопком и молча улыбнулся судье. Дело закрыли.

У меня на лице отразилось такое потрясение, что судья подошел и пожал мне руку, заверив, что я хорошо проделал свою работу и, несомненно, меня ждет блестящее будущее. Он представил меня адвокату защиты.

Вскоре все покинули зал суда, остался только я и бывалый сержант полиции, который был со мной в тот вечер, когда я считал, что совершаю хороший благородный поступок – убираю опасного водителя с улиц Блуфилда.

Я чувствовал себя полным идиотом.

– Вот так делаются дела в провинциальных городах, – сказал мне напарник, покидая зал суда.

ХАВЬЕР

Как только меня приняли в департамент шерифа, мы перевезли маму с ранчо в Хеббронвилле к бабушке в Ларедо, что в часе езды. У нее был рецидив, и на сей раз не только рак груди: метастазы распространились по всему телу, так что маме нужно было жить поближе к больнице, где она проходила лечение.

При каждой возможности я сопровождал ее на прием к онкологу и на химиотерапию, а в остальное время с ней ходила бабушка.

Лечение не помогло, и мама умерла в возрасте пятидесяти лет. Я был рад хотя бы тому, что она побывала на моем выпускном в колледже и успела узнать, что меня взяли в Департамент шерифа в Ларедо. Мама гордилась всеми моими достижениями.

Я тяжело переживал ее смерть, ведь у нас были очень теплые отношения и женщины нашей семьи всегда были для меня примером невероятной силы духа.

Я очень любил маму и бабушку, которая не пропускала ни одной моей школьной игры в бейсбол и футбол. Бабушка была удивительно сильной женщиной – на ней держалась вся семья. Она говорила по-испански, а по-английски знала лишь несколько слов, но это ей нисколько не мешало. Ее звали Петра, но все, даже дедушка, называли ее мужским именем Пит. Бабушка была заядлой курильщицей, ростом выше среднего и весила больше восьмидесяти килограммов. Даже когда у нее начались проблемы с легкими и доктор сказал, что курение ее убивает, она не расставалась с пачкой «Винстона». Клялась, что не затягивается, хотя все знали, что это не так. Вся семья умоляла меня не покупать ей сигареты, но бабушкины уговоры перевешивали. Я просто не мог отказать своей abuelita.

Мы с братом всегда называли ее бабулей. Для нас она была самой доброй и понимающей. Лучшие подарки на Рождество мы получали именно от нее. Когда мне исполнилось семь, она подарила мне первый велосипед – красный «Тексас-Рейнджер» с двумя фонарями.

С дедушкой у меня тоже были теплые отношения. Щуплый и синеглазый дед казался полной противоположностью моей отважной abuelita. Деда все называли Панчо, сокращенным именем от Франсиско. В отличие от бабушки он предпочитал умственный труд и занимался проверкой прав на недвижимость в титульной компании. Дедушка никогда не пил, не курил и вел здоровый образ жизни еще до того, как это стало модно. На ужин он ел мюсли с молоком и яблоком. Бабушка с дедушкой были настолько разными, что я ломал голову, как они вообще полюбили друг друга. Как-то раз в их дом в Ларедо вломились грабители, так дедушка закрыл все окна и двери и спрятался, а бабушка встретила их с молотком!

В Ларедо моя глубоко верующая бабушка проводила в своем доме встречи прихожан и стала доверенным лицом приходского священника-испанца. По воскресеньям после обеда он спешил отведать ее тамале – блюдо, для приготовления которого свинину и другие виды мяса заворачивали в нежнейшее тесто и томили на пару в кукурузных листьях.

Бабушка превосходно готовила, причем безо всякой поваренной книги. Когда я был маленьким, мы каждое воскресенье тратили час на поездку из Хеббронвилла в Ларедо, чтобы полакомиться вкусненьким. Мама тоже с удовольствием готовила вместе с бабушкой. У них было фирменное блюдо – cabrito en su sangre (козленок с кровью). Мама, тетя и бабушка часто переходили границу, чтобы привезти из мексиканского города Нуэво-Ларедо парное мясо козла. Они настаивали, чтобы животное забивали при них: это гарантировало, что кровь упакуют в отдельный пакет, без контакта с мясом этого животного или кровью другого козла – такой способ позволял сохранить мясо свежим. Позднее кровь вливали в ароматный соус с зеленым чили, сушеным перцем поблано, луком, чесноком, зирой и орегано. Во время приготовления кухня наполнялась умопомрачительным ароматом. Мясо несколько часов томилось на медленном огне, а затем его выкладывали на фаянсовую тарелку поверх исходящей паром горки мексиканского риса. Мы ели его с домашними кукурузными тортильями.

Устроившись на свою первую работу в Ларедо, в Департамент шерифа округа Уэбб, я с удовольствием переехал к бабушке с дедушкой. Они так обрадовались, что сделали к дому целую пристройку с отдельной спальней и ванной комнатой.

