С началом артподготовки музыканты, получив короткую передышку, отошли в укрытие. На усиление обстрела земля отозвалась ощутимой дрожью. Спасаясь от оглушительного грохота, Раджу зажал руками уши, но Дики толкнул его под локоть:

– Глянь-ка туда.

Раджу увидел человека, тащившего на спине нечто похожее на дохлую козу.

– Водонос, – прошептал Дики. – Значит, сейчас начнется. Перед атакой всегда разносят воду.

От души напившись из бурдюка, Раджу заправил флягу и, следуя примеру Дики, сунул в рот леденец.

Обстрел закончился столь же внезапно, как начался. Пала странная звенящая тишина, которую нарушали только пронзительные крики, доносившиеся с китайских позиций.

– Примкнуть штыки! – гаркнул капитан Ми, а следом за ним тамбурмажор скороговоркой выкрикнул свою серию команд. Музыканты вскочили на ноги и выстроились уступом, с обеих сторон прикрытым сипаями.

Раджу много раз отрабатывал этот маневр, но сейчас почувствовал, как перехватило дыхание и закружилась голова. На муштре никто не уведомил о завесе из пыли и дыма и о том, что рядом идущий сипай может оступиться, угодив в воронку от ядра, и едва не заехать тебе штыком в лицо. Никто не сказал, что будет невообразимо оглушительный шум: топот ног, бой барабанов, боевой клич Хар Хар Махадев! и, главное, посвист пуль над головой и жуткое пение штыка, если какая-нибудь его чмокнет.

Оторвав взгляд от земли, Раджу увидел уже близкие стены форта, над которыми торчали островерхие шляпы бойцов, лихорадочно перезаряжавших свои древние ружья без спускового крючка, но лишь с запальным замком для медленно горящего фитиля.

И тут продвижение вдруг прекратилось.

– К стрельбе товсь! – крикнул капитан Ми, и сипаи, припав на колено, вскинули мушкеты. По команде они открыли плотный огонь, прикрывая саперов, кинувшихся заложить взрывчатку под заграждения.

Для Раджу, у которого саднило горло, был забит пылью нос и от дыма пекло глаза, пауза эта стала манной небесной. Он мгновенно осушил свою флягу, и явление водоноса показалось ему услышанной молитвой. Присосавшись к носику бурдюка, он жадно пил, потом окатил водой лицо и снова пил и, наверное, опустошил бы бурдюк, если б Дики не отпихнул его в сторону.

Вдали, у подножия холма, вновь возникли пламенные всполохи – “Куин” и “Немезида” начали второй акт бомбардировки, теперь обстреливая береговые огневые позиции. А потом раздался грохот, перекрывший все иные звуки, – сработали заряды саперов, заложенные под заграждения. Осели дым, осколки дерева и камней, и Раджу увидел майора Пратта, который с саблей наголо устремился к пробитой в стене бреши, ведя за собой подразделение морских пехотинцев.

Музыканты изготовились к тому, что бенгальская рота ринется следом, однако возникший перед ними тамбурмажор отдал иной приказ: играть не сигнал к атаке, но оповестить сипаев о маневре – перемещении на левый фланг к излучине реки.

Что происходит? Они наступают или отходят? Раджу было все равно, он думал лишь о том, чтоб не отстать от своих.

Крутой спуск с холма заставил роту постепенно убыстрить шаг, а вскоре все уже неслись бегом. Один за другим музыканты опустили флейты, отказавшись от попыток что-либо сыграть, ибо на это не хватало дыхания. Водная синева, замаячившая впереди, уведомила о близости подножия холма.

Очередной поворот дороги вывел сипаев на зады форта, который обстрелом двух кораблей, еще не покинувших боевую позицию, был превращен в крошево. Береговую полосу усеивали тела убитых, матросы втаскивали на палубы уцелевших солдат, беспомощно бултыхавшихся в воде.

Мчавшийся в авангарде Кесри увидел, как из ворот форта хлынули сотни китайских бойцов, отступивших под натиском морских пехотинцев, ведомых майором Праттом. Казалось, после кошмара артиллерийского обстрела они только рады сойтись в рукопашной.

