Вступительная статья

Книга Ю. Торвальда „Следы в пыли. Развитие судебной химии и биологии\" адресована читателям, интересующимся историей развития криминалистики (конец XIX — 60-е гг. XX в. Основное внимание в работе уделяется использованию в криминалистике достижений физики, химии, биологии и других наук. На конкретных примерах из судебной практики показывается кропотливый труд экспертов-криминалистов, их помощь следственным работникам в раскрытии опасных преступлений. При этом не скрываются ошибки и промахи следователей, обусловленные, с одной стороны, недооценкой и незнанием возможностей судебной экспертизы, а с другой — переоценкой отдельных методов исследования.

В криминалистике давно изучаются следы, отображающие анатомические и физиологические свойства человека и животных, устройство различных механизмов. Эти исследования делают возможным розыск и отождествление любого объекта, который „выразил себя\" в следах. Например, по следам, отображающим форму папиллярных узоров на ладони и пальцах, устанавливают личность человека, по следам обуви, форме или размеру ее — рост человека, вес, походку и т. д. Еще больше информации можно получить, когда на месте происшествия удается зафиксировать целую группу следов. По ним можно определить образ действий преступника.

Вместе с тем случаи, описываемые Ю. Торвальдом, свидетельствуют о невысоком уровне теоретических концепций в области криминалистической идентификации. В равной мере это относится и к исследователям-криминалистам. Если внимательно проследить за ходом отдельных исследований, проанализировать даваемые экспертами заключения (выводы), то с очевидностью выступает эмпирический подход к решению идентификационных задач в отношении объектов экспертизы, демонстрируется ограниченность теоретических представлений в области судебной идентификации. Замечу, что следователи, судьи, адвокаты, представленные в этой книге, также слабо разбираются в теории и методике идентификации. Такой уровень характерен не только для исследователей западноевропейских государств, но и для криминалистов США, Канады, Австралии и других капиталистических стран.

В сравнении с ними научно-практическая деятельность как русских, так и позднее советских криминалистов и судебных экспертов отличается наличием обоснованных теоретических положений, на базе которых осуществляется идентификация разного рода объектов судебной экспертизы. Эти положения были созданы и развиты, в частности, в трудах советского криминалиста С. М. Потапова — общепризнанного родоначальника теории идентификации, создавшего еще в 40-х годах целостную концепцию на основе марксистско-ленинской теории познания.

Термин „идентификация\" означает выделение единичного объекта из множества ему однородных, аналогичных; проводится она на основе достоверно установленной системы идентификационных признаков каждого индивидуально-конкретного объекта. В соответствии с положениями теории идентификации эксперты анализируют и оценивают устойчивость признаков, используя весь арсенал научно-технических средств, математические методы, а в ряде случаев и ЭВМ.Развиваемая в советской криминалистике теория идентификации широко и успешно используется в судебной медицине и судебной биологии.

Исходя из основ марксистско-ленинской теории познания и применяя современные достижения естественных и технических наук, советские криминалисты успешно разрабатывают общетеоретические положения (принципы, теории, учения) и в равной мере методы разного рода экспертиз; много внимания они по-прежнему уделяют развитию учения о судебной идентификации, которая рассматривается и как цель деятельности — достижение отождествления либо различия сравниваемых объектов — и как процесс познания, слагающийся из принципов, стадий, учений об объектах, их свойствах и признаках, оценки результатов исследования и формулирования выводов. Советскими криминалистами научно доказана и на практике подтверждена индивидуальность многих объектов судебной экспертизы.

Теории судебной идентификации посвятили в последние годы свои монографические исследования А. И. Винберг, В. Я. Колдин, В. С. Митричев, М. Я. Сегай, М. В. Салтевский, И. Д. Кучеров и многие другие ученые-криминалисты. Благодаря их трудам успешно проводится идентификация многих материалов, веществ и изделий из них, рассматриваемых в следственно-судебной практике в качестве вещественных доказательств по уголовным делам.

В экспертной практике в результате применения комплекса физических, химических, биологических, математических и иных методов исследования изучается целостная система идентификационных признаков (подчеркну: система, а не конгломерат), которые оцениваются в связи с объективно присутствующими различиями и с учетом индивидуальных обстоятельств уголовного дела. Только система идентификационных признаков принимается в качестве основания для выводов о тождестве исследуемого объекта: комплекта одежды, лакокрасочного покрытия автомобиля, изделия из металла и т. п.

В последние десятилетия советская криминалистика пополнилась новыми высокочувствительными инструментальными средствами исследования, благодаря которым стало доступным изучение микроследов и микровеществ (именуемых в литературе микровещественными доказательствами). Теперь наряду с признаками внешнего строения на микроуровне эксперты-криминал исты анализируют внутреннюю структуру материалов, молекулярный и элементный состав, многие физико-технические свойства поступающих на экспертизу веществ. Образовалась целая группа криминалистических экспертиз: исследований лакокрасочных покрытий и лакокрасочных материалов, горюче-смазочных материалов и нефтепродуктов, волокнистых материалов и изделий из них, наркотических веществ и фармпрепаратов, металлических частиц, изделий из фарфора и стекла и их следов, табачных изделий, следов и частей полимерных материалов и, наконец, частиц почвенно-растительного происхождения. Для успешного изучения таких объектов созданы комплексные методики, включающие различные виды спектрального, хроматографического, масс-спектрометрического, рентгенографического анализов, электронную микроскопию, электронный парамагнитный резонанс, множество иных физико-химических и физико-технических методов и средств. В этих же целях применяются и ЭВМ. Наряду с разработкой методик исследования криминалисты продолжают развитие теоретических и методических основ криминалистических экспертиз, в том числе материалов, веществ и изделий из них в микроколичествах.

Методологический подход советских и буржуазных ученых в области криминалистики существенно различается. Судебные эксперты США, Канады, Австралии и других капиталистических государств часто руководствуются если не интуитивными, то сугубо эмпирическими взглядами. Прагматизм присущ даже широко известным буржуазным криминалистам и экспертам, предложившим немало технических новшеств для использования в расследовании уголовных дел (в книге описаны многочисленные научно-технические рекомендации, и поэтому нет надобности их перечислять).

Хочется особо отметить, что эмпиризм, граничащий с субъективными характеристиками, и послужил базисом для слабообоснованных выводов по итогам идентификационных исследований по отдельным уголовным делам, описанным в книге. Выявленные судебными экспертами признаки изучаемых ими объектов не давали достаточного основания для выводов о тождестве, тем более что в ряде случаев эксперты не использовали всего комплекса научно-технических методов.

При этом не спасают от критики их подчас осторожные, но неопределенные выводы „об одинаковости\", „совпадении\" сравниваемых объектов, отсутствии различий и т. п. Такие неопределенные выводы не только не точны ввиду ограниченности используемых методов и выявленных признаков, но они логически не состоятельны и позволяют следователям, судьям широко интерпретировать выводы экспертов и оценивать их как суждение о доказанном тождестве. Тождество — есть тот же самый объект, и такое суждение всегда относится к индивидуально-конкретному материалу, изделию, человеку, растению, животному, событию, факту. Каждый из них отличается и выделяется из ряда ему подобных. Он единичен, неповторим; разные объекты могут быть „одинаковыми\" по некоторым, в том числе случайным, признакам. Индивидуальность определяется системой закономерно присущих объектам идентификационных свойств и признаков.

Несмотря на указанные недостатки, книга вместе с тем наглядно свидетельствует об огромной роли науки и техники при раскрытии преступлений. Автором показан кропотливый, длительный, подчас рутинный и неблагодарный труд криминалистов по обнаружению, фиксации и исследованию вещественных доказательств в объеме микроколичеств и в форме микроследов.

Очевидно, что многие научно-технические рекомендации не являются новыми для советских криминалистов и экспертов. Отдельные из них требуют обсуждения и тщательной проверки, прежде чем определить целесообразность их применения в нашей практике.

Доктор юридических наук А. Р. Шляхов

1

В декабре 1887 года перед небольшим кругом читателей лондонского рождественского издания впервые предстали Шерлок Холмс, наверняка самый знаменитый образ детектива, созданный когда-либо вымыслом писателя, и доктор Уотсон — верный сподвижник и летописец дел, мыслей и методов Холмса. Шерлок Холмс увидел свет в том же году, в котором в Париже Альфонсу Бертильону — основателю научной криминалистики удалось преодолеть основные трудности на пути к успеху, и это на первый взгляд может показаться случайностью.

Артур Конан Дойл, двадцатисемилетний врач из Саутси, использовал время напрасного ожидания пациентов для создания различных рассказов и в конце концов придумал своего героя — Шерлока Холмса. Не зная ничего о Бертильоне, Дойл не мог похвастаться и своими связями со Скотланд-Ярдом. И Шерлок Холмс не был сотрудником Скотланд-Ярда. По воле своего создателя он был частным „сыщиком\", открыто подчеркивавшим свое неуважение к криминалистам из полиции. И все-таки вклад Бертильона в развитие криминалистики и литературная карьера Шерлока Холмса имеют одну и ту же причину.

В те времена утвердилась вера в разрешимость всех проблем жизни с помощью точного мышления, точных научных выводов и естественнонаучных познаний. Эту веру Бертильон впитал в себя в доме родителей, который часто посещали ученые-естествоиспытатели, т. е. задолго до того, как в 1889 году он занял пост писаря полицейской префектуры Парижа и внес в том же году свои первые предложения по усовершенствованию идентификации уголовных преступников с помощью антропометрических измерений. Такой же верой в науку проникся Артур Конан Дойл, изучая в Эдинбурге с 1876 года медицину. Подобно Бертильону, ставшему инициатором антропометрической идентификации, герой Артура Конан Дойла сыграл роль литературного глашатая совсем нового раздела криминалистики, который, как и система Бертильона, дактилоскопия, судебная медицина, токсикология, баллистика и серология, оказался одним из основных и бесценных для всей криминалистической работы. Шерлок Холмс стал предвестником криминалистической науки о следах, обосновавшейся вне рамок перечисленных специальных разделов и получившей гораздо большее распространение. В нее вошли такие понятия, как криминалистическая химия, биология, физика и техника. Она означала исследование следов с помощью всех химических, биологических, физических и технических средств, которые были порождены развитием естественных наук и техники на рубеже столетий.

Образ Шерлока Холмса зародился в фантазии Конан Дойла между 1882 и 1886 годами. Он складывался среди прочих многочисленных образов в романах и приключенческих рассказах, время от времени приносивших их автору несколько фунтов стерлингов. Вдохновителем рассказов Конан Дойла, несомненно, был американский писатель Эдгар По, в 1841–1845 годах создавший первые образцы жанра детективной литературы. Его мастерски написанные рассказы „Убийство на улице Морг\", „Тайна Мари Роже\", „Украденное письмо\" и их герой, детектив Дюпен, безусловно, были порождены глубокой верой в возможность точного мышления дать объяснение всему. Так, лишь благодаря наблюдательности и умозаключениям Дюпен установил таинственного виновника двойного убийства на улице Морг — человекообразную обезьяну.

Несколько иначе обстояло дело с другим героем детективной литературы, который также может считаться крестным отцом Шерлока Холмса, — Лекоком, творением французского писателя Эмиля Габорио, умершего в 1873 году в тридцатисемилетнем возрасте от нервного и физического переутомления. За 1867–1869 годы увидели свет четыре романа Габорио, в которых речь шла о раскрытии преступлений: „Досье\", „Преступление в Орсивале\", „Лекок\" и „Рабы Парижа\". Лекок тоже полагался на логическое мышление, но уже использовал на практике осмотр и изучение места преступления, что давало материал для его смелых дедуктивных умозаключений. В романе „Лекок\" герой, появляясь на месте убийства в трущобе, расположенной в районе парижских крепостных укреплений, приказывает сопровождающим не двигаться с места, чтобы не затоптать следы, прощупывает и простукивает все, ложится на землю, исследует отпечатки ног и, наконец, заканчивает свою работу словами: „Теперь мне все ясно. Это покрытое снегом пространство является как бы необъятным белым листом бумаги, на котором преступники обозначили не только все свои дела и поступки, но и тайные помыслы, надежды и страхи. Вам следы ничего не говорят. Для меня же они живые. свидетели… \"

Лекок был первым литературным детективом, который измерял отпечатки ног и обуви и снимал с них гипсовые слепки. Более того, его, репертуар\" при изучении следов включал в себя сбор пыли, волокон текстиля, прилипших комочков почвы и частиц растений в качестве улик преступлений. Он поучал: „То, что у преступника был с собой зонт, я узнаю по этому комочку почвы. Вы видите на нем отпечаток конца зонта, где можно различить рисунок ткани… Цвет и материал его плаща я устанавливаю по маленьким пушинкам коричневой шерсти, прилипшим к древесным стружкам\". Лекок еще не был специалистом, проводящим исследования в лаборатории. Но он объединил работу мысли с изучением следов с места происшествия.

Лекок, как и Дюпен, стал прямым предшественником Шерлока Холмса. Что Артур Конан Дойл добавил к уже созданным образам и что отличало Шерлока Холмса, так это черты совершенно конкретного человека, о котором вспоминал писатель, сидя в своей скромно обставленной комнате, покуривая и раздумывая. Речь идет о его учителе по хирургии, докторе Джозефе Белле, главном хирурге королевской лечебницы в Эдинбурге. Этому худощавому, жилистому человеку с угловатыми плечами и остро выточенным лицом Конан Дойл ассистировал, принимая пришедших на прием пациентов, предварительно осматривая их и сопровождая в кабинет Белла. Белл был своеобразным и ошеломляющим мастером диагностики. Он часто определял характер болезней своих пациентов, прежде чем те успевали открыть рот. Диалог Белла с одним солдатом в гражданском платье, данные которого Беллу были неизвестны, так описывается в воспоминаниях Конан Дойла: „Ну, мил человек, вы служили в армии? \" — „Да, сэр\". — „Унтер-офицер? \" — „Да, сэр\". — „И вы были в Барбадосе, в Вест-Индии? \" — „Да, сэр\". Затем Белл обратился к своим студентам и стал объяснять: „Вы видите — мужчина очень вежлив, но он не снял своей шляпы. Это характерно для армии. Если бы он давно уволился из армии, то приобрел бы уже привычки, свойственные гражданским лицам. Отеки на его теле свидетельствуют о том, что он страдает слоновой болезнью. Эта болезнь характерна для Вест- Индии\". В воспоминаниях Дойла о студенческих годах описана подобная картина, которую он наблюдал при обследовании Беллом одного пациента: „Господа, — говорил Белл своим ученикам, — перед нами рыбак! Это можно сразу заметить, если учесть, что даже в столь жаркий день наш пациент носит высокие сапоги… Загар на его лице говорит о том, что это сухопутный, прибрежный моряк, а не моряк дальнего плавания, открывающий новые земли. Загар этот явно возник в одном климате, местный загар, так сказать… За щекой у него жевательный табак, и он управляется с ним весьма уверенно. Свод всех этих умозаключений позволяет считать, что этот человек — рыбак. Об этом свидетельствуют и рыбьи чешуйки. Наконец, специфический запах позволяет судить о его занятии с особенной определенностью\".

Так из синтеза образов Дюпена, Лекока, Белла и веры Дойла в гуманитарные, точные и естественные науки возник образ Шерлока Холмса. Пальцы Холмса были постоянно в пятнах от ожогов кислотой. Это говорило о том, что Шерлок Холмс был химиком и натуралистом, определявшим характер найденных им следов преступления не только остротой своего интеллекта и с помощью увеличительного стекла, но и средствами химического анализа. Читатели, встретившиеся впервые в 1887 году с Шерлоком Холмсом и доктором Уотсоном в повести Конан Дойла „Этюд в багровых тонах\", наверняка не поняли, что имеют дело с литературным предвестником естественнонаучного криминалистического подхода к изучению следов, хотя автор в первых же своих историях, как нигде более подробно, описал своего героя. „Этюд в багровых тонах\" был безвкусно написанной историей об убийстве одного мормона. Едва ли это произведение достойно того, чтобы войти в историю литературы. Но для истории криминалистики оно имеет определенное значение благодаря появлению Шерлока Холмса. Не случайно в романе Конан Дойла первая встреча доктора Уотсона и Шерлока Холмса произошла в 1880 году в лаборатории лондонской больницы. Доктор Уотсон, тяжело больной врач, вернувшийся с афганского фронта в Лондон, из соображений

экономии искал человека, которому он мог бы сдать половину своей квартиры. Бывший сослуживец по лондонской больнице Стэмфорд познакомил его с Шерлоком Холмсом, который подыскивал для себя недорогое жилье. Приятель Уотсона считал своим долгом заранее рассказать врачу о странностях Шерлока Холмса. Он объяснил, что Холмс — безупречный, но несколько странный человек, который, например, бьет трупы палками, чтобы установить, какие следы оставляют подобные удары. Будучи таким образом подготовленным, Уотсон вместе со Стэмфордом пришел в лабораторию., Перед нами было большое помещение, — так Уотсон описывает первую встречу с Холмсом, — заставленное склянками. На широких низких столах теснились штативы, реторты с реагентами и мерцающие голубым пламенем горелки Бунзена. В глубине помещения мы увидели склонившуюся над столом фигуру молодого человека, поглощенного каким-то экспериментом. „Алло\", — воскликнул человек, услышавший, должно быть, наши шаги Нашел! Нашел! — радостно восклицал он, спеша нам навстречу с ретортой в руке. — Я обнаружил реактив, единственный, который осаждается гемоглобином и ничем другим\". Обнаружение золотой древнегреческой монеты не могло бы вызвать большего восторга на его лице. „Доктор Уотсон — мистер Шерлок Холмс\", — представил нас друг другу Стэмфорд. „Здравствуйте! — сказал экспериментатор и пожал мне руку так крепко, что я обезумел от сильной боли. — Я вижу вы из Афганистана\", — добавил он. „Как вы догадались? \" — спросил я удивленно. „Ну, это пустяки, — сказал он, усмехнувшись, — сейчас самое главное — гемоглобин. Надеюсь, вы понимаете, как важно то, что я обнаружил… \"

„Как химическая реакция — это, безусловно, интересно, — ответил я, — в практике же… \"

„Милый мой, — перебил он меня, — как раз для практики это — величайшее открытие за много лет. Вам не пришло в голову, что благодаря ему можно будет успешнее доказывать наличие кровяных пятен… Сколько уголовных дел связано с определением этого момента. Человека обвиняют в преступлении, может быть, лишь через несколько месяцев после его совершения. При обследовании одежды и белья человека обнаруживают коричневые пятна. Что это за пятна? Грязь, ржавчина, фрукты или кровь? А теперь… теперь у нас есть метод Шерлока Холмса и все трудности устранены\".

Так Конан Дойл впервые представил своего героя миру. Холмса в то время интересовала проблема, связанная со следами крови. Но это был первый и последний случай, когда Холмс выступал в роли химика, исследовавшего только следы крови. Его научные исследования выходили далеко за рамки этой проблемы. Доктор Уотсон убедился в этом сразу, как только его необычный сосед поселился в квартире на Бейкер-стрит, 221-б. Холмс заявил ему: „Моя деятельность несколько своеобразна Видите ли, в Лондоне имеется множество детективов, государственных и частных. Но когда один из этих господ заходит в тупик, тогда он обращается ко мне. И я в большинстве случаев помогаю ему напасть на правильный след… Еще не было ни одного человека, который бы, как я, объединил в себе врожденный талант, эту интуицию в отношении всего подозрительного с добросовестными занятиями в области криминалистики\".

С возрастающим интересом изучал Уотсон своего товарища и записывал свои наблюдения о его научных познаниях. Он считал знания Холмса в химии„всеобъемлющими\". Почти так же оценивал его познания в геологии: „С первого взгляда он различает различные виды почв и минералов. После прогулок показывает мне свои забрызганные брюки и по цвету и консистенции брызг определяет, из какой они части Лондона\". Вскоре Уотсон убедился в странном способе Холмса определять пройденный путь по следам почвы на обуви и брюках. Однажды, когда Уотсон вернулся с почтамта, Холмс заявил ему: „Мои наблюдения свидетельствуют о том, что вы… были на почтамте на Уигмор-стрит… К подошве ваших ботинок прилипло немного красной почвы. Как раз у почтамта на Уигмор-стрит разрыта мостовая и выкопана земля. В земле имеются вкрапления красноватой глины, какой, насколько мне известно, не встретишь нигде в округе\".

Затем Уотсон лично стал свидетелем практической работы Холмса. В давно покинутом доме Холмс, которого пригласили беспомощные детективы Скотланд-Ярда, увидел труп американца Дреббера из Кливленда. На стене кровью было написано немецкое слово „месть\". С восторгом Уотсон сообщает о том, что делал Холмс: „Он вынул из кармана рулетку и большую круглую лупу и бесшумно заходил по комнате, то и дело останавливаясь или опускаясь на колени; один раз он даже лег на пол… В одном месте он осторожно собрал с пола щепотку серой пыли и положил ее в конверт\".

Окончив свое обследование, Холмс заявил: „Убийцей был мужчина. Рост у него чуть больше шести футов, он в расцвете лет. По сравнению с ростом у него небольшие ноги. На нем были тяжелые, широкие ботинки с квадратными носами, и он курил сигару „Тричинополи\". Он приехал сюда со своей жертвой в четырехколесном экипаже, запряженном лошадью, у которой на правом переднем копыте была новая подкова. По всей вероятности у убийцы красное лицо и очень длинные ногти на правой руке\". Объясняя свои выводы, он добавил: „Когда я приехал, то прежде всего заметил следы кэба у самой обочины дороги. Очевидны были также следы подков лошади. Это была не частная карета, а извозчик… Обычно у лондонских извозчиков колея значительно уже, чем у частных карет… В девяти случаях из десяти по длине шага человека удается определить его рост. Следы шагов убийцы на улице еще лучше видны на глине, чем на пыльном полу комнаты. Их легко было измерить. К тому же мне представился лишний случай проверить свои расчеты. Когда человек пишет на стене, он инстинктивно пишет на уровне своих глаз… Обмакнутым в кровь пальцем он написал слово „месть\" на стене. С помощью увеличительного стекла я установил, что стена слегка поцарапана, чего не случилось бы, конечно, если ногти были бы коротко подстрижены… Затем я собрал с пола немного просыпанного пепла. Он был темным и слоистым — такой пепел остается только от сигары „Тричинополи\". Ведь я специально изучал пепел от разных сортов табака; если хотите знать, я написал об этом целое исследование. Могу похвастаться, что с первого же взгляда определю вам по пеплу сорт сигары или табака\".Когда Шерлок Холмс замолчал, доктор Уотсон воскликнул: „Вы сделали великое дело: благодаря вам раскрытие преступлений находится на грани точной науки\".

Фантазия Конан Дойла перешагнула рамки реального, и он нарисовал образ криминалиста-ученого, умеющего техническим, химическим и биологическим способами обрабатывать не только следы крови, но и все прочие следы, обнаруженные на месте преступления, и делать соответствующие выводы относительно преступника и процесса преступления. Насколько широк был диапазон исследуемых следов, стало ясно, когда появились следующие истории о Шерлоке Холмсе: в 1890 году — повесть „Знак четырех\" и в 1891–1892 годах — „Приключения Шерлока Холмса\". Доктор Уотсон, верный летописец, продолжал свое повествование о мастере-детективе.

То., ЧТО ХОЛМС исследовал следы ног и различных транспортных средств, давно перестало быть чем-то особенным. Но появились и новые моменты: например, волосы, обнаруженные на месте одного преступления. По обнаруженной шляпе предполагаемого преступника Холмс установил: хозяину шляпы около сорока лет, он сед, его волосы были недавно подстрижены. Холмс объяснил Уотсону, что почерпнул эти сведения благодаря тщательному исследованию подкладки шляпы. Через увеличительное стекло были отчетливо видны многие кончики волос, остриженные ножницами. От внимания Холмса не ускользали ни обрывки бумаги, ни обрезки ткани. Он объяснял: „Это — бумага индийского производства. На некоторое время она была прикреплена к доске… \" Он интересовался скоплениями прилипших частиц растений и изменениями флоры. Доктор Уотсон заметил: „Холмс снова лег на землю… Довольно долго он лежал, поднимая с земли листья и засохшие веточки, затем собрал что-то в кучку и положил в конверт. Он рассматривал с помощью лупы не только землю, но и кору дерева… Во мху он нашел камень, который тоже подверг тщательному изучению и приобщил к другим находкам… \"

Когда в 1891–1892 годах был издан сборник „Приключения Шерлока Холмса\", Артур Конан Дойл и его герой-детектив прославились на весь мир. Однако Шерлок Холмс не долго оставался таким, каким он был в повестях „Этюд в багровых тонах\" и „Знак четырех\", — существом, наделенным личными качествами автора, его интересами, идеями, фантазиями, трудом и любовью. Так как повесть „Этюд в багровых тонах\" сначала не имела успеха, то Конан Дойл принялся за большие исторические романы и надеялся, что они принесут ему славу и признание литератора. „Знак четырех\" он писал по заказу одного американского издательства, а „Приключения Шерлока Холмса\" — по заказу лондонского журнала „Стрэнд\". Эта работа, как ему казалось, была для него обузой, отвлекала от более важного и значительного. Без энтузиазма он писал 4-й том о гениальном сыщике „Мемуары Шерлока Холмса\", в конце которого герой его умирает. И лишь возмущение читателей вынудило его воскресить мертвого героя и продолжить повествование о делах Холмса. Но Шерлок Холмс уже не был тем новатором криминалистической работы, каким увидел его читатель в декабре 1887 года. Научная сторона рассказов стала примитивной, поверхностной, потеряла всякую оригинальность. Однако не изменилось мнение, что именно Артур Конан Дойл предвосхитил идею о естественнонаучном изучении следов, для полиции казавшуюся мечтой.

Может показаться весьма символичным, что в 1893 году, т. е. когда по воле Конан Дойла надоевший ему герой погибает, появляется далекая от литературной фантазии книга, сделавшая идеи и методы раннего Шерлока Холмса реальной действительностью. Это была книга по криминалистике с малопривлекательным названием „Руководство для судебных следователей\". Автором ее был Ганс Гросс, работавший следователем в Граце, в Австро-Венгрии. Это был человек практики, который в своей повседневной работе, в поиске новых путей криминалистического расследования не стоял в стороне от естественных наук. Едва ли он слышал о Конан Дойле и Шерлоке Холмсе. Скорее всего, он самостоятельно пришел к подобным идеям. Открываешь книгу Гросса и находишь там, помимо подчеркнутой поддержки автором антропометрического метода Бертильона, помимо судебной медицины, методов исследований ядов, огнестрельного оружия и крови, целый ряд глав, которых ранее нельзя было встретить ни в одной специальной книге. Вот названия некоторых глав: „Привлечение специалиста по микроскопическому исследованию\", „Привлечение химика\", „Привлечение физика\", „Привлечение специалистов по минералогии, зоологии и ботанике\". А подзаголовки, например „Исследование волос, пыли, грязи на обуви и пятен на одежде\", указывают на то, в каких случаях и для чего Гросс считал необходимым привлечение этих специалистов. Свою главу о привлечении специалиста в области микроскопического исследования Гросс начинает словами: „Как ни совершенна сегодня конструкция микроскопа, как ни велики успехи науки, достигнутые с помощью этого удивительного прибора, искусство специалиста по микроскопическим исследованиям очень редко используется следователем. Исследование крови, установление наличия пятен спермы и сравнение волос — это почти все задачи, разрешение которых сегодня поручается специалистам по микроскопическому исследованию. Другие задачи решаются ими в исключительных случаях, несмотря на множество дел, в которых микроскопические исследования могли бы дать следователю важнейшие улики и внести ясность в расследование некоторых нераскрытых преступлений\". Гросс полагает, что это можно сказать и о химии, физике, биологии и технике. Его книга призывала криминалистику полнее, чем это имело место до сих пор, использовать возможности естествознания и техники: „Следователь слишком редко использует помощь химика, и расследование многих нераскрытых дел могло бы закончиться успешно, если бы пользовались его консультацией… Можно утверждать, что ботаник способен оказать помощь как раз в самых трудных, самых важных и самых интересных вопросах. Грязь, прилипшая к обуви, и прочие следы могут подчас рассказать о местонахождении хозяина этих вещей больше, чем можно установить путем длительного расследования\".

В 1893 году вышло в свет первое издание книги Гросса. Он не смел даже надеяться, что когда-нибудь эта книга будет переиздана. Но автор ошибся. Не прошло и года, как вышло второе издание книги; Спустя четыре года — третье, и еще через шесть лет — четвертое. Для переиздания подобной книги это очень малые сроки. Может быть, это свидетельствовало о том, что настало время для осуществления описанных Артуром Конан Дойлом научнофантастических видений и трезвых мыслей Ганса Гросса?

По-видимому, так оно и было. В 1908 году вышло в свет пятое издание „Руководства для судебных следователей\", и в том же году в дни пасхального празднества под деревней Фалькенштейн, в югозападной части Германии, произошло „преступление века\". Оно получило громкое имя не из-за каких-нибудь особенных обстоятельств, необычности или высокого положения жертвы или убийцы, а из-за того, что уликой послужила земля, прилипшая к обуви преступника.

2

На фотокарточке, датированной 1908 годом, изображена некая Маргарита Филберт из Эшау. Несмотря на все „искусство\" ретуши, с фотокарточки смотрит на нас совсем непривлекательная женщина лет тридцати, которой придают вид лишь пышные юбки, блуза с рюшами да шляпа больших размеров. Она работала экономкой у местного архитектора Зеебергера в Роккенхаузене и находила утешение в приобретении нарядов, которые вызывали со стороны сельских простаков уважение к ней, как к важной даме. В тот праздничный четверг, 28 мая 1908 года, после обеда Маргарита Филберт поехала на поезде в близлежащий городок Винвейлер, чтобы на обратном пути домой прогуляться пешком. Этот путь вел через долину Фалькенштейнер к деревне Фалькенштейн и развалинам старого замка, а затем по полю и лесу в Роккенхаузен. Однако хозяин Маргариты Филберт напрасно ждал ее возвращения. 29 мая вечером он отправился за помощью в бригаду королевской баварской жандармерии, которая располагалась в Роккенхаузене. На следующее утро, в восемь часов, жандармы Отт и Калл приступили к поискам. В Фалькенштейне они нашли двух свидетелей. Крестьянин Филипп Шлихер вспомнил, что накануне около трех часов пополудни повстречал „худощавую женщину\", которая спрашивала, как пройти в Роккенхаузен. Дочь Шлихера, Анна, около половины четвертого видела, как на поляне за деревней, расположенной вблизи дороги на Роккен- хаузен, незнакомая женщина собирала цветы, закрываясь зонтиком от солнца. Следовательно, Маргарита Филберт, если это была она, исчезла по пути из Фалькенштейна в Роккенхаузен. Отт и Калл напрасно обыскали все тропинки в этом направлении. Затем они организовали в Роккенхаузене поиски, в которых приняли участие многие жители. Были прочесаны все леса, и вот после пятнадцати часов один мальчик сообщил, что найден труп женщины. Отт и Калл поспешили в государственный участок леса Шельменкопф, где была обнаружена Маргарита Филберт. Окруженная толпой любопытных, мертвая лежала с задранными юбками.