В нашем беспокойном районе, перегруженном трансграничными перевозками, я не так уж часто ловил преступников, но бабушка очень гордилась моей работой и всем об этом рассказывала. В те времена тракторы с прицепом, на которых наркоторговцы ввозили контрабанду из Мексики, регулярно создавали заторы на мостах через Рио-Гранде. На своей первой настоящей работе в органах правопорядка я выполнял весьма ограниченные обязанности, в основном охранял заключенных в местной тюрьме – от карманников до именитых наркобаронов и привыкших к вседозволенности политиков.

Хуже всех были братья Аранда. Артуро Даниэль и Хуан Хосе Аранда – первые наркоторговцы, с которыми я столкнулся на работе. Они отличались невероятной жестокостью, для них не было ничего святого – возможно, потому, что они и так собирались провести остаток дней в тюрьме. Все копы в Департаменте шерифа округа Уэбб ненавидели братьев за убийство молодого копа из Департамента полиции Ларедо. В первом часу ночи 31 июля 1976 года Пабло Альбидрес-младший принял звонок полицейского Канделарио Виеры, который осуществлял слежку за автомобилем с номерными знаками другого штата, двигавшимся к берегам Рио-Гранде – общеизвестному перевалочному пункту наркотрафика из Мексики. Находясь на задании УБН, Виера увидел, как братья Аранда грузят в багажник автомобиля мешки из грубой ткани. Впоследствии в них обнаружили более 225 килограммов марихуаны.

Следуя за братьями в машине без опознавательных знаков, Виера по радиосвязи попросил подкрепление. На перекрестке полицейская машина Альбидреса подрезала автомобиль наркодилеров и перегородила проезд, сзади дорогу заблокировал Виера.

– Полиция! Всем выйти из машины! – приказал Виера, сжимая девятимиллиметровый браунинг.

Двое в автомобиле не шевелились, и полицейские стали осторожно приближаться. Вот тогда братья Аранда принялись палить без разбору. Пули изрешетили все доступные поверхности.

Когда стрельба прекратилась и прибывшие на место полицейские арестовали братьев, оказалось, что Артуро ранили в левое плечо и руку. Виера обернулся и увидел, что Альбидрес скорчился у своей машины, прижимая руку к сердцу. Его подстрелили прямо через полицейский значок! Альбидресу было двадцать восемь лет. Он скончался по дороге в Больницу сестер милосердия, оставив вдовой молодую жену с двумя едва начавшими ходить дочками.

Еще одним человеком, которого при мне заключили в тюрьму, стал влиятельный политик Дж. К. Пепе Мартин. В Ларедо он был легендой. В свое время его отца Дж. К. Мартина-старшего, богатого землевладельца, выбрали шерифом округа Уэбб. Пепе Мартин пошел в политику по стопам отца и стал единоличным «патроном» – лидером Демократической партии, который раздавал должности в обмен на голоса и на местном уровне обладал практически безграничной властью. Он шесть раз становился мэром на четырехлетний срок и управлял городом с 1954 по 1978 год, пока не решил завязать с политикой и больше не избираться. Пепе владел многочисленными обширными ранчо, для обработки которых не стеснялся привлекать городских рабочих и технику. Через месяц после выборов Альдо Татанхело, кандидата от Реформистской партии, на пост мэра большое жюри Федерального суда обвинило Мартина в почтовом мошенничестве. Он признал свою вину и выплатил тысячу долларов штрафа в дополнение к двумстам тысячам долларов в пользу города. Ему также назначили наказание в виде тюремного заключения продолжительностью тридцать выходных дней, в течение которых он свободно разгуливал по тюрьме.

Приговор никак не повлиял на объем власти, которой Пепе Мартин обладал на юге Техаса. По пятницам в шесть вечера его привозили к тюрьме, и я сопровождал его до камеры на первом этаже, где он должен был отбывать наказание. Однако у меня был строгий приказ не запирать камеру. В течение дня Пепе покидал камеру, чтобы пообщаться с нами. Этот приятный харизматичный джентльмен в годах прекрасно разбирался во внутреннем распорядке тюрьмы, вел себя по-свойски и вообще любил поговорить о жизни. По воскресеньям в семь утра его забирал черный внедорожник. Настоящий политик – что с него взять!

В свободное от работы время я переходил на другой берег Рио-Гранде, в Нуэво-Ларедо, потому что в барах на мексиканской стороне не было возрастных ограничений и всё было гораздо дешевле, чем в Америке. В семидесятых-восьмидесятых для пересечения границы не требовался паспорт, а в Нуэво-Ларедо было относительно безопасно. Всего через десять лет большинство баров и ресторанов в городе закрылись из-за разборок наркоторговцев, то и дело вспыхивающих на улицах. Виной тому был наркокартель «Лос-Сетас», образованный дезертирами из элитных частей мексиканской армии. В девяностых члены «Лос-Сетас» стали наемниками картеля «Гольфо» и с тех пор занимались зачисткой конкурентов в войнах за территорию, секс-торговлей и похищениями. Через несколько лет группировка «Лос-Сетас» стала невероятно влиятельной и прибрала к рукам самые прибыльные маршруты перевозки наркотиков, фактически превратив Нуэво-Ларедо в зону боевых действий. К середине девяностых «Лос-Сетас» обложила поборами большинство мексиканских предпринимателей, многих вынудив закрыться. После серии жестоких убийств мексиканские предприниматели перебрались через границу – в Ларедо и Сан-Антонио.

