Аманда Эйр Уорд

Семейный круиз

Amanda Eyre Ward

The Jetsetters



Литературно-художественное издание

18+

Художественное оформление Екатерины Петровой

Иллюстрация на переплете Марины Мовшиной

Ответственный редактор Марина Петрова

Литературный редактор Анна Лазаретова

Младший редактор Кира Захарова

Художественный редактор Радий Фахрутдинов

Технический редактор Олег Лёвкин

Компьютерная верстка Галина Балашова

Корректор Елена Холявченко



Copyright © 2020 by Amanda Eyre Ward

© Чулкова С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

* * *

Посвящается моему первому читателю и лучшему другу Смиту Клайборну


Пролог / Хилтон Хед Айлэнд[1], 1983

Большой портрет маслом, изображающий Шарлотту с детьми, был написан по фотографии, сделанной на побережье острова Хилтон Хед Айлэнд, на закате. Шарлотта хотела, чтобы вечер получился безукоризненным. Она заблаговременно уложила в сумку-холодильник пиво и стеклянные бутылки с кока-колой. Все были такие загорелые, светловолосые. Уинстон выступал в роли фотографа.

На портрете Шарлотта выглядит счастливой, но не то чтобы очень. Тут ей тридцать девять: стройная и смуглая, она сидит на одеяле в окружении своих троих детей. Светлые волосы Ли разметал соленый ветер. Корд в шортах из жатого ситца и белой футболке поло. И малышка Реган — босоногая, в легком сарафанчике.

Шестилетняя Ли старалась всем угодить, считывая настроение родителей (так читают книгу о привидениях, где на каждой странице тебя поджидает опасность). Весь день Уинстон просидел в спальне арендованной виллы, без конца смолил и смотрел телевизор. И хотя перед уходом он заранее принял душ, резкий запах не выветрился. Ли раньше думала, что самое плохое — это выходные, когда папа дома. Но она ошибалась.

Из-за солнца кожа ее вся горела, хотя Шарлотта намазала ее липким соком алоэ. Все они часами гадали, когда же отец выйдет из спальни и будет ли он зол, безразличен или грустен. Шарлотта нервничала больше прежнего: она отчаянно хотела, чтобы выходные прошли на высоте, а Ли пыталась понять, к чему бы это. Всегда надежнее оставаться тише воды и ниже травы. Нужно выказывать радость от созерцания маяков и плоских морских ежей, от собирания ракушек. Если тебя ужалила медуза, просто тихо скажи об этом Шарлотте и не устраивай сцен, как бы больно тебе ни было. Вытряхивай песок из обуви, не заноси его в дом, не перечь, ничего не выпрашивай. Если тебе купили мороженое — ешь молча, чтобы ни капельки не пропало, даже если ты хотела мороженое с другим вкусом. И не вздумай испачкать одежду. Если ты попросила в «Морском Волке» куриные палочки, не будь свинюшкой: даже если они недожаренные, тарелка должна остаться пустой.

Ли очень старалась, но стоило ей освоить какое-нибудь новое правило, кто-то из малышей обязательно его нарушал. Понятно, что Реган совсем крошка, но сегодня днем она разревелась прямо в присутствии Уинстона. У Ли аж живот заболел, когда отец гневно прищурился. Находясь на линии огня его взгляда, Ли научилась превращаться в призрака. На всякий случай. Мысленно она улетала куда-нибудь подальше, где не так опасно. Но тогда некому было защитить четырехлетнего Корда и малышку Реган. Поэтому Ли прилетала обратно, кусая щеки изнутри и боясь даже пикнуть.

Корд тоже потихоньку приспосабливался. Он больше не носился бегом вверх по лестнице, изображал радость от ловли крабов в компании Уинстона, но Ли видела ужас в его глазах, когда отец протягивал сыну куриную шейку, чтобы тот нацепил ее на крючок. Стояла жара. Корд, весь такой хрупкий, брал в руки краболовку, моргая и проглатывая слезы. Уинстон подбадривающе хлопал сына по спине, а Корд словно каменел. Взгляд отца блуждал по воде, будто он увидел вдали нечто душераздирающее.

Ли с отцом были ранними пташками и, держась за руки, шагали по дороге на пляж, чтобы встретить восход солнца. Песок был еще прохладным после ночи. Отец был с нею ласков — говорил про ее золотистые волосы и что она его звездочка. Но он говорил и странные вещи:

— Я правда стараюсь. — Он словно обращался сам к себе. — Я как в тумане, хочу, чтобы он рассеялся, но не знаю, как этого добиться.

Ли тогда крепко обняла отца. Только через много лет она поняла, что он имел в виду. Но в то утро слова его звучали загадочно.



Пора было фотографироваться. Шарлотта нервно хихикнула и взбила волосы.

— Как я выгляжу, дорогой?

— Отлично. Вы все отлично выглядите, — сказал Уинстон. — Моя семья. Надо же.

Словно он и сам не верил, что это правда. Словно они были семьей из какого-нибудь кино, которое он бы рад похвалить, но не может. Корд уткнулся подбородком в колено Шарлотты, бесстрастно уставившись в камеру. Наверное, он тоже научился улетать мыслями куда подальше.

— Корд, что за несчастное лицо, — сказал Уинстон.

Корд заморгал, словно его разбудили. Малышка Реган смирно сидела у мамы на ручках. Шарлотта вздернула подбородок.

— Отлично, молодцы, — сказал Уинстон и щелкнул дорогим Nikon.

Реган ухватилась своей пухлой ручонкой за палец Ли, а та дотянулась за спиной Шарлотты до Корда. По крайней мере у нее есть брат и сестра, подумала Ли. Уже поэтому она никогда не будет одинока. Ли вечно хотела все поправить в их семье: разобраться с отцовским «туманом», сделать так, чтобы папа не кричал на Реган с Кордом, и убедить маму, что ей не нужны комплименты, потому что она и так красивая.

— Ли! — сказал Уинстон. — Улыбнись как я люблю!

Ли лучезарно улыбнулась, чтобы отец мог ею гордиться. Сегодня и следующие два нескладных дня среди прибрежного песка, когда в воздухе пахло пивом, а стало быть, и несчастьем, — то был последний раз, когда Ли проводила так много времени в кругу своей семьи.

Все повторилось лишь тридцать два года спустя, когда все вместе они отправились в путешествие.

Часть 1

Багаж

1 / Шарлотта

Иногда Шарлотта подолгу стояла перед этим семейным портретом, что висел в ее кондоминиуме в городе Саванна, штат Джорджия, — висел над газовым камином, который она почти никогда не зажигала. На портрете ее волосы цвета жженой умбры в золотых переливах ниспадают мягкими волнами, обрамляя линию скул. На лице играет отстраненная улыбка Моны Лизы, притягательная своей непостижимостью. Люди обычно так не улыбаются. То была улыбка для зрителей, а не естественное выражение радости. И все же Шарлотта считала, что тут она хороша — лучше, чем когда-либо в своей реальной жизни. И уже тем более гораздо лучше себя сегодняшней, когда ей семьдесят один и каждый третий вторник мастер Ханна делает из нее платиновую блондинку а-ля Мэрилин Монро.



На похороны своей любимой подруги Шарлотта решила надеть простое черное платье. Как-то перед прогулкой Минни немного посмеялась над Шарлоттой, когда та прикупила в стоковом магазине розовый с отливом кардиган. В отместку Шарлотта надела именно его, довершив образ белой сумочкой от Коуч.

Сначала Шарлотта хотела, чтобы на похороны ее повезла дочь Реган, но ведь тогда придется выслушивать ее рассказы о борьбе с лишним весом, — так что Шарлотта отправилась на похороны на собственной машине.

Шарлотта и Минни не раз обсуждали тему гробов. Шарлотта говорила, что нечего лежать в открытом гробу и пугать людей, это даже неприлично, но Минни была другого мнения. Потому что лучше увидеть мертвое лицо, попрощаться с человеком и понять, что его больше нет. «Я принимаю реальность такой, какая она есть, — говорила Минни, — а ты пытаешься ее отвергать. Но рано или поздно реальность настигнет тебя все равно».