О преступлении сообщили шефу жандармерии Мюльбауеру, в местный суд Винвейлера и прокурору Зону в Кайзерслаутерн. В девятнадцать часов прокурор Зон, судья Хофбауер и врач собрались в Шельменкопф для обследования места обнаружения трупа. Незадолго до этого Зон прочитал „Руководство для судебных следователей\" Гросса и поэтому пригласил также лесника Гуммеля. По дороге Мюль- бауер рассказал, что труп обезглавлен. Голову, отделенную от туловища, видимо, ножом, найти не удалось.

В двадцать часов комиссия добралась до места происшествия. Труп Маргариты Филберт лежал на пологом откосе, приблизительно в пятидесяти метрах ниже лесной дороги. Она лежала на спине, правая нога вытянута, левая согнута. На ногах — черные короткие чулки и туфли. Ни верхняя, ни нижняя юбки не имели видимых следов повреждения, но блузка вся была пропитана кровью из ужасной раны на шее. В остальном на теле не было никаких повреждений или загрязнений. Кожаная перчатка на правой руке была надета нормально, в то время как на левой оказалась разорванной, будто убийца искал кольца. Не было ни сумки, ни шляпы, ни жакета, ни зонта, и Зон ломал себе голову, идет ли здесь речь об убийстве с целью ограбления или о половом преступлении. Из показаний архитектора Зеебергера явствовало, что Маргарита Филберт никогда не носила с собой больше одной-двух марок. Может быть, одежда пострадавшей ввела убийцу в заблуждение, и он предполагал найти у нее большую сумму денег?

Тем временем стемнело, и Зон прервал осмотр места преступления, приказав накрыть труп двумя попонами. В воскресенье, 31 мая, в шесть часов утра комиссия собралась вновь, пополнившись, фотографом-художником\" Генрихом Бортцелем. Они еще раз тщательно осмотрели место преступления и труп. При этом на пальцах, с которых была содрана перчатка, они обнаружили волосы различного цвета и собрали их, завернув в лист бумаги. Встав на колени, они рассмотрели землю вокруг трупа. Зон подозревал, что юбки Маргариты Филберт оказались задранными в результате того, что убийца притащил ее сюда за ноги с места совершения преступления. Лесник Гуммель нашел на одежде Маргариты Филберт листья боярышника и черники. В нескольких метрах от этого места росли кусты боярышника, но другого вида. Хорошо знавший свой лес, Гуммель сказал, что такой вид боярышника и черника растут на склоне, метрах в сорока пяти выше, в непосредственной близости от дороги. Зон послал туда двух жандармов для розысков следов крови и отчлененной головы. Труп он приказал погрузить на телегу и отвезти в Фалькенштейн. Там судебный медик королевского суда земли доктор Цан произвел вскрытие трупа. В результате вскрытия было установлено, что убийца сначала задушил свою жертву, а затем уже обезглавил. Цан не мог установить, было ли совершено изнасилование, и он приказал Хофбауеру послать труп для экспертизы состояния половых органов в медицинское отделение Вюрцбургского университета. Одежду, принадлежавшую Маргарите Филберт, уложили в старый ящик и отправили в Винвейлер. Тем временем жандармы обнаружили у дороги следы крови на земле и кусты боярышника и черники. Но все попытки найти отчлененную голову и вещи жертвы ни к чему не привели.

Перед тем как покинуть Фалькенштейн, Зон и Хофбауер вызвали вице-вахмистра Шмидта из Винвейлера и поручили ему проверить всех подозрительных лиц. Шмидт знал своих людей и побывал у батраков и рабочих, которые имели судимости. Он осматривал их квартиры или комнаты. Но у всех у них было надежное алиби. Либо у них отелилась в это время корова и они никуда не выходили из сарая, либо их видели в компании людей, не вызывающих подозрения. Тогда вице-вахмистр отправился к бургомистру Фалькенштейна Питеру Фишеру для наведения справок о том, кого еще можно подозревать в преступлении. Фишер сразу же назвал имя одного сомнительного типа. Если только это не кто- нибудь из посторонних, то в самой деревне на такое способен один человек: Андреас Шлихер. Несколько своеобразное обоснование такого мнения гласило: „Потому что он однажды был под следствием за браконьерство и вообще у него плохая слава\".

Андреас Шлихер был знаком вицевахмистру: уже много лет его подозревали в браконьерстве, но ни разу не могли уличить. Шлихеру было 40 лет, он был протестантом, женатым человеком, отцом пятерых детей, имел небольшое хозяйство с несколькими разбросанными в разных концах участками земли, но в основном подрабатывал в мастерской у медника. У Шлихе- ра было много долгов, он слыл грубым, вспыльчивым и склонным к насилию человеком. Но кроме него было много других насильников. Только в Фалькенштейне Шмидту была известна добрая дюжина таких натур. Однако бургомистр обратил внимание Шмидта на то, что одна из пашен Шлихера расположена у самой дороги, по которой, очевидно, шла Маргарита Филберт. Тогда, не долго думая, вице-вахмистр отправился вместе с бургомистром к хутору Шлихера. Они застали Шлихера, на котором была рабочая одежда, в коровьем хлеву за кухней. Шлихер, коренастый мужчина с черными коротко постриженными волосами, темными усами и с желтыми, редко посаженными зубами, поначалу возмутился, что ему мешают работать. Но затем он охотно рассказал, как провел день, интересующий пришедших. В тринадцать часов, надев воскресный костюм и воскресные туфли, Шлихер отправился посмотреть свои пашни на склоне горы Херцберг в районах Драйморген, Шиндерборн, Херценталь и Хинтерм Хан. Он осмотрел все свои поля одно за другим и в три часа дня или полчетвертого был уже дома. Шлихер утверждал, что соседка Филиппина Флур видела, как он возвращался. Больше он не выходил из дома. Что же касается Маргариты Филберт, то никогда ее не встречал. Об убийстве услышал лишь в пятницу 29 мая. Шмидт спросил, не ходил ли он в день „вознесения\" на свое поле у леса Шельменкопф. Но Шлихер категорически заявил: „Нет\". Его жена Каролина в ответ на все вопросы Шмидта только пожимала плечами. Она была по натуре очень немногословна, да и сама жизнь, полная труда, забот и нужды, не сделала ее более разговорчивой. Каролина даже ни разу не подняла глаз. Лишь после настойчивых расспросов она сказала, что если он (Шлихер) говорит, что вторую половину дня „вознесения\" был дома, значит, так оно, наверно, и было.

Шмидт заставил Шлихера показать ему свои руки. Не обнаружив на них ничего подозрительного, он поинтересовался одеждой Шлихера. Вскоре Шмидт отправил в суд Винвейлера протокол, в котором, в частности, указывалось: „На одежде Шлихера не обнаружено ни малейшего следа крови. У Шлихера имеются два ножа, на которых также нет следов крови… \"

Вечером Шмидт посетил соседку Шлихера Филиппину Флур. Ему бросилось в глаза одно обстоятельство: прежде чем ответить на его вопросы, молодая женщина убедилась, что за ее домом никто не следит со стороны Шлихеров. Она подтвердила, что видела во второй половине дня стоявшего у входа в дом Шлихера. На нем был его серый воскресный костюм. Она не заметила ничего подозрительного. Поведение соседки так и оставалось до конца беседы странным, будто она чего-то боялась, но алиби есть алиби. В плохом настроении Шмидт снова отправился в путь. На этот раз его путь лежал к трактиру „Цум Вильден Егер\" в Фалькенштейне. Он хотел расспросить хозяина трактира Генриха Фишера, не заметил ли тот чего-либо подозрительного. Фишер подождал, пока несколько посетителей покинут трактир, и сказал жандарму, что он считает Андреаса Шлихера убийцей. Несколько часов тому назад посетитель трактира Герман Клейн как раз рассказывал, что Шлихер пытался подбить его на ограбление одного старика. Затем Фишер назвал Шмидту имя крестьянина Мартина Фишера, который может якобы доказать лживость слов Андреаса Шлихера, что всю вторую половину дня „вознесения\" тот не выходил из дома. Наоборот, он вернулся из леса между восемью и десятью часами вечера и пытался незаметно пробраться в деревню. Но, может быть, Мартин Фишер ему ничего и не скажет, потому что все в деревне боятся Шлихера и, пока тот на свободе, будут держать язык за зубами.

Впервые было открыто сказано о страхе, который испытывают жители Фалькенштейна. С этим страхом Шмидт сталкивался на каждом шагу. Когда он пытался найти Мартина Фишера, тот скрылся от него, покинув дом через задний двор. Тем временем Отт и Калл продолжали поиски на склонах Шельменкопфа, используя легавую собаку. Они спускали воду в прудах и рыли во многих местах ямы в поисках головы. Но единственной находкой, которую они сделали вечером 1 июня, был маленький кусочек кожи с несколькими волосками на нем. Может быть, это кусочек кожи с головы убитой? Отт лично доставил находку в Винвейлер. 2 июня Шмидту удалось найти единственную свидетельницу, согласившуюся дать показания. Это была фрау Цабарофф, которая 28 мая собирала в Гарайсвэльдхен мох. Около пяти часов вечера фрау Цабарофф слышала громкие крики с той стороны, где находится пашня Шлихера, у дороги, ведущей в Роккенхаузен. Это было все, чего смог добиться Шмидт. Сколько он ни старался, везде он наталкивался на стену страха.

В это время прокурор Зон пытался найти химика или специалиста по микроскопическим исследованиям, который мог бы дать свое заключение относительно волос в руке трупа Филберт и кусочка кожи, обнаруженного жандармами. Судебный врач отказался это сделать. А врачи в Вюрцбурге лишь сообщили, что не смогли обнаружить следов изнасилования Маргариты Филберт. При расследовании были подтверждены полученные данные о намерении Шлихера совершить ограбление, но они не способствовали раскрытию преступления. В полдень 3 июня Зон в поисках решения проблемы просматривал „Руководство для судебных следователей\". Вдруг из книги выпала газетная вырезка, которую он, должно быть, положил туда несколько лет тому назад. Это была статья из франкфуртской газеты, где сообщалось, что франкфуртский химик доктор Георг Попп неизвестным доселе способом раскрыл много уголовных дел. Он фотографировал отпечатки пальцев преступника, оставшиеся на одежде жертвы. Больше того, в деле об убийстве на сексуальной почве под Мосба- хом, где в октябре 1905 года шестнадцатилетний сын арендатора Якоб Винкеле убил служанку, Поппу удалось путем исследования следов грязи на носовом платке побудить молодого Винкеле к признанию.

В тот же день Зон телеграфировал во Франкфурт и получил ответ, что Георг Попп „действительно существует и готов дать экспертное заключение\". Тогда прокурор приказал упаковать не только волосы и кусочек кожи, но и всю одежду, принадлежавшую Маргарите Филберт, и послать все это во Франкфурт. Он просил доктора Георга Поппа изучить все предметы с помощью микроскопа и сообщить ему, нет ли на одежде „кровавых отпечатков пальцев\", которые можно было бы сравнить с отпечатками пальцев предполагаемого преступника. Сопроводительное письмо, он закончил странно звучащей сегодня просьбой: Заодно прошу мне сообщить, как наилучшим образом можно взять отпечатки пальцев у таких людей\".

Георгу Поппу было в то время сорок семь лет. Он слыл „душой\" Химико-технического и гигиенического института докторов Поппа и Беккера. В институте занимались различными проблемами, здесь было много лабораторий и отделов, одним из которых был отдел криминалистического расследования, анализа почерка и микроскопических исследований.

Сын разбогатевшего франкфуртского закройщика, Попп имел возможность изучать химию в Марбурге, Лейпциге и Гейдельберге у таких ученых мужей, как Бунзен и Тредуэлл. В 1889 году он основал свою собственную лабораторию, на базе которой создал предприятие с двадцатью- тридцатью служащими. Импозантный мужчина со шрамами, напоминавшими о его былой принадлежности к студенческой корпорации, развил на рубеже столетий слишком большую энергию и обладал слишком большой фантазией, чтобы довольствоваться спокойной жизнью эксперта лаборатории. Приданое Дженни Цинн, дочери нью-йоркского фабриканта, на которой женился Попп, дало ему возможность проводить разные эксперименты, не всегда, к сожалению, успешныа Но неудачи не лишили его мужества и стремления к познанию нового и необычного, что в 1900 году толкнуло ученого на путь, которым шли Пауль Езерих в Берлине и Ганс Гросс в Граце. Обращения к Поппу франкфуртского следователя, читавшего книгу Ганса Гросса, с просьбой исследовать пятна на брюках подозреваемого в преступлении человека было достаточно, чтобы пробудить в нем страсть к криминалистике. Он начал с исследований крови и ядов; когда в начале нового века пришли первые вести о введении дактилоскопии, он с головой окунулся в изучение отпечатков пальцев. Если немецкая полиция была занята внедрением антропометрических измерений Бертильона в качестве основы для картотеки преступников, то Попп уже понял, что бертильонаж принадлежит истории и что перспективна дактилоскопия. Одновременно он занялся и фотографией. Неутомимый исследователь стал прилежным учеником, изучившим все методы фотографирования, которые пропагандировали Бертильон и его последователь Рейсе в Лозанне. В 1904 году благодаря запечатленным на фотографии отпечаткам пальцев ему удалось уличить трех убийц. Первые два, Штаффорст и Гросс, убившие франкфуртского торговца музыкальными инструментами в его магазине, оставили отпечаток большого пальца на листе бумаги и отпечаток указательного пальца на воротнике потерпевшего. Спустя несколько месяцев, в ноябре 1904 года, был убит священник в Гельденбергене, в Верхнем Гессене. Выступление Поппа в деле Штаффорста и Гросса создало ученому такую популярность, что один богатый франкфуртский фабрикант предоставил в его распоряжение свою машину, чтобы химик смог поехать на место преступления. Попп передал следователю цветную фотографию ножа — орудия убийства, на котором был виден отпечаток одного пальца. Этим пальцем преступник вытер лезвие ножа. Так как именно мясники имеют обыкновение таким способом вытирать лезвие ножа, то Попп посоветовал поискать преступника среди мясников. Кроме того, он сфотографировал отпечаток правой руки, указательный палец которой был на несколько сантиметров короче обычного. Вскоре на основании этих косвенных улик был арестован и разоблачен мясник Гудде из Дармштадта.

Попп внимательно читал Ганса Гросса и понял, что истинные возможности криминалистики с использованием естественных наук таятся в совершенно других областях. В том же 1904 году прокуратура в Брейсгау пригласила его в Вильдталь. Там на бобовом поле нашли портниху Еву Диш, задушенную ее же собственным красно-синим платком. Единственной уликой, оставленной, возможно, убийцей на месте преступления, был носовой платок. Под микроскопом Попп увидел на носовом платке красные и синие волокна шелка, по цвету совпадавшие с волокнами головного платка жертвы. Более того, в выделениях, оставшихся на платке, находились частички нюхательного табака, угля, песчинки и кристаллы роговой обманки. Подозрение жандарма, расследовавшего преступление, пало на бывшего участника Иностранного легиона Карла Лаубаха, работавшего на газовом заводе и на разработках колчедана и пользовавшегося нюхательным табаком. Когда его арестовали, Попп с еще большим усердием продолжил микроскопические исследования. Под ногтями Лаубаха удалось обнаружить много угольной пыли, песчинок и кристаллов роговой обманки, но прежде всего — красные и синие волокна шелка, ничем не отличавшиеся от волокон головного платка убитой. Наконец, на брюках Лаубаха, у щиколоток, Попп обнаружил следы желтой глины и светло-серой илистой земли, которая в некоторых местах покрывала глину. Попп определил вид и количество крупинок кварца, кристаллов и составных частей растений в слое глины и взял пробы почвы с места обнаружения трупа Евы Диш. При сравнении он пришел к выводу, что глина с брюк Лаубаха и почва с места преступления по составу совпадают. Что касается серого слоя, то он содержал пластинки слюды и частички угля. Такой состав почвы оказался также в пробах земли с проселочной дороги, которая вела от места преступления к дому Лаубаха. Попп сделал из этого вывод, что Лаубах сначала испачкал брюки глиной во время убийства, а затем илом, направляясь по проселочной дороге домой. После первоначального отрицания Лаубахом своей вины и предъявления ему Поппом результатов исследования франкфуртские газеты, освещавшие ход процесса, опубликовали статьи под заглавием: „Микроскоп в качестве детектива\".

Попп заложил краеугольный камень для осуществления фантазии Конан Дойла и помыслов Гросса. В том же году он выступил с докладами на собрании союза химиков Германии и перед почтенной аудиторией общества Зенкенберга. В обстоятельных докладах Попп говорил о возможностях химии, минералогии и ботаники и об использовании их в криминалистике. Теперь, когда к нему за помощью обратился прокурор Зон, у Поппа был свой собственный криминалистический музей, которому могла бы позавидовать полиция большого города. Но этот музей не был похож на полицейские музеи ужасов, потому что картины на стенах, фотографии и объекты микроскопических исследований рассказывали о тех делах, раскрытию которых способствовала работа естествоиспытателя Поппа.

На запрос прокурора Попп сообщил, что волосы на перчатках принадлежали женщине и могли быть волосами Маргариты Филберт. Волосы на кусочке кожи — это волосы животного, вероятно крота. Попп полагал, что эта находка вообще не имеет отношения к убийству. Отпечатков пальцев он не нашел, зато обнаружил много конских волос. Когда прокурор получил ответ Поппа, то написал на полях (как признание точности выводов Поппа), что волосы — с конской попоны, которой был накрыт труп Маргариты Филберт в первую ночь после обнаружения. Так началось участие Поппа в деле Филберт.

Письмо находилось на пути в Кайзерслаутерн, когда Зон получил через окружной суд в Винвейлере анонимное послание из Фалькенштейна. Его язык не выдерживал никакой критики. Содержание было приблизительно таким: „Глубокоуважаемый суд Винвейлера, хочу попросить отнестись со всей серьезностью к Андреасу Шлихеру из Фалькенштейна в связи с убийством и ограблением, так как он замешан в этом деле. Когда Андреас Шлихер пришел к месту, где лежала девушка, он очень побледнел… не решался подойти к трупу, и можно было подумать, прочитать по его лицу… Вчера Шлихер говорил, что его потащат к следователю… Но о нем ни один человек ничего не скажет… Итак, вся община подозревает Шлихера.. Многие люди в Фалькенштейне не хотят говорить, потому что он опасный человек и его очень боятся… Уже три дня он не ходит на работу, чтобы жандармы не арестовали его там… \"

4 июня Зон приказал арестовать Шлихера и доставить его в винвейлерскую тюрьму. Одновременно судья Хофбауер получил указание произвести повторный обыск на хуторе Шлихера. Жандармы появились в Фалькенштейне до зубов вооруженными, но Шлихер, не оказывая сопротивления, пошел с ними, сказав при этом:, Я спокойно могу пойти с вами, я не убивал Филберт\". Хофбауер и Шмидт обыскали весь дом, лазили из кухни в подвал, перевернули все вверх дном, поднялись по крутой лестнице в спальню. Там Хофбауер лично осмотрел одежду, которую несколько дней тому назад держал в руках Шмидт. Ничего необычного ему не бросилось в глаза. Это касалось и воскресных ботинок Шлихера; они стояли начищенные на сундуке. Итак, Хофбауер еще раз подтвердил то, что констатировал 31 мая вице-вахмистр: „При тщательном обыске не удалось обнаружить никаких следов преступления\".

В Кайзерслаутерне следователь Зеебергер, допрашивавший Шлихера 5 июня, услышал то же, что и ранее Шмидт. Шлихер еще раз повторил, что в день убийства ходил на свои участки в районах Драйморген, Шиндерборн, Херценталь и Хинтерм Хан между часом и четырьмя часами дня. Он утверждал, что не был на своем поле в районе государственного леса Шельменкопф, никогда не видел Маргариту Филберт и после шестнадцати часов не выходил из дома. Допрос не дал ничего нового. Черноволосый смуглый мужчина вновь и вновь повторял один и тот же рассказ, заверяя, что не имеет отношения к убийству Маргариты Филберт из Роккенхаузен а. Он отрицал также, что когда-либо занимался браконьерством… Зеебергер колебался. После обеда он поехал в Фалькенштейн, чтобы еще раз произвести обыск в доме Шлихера. Каролина Шлихер встретила его с неприветливостью. В отчете Зеебергер сообщил: „Жена обвиняемого не давала серьезных ответов на поставленные вопросы\". Одежда Шлихера в третий раз подверглась осмотру. Зеебергер тоже пришел к убеждению, что на ней нет ничего подозрительного. Что же касается ботинок, то они показались ему не совсем чистыми, т. е. на подошве была земля. Но так как он не увидел следов крови, а земля не привлекла его внимания, то он поставил ботинки на место. Он взял с собой только рваный рабочий халат, потому что на его спине отчетливо были видны бурые пятна, похожие на кровь.

Тем временем Попп завершил свои исследования кусочка кожи. Она принадлежала животному. Ответ, полученный в результате этого исследования, и потребность в уликах для следствия подхлестнули его и без того деятельную натуру. Прочитав 6 июня об аресте Шлихера в газете, он активно подключился к расследованию, внеся свои собственные предложения. Он написал в Кайзерслаутерн, чтобы ему прислали одежду Шлихера, на которой он попытается отыскать следы. Далее он просил постричь Шлихеру ногти или прислать ему по крайней мере грязь из-под ногтей. Зон тотчас передал письмо Поппа Зеебергеру. Но тот в отличие от Зона не придавал большого значения идеям Ганса Гросса. Он-де видел все, что нужно, собственными глазами, и было принято решение о ненадобности других исследований одежды Шлихера. Лишь предложение исследовать грязь из-под ногтей Шлихера, где могли быть обнаружены следы его борьбы с жертвой, понравилось Зеебергеру.

9 июня Попп, сообщая, что под ногтями им обнаружены следы человеческой крови, еще раз вернулся к вопросу об одежде подозреваемого и во второй раз предложил свои услуги для ее обследования. Но Зеебергер убедил Зона, что одежда уже достаточно тщательно обследована. Обнаружение же человеческой крови под ногтями Шлихера побудило его еще раз поехать в Фаль- кенштейн вместе со следователем, лесником Гуммелем и десятью жандармами. В поисках головы и исчезнувших вещей Маргариты Филберт 10 июня были прочесаны все леса юго-западнее Шельменкопфа-Хер- центаля. Поздно вечером еще ничего не было найдено, а начавшийся проливной дождь смыл последние надежды на успех. Тут леснику Гуммелю пришла в голову мысль отвести комиссию на развалины замка Фалькенштейн. Браконьеры часто использовали эти руины как укрытие. Может быть, там удастся найти голову. Сначала осмотрели кусты и нагромождения камней вокруг крепости. Уже наступили сумерки, когда поисковая группа с фонарями в руках спустилась в подземелье замка. Но и там сначала ничего не удалось обнаружить, хотя жандармы разгребали каждую кучу мусора. Лишь проникнув через бойницу северной стены в подземный погреб и поработав в нем лопатой, они увидели кожаный ремень от заржавевшего охотничьего ружья, лежавшего тут же. Были найдены коробка с патронами и мокрые коричневые мужские брюки, завернутые в черную женскую блузку.

С чувством некоторого удовлетворения они возвратились в Кайзерслаутерн. Блуза могла и не принадлежать Маргарите Филберт. Поэтому находку еще не связывали с расследуемым убийством. Но была надежда найти по крайней мере доказательства того, что Шлихер занимался браконьерством. Утром 11 июня блузка и брюки были осмотрены. Поскольку на них не было никаких следов, вещи были отосланы в Роккенхаузен, в жандармерию. При этом было дано задание установить их принадлежность Шлихеру и его жене. При обследовании ружья Зон снова воспользовался советами из книги Гросса. Так как он не знал ни одного эксперта по огнестрельному оружию, то он обратился к Поппу. Тот, сгорая от нетерпения, сел в полдень 11 июня в первый же поезд на Кайзерслаутерн. К несчастью, Попп застал только следователя Зеебергера. Свое главное внимание Попп уделил патронам и дробовику. Пыжи патронов состояли из кусочков бумаги, отрезанной, по всей видимости, от исписанной открытки. Попп попросил показать ему подпись Шлихера на актах протоколов, и у него создалось впечатление, что почерк на открытке совпадает с почерком Шлихера. Тогда он попросил поискать почтовые открытки в доме Шлихера. Он надеялся, что удастся найти остатки открытки, из которой вырезаны пыжи. Зеебергер немедленно поручил это жандармерии. Попп вновь затронул вопрос о следах на одежде Шлихера и спросил о найденных брюках и блузке. Зеебергер ответил, что он лично убедился в отсутствии следов крови и каких-либо других следов. В ответ на возражение Поппа, что бывают следы, которые может обнаружить только специалист с помощью микроскопа, Зеебергер обиделся, как будто это замечание ставило под сомнение его криминалистические способности. Он резко сказал Поппу, что блузка и брюки не могут быть предоставлены в его распоряжение, поскольку находятся в Роккен- хаузене. Следователь дал лишь халат, казавшийся ему подозрительным. Его неприязнь к Поппу еще больше возросла, когда ученый установил, что красное пятно, которое Зеебергер принял за кровь, является пятном ржавчины. Зеебергер даже не стал информировать Поппа о подробностях уже произведенных следственных действий.

В плохом настроении, с чувством неудовлетворенности возвратился Попп во Франкфурт. Его не утешил даже полученный им через восемь дней пакет, в котором находилась вся бумага, обнаруженная жандармами в доме Шлихера. Среди бумаг была открытка, которую много лет тому назад Шлихер прислал откуда-то своему отцу. Из нее были вырезаны кружочки, и патронные пыжи точно соответствовали оставшимся отверстиям. Конечно, доказательство принадлежности Шлихеру ружья из развалин замка имело значение для обвинения Шлихера как браконьера, но не относилось к делу об убийстве и не могло отвлечь внимания Поппа от беспрерывно мучившей его проблемы следов на одежде. Но он не знал, как ему заполучить одежду подозреваемого для обследования.

Тем временем жандарм Калл установил в Фалькенштейне, что блузка принадлежит Каролине Шлихер, а брюки сшиты портным Якобом Томом из Вюрцвейлера для Андреаса Шлихера. Том показал имя Шлихера, написанное карандашом на внутреннем шве брюк, надпись, которую Зеерфергер проглядел. Теперь не было больше сомнений, что в замке обнаружено укрытие браконьера Шлихера, и Зеебергер сконцентрировал свою работу на том, чтобы отдать Шлихера под суд как браконьера, добиться его осуждения на более или менее длительный срок и затем спокойно продолжить расследование убийства. По делу об убийстве он лишь связался с баварской и гессенской полицией и попросил их сообщить ему о бродягах и прочих подозрительных личностях, которые в день „вознесения\" могли находиться в районе Фалькенштейна или у которых будут обнаружены вещи, принадлежавшие Маргарите Филберт. В доме родителей Филберт в Эшау он приказал поискать письма, которые могли бы дать что-нибудь новое о ее тайных знакомствах.

В деле о браконьерстве к началу июля Зеебергер достиг полного успеха после того, как вице-вахмистру Шмидту удалось заставить говорить двух других подозреваемых в браконьерстве крестьян, Джозефа Вилдинга и Филиппа Деммерле, и они, спасая свою шкуру, выдали Шлихера. Но дело об убийстве не сдвинулось с места. В конце июля Зон потерял терпение и снова вмешался в расследование, сделав необычный шаг. Так как в его распоряжении были только жандармы и ни одного криминалиста, то он обратился за помощью в соседнее герцогство Гессен, и гессенский генеральный прокурор послал в Кайзерслаутерн комиссара уголовной полиции Даниеля из Дармштадта.

Для Даниеля сотрудничество с Поппом было в порядке вещей. Первое, что он сделал, — послал брюки Шлихера Поппу. Снова обследовал обыск хутора Шлихера и изъятие его одежды и ботинок, Попп вскоре получил эти вещи, обследование которых он безуспешно предлагал произвести еще в июне. Через три дня он сообщил, что на обоих коленках, там, где Зеебергер и жандармы ничего не заметили, имеются „загрязнения, содержащие человеческую кровь\". Но прежде всего ему бросился в глаза прилипший к нижнему краю штанины и уже засохший комочек зеленоватой грязи, который, как было видно под микроскопом, состоит в основном из овсяной половы и по всей видимости, является конским навозом\". Еще через несколько дней после тщательного исследования пришло сообщение, что на воскресном пиджаке, который Шлихер одевал в праздник „вознесения\", имеются многочисленные брызги человеческой крови. Очевидно, делались попытки смыть водой некоторые крупные следы крови.

Но обнаружение крови было для него не самым главным. Его больше интересовали ботинки. 22 августа Попп писал в Кайзерслаутерн: „Около каблуков ботинок имеются следы кала животного, и к нему прилипла илистая серая земля, какую можно встретить на размытой дождем дороге. При исследовании этой массы… выяснилось, что там тоже содержится овсяная полова. Таким образом, не только цвет и внешний вид грязи на ботинках и брюках совпадают, но и их состав» установленный с помощью микроскопа\".

Попп просил передать ему ботинки, принадлежавшие Маргарите Филберт, чтобы установить, не соприкасались ли они с конским навозом. Может быть, удастся доказать, что Шлихер и убитая были в одном и том же месте. Ботинки прибыли срочной почтой.

Зеебергеру пришлось, правда, признать свои промахи, и он не чинил бопьше препятствий дальнейшему микроскопическому исследованию, даже спустя некоторое время принял в них участие. Микроскопическое исследование ботинок Маргариты Фил- берт принесло разочарование. Там не было ни малейшего следа навоза, а лишь немного земли с чешуйками древесных почек, что свидетельствовало о земле с лесной дороги.

24 августа Попп впервые узнает из письма Даниеля, что Андреас Шлихер с самого начала утверждал, будто он не был на своем поле, которое расположено вблизи места преступления, а ходил только на поля в районах Драйморген, Шиндерборн, Херцен- таль и Хинтерм Хан. Но так как Шлихер отрицает, что в день, вознесения\" или вскоре после этого побывал в местах обнаружения трупа и предполагаемом месте преступления, то важно, считает Попп, отвечая Даниелю, проверить правильность этого утверждения. Для этого нужно сравнить почву, прилипшую к обуви, в которой Шлихер был в тот день, с пробами почвы, взятыми с места обнаружения трупа, с одной стороны, и с пробами почвы земельных участков обвиняемого и дорог, по которым он якобы ходил, — с другой. Таким образом, возможно, удастся установить, говорит Шлихер правду или нет. Попп советовал не снимать пробы почвы с обуви Шлихера самим, а предоставить эту работу ему, чтобы он мог установить положение и вид слоев прилипшей к подошве почвы и зафиксировать их с помощью фотографии. Он просил также для исследования почвы соответствующих мест предоставить возможность взять эти пробы ему лично.

Но так как Даниель заболел, то лишь 21 сентября он встретился с Поппом в Фалькенштейне. Целый день они ходили по полям и дорогам, по которым, как утверждал Шлихер, он прошел в день „вознесения\". Затем они отправились к месту обнаружения трупа и к тропинке, которая вела оттуда в Фалькенштейн. Отовсюду они брали пробы почвы и заполняли ими коробочки. С наступлением темноты они поднялись к руинам замка, чтобы и оттуда взять пробы почвы и щебня. Спустя два дня Попп приступил к исследованиям в своей лаборатории. Он и франкфуртский геолог Фишер занимались этими исследованиями больше двух месяцев, до 23 ноября 1908 года.