Но сипаи, уже готовые к бою, сперва шквальным огнем скосили передовые цепи, посеяв панику в смятых рядах неприятеля, а уж затем, обнажив сабли и примкнув штыки, ринулись в атаку.

Столкновение с врагом породило волну, которая, пробежав по боевым порядкам сипаев, замедлила их продвижение. Раджу не ожидал столь резкой остановки и ткнулся лбом в спину переднего флейтиста. Он и Дики замерли, уронив руки с бесполезными флейтами, которые уже не могли состязаться с лязгом металла, заглушавшим даже крики умирающих.

Однако неодолимый напор задних рядов придвинул двух музыкантов к центру бойни, заставив переступать через тела поверженных защитников форта. Одежда почти всех китайских солдат, даже тех, кто еще оставался на ногах, была опалена или сожжена. При всяком попадании пули или удара штыком она вдруг вспыхивала, превращая ее обладателя в факел.

Внезапно из дымного облака материализовался тамбурмажор и приказал ребятам расчистить дорогу от трупов. Засунув флейты под ремни, они ухватили одного мертвеца за ноги и, оттащив в сторону, сбросили с обрыва на узкую полоску прибрежной земли, где уже лежала, местами в два-три слоя, куча трупов. Какие-то бревнами покачивались в воде, на других еще горела одежда.

Мальчишки поспешно вернулись обратно на дорогу. Они ухватили за ноги очередного мертвеца, но тут поблизости раздался глухой рык.

В двух шагах от них китаец в обожженной одежде и с почти оторванной левой рукой пытался встать на ноги. В правой руке он сжимал саблю. Увидев окоченевших от страха ребят, он, пошатываясь, двинулся на них.

Дики, у кого наконец прорезался голос, завопил:

– Бачао! На помощь!

Как по волшебству, из клубящейся пыли возник сипай и воткнул штык китайцу в живот. Даже не глянув на мальчишек, он уперся ногой в убитого, выдернул штык и опять нырнул в гущу сражения.

Когда к Раджу вернулась способность дышать, он почувствовал, что в штанах его мокро. Увидев темное пятно, Дики сказал:

– Не бери в голову. Со всеми бывает, мля. Ничё, высохнет.

Раджу заметил, что на штанах приятеля расплылось точно такое же пятно.



В сотне ярдов от них Кесри тщетно пытался охолонить своих солдат.

Он был в первых рядах и видел бойню, начавшуюся после того, как китайцы угодили под шквальный огонь сипаев. Сперва капитан Ми и другие офицеры крикнули – мол, сдавайтесь! Но их, разумеется, не поняли, охваченные паникой китайские солдаты потрясали оружием. Пришлось дать команду открыть огонь, после чего сипаи и морские пехотинцы, срезав передовые цепи, устроили безумную мясорубку.

Кесри мутило, за все годы службы он не видел такого побоища. Повсюду лежали трупы, почти все с прожженными черными дырами на блузах. У некоторых одежда еще тлела. Приглядевшись, Кесри понял, что это результат изъяна в амуниции. В отличие от английских солдат, китайцы не имели патронташей и держали порох в бумажных гильзах, которые крепились к ленте, носимой через грудь. В бою гильзы часто рвались, и просыпавшийся порох воспламенялся от искр запального замка ружей.

Кесри сошел с дороги, свернув к останкам береговой батареи. На всех поверженных бастионах Чуенпи и в форте Тайкока по другую сторону пролива, где состоялась такая же атака английского десанта, уже развевались британские флаги.

Сквозь пролом в стене Кесри прошел к ближнему бастиону. И здесь были зримые следы бойни: груды трупов, воронки от ядер, мертвецы, придавленные камнями вдребезги разнесенных парапетов, кровавые брызги на побеленных стенах, облепленных кусками ткани, костей и мозгов, медленно стекавших, точно желток разбитого яйца.

Одежда почти всех мертвецов была прожжена вспыхнувшим порохом. Нетрудно вообразить ужас бойцов, когда один за другим они занимались пламенем.

Кое-где на огневых позициях уже трудились английские пехотинцы и артиллеристы, усердно приводя в негодность трофейные орудия – вколачивали шипы в запальные отверстия, разламывали вертлюги. Среди них Кесри узнал одного морпеха, завсегдатая борцовской арены на Ша Чау.