Однако в то время, когда я еще работал в Департаменте шерифа, молодняк ходил на мексиканскую сторону за пивом и фахитас[16], и я вместе со всеми оттягивался в мексиканских барах и ночных клубах. В клубе «Логово льва» – специально для мажоров из южного Техаса – золотистые соломинки для коктейлей венчала голова льва. Неподалеку бар «Кадиллак» предлагал живую музыку и более приличное меню. Хозяева переехали в Нуэво-Ларедо из Нового Орлеана в 1920-е, вскоре после объявления сухого закона. Завсегдатаи, богатые наркоторговцы и политики Ларедо, устроили нашумевший тотализатор – принимали ставки на Суперкубок. Ставки начинались от тысячи долларов, и даже по этой цене от желающих не было отбоя. Мне это место было не по карману, так что бо́льшую часть времени мы с товарищами околачивались в «Бойз-Таун», квартале красных фонарей, в барах и борделях которого продавали самое дешевое пиво.

Много лет спустя, когда к моей голове приставили дуло револьвера, именно хорошее знание квартала красных фонарей спасло мне жизнь.

В Департаменте шерифа я подружился с Пончо Мендьолой. Он был старше и пришел в полицию из Департамента общественной безопасности штата Техас. Как и я, он преподавал в Колледже Ларедо, заведовал кафедрой правоохранительной деятельности. Мы часто собирались на барбекю под пиво. Как бы жители Ларедо ни жаловались, что у них мало денег, но пиво в холодильнике и фахитас для гриля у них почему-то не переводились. На приграничной территории сплоченность ощущалась особенно сильно, и пиво с мясом выступали чем-то вроде валюты. Каждый раз, когда я ставил вмятины на своей полицейской машине, Пончо помогал мне всё выправить так, что начальство даже не прознавало. Для этого мы отправлялись в старый гараж, где часто собирались местные полицейские. Нандо, владелец, чинил полицейские и правительственные автомобили за пиво со стейком, который жарили здесь же, зачастую прямо во время ремонта. Постоянным клиентам Нандо оказывал еще одну услугу: подороже оценивал повреждения для страховой компании и возвращал часть полученной выплаты клиенту. Сейчас эта мастерская уже не работает. Закрылась после смерти Нандо.

Какое-то время я думал, что хорошо устроился в Ларедо. У меня было свое жилье, за которое не надо платить. Я приходил и уходил в любое время дня и ночи, а бабушка заботилась обо мне и готовила мои любимые блюда. Она также следила за моим моральным обликом: когда я порвал с девушкой, abuelita здорово вправила мне мозги. Сейчас я понимаю, что нельзя так обращаться с женщиной, но я рос среди ковбоев Южного Техаса, которые считали себя настоящими мачо и не задумывались о таких вещах.

Конечно, бабушка не могла уберечь меня от всех проблем в личной жизни. А если бы ей это удалось, я бы никогда не оказался в УБН.

На самом деле я пошел в УБН из-за женщины. В 1982 году, когда я жил в Ларедо и моя девушка сказала, что беременна, я собирался поступить правильно и жениться на ней. Но за день до свадьбы она позвонила и сказала, что у нее начались месячные. Я собрал вещи и сбежал из города!

На рассвете я запрыгнул в свой «шевроле» и сорвался с места как беглый преступник. Я так боялся реакции братьев невесты, что позвонил ей, только когда от города меня отделяло не меньше четырех часов езды.

– Ты что, меня бросаешь? – удивилась она.

– Уже бросил, – поправил я.

Она мной манипулировала! Даже водила меня в клинику, где медсестра подтвердила, что она беременна.

С тех пор как я бросил невесту практически у алтаря, в Ларедо, где у ее семьи были большие связи, я стал персоной нон грата. Друг моей бывшей невесты, который занимал руководящий пост в Колледже Ларедо, где я по-прежнему преподавал уголовное право, настоятельно рекомендовал мне уволиться и уехать из города, потому что я больше не мог считаться образцовым примером для своих студентов и местного сообщества.

Я принял это к сведению и стал искать, куда податься.

Через несколько месяцев я подал заявление в УБН.

СТИВ

К началу нового десятилетия я понял, что сыт по горло службой в полиции провинциального городка и с трудом обеспечиваю двух маленьких сыновей, пока мой брак трещит по швам.

В ноябре 1981 года, всего через несколько месяцев после рождения второго сына, Зака, и неизбежного развода, я стал специальным агентом в Западной Норфолкской железнодорожной компании и перебрался в Норфолк – более пяти часов езды от родного дома в Принстоне.