С точки зрения наших дней методика исследования земельных проб была у Поппа не безупречной. Однако она уже содержала все элементы современных нам методов. Ученый придерживался той точки зрения, что земля не мертвый, а живой организм, подверженный постоянным изменениям; процессы изменений находятся под влиянием минералогического развития и погоды, примесей растительного и животного характера и, не в последнюю очередь, под влиянием почвенных микробов. Прошло много времени, прежде чем многочисленные пробы, собранные Поппом с места обнаружения трупа, земельных участков Шлихера, руин замка, дорог и т. д., были проанализированы. От результатов этих анализов зависело, можно ли вообще использовать обувь Шлихера в качестве вещественного доказательства. Если почва земельных участков, на которых побывал Шлихер в день убийства, ничем не отличалась от почвы участка земли вблизи места преступления, то вся работа по их сравнению была напрасной.

Пробы почв, взятые Поппом и Даниепем с хутора Шлихера и с деревенской улицы, отличались тем, что содержали гусиный помет. Пробы с земельных участков Шлихера в районах Шиндерборн, Хер- центаль и Хинтерм Хан состояли в основном из почвы темного цвета с продуктами выветривания порфировых пород и различными элементами порфира. В первую очередь там было много светлого кварцевого порфира с зелеными вкраплениями, частиц молочного кварца и пластинок слюды. Растительная составная часть состояла из нитей корней, частей гнилой соломы и очень незначительных остатков листьев.

Резко отличался состав почвы в пробе, взятой с участка земли Шлихера вблизи места преступления. Здесь была красноватая песчаная почва, продукт выветривания песчаника, смешанного с крупинками кварца, небольшим количеством слюды и большим количеством красной железистой глины. Примеси растительного характера были незначительны. Интересно, что почва дороги, идущей от поля Шлихера к лесу, где было совершено убийство, и почва с места преступления были идентичны, хотя в них были разные количества примесей остатков листьев деревьев. Не менее интересным был тот факт, что ни на других полях, ни на других дорогах не удалось обнаружить конский навоз, лежавший только на пути к месту преступления. Под влиянием дождя, размывшего навоз, отчетливо была видна овсяная полова, которую Попп наблюдал под микроскопом при первом исследовании обуви Шлихера.

Как итог всех исследований были получены результаты анализов почвы из развалин замка. Она также имела свои особенности. В ней отчетливо различались большие количества темных составных частей угля. Решающим отличием почвы были примеси кирпичной и цементной пыли от разрушенных стен замка. Такое различие почв было надежной основой для сравнения, на что и рассчитывал Попп. И все же самое трудное было еще впереди. Первое обследование обуви Шлихера было весьма поверхностным, так как количество прилипшей к подошве земли было очень незначительным, и казалось сомнительным, чтобы его хватило для изучения слоев почвы, оставленных последней прогулкой Шли- хера. Однако повторное обследование выявило несомненное наличие красноватой окраски, напоминающей почву вблизи места преступления, что и вдохновило Поппа на дальнейшую работу. В более крупных комках земли, застрявших между каблуками и подошвой, он надеялся различить отдельные слои почвы и выделить несколько кусочков для проб. Осторожно увлажнив эти комочки прилипшей земли, он бритвой разрезал их перпендикулярно к подошве. После нескольких попыток удалось сделать чистые поперечные разрезы, на которых хорошо просматривались различные слои почвы. Самый нижний слой, непосредственно на коже, обнаруживал смесь гусиного помета с землей, какую Попп наблюдал на хуторе Шлихера и на деревенской улице в Фалькенштейне. Далее следовал слой, содержащий частицы травы и свидетельствующий о луговой дороге, которая вела от Фалькенштейна к полю Шлихера вблизи места преступления. Затем удалось отделить несколько маленьких кусочков красноватой песчаной почвы с осколками крупинок кварца в красной глине, чешуйками слюды, частицами перегноя более темного цвета и шелухой от почек деревьев. Эти слои полностью совпадали с почвой с места преступления. И наконец, в самом верхнем слое Попп обнаружил уголь, частички кирпича и цементной штукатурки — характерные признаки почвы руин замка. Для окончательного вывода Попп продолжил исследование еще многих срезов, но, как он ни старался, ему нигде не удалось обнаружить продукты выветривания порфировых пород, характерных для полей Шлихера в районах Драйморген, Шиндерборн, Херценталь.

Результаты многочисленных исследований, осуществленных до ноября 1908 года, были как неожиданны, так и убедительны. Шлихер, вопреки его утверждениям, никак не мог ходить на свои поля, расположенные вдалеке от места преступления, потому что на его обуви совершенно не было следов этих почв. И напротив, он должен был пройти по деревенской улице, по дороге через луг к полю и далее на само место преступления. После совершения преступления Шлихер, по всей видимости, пошел к развалинам замка, чтобы спрятать там свои брюки. Когда 1 декабря 1908 г. прокурор Зон и Зеебергер держали в руках подробный доклад Поппа, у них не осталось и следа сомнений в вине Шлихера.

Но Шлихер продолжал отрицать свою вину, потому что он не понимал значения исследований следов почвы. Когда же он понял… что к чему, то стал придумывать всевозможные отговорки. Шлихер утверждал, что надевал свои ботинки также в субботу, через два дня после убийства, когда с другими зеваками ходил к месту преступления посмотреть на труп. Он, мол, близко подошел к трупу и наступил на нижнюю юбку пострадавшей. Но нашлось достаточно свидетелей, утверждавших, что он не был в воскресных ботинках и не подходил близко к трупу. Среди этих свидетелей была и его жена. Ничего не подозревая, она настаивала на своих первоначальных показаниях, что вечером в день, вознесения\" почистила ботинки мужа и поставила их на сундук, где они с тех пор стояли, и никто ими не пользовался. Несмотря на это, Шлихер продолжал упорствовать. Он отрицал свою вину и тогда, когда земельный суд Кайзерслаутерна после разбирательств вынес ему смертный приговор. Лишь узнав, что смертный приговор заменен ему пожизненной каторгой, Шлихер признался в убийстве Маргариты Филберт, назвал мотив убийства и заметил: „Химик прав относительно того, каким путем я прошел в тот день\".

Убийца действительно из деревни пошел на свое поле у государственного леса и увидел Маргариту Филберт на дороге, ведущей в лес. Будучи введен в заблуждение ее богатой одеждой, он надеялся обнаружить у женщины солидную сумму денег. Он задушил ее, но, поняв бессмысленность преступления, пришел в ярость и отрезал ей голову. Он показал позже место, где около кустов боярышника и черники глубоко под камнями была спрятана голова. Затем он „очистил\" в пруду свою одежду и незаметно вернулся домой. Там он снял совершенно мокрые брюки. Пиджак остался в доме, так как мокрые места, возникшие при замывании брызг крови, вскоре высохли. Только вид брюк казался ему подозрительным. Он завернул их в старую блузку своей жены и спрятал вечером в развалинах замка.

Через десять лет, в 1918 году, в кратком научном сообщении по делу Шлихера Попп упомянул о значении исследования следов почвы. Статья была опубликована в журнале, основанном Гансом Гроссом, умершим незадолго до этого. К этому времени у Поппа уже был большой авторитет. Он стал первым химиком-криминалистом Германии. Его пригласили во Франкфуртский университет читать лекции по криминалистике, а спустя пять лет возвели в ранг заслуженного профессора университета. Как ни велики были почести, которые воздали ему, важнее был тот факт, что он не был уже одиночкой. Научный подход к изучению различных следов дал удивительные результаты во многих областях и в разных формах, и в первую очередь в области исследования волос. Этим исследованиям был дан мощный толчок в 1909 году в Париже.

3

14 июля 1909 г., в субботу, Париж отмечал национальный праздник. Празднества продолжались и на следующий день, в воскресенье, по крайней мере до полудня, когда вдруг распространилась весть о загадочном преступлении, приковавшая к себе внимание парижан. Весть эта поступила из многоэтажного дома № 1 на бульваре Вольтера. На первом этаже этого здания, в кафе Бардена, в полдень царило праздничное оживление. Супруги Барден и персонал кафе работали за кассой, в кухне или бегали между столиками посетителей и стойкой бара. Красная стрелка стенных часов над кассой показывала около половины первого, когда официант Бакер покинул стойку бара и подошел к госпоже Барден, сидевшей за кассой. „Наверху слышны крики, — сказал он. — Как будто, это голос возлюбленной месье Альбера\".

Хозяйка мельком взглянула на официанта, на мгновение оторвавшись от своих подсчетов, и проворчала, что из-за этого, мол, не стоит прерывать работу. Бакер вернулся за стойку бара. Расставляя бутылки и рюмки, он все же продолжал прислушиваться к крикам наверху, где находилась кухня квартиры хозяина бюро, занимавшего почти весь второй этаж дома. Бакер был уверен, что может отличить вопли взывающего на помощь человека от криков шумного веселья. Ему за долгие месяцы работы здесь уже не раз доводилось их слышать. Кроме того, Альбер Урсель, которого все в доме называли „месье Альбером\", хозяин посреднического бюро по найму прислуги, расположенного наверху, имел обыкновение каждую субботу после обеда уезжать из Парижа. Точно в 13 часов 45 минут тридцатилетний холостяк появлялся на вокзале Сен-Лазар и садился в поезд на Флен-сюр-Сен, чтобы навестить там свою мать. Обычно он возвращался в Париж лишь в понедельник утром. Жермен Бишон, бретонка лет шестнадцати, жившая у него уже с год в качестве горничной, оставалась одна в квартире. Бакер был уверен, что видел, как Урсель накануне в обычное время ушел из дома, держа в руке свой черный дорожный саквояж.

Лишь когда все наверху затихло, официант отогнал мысли об Альбере Урселе и с головой ушел в свою работу. До него доносился приглушенный шум из зала кафе. Прибывали все новые и новые посетители, и к 13 часам 10 минутам у Бакера было уже столько работы, что не оставалось времени думать о чем-нибудь постороннем. Но как раз в этот момент ему на голову капнуло что-то теплое. Он подумал, что это брызги воды от мойки посуды. Но тотчас снова почувствовал что-то мокрое, теплое на правом виске. Не успел он поднять правую руку, чтобы стереть каплю со своего лица, как на его ладонь упала третья капля. Это была густая красная жидкость. Взглянув вверх, официант увидел на потолке красное пятно. Он тотчас вспомнил о криках на втором этаже, бросился к кассе и закричал, обращаясь к хозяевам: „Из квартиры господина Альбера капает кровь\".

Барден, убедившись в правдивости слов своего официанта, побежал к консьержу Дюмону. Застав там консьержа и его жену, он поведал о случившемся, показывая на окна квартиры над его кафе. Квартира и бюро Урселя были как бы изолированы от всего дома. Туда нельзя было попасть через общую лестницу. Бюро имело свой отдельный вход, расположенный рядом со входом в кафе. Решетчатая дверь вечером запиралась. Лестница от этой двери вела в приемную, в кассу и бюро Урселя. Оттуда через две двери можно было попасть в квартиру.

Консьерж Дюмон подергал решетчатую дверь, но она была заперта. Тогда он поспешил через двор к главной лестничной клетке и по ней на второй этаж. Хотя там и не было двери в квартиру Урселя, но имелось окно, которое вело в приемную. Даже Дюмон не знал, кто из прежних жильцов сделал это окно и с какой целью. Он подергал его, убедился, что оно также прочно заперто, и возвратился к фасаду дома. Там по карнизу он вскарабкался на крышу навеса перед кафе, чтобы через окно заглянуть в квартиру Урселя. Сюда выходили окна бюро, столовой и спальни. В бюро и в столовой, казалось, ничего не изменилось. Когда же Дюмон заглянул через окно в спальню, то увидел неприбранную постель и разбросанные повсюду платья возлюбленной Урселя. Гардероб был взломан, и все в нем перевернуто вверх дном. Консьерж быстро спустился вниз и поспешил в полицейский участок района Ла Фоли-Мерикур. По дороге он встретил полицейского Лепи- нэ и повел его на бульвар Вольтера. На лестничной площадке второго этажа консьерж приставил к стене стремянку, Лепинэ поднялся по ней, разбил окно приемной и проник внутрь. В приемной все было на своих местах. Лишь пройдя по коридору к бюро, он остановился у распахнутой настежь кухонной двери. На каменном полу кухни в красном пеньюаре неподвижно лежала женщина, правая рука ее была под бедром, левая отброшена в сторону. Голова утопала в луже крови. Разбитое лицо нельзя было узнать, но Лепинэ нисколько не сомневался, что перед ним лежит не кто иная, как Жермен Бишон.

Пока к дому № 1 сбегались сотни людей, покидая близлежащие кафе и ресторанчики, Лепинэ сообщил тревожную весть комиссару полиции района Карпену. Вслед за ними на место происшествия прибыл вместо уехавшего судьи Астрона, которого ожидали лишь вечером следующего дня, следователь Варен. Тем временем Карпену удалось открыть зарешеченную дверь и вторую, наверху лестницы, и Варен обычным путем прошел к месту преступления.

По всей видимости, убийца застал Жермен Бишон, когда та находилась в столовой. Стол был накрыт на одного человека. На тарелке лежала колбаса, которую только начали есть. На полу валялась испачканная салфетка, будто Жермен Бишон уронила ее, увидев убийцу и прервав завтрак. По пути из столовой в кухню повсюду разбросаны шпильки и гребенки. Отсюда Варен сделал вывод, что борьба началась еще в столовой и продолжалась в кухне. Следы крови свидетельствовали о том, что в неудержимой ярости убийца продолжал наносить девушке удары, когда та лежала на полу. Орудия убийства нигде не было видно. Лишь войдя в спальню, комиссар увидел на кресле топор. Его, очевидно, мыли, так как он был мокрым. Карпен предположил, что топор был орудием убийства, а затем преступник использовал его, чтобы взломать шкаф, все содержимое которого было выброшено на пол. Так как кассовый шкаф в бюро тоже оказался взломанным, то убийца, очевидно, искал деньги. Секретер Урселя постигла та же участь. Но либо преступник не придал значения содержимому секретера, либо по какой-то причине не успел обыскать его ящики. Небольшая личная корреспонденция была нетронута и не имела значения для этого дела, за исключением написанного малограмотным человеком письма без адреса, гласившего: „Уважаемый господин. Это письмо написано Вашей маленькой „Лолоттой\", которая целый год была Вашей нежной любовницей. Я хочу этим письмом напомнить Вам о том времени, которое мы провели вместе. Вам — 34 года, мне — 17. Каждый день приносил нам больше радости, чем забот… Эти месяцы прошли, как один день. Вы были для меня также отцом. Я Вас безумно люблю. У меня такое чувство, будто я была Вашей дочерью… \"

На этом письмо обрывалось. Если речь идет об объяснении Жермен в своей любви к Урселю, то оно свидетельствует о трагедии, связанной с ревностью. Может быть, во время отсутствия Урселя к молодой девушке проник какой-нибудь страстный обожатель? Может быть, он убил ее, потому что она отказалась оставить Урселя? Но почему тогда он искал деньги? Или какой- то второй любовник Жермен, которого она принимала в отсутствие Урселя, захотел использовать случай и обворовать ее хозяина, а Жермен мешала ему? А может быть, речь шла о незнакомом взломщике, который знал об отсутствии Урселя, но не рассчитывал застать в воскресенье его любовницу? Наткнувшись неожиданно на Жермен, он убил ее, чтобы потом ограбить Урселя. Против этой версии свидетельствовало то, что не было ни малейшего следа насильственного проникновения в квартиру: решетчатая дверь заперта, ни одно окно не было повреждено. Когда же в поисках следов взлома Карпен подошел к окну, которое выходило в приемную с лестничной клетки, то очень удивился. К окну, находившемуся довольно высоко, был приставлен стул. Шпингалет, который открывал окно только изнутри, не был задвинут. Консьерж Дюмон, которого тотчас вызвали, растерянно смотрел на Карпена. Он мог поклясться, что окно было заперто, потому что вскоре после поднятой тревоги он сильно дергал за ручку, пытаясь открыть его. Окно, очевидно, открыли в промежуток времени между попыткой консьержа проникнуть через него в квартиру Урселя и приходом полицейского. Можно ли предположить, что Урсель или жертва по рассеянности забыли запереть окно? Реально ли, что вор проник через это окно в квартиру и запер его за собой, совершил убийство и ограбление и затем использовал отсутствие консьержа, чтобы скрыться? А может быть, Жермен Бишон сама использовала это окно, чтобы впускать к себе других любовников? Может быть, она сама открыла путь поклоннику, который не остановился перед убийством и ограблением? Во всяком случае, если преступник скрылся, убежав через это окно, то он должен был пройти через двор мимо швейцарской консьержа незадолго до того, как пришел Лепинэ и поднялся по стремянке в приемную бюро Урселя.

Варен поинтересовался, был ли кто-нибудь в швейцарской, пока Дюмон ходил в полицию. Узнав, что в швейцарской находилась жена Дюмона, он приказал позвать ее. Когда ее спросили, не заметила ли она чего- нибудь подозрительного, она ответила, что не видела ни одного постороннего человека. Правда, незадолго до возвращения ее мужа с полицейским Лепинэ в окно швейцарской постучала незнакомая дама. Когда консьержка открыла дверь, то незнакомка сказала ей: „Я хотела повидать няню Адэль с четвертого этажа, но мне сказали, что Адэль нет дома. Будьте так добры, передайте ей, когда она вернется, что к ней приходила Анжель\". Затем незнакомка ушла. Консьержка этому эпизоду совершенно не придала значения. Такие посещения прислуги по воскресным дням не были чем-то особенным. Варен тоже сомневался, что между убийством и Адэль может быть какая-либо связь. Он приказал обыскать дом от чердака до подвалов. Все было безрезультатно. Опрос жителей дома, соседей и посетителей кафе тоже не принес ничего утешительного. Варен почувствовал до некоторой степени облегчение, когда ему сообщили около 14 часов о прибытии шефа Сюртэ Октава Амара.

Едва ли было хоть одно значительное преступление в 90-х гг. XIX в., в расследовании которого не принимал бы участия Амар. В 1888 году, вернувшись с военной службы и поступив на работу в полицию Парижа, он быстро продвигался по служебной лестнице. Начав службу секретарем полицейского комиссариата Сен-Дени, уже в 1894 году за успешную борьбу с террористами он получил должность заместителя начальника Сюртэ. А восемью годами позже, после разоблачения беспримерного мошенничества Терезы Умбер, он возглавил руководство Сюртэ. Его продвижение по службе сопровождалось, в частности, успешным раскрытием дел Сиретона, Стейнеля, Тибефа и Фужера, а также выявлением причин и последствий буланжизма и панамы\". В свои сорок восемь лет он пользовался у парижан такой же популярностью, какую до него имел Горон.

И теперь Амар чувствовал, что дело будет сенсационным. С другой стороны, он не питал никаких иллюзий относительно своих возможностей в этот воскресный полдень. Даже судебного медика, доктора Виктора Бальтазара, который должен был освидетельствовать труп, не было в столице, и приехать он мог не раньше вечера. И все же Амар не терял времени. С помощью Карпе- на и инспекторов Сюртэ Саблона и Дарналя он опросил жильцов дома, чтобы получить представление об Урселе и об образе жизни Жермен Бишон. Амару немного облегчило дело то, что вскоре после его прибытия на место преступления хозяин кафе Барден послал к нему двух служанок, Элен и Сюзанну, а также мадам Дюмуше, которые имели с Бишон договоренность встретиться днем в этом кафе.

Девушки оказались случайными знакомыми Жермен. От испуга обе были бледны. Проявив терпение, Амар узнал некоторые подробности, немного прояснившие прошлое пострадавшей. Она выросла в многодетной семье, и когда ей действительно только исполнилось шестнадцать лет, Жермен убежала из Шове, что в департаменте Нижняя Луара, от своего пьяницы-отца. Уже полтора года она искала счастья в Париже. О прежней жизни Жермен обеим служанкам ничего не было известно, потому что она рассказывала невероятные вещи, которые было трудно принять за правду. Так, например, сначала она утверждала, что Урсель — ее дядя, а некоторое время спустя сказала, что он женится на ней. В последние месяцы Жермен очень изменилась, и обе девушки полагали, что она „схлопотала себе ребеночка\", может быть, с помощью Урселя. Во всяком случае один или два раза она жаловалась, что Урсель, хочет ее сбыть с рук\". Некоторое время тому назад она уже уходила от Урселя и переезжала в дом итальянца, который живет недалеко отсюда, на бульваре Вольтера, нанимаясь к нему горничной. В первую же ночь он сделал ее своей любовницей, а спустя несколько дней так избил, что она убежала от него и вернулась к Урселю. Тот ее снова принял, но сказал, что будет держать ее только из чувства жалости, пока не подыщет для нее другое место.

Пожилая мадам Дюмуше, с мая месяца каждый день убиравшая бюро Урселя, тоже сначала не могла прийти в себя. Но Амар вскоре заметил, что она наблюдательна и обладает специфической психологией слуг, всю жизнь работающих в различных семьях. Она подтвердила, что отношения между пострадавшей и Урселем с некоторых пор ухудшились. Время от времени он сожительствовал с ней, но вообще-то просто мирился с ее пребыванием в своем доме. Мадам Дюмуше понимала, почему Урсель хотел от нее избавиться. Жермен ждала ребенка, может быть, это был ребенок Урселя, но, продолжала она, Урсель был маменькиным сыночком и слишком нерешительным, чтобы вовремя положить конец своим приключениям. Так пострадавшая стала ему в тягость. Жермен писала ему любовные письма, какие пишут девочки, учившиеся лишь в начальной школе.

Амар показал уборщице обнаруженное в секретере Урселя письмо, и она выразила уверенность, что письмо написано Жермен Бишон. Затем Амар спросил, не принимала ли Жермен в отсутствие Урселя других любовников, с помощью которых она хотела, может быть, вызвать ревность Урселя. Но мадам Дюмуше, не задумываясь, ответила:. Никогда! Жермен была откровенна со мной. Она очень боялась оставаться одна в квартире, всегда запирала двери между комнатами, а иногда даже придвигала к ним мебель. Со своими знакомыми она встречалась либо на улице, либо у них в доме\". Уборщица добавила, что если Амар хочет что-нибудь еще узнать, го может поговорить с уборщицей, которая работала Урселя до нее. Речь шла о некой Розелле, которая живет где-то в районе Сент-Амбру- аз. Жермен наверняка была с ней тоже откровенна, и Амар может узнать от нее что-нибудь. Сама она не знала адрес Ро- зеллы, но его можно узнать у мадам Дессинель.

Амар спросил, кто такая мадам Дессинель, и услышал в ответ, что это кассирша, единственная служащая в бюро Урселя. На протяжении всего приема она постоянно сидела наверху, около входной двери, и любой посетитель неизбежно проходил мимо нее. Чтобы попасть в квартиру, также нужно пройти мимо нее. Мадам Дессинель, наверное, была последней, кто видел Жермен Бишон живой. Она работала каждый день до семи часов вечера и перед уходом проверяла, заперты ли верхняя и нижняя входные двери. В ту субботу, когда Урсель уехал за город, она работала, как обычно. Кроме Урселя ключи от бюро и квартиры имелись только у мадам Дессинель и Жермен Бишон. Когда Амар поинтересовался отношениями между кассиршей и Жермен, уборщица задумалась. Но потом ответила, что мадам Дессинель холодна и вежлива. Она не была подругой Жермен Бишон. Ей тридцать лет, и, говорят, она имеет виды на Урселя.

Было полседьмого вечера, когда полицейский Лепинэ доложил Амару, что приехал доктор Бальтазар и пробирается к дому сквозь толпу любопытных. Вскоре атлетическая фигура Бальтазара появилась в проеме входной двери. Ему исполнилось тридцать семь лет, и добрый десяток лет отделял его еще от того времени, когда он стал воплощением традиций парижской судебной медицины. В 1909 году его заслонял собой профессор Туано, недостойный преемник двух, может быть, самых значительных судебных медиков Парижа: Амбруаза Тардье и Поля Камиля Ипполита Бруарделя, возглавивший после них кафедру судебной медицины в Сорбонне. Ошибки, которые Туано допустил при экспертизах по делу детоубийцы Жанны Вебер и которые дважды помогли ей избежать заслуженной кары, подорвали его авторитет.

Бальтазар родился в 1872 году в семье мелкого буржуа. Сначала он интересовался математикой и техникой и окончил пользующуюся хорошей репутацией Политехническую школу. Затем, в 1893 году, жажда приключений и свойственное ему многообразие интересов побудили его избрать военную карьеру. Уже будучи артиллерийским офицером, Бальтазар стал изучать медицину. Много лет он занимался исследованиями в тогда еще молодой области науки о радиоактивных лучах. Когда в 1904 году Бальтазар занялся судебной медициной, то он опирался на такой запас медицинских знаний, каким обладали немногие его коллеги; тогда же он стал расширять область судебно-медицинской работы, выводя ее за рамки самой медицины. Поначалу вместе со своей ассистенткой и позже женой Марсель Ламбер Бальтазар занялся исследованием следов волос, найденных на месте преступления или катастрофы.

Когда Бальтазар в свойственной ему манере сухо поздоровался с Амаром и следователем, он еще не знал, что перед ним уголовное дело, которому не только суждено войти в анналы истории криминалистики, но и привлечь внимание общественности к проблеме исследования следов волос. Без волнения он вошел в кухню и встал на колени у трупа. Подчеркнутое хладнокровие, создавшее ему позднее репутацию грубого и черствого человека, имело своей причиной не только полную сосредоточенность при выполнении работы, но в значительной мере это была и защитная реакция на свойственную ему мягкотелость, от которой он часто страдал. Как многоопытный специалист, он быстро определил приблизительное время наступления смерти — между 12 и 14 часами. Он указал Амару и Варену на изменения кожного покрова на руках и шее, свидетельствовавшие об отчаянном сопротивлении жертвы. Смерть была вызвана многократными проломами черепной коробки. Бальтазар считал, что было нанесено от тридцати до сорока ударов лезвием и обухом топора. Он также констатировал беременность Жермен Бишон, срок которой был шесть месяцев. Вдруг он замолчал и ниже наклонился над левой рукой Жермен. Некоторое время он что-то рассматривал, затем приподнял тело так, что стала видна правая рука.

Обе руки были сжаты в кулаки. Но Бальтазару не было надобности разжимать их, чтобы разглядеть клочья выдранных длинных окровавленных волос: белокурых и светло-каштановых. Бальтазар вытащил по нескольку волосков из каждой руки, положил их на лист белой бумаги, подошел к окну столовой и стал рассматривать. Амар и Варен наблюдали за ним. Не обращая внимания на толпу народа, уставившегося на него с улицы, Бальтазар вернулся на кухню и сказал грубым голосом, что труп можно отправить в морг, но так, чтобы никто не касался рук убитой. Затем он поинтересовался, не удалось ли напасть на след преступника. Амар, который со времен дела Жанны Вебер не очень уважал судебных медиков, ответил с иронией, что об этом, мол, еще рано говорить или, может быть, Бальтазар в состоянии сотворить чудо мгновенного раскрытия преступления. На что Бальтазар спокойно возразил, что чуда он сотворить не может, но полагает, что может помочь господам избавиться от лишней работы, посоветовав Варену и Амару искать не мужчину, а женщину-убийцу.

Карпен, которому в этот момент Бальтазар напоминал Шерлока Холмса с его умением читать следы, как и Амар, отнесся к этим словам весьма скептически. Однако Бальтазар показал им волосы на листке белой бумаги и выразил уверенность, что это женские волосы и жертва сама вырвала их из головы убийцы. В ближайшее время он скажет кое-что еще.

Мысль о криминалистической оценке следов волос возникла несколько сот лет тому назад. В 1689 году в Париже был обнаружен труп мадам Мазель, богатой вдовы, заколотой при очень странных обстоятельствах. Лейтенант полиции Деффита нашел в ее руке три волоска, которые она, возможно, вырвала у убийцы. Деффита обратился к нескольким парикмахерам, но получил ответ, что невозможно установить, принадлежат ли эти волосы человеку или животному. Систематическое изучение волос под микроскопом французские, английские и немецкие медики начали лишь после 1857 года, если не считать некоторых экспериментов французов Оливье и Орфи- ла. В 1863 году немец Лендер опубликовал в выходящем раз в три месяца, Журнале по судебной и гражданской медицине\" свою работу „Экспертиза волос на топорах из Варсинской пещеры\". Там он описывал свою попытку путем исследования волос помочь раскрытию жестокого убийства, которое было совершено в ночь с 10 на 11 мая 1861 года на мельнице вблизи Хурсдорфа. Шесть человек — мельник Баумгардт, его жена, трое детей и служанка Каролина — были убиты в постелях ударами топора. Когда семь дней спустя в пещере варсинского лесничества нашли три топора, то Лендер обнаружил на них большое количество волос. С помощью микроскопических исследований волос на топорах и волос убитых он доказал их идентичность. Житель Варсинской деревни Карл Маш в конце концов признался в преступлении. Во время судебного процесса Лендер поставил в зале суда шесть микроскопов для присяжных заседателей, чтобы каждый из них мог убедиться в достоверности результатов его работы.

В конце XIX века основатель венской школы судебной медицины Эдуард Гофман опубликовал „Учебник по судебной медицине\", который содержал главу „Исследование волос\". Последующее десятилетие принесло благодаря работам отдельных ученых много важных сведений в этой области. Было уже известно, что любой волос человека или животного состоит из трех частей: корня, стержня и кончика. Основная часть волоса, стержень, в свою очередь состоит из трех частей: кутикулы, коркового вещества и мозгового вещества. Кутикула образует верхний покров волоса. Она образована черепицеобразно наложенными друг на друга плоскими ороговевшими клетками. Под кутикулой находится корковое вещество из ороговевших вытянутых вдоль клеток, содержащих пигмент светло- или темно-желтого, каштанового, темно-каштанового или черного цвета, придающий тот или иной цвет волосам. В самой середине волоса находится мозговое вещество, или сердцевина, состоящая из крупных кубических ороговевших клеток. В этом слое, главным образом между клетками, содержится различное количество пузырьков воздуха. Этот слой часто отсутствует в волосах человека или обнаруживается как составная часть коркового слоя. Скопление воздуха в мозговом слое сначала было препятствием для микроскопического исследования сердцевины волоса. Из-за воздуха сердцевина просматривалась как ничего не говорящая черная полоска, и долгое время даже полагали, что здесь речь идет о темном пигменте. До 1909 года еще не было никакого метода, позволявшего „освободить\" волос от воздуха и детально, в каждом отдельном случае, изучить клеточное строение мозгового вещества.