– Орудия-то прям на загляденье, – сказал солдат, оглаживая сияющий медный ствол большой восьмифунтовой пушки. – Надо отдать должное китаезам, учатся они быстро. Тут есть точные копии наших длинноствольных пушек, даже тридцатидвухфунтовых, и все новехонькие. Слава богу, косоглазые не успели их освоить. Во, глянь. – Пехотинец пнул деревянную колоду, подпиравшую ствол пушки. – Не сообразили убрать, чтоб опустить ствол, потому и били с перелетом.

В углу бастиона над кучей трупов висела тряпка с надписью, накорябанной по-английски.

– Что там сказано? – спросил Кесри.

Ухмыльнувшись, пехотинец ладонью отер взмокший лоб.

– Да это один наш сержант постарался. Там написано: “Вот он, путь к славе”.

Кесри развернулся и пошел прочь. Обогнув выступающий угол стены, он очутился в темном узком ходе, соединявшем позиции. Когда глаза обвыклись с сумраком, в конце прохода Кесри вдруг увидел китайца, в котором по высокой шапке с плюмажем и сапогам распознал офицера. Он явно был ранен – в кирасе, прикрывавшей его грудь, виднелась пробоина, откуда сочилась кровь.

Увидев Кесри, китаец схватил тяжелый двуручный меч, вся его поза говорила о том, что он собирает силы для последнего броска.

Кесри воткнул свою саблю в землю и поднял руки, показывая, что они пусты.

– Сдавайся! – крикнул он. – Я тебя не трону!..

Кесри знал, что все это зря. Взгляд китайца говорил: если б даже он понял обращенные к нему слова, то предпочел бы смерть плену. Так и вышло. Раненый метнулся к Кесри, словно умоляя прикончить его, и просьба эта была исполнена.

Выдернув окровавленный клинок, Кесри заглянул в немигающие глаза убитого, в которых еще доли секунды теплилась жизнь. Такой взгляд он уже видел, когда воевал в Аракане и горах Восточной Индии, так смотрели те, кто сражался за свою землю, свой дом, свою семью, свои обычаи и за все, что дорого их сердцу.

Сейчас он вновь видел этот взгляд, и его ожгла мысль, что за всю свою службу он не изведал войны, какую, скажем, познал его отец в битве при Асаи, войны за свое родное, за нечто, связующее тебя с предками и пращурами, ушедшими в тьму времен.

Окутанный неизъяснимой печалью, Кесри опустился на колени и закрыл глаза мертвецу.



Канонада, даже смягченная расстоянием, на Гонконге слышалась столь грозной, что садовники решили воздержаться от работы. В питомнике Полетт все утро трудилась одна, стараясь отвлечься делом – поливом, обрезкой, копкой, однако отдаленное буханье не давало покоя.

За год Полетт свыклась с внезапными всплесками далекой ружейной или орудийной стрельбы, но сегодня она казалась иной. Мало того, что канонада длилась слишком долго, в ней была этакая зловещая безжалостность, выбивавшая из привычной колеи. Трудно было не думать о смерти и убитых, о пролитой крови и разорванной в куски плоти. На таком фоне уход за растениями выглядел тщетой.

Ближе к полудню, когда канонада стихла, но горизонт на севере затянулся дымной пеленой, Полетт решила передохнуть в тени дерева.

Что же там произошло? Что означает этот дым? Она не могла не задаться такими вопросами, хотя в глубине души не желала получить ответ.

Потом на тропе, что вела к питомнику, возникла какая-то фигура. Наведя подзорную трубу, Полетт узнала в ней Фредди и облегченно выдохнула – не придется изображать веселость, отвагу и всякое такое, он вполне удовольствуется собственным обществом.

И она не ошиблась – издали кивнув ей, Фредди уселся на нижней террасе питомника, привалившись спиной к смоковнице.

Некоторое время он сидел неподвижно, глядя на север. Полетт тоже рассматривала далекие клубы дыма, а потом увидела, как Фредди достал трубку. Что-то в ней шевельнулось, и она, спустившись к нему, села рядом, наблюдая, как он раскладывает свой инвентарь на траве.