На новой работе я получал в два раза больше, чем на должности полицейского в Блуфилде. И это было единственное, что меня держало в железнодорожной компании, потому что уже через несколько месяцев я взвыл от тоски.

Сколько себя помню, я мечтал о настоящей полицейской службе, о внедрении в банды, поимке наркодилеров и других преступников. Теперь же я чувствовал себя бутафорским охранником, сидящим на пропускном пункте порта, через который идут многомиллионные угольные поставки. Я ценил свою службу, но она меня совершенно не вдохновляла.

Дополнительно мою жизнь омрачал тот факт, что в Блуфилде осталась женщина моей мечты – медсестра, которая любила мотоциклы и маслкары[17] и с которой я теперь физически не успевал видеться.

Я встретил Конни прямо перед тем, как устроиться на службу в Норфолке. Нас познакомил общий друг. Во время одной из последних моих ночных смен в Департаменте полиции Блуфилда Конни прибыла на вокзал вместе с группой других женщин. Я был на перекличке в пункте полиции, когда дежурный бросил лейтенанту: «Мёрфи, на погрузке ждет целый вагон красоток».

Не помню остальные подколки, которыми проводили меня сослуживцы, но в зоне погрузки я понял, чему они завидовали. Я поймал свое отражение в стеклянной двери и к голубому «Шевроле Эс-Эс» подошел с самым мужественным видом, на который был способен. За рулем сидела невероятно красивая женщина. Это была Конни, дипломированная медсестра с чудесным загаром и длинными волосами. Как и я, она недавно развелась и работала в ночную смену – в травмпункте отделения скорой помощи в больнице городка Миртл-Бич. Свободное время Конни проводила на пляже, где и загорела как шоколадка.

Мы начали встречаться, и я узнал, что она отлично разбирается в автомобилях и мотоциклах. То, что у нее тоже был мотоцикл, делало ее более привлекательной в моих глазах. Я любил приключения и острые ощущения, так что просто не мог не влюбиться в женщину на мотоцикле.

Интересом к машинам и мотоциклам Конни заразилась от двух старших братьев и отца-механика. Конни всегда водила чудесные спортивные автомобили, такие как «Шевроле Эс-Эс» и «Шевроле Айрок», которые, пожалуй, можно отнести к маслкарам. И умела обращаться с гаечным ключом, что вдохновляло и притягивало! Как-то я вернулся домой, а она устанавливала в изящный «Камаро Зет-28» новые колонки. А ведь для этого нужно было снять приборную панель – сам бы я на такое никогда не решился!

Конни любила свою работу, поэтому без труда распознала ту же страсть во мне. Я почти сразу выложил, что мечтаю о настоящей полицейской службе, создании сети информаторов и внедрении в банды с целью поимки преступников, особенно наркодилеров. Собственно, о месте специального агента УБН я начал мечтать раньше, чем узнал, что такая должность существует.

Еще до этого я читал статьи и книги о полицейских, которые внедрялись в преступные группы и организации. Мне это казалось трудной и определенно интересной задачей.

Опасность и разруха, которые приносили с собой наркотики, не давали мне спокойно спать. Я видел, как круто они меняли жизнь и личность зависимых людей, оставляя отчаяние и страдания взамен блестящих перспектив. Беда затрагивала и семьи, и друзей, и всех, кто был рядом.

США давно страдали от незаконного ввоза наркотиков, но до 1970 года федеральные власти не принимали решительных мер по созданию службы, единственной целью которой было уничтожение угрозы в лице наркоторговцев.

Для США незаконный оборот наркотиков – беда не новая. В 1930-х в страну начали ввозить героин с юга Франции. Сырьем для него служили опиумные маки, которые выращивали в Турции и на Дальнем Востоке и привозили в порт Марселя, один из самых загруженных портов Средиземноморья. Наркотики производили в подпольных лабораториях города, а затем корсиканские гангстеры и сицилийская мафия переправляли их в США по схеме «французский связной». По современным меркам тогдашние поставки героина из Марселя в Нью-Йорк можно назвать скромными. Первую крупную партию героина полицейские Нью-Йорка изъяли 5 февраля 1947 года у корсиканского моряка, вес ее составлял три килограмма.

Много лет спустя, когда наркотики заполонили страну и возросло число наркозависимых и преступлений на этой почве, конгрессмен-республиканец из Коннектикута забил тревогу. В апреле 1971 года член палаты представителей США Роберт Стил начал расследование по отчетам о росте числа наркозависимых среди военнослужащих, вернувшихся из Вьетнама. По данным отчетов, десять – пятнадцать процентов американских солдат пристрастились к героину.

Такие известия в сочетании с широким распространением марихуаны в контркультуре хиппи всколыхнули органы правопорядка, которые понимали, что это лишь первые ласточки грядущего повального увлечения наркотиками. Страна потонула в наркомании, когда американские и южноамериканские наркодилеры последовали примеру корсиканских и сицилийских собратьев и решили удовлетворить растущий спрос на марихуану, кокаин и героин.