Однако имеющихся знаний было достаточно, чтобы установить принадлежность обнаруженных на месте преступления волос человеку либо животному. Уже одна кутикула волос животного имела свои характерные черты. Черепицеобразно наложенные друг на друга клетки кутикулы волос животных были не только больше по размеру, но и не такими ровными. Форма этих клеток характеризовала вид животного. Типичным было также соотношение между толщиной коркового слоя и толщиной сердцевины. Хотя исследованию подвергались волосы далеко еще не всех видов животных, но уже можно было утверждать, что сердцевина волос у животного значительно толще, чем у человека. Самыми важными были различия клеточного строения мозгового вещества. В то время как у человека оно либо вообще отсутствует, либо представляет собой нехарактерную картину, у животных оно имеет вполне определенный вид: круглые либо овальные клетки, которые образуют кольцеобразные или корзинкообразные скопления, следующие одно за другим и едва касающиеся друг друга. В более толстой сердцевине можно наблюдать много расположенных один за другим таких рядов клеток или, как это бывает у кроликов и зайцев, ряды клеток, образующие спирали. Таким образом, проблема отличия волос человека от волос животного была, как казалось, уже решена. Точность определения увеличивалась от того, чем больше волос подвергалось исследованию в каждом отдельном случае.

Однако после установления отличия волос человека от волос животного возникли другие вопросы. Как отличить мужские и женские волосы, определить их происхождение: с головы, бороды или лобка? Одно время (когда женщины носили длинные волосы и не было принято стричь их) волосы с головы женщины можно было легко определить по их длине и по раздвоенным кончикам, которые возникали от длительного пользования щеткой при расчесывании. Волосы с головы мужчины выдавали себя своей сравнительно небольшой длиной и следами обработки ножницами. Недавно подстриженный волос имел тупой кончик, который через два дня начинал закругляться, а приблизительно через тридцать дней был уже совершенно круглым. То обстоятельство, что подстриженный волос при длительном расчесывании его щеткой тоже расщеплялся, затрудняло в значительной степени анализ волос. Что касается других волос с тела человека, то прежде всего волосы из бороды давали возможность уверенно говорить об их мужском происхождении. С течением времени выяснилось, что волосы бороды обычно значительно толще всех других волос. Диаметр их поперечного разреза составляет 0, 14—0, 15 мм, а волос с головы — 0, 06—0, 08 мм. Что касается других волос с тела человека, то по ним почти не было возможности установить, принадлежат они женщине или мужчине. Некоторое различие обнаружилось при исследовании корней. Корни волос с лобка или из-под мышек были короткими и толстыми. Корни волос с головы и бороды имели удлин- ненный вид. Для точности определения имело значение количество находящихся в распоряжении эксперта волос, обнаруженных на месте преступления. Если имелись лишь отдельные волоски, то это сильно ограничивало возможности эксперта. Наиболее точно можно было определить: вырваны, выпали, оборваны, отрезаны волосы или отделены от тела иным путем. Надежную методику определения здесь создали немцы Эстерлен и Георг Попп. Выпавшие волосы определяли по их корню, вытесненному волосяным мешком, в котором он обычно лежит. В этом случае корень — засохший и сморщенный. У вырванных волос корни не только влажные, но и комлевые, с отверстием внизу. Оторванные волосы вытягивались, как резиновая лента. Безусловно, область исследования повреждений волос была самой многообещающей из всего анализа волос, но это было не самым главным. Значительно важнее было установить, кому именно принадлежат волосы, оставленные на жертве убийства, нападения, изнасилования, ограбления или несчастного случая на транспорте, чтобы установить виновного.

Вплоть до семидесятых годов тот или иной врач мог с легкостью заявить, что, на основании совпадения цвета, вида кутикулы, толщины самого волоса и толщины сердцевины, волосы с места преступления, сравниваемые им с волосами подозреваемого, принадлежат последнему. С тех пор предпринимались многочисленные попытки обнаружить специфические особенности волос человека, позволившие бы с уверенностью утверждать, что определенные волосы принадлежат определенному человеку. Точной констатации совпадения волос мешал тот факт, что на голове одного и того же человека имеются волосы, у которых разная толщина коркового вещества, разный вид сердцевины и разная форма кутикулы, корня и кончиков волос. То же самое можно сказать о цвете волос. На голове одного и того же человека встречаются волосы разного цвета. Ненадежность метода сравнения цвета волос в начале века была доказана делом об убийстве Терезы Пухер в Австрии. Волосы, обнаруженные в руке убитой, сравнили с волосами подозреваемого, и эксперт пришел к выводу, что речь идет о волосах из бороды подозреваемого. Вывод основывался на том, что три волоска с места преступления имели в высшей степени своеобразную окраску: светло- и темнопигментированные участки волоса сменяли друг друга. То же самое было обнаружено у всех сравниваемых волос. К счастью, эксперт закончил свой отчет фразой: „При сравнении волос подобного рода нельзя с полной уверенностью утверждать, что они идентичны\". Подозреваемый действительно был ни в чем не ви- вен. В данном случае даже чрезвычайно редкого совпадения распределения окраски волос оказалось недостаточно, чтобы судить об идентичности волос, когда их имеется в распоряжении всего несколько. Подобные положения породили правило, что на сравнение волос можно полагаться только в том случае, когда сравнивается большое количество их (пучок) с места преступления с большим количеством волос подозреваемого. Тогда можно высчитать среднее арифметическое их свойств и сравнить. Несмотря на все усилия, идентификация определенных волос и доказательство принадлежности их определенному лицу в 1909 году были все еще одной из самых сложных задач в исследовании волос. Если последнее и имело какое-нибудь значение для криминалистики, то лишь в том, что сильное различие волос исключало их идентичность и удерживало следователя от ложной версии.

Таков был опыт, из которого мог исходить Бальтазар, приступая утром 19 июля 1909 года в морге Парижа к исследованию волос, зажатых в руке Жермен Бишон. Тщательное обследование трупа подтвердило выводы, сделанные Бальтазаром накануне вечером в квартире Урселя. Он насчитал девять ударов, нанесенных лезвием топора, и сорок восемь — обухом. Вскрытие, которое вряд ли могло по-новому осветить ход преступления, перенесли на другой день. Бальтазар сконцентрировал свое внимание исключительно на исследовании обнаруженных волос. Важность доказательства их принадлежности женщине, причем не убитой, а убийце, имела для него первостепенное значение.

Около 11 часов Бальтазар и Марсель Ламбер вынули волосы из рук пострадавшей и положили их в миски с содовой водой, чтобы очистить от крови и грязи. В этих же мисках волосы доставили в лабораторию. Около двух часов пополудни Марсель Ламбер промыла каждый волосок в спирте. Затем на стекле каждый волосок покрыли слоем раствора желатина и по одному уложили в канадский бальзам. В результате у Бальтазара было теперь несколько дюжин волос, длину которых он измерил. Самые короткие были длиной 15 см, но большинство из них были значительно длиннее. Это позволило утверждать, что речь идет о женских волосах. Дальнейшие микроскопические исследования волос показали гладкую поверхность кутикулы и слабую, иногда отсутствующую или прерывающуюся сердцевину. Все волоски не подвергались стрижке, и кончики их раздваивались, что в основном типично для волос женщин. Тщательное исследование корней волос свидетельствовало, что, за незначительным исключением, они были вырваны. Помимо волос с корнями, на которых еще были частицы волосяной сумки, Бальтазар обнаружил волосы, корни которых уже высохли, т. е. были накануне естественного выпадения. Видны были и типичные признаки обрыва волоса. Бальтазар высчитал среднюю толщину волос — 0,07 мм. Один единственный волос оказался необычной толщины —0,11 мм, так что едва ли он был с той же головы, что и остальные. Устанавливая характер окраски волос, Бальтазар снова столкнулся с резким отличием цвета этого единственного волоса от всех остальных. На первый взгляд общая масса волос казалось светлокаштановой, почти русой. Под микроскопом можно было различить смесь пигмента каштанового и русого цветов, причем на некоторых волосках пигмент русого цвета так сильно проступал, что волос казался совсем светлым. Но даже и в этих волосках отчетливо виднелись пятнышки темного пигмента, хотя и в небольшом количестве. Бальтазар пришел к выводу, что все эти волосы принадлежат одному человеку. Только тот необычно толстый волос и здесь представлял собой исключение. Он был темно-каштановым, почти черным.

Когда Бальтазар и его ассистентка во второй половине дня вернулись в морг, чтобы для сравнения взять волосы с головы Жермен Бишон, то из-за многочисленных повреждений головы убитой они столкнулись с большими трудностями. Отделив все же нужное количество волос с разных частей ее головы, они вернулись в лабораторию, чтобы измерить толщину волос. Им сразу стало ясно, что они толще уже исследованных. Самые тонкие из них были толщиной 0, 08 мм, но многие достигали 0,12 мм. Одно это доказывало, что зажатые в руке жертвы волосы не могли принадлежать ей. Зато иначе обстояло дело с тем единственным волосом из руки Жермен Бишон, который имел толщину в 0,11 мм. Цвет волос Жермен Бишон был темно-каштановым, переходящим в черный. Здесь наблюдалось совпадение с одним волоском, обнаруженным среди пучка волос совершенно другого, светлого, цвета. Заключение Бальтазара гласило: обнаруженные в руке пострадавшей волосы являются волосами женщины и, за исключением одного-единственного волоска, принадлежат не Бишон, а убийце.

Около пяти часов пополудни он послал свое заключение следователю Варену и сообщил ему, что в любое время готов произвести сравнение волос любой подозреваемой в этом преступлении женщины с волосами, обнаруженными на месте убийства. Но, учитывая трудности, связанные с исследованием волос, необходимо предоставить ему возможность лично обследовать волосы с головы подозреваемой и самому взять необходимые пробы.

К тому времени, когда заключение Бальтазара прибыло в бюро Варена, расследованием дела Жермен Бишон уже занимался его коллега Астрон, поэтому Варен передал это заключение Амару. Случайно или нет, но Амар получил его как раз в момент обсуждения с инспектором Сюртэ Долем результатов расследования, с утра 19 июля осуществлявшегося с помощью Доля, инспекторов Саблона, Дарналя, Груссо и комиссара полиции Карпена.

Амар учел совет Бальтазара, хотя он и показался ему поспешным. Перед ним лежал протокол подробного допроса мадам Дюмон, консьержки дома, где произошло убийство, о странном появлении незнакомой женщины по имени Анжель. У консьержки была не очень хорошая память. Однако она все же запомнила, что женщина была высокой, довольно полной, с одутловатым лицом, лет 35–40, одетой в черную обтягивающую фигуру кофточку и черную с белыми крапинками юбку, какие в то время часто носили служанки, на голове был черный платок. Консьержке показалось, что волосы женщины были светлокаштанового или даже русого цвета. После беседы Доля со всеми семьями, проживающими в этом доме, выяснилось, что ни у одной из работающих здесь нянь нет знакомой по имени Анжель. Это давало повод подозревать незнакомку. К тому же незнакомка, если это не было случайным совпадением, знала жильцов дома, так как няня по имени Адель действительно работала в семье на четвертом этаже.

Амар приказал привести кассиршу Урселя — Дессинель. Это была тридцатилетняя заурядная блондинка со вздернутым носиком. Амар убедился, что консьержка Дюмон правильно описала ему эту женщину. Сюзанна Дессинель, несмотря на ужасное убийство в квартире ее хозяина, была уравновешенна, почти спокойна и расчетливо предупредительна. Она показала, что видела Жермен в субботу, т. е. в день убийства. По случаю национального праздника она закончила работу раньше обычного и вместе с Жермен покинула квартиру и бюро. Жермен пошла за покупками. Так как магазины Фобур дю Тампль находятся на ее пути домой, то Сюзанна Дессинель и Жермен шли вместе до Площади Республики, где торжества по случаю праздника были в самом разгаре. Затем Жермен пошла обратно, потому что до наступления темноты она хотела быть уже дома. Это, как заявила кассирша, была ее последняя встреча с Бишон. О том, не осталась ли Жермен на какое-то время на Площади Республики, не разговаривала ли она с какими-нибудь мужчинами, которые могли потом проводить ее домой, Сюзанна Дессинель ничего сказать не могла. Она только добавила, что в кассе оставалось лишь 7, а в секретере Урселя 30 франков (эти деньги были украдены). Украдено ли что-нибудь из гардероба в спальне, она не могла сказать. Дессинель категорически заявила, что никогда не интересовалась квартирой Урселя, а тем более его спальней. Слово спальня она произносила таким презрительным тоном, что Амар проникся подозрением и подчеркнул красным карандашом соответствующие строки в протоколе. Он отметил также, что не исключается возможность знакомства Бишон на улице в субботу вечером с кем-нибудь, кто мог бы проводить ее домой. Вспомнив заверения мадам Дюмуше, что Жермен никогда не приводила посторонних в квартиру Урселя, он захотел узнать мнение Сюзанны Дессинель на этот счет. Та ответила, что ничего сказать не может, так как никогда вечером не бывала у Урселя. Это место в протоколе тоже подчеркнуто красным карандашом. Затем кассирша добавила, что она-де не хочет сказать о погибшей ничего плохого, но от таких в умственном отношении примитивных созданий всего можно ожидать. Амар пометил для себя: ненависть? ревность? На его вопрос, как Сюзанна Дессинель провела воскресенье, последняя ответила, что ходила гулять. (Амар отметил в протоколе, что Сюзанна Дессинель не может назвать свидетелей своих прогулок.)

Амар подозревал кассиршу не меньше, чем незнакомку. Ему слишком часто приходилось сталкиваться с тем, что невзрачные сотрудницы бюро в тайне обожали своих шефов и до смерти ненавидели соперниц. Может быть, Сюзанна Дессинель мирилась с многочисленными любовницами Урселя „вне дома\", но рассматривала молоденькую очаровательную Жермен как захватчика той „империи\", врата которой она сама охраняла? Может быть, ей показалось, что Жермен слишком долго оставалась любовницей Урселя? А что если она из преданности и солидарности хотела помочь Урселю избавиться от навязчивой девчонки? Не проникла ли она ночью, пользуясь своим ключом, в квартиру, не спряталась ли там и не напала ли на Жермен, когда та открыла забаррикадированную на ночь дверь спальни? Не убежала ли она потом через окно, о котором ей было известно? Амар поставил все эти вопросы в протоколе и дал задание установить все личные связи кассирши и проверить ее показания относительно воскресенья.

Амар придерживался систематики. Поэтому он не ограничился версией, что убийцей была женщина, согласно утверждению Бальтазара. Как только Урсель прибыл из Флен-сюр-Сен на вокзал Сен-Лазар, его встретили два сотрудника полиции и привели к Амару. Амар хорошо знал людей и считал вполне вероятным, что Жермен мог убить сам Урсель. Бывает, что мужчины типа Урселя не находят в себе сил порвать с надоевшей им любовницей и, желая избавиться от ребенка, прибегают к убийству. Разве исключена возможность того, что Урсель, знающий дом и привычки всех жильцов, использовал обычную воскресную поездку к своей матери лишь как алиби, а потом незаметно вернулся, совершил убийство, инсценировал кражу и снова вернулся во Флен-сюр-Сен?

Урсель оказался безликим нервным человеком с редкими волосами и закрученными усиками. Хотя об убийстве в своей квартире он узнал еще во Флен-сюр-Сен, вид у него был растерянный. Он сознался, что Жермен уже год была его любовницей. Она стала его любовницей, как это обычно бывает с такими девушками… Пришла в его бюро со своей сестрой, хотела найти место служанки; в тоненьком летнем платье, привлекательная… Он клялся, будто не знал, что ей еще не было пятнадцати лет. А так как нужна была горничная, то он решил нанять ее. Он провел с ней пять или шесть безумных месяцев, но. когда Жермен ему надоела, сказал, что- бы она искала себе другое место. Урсель даже предлагал ей несколько мест, но у него не хватало совести выгнать девушку из своего дома. Он признался, что она была ему в тягость, что была привязана к нему и писала письма, когда он с ней не хотел разговаривать. Урсель сказал также, что она пыталась вызвать его ревность. И наконец после настойчивых вопросов он признался, что знал о ребенке и что она пыталась… давить\" на него, шантажируя этим ребенком. Но он клялся, что не мог быть его отцом. Почувствовав из вопросов Амара, \"то его подозревают в убийстве, Урсель потерял самообладание, и понадобилось некоторое время, прежде чем он смог взять себя в руки и перечислить отдельные пункты своего алиби: отъезд из Парижа в субботний полдень, прибытие к матери, послеобеденный кофе, вечер в обществе мэра и врача, воскресное утро в церкви, обед с учителем, затем трехчасовая велосипедная прогулка с приятелем, партия в карты с учителем в воскресный вечер.

Амар зафиксировал каждый пункт алиям и поручил полиции Флен-сюр-Сен проверить все подробности. С Урселем они осмотрели всю квартиру. Выяснилось, что кроме 7 франков из кассы и секретера исчезли русская рублевая монета ценой в 40 франков и золотая цепочка от часов. Все, вместе взятое, как признал Урсель, составляло слишком незначительное богатство, чтобы из-за этого стоило совершать убийство. Это скорей походило на попытку отвести от себя подозрение, инсценировав ограбление. Урсель затруднялся ответить, кто, по его мнению, мог бы убить Жермен. Тем более он не мог объяснить, кто, кроме него и Сюзанны Дессинель, мог проникнуть в квартиру. Эти обстоятельства с часу на час все больше усиливали недоверие Амара к Урселю. Но к 16 часам все подозрения против Урселя рассыпались, как карточный домик. Его алиби полностью подтвердилось. Полиция сообщила: с вечера субботы по утро понедельника он все время находился во Флен-сюр-Сен и ни одной секунды в Париже.

Амар не ограничился допросами мадам Дюмон, Сюзанны Дессинель и Альбера Урселя. Он поручил Дарналю, Груссо, Карпену и другим сотрудникам поиски возможных свидетелей во всем квартале Ла Фоли- Мерикур. Он надеялся обнаружить каких- нибудь тайных знакомых Бишон. Прежде всего нужно было найти тех мужчин, с которыми, как говорили, Жермен Бишон сожительствовала, чтобы вызвать ревность Урселя. От Сюзанны Дессинель они узнали имена двух старших сестер погибшей, которые раньше ее приехали в Париж. Речь шла об Августине Рош с улицы Кюстин и Франсуазе Бруссар с улицы Ланкри. Кассирша дала им также адрес и полное имя предшественницы мадам Дюмуше в доме Урселя, Розеллы Руссо: бульвар Бельвиль, 56. Наконец Карпен и его сотрудники стали расспрашивать прислугу, нянек и гувернанток квартала, где бывала Жермен, и просили рассказать им все, что они знали об убитой. Но пока ничего обнадеживающего это не давало. Что касается показаний сестер, то они подтвердили, что Жермен приехала в Париж из Шемере, где жила последнее время с матерью. Они намеревались выдать сестру замуж за одного служащего метро, но та пожелала насладиться жизнью и попалась на удочку такому разбойнику, как Урсель\". Уже много месяцев они ничего о ней не слышали.

Посещение дома, где проживала Розелла Руссо, выявило, что бывшая уборщица уже четыре года живет вместе с мужчиной по имени Мартен и известна здесь как „мадам Мартен\". Семью не застали дома и ограничились приглашением Розеллы Руссо в полицейский комиссариат района Сент-Амбруаз, где ей предстояло дать показания относительно Жермен Бишон. В это время Дарналю удалось обнаружить коммивояжера Пьера Масона, с которым Жермен осталась через час после их знакомства. Произошло это полгода тому назад. Прощаясь с ним, она попросила написать ей любовное письмо на адрес Урселя в качестве вознаграждения. Масон принял просьбу за шутку, странную девчонку больше никогда не видел, а конец прошлой недели провел в Лилле. Вот и все. Сотрудникам Карпена тоже, казалось, не везло. Лишь одна служанка Эмиль Гриффа рассказала странную историю. Она утверждала, будто недавно в районе Площади Республики с ней заговорила одна женщина, попросившая пойти с ней в бюро Урселя. Она хотела потребовать там какой-то денежный взнос, и ей нужен был свидетель. Но Гриффа отказалась. Она описала незнакомку как женщину лет сорока, скромно одетую, с одутловатым лицом и светло-каштановыми, почти русыми волосами. Позднее один из сотрудников разыскал еще одну гувернантку, рассказавшую ему аналогичную историю. На бульваре Вольтера к ней подошла женщина, спросила взволнованно, знает ли она Альбера Урселя и не согласится ли пойти с ней к Урселю в качестве свидетельницы. Насколько гувернантка могла вспомнить, женщина представилась как мадам Бош. Она среднего роста, с красным лицом. На ней было серое платье и серая безрукавка. Волосы светло-каштановые или русые.

Оба эти сообщения Карпена и заключение Бальтазара легли на стол Амара около пяти часов пополудни. Амар был раздражен неудачами первого дня и с неудовольствием читал заключение Бальтазара. Однако, наткнувшись на замечание Бальтазара, что все волосы из руки Жермен Бишон, за исключением одного, были светло-каштанового, почти русого цвета, он отложил заключение в сторону, взял в руки рапорты Карпена по поводу странных встреч, о которых рассказали гувернантки, и, наконец, протокол допроса консьержки мадам Дюмон с описанием незнакомой „Анжель\". Совпадение в описании цвета волос, обнаруженных в руке убитой, волос „мадам Бош\" и „Анжель\" поразило его и заставило призадуматься. После недолгого размышления он отдал Долю распоряжение сконцентрировать все внимание расследования на поисках „Анжель\", учитывая странные рассказы гувернанток. Затем, помедлив немного, он связался с Астроном и попросил позаботиться о том, чтобы Сюзанна Десси- нель была доставлена в лабораторию Бальтазара для сравнения волос.

20 июля еще до вскрытия Жермен Бишон Бальтазар взял часть волос с головы Сюзанны Дессинель для сравнения. Кассирша отнеслась к этой процедуре хладнокровно и безразлично. С иронической улыбкой она попрощалась с Бальтазаром и Марсель Ламбер. При рассматривании под микроскопом волосы Сюзанны Дессинель оказались однородными, светло-русыми, без каких-либо оттенков или вкраплений темного пигмента. По цвету они совершенно не совпадали с волосами из рук убитой. Оба вида волос отличались также и по толщине.

Бальтазар объяснил Астрону, что волосы, обнаруженные в руке Бишон, ни в коем случае не могут принадлежать кассирше и, с точки зрения исследования волос, ее можно исключить из числа людей, подозреваемых в убийстве. В 11 часов следователь доложил о результатах сравнения волос шефу Сюртэ. Он полагал, что его сообщение разочарует Амара, и очень удивился реакции шефа. Казалось, что Сюзанна Дессинель перестала его интересовать. Астрон узнал причину: менее чем полчаса тому назад в полицейском комиссариате Сент-Амбруаз Амар получил протокол показаний Розеллы Руссо, которой Жермен Бишон доверяла свои тайны. Руссо произвела впечатление весьма примитивной женщины. Протокол вначале разочаровал его, он уже хотел отложить справку в сторону, но случайно его взгляд упал на данные допрашиваемой личности: Луиза Розелла Руссо, разведенная Бош. Если бы Астрон читал показания гувернантки Люси, он понял бы, что именно поразило Амара. Это — имя Бош. Именем „мадам Бош\" назвалась незнакомая женщина, когда она просила Люси пойти с ней к Урселю.

Лишь несколько минут тому назад Амар получил новые сообщения о двух гувернантках, к которым 10 июля в одном из кафе на бульваре Вольтера с просьбой пойти с ней к Урселю обратилась женщина среднего возраста. На этот раз незнакомка не называла своего имени, и описание ее внешности было неточным. Но все же можно было предположить, что речь шла об одном и том же человеке.

Амар отдал распоряжение на следующий день доставить к нему Розеллу Руссо и позаботиться о том, чтобы все четыре гувернантки к этому времени ждали в соседней комнате. Он намеревался устроить им очную ставку с Розеллой Русса То же планировал провести и с консьержкой с бульвара Вольтера, 1. Амар подумал, что все это пока неопределенная, ничем не обоснованная комбинация, он не может себе представить, какие мотивы могли толкнуть такую женщину, как Розелла Руссо, на убийство Жермен Бишон. Однако вполне вероятно, что по неясной еще причине Розелла Руссо пыталась проникнуть в квартиру Урселя и ей это как-то удалось. Видимо, она убила Жермен Бишон и вышла из дома, назвавшись „Анжель\". Есть основания предполагать, что мадам Бош и „Анжель\" — одно и то же лицо. Так это или нет, станет ясно через несколько часов.

В три часа дня Розелла Руссо предстала перед Амаром. Это была неопрятная женщина, с дряблым лицом, о котором позднее один журналист скажет, что оно удивительным образом соединяло в себе черствость, чувственность, злость и добродушие. Она, казалось, ничего не боялась. Невольно Амар внимательно посмотрел на ее волосы. Безусловно это были светлокаштановые волосы с русыми прядями, но обыкновенные, не бросающиеся своим видом в глаза.

Ее попросили рассказать о себе, и она словоохотливо, но бессвязно описала свой жалкий жизненный путь: юность в бедной семье, с одиннадцати лет знакомство с мужчинами, в двадцать — замужество, рождение и смерть единственного ребенка. Ее муж Жан Бош, рабочий, любивший выпить, вскоре стал алкоголиком; ссоры и побои привели к разводу; затем жизнь фабричной работницы; в 1905 году встреча с Анри Мартеном, разведенным и оставшимся с ребенком. С тех пор она живет с ними на бульваре Бельвиль, 56. Время от времени нанималась уборщицей.

Она заявила, что ушла от Урселя, потому что не могла выносить его обращения с, простой девушкой\". Амар констатировал, что Розелла Руссо не обладала той наблюдательностью, которая свойственна мадам Дюмуше. Она говорила и говорила о времени своей работы у Урселя, но и теперь Амар не узнал от нее ничего, чего бы мадам Дюмуше уже не рассказала. Когда разговор коснулся убийства, то она горько заплакала и стала уверять, что питала материнские чувства к „бедняжке Жермен\". На вопрос, кто, по ее мнению, мог убить девушку, она ответила, что тот, у кого имелся ключ от квартиры. Никто другой не смог бы проникнуть в квартиру. Тогда Амар неожиданно спросил, не приходила ли она в квартиру Урселя после своего увольнения и не знакома ли она с няней Адель из дома № 1 по бульвару Вольтера? Но она не испугалась и спокойно ответила: нет, она никогда больше не интересовалась квартирой, и Адель ей не знакома. Не приходилось ли ей разговаривать с кем- нибудь из гувернанток в этом районе? Она ответила отрицательно. А как она рассталась с Урселем? По-хорошему или они конфликтовали? О, она просто в один прекрасный день не пришла к нему. Не остался ли Урсель ей что-нибудь должен? Нет, откуда, она работала поденно, и он расплачивался с ней в тот же день.

Амар открыл дверь и попросил сначала войти всех четырех служанок. Он спросил Розеллу Руссо, не знает ли она этих девушек? Не встречала ли она их когда-нибудь? И теперь она нисколько не смутилась:, Нет, никогда! \" Амар продолжал: „Девушки утверждают, что вы обращались к каждой из них в отдельности на улице и просили проводить вас к Урселю\". В ответ он услышал, что ей просто непонятно, как им могла прийти в голову такая мысль. Должно быть, ее с кем-то перепутали. Амар продолжал настаивать: „Ведь вас зовут Бош! Женщину, которая обращалась к девушкам, тоже звали Бош и выглядела она так же, как вы\". — „Имеются тысячи Бош в Париже, — возразила она, — и тысячи, которые выглядят так, как я\". Она представляется всегда как мадам Мартен.

Когда Амар прервал допрос и полный надежд вышел с девушками в соседнюю комнату, то ему пришлось пережить разочарование. Только одна из них признала в Розелле Руссо женщину, заговорившую с ней на улице. Но и та не была твердо в этом уверена. Вернувшийся в свою комнату Амар застал Розеллу Руссо горько плачущей. Закрыв лицо руками, она всхлипывала и спрашивала, неужели он действительно думает, что она может быть замешана в убийстве Жермен Бишон, которая была для нее, как родной ребенок.

Амар спросил, где она была в прошлое воскресенье. Она тотчас прекратила плакать и стала вспоминать. Затем ответила, что утром была в Нейи, где искала адрес дяди. К обеду, в 13 часов, вернулась и была дома с Мартеном и ребенком. „Значит, — продолжал настаивать Амар, — около двух часов пополудни вы не были на бульваре Вольтера? \" — „На бульваре Вольтера? Нет, никогда\". Амар приказал ввести консьержку. „Вы не знакомы с консьержкой? \" — „Собственно, нет\". Она немного помнит консьержку дома, в котором живет Урсель, но так как у Урселя был отдельный вход, то она ее недостаточно хорошо знает. „В день убийства Жермен Бишон вы, значит, не проходили мимо консьержки и не разговаривали с ней? \" — „Нет. Я в это время спала дома на бульваре Бельвиль\". Амар вышел с консьержкой в соседнюю комнату и пережил еще одно разочарование. Консьержка очень волновалась и колебалась. Женщина похожа на „Анжель\", но иначе одета, и у той на голове был черный платок.

Около 16 часов Амар отпустил Розеллу Руссо. Но сделал это с каким-то двойственным чувством. У него не было в руках никаких доказательств против нее, и по- прежнему нельзя было себе представить мотив, который побудил бы ее стать убийцей Жермен Бишон, но все же он продолжал подозревать ее. Очные ставки иногда вводили полицию в заблуждение. Он распорядился подробнее разузнать о жизни Розеллы Руссо и Мартена, установить их место пребывания в воскресенье и поинтересоваться, не пытался ли один из них сбыть рублевую монету или золотую цепочку от часов.

Он отдал это распоряжение в 16 часов 20 минут и вдруг получил еще одно сообщение от Бальтазара. Во время вскрытия трупа Жермен Бишон в ее волосах обнаружили серебряную брошь, какую женщины обычно носят на блузках, и тотчас переслали ее следователю. Если эта брошь не принадлежит Жермен Бишон, то она лишний раз свидетельствует о том, что убийцей была женщина. Амар послал Доля с брошкой на бульвар Вольтера в дом № 1; через некоторое время он вернулся с сообщением, что такой брошки у Жермен Бишон никто никогда не видел.

Тем временем убийство Жермен Бишон стало сенсационной темой газетных статей парижской прессы и разговоров в кафе, бюро, на фабриках и в домах. Репортеров занимал вопрос загадочного проникновения убийцы в квартиру. Невероятнейшие слухи распространялись о таинственной „Анжель\", которую называли „таинственная блондинка\". Правда, ее не считали еще убийцей, а лишь помощницей убийцы. Амар торопил своих людей. Но лишь утром в среду Доль принес ему первые рапорты, вселившие уверенность в том, что, занимаясь Розеллой Руссо, они идут по верному следу.