Наверное, сегодня и был тот самый день.



На негнущихся ногах Шарлотта медленно подошла к гробу. Она знала, что отец Томас приглядывает за ней, что он рядом, и была благодарна ему за это. Шарлотта посмотрела на мертвое лицо Минни, как та и хотела. Лицо подруги покрывал слишком толстый слой бронзера, но так было и при жизни Минни. Шарлотта много раз пыталась отговорить ее: «Минни, не перебарщивай с бронзером!» Но та ее не слушала и все делала по-своему. Минни была своенравной — за это Шарлотта и любила ее с тех самых пор, как они познакомились на утренней трапезе в церкви Сент-Джеймс (Минни как раз только переехала в Саванну). Блины были ужасно невкусные и политые дешевым сиропом. Минни тогда повернулась к Шарлотте и сказала: «Фу!»

Шарлотта молча опустила голову. Она считала себя слишком воспитанной, чтобы костерить церковные блины.

— Вы меня что, не слышите? — повторила Минни. — Блины — фу!

— Я вас прекрасно слышу, — пробормотала Шарлотта.

— А у вас зашибецкие брюки, — сказала Минни.

Шарлотта машинально огладила свою пятнистую юбку-брюки с леопардовым рисунком (туфли были в тон — тоже пятнистые). Да, зашибецкие.

Они обе были одиноки и вдвоем ходили на открытие выставок, пили вино по средам, когда были скидки, посещали кафе на воде. Катались по окаймленным магнолиями и зимнецветущими камелиями дорожкам курортных зон Маршвуд Пул и Франклин Крик Пул. У Минни имелся свой гольф-мобиль «Синий Демон» на сорок восемь вольт и с кожаными сиденьями. И вот прошло сколько? — двадцать лет, и Шарлотта состарилась, а Минни умерла.

— Дорогая, слишком много бронзера, — прошептала Шарлотта. Горло обдало жаром. — Хватило бы просто немного румян, я же тебе говорила, — мягко продолжила она.

Однажды, когда они «уговорили» на пару бутылку Берфут шардоне, Минни разрешила сделать себе макияж. Она уселась на стул перед зеркалом в ванной Шарлотты, и та начала колдовать. Намазала тональный крем, покрасила подруге ресницы, обвела губы контурным карандашом, нанесла помаду. Чтобы ресницы не торчали, она их немного подкрутила и растушевала кистью рассыпчатую пудру. Наконец, Минни открыла глаза. Пока она разглядывала в зеркале свой новый, усовершенствованный образ, Шарлотта прошлась щеткой по ее волосам.

— Ну как? — поинтересовалась Шарлотта, подперев щеку рукой. — Скажи красотка?

— Чистая проститутка субботним вечером. — Минни покрутила головой, оглядывая работу подруги-профессионала.

— Сегодня среда, — уточнила Шарлотта, и обе они просто сложились от смеха.

Это было так здорово — смеяться, выключив внутренний «сторожок». Следующим утром, на рассвете, они отправились к лагуне встречать восход солнца. Без макияжа лицо Минни было чистым как у младенца. А через несколько лет дочь прислала ей на день рождения автозагар. Как всегда, Минни приходила на встречу в спортивных брюках, в козырьке от солнца, — но щеки теперь приобрели яркий морковный оттенок. Вечером Минни оранжевела от линии волос до линии декольте. Чем больше увещевала ее Шарлотта, — она даже купила ей в T. J. Maxx [2] тонированное солнцезащитное средство и жидкие румяна, — тем упорнее бронзовела Минни.

Шарлотта вспоминала, какие теплые были у нее скулы, если коснуться их пальцами, и как тихо вздыхала Минни от этого прикосновения. Но сейчас кожа ее была холодна как лед.

Народ, выстроившийся в очередь для прощания, ждал.

— Мадам… — Женский голос вывел ее из забытья. Шарлотта обернулась: это была какая-то посторонняя.



Когда она покинула римско-католическую церковь Сент-Джеймс, лил дождь. Молодой человек на крыльце предложил ей свой зонтик, но Шарлотта отрицательно замотала головой — она не любила ни от кого зависеть.

Шарлотта никак не могла открыть дверцу своего «Фольксвагена Рэббит». Дождь не утихал. Временами, сидя в своей квартирке, Шарлотта любила грозы Саванны. Но здесь, на парковке, ей вдруг стало страшно. От грома закладывало уши. Шарлотта мечтала поскорей добраться до дома, чтобы налить себе бокал холодного Берфут шардоне и выпить этот самый бокал. Теперь и не позвонить Минни, не посплетничать о ее собственных похоронах. Кто вообще нацепил на нее блузку с тюльпанами (Минни терпеть ее не могла) и юбку с отвратительно высоким поясом?

У Минни было двое детей: вечно неустроенный сын и разведенная дочь. Оба они проживали в Нью-Джерси — именно туда сбежала Минни после смерти мужа. Приглашение на поминки пришло Шарлотте по электронной почте. Поминки должны были проходить в домике Минни — сразу после похорон «нашей дорогой и любимой мамочки». Шарлотта удалила это сообщение. Смотреть, как Минни опускают в землю, было невыносимо, и еще Шарлотта обиделась за подругу, что ее дети не стали утруждать себя приглашениями на открытках. Впрочем, Минни было бы все равно. Но ей-то, Шарлотте, нет! Электронное приглашение — какое свинство! Ее подруга заслуживала лучшего — красивых открыток, бледно-розовых или цвета яичной скорлупы, написанных от руки каллиграфическим почерком, и чтобы бумага была достаточно плотной.

Интересно, знают ли ее собственные дети, что она предпочла бы приглашения на похороны в виде открыток и что поминки лучше провести в Маршвуде? Надо будет сказать об этом Реган — та не забудет. Стоя под дождем, Шарлотта вдруг почувствовала благодарность к своей располневшей заботливой дочери. Все-таки нужно быть с ней подобрее.

Электронный брелок разрядился еще несколько месяцев назад, Шарлотта точно знала, что вставляет ключ правильно, а дверь все равно не открывалась.

— Миссис Перкинс! — окликнул ее молодой человек с зонтом. — Позвольте, я помогу вам!

Эх, вот бы прыгнуть в машину и уехать.

— Я помогу, — повторил молодой человек и быстрым шагом пересек парковку, оставаясь сухим под своим огромным зонтом.

— Миссис Перкинс… — Прямо весь изошел на сочувствие. Он видел перед собой всего лишь престарелую леди, промокшую до нитки. Знал бы он, что когда-то Шарлотта была сногсшибательно красива, да и сейчас, глубоко внутри, она оставалась все такой же очаровательной девушкой из богемы. Оттого старость и унизительна, что другие видят тебя такой, какой ты не хочешь себя видеть. Можно с этим смириться, можно возмущаться, а можно прикинуться, что все это неправда. Шарлотта болталась где-то между смирением и упрямым неприятием своего возраста и считала себя достаточно элегантной (да и уставшей тоже), чтобы делать подтяжки лица, в которые так свято верила ее знакомая Грир.

— Дайте же я вам помогу, миссис Перкинс, — снова повторил молодой человек и взял у нее из рук ключ. Она больше не стала спорить. — Почему вы не воспользовались моим зонтом? — с мягким упреком добавил он.

Когда она села в машину, юноша замешкался и сказал:

— Я знаю, что вы были очень близки с миссис Робинс. Прямо две кумушки. Вы так мило сплетничали после мессы.

В Шарлотте вдруг проснулась неприязнь к этому наодеколоненному, гладковыбритому юноше. Две кумушки? Еще скажи — две выжившие из ума старые карги. Такие глупые соболезнования ей не нужны. Но самым ужасным было то, что этот наглец жив, а добрая, острая на язычок Минни умерла.

— Мне действительно жаль, — повторил юноша.