В те непростые времена президент Ричард Никсон объявил «всеобщую глобальную войну наркомафии» и положил начало созданию федерального органа, занятого исключительно вопросами соблюдения законодательства о борьбе с наркотиками. До этого момента федеральные власти полагались на множество разрозненных ведомств, у которых просто не было ресурсов для разворачивания объявленной Никсоном войны.

«В настоящее время федеральным властям нелегко вести войну с наркомафией, поскольку они не могут полноценно объединить усилия перед лицом изобретательного, вездесущего и неуловимого врага, – сказал тогда Никсон. – Разумеется, безжалостные подпольные сети, поставляющие наркотики из разных стран мира, не страдают от бюрократических препон, которые осложняют нашу работу».

Для борьбы с наркомафией Никсон постановил создать централизованное управление. Так, по указу президента, 1 июля 1973 года появилось Управление по борьбе с наркотиками – федеральный орган, основной задачей которого являлось предотвращение употребления и контрабанды наркотиков. На самом деле этой инициативой Никсон хотел отвлечь внимание СМИ от скандала, который в конечном итоге привел к завершению его президентской карьеры; тем не менее создание мощного федерального объединения правоохранительных органов по борьбе с наркотиками было действительно удачной идеей.

Когда я не был занят на работе, я скучал по Конни. После моего переезда в Норфолк мы поддерживали отношения на расстоянии и виделись не чаще раза в месяц. В конце концов Конни устроилась медсестрой в больницу близлежащего города Вирджиния-Бич, и мы стали жить вместе. Впоследствии она еще не раз жертвовала ради меня своей карьерой.

Примерно через два года работы в железнодорожной полиции я подал заявление на перевод обратно в полицию Блуфилда. Мы с Конни хотели жить поближе к родным. Но счастье мое было неполным даже после того, как Конни устроилась медсестрой в расположенную неподалеку Принстонскую больницу. Я очень уважал полицейских, с которыми работал на железной дороге, ведь это были одаренные следователи, однако по-прежнему считал свою работу бесперспективной.

Впервые я услышал об УБН в закусочной Блуфилда, после ночной смены, за бездонной чашкой черного кофе. Я поедал яичницу-болтунью с кетчупом, а мой приятель-полицейский железнодорожной компании Пит Рейми рассказал о внедрении в банды для поимки наркодилеров. Пит был крупным высоким парнем, приятным в общении. Сначала он работал патрульным в штате Вирджиния, затем по всей Вирджинии охотился на наркодилеров в составе рабочей группы УБН в городе Роанок. В полиции железнодорожной компании я взял Пита под крыло, и по окончании ночных смен мы с ним ходили перекусить в «Харди», где я засыпáл его вопросами о работе в УБН. Наверное, я замучил его одними и теми же вопросами, но он всегда охотно делился информацией.

Пит как никто другой знал, как мне надоела работа на железной дороге, и поэтому подбивал меня подать заявление в УБН. Сначала я думал, что у меня ничего не выйдет. Я уже подавал заявления на две другие вакансии в органах правопорядка, но так долго ждал ответа, что давно оставил надежду. Ожидание приводило меня в уныние. Но Пит был настойчив, он горячо советовал мне получить диплом бакалавра, без которого не попасть в УБН.

Весной 1984 года дела мои пошли в гору. Мы с Конни поженились в кругу родных и близких. Сразу после торжества мы отправились в Майами, а оттуда – в круиз по Карибам, в наше свадебное путешествие. Я впервые летел на самолете, у которого было больше одного двигателя.

По возвращении в Блуфилд я начал вникать в свои новые обязанности проверяющего железнодорожных грузов, и тут со мной произошел роковой случай, который помог мне сделать решающий выбор. Так я променял безопасность на риск, острые ощущения и неизвестность.

Одним субботним вечером, когда я обходил территорию Западной Норфолкской железнодорожной компании в центре Блуфилда – проверял здания и транспорт на предмет взлома, до меня долетели звуки стрельбы и едва различимые крики. Подобравшись поближе, я увидел копа, спрятавшегося за полицейской машиной. Он целился из пистолета в окна второго этажа здания, откуда раздавались оглушительные выстрелы. По звуку я определил, что это пули калибра «.44 Магнум». Пули рикошетили от полицейской машины, проходя буквально в паре сантиметров от молодого копа. Еще я наконец понял, кто кричал: на тротуаре в луже темной крови лежал мужчина.

Я подбежал к полицейскому и спросил, вызвал ли он подкрепление, но парень служил в полиции совсем недавно и, оказавшись в сложной ситуации, попросту растерялся. Я велел ему вызвать по радиосвязи подмогу, поспешил к раненому и затащил его под утопленную арку дверного проема, куда не долетали пули, после чего тоже включился в перестрелку.

С прибытием подкрепления молодому полицейскому удалось убедить стрелявшего сдаться. Я помог детективам на месте преступления, записав показания свидетелей. Выяснилось, что стрелявший вернулся домой, где застал жену с любовником. Он разозлился, выхватил оружие и прострелил улепетывающему со второго этажа любовнику ягодицу.