Розелла Руссо сказала неправду относительно своего места пребывания в воскресенье. Хозяин винного магазина и управляющий дома № 56 по бульвару Бель- виль — Вижуру заявил, что Мартен и его сожительница уже несколько месяцев не платят за квартиру. Он охарактеризовал Мартена как мягкотелого человека, довольного тем, что Розелла Руссо пришла к нему и заботится о его ребенке. Что же касается ее самой, то она никогда не была трудолюбивой женщиной, вела развратный образ жизни, а когда уже никому не была нужна, то обрадовалась, найдя в лице Мартена слепого обожателя. О ребенке она заботилась неплохо, а Мартена отвлекала от работы, ездила с ним за город, чтобы там развлекаться. Во всех пивнушках района она имела долги и постоянно выкручивалась, чтобы раздобыть денег. В субботу, накануне убийства, и утром в воскресенье, в 11 часов, Вижуру напомнил Мартену о квартплате. Мартен успокоил его, сказав, что его „жена\" пошла за деньгами и, как только она вернется, они покроют всю свою задолженность. Около четырех часов дня Мартен и его сожительница появились в магазине Вижуру. Розелла Руссо была очень взволнованна, она оплатила часть долга и выпила много рюмок белого вина. В шесть часов вечера они оба отправились к старьевщику по имени Аблюцель, которому хотели что- то продать.

Аблюцеля нашли на улице Курон. Сначала он утверждал, что не знает никаких Мартенов, но в конце концов сознался, что мадам Мартен была у него вечером в прошлое воскресенье и хотела продать золотую монету, по ее словам, найденную на улице. Он направил ее к другим скупщикам. Шла ли речь о золотом рубле, он якобы не знал. Дочь Аблюцеля проводила мадам Мартен к торговцу Лавернасу. Но Лавернас тоже отказался от золотой монеты. Одна незнакомая дама, которая случайно зашла в его магазин, приобрела ее за 35 франков. Амар заставил своих людей искать след незнакомой дамы, потому что он предполагал, что этой золотой монетой как раз и был украденный рубль. Всю среду они работали без устали, но напрасно. Даму найти не удалось. Зато его убеждение, что он напал на след убийцы, уже нельзя было поколебать. Утром 22 июля Амар приказал привести к себе Анри Мартена. Но тот столь неукоснительно слушался своей возлюбленной, что Амар от него ничего не добился. Мартен слово в слово повторил показания Розеллы о событиях воскресного дня. Он продолжал настаивать на своих показаниях, когда ему предъявили показания свидетелей — управляющего домом, старьевщика и Лавернаса. Мартену показали найденную в волосах убитой серебряную брошь, но он заявил, что никогда ее не видел. Тогда Амар отправил его домой и приказал инспекторам Саблону и Дарналю привести к нему Розеллу Руссо со всей ее летней одеждой и черными платками. Он хотел провести еще раз очную ставку с консьержкой, для чего был намерен одеть Розеллу Руссо так, как была одета „Анжель\": в черную юбку с белыми крапинками и в черный платок. Но Розелла Руссо утверждала, что носит только серое платье и серый платок. И действительно, Доль не нашел в ее гардеробе ничего другого.

Амар отказался от очной ставки и ограничился еще одним допросом, который длился пять часов кряду. Как и во время первого допроса, Розелла Руссо была словоохотлива, взволнованна, но быстро принимала спокойный и непоколебимый вид, повторяя, что к убийству Жермен Бишон не имеет никакого отношения. Она называла лгунами управителя домом, старьевщика и торговца. Так проходили час за часом. Лишь после почти четырех часов препирательства она вдруг неожиданно призналась, что дала ложные показания относительно своего времяпрепровождения в воскресенье. Она, мол, только потому солгала, что хотела скрыть совершенное ею воровство. Еще в субботу она поехала к родственнику Карпантье в Нейи, чтобы попросить у него денег. Он ее принял, но в деньгах отказал. Тогда в воскресенье, пока он спал, она украла у него сто франков и золотую монету. С добычей вернулась в Париж, оплатила квартиру и продала золотую монету. Амар, приказавший тотчас проверить ее показания, вскоре узнал, что Карпантье действительно существует, но он такой старый и выживший из ума человек, что от него не удалось даже добиться, приезжал ли к нему кто-нибудь или нет.

Снова Амар очутился в тупике. Однако он считал, что имеет достаточно мотивов подозревать Розеллу Руссо, чтобы побудить следователя к тщательному обыску в квартире Мартенов, к тому же в присутствии Бальтазара. Он предложил поискать спрятанные предметы туалета Розеллы Руссо и проверить, нет ли на них следов крови, а Бальтазару поручил обследовать волосы Розеллы Руссо и сравнить их с волосами, обнаруженными в руке убитой.

В девятом часу вечера Розелла Руссо была доставлена двумя инспекторами домой. Когда во второй машине подъехали Астрон, Амар и Бальтазар, то со скоростью ветра распространился слух, будто найден убийца Жермен Бишон. Тотчас перед домом № 56 собралась огромная толпа людей. Пока несколько инспекторов производили обыск квартиры, Бальтазар предложил Розелле Руссо распустить волосы и, вооружившись специальной лупой, приступил к исследованию. В тот момент он не предполагал, что ему представится случай доказать, какие возможности таит в себе анализ волос, если последовательно и упорно отыскивать индивидуальные их особенности. Позднее он напишет: „Волосы Розеллы Руссо имеют, в основном, светлый, светло-каштановый тон. Но имеются также более светлые, почти русые пряди, особенно у лба и на висках\". Затем он подробно говорит о цвете волос каждого участка головы. Бальтазар почувствовал странное волнение. Похожие, если не точно такие же, оттенки цвета волос Розеллы и волос, обнаруженных в руке убитой, позволяли надеяться, что ему удастся доказать их идентичность. Он взял пробы волос с разных участков головы, но прежде всего с висков и лобно-теменной части, и сообщил Амару о предварительных результатах.

К этому времени Доль вытащил из сундука спрятанные в нем юбку в крапинку, черную блузку и черный головной платок — одежду, которая, по описанию консьержки, была на „Анжель\". Астрон приказал Бальтазару обследовать одежду с целью обнаружения на ней следов крови и как можно скорей дать ему окончательное заключение по сравнению волос. Затем он распорядился об аресте Розеллы Руссо и доставке ее в тюрьму Сен-Лазар. Когда арестованная в сопровождении полицейских покидала дом, толпа, охваченная жаждой мести, стала извергать проклятия и требовать смерти для убийцы.

Бальтазар поехал в свою лабораторию, чтобы произвести сравнение волос. Он измерил среднюю толщину волос взятой пробы. Она составила 0,07 мм, т. е. точно совпадала с обнаруженными на месте преступления волосами. Но это было еще не самое главное. При сравнении цвета волос Бальтазар пришел к выводу, что обнаруженные волосы похожи на волосы с висков и лобно-теменной части головы Розеллы Руссо. Но и это означало лишь, что имеется граничащая с уверенностью вероятность, но не доказательство. Разглядывая корни и прежде всего кончики вырванных волос, он заподозрил, что целый клок волос был выдран одним рывком. Это породило идею обследовать лоб и виски Розеллы Руссо и посмотреть, не удастся ли обнаружить там резко ограниченные участки пустых или поврежденных волосяных воронок либо обрывков волос, которые совпали бы с обнаруженными волосами. Если бы это удалось, то получено было бы абсолютное доказательство того, что в руке убитой обнаружены волосы Розеллы Руссо.

В пятницу рано утром Бальтазар получил распоряжение Астрона повторно обследовать арестованную. После ночи, проведенной в тюрьме, она изменилась, выглядела усталой и безразличной. Не произнося ни слова, она позволила Бальтазару обследовать себя. Результат обследования судебный медик описал так: „При обследовании области левого виска установлено, что в этом месте имелось некоторое число волос, которые были оборваны в нескольких миллиметрах от своих корней. Кроме того, обнаружено несколько волосяных воронок, из которых вырвано приблизительно двадцать волосков. Есть твердая уверенность, что обнаруженные в руках Жермен Бишон волосы вырваны у госпожи Бош\".

Прежде чем сделать отчет, Бальтазар обследовал одежду подозреваемой, но вынужден был убедиться в том, что она оказалась тщательнейшим образом вычищена. Лишь внизу на юбке он обнаружил мельчайшие следы крови. В связи с невозможностью определить происхождение крови (реакция Уленгута была впервые применена во Франции в 1912 году) следы эти не могли служить доказательством. Единственной убедительной уликой, полученной Бальтазаром, был результат работы по сравнению волос.

Амар хорошо понимал значение этой улики. В полдень он приказал доставить к нему Розеллу Руссо и подверг ее длительному беспощадному допросу. При этом, как писал потом один журналист, волосы из „окровавленных рук убитой стали жутким реквизитом, своим магическим действием оказавшим большое влияние на упорную, но суеверную заключенную\". Поздно вечером она вдруг расплакалась и сказала: „Ну, ладно. Я убила Жермен Бишон, и я все вам расскажу… Меня замучили долги. Я думала, что раздобуду у Урселя деньги. Считала его богатым, знала, что по субботам в квартире остается одна Жермен. Я хотела с помощью гувернанток проникнуть в бюро Урселя и там спрятаться. Но они отказывались пойти со мной. Тогда я решила действовать сама. В субботу вечером я пришла к дому № 1 на бульваре Вольтера. Поднялась по лестнице и, когда кассирша отвлеклась на минутку, проскользнула в приемную… Это та комната, которая имеет окно на лестничную клетку и где находится ниша с кроватью для прислуги. Я спряталась там и ждала… \" Из своего укрытия Розел- ла Руссо слышала, как кассирша и Жермен, уходя, закрыли дверь. Теперь можно было поискать деньги. Однако она боялась (еще не помышляя об убийстве), что Жермен может вернуться. Так был упущен первый шанс. Когда Жермен пришла в квартиру, то заперла дверь столовой и спальни. Руссо подумала, что Урсель наверняка хранит деньги \"в гардеробе и что теперь ей не войти в спальню. Она, решив подождать до утра, пока Жермен не отопрет двери, провела ночь без сна. Но пришлось ждать до полудня, прежде чем Жермен соизволила подняться, открыть дверь спальни и начать готовить завтрак. Розелла Руссо продолжала: „Я покинула свое укрытие и, крадучись, подошла к столовой, где и застала удивленную моим появлением Жермен. Она вскрикнула: „Откуда вы?\", но, не отвечая, я бросилась на нее\". Обе женщины стали драться, но Жермен удалось убежать на кухню. Там будто бы Жермен схватила топор, но Розелла вырвала его и швырнула Жермен на пол. Затем она стала бить топором лежащую на полу, пока та не смолкла. Проверив, не услышал ли кто криков Жермен, звавшей на помощь, и удостоверившись, что все спокойно, она вымыла свою одежду и топор, а затем открыла кассу и секретер. Добыча разочаровала ее. Тогда топором она взломала гардероб. Разочарование возросло, так как она ничего не нашла там, кроме золотого рубля и цепочки от часов. Тут она услышала шум внизу и со стороны приемной, испугалась и стала принимать меры для своего спасения. Предположив, что попытаются проверить квартиру через лестничную клетку, она встала на стул, открыла окно на лестницу и прислушалась. Там было тихо, Успокоившись и решив, что шум доносится из кафе, взяла ключи Жермен, открыла дверь квартиры, спустилась вниз, открыла зарешеченную дверь внизу, заперла ее за собой и ушла никем не замеченная. Вдруг ей пришла в голову идея подойти к консьержке и с помощью истории об „Анжель\" объяснить свое пребывание на месте преступления на случай, если возникнет подозрение. Беспрепятственно она вернулась домой и рассказала Мартену историю ограбления одного своего родственника, которую поведала позднее Амару.

Объяснение ее ухода с места преступления казалось столь невероятным, что вопрос об этом решили оставить пока открытым. Предполагали, что она могла все же вылезти через окно на лестничную клетку, а так как ей в этом случае пришлось бы пройти мимо комнатки консьержки, она придумала свою „Анжель\". Но Розелла Руссо настаивала на своей версии, повторив признание и Астрону. Спустя семь месяцев, в феврале 1910 года, стоя перед судом присяжных, она отказалась от своего признания, сославшись на то, что ее принудили дать такие показания. Этот прием преступников хорошо знаком каждому следователю. На все вопросы судьи она отвечала, что ничего не помнит. Присяжные все же признали ее виновной и 8 февраля вынесли смертный приговор.

Если рассматривать дело Жермен Бишон в рамках начального этапа развития судебной биологии, то оно приобретает двойное значение. Бальтазара оно вдохновило на дальнейшее изучение волос, а также на создание работы „Волосы человека и животного\", которую он издал вместе с Марсель Ламбер в 1910 году. Книга по меньшей мере полтора десятилетия служила пособием для криминалистов. Дело Бишон показало, что даже имеющий много неясностей метод сравнения волос при добросовестной и тщательной работе может оказать неоценимую помощь в расследовании и безусловно достоен дальнейшего применения и совершенствования.

4

В том же году, когда появилось учение Бальтазара об исследовании волос, на юге Франции, в Лионе, молодому ученому удалось осуществить свою давнишнюю мечту. Его имя Эдмон Локар. Он был родом из Лиона, худощавый, почти хрупкий, с темными усами под орлиным носом и с сияющими, жизнерадостными светлыми глазами. Ученик лионского судебного медика Александра Лакассаня, он жил в то время, когда Альфонс Бертильон создавал основы научной криминалистики. В 1880 году Лакассань возглавил Судебномедицинский институт Лиона. Благодаря познаниям в области медицины и биологии, уровню своего духовного развития и фантазии он стал асом судебной медицины юга Франции. В 1889 году, используя новейшие методы исследования костей, сравнения зубов и некоторые другие, ему удалось идентифицировать труп парижского судебного исполнителя Гуффе, который был убит некой Габриелой Бомпар и ее любовником Эйро в Париже. Хотя он принадлежал к тем немногим людям, которых связывали с Бертильоном общие интересы, Лакассань все же вскоре понял односторонность последнего. Он искал для научной криминалистики более широкое поле деятельности, чем Бертильон, основавший ее.

Еще до литературных измышлений Конан Дойла и новаторских работ Гросса он вдохновлял некоторых своих учеников, например Жоржа Дресси, Эмиля Виллебрена, на исследования следов преступлений, выходившие далеко за рамки судебной медицины и криминалистики того времени. Например, у Лакассаня родилась мысль, что пыль, прилипшая к одежде, ушам, носу, ногтям человека, может дать сведения о его профессии или последнем месте пребывания, а Виллебрен составил целый список видимых под микроскопом частиц, которые он обнаружил под ногтями людей.

Лакассань обратил внимание Локара на возможности, лежавшие за пределами классической судебной медицины и научной криминалистики Бертильона. Позднее случайно Локар прочел переведенные на французский язык „Приключения Шерлока Холмса\" и произведение Гросса. Эти книги пробудили в нем большой интерес к естественнонаучному изучению следов. Мысль о том, что любой преступник, будь то вор, взломщик или убийца, на месте своего преступления соприкасается с какими-то мельчайшими частицами пыли, будоражила его воображение. Двадцать лет спустя во вступлении к обширному труду о криминалистическом исследовании пыли Локар писал: „Вид грязи на башмаке или брюках тотчас указывал Холмсу, в каком районе Лондона побывал его посетитель или по какой дороге он шел в окрестностях города… Особая красноватая грязь находится лишь при входе в бюро на Вигмор- стрит. Конечно, даже при всей гениальности Холмса легко впасть в очень крупную ошибку, определяя грязь издали, но здесь ценно само указание на возможность применения такого метода. Рассказы о Шерлоке Холмсе стоит прочитать хотя бы ради удивления, что так поздно люди додумались собирать пыль с платья, указывающую на то, каких предметов касалось подозреваемое лицо. Ведь мельчайшие частицы пыли на нашем теле и нашей одежде являются немыми свидетелями каждого нашего движения и каждой нашей встречи\".

Вопрос исследования следов настолько заинтересовал Локара, что он отправился в небольшое „кругосветное путешествие\", чтобы изучить состояние науки о следах в других странах. Он посетил Бертильона в Париже, поехал в Лозанну, Рим, Берлин, Брюссель и, наконец, в Нью-Йорк и Чикаго. Но результатом поездки Локар был разочарован. Бертильон не двинулся дальше своей антропометрии и словесного портрета. Его попытки определить инструмент взлома по следам на двери, снять отпечатки обуви и босых ног, не говоря уже о неудачах в области графологических исследований, мало способствовали превращению лаборатории антропометрической и фотографической службы идентификации в настоящую криминалистическую лабораторию.

В 1909 году Эдмон Локар, разочарованный, вернулся на Рону, имея определенные идеи о создании в рамках полиции настоящих лабораторий, где можно было бы научным способом исследовать все те следы, которые жили в фантазии Артура Конан Дойла и в реальных мыслях Ганса Гросса. Грандиозные планы Локар строил, исходя из необходимости использования учения о следах, основанного на естествознании, в работе криминалистов, полагая, что у полиции не будет иного пути, как „взять это дело в свои руки\". В статье, написанной им после своего возвращения, говорится о новой „полицейской науке\", как об „искусстве\", где еще нет общих основоположений, кроме одного: при криминалистическом расследовании следует применять любой полезный естественнонаучный метод. И он добавлял: „Это искусство все больше стремится к самостоятельности, к отделению от судебной медицины и химии\".

Но в Лионе Локар столкнулся с полным равнодушием. Несмотря на деятельность Бертильона, провинциальная криминальная полиция Франции находилась в руках префектов департаментов и мэров — людей, которые были приверженцами старой эмпирической школы. Однако Сюртэ Насьональ, параллельно с Парижской полицией непосредственно подчинявшаяся министру внутренних дел, начиная с 1907 года все больше и больше вмешивалась в полицейские функции по всей Франции. Для борьбы с бандами „гастролеров\" Сюртэ Насьональ создала „мобильные бригады\" — подвижные соединения криминальной полиции. Криминалистическая работа в больших городах все чаще сосредоточивалась в руках Сюртэ Насьональ. Но работа по антропометрическому измерению большинству полицейских служащих казалась достаточным участием науки в их работе. И только благодаря личным связям Локару удалось добиться поддержки префекта департамента Роны в Лионе, чтобы в его распоряжение передали две комнаты на чердаке Дворца Правосудия, а также двух служащих Сюртэ в качестве помощников. Так в 1910 году было положено начало учреждению, позже названному „Лионская полицейская лаборатория\". Вход в эту лабораторию находился в узком переулке, на задворках импозантного, украшенного торжественной коринфской колоннадой здания Дворца Правосудия. От главного портала этого здания к реке вели две широкие каменные лестницы. Теперь Локар ежедневно проходил по мрачному коридору центральной телефонной станции и поднимался по крутой винтовой лестнице на четвертый этаж в свою лабораторию. Двадцать лет спустя, когда он уже стал достаточно известен, Локар продолжал работать здесь же, но уже в несколько больших помещениях, однако все в тех же трудных условиях, с капризными железными печурками, отапливаемыми углем и покрывающими стены все новыми слоями копоти.

Однако этот неутешительный интерьер не помешал Локару осуществить свою мечту. Правда, его собственную работу по исследованию следов замедляла обязанность продолжать антропометрические измерения по Бертильону, и Локар день за днем терял драгоценное время, занимаясь этим. Но иногда ему выпадала удача. В 1911 — 1912 годах через его руки прошло много уголовных дел, в которых он мог бы попробовать осуществить свою идею — по следам в пыли определять путь расследования преступления. Так обстояло дело с бандой фальшивомонетчиков. Долгое время Сюртэ безуспешно пыталась в районе Лиона выявить изготовителей фальшивых франков. Сыщики много раз \'указывали на трех лиц: Брена, Сереска и Латура. Но вину их не удавалось доказать. Нельзя было обнаружить и мастерскую, где они работали. Специалисты лишь установили, что в фальшивых монетах есть сурьма, олово и свинец. Локар предложил инспектору Коре- ну, расследовавшему дело, прислать ему одежду подозреваемых. Корен сначала медлил, потому что не мог понять смысла предложения Локара, но в конце концов послал ему одежду одного из подозреваемых. Локар с лупой в руках исследовал карманы и с помощью пинцета собрал всю металлическую пыль, которую ему удалось обнаружить. Над глянцевой белой бумагой он вычистил щеткой рукава одежды. С помощью лионских химиков Менье и Григуара Локар удостоверился в том, что полученная пыль содержит сурьму, олово и свинец. Сначала он сам не смел поверить в свой успех, обрабатывая пироантимонатом натрия полученный из пыли раствор. Но образовавшиеся линзообразные, часто сгруппированные по три вместе кристаллы являлись типичным признаком сурьмы. После обработки хлорным соединением рубидия в растворе образовались октаэдры и тетраэдры — признак олова. Свинцовая пыль обнаружила себя образованием призматических удлиненных пластинок с асимметричными отверстиями.

Теперь Корен передал странному доктору в лабораторию одежду других подозреваемых, и Локар получил те же результаты. Ни один из подозреваемых не мог толком объяснить происхождение металлической пыли на своей одежде, и их арестовали. Вскоре они признались в изготовлении фальшивых денег.

Событие это произвело такое ошеломляющее впечатление на участвовавших в расследовании дела служащих уголовной полиции, что впоследствии они сами приходили в лабораторию Локара, сталкиваясь, казалось бы, с неразрешимыми проблемами. Так было и в деле Эмиля Гурбена, служащего лионского банка, на которого пало подозрение в убийстве Мари Латель. Молодую девушку нашли мертвой в родительском доме, а следов преступник никаких не оставил. Убийство, по всей видимости, произошло в полночь.

Связь Гурбена с Мари была известна. Его арестовали, но он утверждал, что в день убийства вечер и ночь провел с друзьями на даче в нескольких километрах от дома Латель. Местные жандармы опросили друзей Гурбена, подтвердивших его алиби: до глубокой ночи они играли в карты. Гурбен из дома не уходил, и все вместе после часа ночи, т. е. в момент, когда Мари Латель была мертва, отправились спать.

Расследование преступления, казалось, зашло в тупик, но следователь, который слышал о работе Локара, обратился к нему за помощью. Локар обследовал убитую в морге и на ее шее обнаружил отчетливые следы удушения. После этого он сам отправился в тюремную камеру к Гурбену и извлек из-под его ногтей грязь, собрал ее в бумажный пакетик и, придя в лабораторию, стал анализировать собранное на листе белой глянцевой бумаги. Он обнаружил большое количество эпителия кожи в виде прозрачных, слипшихся пластиночек, которые от йода имели желтый цвет. Многое свидетельствовало о том, что это эпителии шеи Мари Латель. Но это не являлось доказательством. Локару бросилось в глаза, что чешуйки были покрыты странной розовой пылью. Под микроскопом при большом увеличении большинство пылинок превратилось в многогранные, похожие на кристаллы зернышки. Круглых форм не было. Средняя их величина колебалась от трех до десяти микрон. Это были признаки рисового крахмала. Когда Локар среди частиц пыли обнаружил также висмут, стеарат магния, окись цинка, розовую краску на окиси железа, венецианский красный цвет, то он попросил жандармов принести ему из комнаты убитой все косметические средства. На следующий день ему достали изготовленную аптекарем из Лиона розовую пудру, которой Мари Латель пользовалась каждый день. Она состояла из рисового крахмала и химикалиев, которые Локар обнаружил под ногтями Гурбена. Доказательство, которое несколько десятилетий спустя из-за промышленного производства пудры уже не имело ценности, в 1912 году привело к тому, что запирательство Гурбена было сломлено. Он рассказал, как ему удалось обеспечить свое алиби: перевел в доме своих друзей стрелки часов так, что они показывали 1 час, когда на самом деле было еще только половина двенадцатого. Незадолго до полуночи встретился со своей возлюбленной, которая не хотела выходить за него замуж и тем самым разрушала его планы, построенные с учетом ее приданого. Во время ссоры Гурбен задушил ее.

После этого случая Локар прослыл „кудесником\", как и Георг Попп в Германии. Успех и всеобщая поддержка, которую ему теперь оказывали, побудили Локара приступить к более широкому научному исследованию пыли, что стало самой значительной и интересной частью работы всей его жизни. За 1912–1920 годы он проделал работу, имеющую энциклопедический характер, несмотря на то что во время войны он много времени тратил на расшифровку тайнописи для спецслужб Франции. Исходя из формулировки немецкого химика Либига — „пыль в мельчайшем количестве содержит все, что нас окружает\", — Локар исследовал наслоения пыли на одежде, обуви, шляпах и шляпных лентах, на волосах, в отверстиях ушей и носа, на инструментах, тканях всех видов, на мебели, коврах, окнах и оконных ставнях, на улицах, в садах, на фабриках и в мастерских. И действительно, все, что было органического или неорганического происхождения на земле в виде мельчайших частиц, в виде пыли, переносилось на людей, животных или предметы. „Пыль, — формулировал Локар, — это скопление остатков, растертых в порошок… Уличная грязь — это смешанная с жидкостью пыль… Грязь — это пыль, пропитанная высохшими частицами жира… Если бы кто-нибудь захотел перечислить составные части пыли, то ему пришлось бы назвать все органические и неорганические вещества, имеющиеся на земле. Важно установить, в каком состоянии было вещество, прежде чем оно превратилось в пыль. Образование порошка приводит к уничтожению первоначального внешнего вида, восстановить который нам позволяют наши инструменты и умение давать общее определение предметам. С другой стороны, разрушение не заходит так далеко, что предметы разлагаются до своих элементов, до молекул или атомов… Отсюда следует, что пыль содержит признаки различия, которые позволяют нам определить их происхождение\".

Проводя свои первые эксперименты, Локар не имел никаких других инструментов, кроме микроскопа, маленького аппарата для спектрального анализа и приборов химического анализа. У него не было условий для проведения химического микроанализа, основы которого разрабатывались лауреатом Нобелевской премии из Инсбрука Преглем с 1910 года. Вместо требовавшихся ранее для анализов минимальных количеств вещества в сто миллиграммов, при новом методе было достаточно уже одного миллиграмма. С „капельным анализом\" Фрица Фейгля Локар не был знаком. Для этого анализа достаточно было иметь одну-единственную каплю неизвестного вещества на фильтровальной бумаге или на стеклянной пластинке, чтобы с помощью такого же малого количества реактивов иметь возможность определить его вид. Необычайно тонкий спектральный анализ в ультрафиолетовых и инфракрасных лучах и рентгеноскопия, которые будут характерны для развития естествознания в последующие десятилетия, были в то время лишь научной фантастикой. Возможности же применения в криминалистике ультрафиолетовых лучей, которые американец Роберт Вуд из университетета Джона Гоп- кинса в августе 1902 года впервые продемонстрировал членам американской Национальной академии, еще не были известны. Поэтому большое удовлетворение должен был принести Локару составленный им в 1920 году список видов пыли и ее составных частей, исследование и детальное определение которых были в его силах. Список охватывал почти необозримое количество видов пыли как органических, так и минералогических: шлаков, извести, гипса, песка, кокса, угля различных видов; к тому же бесчисленное множество видов металлической пыли: от железа и алюминия, меди и олова до частиц редкого в природе стронция. Список содержал, далее, множество отложений пыли и наносов растительного происхождения: листья во всех вариациях, семена цветов и растений, и прежде всего луковицы и пыльцу растений, которая благодаря исследованиям Локара, впервые вызвала к себе интерес криминалистов. Сюда же входила пыль разложившихся растений, остатки черенков, коры, корней, веток и т. д. Локар регистрировал похожие на пыль частицы текстиля предметов одежды, ковров, обивочных материалов, хлопка, льна, конопли, джута, крапивы, кокоса, а также частички древесины и бумаги, которые тоже можно было различать по сортам.

В своем упорном труде Локар использовал все микроскопические и аналитические средства, которые имелись в органической и неорганической химии, ботанике или зоологии, чтобы дифференцировать частицы пыли. Он выработал четкую систему, с помощью которой сортировал следы пыли, прежде чем подвергнуть их микроскопическому и химическому исследованию. Для изъятия наслоений пыли с предметов одежды существовал специальный прием. В книге Ганса Гросса „Руководство для судебных следователей\" Локар нашел совет: одежду подозреваемого надо положить в чистый белый мешок и выколачивать до тех пор, пока вся имеющаяся в одежде пыль не останется в мешке. Этот способ показался Локару слишком грубым и примитивным. Он предпочитал сначала с помощью лупы осмотреть каждый предмет одежды в поисках осевших на ней частиц, хотя бы потому, что локализация отдельных частиц пыли на одежде может иметь важное значение. Обнаруженное он снимал с помощью пинцета или впитывающей ваты и собирал в тщательно надписанные пакетики. Прилипшие частицы он соскребал над стеклянными кружочками. К выколачиванию же одежды прибегал только в случае необходимости. Особенно тщательно он исследовал карманы. Он никогда не выворачивал их наружу, а отпарывал по шву, чтобы лишь после этого исследовать содержимое. Что касается обуви, то его метод не отличался от метода Поппа. Например, проделанный пешком путь на мельницу и обратно в сырой день выдает себя тем, что между наслоениями почвы по пути к мельнице и обратно имеется прослойка муки. И он пытался тщательно отделять различные слои отложений грязи. Обнаруженную пыль раскладывали на листе белой или черной бумаги. Локар выбирал те частички, которые легко можно было определить. Чтобы отделить следы металла от остальной массы, он использовал магнит. Для сортировки мельчайших частиц под микроскопом он сконструировал графоскоп.

К 1920 году Эдмон Локар уже не был единственным человеком, занимавшимся исследованием пыли. Под влиянием сообщений из Лиона и сведений, почерпнутых из книги Гросса, многие, сначала совершенно неизвестные молодые люди обратили внимание на эту новую и мало исследованную область криминалистики и оставил на ней печать своей собственной индивидуальности.

В 1920 году в специальном журнале, издававшемся в Голландии, появилась статья. Ее автором был ван Ледден-Гульзебош, молодой химик из Амстердама, у которого были все данные, чтобы стать тем человеком в Голландии, каким в Германии был Попп, а во Франции — Локар. Он происходил из династии аптекарей и унаследовал от отца любознательность и талант аналитика, но из-за появившегося интереса к криминалистике стал преследовать иные цели. В молодости Ледден-Гульзебош отправился в Лозанну, где встретился с Рейссом и Локаром. Вдохновленный работой Локара по изучению следов пыли, он приступает к исследованиям и вскоре находит собственный путь решения проблемы. В вышеупомянутой статье он писал: „Не всегда легко собрать маленькие частицы, которые являются чрезвычайно важным доказательством при уголовном расследовании. Если речь идет о материале, который может быть обнаружен в одежде подозреваемого, то я собираю подлежащий исследованию материал из одежды с помощью инструмента, сделанного на основе фена. В аппарат я вмонтировал раструб и приспособление, на которое можно надеть полотняный мешок. Если включить аппарат в электросеть, то он соберет пыль с одежды в мешок, разрезав который, мы получим извлеченный этим современным методом материал для тщательного микроскопического исследования\".

Ван Ледден-Гульзебош, часто применявший свой пылесос и раскрывший с его помощью многочисленные кражи муки, даже и не подозревал, что одновременно с ним по другую сторону Атлантики подобная идея пришла в голову одному американцу. В Беркли, в Калифорнии, где зародилась американская криминалистика, работал химик доктор Альберт Шнейдер, проводивший самостоятельные исследования пыли. Однако не Шнейдер был инициатором нового метода. Так же как Артур Конан Дойл предвосхитил развитие научной криминалистики, так и использование пылесоса в целях криминалистики было описано английским романистом Р. Остином Фрименом. В 1907 году Фримен опубликовал свой первый детективный роман и ввел в литературу новый тип детектива — ученого, использующего в своей работе достижения естествознания.