— Спасибо, — ответила Шарлотта.

Наконец-то он захлопнул дверь и тем же бодрым шагом вернулся на церковное крыльцо. Шарлотта закрыла глаза. Дождь барабанил по стеклу.

Заведя мотор, она сосредоточилась на дороге. Сначала она объехала площадь Тайдуотер — здесь однажды Минни заставила Шарлотту остановить гольф-мобиль и целую вечность любовалась на птичку мухолова с хвостом, похожим на щелкающие ножницы. Затем Шарлотта свернула направо на Бренденберри: в том месте, где несколько лет назад Минни заехала на лужайку, трава до сих пор отличалась по цвету. И еще один поворот направо — на аллею Борз Нест. Дубовые ветки качались на ветру вместе с нависшим на них испанским мхом. Неотвязно мучил один и тот же вопрос.

И что же теперь?

Этот сердечный приступ, неожиданно случившийся с Минни вечером (хотя прежде у нее не было никаких проблем с сердцем — уж Шарлотта бы точно знала об этом, ведь Минни рассказывала про все свои болячки, иногда даже чересчур откровенно), свидетельствовал о том, что Шарлотта может оказаться следующей. Кто знает, сколько ей еще отмерено? И хочет ли она оставаться тут, если Минни уже там? И если она не хочет доживать свое время в отгороженном забором комьюнити на краю Саванны, то куда податься? Никто из детей не слал ей не то что открыток, а даже имейлов с приглашением погостить.

Ну да, ее дети.

Грустное и ошеломляющее открытие: трое взрослых детей Шарлотты, казалось, были потеряны не только для нее, но и для самих себя. А ведь так тяжело было выживать без мужа. Нужно было найти работу, привести в божеский вид арендованный домик, обклеив его обоями от Лоры Эшли, нужно было отбиваться от вопросов — что же на самом деле случилось с Уинстоном? Но при всем при этом Шарлотта скучала по тем временам. Вместе с тремя своими детьми она ютилась в крошечном домике в колониальном стиле — с одной на всех ванной, в которой вечно протекал душ. Тогда еще Шарлотта не понимала, что быть рядом друг с другом — это уже само по себе награда.

Трудно было поверить, что они съехали оттуда, где собирались вместе вечерами, где каждый знал про любимый завтрак другого. Вот что они сейчас едят по утрам и едят ли вообще? Маленький Корд любил скорого приготовления овсянку с яблоками и корицей, присыпаную горсткой сахара. А Реган настолько обожала пончики, что Шарлотта ставила будильник на пять сорок пять утра, чтобы перед работой сбегать в «Пабликс»[3] за свежим горячим пончиком в глазури для своей любимой доченьки. Реган входила сонная на кухню в своей фланелевой ночнушке и хватала пончик: «Мамочка, он еще теплый…» И Шарлотта сразу забывала, как тяжело дается ранний подъем. Ли предпочитала молочные коктейли «СлимФаст» — она сама их делала перед школой, просыпая на стол сухой порошок, оставляя в спешке чашку с коричневой пеной на кромке. Сама Шарлотта обожала щедро намазанные сливочным маслом английские булочки с тремя-четырьмя чашками кофе.

Вернувшись домой, Шарлотта сняла траурное платье, переодевшись в уютные белые брюки, бело-розовый с отливом полосатый топ и розовые сандалии. Лет пять назад отец Томас неожиданно заглянул к ней вечером — вот и сейчас Шарлотта не хотела, чтобы ее застали врасплох. Она подготовила на ужин крекер «Трискит», нарезку сыра чеддер, шардоне и немного перекусила под передачу «20/20»[4], в которой говорилось, как современная молодежь расслабляется, принимая галлюциногены. Не перебор ли это, когда на свете есть шардоне или «Пино Гриджио»[5]. Выложив на стол десерт (мятная шоколадка и шардоне), Шарлотта помыла посуду и переместилась в комнату, чтобы посмотреть какой-нибудь старый фильм. Ее сиамская кошечка сразу же свернулась клубком у нее на коленях.

Блаженный вечер струился под шардоне и урчание Годивы. Когда дети только разъехались, каждый вечер был сущим мучением, и Шарлотта ставила себе в заслугу, что научилась жить в одиночестве. Но Минни — Минни никогда больше не заскочит на глоток вина, и никогда больше они не встретятся на улице, чтобы совершить утреннюю прогулку вокруг лагуны, Минни больше никогда не позвонит посреди передачи «20/20», чтобы срочно высказать свое мнение о том-то и о том-то. Шарлотта снова оказалась в пустой квартире, когда время медленно и неумолимо движется ко сну. Никому, кроме разве что отца Томаса, не было дела, во сколько она ложится. И никто, кроме него, не ждал ее по утрам к мессе. Ужин с крекерами — какое убожество.

Шарлотта щелкнула пультом, переключившись на канал «Тернер Классик». На экране появилось красивое мужское лицо. «Я здесь для того, — сказал он, — чтобы объявить о начале уникального конкурса. Но прежде позвольте спросить вас: вы хотите путешествовать по миру?»

Бокал вина замер на полдороге к губам Шарлотты.

«О чем ваша история? — продолжил мужчина. — О любви? О приключениях? Как бы то ни было, у вас появляется шанс рассказать нам свою историю и поехать в круиз!»

О, у Шарлотты имелась история, способная взять первый приз. Откинувшись на подушки своей лимонно-желтой софы и отпивая мелкими глотками вино, она смотрела, как на экране сменяют друг друга картинки европейских достопримечательностей: Колизей, Акрополь и солнечный пляж, утыканный зонтиками в сине-белую полоску.

Победитель конкурса «Путешествуй по миру» получит билеты первого класса до Афин, откуда начнется девятидневный круиз аж до самой Барселоны. Хм. Первый класс — это, конечно, не собственный самолет, но прежде Шарлотта летала только экономом. Последний раз она была за границей в шестнадцать лет, а ее дети вообще нигде не бывали. Стыдно признаться, но сами экскурсии мало ее привлекали. Зато вдруг отчаянно захотелось снова побродить по старому европейскому городу, это было бы так шикарно, потому что там — заграница. Там ты становишься иностранкой, и это тоже шикарно.

Шарлотта вдруг вспомнила то лето, когда ей было шестнадцать. Жара, упоение своей исключительностью, когда тебя покрывают страстными поцелуями… Может, и впрямь стоит поучаствовать в этом конкурсе? Казалось, Минни шепчет ей из далекого далека: «Давай! Сядь и напечатай историю о своей первой любви!»

Поклявшись себе, что никому из своих не покажет написанное, Шарлотта переоделась в ночнушку, накинула халат, подлила в бокал вина и устроилась возле своего настольного компьютера Dell. Рядом с монитором стояло выцветшее свадебное фото. Уинстон был высок, хорош собой, да, но он никогда ею не восхищался. Их занятия любовью имели чисто формальный характер в лучшем случае, а в худшем — нагоняли тоску. (Из-за этого, встретив на улице мужчину, пахнувшего перегаром, Шарлотта морщилась, вспоминая проведенную с Уинстоном ночь.)

Она вышла замуж от бессилья, и это, пожалуй, было самой большой ее ошибкой. Лето страсти закончилось, и она чувствовала себя одинокой и брошенной. В представлении матери Шарлотты она была теперь «испорченным товаром». Поэтому когда в ее жизни снова появился Уинстон, для которого она по-прежнему оставалась блистательной девушкой, Шарлотта ухватилась за возможность все начать сначала. Возможно, она хотела загладить вину перед ним или действительно любила его, до того как… Тогда Шарлотта не видела перед собой никакого пути. Вот и сейчас, если бы Уинстон восстал из гроба и сказал ей, как следует поступить, скорее всего, она бы послушалась.

Шарлотта зарегистрировалась на странице конкурса. Ох, тут все пестрило картинками, которые сами оживали и перелистывались, но Шарлотта навела курсор на «Выиграй перелет в Европу первым классом и бесплатный круиз по Средиземному морю. Расскажи свою историю ТУТ».