В половине седьмого утра я вернулся в управление железнодорожной полиции, уверенный, что поступил правильно, когда помог коллеге-полицейскому в смертельно опасной ситуации. Я так гордился этим, что сообщил о происшествии начальнику отделения.

– Какое отношение перестрелка имеет к железнодорожной компании?! – разозлился он, пока я объяснял, что не мог бросить коллегу в беде. Это было неписаное правило: патрульные всегда помогали друг другу, особенно в случае смертельной опасности. Служащие органов правопорядка связаны тесными узами братства, в котором не принято бросать своих.

Начальник отделения оказался бюрократом: он никогда не работал на улице. Он был в ярости и даже слушать меня не стал, притащил в участок и потребовал сдать оружие – короткоствольный револьвер «Смит-энд-Вессон» пятнадцатой модели под патрон «.38/.357». Прежде чем передать ему револьвер, я вынул из цилиндра пули, тем самым выполнив базовое требование техники безопасности при обращении с огнестрельным оружием.

Начальник побагровел. Он кричал, что я не имел права извлекать пули из барабана, потому что теперь он не сможет определить, сколько выстрелов я сделал. Я возразил: не думал же он, что я не перезарядил револьвер после перестрелки! Я достал из кармана пустые гильзы и отдал ему, чтобы он посчитал количество выстрелов.

Начальник отчитывал меня целых пятнадцать минут, но я стоял на своем. Попади я в подобную ситуацию еще раз, поступил бы точно так же и никогда бы не бросил коллегу в опасности. Любой полицейский железнодорожной компании Блуфилда – да и любого другого городка – на моем месте поступил бы так же.

Тогда начальник пригрозил мне увольнением.

Но я уже и сам понимал, что пора увольняться. Позднее меня допрашивали сотрудники Департамента полиции Блуфилда и руководство полицейского управления Западной Норфолкской железнодорожной компании: их интересовала моя роль в перестрелке. Мне повезло: до работы в железнодорожной компании эти полицейские были патрульными, так что прекрасно меня понимали. Департамент полиции Блуфилда выразил мне благодарность за проявленную храбрость и помощь коллеге в беде.

Конечно, начальник управления железнодорожной полиции своего мнения не изменил.

После этой перестрелки я в очередной раз понял, что больше не хочу работать в полиции провинциального городка. Я решил закончить обучение, прерванное в связи с моей первой женитьбой и рождением сыновей. В мае 1985 года я наконец получил диплом бакалавра и сразу подал заявление на должность специального агента в Управлении по борьбе с наркотиками.

Как долго я ждал ответа! И это я еще не знал, что ждать придется целых два года!

Я ныл и жаловался. И бесчисленное количество раз звонил в штаб-квартиру УБН. А еще встречался с Питом. Он терпеливо выслушивал меня и продолжал поддерживать в стремлении к мечте.

Как-то я узнал, что мой бывший сокурсник, Дэйв Уильямс, работает агентом УБН в Майами. В 1975 году мы с ним сдавали тот самый первый экзамен в полицию. Только я потом пошел в полицию, а Дэйв устроился в Департамент шерифа. Через несколько лет он перевелся в Чарлстон, штат Южная Каролина, где получил множество наград за свою работу. Я позвонил Дэйву в Майами и обратился за советом. Дэйв отнесся ко мне по-дружески и поддержал, однако ускорить рассмотрение моего заявления он не мог.

Я сильно переживал. Не дождавшись ответа на заявление через восемнадцать месяцев, я поехал в отделение УБН в Вашингтоне, округ Колумбия, чтобы лично поговорить с их кадровиком.

Специальный агент Чарли Уэст, который встретил меня в вестибюле, выглядел слегка удивленным.

– Вам назначено? – спросил он.

Я выпалил, что мечтаю работать в УБН и приехал в надежде застать его на месте, потому что до сих пор не получил ответа от ведомства. Чарли был потрясен. Он, наверное, решил, что я ненормальный: от Блуфилда до Вашингтона больше пяти часов езды, а я приехал, даже не будучи уверен, что застану его.

К чести Чарли, он проверил статус моего заявления и сказал, что оно всё еще на рассмотрении. Чарли пообещал подумать, как можно ускорить процесс.

Спустя несколько недель он позвонил мне и пригласил в Вашингтон на собеседование. По-моему, Пит обрадовался даже больше меня. Собеседование прошло успешно, и Чарли начал первую проверку моих данных, без которой невозможно поступить в элитные федеральные подразделения.

Однако через несколько месяцев из УБН пришло письмо с ужасными новостями: мое заявление отклонили по медицинским причинам.

Несколько лет назад я лечился от язвы желудка. И хотя с тех пор болезнь меня больше не беспокоила, этого факта было достаточно для отказа. Я был просто раздавлен, но меня снова спас Пит. А еще я вспомнил историю своего отца, которому пришлось схитрить на проверке зрения, чтобы поступить на службу в армию. У меня даже пробежала мыслишка тоже как-то обмануть медкомиссию, но, к счастью, это не потребовалось.