Им был доктор Торндайк, работавший в Кингз Бенч Уолке. В ближайшие десятилетия он становится самым популярным героем детективных романов англосаксонского мира. В 1907 году Фримену пришла в голову идея заставить своего героя при расследовании преступления прибегнуть к изучению следов пыли. В одной из его новелл в руках доктора Торндайка и его ассистента Полтона появляется пылесос. Четверть века спустя Фримен сам рассказывает, как он додумался изобразить исследования пыли: „Я проделал тогда много опытов, чтобы установить свойства пыли. Я, например, помещал смазанные глицерином предметные стекла над дверьми в различных комнатах и рассматривал их потом под микроскопом… При этом я обнаружил, что можно определить источники большинства различных частиц пыли: обивку мебели, скатерти, гардины, ковры. Результаты исследований я использовал при написании новеллы\".В те времена, когда в европейской криминалистике получил применение пылесос, еще один молодой химик работал над научным обоснованием исследований пыли для обнаружения следов — Август Брюнинг.

Он родился в деревне Бауернхоф под Амельсбюреном в Вестфалии в 1879 году, в том же, что и Эдмон Локар. В 1891 году, когда ему исполнилось 12 лет, мальчик получил от отца в подарок фотоаппарат и увлекся фотогргфией. Это увлечение сыграло свою роль в его криминалистической работе. После окончания школы в Мюнстере он работал в аптеке практикантом. В 1898 году Брюнинг поехал в Цюрих, а позднее в Женеву, чтобы попрактиковаться и изучить ботанику и фармакологию. Жажда новых знаний привела его во Фрейбург, в Брейсгау, там он прервал учебу, поняв, что аптечное дело мало его интересует, и в 1901 году приступил к изучению химии в лабораториях фрейбургских профессоров Киллиани и Аутенрита.

В октябре 1904 года он присутствовал на процессе Карла Лаубаха во фрейбургском суде и был свидетелем сенсационного выступления Георга Поппа, экспертное заключение которого основывалось на впервые осуществленном исследовании следов почвы. Здесь Брюнинг познакомился с Поппом и с этого момента твердо решил тоже стать „следопытом\". Он попробовал себя в качестве эксперта по продуктам питания сначала в Дуйсбурге, затем в Щецине, где и получил письмо от Поппа, в котором тот приглашал его приехать к нему во Франкфурт для работы в качестве химика. В 1910 году Брюнинг стал сотрудником лаборатории Поппа. Два года ушли на ознакомление с достижениями в области исследования следов, а в 1912 году Брюнинга пригласили на работу в Берлин.

Почти одновременно с возникновением полицейской лаборатории Локара в Лионе появилась естественнонаучная полицейская лаборатория в берлинской криминальной полиции. Безусловно, почву для этого подготовила многолетняя работа Пауля Езериха, но инициатива создания лаборатории исходила от Георга Поппа. Может быть, все зависело от того, что с годами у Езериха появились странности, затруднявшие работу и сотрудничество с ним. Во всяком случае, в 1911 году Попп выступил с докладом о своей работе перед служащими криминальной полиции Берлина. Его импозантная внешность и умение говорить оставляли неизгладимое впечатление. Когда спустя некоторое время он выступал в Высшей технической школе в Шарлоттенбурге перед самыми уважаемыми юристами Берлина и представителями полиции, на него обратил внимание руководитель Химической лаборатории по исследованию продуктов питания профессор Юккенак. Это была единственная лаборатория берлинской полиции. Она располагалась на последнем этаже полицайпрезидиума НИ Александерплац и занималась исследованиями исключительно продуктов питания. После докладов Поппа на Александерплац решили взять в отдел Юккенака химика, который работал бы в интересах криминальной полиции. Эта должность имела сложное и длинное название: химик для нужд криминальной полиции при государственном берлинском бюро по исследованиям продуктов питания, табачных изделий и алкогольных напитков, а также предметов широкого потребления. На этот пост Попп предложил кандидатуру тридцатичетырехлетнего Августа Брюнинга. Но скупая прусская бюрократия не хотела мириться с тем фактом, что Попп платил своему ассистенту 4000 марок золотом в год. На Александерплац считали 2400 марок золотом достаточно большим жалованием. Брюнинг проявил упорство, на какое способен только вестфалец, и, пока решался финансовый вопрос, поехал в Лион. Работая у Попла, он понял значение цветной фотографии для криминалистики. Знаменитая лионская фирма „А. Люмьер и сыновья\" разработала новые методы в этой области. Семья Люмьер предоставила в распоряжение Брюнинга лабораторию, фотопластинки и лаборантов, и он провел опыты по идентификации крови на материалах красного, серого, желтого и зеленого цвета с помощью фотографии. Он нашел время побывать и в организованных Локаром лабораториях, понаблюдать проведение первых исследований пыли. 1 января 1913 года берлинцы пошли на уступку, и он, наконец, переехал в однокомнатную лабораторию на Александерплац, использовав предоставленные ему для оборудования лаборатории 4000 марок на приобретение микроскопов и аппаратов для спектрального анализа. Выполнив несколько заданий, связанных с отравлениями и анонимными письмами, Брюнинг столкнулся с необходимостью произвести первые криминалистические исследования следов пыли. В июне 1913 года он принял участие в расследовании взломов сейфов, уже несколько лет доставлявших много хлопот криминальной полиции Берлина.

Но самой большой удачи в начале работы он добился несколько месяцев спустя, разоблачив берлинского укрывателя краденого Пауля Марковича, заподозренного в участии в ловко организованных ограблениях. В октябре 1913 года в районе Алек- сандерплац произошло ограбление сейфа. Грабители проникли в помещение кассы из квартиры, расположенной этажом выше, проделав отверстие в потолке кассового помещения. Сейф был непрочным, имел тонкие стальные стенки. Пространство между стенками было заполнено изолирующим материалом (золой бурого угля), предохраняющим содержимое сейфа в случае пожара. Во время взлома зола частично высыпалась на пол.

После установления факта ограбления комиссар криминальной полиции Мюллер поспешил к Марковичу и обыскал его дом. Но, как и в предыдущих случаях, найти след украденного не удалось. Случайно взгляд Мюллера упал на ботинки Марковича, на рантах которых лежал слой своеобразной пыли, напоминающей по виду золу бурого угля. Мюллер изъял ботинки и принес их в лабораторию Брюнинга. Брюнинг сразу принялся за дело. Мягкой кисточкой он стряхнул пыль на темную глянцевую бумагу и с помощью микроскопа установил, что это зола бурого угля. Он попросил Мюллера побыстрее принести ему одежду, которая была на Марковиче в прошлый вечер. Ничего не подозревавший Маркович, отпуская язвительные шуточки, отдал полицейскому свою одежду. Брюнинг выбил из одежды пыль по методу Гросса. В бумажный пакетик он собрал так много пыли, что без труда можно было установить ее происхождение: зола бурого угля. Брюнинг понимал, что это еще не доказательство. Маркович может сказать, что соприкасался с золой при каких-нибудь других обстоятельствах. Поэтому Брюнинг решил установить идентичность золы с обуви и одежды Марковича с золой, обнаруженной во взломанном сейфе. Он взял пробу золы из сейфа и обнаружил в ней скелеты окаменевших растительных клеток, сохранившиеся при превращении бурого угля в золу. Под микроскопом можно было отчетливо различить растительные клетки, структура и размер которых в золе из сейфа и с одежды Марковича полностью совпали.

Изобличение Пауля Марковича, со злостью и растерянностью признавшего свою вину, было одним из первых вкладов Брюнинга в развитие исследований следов пыли. Правда, первая мировая война прервала его деятельность — он стал солдатом. Но уже в первые послевоенные месяцы Брюнинг с головой окунулся в работу. Отсутствие предметов первой необходимости и царившая в Германии нужда породили волну невиданной до того преступности. Берлин стал центром набегов грабителей, которые занимались, в частности, воровством медной и бронзовой проволоки телеграфных и телефонных линий.

„Специалисты\" в ботинках с шипами забирались ночью на телеграфные столбы и, обрезав сотни метров проводов, скатывали их и бесшумно исчезали на велосипедах. Они появлялись в пригородных поселках или на огородных участках, прятали свою добычу в известных только им местах, причем места эти они постоянно меняли. Усилия берлинской полиции многие месяцы были безуспешны, пока при обыске одного из жилых бараков в так называемом Халькогениде совершенно случайно не нашли рюкзак с большим мотком медной проволоки. Проживавший в бараке почтовый служащий Герман Шаллук утверждал, что ничего не знал о содержимом рюкзака, принадлежащего незнакомцу, которому он разрешил переночевать у себя и на время оставить рюкзак. Руки Шаллука показались полицейским подозрительно черными, и они решили отвести его к Брюнингу на Алек- сандерплац. Брюнинг установил, что такой вид рукам придают скопившиеся в складках кожи частицы пыли. Немного подумав, он вымыл руки Шаллука горячей разбавленной соляной кислотой, выпарил кислоту в фарфоровой чашке и получил желтозеленый осадок, содержавший чистую медь. Шаллук растерялся, но все же попытался спасти себя объяснением, что он, мол, из любопытства открывал рюкзак и касался проволоки. В поисках новых улик против Шаллука Брюнинг позвонил в дирекцию почтового управления и узнал, что телеграфные столбы пропитываются сульфатом меди. Тогда он предложил Шаллуку снять брюки. Через лупу он увидел частички древесины в тех местах брюк, которые покрывают внутреннюю часть бедер. Он собрал эти частички, залил их раствором аммиачной селитры и нагревал до тех пор, пока они не превратились в пепел.

Под микроскопом в пепле была видна медь, входящая в состав пропитки древесины телеграфных столбов. Ясно, что, взбираясь на столбы, Шаллук как бы собирал брюками пропитанные сульфатом меди частицы древесины. Шаллук признался, что прошлой ночью он действительно совершил кражу. С этого момента изобличение воров, срезавших проволоку, стало повседневной работой лаборатории.

В 1923 году Брюнинг впервые выступил с сообщением на тему „Вклад в разоблачение преступников путем обнаружения косвенных улик на их теле и одежде\", введя понятие „косвенные улики\" в мир исследования следов пыли и следов вообще. Брюнинг, высказывая эти мысли, стоял в самом начале своей карьеры. Он, как и Локар и ван Ледден-Гульзебош, был убежден, что метод исследования следов пыли вполне созрел для того, чтобы его применяли не только в Берлине, Лионе, Амстердаме или других центрах, но и повсюду, где приходилось расследовать преступления. И действительно, время пришло. Об этом свидетельствовало одно нашумевшее дело, за расследованием которого многие месяцы 1924 года следил, затаив дыхание, весь Париж и которое, как и дело Бишон, навсегда вошло в историю криминалистики.

5

Дело Буле-Тэссье началось с того, что утром 8 июня 1924 года обнаружили неопознанный труп в Булонском лесу вблизи узкой аллеи Резервуар, которая протянулась по лесу от аллеи л\'Ипподром до башни Лоншам. Было воскресенье. Около половины седьмого утра, ничего не подозревая, по аллее ехал на велосипеде Антуан Куртен, слесарь из Нейи. Вдруг он увидел в шести семи метрах от себя лежащий в кустах большой сверток. Остановившись, Куртен подошел поближе и увидел торчащие из свертка две ноги и руку. Вскочив на велосипед, он поспешил к леснику Тори сообщить о своей находке.

Не прошло и получаса, как появился шеф-инспектор Бетюэль в сопровождении нескольких полицейских. Он развязал старую скатерть, в которую был завернут труп и увидел шестидесяти-семидесятилет- него мужчину, скончавшегося, по всей видимости, от тяжких повреждений черепа. На мужчине были белая рубашка с фиолетовыми полосками, серые брюки, темные носки и ботинки. На нем был также черный галстук. Рядом лежали свернутые в узелок пиджак, жилет цвета морской волны и белая соломенная шляпа. Бетюэль констатировал, что карманы пусты. И только к подкладке левого кармана брюк прилипли кусочки угля. Отдельные части рубашки выглядели так, будто они тоже соприкасались с углем, поэтому Бетюэль подумал, не лежал ли труп в каком-нибудь угольном подвале, прежде чем попасть в Булонский лес. Шеф-инспектор приказал отвезти труп в морг и поставить в известность о происшествии судебного медика доктора Поля. Инспекторам полиции Бертену и Бонарди он поручил опросить лесников и тех, кто часто гуляет в этих местах.

В бюро при просмотре сообщений о лицах, пропавших без вести, он обнаружил совпадение описания внешности неопознанного трупа с описанием внешности человека, семидесяти лет, жившего на улице Бассано, 20, пропавшего 30 мая, — Луи Буле. Семнадцать лет он работал служащим фирмы „Бернер и Нильсен\" на улице Милан, 24. 30 мая, в 9 часов 30 минут, Буле отправился на почту. Ему было поручено купить почтовых марок на 150 франков и отправить несколько писем. Кроме 150 франков при нем был бумажник и золотые часы с платиновой цепочкой. Письма, которые Буле должен был отправить, адресаты получили. Значит, он выполнил поручение. Но больше его никто не видел. Бетюэль послал полицейского на улицу Бассано за женой Буле для опознания трупа.

Тем временем доктор Шарль Поль направился в морг. В 1905 году, почти одновременно с Бальтазаром, Поль приступил к работе в Париже. Правда, он не избрал для себя академическую карьеру. Родившийся в 1879 году в Булонь-сюр-Мэр в семье юриста, Поль довольствовался работой рядового судебного медика. Его первый учитель, судебный медик Кастье из Лилля, стал жертвой политической борьбы клерикалов и либералов Северной Франции, потому что он осмелился обвинить монаха Фламидье и доказать его вину в убийстве двенадцатилетнего мальчика. Поль тогда поклялся прославить судебную медицину. По всей видимости, он считал, что можно прославить судебную медицину, став бонвиваном и светским львом. Велосипедист, теннисист и любитель гольфа в молодости, он стал круглым, как шар, в пожилые годы. В свои восемьдесят лет он вел себя все еще настолько несерьезно, что, выступая в суде, отказывался назвать дату своего рождения. Ежегодно он производил 2–4 тысячи вскрытий, но проделывал это механически, с беззаботным видом. Зато можно было* надеяться, что в любой день и в любой час он немедленно появится на месте преступления или в морге. Это было делом его чести. Когда он скончался, ему приписывали двести тысяч вскрытий, хотя при жизни он кокетливо утверждал, что не ведет счет проделанным вскрытиям, как повар его второго учителя Бруарделя, всю жизнь подсчитывавший количество выпотрошенных им уток.

Поль незамедлительно произвел вскрытие трупа и установил, что смерть произошла из-за множественных повреждений головы. Орудием убийства был тупой предмет, возможно полено. Но со свойственной ему легкомысленной поспешностью Поль заявил, что убийство произошло дней пятнадцать-двадцать тому назад, что вызвало у Бетюэля сомнение. Если Поль прав, то здесь не может идти речь о трупе Луи Буле, который исчез лишь 30 мая. Поэтому он с нетерпением ждал посланного на улицу Бассано полицейского. Но поездка последнего была безрезультатной, так как мадам Буле уехала к детям и возвратится лишь в понедельник. Поэтому пришлось ждать до понедельника, пока расстроенная старая женщина не появилась в морге. Она опознала труп, узнав в нем своего мужа, Луи Буле. Было очевидно, что Поль ошибся.

Делом занялся следователь Жусселен, а затем в расследование включился также шеф-инспектор Рибуле. Он входил в специальную бригаду, которую в 1913 году создал префект парижской полиции Селест Анньон, занимавшийся расследованием крупных преступлений. Дальновидный и целеустремленный, Анньон, первый кадровый полицейский, достигший ранга префекта полиции, объединил Сюртэ Парижа и относящийся к нему департамент Сены со Службой судебной идентификации, превратив их в инструмент уголовной полиции.

В это же время к расследованию подключился еще один человек: Гастон Эдмон Бэль, сменивший Бертильона на посту руководителя Службы судебной идентификации. С появлением Бэля, которому суждено было стать легендарной личностью, связана слава парижской школы криминалистики в области исследования следов.

3 февраля 1914 г. скончался болевший тяжелой формой анемии и ослепший Альфонс Бертильон. До самой смерти его преследовала мысль, что детище всей его жизни — антропометрию может вытеснить отпечаток пальца — дактилоскопия. Из последних сил он препятствовал тому, чтобы во Франции заменили дактилоскопией его трудоемкий процесс идентификации. Всех окружающих Бертильон считал предателями, которые только ждут его смерти, чтобы перебежать в лагерь приверженцев дактилоскопии. У Бертильона был только один последователь, его заместитель Давид, человек пожилой, посредственных способностей, бесцветный сотрудник, который не имел ни воли, ни желания перестроиться и ввести дактилоскопию или превратить бертильоновскую Службу идентификации в естественнонаучную лабораторию. Может быть, эти радикальные изменения и произошли бы, но уже в сентябре 1914 года Селесту Анньону пришлось уступить свое кресло в префектуре милитаристски настроенным чиновникам. Наступление немецких армий на Париж и воспоминания о 1870 годе вызвали опасения, что вся парижская полиция будет использоваться в военных целях. Когда же угроза миновала, то уже никто не думал о реформах, и один мало разбирающийся в делах полиции префект сменял другого. Именно в этот период в устаревших апартаментах Бертиль- она появился неизвестный ранее химик и физик Бэль, ставший ассистентом и заместителем Давида. Он и принес с собой дух обновления.

Бэль родился в Париже в 1879 году, изучал химию и физику и с начала нового столетия долгое время работал в институте Пастера. До поступления на службу в полицейскую префектуру он работал химиком в управлении железной дороги Париж — Лион. Там он занимался вопросами тайнописи и разработкой химических методов, позволяющих сделать невидимые записи видимыми. Так как французская контрразведка использовала Службу судебной идентификации для решения своих задач, то Бэль был принят в качестве специалиста по тайнописи. Но в процессе знакомства с деятельностью криминальной полиции его покорило, как и Локара и Брюнинга, некое странное и своеобразное очарование научной криминалистики, и он понял, какие многообещающие возможности она открывает для химии. Еще в конце войны Бэль полностью оттеснил Давида и стал упорно обращать внимание префекта Ро на успешную работу Локара в Лионе. Бэль, сорокалетний мужчина маленького роста с золотым пенсне на носу, невзрачный, но упорный и честолюбивый, с нетерпением ожидавший ухода Давида на пенсию, 1 сентября 1921 г., наконец, был назначен шефом Службы судебной идентификации. И тогда страстно, целеустремленно он наверстал все, что создавалось в Лионе и Берлине начиная с 1910 года, и организовал естественнонаучную лабораторию, которая уже в 1924 году имела более современное оборудование, чем лионская и берлинская лаборатории.

Со времен работы в институте Пастера Бэль занимался проблемами быстро развивающегося спектрального анализа не только в видимых лучах, но изучал также спектральные полосы различных химических веществ в невидимых областях спектра. Границы видимых областей спектра определялись длиной волн. С тех пор как шведский физик Ангстрем вывел единицу длины световой волны, которая носит его имя и равна одной стомиллионной доле сантиметра, исследователи научились точно определять границы областей спектра.

Видимыми являются красные, оранжевые, желтые, зеленые, голубые, синие и фиолетовые полосы спектра. Видимые красные лучи имеют длину волны до 8000 А. Все лучи с большей длиной волны — невидимы. Их назвали инфракрасными лучами. По- последние видимые лучи — фиолетовые с длиной волны более 4000 А. Все лучи с меньшей длиной волны также невидимы и получили название ультрафиолетовых лучей. Исследование спектральных линий в этих областях ко времени вступления Бэля на пост шефа Службы идентификации шло полным ходом и с каждым годом приносило все новые и новые открытия, способствовавшие определению неизвестных веществ, а следовательно, и следов преступлений. Бэль стремился использовать спектральный анализ в криминалистике в таком масштабе, в каком его нигде еще никто не использовал.

Сразу после войны он приступил к изучению результатов исследований немецкого ученого Густава Кегеля о люминесцирующем действии ультрафиолетовых лучей. Кегель, с двенадцати лет воспитывавшийся в бразильском монастыре св. Августина, двадцатилетним юношей пристрастился к чтению запрещенных церковью произведений немецкого натуралиста Эрнста Геккеля. Позднее увлекся естествознанием, изучал физику, затем был послан в Рим, где ему предстояло продолжать учебу под наблюдением церкви. Во время первой мировой войны он работал в монастыре в своей собственной лаборатории, но несовместимость его мировоззрения со взглядами духовенства вынудила Кегеля покинуть церковь. Он стал профессором Высшей технической школы в Карлсруэ.

Еще в монастыре при изучении природы ультрафиолетовых лучей Кегель обнаружил их замечательные свойства. Если изолировать их от других лучей и направлять на различные предметы, то многие вещества под их воздействием начинают светиться, или люминесцировать, а другие даже фосфоресцировать, т. е. приобретают способность излучать свет и после того, как прекращалось облучение. Например, краски, казавшиеся при обычном освещении одинаковыми, после ультрафиолетового облучения принимали различные оттенки оттого, что состояли из разных субстанций. Цинковые белила выдавали себя тем, что люминесцировали желто-зеленым светом, литопонные — желтым, свинцовые — желтокоричневым светом. Сорта бумаги, даже под микроскопом выглядевшие одинаковыми, либо люминесцировали, либо нет в зависимости от различий их состава. Кегель исследовал античные письмена, поверх которых монахи, ради экономии, делали новые записи. С помощью воды и песка с них удалялся первоначальный текст, из-за чего подверглись уничтожению многочисленные произведения античного мира. Но благодаря облучению их ультрафиолетовыми лучами появлялась возможность прочесть уничтоженный в средние века первоначальный текст. В 1919 году Кегель выступил в издававшемся Гансом Гроссом журнале „Архив фюр криминологи\" с предложением использовать его открытие для криминалистических исследований, и Бэль тотчас подхватил эту идею. Ему удалось сделать видимой подпись Рембрандта на картине, подлинность которой вызывала у специалистов сомнения. Невидимые при нормальном освещении пятна на тканях сразу становились видимыми, если попадали под воздействие ультрафиолетовых лучей.

Даже различные сорта мучной пыли — от пшеничной до просяной — можно было определить по виду люминесценции. Бэль первым стал широко применять метод спектрофотометрии, который впоследствии имел важное значение в естествознании и в промышленности. Метод заключается в том, что, проходя сквозь химические вещества, свет меняет интенсивность в зависимости от определенного вещества. Путем соответствующего измерения можно выявить неизвестные субстанции. Краски и красящие вещества обнаруживали при этом характерные черты, которые не удавалось установить никаким другим методом. Криминалистическое значение этого метода было очевидным. Находчивость Бэля, его многосторонность и честолюбие помогли ему в первые послевоенные годы приобрести большой опыт и создать новые технические вспомогательные средства.

9 июня 1924 года, приступив к расследованию дела Буле, он отправился в морг для обследования трупа. Поскольку при первом осмотре следов на теле обнаружить не удалось, Бэль занялся испачканными волосами убитого. Под лупой удалось рассмотреть мельчайшие крошки угля, острые осколки камня, песчинки, опилки и двухмиллиметровый желтый клочок картона. Пинцетом Бэль собрал каждую частицу с волос и упаковал по одной в бумажный пакетик. Одежду Буле, скатерть, в которую был завернут труп, остальные предметы он отдельно упаковал в бумагу и поехал в свою лабораторию на чердаке Дворца Правосудия.

Здесь он разложил все вещи на столе, покрытом листом белой бумаги и первым делом обследовал скатерть. На ней были земля и трава из Булонского леса. На рубашке Буле, как это заметил еще Бетюэль, была угольная пыль, но удивительно то, что на ней не удалось обнаружить ни малейших следов песка или опилок, найденных Бэлем в волосах Буле. Обследуя рубашку сантиметр за сантиметром, Бэль неожиданно увидел двух маленьких бесцветных насекомых, каких можно найти только в неосвещенных помещениях. При обследовании брюк снова удалось обнаружить угольные крошки, песчинки и опилки, такие же, как и в его волосах. Подобные следы имелись на ботинках, правда, в очень небольшом количестве. А на пиджаке, жилете и шляпе, как и на рубашке, ничего подобного не было. Зафиксировав следы, Бэль вычистил каждый предмет одежды щеткой, пока не удостоверился, что все частицы пыли сняты.

Обследование добытой таким образом пыли показало, что в основном это были частички угля, опилок и песка. Их не было на рубашке, жилете и шляпе. Но в пыли из брюк и рубашки помимо двух зеленых шерстяных волокон было несколько странных и необычных фрагментов красного вещества, размер каждого из которых не превышал полмиллиметра.

Тем временем наступил вечер, и Бэль дал Рибуле первый отчет, который сначала лишь подтвердил предположение Бетюэля, что угольная пыль на теле убитого доказывает пребывание трупа в каком-то подвале до того, как его привезли в Булонский лес. Бесцветные насекомые явились в этой версии важным доказательством. Но ведь имелось большое количество подвалов, темных помещений, сараев и пещер. А если подвал был местом убийства или служил временным укрытием трупа, то о каком подвале идет речь? Нет ли каких- нибудь особенных следов, которые характеризовали бы этот подвал? Бэль сказал, что он лишь только начал такую работу, и заверил, что проведет побольше различных исследований, чтобы снабдить Рибуле более точными данными.

В это время перед Рибуле и его сотрудниками стояла масса вопросов, возникающих в начале расследования любого уголовного дела. Никто из них не предполагал, что пройдут долгие пять месяцев, прежде чем они приблизятся к цели. Свое расследование они начали с опроса вдовы потерпевшего и с посещения фирмы „Бернер и Нильсен\", где так долго проработал Буле. Мадам Буле оказалась ограниченным человеком, занимавшимся лишь своим домашним хозяйством и совершенно не интересовавшимся делами мужа. Как она сообщила, муж ее в течение десяти лет ежедневно, кроме воскресных дней, уходил из дому в 4 часа 50 минут утра и направлялся к станции метро „Георг V\". Отсюда он ехал на работу и возвращался домой в 9 вечера. Обедал в ресторане. О своей работе дома ничего не рассказывал.

Рибуле и инспекторы Леруа и Кост побеседовали с каждым служащим фирмы. От всех они слышали одну и ту же историю о спокойном, честном пожилом человеке, который добросовестно относился к своей работе и ужасная смерть которого для всех — настоящая загадка. Нильсен же утверждал, что у Буле никогда не было с собой больших сумм денег, которые бы могли привлечь грабителей. Фирма имела дело главным образом с чеками и векселями. Правда, 30 мая после обеда Буле имел задание получить в банке наличными 10 000 франков для выдачи зарплаты. Но он их не получил. Следовательно, убийство произошло раньше. Во всей этой информации об уравновешенном, скромном конторском служащем — с характеристикой: надежный, приветливый, честный, прилежный, непьющий, не имеющий страстишек — не было ничего, что могло бы пролить свет на преступление.

Лишь несколько дней спустя непроглядную тьму развеял слабый луч света, когда Рибуле лично осматривал рабочее место Буле и обнаружил на стуле старика ящик. Под ящиком лежала газета, в которой оказалась выигрышная таблица бегов от 27 мая. В ней красным карандашом, каким имел обыкновение пользоваться Буле, были отмечены клички двух лошадей „Вольный пират\" и „Сапфировая звезда\". Только теперь доверенный фирмы, Илан, вспомнил, что Буле иногда говорил о лошадях и при случае делал ставки в 5 или 10 франков. Но так как каждый может себе в конце концов позволить подобную небольшую роскошь, то он лишь улыбнулся, вспомнив невинные развлечения конторщика, и не хотел верить, что они как-то связаны с происшедшим. Рибуле, которому лучше были известны проявления страстей игроков, придерживался другого мнения и ухватился за эту ниточку.

Он посоветовался с инспектором Мартеном из бригады по надзору за игроками и прочесал многочисленные ресторанчики, бары и кафе, прежде всего на улице Амстердам и в районе вокзала Сен-Лазар, где встречались подпольные букмекеры, их агенты и игроки для заключения своих нелегальных сделок. Рибуле и его сотрудники с фотографией Буле обходили одно заведение за другим и спустя две недели после обнаружения трупа смогли „заприходовать\" первый успех. Хозяйка маленького бара вблизи вокзала, Кароль Петри, узнала изображенного на снимке. Да, она уверена, что это „Папаша Луи\". Старик почти всегда появлялся в ее баре, чтобы поговорить о лошадях. Он встречался с людьми, тоже желавшими испытать свое счастье на скачках, не отправляясь для этого в Лоншам или Отей. Они делали ставки не у официальных букмекеров, а у людей, которые были посредниками.

В последующие десять дней Рибуле собрал еще много подобных показаний среди мелких коммерсантов, ремесленников и пенсионеров в кварталах, где Буле бывал по служебным делам. Многие знали его как „Папашу Луи\". Они пользовались его советами и доверяли ему свои ставки. Они не знали подлинного имени старика, но знали, что лошади были страстью „Папаши Луи\" и что тот всегда своевременно и точно выплачивал выигрыши. О том, куда он относил заявочные листы с их именами и деньги, никто не думал. Все они верили в его честность и доверяли ему. По разговорам, о лошадях Буле знал от некоего барона д\'Альмеда, герб которого на своих часах, подарке барона, старик часто показывал. Но это была единственная подробность, услышанная от него. Хотя все и удивлялись, что „Папаша Луи\" не появлялся с 30 мая, но никому не пришло в голову, что он мог оказаться жуликом. Подумали, что болен. Так у Рибуле стала складываться первая версия преступления. Может быть, одна из темных личностей на задворках конного спорта, знавшая о тайных пристрастиях Буле, подкараулила его, когда при нем были деньги его клиентов? Может быть, его заманили в какую-нибудь засаду, убили, ограбили и спрятали в темном сарае или подвале, пока не появилась возможность подбросить труп в лес? Подозрение Рибуле усилилось, когда он узнал, что обе лошади „Вольный пират\" и „Сапфировая звезда\", имена которых Буле отметил красным карандашом в выигрышной таблице от 27 мая, оказались победительницами 28 мая и поставившие на них получили 130 франков за каждые 5 франков ставки. Может быть, Буле сам ставил на этих лошадей и 30 мая имел при себе значительный выигрыш, что и могло привлечь убийцу?

При поддержке Мартена шеф-инспектор предпринял новую серию поисков. Имелось множество мелких букмекеров, с которыми мог иметь дело Буле. Рибуле и его люди ходили из одного бюро в другое. Ни один из опрошенных не знал „Папашу Луи\" или, по крайней мере, не признавался, что видел его или имел с ним дело. Но были сотни подпольных подозрительных посредников, многие из которых уже имели судимости и поэтому были известны бригаде по надзору за игроками. Рибуле не мог надеяться, что кто-нибудь из них добровольно сознается, что обслуживал потерпевшего. И все же он не видел другой возможности раскрыть тайну убийства Буле, иначе как проверить всех ранее судимых, находящихся под подозрением и наблюдением, и в первую очередь тех, кто зарегистрирован в районах, где работал Буле. Вполне возможно, что Буле доверился одному из таких букмекеров и 30 мая получил от него выигрыш за „Вольного пирата\" и „Сапфировую звезду\". Если найти посредника, то можно было бы, по крайней мере, проследить последний путь Буле. Но шеф-инспектор переживал одно разочарование за другим. Даже подпольные букмекеры, откупившиеся от полиции тем, что согласились работать на нее, по всей очевидности, не могли добыть нужной информации.