Кликнув мышкой, она начала набирать текст:

В это трудно поверить, но однажды с меня сняли кожуру как с какого-нибудь банана, вонзив зубы в сладкую мякоть.

Шарлотта в шоке уставилась на экран. Банан? Откуда она взяла это сравнение? С отвращением стерев строчку, она начала заново:

Мой первый любовник был силен как бык, пронзивший меня своим…

Кровь прилила к лицу, у нее даже у самой челюсть отвисла от таких слов. Дрожа всем телом, она стерла и это предложение. Ничего себе! А если прямо сейчас под ее окнами топчется какой-нибудь припозднившийся собачник? Шарлотта поплотнее запахнула халат. Она просто оплачивает по интернету счета или смотрит прогноз погоды — ожидаются ли еще грозы.

Набрав в легкие воздуха, она застучала по клавишам, отпуская на волю воспоминания, воссоздавая полную хронику того лета, ничего не скрывая, ничего не стыдясь, не опуская ни единой неприглядной детали.

Время от времени Шарлотта доливала себе еще вина и продолжала печатать.

Когда она закончила, бутылка была пуста, а во рту — сухо. Что скажут дети, узнай они об этом? Что подумают ее церковные друзья? Да ее сразу выкинут из клуба друзей Библии, уж в этом можно не сомневаться. Ведь эта история противоречила тому образу, который она предлагала миру и с которым прошла от Парижа до Саванны, когда, восстав из пепла, она, оплакивающая мужа вдова, смогла выстроить свою жизнь на прочной основе. В этой же истории она выступала в роли распутной женщины, каковой, как опасалась Шарлотта, она и была на самом деле. Весь ужас в том, что это делало ее уязвимой. Про то лето знала одна лишь Минни, и она унесла эту тайну (как полагала Шарлотта) с собой в могилу.

Шарлотта сидела как в ступоре: она все еще контролировала собственную жизнь, и люди считали ее пусть не идеальной, но свободной от греха — респектабельной, такой, какую одобрила бы ее мать. Шарлотта устала все сверять с мнением Луизы! Но и теперь ей хотелось понравиться собственной матери, чей высокомерный, ломкий голос продолжал звучать в голове, тогда как сама Луиза уже двадцать лет как покоилась на кладбище Бонавентура[6].

Шарлотте мучительно хотелось, чтобы дети были рядом, чтобы ниточка между ними не обрывалась и чтобы они по-прежнему нуждались в ней. А если она выиграет этот конкурс, они смогут вместе полететь в Европу. И целых девять дней проведут на круизном корабле! Все будет как в старые времена — только с гораздо большим шиком!

Ах да, еще эта тема секса. С Шарлоттой происходило что-то непонятное. Если раньше она отгоняла от себя мысли о сексе, то теперь часами представляла себя с мужчиной. То был собирательный образ отдельных особей, встречаемых ею в клубе друзей Библии или в церкви. От одного она брала пару сильных плеч, от другого — ямочку на подбородке, или вспоминала эпизод, как однажды в «Пабликсе» мужчина коснулся ее руки, потянувшись за фасолью. Сложив все воедино, она представляла, как мужчина зажимает ее где-нибудь в загородном доме, в кладовке или под проливным дождем. Шарлотта раз за разом перечитывала самые грязные сцены из любовных романов и даже вырывала отдельные страницы, чтобы посмаковать их на досуге.

Может, на корабле найдется хотя бы один такой подходящий мужчина?

Когда она примчалась в дом Минни, было уже слишком поздно, и в мозгу крутился единственный вопрос: и что теперь?

Прикусив губу, она нажала на кнопку: Отправить.

2 / Корд

Корд уставился на бутылку шампанского в холодильнике. Ну кто узнает, если он выпьет всего лишь один бокал — просто для храбрости. Ведь ему предстоит сделать предложение. Его компания оплатила его реабилитацию в клинике, с которой все откладывалось, но зато он взял выходной. У него, по крайней мере, есть час свободного времени. Вполне достаточно, чтобы выпить пару бокалов, принять душ, почистить зубы. Он уже почти ощущал блаженство, которое принесет ему выпивка.

Корд взял в руки бутылку. Кто-то из знакомых принес ее несколько месяцев назад. Бутылка была холодной. Эх, если б только можно было вернуться к тем безмятежным дням, когда он еще не знал, что является алкоголиком. Когда еще не ведал, что хлопок вылетающей пробки и поднимающиеся вверх пузырьки шампанского являются предвестниками кошмара, с которым ему не справиться.

Сердце бешено заколотилось в груди.

Тебе так тяжело, — сказал ему одинокой голос. — Выпей. Просто выпей.

Он свернул кольретку на горлышке бутылки, снял фольгу, вытащил пробку и заткнул горлышко пальцем, чтобы не дать пропасть ни единой капле.

У него еще есть время, чтобы выпить все до дна, принять душ и переодеться. Можно даже взять шампанское с собой в душ — так подсказывал его ящеричный мозг, выдавая все за какой-то небывало гениальный план.

Корда обдало жаром — хотя, может быть, все дело в слишком тесной кухне, более пригодной для приготовления закусок, а не для полномасштабной готовки. Собственно, никогда прежде он не кулинарничал сам, если не считать того случая, когда однажды встал средь ночи, включил передачу «Лучший повар»… Он пришел в себя на рассвете: стоял на кухне совершенно голый, а вокруг громоздились кулинарные творения из взбитого белка. Именно тогда Корд понял, что пора завязывать с золпидемом[7].

Он хотел, чтобы сегодняшний вечер был безукоризненным. Корд выбрал десять сортов сыра — сыр был последней зависимостью, от которой он не отказался. Он не только заказал на Amazon спагетницу и скалку, но и воспользовался ими. Руками по локоть в муке он раскатывал тесто, нарезал полоски фетучини, которые затем развешивал сушиться на проволочных плечиках в гостиной. У него имелся целый пакет листового салата. Теплые багеты на закваске. И вкуснейший шоколадный торт без единой горстки муки, который ему пришлось переделывать три раза, целых три раза! Первый торт он сжег, а второй даже не дошел до духовки и был слит в раковину.

Теперь, когда торт номер три красовался на блюде, Корд мечтал, как пройдет его обручение на диванчике а-ля «Герман Миллер»[8]. После долгих лет, когда он перепробовал столько никчемных, далеко не симпатичных любовников, он представлял себе свадебный обед во дворе дома своей матери в Саванне. Вот он стоит перед всеми, с пышной копной песочно-коричневых волос, с легкой сексуальной щетиной на подбородке, с голубыми, как у Шарлотты, глазами. Он вообще здорово на нее похож — только моложе, выше, и, конечно же, он не женщина, а мачистый мужчина.

Он выглянул из кухонного окна своей квартиры, что на углу улиц Риверсайд и Западной Восемьдесят Шестой. Пожалуй, он никогда прежде не бывал дома в послеполуденное время. Листва на деревьях выглядела как-то вяло и уныло.

Отец говорил ему, что нужно быть сильным, настоящим мужчиной. Жаль, что уже невозможно спросить, слышал ли его отец, как и он сам теперь, этот одинокий голос в голове. Если забыть обо всех наставлениях Уинстона, он показал на собственном примере, что бывает, когда тебя одолевают демоны.

Корд расправил плечи, подошел к раковине и вылил шампанское, все до последней капли, вдыхая его запах, чувствуя себя больным, который все же отчаянно хочет оставить свою зависимость в прошлом.

534-й день.

По дороге в душ Корд окинул взглядом гостиную. Он искусно накрыл стол: серебряная перечница и солонка, новая кухонная посуда и аксессуары от «Уильямс Сонома»[9], красивая скатерть, крахмальные салфетки. И элегантная роза в вазочке.