Пит рассказал, что в УБН существует порядок, который позволяет оспорить заключение медкомиссии. Я поговорил с врачом, работавшим в штаб-квартире УБН, и прошел обследование у двух других докторов, после чего направил результаты в управление и попросил повторно рассмотреть мое заявление.

В мае 1987 года я снова перевелся из Блуфилда в Норфолк, по-прежнему работая на железнодорожную компанию. Всего через пару недель, в начале июня 1987 года, мне наконец позвонили из отдела кадров УБН, поздравили с принятием на курс подготовки специальных агентов и спросили, не могу ли я подъехать в отделение УБН в Чарлстоне, штат Западная Вирджиния. Через неделю мне надлежало быть в Центре подготовки УБН на базе американских морпехов в Куантико, штат Вирджиния. Не раздумывая ни секунды, я сразу согласился приехать в Чарлстон. Я позвонил Конни, уволился из железнодорожной компании, упаковал вещи на съемной квартире в Норфолке и поехал обратно в Блуфилд. У меня очень удачно оставались три недели неиспользованного отпуска, так что мне не пришлось отрабатывать перед увольнением.

Я был настолько уверен, что меня примут в УБН, что не стал продлевать договор аренды квартиры.

ХАВЬЕР

Я проходил обучение для службы в УБН в Федеральном центре подготовки сотрудников правоохранительных органов (Federal Law Enforcement Training Centers, FLETC), в кампусе на территории площадью 650 гектаров на юго-востоке штата Джорджия – в г. Глинко, расположенном между городами Саванна и Джексонвилл, штат Флорида. Весной 1984 года в США началось повальное увлечение крэком, и вскоре наркотики заполонили страну.

Эта проблема не давала мне покоя, пока я проходил интенсив по восемнадцатинедельной программе подготовки агентов элитного подразделения по борьбе с наркотиками.

Недели в центре подготовки УБН, пожалуй, можно назвать самыми тяжелыми – намного тяжелее, чем обучение в Департаменте шерифа округа Уэбб в Ларедо. Инструкторами в центре FLETC работали отставные агенты ФБР и УБН. Они не давали курсантам права на ошибку и после провала двух тестов просто вышвыривали вон.

Курсантов заселяли по четыре человека в квартиру. Наша четверка сдружилась быстро, мы даже приглядывали друг за другом, вместе готовились к занятиям по вечерам. Это очень помогало после изматывающих тренировок и практических занятий, на которых профессиональные актеры разыгрывали учебные ситуации, чтобы обучить нас базовым навыкам слежки. Мы довольно быстро перешли от простых случаев к сложным. Занятия никогда не повторялись, и каждый курсант успел примерить на себя роль ведущего агента, чтобы подготовиться к работе в реальных условиях. Напряжение было невероятным: из-за ошибки инструктор мог в любой момент отправить курсанта домой.

У парня из нашей четверки – юриста из богатой нью-йоркской семьи – не заладились отношения с одним из инструкторов. Агент невзлюбил его с самого начала и всячески осложнял ему жизнь. Мы уговаривали нового приятеля не бросать учебу, и в конечном итоге он успешно окончил курсы. Однако, проработав несколько месяцев в отделении УБН в Нью-Йорке, он понял, что эта служба не для него.

За время обучения я ни разу не покидал базу. Я был в постоянном напряжении из-за бесконечных тестов и практических занятий, которые продолжались до десяти часов вечера, а ведь еще надо было готовиться к следующему дню! Впервые в жизни я усомнился, что мне это по силам. Немудрено: из сорока пяти поступивших курсантов обучение успешно закончили только тридцать. Многих исключили; кто-то ушел сам, не выдержав нагрузки. Я из кожи вон лез и старался сохранять позитивный настрой, потому что инструктора следили даже за настроением.

По воскресеньям я звонил отцу в Хеббронвилл и рассказывал, как прошла неделя. Обсуждая учебу и жизнь на ранчо, я успокаивался и заряжался энергией, которой хватало еще на неделю изматывающих тестов и тренировок.

А вот что мне понравилось – так это столовая, общая для курсантов из разных федеральных ведомств. Я в жизни столько еды не видел: столы были заставлены салатами, подносами с исходящей паром картошкой-пюре, овощами, жареной курицей и говядиной. Но даже при таком обильном питании к концу обучения я ухитрился похудеть с девяноста до восьмидесяти одного килограмма.

На последней неделе обучения я уже знал, что получу значок. Координатор группы сказал, что у меня хорошие результаты и я вошел в треть лучших курсантов в своей группе.

На церемонию по случаю окончания курса никто из родных не пришел. Многих поздравляли родители и жены, а я был один, потому что семье было не так-то просто добраться в Глинко из Техаса. И всё же, когда мне выдали документы и оружие, я был на седьмом небе от счастья и дождаться не мог, когда смогу кому-то похвастаться.