В середине июля, в момент полного отчаяния, о результатах своих тщательных исследований сообщил Бэль. К более точному анализу обнаруженных им частиц (угольных крошек, песка, осколков камня, опилок, кусочка картона, засохших насекомых, зеленых волокон и частиц красной краски) он приступил 10 июня. Чтобы определить вид угля, он опирался помимо всего прочего на тот факт, что виды угля различаются своей плотностью, т. е. соотношением веса и объема. Плотность неизвестного вещества определяется так: вещество помещают в пробирку, содержащую жидкости известной плотности. Из-за различной плотности они не смешиваются, и испытуемое вещество опускается до тех пор, пока не достигнет слоя, который соответствует ему по плотности. Так Бэль установил, что плотность найденного угля в частицах равна 1, 5. Это был антрацит.

Что касается песка, который под микроскопом выглядел кремнием, то он оказался неоднородным. Бэль обнаружил смесь кварца с кремнием. Ему удалось также объяснить происхождение маленьких осколков камня. Это был точильный камень. Трудней было определить вид древесины по найденным опилкам.

До 1924 года в криминалистике имелся опыт определения видалревесины по мельчайшим ее частицам размером в доли миллиметра — позднее появился новый метод. Если раньше при установлении вида древесины требовались для рассмотрения под микроскопом более крупные куски древесины в их продольном и поперечном разрезе, то теперь можно было довольствоваться частичками в виде порошка и пыли. Более грубое различие между дубом и сосной можно было определить по цвету (темно-коричневый и желто-светло-коричневый). Бэль поместил древесные частички в парафин и с помощью микротома изготовил срезы, которые можно рассматривать при большом увеличении. Он увидел, что одни частички имеют клетки, типичные для дуба, а другие — для сосны. Бэль установил, что перед ним смесь опилок дуба и сосны.

Больше времени пришлось потратить на двухмиллиметровый кусочек желтого картона. Под микроскопом Бэль размельчил его и увидел длинные тонкие волокна, среди которых находились характерной формы клетки. Это означало, что сырьем для целлюлозы, из которой состоял картон, была солома. Бэль проделал еще ряд микрохимических анализов, которые указали на низкое качество исследуемого материала.

Бесцветные насекомые при ближайшем рассмотрении оказались жучками, не имевшими органов зрения — признак их обитания в темноте. Оба зеленых волокна оказались овечьей шерстью с типичной структурой кутикулы. И наконец, Бэль попытался установить природу и происхождение двух странных красных частиц, обнаруженных на брюках Буле. Когда их подвергли облучению ультрафиолетовыми лучами, они ярко засветились. Последовало измерение спектрофотометром, и стало ясно, что речь идет о частицах краски — родамина.

Как бы подробны ни были отдельные заключения, сделанные Бэлем, все же по ним нельзя было установить место пребывания трупа до того, как он попал в Булонский лес. Бэль мог только предположить, что это совершенно темное помещение, видимо подвал, где можно встретить дубовые и сосновые опилки, антрацит и антрацитную пыль, кварцевый песок и осколки точильного камня, различных насекомых, какую-нибудь зеленую шерсть и, возможно, что-то деревянное, покрашенное родаминовой краской. Встал вопрос, нельзя ли установить еще какие- нибудь подробности, которые дополнили бы картину преступления? Бэль решил вырезать из каждого предмета одежды по куску, замочить их в стерильной воде, поместить в центрифугу и таким образом добыть микроорганизмы, которые, может быть, окажутся в одежде. При исследовании осадка, оставшегося в центрифуге, он обнаружил на пиджаке, жилете и соломенной шляпе микрофлору, состоявшую в основном из грибков. На рубашке, брюках и галстуке тоже были микроорганизмы, но не те, что находились на остальных предметах верхней одежды. Для точного определения микробов Бэль поместил культуры на питательную почву и поставил в специальный шкаф. Затем он снова их исследовал и пришел к следующему выводу: микроорганизмы с пиджака, жилета и шляпы являются грибками, которые встречаются прежде всего в местах брожения или хранения вина. Микроорганизмы с рубашки, брюк и галстука принадлежат к диплококкам, обитающим обычно в сырых подвалах. Теперь Бэль был уверен, что убийство произошло в подвале или, по крайней мере, там хранили труп. Кроме того, в нем должны быть различные помещения, так как пиджак, жилет и шляпа находились не в той части подвала, где был спрятан сам труп.

Когда этот отчет попал в руки Рибуле, то он смотрел на него разочарованно и в первый момент не знал, чем данные Бэля могут помочь ему в расследовании дела. Может быть, ему облазить все подвалы города? Но потом он понял, что у него в руках средство для проверки легальных или нелегальных букмекеров и их посредников, опросом которых он занимается вот уже несколько недель. Может быть, среди них кто-нибудь проводит свои нелегальные операции в подвале, имеет квартиру в подвальном этаже или хотя бы посещает подвалы? Так началась вторая фаза расследования, которая, впрочем, несколько месяцев не приносила никакого успеха. И вот, когда Рибуле уже почти потерял всякую надежду, в середине ноября к нему неожиданно явился служащий фирмы, Бернер и Нильсен\" по имени Берже и заявил, что вспомнил об одном событии, случившемся в мае. В то время на улице Милан, 24, над бюро фирмы, Бернер и Нильсен\" жил некий Пьер Булэ, т. е. человек, имя которого походило на имя убитого. В один из майских дней Булэ обнаружил в своем почтовом ящике письмо, адресованное Буле. Вскрыв письмо, Булэ прочитал: „Приходи ко мне. Жокей кое-что скажет\". Когда Булэ передал письмо Буле, тот сказал: „Ах, это письмо от… \" Но Берже уже не помнил точно названное имя, кажется, Тэссье. Вспомнив об этом случае, Берже поговорил с доверенным Иланом, который, в свою очередь, вспомнил о разговоре с Буле. Как-то, по-приятельски болтая, Буле сказал, что делал раньше ставки на бегах через Тэссье или что-то в этом роде с улицы Могадор, но теперь у него другой адрес…

Рибуле поспешил на улицу Милан, поговорил с Иланом, и тот подтвердил сказанное Берже. Желая узнать что-нибудь еще о неожиданно всплывшей личности месье Тэссье, Рибуле упомянул, что убийство, видимо, произошло в подвале. И тут Илан вдруг вспомнил еще об одном обстоятельстве. Буле сказал, что оставил месье Тэссье, потому что на улице Могадор обслуживают в подвале, а ему это не нравится… И добавил, что будет делать свои ставки на улице Шоссе д\'Антен.

Спустя час, вечером 19 ноября, Рибуле уже знал, что консьерж Лазар Тэссье с Могадор, 30, является подпольным букмекером, которого еще задолго до этого спрашивали относительно Буле. В ноябре 1923 года Тэссье поймали на месте преступления, его карманы были набиты листами со ставками и инспектор Мартен арестовал его. Когда в начале июля с Тэссье беседовали сотрудники Рибуле, то он заявил, что раньше встречал „Папашу Луи\", но давно не видел его, так как после ареста не занимался больше букмекерством. Он направил Буле к другому букмекеру и консьержу по имени Дезибур с улицы Шоссе д\'Антен. Ему поверили и отправились к Дезибуру, но тот решительно заявил, что никогда не занимался скачками. Хотя он давно уже находился под подозрением, однако уличить его на этот раз не удалось,

Рибуле подождал до утра 20 ноября. Затем приказал доставить к себе Дезибура и его жену, а во время их отсутствия обыскать подвальные помещения дома № 56 на Шоссе д\'Антен. Он припугнул Дезибура, будто есть свидетели, которые могли бы поклясться, что убитый Буле 30 мая посетил Дезибура и последний взял у него выигрышные листы со ставками. Не желая быть подозреваемым в убийстве, Дезибур предпочел признаться в своей нелегальной деятельности. Он показал, что много раз брал у старого Буле листы со ставками, потому что у старика с Тэссье, который долгое время был его букмекером, появились трудности при расчетах. Да, Буле посетил его 30 мая, в день своего исчезновения, и передал ему в четверть одиннадцатого несколько листов со ставками, но тотчас ушел, не сказав куда. Дезибур клялся, что больше ничего не знает. Это была последняя встреча с убитым, но к убийству он отношения не имеет. Узнав во время допроса, что в подвальных помещениях под квартирой Дезибура ничего не обнаружено, Рибуле отпустил его и занялся Лазаром Тэссье.

Он стал тщательно изучать акты бригады по наблюдению за игроками и установил наблюдение за консьержем на улице Могадор. Главный инспектор верил, что осведомители дадут больше сведений, если поставить перед ними конкретную цель. И не ошибся. К 28 ноября он уже знал о Тэссье такие подробности, которые позволяли судить о нем как о весьма подозрительной личности. Ему было 52 года, и уже 20 лет он проживал со своей женой на улице Могадор, работая консьержем. За это время Тэссье перепробовал множество профессий: был служащим, билетером в театре, официантом. Причину такого усердия нетрудно разгадать. Из-за пристрастия к скачкам он проигрывал много денег и не вылезал из долгов. В своей деятельности букмекера он неоднократно прибегал к жульническим приемам: подделывал выигрышные листы, оставлял у себя выигрыши, обманывал своих клиентов. Много раз утверждал, что у него украли портмоне со всеми выигрышами. В конце мая кредиторы так насели на него, что пришлось просить взаймы денег даже у служанок. Обманутые им клиенты сообщили, что Тэссье принимал у них ставки в подвале на улице Могадор. Но, несмотря на все это, людям Рибуле не удалось найти ни одного свидетеля, знавшего об отношениях между Тэссье и Буле. Никто никогда не видел потерпевшего в квартире Тэссье. Никто не видел его 30 мая или несколькими днями раньше или позже не только у Тэссье, но даже вблизи дома последнего.

Подозрения Рибуле не стали от этого меньше. Если Буле ставил на лошадей „Вольный пират\" и „Сапфировая звезда\", то 28 мая он имел большие выигрыши. И если предположить далее, что ставки делались через Тэссье, то 30 мая Тэссье должен был Буле значительную сумму денег. Может быть, под нажимом кредиторов Тэссье использовал эту сумму на покрытие своих долгов? Или же Тэссье и старик поспорили, и Буле требовал свои деньги, пригрозив Тэссье заявить в полицию, а последний заставил его замолчать навсегда?

Все это были вопросы без ответа, и Рибуле понимал, что хоть какой-нибудь шанс получить ответ содержится в данных Бэля и в тщательном осмотре подвала на улице Могадор. 28 ноября Рибуле представил отчет начальнику своей бригады Фаралику и следователю Жусселену и предложил официально допросить Тэссье, произвести обыск его квартиры и подвальных помещений дома, а научную сторону проведения обыска поручить Бэлю. Утром 29 ноября Бэль получил санкцию на допрос и обыск.

Когда Жусселен, Рибуле, Фаралик и Бэль около часа дня встретились в комнате консьержа на улице Могадор, 30, следователь уже закончил длившийся несколько часов допрос Тэссье. У следователя осталось двойственное впечатление: он имеет дело либо с невинным человеком, либо с самым коварным и хитрым из убийц, каких ему доводилось встречать.

Тэссье признался, что знал Буле и считал старика почти своим другом. До ноября 1923 года оказывал ему кое-какие услуги. Относительно подвала не исключено, что он раз, другой болтал там с Буле, попутно исправляя что-нибудь в отопительной системе дома. Но с ноября, т. е. с тех пор как он прекратил играть на скачках, „Папаша Луи\" больше не появлялся в его доме.

Теперь Лазар Тэссье стоял перед пришедшими полицейскими. Не считая легкого румянца на его лице, ничто не свидетельствовало о его внутреннем волнении. На нем была белоснежная рубашка и безупречно завязанный галстук. На носу — благородное пенсне. И лишь непомерно большие красные уши несколько портили портрет „порядочного\" человека. На вопросы он отвечал с приветливой улыбкой. Спокойно, без суеты проводил пришедших сотрудников полиции в подвальное помещение. Вход в подвалы находился около двери его квартиры, ключи от подвалов № 15 и 30, куда он мог входить, висели в небольшой нише в стене.

Подвал № 15, который, по словам Тэссье, принадлежал лично ему, показался Бэлю, когда он в него вошел, слишком светлым, чтобы там могли водиться насекомые, обнаруженные на рубашке убитого. Во двор выходило вентиляционное окошечко, которое, правда, было прикрыто задвижкой. Но в задвижке имелось много дыр, пропускавших в подвал достаточное количество света. Вряд ли в этом помещении могли находиться жучки. Пол был покрыт смесью опилок, угля и пыли. Там находились пустые ящики, но один был пирамидальной формы высотой почти в 150 см. Внутренние стенки ящика были черны от угольной пыли, на дне лежали остатки угля. Бэль сумел скрыть разочарование, охватившее его при осмотре этого помещения. Прямо противоположные чувства появились у него, едва он вошел во второе помещение, в подвал № 30. Здесь помещался котел центрального отопления. Тэссье объяснил, что в его обязанности входит обслуживать котел и поэтому у него имеется ключ от этого подвала. Бэль с первого взгляда обнаружил множество следов, которые напомнили ему о его многодневных исследованиях. Пол, очевидно, не убирали уже много лет. Он был покрыт грязью в несколько слоев: кусочки угля, песок и опилки. В подвале лежало большое бревно, часть которого была отпилена и наколота, видимо, для растопки. Бревно покрашено красной краской, напоминавшей ту, частицы которой Бэль нашел при осмотре трупа Буле. Отслойки этой же краски были видны и в опилках.

У входной двери стоял ящик, в котором лежали обрывки картона. Часть их валялась в пыли. Картон имел такой же желтоватый цвет, что и клочок картона с одежды Буле. В это время Рибуле сделал еще одну находку. За пустым ящиком среди старых газет он обнаружил листы бумаги, которые оказались выигрышными листами, заполненными после ноября 1923 года и опровергавшими утверждение Тэссье, будто после своего ареста он не занимался скачками. Приветливо улыбаясь, Тэссье заявил, что эту бумагу он получил для растопки котла. А так как листы были заполнены не Тэссье, то трудно было опровергнуть его объяснение, сколь странно оно ни звучало.

Этот инцидент не остановил Бэля. Он собрал пробы в пакетики, упаковал покрашенный краской кусок дерева, другие частицы красной краски и желтого картона, а затем стал обследовать лестницу, ведущую в подвал. Так как было уже поздно, следователь велел опечатать оба подвала и доставить Тэссье в свое бюро для дальнейшего допроса. Бэля он попросил поторопиться с исследованием собранных проб и доложить ему о результатах.

Работа Бэля продолжалась несколько дней, но уже вечером 29 ноября он сообщил Жусселену, что обнаруженные на одежде Буле частицы красной краски идентичны частицам краски, найденным на полу подвала и на бревне, находящемся там же. Он установил и идентичность песка из подвала, который также состоит из кварца, кремния и пыли антрацита, песку с брюк и волос трупа. Желтые клочки картона тоже совпали с картоном из ящика подвала.

Тэссье арестовали и поместили в тюрьму предварительного заключения. К 2 декабря Бэль закончил все анализы. Они показали, что и опилки из подвала № 30 представляли собой смесь опилок дуба и сосны. Бэль попросил разрешения продолжить обследование подвала.

В эти же дни, с 24 ноября по 2 декабря, Рибуле предпринял все возможное, чтобы добыть доказательства виновности Тэссье, на которого не производили впечатления ни арест, ни ежедневные допросы, проводившиеся Жусселеном. Рибуле наводил справки о Тэссье у жильцов дома, у соседей, у родственников, у его жены. Но оказалось, что никто близко не общался с Тэссье и не знал о его закулисной деятельности. Лишь от его шурина, владельца кафе Тиссье, Рибуле услышал, что консьерж обратился к нему в конце мая или в начале июня с просьбой о ссуде в 12 500 франков и грозил в случае отказа броситься в Сену. Это сообщение подтверждало уже имевшиеся данные о том, что Тэссье испытывал нужду в деньгах. Более интересным показался тот факт, что второй шурин Тэссье работал шофером и так волновался во время допроса, что возникло подозрение, не он ли помог Тэссье в ночь с 7 на 8 июня перевезти труп. Некоторые свидетели утверждали, что Тэссье часто околачивался летом на площади Будапешта, где стоит много такси, хозяева которых часами просиживают в баре, так что их машину можно угнать на некоторое время незаметно и воспользоваться ею для транспортировки груза. Странным было также упорное молчание жены Тэссье. Будто она боялась проговориться. Она утверждала, что Тэссье никогда не уходит из дому после 21 часа и в ночь с 7 на 8 крепко спал в своей постели.

На утро 3 декабря следователь назначил вторичное обследование подвальных помещений, о котором просил Бэль. Все утро до обеда Бэль и два его ассистента обследовали подвалы. На этот раз лестницу осветили мощной ацетиленовой лампой и вскоре обнаружили на боковой стене на высоте\' около восьмидесяти сантиметров большое пятно, которое пытались закрасить серой краской. Но сделали это так неловко, что можно было различить и пятно и брызги. Бенцидиновая проба дала основания предполагать кровь. Рассматривая каждую ступеньку через лупу при ярком освещении, Бэль обнаружил внизу лестницы пятно крови с прилипшим к ней волоском. Закончив осмотр лестницы, Бэль приступил к поискам жучков и микроорганизмов. В подвал проникал свет, следовательно, здесь бесполезно было искать обнаруженных на одежде Буле насекомых, и это не давало покоя Бэлю. Сначала он находил только одно объяснение противоречию: угольный ящик в подвале № 15. Но все его усилия и попытки найти насекомых не увенчались успехом. Лишь влажное дно ящика казалось подходящей почвой для грибков, подобных тем, какие обнаружили на одежде Буле. Бэль подумал, не мог ли ящик служить местом, где прятали труп. Может быть, во время спора в подвале № 30 Буле сбили с ног, и при этом он испачкался в пыли на полу, но, найдя в себе силы, поднялся и попытался убежать по лестнице? Может быть, на лестнице его убили и поместили в угольный ящик в личном подвале Тэссье? Чтобы тщательней обследовать ящик и попытаться обнаружить в нем следы крови и грибковых культур, Бэль вызвал машину, велел разобрать этот большой ящик и доставить его в лабораторию судебной идентификации.

Как только следователь получил сообщение Бэля об обнаружении крови на лестнице, он возобновил допрос. Но Тэссье без заминки объяснил, что, во-первых, на лестнице недавно окотилась кошка, а, во-вторых, прачки носят в корзинах грязное белье и могут при этом испачкать стены кровью. Бэль возразил ему, что речь идет о крови человека и что брызги не могут возникнуть в ситуации, которую описал Тэссье. След крови внизу лестницы мог образоваться от того, что кровь капала из раны, а прилипший к крови волосок идентичен волосам Буле. Но как ни важны были обнаруженные следы крови, Бэль все же не мог отделаться от мысли, что основные улики надо искать в другом месте. Поэтому вечером 3 декабря Жусселен решил провести третий обыск в подвалах. Работу продолжали, осветив подвалы лампами и прожекторами. Бэль и два помогавших ему инспектора искали в слоях грязи насекомых, которые могли попасть сюда, в заброшенный подвал, из какого- нибудь другого места, может быть, даже мертвыми. Бэль на этот раз захватил с собой сито, и грязь просеивалась, но поиски опять не увенчались успехом. Нашли только кусочек от билета метрополитена и не обратили бы на эту находку внимания, если бы на клочке бумаги не значилось: „Георг V\", т. е. название станции, где Буле каждое утро садился на поезд метро, чтобы ехать на работу. До глубокой ночи продолжались поиски остальных частей билета в надежде обнаружить на них дату его приобретения, но безуспешно.

Все утро 4 декабря Бэль посвятил тщательному обследованию угольного ящика, загромоздившего теперь его лабораторию. Но все попытки обнаружить на его черных стенках следы крови или насекомых оказались безуспешными. В конце исследований Бэль поместил часть влажного слоя пыли со дна ящика на питательную почву и поставил в шкаф, чтобы посмотреть, вырастут ли грибковые культуры, и если да, то какие. Как раз в тот момент, когда он закрывал дверцу шкафа, ему сообщили совершенно потрясающую новость. Оказывается, на улице Могадор обнаружили еще один подвал, ключи от которого находились у Тэссье, но о существовании которого он до сих пор молчал. Утром 4 декабря из командировки вернулся жилец дома по имени Фидлер. Узнав об аресте Тэссье, он сообщил Рибуле, что консьерж занял у него в апреле 2000 франков и обещал вернуть их до 31 мая. И действительно, долг был погашен с небольшим опозданием 4 июня. Это сообщение лишь только подтверждало, что у Тэссье были финансовые трудности.

Однако Фидлер сделал еще одно сообщение. Он вспомнил, что в начале июня пожаловался Тэссье на сладковатый запах, который исходил из подвала № 13. Этот подвал принадлежал Фидлеру, но он им никогда не пользовался. Ключи были у Тэссье, и он ответил Фидлеру, что запах исходит от поврежденной трубы туалета.

Услышав это, Бэль поспешил на улицу Могадор. Там он застал Жусселена и нескольких инспекторов, которые спускались по винтовой лестнице в подвал. Впервые Бэль не смог скрыть своего волнения, когда очутился перед дверью подвала, потолок которого образовывала лестница. Когда открыли дверь, он понял, что нашел то, что искал: абсолютно темное, покрытое угольной пылью помещение, в котором спокойно можно было спрятать человека. При первом же луче света на стене все увидели трех бесцветных маленьких насекомых. Бэль сам забрался в кладовку и собрал насекомых, а также пробы угольной пыли и слоя грязи с пола. Обследуя каморку сантиметр за сантиметром, Бэль обнаружил много зеленых волокон и осколки камня. Хотя работа была очень утомительной, он ни разу не передохнул, пока не собрал все, что вызывало сомнения, и тотчас отправился во Дворец Правосудия, чтобы приняться за исследования. Он делал одно открытие за другим: обнаружил кровь человека, угольная пыль оказалась антрацитом, осколки камня — частицами шлифовального диска, идентичными частицам, обнаруженным в волосах потерпевшего. Зеленые волокна оказались шерстью и, за одним исключением, были идентичны волокнам, собранным с рубашки Буле. Маленькие насекомые — слепые жучки, а микроорганизмы — которые были найдены на рубашке и брюках Буле.

Разве оставались еще сомнения, что убитого спрятали в том темном таинственном закутке, ключ от которого Тэссье скрывал не без причины? Был только один невыясненный вопрос: откуда на пиджак и шляпу Буле попали дрожжевые грибки? Но к 6 декабря все стало ясно. На питательной почве собранные Бэлем пробы из угольного ящика дали грибковые культуры. Речь шла о таких же грибках, как на пиджаке, жилете и шляпе. Теперь Бэль был уверен, что пиджак, жилет и шляпа хранились в угольном ящике подвала № 15, а труп — в каморке под лестницей.

Получив доклад Бэля, Жусселен, дивизионный комиссар Бартелеми, Рибуле и несколько других сотрудников полиции поехали на улицу Могадор. Там к ним присоединился Бэль. Теперь они произвели тщательный обыск в квартире Тэссье и возобновили поиски недостающих кусочков билета метро. В квартире они нашли только зеленое шерстяное трико, волокна которого совпадали с зелеными волокнами, обнаруженными на одежде Буле. Работа в подвале № 30 привела к полному успеху. Инспекторы Леруа и Кост, просеивая много часов подряд пыль с пола подвала и сотрясаясь от кашля, нашли, наконец, недостающие обрывки билета. На верхней половине разорванного билета стояла надпись: 15124–05. Это означало: 151-й день 1924 года,5 часов утра, т. е. 30 мая 1924 г., день, когда исчез Буле, и время, в которое он ежедневно садился в поезд метро.

Когда год спустя, 13 декабря 1925 г., суд присяжных в Париже приговорил Лазара Тэссье за убийство к десяти годам тюрьмы, то произошло это без признания консьержа, сохранявшего спокойствие на протяжении всего процесса. Рибуле за год не смог найти дополнительных свидетелей преступления и доставки Луи Буле в Булонский лес. Поэтому естественнонаучная работа Бэля и его анализ пыли оказались на переднем плане расследования и процесса. Это привело к ожесточенным и бесплодным спорам с представителями старой криминалистической школы, которые пытались доказать, что Тэссье можно было найти и доказать его виновность и без помощи науки. Бэль в своем личном отчете о деле дал единственно возможный ответ: „Наша работа доказала, что потерпевший был убит в подвале и что его тело хранилось там некоторое время… Она ничего не сказала об отдельных обстоятельствах его смерти. Запланированное ли это убийство или результат мгновенной эмоции? Наносились ли удары с целью убить его? Имелся ли в подвале сообщник и какую играл он роль? Ответы на эти вопросы могли дать только свидетели… Истина всегда лежит между новыми теориями, которые слишком быстро сменяются, и рутиной, которая слишком упорна и неподвижна. Как бы ни был велик научный прогресс в будущем, лаборатория одна никогда не сможет решать проблемы, связанные с преступлением, да это и не может быть целью. Но многое останется невыясненным, если не прибегнуть к помощи лаборатории… Я убежден, что лаборатория сможет решать большие задачи, значение которых трудно сегодня предвидеть… \"

Так дело Буле — Тэссье стало историческим,, нашумевшим делом\" в развитии исследований пыли во всех аспектах. Правда, Бэлю довелось следить за этим развитием не более пяти лет, на протяжении которых успех сопутствовал его работе, росло признание. Можно сказать, что это был триумф. Но в конце концов Бэль не избежал не только высокомерия, которое приходит обычно вместе с легким успехом, но и ошибок, излишне доверившись научным достижениям и поспешно используя их. Вероятно, парижская газета „Эксельсиор\" правильно охарактеризовала Бэля, когда писала: „Он… не говорил ни о чем другом, кроме как о своих реакциях, пробах, реагентах, историях с отпечатками пальцев и случаях исследования пыли. Он вращался в мире мельчайших частиц… Для него не было ни грязи, ни чистоты. Для него существовало только одно: материал исследования и непредвзятый анализ… Однажды в суде защитник пытался его уличить: „Итак, этот человек убийца!? \" Бэль возразил: „Я этого не знаю. Утверждать — это не моя обязанность. Но ботинки, которые фигурируют в качестве вещественного доказательства под номером 930 МО, покрыты грязью из сада участка по улице № 17\". Адвокат Кампенши однажды возмутился: „Ах, господин Бэль, вы все знаете. Вас можно сравнить со спустившимся на землю богом, который воплощает в себе нашу безгрешную науку. Вы никогда еще не ошибались… \" Бэль ответил, и этот ответ наилучшим образом характеризует его: „Наверняка я ошибался, но только не сегодня\".

Таким был Бэль в конце двадцатых годов, незадолго до своей трагической гибели. 15 сентября 1929 г. к нему в лабораторию приезжал Эдмон Локар из Лиона. Несколько десятилетий спустя в своих воспоминаниях Локар писал: „В тот вечер к Бэлю пробрался сумасшедший, один из тех, кто часто обременяет полицию своими предложениями и проектами, и стал морочить ему голову. Бэль потерял терпение и закричал: „Сударь, вы сошли с ума. Я не могу тратить свое время на сумасшедших. Ваше место в доме умалишенных… \" Посетитель удалился, мягко говоря, с удивленным выражением лица. Я подумал, а если бы на месте добродушного умалишенного оказался злобный, агрессивный, и сказал ему: „Бэль, вас убьют…\". Бэль самоуверенно рассмеялся\".

А на следующий день, 16 сентября, в 10 часов утра в парижском Дворце Правосудия прозвучали три револьверных выстрела. Инспекторы Герэн и Ристори, которые дежурили в здании суда, выбежали и увидели на лестнице, ведущей в лабораторию Службы судебной идентификации, лежащего на ступеньках человека. Один глаз и рана в груди кровоточили. Приблизившись, они увидели мертвого Бэля. Дворник указал им направление, в котором убийца пытался скрыться. Когда его догнали, тот без сопротивления сдался и, будучи доставлен к следователю Бенуа, заявил: „Да, это я убил господина Бэля. Я не умалишенный. Я пришел, чтобы убить нечестного человека, который нанес мне ущерб своим неверным экспертным заключением. Меня зовут Жозеф Эмиль Филиппонэ. Я родился 19 августа 1886 г. в Лионе… \"

Пока это невероятное сообщение распространялось по Парижу, Бенуа установил подоплеку преступления. С января 1926 года Филиппонэ судился с владельцем дома по имени Дишам. Последний, ссылаясь на заключенный с Филиппонэ договор о сдаче внаем квартиры, требовал от него уплатить 30 000 франков, а Филиппонэ утверждал, что договор подделан и что его долг составляет только 3 500 франков. Во время конфликта частный эксперт- графолог Виньерон дал заключение, что действительно имеет место подделка с помощью средства для удаления чернил. В более высокой инстанции экспертизу поручили Бэлю, и он на основании химического анализа пришел к выводу, что документ подлинный и ни о каком средстве для выведения чернил не может быть и речи.

Бэль не встречался с Филиппонэ и, подписав заключение экспертизы, подписал тем самым собственный смертный приговор. Убийца изложил Бенуа историю своего преступления в словах, характеризующих его натуру лучше, чем все расследование дела: „Вопреки истине и справедливости господин Бэль дал нанесшее мне вред заключение. Я решил отомстить ему. Я поджидал виновника моего несчастья около его бюро. Он уже был на середине лестницы, когда я заговорил с ним. Он обернулся, и я выстрелил. Отвратительный поступок господина Бэля заставил меня стрелять, и я стрелял бы, даже если бы знал, что он, как вы утверждаете, отец пятерых детей\".

Филиппонэ убил человека, без которого просто немыслима история судебной химии и биологии. Бэль оставил Парижу лишь фундамент для самой значительной естественнонаучной криминалистической лаборатории Франции, создание которой легло на плечи его последователей — Саннье и Секкальди.

6

Через два с половиной года после смерти Бэля, в декабре 1931 года, Лондон узнал об одном из тех преступлений, которые заставляют сомневаться в правильности своих взглядов даже ярых сторонников гуманных реформ. Наверняка никто не возражал суперинтенденту Скотланд-Ярда Г. В. Корнишу, писавшему в своих мемуарах: „Одним из отвратительнейших преступлений, с каким мне пришлось иметь дело, было убийство маленькой Веры Пэйдж, и я очень сожалею, что мы не смогли найти убийцу. Если кто-нибудь и заслужил смертный приговор через повешение, так именно тот мерзкий убийца\".