Душ был слишком горячим и напористым, но, если готовишься к войне, умей держать удар. Намыливая подбородок, Корд представил себе двор материнского дома, усаженный кустами азалий. Для церемонии можно будет поставить перголу, а угощения заказать у хорошего местного поставщика. Корд представлял себя в хлопковом костюме от «Кучинелли», в руках его торт с целующимися крабиками. Но вот вписать в картину саму Шарлотту никак не получалось. Скорее всего, она будет сидеть и плакать в своем гольф-мобиле или устроится за трюмо, изображая из себя Бланш Дюбуа[10], попивая свой ужасный шардоне. Корд отогнал от себя мысли о матери. Это его жизнь и, возможно, его последний шанс. А с мамой он все урегулирует после. Ведь она все равно будет любить его таким, какой он есть, разве нет?

«Главное, — любил повторять его куратор из АА[11], — это любить самого себя. Ты меня слушаешь?» Корд тогда кивал, мысленно улыбаясь над этой банальностью. Любить себя? А что это вообще такое?



Корд побрился, воспользовавшись помазком из конского волоса — подарок его старшей сестры Ли, которая теперь проживает в Лос-Анджелесе. (Бедная Ли. Пытается изображать из себя успешную актрису, но они-то знают, как ей тяжко. Ли даже приходилось рекламировать гигиенические тампоны и открытые босоножки из «Уолмарта»[12]. У нее всегда были красивые пальчики на ногах.)

Обмотавшись полотенцем, Корд открыл встроенный шкаф. В спальню пришлепал его лабрадор Франклин шоколадной окраски.

— Привет. — Корд почесал собаченцию за ухом, выбрал бледно-голубую рубашку и надел ее. Тут за спиной послышался горестный вздох. Корд встревоженно обернулся. Франклина вырвало прямо на его кроссовки от Louis Vuitton.

— Что ты натворил? — в панике воскликнул Корд и понесся за кухонным полотенцем, в первую очередь боясь, что пес сожрал всю приготовленную лапшу. От торта с надписью «Выходи за меня замуж» осталась пара жалких крошек.

Зазвенел домофон, и послышался певучий голос Джованни:

— Ты дал мне ключ, я вхожу!

Оглядывая учиненный Франклином погром, Корд начал тереть глаза, стараясь дышать ровно. Его любимого пса еще пару раз стошнило на полу в спальне.

В квартиру впорхнул Джованни: в одной руке бутылка итальянского лимонада, в другой — зажженная сигарета.

— Слава богу — пятница! — воскликнул Джованни и осекся. Его красивое лицо исказила гримаса растерянности.

— Дорогой… — сказал он.

Корд вытер слезы. Джованни подошел и обнял Корда, положив голову ему на грудь. Франклин притащился на кухню и шлепнулся им под ноги.

— Что случилось? — спросил Джованни. — Дорогой, что такое?

— Просто… — Корд не в силах был выразить сокрушительную бурю чувств, которые он сейчас испытывал. Осознание, что его могут бросить, и одновременно отчаянное желание сохранить любовь… Что-то пошло не так, и нужно срочно все исправить, хотя он и сам не понимал, что именно. Все сплелось воедино — его желание напиться, его тоска по матери и улыбка Джованни, которая все расставляла по местам, озаряя его дни, как будто поднимая тяжелый мрачный занавес.

— Ну что? — повторил Джованни.

— Просто я люблю тебя, — прошептал Корд.

3 / Реган

Отойдя от продуктовой тележки, Реган дотронулась до упаковки с крысиным ядом. Интересно, какой напиток способен приглушить вкус этих смертельных гранул? Может, кофе с корицей из «Старбакс»? Она представила, как делает первый глоток, а потом начинаются конвульсии, вызванные отравлением стрихнином. Нет, она уже проигрывала в голове этот сценарий. Как бы ни была привлекательна идея с отравлением, крысиный яд не годится. Реган собиралась играть вдолгую.

Сделав все необходимые покупки в гипермаркете «Уолмарт», она отправилась в самое любимое свое место — «Домик Моне» при торговом центре «Оглторп». Когда она только начинала расписывать керамику, Реган притворялась, будто коротает время, ожидая подругу, или готовит подарок ребенку на день рождения. Пару раз она притаскивала сюда своих дочерей, и они все извертелись, пока их мать не закончила поделку. А потом Реган перестала притворяться. Главный администратор Кендалл уже знал ее в лицо и был с ней любезен. Возможно, такие, как она, держали их на плаву. Она подошла к полке, рассматривая глиняные формочки.

— Здравствуйте, миссис Уиллинхэм, — сказал Кендалл.

— Доброе утро, Кендалл, — ответила Реган.

— Как ваши дела?

Реган молча кивнула и улыбнулась. Она взяла в руки белую фигурку динозавра. Можно раскрасить его бирюзовым или зеленым цветом.

— У нас есть мартышка и два обнимающихся котика, — предложил Кендалл.

Реган снова кивнула. Дома в ее потайном шкафчике уже стояли три раскрашенные мартышки, четыре динозавра, бесчисленные солонки и перечницы, тарелки, блюда и кувшины для вина. Реган прекрасно знала, что никогда не будет пользоваться в быту всеми этими предметами из «Домика Моне», но пребывание тут дарило ей радость и спокойствие. Здесь ее покидало ужасное чувство, что ее жизнь — как врезавшаяся в стену машина, исковерканная и помятая, уже неспособная никуда ехать — и подушки безопасности не сработали, и никакая «Скорая» не мчится, чтобы спасти тебя. Да, ее жизнь свалилась через ограждение в океан страхов и тоски, медленно идя ко дну вместе со своей пассажиркой, у которой уже нет времени, чтобы спастись: она хватает ртом воздух, а ремень безопасности, олицетворяющий ее брак, заело, крепко вжав ее в сиденье, и скоро она раскинет руки, отдавшись удушающей водной стихии.

Вполуха прислушиваясь к негромко звучащей музыке (плейлист Кендалла состоял в основном из мужских бэндов), Реган выдавила краску на палитру и выбрала кисточки разных размеров.

Когда-то она думала, что станет художницей. И теперь, открывая дома свой секретный шкафчик и усевшись по-турецки на полу, она смотрела на свои глянцевые цветные поделки и представляла, будто она и в самом деле художник. Она бросила учебу, чтобы не потерять Мэтта, чтобы слепить счастливую жизнь в достатке — полную противоположность собственному нищенскому детству. Раз в несколько дней Реган приходила в «Домик Моне» и раскрашивала фигурки, подпадая под чары этого места, создавая из примитивных форм то, чего не существовало бы без ее любовных, старательных усилий. Разве не в этом состоит смысл искусства? (И, если уж на то пошло — материнства и самой жизни?)

Закончив раскраску динозавра, Реган передала его Кендаллу для обжига и расплатилась картой.

Покинув «Домик Моне», она еще немного погуляла по торговому центру в поисках вещиц, способных избавить ее от ощущения, будто она — золотая рыбка, запертая в пластиковом пакете «Зиплок»[13]. Реган кинула взгляд на свое отражение в витрине. Она уже не была хорошенькой, и из сорок второго размера перелезла в одежду пятидесятого. При ходьбе ляжки неприятно терлись друг о друга. Она родила детей, выкормила их грудью и пыталась воспринимать с бравадой эти печальные перемены в своем облике. Реган любила вкусно готовить и вкусно поесть. Ее мать всю жизнь сидела на диетах, а Реган стремилась подать своим девочкам более здоровый пример. Но на нее перестали оглядываться мужчины.

Реган задержалась возле турагентства. Надпись на рекламе с шезлонгом и пляжным зонтом гласила: Куда угодно, только беги отсюда!

Реган приложила руку к горлу. Она буквально задохнулась от осознания, как все просто.

— Я хочу сбежать, — сказала она сама себе, глядя на этот розовый шезлонг, на столик с фруктовым напитком. Крысиный яд, самоудушение подушкой, перерезывание тормозов на «Тойоте Тундра»… Ни один из этих способов не давал того, что она желала больше всего на свете, а именно — освободиться.