Я достал свой новенький блестящий значок агента УБН в маленьком аэропорту Брансуика, штат Джорджия, во время регистрации на рейс до Техаса. Видимо, я был не первым, кому пришла в голову подобная идея, и за годы работы сотрудники аэропорта повидали немало свежеиспеченных агентов УБН и ФБР, желающих покрасоваться перед отлетом домой.

Меня постигло жестокое разочарование: на мой новый чудесный значок никто и внимания не обратил!

СТИВ

Я уладил бюрократические формальности в Чарлстоне и в Куантико направился уже в костюме и галстуке. Точнее, почти пятьсот километров до Центра подготовки УБН костюм проехал в чехле для одежды, потому что костюмы и галстуки я ненавижу всеми фибрами души. Пиджак сковывает движения, галстук душит, а накрахмаленная рубашка по ощущениям напоминает картон.

Однако справочник предписывал свежеиспеченным стажерам-агентам, обучающимся по базовой программе, а значит, и мне, явиться в центр в деловой одежде, так что на последнем съезде с трассы, когда до Куантико оставалось несколько километров, я остановился у «Макдоналдса» и переоделся в костюм. Когда я прибыл в Корпус морской пехоты США, в котором мне предстояло провести следующие тринадцать месяцев, я заметил нескольких стажеров в джинсах и шортах. Их отправили обратно – переодеваться.

Осваивая вожделенную специальность, я был готов соблюдать решительно все правила, хотя мне очень не хватало Конни, да и с одним из кураторов, к которому меня прикрепили, я не ладил. Через две недели позвонила Конни со срочными новостями: у моего отца инфаркт и прогноз не очень хороший. Врачи настоятельно рекомендовали родственникам на всякий случай приехать и проститься с ним. В течение первых пяти недель обучения стажерам запрещено покидать центр даже по выходным. Если всё же возникла такая необходимость, нужно получить разрешение у кураторов и преподавателей. В тот пятничный вечер в центре находился только один куратор – как раз тот, с которым я старался лишний раз не пересекаться из-за его язвительной манеры общения. Когда я обратился к нему с просьбой, он ожидаемо отказал со словами: «Ты желторотик, который не может решить свои проблемы, от меня-то ты что хочешь?»

Я был ошарашен: я-то считал, что поступил в самое элитное подразделение на свете, братство, в котором царили строгие, но доброжелательные порядки, и сотрудники прикрывали друг другу спину.

Куратора не пронял даже честный рассказ о состоянии отца, но в конце концов мне удалось уговорить его, и я получил увольнительную для поездки в Принстон. На следующий день, когда я уже собирался в больницу, мне позвонил мой постоянный куратор и спросил, как дела у отца и может ли он чем-нибудь помочь. Позже я узнал, что такое поведение куда более типично для боевого братства УБН, частью которого я мечтал стать. В тот раз отец выжил и умер только через несколько лет, от второго сердечного приступа.

Во время обучения мы изучали свод федеральных законов США, регулирующих деятельность в сфере оборота наркотиков, нормативные акты о противодействии отмыванию денежных средств, писали отчеты, учились определять наркотические вещества, проводить освидетельствование и работать с информаторами. Также большое внимание уделялось курсам по огнестрельному оружию и физической подготовке. Мы осваивали навыки обращения с оружием, прицельной стрельбы и стрельбы по нескольким целям. Мы учились защищать себя подручными средствами под обстрелом и с неисправным оружием.

После без малого двенадцати лет службы в полиции я стал метким стрелком. Я завоевал награды на нескольких первенствах штата и страны, так что в центре подготовки инструкторы поручали моим заботам других стажеров, которым нужно было подтянуть стандарты огневой подготовки до уровня УБН.

По средам, сразу после ужина, в центре устраивали просветительские вечера для агентов, на которые стажеры должны были надевать деловые костюмы. В такие вечера в актовом зале обязательно выступал какой-нибудь приглашенный гость. Если бы не стейки с вином, мне было бы куда тяжелее смириться с деловым стилем одежды. Единственный минус: столовая располагалась прямо над комнатой чистки оружия, и все запахи еды перебивал тошнотворно-сладкий запах растворителя «Хопп».

Перед выпуском всех стажеров приглашали на торжественное мероприятие, на котором происходило распределение. Нас собирали в аудитории, по одному вызывали перед строем и спрашивали, где бы хотел служить каждый и куда, по его мнению, его направят по распределению, а затем один из инструкторов передавал запечатанный конверт. Конверт стажер открывал тут же, перед строем. Это было еще одно мероприятие, на которое не допускали без ненавистного костюма.

Перед началом обучения каждый стажер составлял список из пяти отделений в любой части страны, в которые хотел попасть. В своем списке я указал Норфолк, штат Вирджиния; Уилмингтон, штат Северная Каролина; Чарлстон, штат Южная Каролина; Джексонвилл, штат Флорида; Майами, штат Флорида. Также стажеры обязательно подписывают согласие на переезд, в котором подтверждают, что для несения службы готовы по распределению УБН переехать в любой город США.