Место преступления — многоликий лондонский район Шефердс Буш и Холленд-парк. Ветхие крестьянские домишки соседствовали здесь с трущобами, и вдоль Ноттинг Дейл патрулировали обычно два полисмена. Заселенные бедняками улицы упирались в элегантные площади и проспекты. На Эллисон-роуд, в той части района, где проживают более состоятельные люди, рано утром 16 декабря по садовой дорожке дома № 89, ведущей к входу для прислуги, ничего не подозревая, шел разносчик молока и вдруг споткнулся о тело маленькой девочки, распростертое на траве. Разносчик молока вспомнил сообщения в газетах, где говорилось о розыске Веры Пэйдж, одиннадцатилетней девочки из Нот- тиннгхилла, Бленим Креснт, 22. Вера Пэйдж исчезла вечером 14 декабря после посещения тети, которая проживала рядом с семьей Пэйдж. На портретах в газетах был изображен необыкновенно привлекательный ребенок, вид которого не мог оставить никого равнодушным. Хотя лицо девочки, лежащей в саду дома по Эллисон-роуд, было запачкано угольной пылью, разносчику молока показалось, что он узнал Веру Пэйдж. Он вызвал кухарку, и оба отправились на поиски констебля.

Суперинтендент Корниш случайно находился этим утром в полицейском участке Паддингтона. Вместе с инспектором уголовной полиции Мэллетом и полицейским врачом доктором Келвеллом он поехал на Эллисон-роуд. Протиснувшись сквозь толпу любопытных, они убедились в том, что найден труп Веры Пэйдж. Его могли положить сюда только рано утром, так как в течение всей ночи шел дождь. Однако волосы и одежда девочки были сухими, а спина — мокрой. На пальто и на лице были угольная пыль и воск свечи. Доктор Келвелл обнаружил следы удушения, а расстегнув пальто, увидел, что девочка садистски изнасилована. Когда доктор Келвелл разжал кулачок левой руки трупа ребенка, то из него выпала повязка, сильно пахнущая аммиаком. Бернард Спилсбери, произведший вслед за этим вскрытие, пришел к заключению, что ребенок убит 14 декабря, в начале восьмого вечера. По его мнению, тело пролежало некоторое время в теплом помещении, прежде чем было доставлено к дому на Эллисон-роуд.

С самого начала расследования Корниш занимался повязкой. Он подозревал, что ее мог потерять убийца, у которого был поврежден палец. Пока Мэллет производил обычное в таких случаях расследование, Корниш попросил полицейского лаборанта- химика Линча исследовать повязку, и тот определил, что повязка состоит из слоя марли и слоя полотняного бинта. Марля долгое время находилась в контакте с аммиаком и водой. На внутренней стороне повязки имеется кровь, бактерии и белые кровяные тельца. Это свидетельствовало о том, что, когда на рану накладывали повязку, та кровоточила и имела нагноения.

Корниш послал на расследование этого дела всех имевшихся в его распоряжении сотрудников. В первый же день удалось установить свидетелей, последними видевших Веру Пэйдж живой. После того как около пяти часов вечера девочка ушла от тетки, она, видимо, не пошла сразу домой, а, влекомая детским любопытством, стала рассматривать освещенные витрины. Ее видели перед витриной парфюмерного магазина недалеко от дома ее родителей между 17. 30 и 18 часами. По всей вероятности, переходя от одной сверкающей витрины к другой, она забрела на Монпелье-роуд. Один знакомый ее отца, проходя по Монпелье-роуд, видел ребенка на противоположной стороне улицы. Не только родители, но и все, знавшие Веру Пэйдж, утверждали, что девочка никогда не пошла бы с незнакомым ей человеком. Следовательно, убийцей мог оказаться только человек, которому она доверяла. И вот Корниш всех своих сотрудников бросает на поиски человека, который мог быть знаком Вере Пэйдж и у которого 14 или 15 декабря нарывал и был перевязан палец.

Люди Корниша, среди них сержант уголовной полиции Чарлз Трейси, ходили из дома в дом, с одной улицы на другую. В феврале 1932 года расследование подходило к концу, позади были тысячи опросов и бесед с отдельными людьми, изучение многих тысяч писем ясновидцев, гадалок и фантазеров. Но удалось установить только одного мужчину, которого знала Вера Пэйдж и у которого в это время на мизинце левой руки была рана. Это Перси Орландо Руш, рабочий прачечной Уитли. Его обнаружил Трейси в самом начале расследования и 18 декабря привел для допроса в полицейский участок Ноттинг- хилла.

Перси Орландо Руш был невысоким полным человеком сорока одного года с чрезвычайно густыми бровями и пышными усами. Он носил темные очки в большой роговой оправе, из-за которых глаз его не было видно. На мизинце левой руки имелась зажившая ранка. Последние десять лет он и его жена жили на верхнем этаже дома № 128 по Тэлбот-роуд, неподалеку от того места, где видели Веру Пэйдж в последний раз. Примечательным было и то, что родители Руша проживали в одном доме с семьей Пэйдж на Бленим Криснт, а Руш несколько раз в неделю бывал у своих родителей, имея ключ от их квартиры. Когда 18 декабря Трейси и Мэллет неожиданно спросили его о Вере Пэйдж, то он сказал, что знает ее. „Она была чудесной, милой маленькой девочкой. Она нравилась мне. Я всегда считал ее очень хорошенькой, — и вслед за этим, будто он сказал лишнее, добавил: — Я ей никогда не дарил ни сладостей, ни денег, ни игрушек. Я видел ее только на улице, когда она играла вне дома. Последний раз я видел ее три недели назад\". Когда Мэллет спросил Руша, где тот провел вторую половину дня 14 декабря, то выяснилось, что Руш обычно уходит из прачечной Уитли в 18 часов 15 минут, едет на автобусе в Ноттинг Хиллгейт и вскоре оказывается дома. А вот 14 декабря он вернулся только в 20 часов. Руш сказал, что в тот вечер его жена пошла навестить свою мать, дома никого не было, и он, решив не спешить, пошел пешком. Сначала шел по Кеннигтон- роуд, останавливался у Вулворта, затем прогулялся по Черч-стрит, Ноттинг Хилл- гейт и Портобелло-роуд. Свидетелей, которые могли бы подтвердить это, конечно, не было. Его неопрятную одежду покрывала угольная пыль, как и одежду потерпевшей. Когда Трейси пришел за Рушем к нему в квартиру, то увидел на ковре восковое пятно от свечи. (Подозреваемый пользовался свечами, когда спускался в темный подвал, ключи от которого всегда находились у него.) Может быть, он встретил Веру Пэйдж на Монпелье-роуд, заманил ее в дом, удовлетворил свою страсть и убил ее, а труп спрятал в подвале, где он и пролежал до той ночи с 15 на 16 декабря, когда был подложен на Эллисон-роуд?

Было много причин подозревать Руша. Но их стало еще больше в результате расследования, проведенного Трейси, в отношении повязки с пальца. Рабочие прачечной Уитли показали, что Руш поранил мизинец левой руки 9 декабря и пришел на следующий день с самодельной повязкой, которая должна была защитить рану от нашатырного спирта, используемого в работе. 18 декабря во время беседы Мэллет и Трейси предъявили Рушу обнаруженную повязку и спросили, знакома ли она ему. Руш захотел рассмотреть повязку детальней. Видимо, ему нужно было какое-то время, чтобы взять себя в руки. Затем он заявил, что повязка действительно похожа на те, что жена делала ему несколько дней, начиная с 9 декабря, но последнюю повязку он носил 13 декабря и потерял ее на улице.

„Итак, — сказал Мэллет, — 14 декабря вы уже не пользовались повязкой? А не знакомы ли вы с неким Чарлзом Джоном Майлсом? \" — „Да, знаком. Мы работаем вместе у Уитли\". — „Так вот, Чарлз Джон Майлс готов подтвердить свои показания, что 14 и 15 декабря он видел на вашем пальце повязку и вы объяснили, что вынуждены носить ее, потому что нашатырный спирт вызывает жжение в ране\".

Руш настаивал на том, что Майлс лжет, так как он оберегал рану от нашатырного спирта только в первые дни, когда она еще не зажила. Мэллет же настаивал на своем и показал Рушу заключение врача прачечной Уитли, где говорилось об осмотре пальца Руша во вторник, 15 декабря, и рекомендации носить повязку. Но Руш ответил, что вопреки предписанию врача он не носил повязки. Мэллет и Трейси были уверены, что это ложь. Но он настаивал на своем.

19 декабря Корниш снова обратился к Линчу. Он хотел знать, нельзя ли химическим путем доказать, что обнаруженная повязка была на пальце Руша. Линч ответил, что на континенте уже некоторое время делают попытки определить совпадение текстильных материалов, исследуя волокна и их сплетения в ткани. Но этим занимаются не химики, а биологи, потому что исходным материалом для тканей являются шерсть, хлопок, лен или конопля. Но если Корниш может принести ему из квартиры Руша перевязочный материал, который жена Руша использовала, перевязывая пораненный палец мужа, то он попробует установить совпадение с помощью микроскопа.

Корниш отрядил на Тэлбот-роуд Трейси. Руш и его жена чрезвычайно приветливо встретили пришедшего. Ему вручили марлевый и полотняный бинты, часть которых была использована. И все же Трейси заподозрил, что это не те бинты, которыми пользовались Руши. Ухмылочка Руша не внушала доверия. У Трейси было ощущение, что они с Мэллетом поспешили предъявить Рушу обнаруженную повязку и тем самым навели его на мысль уничтожить перевязочный материал, которым он пользовался. С другой стороны, хотя Роч Линч и являлся толковым химиком и серологом, но область исследования текстильных материалов была для него новой, и он не смог прийти к определенному выводу. Линч не нашел характерных особенностей, свидетельствовавших об идентичности ле- ревязочного материала, а ширина представленных бинтов не совпадала с шириной бинтов обнаруженной повязки.

Однако Корниш не оставил мысли разоблачить Руша с помощью повязки. Он тоже подозревал, что Руш дал им другой перевязочный материал, и с конца декабря 1931 по начало февраля 1932 года производились опросы в многочисленных магазинах с целью установить, не приобретали ли Руш или его жена какой-нибудь другой перевязочный материал. Опросили также персонал всех общественных медицинских пунктов, в которых можно сделать перевязку. Но вопреки всем усилиям не удалось установить ни одного свидетеля (продавца, медсестру, санитара), который в потоке покупателей и пациентов с уверенностью мог бы вспомнить Руша или его жену.

Когда 12 февраля Перси Орландо Руш предстал перед коронером Лондона Инглеби Одди, его по-прежнему подозревали в этом преступлении. Подозрение было написано на лицах присяжных и присутствовавших, которые выражали свое возмущение возгласами: „Этот человек лжет\". О подозрении свидетельствовал каждый вопрос Одди, который являлся исключением среди малоквалифицированных коронеров Англии тех лет. Снова и снова его вопросы выдвигали на передний план проблемы, связанные с повязкой. Одди пытался подойти к этой проблеме с разных сторон в надежде загнать Руша в тупик, поймать его на противоречии. В протоколе допроса Руша коронером можно было потом прочитать: „Вы знаете, что в руке Веры Пэйдж обнаружили повязку? \" — „Да\". — „И, когда ее показали Вам, Вы сказали, что она похожа на Вашу? \" — „Да, сэр\". Коронер наклонился вперед и резко спросил: „Это была ваша повязка? \" Руш, нервно постукивая пальцами о деревянный барьер, ответил: „Нет, сэр\". — „Вам известно, что она имела запах нашатырного спирта? \" По лицу Руша скользнула затаенная усмешка, и коронер призвал его к порядку: „Не смейтесь. Здесь нет ничего смешного… Вы утверждаете, что повязка не ваша\". — „Это так\". — „И вы утверждаете, что палец перевязывали только дома? \" — „Да\". — „Разве у Уитли нет медпункта? \" — „Есть\". — „Почему же вы не пошли в понедельник в медпункт? Когда- нибудь раньше вы ходили туда? \" — „Нет, сэр\". — „Почему нет? \" — „Не хотел\". — „Разве вы не знаете, что там лучше делают перевязки, чем ваша жена? \" — „Знаю, сэр\". — „Итак, почему же вы не делали там перевязку? \" Руш помедлил и затем ответил: „Этого я не знаю\". Коронер снова нагнулся вперед и резко воскликнул: „Кто- нибудь, кроме вашей жены, делал вам перевязку? \" Руш снова помедлил. Затем сказал: „Нет, сэр\". — „Вы не очень-то уверенно отвечаете. Вы же могли пойти в любую аптеку\". — „Да\". — „Так вы и сделали? \" — „Нет, сэр\".

Все чувствовали, что питаемое Одди подозрение заставляет его вновь и вновь возвращаться к решающему вопросу: где тот перевязочный материал, которым пользовались Руш и его жена? Однако Руш был непреклонен. И Одди осталась лишь одна попытка: заставить Руша поклясться на библии. „Вы можете поклясться, что не встретили Веру Пэйдж вечером в понедельник? \" Руш поклялся. „Вы можете поклясться, что 14 декабря на вашем пальце не было повязки? \" — „Клянусь\".

После пятиминутного совещания присяжные с мрачными лицами вернулись в зал и заявили, что из-за отсутствия веских доказательств против Руша предъявить ему обвинение нельзя. И Руш вернулся на Тэлбот- роуд свободным человеком.

Возмущение Корниша решением по делу Веры Пэйдж, которое чувствовалось и три года спустя, когда он писал свои мемуары, было созвучно возмущению многих людей, вызванному признанием невиновности Руша. „Тайме\" писала, что Руш, наверняка, был бы арестован, если бы смогли доказать идентичность материала повязки с пальца и остатков перевязочного материала, который использовали Руш, его жена или кто-то еще из оказывавших Рушу медицинскую помощь. Это мнение привлекло такое внимание общественности к проблеме криминалистического исследования текстиля, что дело Веры Пэйдж можно рассматривать как важный исходный пункт в развитии данной области криминалистики.

Если оглянуться и поискать в истории имя зачинателя криминалистического сравнения текстиля, то снова встретим Ганса Гросса. В 1893 году он включил в свое „Руководство для судебных следователей\" главу „Изучение особенностей тканей\", где писал: „Сравнение тканей может иметь значение, когда речь идет об идентификации сукна, полотна, ниток… Если же речь идет о скрупулезном анализе, то нельзя ограничиваться заключением товароведа по тканям, нужно обратиться к специалисту по микроскопическим исследованиям, который выносит свои суждения, изучив число нитей, приходящихся на один квадратный сантиметр, их толщину, вид кручения, затем у отдельных нитей — их составные части: хлопок, лен, овечью шерсть, шелк и т. д., и наконец, с учетом прочих второстепенных моментов сможет сказать, оторван ли обнаруженный клочок ткани от данного платья или нет, взят ли сомнительный носовой платок из определенной дюжины носовых платков, идентичны ли нитки, которыми прошито вещественное доказательство, ниткам, которыми выполнен шов на платье подозреваемого… Дела, нуждающиеся в подобных исследованиях, более многочисленны, чем предполагают. Только необходимо при установлении идентичности тканей, ниток и так далее не ограничиваться внешним их сходством, а обращаться к специалисту\".

Первыми последователями Гросса были Пауль Езерих, дюссельдорфский химик Лок и затем Эдмон Бэль. Езериху и Локу много раз приходилось решать эту проблему, сравнивая веревки, которые использовали при ограблении для связывания жертв, с веревками, обнаруженными у подозреваемых. Бэль разоблачил взломщиков, которые использовали веревку, перелезая через каменный забор. В их квартире обнаружили другой кусок веревки, от которого, очевидно, и была отрезана часть, использованная при ограблении. Бэль доказал полное их совпадение.

Езерих, Лок и Бэль изучали в прядильнях и на ткацких фабриках методы и технологию изготовления ниток, пряжи, шпагатов, бечевок, лент, шнурков, канатов, виды сырья — от льна до сизаля, познакомились с лево- и правосторонним прядением ниток и их видами. Затем они изучили способ получения ниток из соединения нескольких пряж, а Бэль даже собрал большую коллекцию пряжи, ниток и веревок. От исследования пряжи и ниток они перешли к исследованию тканей, когда понадобилось определить происхождение украденных материалов. Увеличенные изображения рисунков текстиля, которые можно увидеть в дюссельдорфской лаборатории Лока, знакомят с рисунками как простых тканей типа сукна и полотна, так и сложных типа кипера, саржи, диагонали и атласа. Ткань, как они выяснили, изготавливалась, в основном, следующим способом: на ткацких станках натягивались вертикально сверху вниз нити основы, которые в процессе ткачества соединялись уточными нитями с помощью движущегося взад и вперед челнока. При простом переплетении сукна и полотна уток шел над первой ниткой основы, затем под второй, дальше над третьей, потом под четвертой и т. д. Киперное переплетение сложнее, так как каждый раз две нити основы перекрещивались сверху или снизу. Перекрещивания сверху от одной нити утка к другой так смещались, что появлялся рисунок в виде лесенки. Комбинирование различных основных переплетений давало „составные переплетения\", которые образовывали от самых простых до сложнейших форм. Бэль понял, что знание вариаций переплетений является предпосылкой для установления совпадения или несовпадения тканей. Однако он своевременно понял и то, что этот вид сравнения имеет свои границы и может служить лишь отправной точкой при настоящем криминалистическом сравнении текстиля.

Бэль также сделал вывод, который имел значение для всего развития методов криминалистического сравнения текстиля. Совпадение материала и переплетения у двух разных кусков тканей не исключает возможности их принадлежности к одному и тому же предмету одежды. Доказательство их идентичности возможно лишь при наличии определенных индивидуальных признаков. Это могут быть признаки различного рода — штопка и изменение ткани в результате выгорания, износа, старения, дефекты ткачества, возникающие в процессе производства при разрыве нитей основы. Бэль сумел разработать метод использования криминалистической экспертизой обнаруженных дефектов ткачества.

Примером может служить дело парижского банковского курьера Депре, который исчез при исполнении поручения. Подозрение пало на каменщика по имени Нуррик. Но доказательств против него собрать не удавалось, пока спустя неделю в Марне не обнаружили труп Депре. Его руки были связаны за спиной дешевым хлопчатобумажным носовым платком с красными полосками. Сначала попытки обнаружить какие-либо особенности, доказывающие его принадлежность Нуррику, казались бесперспективными. Но тут Бэль заметил нарушение закономерности рисунка. В одной из красных полосок было на шесть нитей больше, чем в остальных, т. е. обнаружился дефект ткачества, возникший из-за временной неисправности подъемника нитей основы. Обследование носовых платков Нуррика ничего не дало, но Бэль нашел ткацкую фабрику, а затем и фабрику носовых платков, которая приобрела эту бракованную партию товара и изготовила восемь дюжин носовых платков. Расследование привело к торговцам. Один из них, как оказалось, продал матери Нуррика шесть таких платков. Пять находились еще у нее, один она подарила Нуррику. Итак, круг замкнулся.

Дело Депре мало известно, а внезапная смерть Бэля помешала дальнейшей разработке методов исследования текстиля. После его смерти малоисследованной областью занимались лишь несколько химиков и биологов, и в частности доктор Зигфрид Тюркель, адвокат из Вены, который, восторгаясь возможностями криминалистики, основал в 1921 году частную криминалистическую лабораторию в австрийской столице и в 1922 году возглавил руководство Криминалистической лабораторией полицейской дирекции Вены. Неустанный энтузиаст, доктор Тюркель предпринял, между прочим, большое исследование следов, оставляемых курящими людьми, и тем самым реализовал мечту литературного криминалиста Шерлока Холмса. Он занялся и исследованиями текстиля, особенно проблемами производства искусственного шелка и синтетических волокон, начатого со времени первой мировой войны. Но так или иначе, а криминалистическое исследование текстиля находилось все еще в стадии становления, когда дело Веры Пэйдж в 1932 году лишний раз доказало необходимость расширения работ в этой области.

Но прошло восемь лет, прежде чем произошло аналогичное во многих отношениях событие, которое привело к неоспоримому успеху криминалистики в области исследования текстиля и способствовало ее дальнейшему развитию. Ветреной ночью 3 ноября 1940 г., когда потоки дождя с шумом обрушились на Престон, в квартире Джеймса Ферса, директора Северо-западной криминалистической лаборатории, зазвонил телефон. Ферс снял трубку и узнал, что в одном из бункеров Сифорта на берегу моря обнаружен труп девушки. Ланкаширской полиции в Сифорте необходима его помощь, и к нему уже послали полицейскую машину.

Ферс, худощавый мужчина сорока с лишним лет, с узким морщинистым лицом, был химиком. Ровно двадцать пять лет проработал он в университетском колледже Ноттингема как специалист по охране чистоты рек. Так как ему часто приходилось выступать экспертом в суде, то еще в двадцатых годах он стал поддерживать связь с полицией Ноттингема. Когда же британское министерство внутренних дел в 1938 году стало создавать естественнонаучные полицейские лаборатории и после основания Центральной полицейской лаборатории при Скотланд-Ярде открыло еще шесть лабораторий: в Бирмингеме, Уэйкфилде (позднее Харрогете), Бристоле, Ноттингеме, Кардиффе и Престоне, то Ферс был назначен директором лаборатории в Престоне. Название „Полицейская криминалистическая лаборатория\" для двух маленьких комнат в старом доме на Джордан- стрит, где Ферс работал вместе с одним констеблем, звучало как преувеличение. За два года работы Ферс зарекомендовал себя трудолюбивым и энергичным человеком. Его знали во многих полицейских участках, и ни одно крупное преступление, ни одно большое ограбление, ни один большой пожар не расследовались без его помощи.

Та ноябрьская ночь была не только ветреной и дождливой. Она была неописуемо мрачной. Из-за немецких воздушных налетов приходилось выключать уличные фонари и маскировать окна домов. Хотя сопровождавший Ферса констебль хорошо знал дорогу, все же они достигли моста Бруквейл, который соединяет Ватерлоо и Си- форт, лишь к половине второго ночи. Ветер вздувал пальто стоявших у бункера полицейских и хлестал Ферса по лицу. Он приблизился к сооружению, освещенному внутри факелами, и вошел. С тех пор как миновала угроза немецкого вторжения в Англию, бункер превратился в своего рода свалку, на его полу скопились отбросы. В этой грязи лежало неподвижное тело девушки. Ее глаза, нос и губы были в кровоподтеках и грязи. На обеих сторонах шеи были видны следы удушения. Сержант уголовной полиции Флойд кратко сообщил Ферсу предысторию события.

Убитой оказалась Мэри Хэган, пятнадцатилетняя школьница из Ватерлоо. В 18 часов 45 минут она вышла из дома и побежала через мост в Сифорт, чтобы купить для отца вечернюю газету и папиросную бумагу. Около 19 часов ее видели в двух магазинах на Лоусон-роуд, где она купила на 2 пенни бумаги и за 1, 5 пенни вечернюю газету. Затем Мэри должна была возвратиться домой той же дорогой. Разыскивая девочку, ее отец и несколько соседей около 23 часов наткнулись на труп девочки в бункере.

Доктор Брэдли, полицейский врач Сифорта, осмотрел тело приблизительно час тому назад. Вероятно, незадолго до 19 часов, когда она уже возвращалась домой, Мэри затащили в бункер и задушили. Оставшиеся после покупок деньги — один шиллинг и восемьдесят с половиной пенсов — исчезли. Может быть, убийца видел, как девушка делала покупки, выследил и напал на нее, чтобы ограбить. Доктор Брэдли обнаружил также следы изнасилования. Заподозрить кого-либо еще было нельзя.

Ферс взял факел, еще раз обследовал потерпевшую и дал разрешение доставить ее в морг Сифорта, но условился, что сам снимет с нее одежду. Затем он еще почти час осматривал пол бункера, особенно то место, где лежал труп Мэри Хэган. Человек, ползающий по грязному полу, еще несколько лет тому назад мог бы вызвать удивление и насмешку полицейских, но они уже были знакомы с таким методом работы, и Флойд помогал упаковывать различные находки и пробы. Это были газета „Ливерпульское эхо\" от 2 ноября, которая была расстелена непосредственно под телом Мэри Хэган, носовой платок, одна дамская перчатка, а также пробы почвы из бункера и с места перед входом в бункер. И наконец, Ферс обнаружил кусок грязной ткани — по всей видимости, повязку с пальца, внутри которой были кровь и какая-то мазь.

К трем часам ночи, промерзнув до костей, Ферс закончил работу в бункере и отправился в морг. Дождь лил как из ведра. В морге был сквозняк и холод, как и во всех моргах Англии. Но несмотря на такие отвратительные условия работы, Ферс аккуратно раздел труп Мэри Хэган и упаковал каждый предмет одежды отдельно. При этом он еще раз осмотрел следы удушения и заметил на правой стороне шеи кровавый отпечаток большого пальца. Для дактилоскопирования отпечаток был непригоден. Но так как на теле потерпевшей не имелось кровоточащих повреждений, то Ферс, вспомнив о повязке с пальца, подумал, не принадлежит ли она убийце, у которого на большом пальце кровоточащая рана, и не потерял ли преступник повязку с пальца во время борьбы с Мэри Хэган, а запачканный кровью палец он, видимо, прижал к ее шее. Эти мысли мелькали в голове Ферса, когда он покинул морг и направился обратно в Престон.

С 3 по 10 ноября Ферс поочередно исследовал все собранное на месте преступления — от промокших насквозь туфель Мэри Хэган до странной повязки с пальца. Все свои выводы он записывал. О повязке говорилось: „Ткань покрыта слоем грязи. После удаления грязи подтвердилось предположение, что речь идет о повязке с пальца, вероятно с большого\". Коричневатый, водоотталкивающий материал образовывал верхнюю часть повязки. Внутренние слои состояли из хлопчатобумажного муслина, пропитанного дезинфицирующей жидкостью и какой-то мазью. Химический анализ показал, что дезинфицирующим средством был акрифлавин, который используется исключительно для изготовления военных перевязочных пакетов. Мазь содержала цинк. Край повязки был сильней всего пропитан кровью. Значит, ранка находилась на самом кончике пальца. Одним словом, Ферс сделал вывод, что речь идет о материале из полевого перевязочного пакета, который использовали для перевязки сильно кровоточившей раны на большом пальце, и что следует подумать о военнослужащем как о возможном убийце. Эта гипотеза имела определенное значение, так как неподалеку располагались Сифортские казармы. Подобные протоколы Ферс составил о каждом предмете исследования. Но только повязка с пальца наводила на какой-то след, если, конечно, она действительно принадлежала преступнику, а не случайно попала в бункер.

10 ноября Ферс сообщил в полицию о своих первых выводах в тот момент, когда после многих безуспешных усилий Флойд, казалось, напал на след. Среди данных о подозрительных лицах, которых видели вечером 2 ноября в районе моста Бруквейл, обращало на себя внимание вторичное упоминание о двадцатипяти-тридцатилетнем парне. Его видели 30 октября и 1 ноября. Некоему господину Хиндли он повстречался на том же месте 2 ноября около 17 часов 35 минут, и тот полагал, что узнал в парне Сэмюэля Моргана, родители которого живут в Беркли-драйв в Сифорте. Описание его полностью совпадало с описанием внешности человека, который 4 октября напал на женщину, Энн Маквитти, и ограбил ее. Хиндли сказал, что Морган с 1936 года служит в Ирландской гвардии и должен был бы находиться в казармах. Как он мог слоняться на мосту, казалось загадочным. Но загадки не стало, как только навели справки в казармах. Сэмюэля Моргана в сентябре перевели с отрядом в Сифорт. 22 сентября он ушел без увольнительной из казармы и с тех пор исчез. Его характеризовали как примитивного, необразованного и недисциплинированного человека. Родители Моргана сообщили, что он появился в сентябре и заявил, что останется дома на неделю. В действительности же он пробыл дома до конца октября, пока отец не заподозрил неладное и не выгнал его. Родители утверждали, что не знают, где он с тех пор находится. Так обстояли дела, когда пришло сообщение Ферса. Предположение, что преступником мог оказаться военнослужащий, настолько совпадало с результатами расследования, что Флойд просил шеф-констебля Хордерна объявить розыск Моргана. Уже 13 ноября из Скотланд-Ярда пришло сообщение, что Морган обнаружен в Лондоне и арестован. 14 ноября Флойд поехал в Лондон. Сэмюэля Моргана, высокого, худого, неопрятного парня, ему представили в полицейском участке Стритхэма. На большом пальце его правой руки Флойд заметил незажившую рану. Так как у сержанта уголовной полиции еще не было доказательств причастности Моргана к убийству Мэри Хэган, то он предъявил ему обвинение только в нападении на Энн Маквитти и ограблении ее 4 октября, доставил его в Сифорт и представил для опознания Энн Маквитти. Она сразу же опознала грабителя, и магистрат в Ислингтоне дал указание арестовать Моргана. В тюрьме его осмотрел доктор Брэдли, особое внимание обратив на ранку большого пальца правой руки. Брэдли считал, что ранение произошло одну-две недели тому назад и, видимо, нанесено колючей проволокой.

Сам Морган упорно молчал, и Флойд с сержантом Грегсоном отправились снова к родителям арестованного. Мать Моргана и на этот раз утверждала, что ничего не знает о делах сына после 30 октября. Наона была старой, немощной женщиной, не умевшей притворяться. Флойд был уверен, что она относилась к тем матерям, которые очень привязаны к своим неудавшимся сыновьям и готовы солгать ради них. Старик Морган помалкивал, видимо, потому, что боялся своей жены, однако посоветовал Флойду, когда провожал его к выходу, чтобы тот побывал у их старшего сына Эдварда в Ватерлоо. Там Флойд и Грегсон, не застав Эдварда Моргана, встретились с его женой Милдред, которая еще не знала об аресте Сэмюэля и о предъявленных ему обвинениях.

Не колеблясь, она рассказала, что Сэм появился у них 30 октября, сказав, что поругался с отцом. Она приняла его при условии, что в ближайшее время Сэм явится в казарму, чего он, правда, не хотел, но пообещал выполнить. 31 октября Сэмюэль ушел из дома якобы в казарму. Но спустя два часа он вернулся с сильно кровоточившей раной на большом пальце. Он сказал, что поранился о колючую проволоку, достал полевой перевязочный пакет и попросил Милдред перевязать палец. Остаток перевязочного материала сохранился у нее.

1 ноября он снова отправился в казарму, но опять вернулся в плохом-настроении и нервничал. Из оставшегося перевязочного материала она сделала ему новую повязку, смазав палец цинковой мазью. Сэмюэль оставался дома до четырех вечера 2 ноября. Тут он заговорил о том, что попытается занять денег у шурина Джеймса Шоу. С тех пор она больше не видела Сэмюэля. И, собственно говоря, радовалась этому. Флойду стоило большого труда, слушая этот рассказ, скрыть внутреннее волнение. Он спросил адрес Шоу и узнал, что тот живет в Беркли-драйв и бывает дома во второй половине дня.

Шоу был менее разговорчив, чем его сестра. Он прочитал об аресте Сэмюэля в газете и обдумывал каждое слово. И все же он подтвердил, что Сэмюэль Морган договорился встретиться с ним 2 ноября. Шоу велел ему прийти в „Ройял-отель\" между семью и восьмью часами вечера. Он пригласил туда также младшего брата Сэмюэля, восемнадцатилетнего Фрэнсиса Моргана, служившего в казармах Сифорта. Шоу приехал в „Ройял-отель\" около половины восьмого, Фрэнсис немного позже, а Сэмюэль через пять минут после него. Сэмюэль просил у них денег, потому что хотел уехать из Сифорта. Шоу уговаривал парня вернуться в казармы, но он ни за что не хотел оставаться в этом городе. В конце концов они дали ему деньги, которые имели при себе, и расстались.