Реган заставила себя пройти мимо турагентства. Через полчаса она должна быть в спортивном зале Деревенской дневной школы Саванны. Это было дорогое учебное заведение, но каждый раз, когда она приезжала туда и видела своих девочек в красивой ладной форме, ее охватывала гордость. Отец Реган был адвокатом, но после его смерти с деньгами все стало плохо, и Шарлотта вытягивала семью, став агентом по недвижимости.

А риелтором она была средним. Время от времени ей удавалось продать приличный дом пенсионерам из богатых мест или знакомым прихожанам, и благодаря этим деньгам Реган смогла окончить среднюю школу. Но бывали и скудные времена, когда Шарлотта, нацепив на нос дешевые очки для чтения, тыкала в калькулятор, считая накопившиеся долги по счетам.

Иногда, в выходные, которые считались днями открытых дверей, Шарлотта брала Реган с собой. Реган сидела и делала домашку, а Шарлотта приклеивала к лицу улыбку ради праздных посетителей. Реган была благодарна матери за все ее старания, но к вечеру, вернувшись домой и съедая на ужин какой-нибудь жалкий чизбургер, Шарлотта выглядела совершенно измотанной, и на нее было жалко смотреть.

Шарлотта наскребла денег, чтобы и Корд, и Ли окончили Деревенскую дневную школу Саванны, а потом отправила их по колледжам. А вот Реган уже ходила в государственную школу, донашивая одежду за старшей сестрой. Учитель рисования очень хвалил ее, но денег на дополнительные занятия в местном музее искусств Тельфер[14] или в Саваннском колледже искусств и дизайна не было.

Реган горестно вздохнула. Она так старалась навести уют в их новом большом доме, столько трудилась ради лучшего на свете мужа и двух любимых дочек. Она сделала все, чтобы у девочек была мать, о которой она и сама мечтала: внимательная, заботливая, энергичная. Но теперь Реган знала: стоит лишь поднести спичку, и все это взлетит на воздух. Она хотела этого и одновременно страшилась.

Реган оставила свой минивэн на гостевой стоянке и вошла в школу, показав волонтерский значок. В комнате отдыха для учителей она переоделась в спортивные штаны и розовую футболку. В школе проходила Неделя любви к волейболу.

В спортивном зале пахло недавней уборкой. Реган заняла место рядом с тренером Рэнди (Рэнди для Реган! — эту шутку она оставила при себе) и по его подсказке приняла исходную позицию, всем своим видом изображая истовую любовь к волейболу. Ее дочки, девятилетняя Изабелла и семилетняя Флора, радовались, что мама рядом, хотя Реган знала, что в один прекрасный день они начнут ее стесняться — ведь это же привилегированная школа. Реган уже заранее читала блоги на темы «Я разучилась ценить каждый момент своей жизни» или «Мой сын не дает себя обнять — если б я только знала». Поэтому Реган старалась ценить сегодняшний чертов момент.

После занятий они съездили в кафе и угостились мороженым.

Вернувшись в свой дом в районе Ши Крэб Секл, Реган отправила девочек в душ, потом расчесала щеткой их длинные светлые волосы и заплела косички. Надев на них сарафанчики, дала каждой по набору для мыльных пузырей и отправила гулять на заднем дворе. Изабелла немного поартачилась и позакатывала глаза по поводу этой игры для маленьких, но Реган знала, что она и есть маленькая. И действительно: стоило Флоре надуть первый мыльный пузырь, как Изабелла перестала воображать и босиком бросилась за сестрой.

Наступило шесть вечера, Мэтт так и не пришел. Реган попыталась дозвониться ему на сотовый, но он не отвечал. Накормив девочек макаронами, поджаренными на сливочном масле, Реган включила им мультик «В поисках Немо». Мультфильм уже кончился, но Мэтт так еще и не пришел. Уложив девочек, Реган заварила себе чай, взяла сотовый и вышла во двор.

Она посидела так несколько минут, не зная, как быть. Снова набрала Мэтту и снова попала на голосовую почту.

Куда угодно, только беги отсюда!

Нужно взять себя в руки, съесть мятную шоколадку After Eight, проникнуться каким-нибудь любовным романом, перешедшим к ней от Шарлотты. (Та предварительно вырывала страницы с грязными сценами, сбивая повествование.) Но Реган надоело терпеть все это.

Она посмотрела на свой сад, где собиралась посадить ядовитые олеандр или белладонну. Она даже погуглила тему «растения, убивающие без следа», а потом стерла историю поиска. Но сейчас она решила позвонить своей старой подруге Зоуи из Атланты.

— Привет, незнакомка, — сказала Зоуи. — Чем обязана такой чести?

Реган все рассказала, аккуратно подбирая слова.

Замолчав на какое-то время, Зоуи ответила:

— Гм… Не нанять ли тебе хвост?

— Что? — переспросила Реган, продолжая грызть ноготь на большом пальце.

— Представляешь, я знаю одного типа в Саванне, — сказала Зоуи, которая, собственно, была офицером полиции.

— Представляю, — согласилась Реган.

— Отличный парень. Следователь, охотник за сокровищами и скульптор в одном флаконе.

— Здорово, — сказала Реган.

— Я свяжусь с ним насчет тебя. Ведь сама ты никогда не соберешься.

— Спасибо тебе большое, — поблагодарила Реган.

— Может, там и нет ничего такого, — предположила Зоуи.

— Ну да. — Реган уперлась ногами в землю, словно собиралась взлететь. Она закрыла глаза и представила все с высоты птичьего полета: как огонь пожирает ее холеную лужайку, сам дом и каждый предмет ее гардероба. Она только вытащит своих девочек, и все.

4 / Ли

Вот уже третьи сутки Ли добиралась на машине из Лос-Анджелеса в Саванну, где собиралась отсидеться у матери. Кредитный лимит ее карточек был превышен, на банковском счете пусто. Проведя весь день за рулем, вечером она свернулась калачиком на заднем сиденье арендованной «Тойоты Приус», чтобы немного поспать. Свернулась как малый ребенок. Или собака. За бензин и перекусы она расплачивалась кредиткой Шарлотты (та дала ее на «крайний случай», еще когда Ли училась в колледже). Она позвонила матери, заправившись в Атланте, в четырех часах езды до Скайдауэй-Айленд.

— Привет, мам, это я, — сказала Ли.

— Ли! Ли! — радостно воскликнула Шарлотта. Каждый раз, когда она так говорила, у Ли теплело на душе. Словно этот звонок был самым счастливым событием для Шарлотты.

— Мам, у меня для тебя новость, — сказала Ли хриплым от долгого молчания голосом. Когда в последний раз она разговаривала хоть с кем-то? Может, неделю, а может, десять дней назад.

— Что за новость, дорогая? — спросила Шарлотта. — Ты получила большую роль?

— Не совсем. — Ли задрала голову к уличным проводам над заправкой, усыпанным сотнями скворцов — вот оно, свидетельство перенаселения в условиях городской среды.

— Тогда — маленькая роль? — снова попыталась догадаться Шарлотта.

— Нет, — сказала Ли, уже зная, что после этого разговора позволит себе батончик Twix или Snickers. Или сразу оба.

— Вы с Джейсоном решили пожениться?

— Мам… — Ли собралась с мужеством. В семье Перкинс не было принято делиться проблемами. Все двигались только вперед, делая вид, что все прекрасно. Любая грустная нотка в разговоре сразу превращала тебя в паникера, который слишком драматизирует события. Ли давно научилась оборачивать даже самые горькие истории в пуленепробиваемую веселость. И только недавно начала понимать, как больно без конца изображать, что у тебя все прекрасно.

Ведь с Ли ничего не было прекрасно. Она уже страдала от хронического недосыпа, дойдя до состояния как после аддералла[15], который она нюхала в колледже, — от этого становишься суетливой, делаешь массу ненужных движений, а голова переполнена всякими гениальными идеями и ассоциациями, близкими к прозрению. При этом Ли не чувствовала никакой депрессии, а даже напротив — пребывала в состоянии эйфории, словно подпитывалась какой-то странной, неземной энергией. Когда ее карточка от номера в мотеле «Ла Квинта»[16], что в Западном Голливуде, перестала работать, к Ли вдруг пришло ясное осознание, что нужно просто садиться в машину и ехать. И что она хочет повидаться с матерью. Поэтому, забрав почту (выписки по старым кредиткам, предложения по новым, а также приглашение на бар-мицву), она заправилась и поехала на восток.

— Я еду домой, — сказала Ли.

На том конце провода повисла пауза.

— В этом и состоит моя новость, — прибавила Ли.

Оправившись от легкого шока, Шарлотта воскликнула:

— Что ж, это самая прекрасная новость, которая только может быть!

— Да, так и есть, — согласилась Ли.

— Нам будет так здорово вместе! — сказала Шарлотта. — А Джейсон с тобой?

— Нет. — Ли тяжело сглотнула и произнесла заранее заготовленную ложь: — У него много работы, но он просил передать тебе привет.

— Кстати, я, конечно, боюсь сглазить, но я приняла участие в конкурсе, который надеюсь выиграть. Приз — бесплатное путешествие в Европу! Девятидневный круиз из Афин до Барселоны.

— Круто, мам, — сказала Ли. Она волновалась за Шарлотту — ведь та такая хрупкая. С тех пор, как Ли обнаружила тело своего отца, ей все время казалось, что она обязана опекать свою мать. Это как работа. Ли так часто звонила в Саванну, что Джейсон как-то сказал: все ее мозговые ресурсы уходят на Шарлотту, поэтому мало что остается для серьезных отношений с ним. Когда Джейсон стал зарабатывать хорошие деньги, каждую неделю Ли посылала матери свежие цветы. Сейчас у нее оставалась карточка Джейсона, но она считала ниже своего достоинства пользоваться ею, поскольку теперь Джейсон жил с Александрией Фумиллини.

— Мне бы так хотелось, чтобы мы все вместе отправились на Средиземное море, — мечтательно произнесла Шарлотта.

Ли почувствовала спазм в животе. Она-то знала, что ее мать не выиграет этот конкурс. Там никто и никогда ничего не выигрывает. Но ей не хотелось расстраивать Шарлотту.

— Мне тоже этого хочется, мам, — устало ответила она.

— Ты успеешь добраться к ужину? Я пожарю креветки. По «Быстрым рецептам Марты Стюарт»[17].

— Здорово, — с благодарностью ответила Ли. Уже давно никто не готовил специально для нее.

Ли годами держалась на яичных белках и кокаине, уверенная, что придет время и она получит работу, которая изменит всю ее жизнь. И это почти происходило: ее приглашали на прослушивание, потом отменяли прослушивание, ее замечали, выбирали для небольших ролей, с помощью которых можно было держаться на плаву. Но годы шли, звонки случались все реже, и Ли начинала понимать, что, скорей всего, ничего в ее жизни не переменится.

Зачем она вообще осела в Лос-Анджелесе? То, что она красивая, гораздо красивее других, ей говорили с четырех лет, а может и того раньше. (Но самым ярким ее воспоминанием было то, в четыре года, когда отец заглянул ей в глаза и сказал: «Вбила себе в голову, что ты самая красивая на свете? А знаешь, так оно и есть».)

В школе и в колледже ей давали главные роли в любительских спектаклях, начиная от «Парней и куколок»[18] и заканчивая чеховской «Чайкой». Но была ли она хорошей актрисой? Учеба мало интересовала Ли — ей хотелось стать знаменитой, чтобы сбежать от печальных детских воспоминаний. Иногда запрофессионаленность только вредит. Тут нужна проникновенность, ранимость. Трогательность. Умение затронуть душу агента по кастингу. Впрочем, Ли подозревала, что агенты по кастингу ничего в этом не понимают. А ведь это что-то особое — идущее изнутри, как любовь. И научиться, чтобы тебя любили, невозможно. Это либо есть, либо этого нет.

Когда Франсин, агент Ли, находила варианты для прослушивания, Ли внимательно читала сценарий, выделяя реплики своей героини. Распечатав резюме, она степлером прикалывала к нему свое фото. Вместе с Франсин они выстраивали целую стратегию — с какой прической преподнести себя, какую подобрать одежду и какую обувь — например, лучше туфли или хайтопы[19]? По претенденткам в приемной легко можно было вычислить, что предположительно должно «затронуть душу» директора по кастингу: в юные годы, например, все стулья были забиты полногрудыми красотками (сделав выводы, Ли посетила известного пластического хирурга и перекредитовалась).

Уже позднее Ли все чаще оказывалась на стульчике среди характерных и не столь молоденьких актрис, какое-то время играя привлекательных женщин среднего возраста, постепенно опускаясь до ролей неприглядных домохозяек или озабоченных теток. Франсин звонили все реже, и, соответственно, все реже Франсин звонила Ли. А потом Джейсон (психолог, ставший актером) пригрозил расставанием, если Ли не пойдет к психиатру, чтобы разобраться со своими «фобиями, вызванными хронической привязанностью к матери, которые, возможно, связаны с нехваткой серотонина, — или это уже вообще маниакально-депрессивный синдром». Но Ли учили двигаться дальше, а не копаться в себе. И она не собиралась заново переживать все, что было связано со смертью отца.

И тогда Джейсон исполнил свою угрозу и бросил ее.

Ли отправилась в Лос-Анджелес — ведь именно там становятся богатыми и знаменитыми. Какое-то время она думала, что ей не хватает образованности и трудолюбия — поэтому Ли действительно стала читать Станиславского — его книга в твердом переплете всегда лежала под рукой на кофейном столике. Но в итоге она поняла, что ее не интересует, как стать серьезной актрисой и как вжиться в роль. Она садилась на диван, поджав ноги, в руках — «Работа актера над собой», под рукой — кофе, — и начинала тупить. Но она правда старалась! Просто не получалось вчитываться в текст, и в голове ничего не откладывалось. В итоге она возненавидела эту книгу.

А вот Джейсон сорвал большой куш — получил роль робота в ситкоме «Я и мой робот». Да-да, ха-ха, и тем не менее. Очень скоро он купил дом на холме и написал Ли имейл: «Я официально разрываю свою созависимость с тобою, чтобы двигаться дальше». Он начал встречаться со своей партнершей, девушкой чуть старше двадцати — «уравновешенной» и «готовой завести семью». (Она и ее робот. Очуметь.) Сама не своя, Ли все же досидела в их с Джейсоном съемной квартире до самого последнего дня, а потом переехала в мотель.

За несколько недель она растеряла остатки последнего авторитета и стала нежелательной персоной в парикмахерской, тренажерном зале, в студии йоги и пилатеса, в супермаркете Whole Foods [20], да и вообще На всей земле [21]. Что до ее друзей… Переехав в «Ла Квинта», Ли вдруг поняла, что желающие забежать на огонек куда-то испарились.

Ли Перкинс, официально Самая Популярная и Самая Красивая Девушка в Деревенской дневной школе Саванны, стала бывшей самой-пресамой в обеих категориях. Покидая Саванну и бросив своего парня Мэтта, Ли считала, что так будет лучше для всех. Но кто мог подумать, что он возьмет и женится на ее сестре!

И хотя Ли не общалась с Реган после репетиции свадьбы, она жадно следила за ее жизнью в социальных сетях. Разглядывала своих племяшек Флору и Изабеллу — и страдала. Ведь она никогда не видела их в реальной жизни.

Когда-то Реган ловила каждое слово своей старшей сестры, донашивала за ней наряды. Реган была пухленькой, и парни не падали к ее ногам штабелями. Зато она была доброй и искренней, и с самого детства в ней был силен материнский инстинкт. Когда Ли возвращалась домой из школы, Реган бросалась к ней обниматься, кормила домашней едой и чесала спинку. Счастье Реган состояло в заботе о других. И, в отличие от Ли, она принимала только правильные решения в жизни, стала во всем женщиной — один ребенок справа, другой слева, как свидетельствует ее аватарка на Фейсбуке.

Налюбовавшись на эту троицу, Ли обхватывала руками обе подушки и сладко засыпала в своем мотеле.



Шарлотта не скрывала своей радости по поводу приезда дочери. Она помыла и уложила волосы, оделась ярко и модно. Хотя в последний раз они виделись полгода назад, когда Шарлотта приезжала в Лос-Анджелес, они постоянно оставались на связи. И вот сейчас Ли резануло, что ее мать… как бы это сказать… состарилась.

— Знаешь, я немного расклеилась после смерти Минни, — призналась Шарлотта за вкусно приготовленным ужином. Она подлила обеим еще этого ужасного вина.

— Еще бы ты не расклеилась, — ответила Ли. — Вы ведь так долго дружили.

Шарлотта кивнула.

— Теперь даже не знаю, на что и надеяться. — В голосе матери послышались непривычно скорбные нотки.

— Знаешь… — Ли судорожно подбирала слова, чтобы подбодрить Шарлотту. — Тебя ждет приз, поездка в Европу.

— О, Ли… — Лицо Шарлотты просияло. — Мы поплывем из Афин до самой Барселоны. Этот конкурс называется «Путешествуй по миру». Это как джетсеттеры[22]. Хотя, конечно, никаких персональных джетов не будет, только билеты в первый класс. Но это уже кое-что.

— Все пройдет замечательно. — Ли накрыла руку матери своею. — Вот на это и будем надеяться.

— Да, ты права. — Ли глотнула еще вина.

И тут Шарлотта так крепко вцепилась в ее руку — как утопающий за соломинку.

— Ты всегда умеешь поддержать.

В этих словах звучала скорее мольба, чем обычная констатация факта, и Ли занервничала. Ей хотелось высвободить руку, но она не посмела.

5 / Шарлотта

Утром Шарлотта отправилась на мессу. Опустившись после причастия на колени, — это были те самые минуты, когда она чувствовала непосредственную связь с Богом, — Шарлотта сформулировала свою просьбу: Господи, сделай так, чтобы я выиграла Средиземноморское путешествие.

Она ехала домой с легким сердцем, впустив в открытое окно поток приморского воздуха. На старых площадях Саванны красовались ряды старинных кирпичных домов, в то время как район Лэндингс[23] застроили современными унесенноветренными постройками — столь огромными, что в каждом из них могло проживать по целой Таре Уильямс[24]. Квартира Шарлотты находилась в районе, состоящем из нескольких кондоминиумов — строго напротив девятой лунки «Оленьего ручья»[25]. Припарковав свой «Фольксваген Рэббит», она откинулась на сиденье, радостно предвкушая, что когда поднимется по трем ступенькам к своей двери и, войдя в дом, крикнет «Есть тут кто-нибудь?», услышит ответ на свой зов. К ней приехала ее Ли.

Когда ей принесли ее первенца, ее маленькую Ли, Луиза уже была тут как тут. Она суетилась, расхаживая по палате, поправляя цветы в вазе и беспрестанно тараторя, что Шарлотта должна быть благодарна ей за то, что она, Луиза, настояла на полусне[26], который на самом деле к тому времени уже почти не применялся. Как и предупреждали критики этого метода обезболивания, Шарлотта годами потом страдала от его последствий: сколько ни вкалывай морфия, мозг все равно все запомнил. В разоблачающих статьях писалось, что находящихся в полусне орущих от ужаса рожениц привязывали к гинекологическим креслам, пока врачи преспокойненько занимались своим делом в полной уверенности, что никаких воспоминаний не останется.

Медсестра вручила дочурку Шарлотте, когда та еще не отошла от лекарств. Малышка впилась в нее взглядом пронзительно голубых глаз. Шарлотта посмотрела на нее тогда и подумала: Наконец-то в мире появился человечек, предназначенный только для меня. Шарлотта улыбнулась дочке, и та закрыла глаза. Волна счастья и гордости окатила Шарлотту, и она даже всплакнула.

— Вы только посмотрите, — сказал появившийся возле кровати Шарлотты Уинстон. Он пах сигарами, которыми угощал других и которые курил сам перед телевизором в комнате ожидания. Лицо его смягчилось и покрылось легким румянцем. Он был счастлив — по крайней мере, в данный момент. На секунду в мозгу Шарлотты, словно пламя от его серебряной зажигалки, вспыхнула надежда, что, возможно, это дитя сможет излечить его. Они уже заранее придумали для девочки имя: Элизабет Лир. Элизабет — в честь бабушки Уинстона, Лир — в честь их любимой шекспировской пьесы, которую они смотрели в Париже, в театре под открытым небом — на заре своего знакомства. Но уже через несколько дней Элизабет Лир стала просто Ли.

— Вы только посмотрите на нашу девочку, — сказал Уинстон.

Шарлотта кивнула, крепко прижав к себе ребенка. Она еще подумала тогда: Не наша, а моя.



Но когда Шарлотта поднялась по трем кирпичным ступенькам и крикнула «Есть тут кто-нибудь?», никто не ответил. Ли все еще спала. Шарлотта переоделась в слитный купальник и махровый халат, закинула в пляжную сумку со своей монограммой два полотенца, три любовных романа и уселась читать New York Times. Когда она пролистала газету до середины, появилась сонная Ли в неглиже. Разговаривая с кем-то по сотовому, она налила себе чашку кофе и пошла обратно в комнату, махнув Шарлотте и извинительно указав на телефон. Как будто можно обсуждать важные дела, разгуливая в одних лишь трусиках.

— Хочешь английскую булочку? — спросила ей вслед Шарлотта.

— Да, мам, спасибо, — кинула через плечо Ли.

— Подогреть и с маслом? — уточнила Шарлотта.

— Да! Спасибо! — крикнула Ли, поднимаясь по лестнице. Проследовав по коридору, она прикрыла за собой дверь гостевой комнаты.

Так-так! Шарлотта вернулась на кухню, разрезала английскую булочку надвое и положила ее в тостер, с которым было что-то не так. Он работал, но уходило пятнадцать минут, а то и больше, чтобы добиться поджаристой корочки. Одно время Шарлотта думала купить новый тостер, но, с другой стороны, можно и подождать. Приготовив завтрак для Ли, Шарлотта понесла его (на фарфоровой тарелочке, сбоку — сложенная салфетка) в гостевую комнату. Шарлотта слышала, как Ли продолжает говорить по телефону, но слов было не разобрать. Постучавшись, прежде чем войти, Шарлотта вошла и поставила завтрак. Ли сидела на кровати, обложившись мусорной почтой.

— Что это? Предложения по кредиткам? — спросила Шарлотта.

— Что? — переспросила Ли. — Нет, мам. Я сейчас выйду к тебе. И спасибо за булочку.

Когда Ли, наконец, освободилась, вдвоем на гольф-мобиле Шарлотты они поехали к бассейну, где повалялись на солнышке, листая любовные романы, заказали по коктейлю из текилы и через какое-то время направились обратно домой.

— Я хочу заскочить в «Пабликс», тебе ничего не купить? — спросила Шарлотта.

— Может, вина?

— Точно. — Шарлотта притормозила возле почтового ящика, вытащила почту и положила ее на колени Ли. Через минуту она загнала машину в гараж. Шарлотта изобретательно подвесила к потолку теннисный мяч: как только он касался ветрового стекла, Шарлотта тормозила и ставила гольф-мобиль на зарядку.

— Мне нужно еще раз перезвонить агенту, вдруг что-то новенькое появилось, — сказала Ли, выпрыгивая из машины.

— Конечно, дорогая, — ответствовала Шарлотта, сгребая в кучу мокрые полотенца и журналы. Кинув почту на кухонный стол, Ли схватилась за сотовый. Присев, Шарлотта начала перебирать новые каталоги, купоны, пока из-под груды ненужного мусора не выглянул большой белый конверт, на котором были напечатаны ее адрес и имя.