– Желаете покурить, э, мисс Полетт?

– Я бы хотела попробовать, – кивнула она.

– Раньше не курили?

– Нет, никогда.

Фредди прищурился:

– Почему?

– Побаивалась.

– Вот как? Чего же?

– Боялась стать рабом зелья.

– Рабом? – Лицо Фредди озарилось редкой для него улыбкой. – Опий не порабощает, мисс Полетт. Нет, опий освобождает. – Он кивнул на дымное марево, укрывшее горизонт: – Вот они там – рабы, э? Рабы денег, наживы. Хоть сами не курят опий, они его невольники. Это фимиам, который они воскуряют своим богам – деньгам и выгоде. С помощью опия они хотят покорить весь мир этим божествам. И они победят, потому что их боги очень сильны, э, сильны, как демоны. Но, одержав победу, они поймут, что только опий спасет их самих от этих демонов. Только он укроет от их же хозяев.

Пока говорил, Фредди чиркнул длинной спичкой с серной головкой и поднес к пламени иглу с опийной чешуйкой. Подогрев ее, он передал трубку Полетт.

– Когда опий вспыхнет, я положу его в драконий глаз… – Фредди показал на крохотную дырочку в чашке, – а вы глубоко затянитесь. Нельзя растранжирить бесценный дым, э? – Он снова поднес чешуйку к огню и через секунду-другую крикнул: – Давайте!

Полетт ухватила губами мундштук и втянула дым, проникший в нее приливной волной, которая, отхлынув, наделила невероятным покоем. Точно дым костра, отгоняющий мошкару, этот вдох избавил от всего, что терзает душу: страха, тревоги, горя, печали, разочарования, желания. Их место заняла безмятежная пустота, вакуум, не ведающий боли.

Полетт откинулась навзничь на мягкую траву. Отведав трубку, Фредди улегся рядом и, закинув руки за голову, уставил взгляд в густую древесную крону.

– Расскажи, как ты стал курильщиком, – попросила Полетт.

– Женщина научила.

– Правда? А кто она?

– Так, вроде меня – наполовину индианка, наполовину китаянка. Очень красивая… наверное, даже чересчур…

– Почему?

– Иногда красота – проклятие, э? За нее могут убить или еще чего. Ей нужна охрана, и я был сторожем. Я приносил женщине опий, однажды она пригласила покурить вместе, показала как, поделилась секретами. Я и раньше курил, но не понимал секретов, пока она их не открыла.

История эта будто соткалась из дыма, и в ощущении нереальности всего вокруг следующий вопрос не выглядел бестактным:

– А ты… любил ее?

Фредди молчал, наверное, целую вечность. Правда, Полетт потеряла счет минутам, ей казалось, что стрелки ее внутренних часов замерли и время превратилось в нечто иное. Когда Фредди заговорил, она уже почти забыла, о чем спрашивала.

– Не знаю, ла. Не могу сказать, любовь это или нет. Наверное, что-то вроде дыма, которым сейчас мы полны. Это сильнее всяких чувств, сродни безумию или смерти.

– Почему? Почему – смерти?

– Потому что та женщина была наложницей, имуществом моего хозяина. Очень важный человек, Большой брат для мелюзги, как я. Звать Ленни Чан. Только безумец влюбится в женщину Большого брата. Он же всегда узнает, э?

– Так и случилось?

– Да. Он узнал и прислал своих людей. Они ее убили и утопили в реке. Хотели убить и меня, но я сбежал. Моя мать меня прятала, но они вызнали и убили ее – за меня. – Фредди усмехнулся. – Если б Чан знал, что я здесь, меня бы давно не было в живых. Но он думает, что я мертвый, он не ведает, что я возродился как Фредди Ли. Будем надеяться, он так и не узнает, ла.



Рано утром, узнав о выдвижении английских кораблей к Тигриной пасти, Нил и Джоду взобрались на фок-мачту “Кембриджа” и в подзорную трубу наблюдали за боем.

Когда китайские батареи на Чуенпи открыли огонь, пара на мачте возликовала, уверенная, что атака англичан будет отбита. Но вот английские орудия начали обстрел укреплений, и уверенность сменилась тревогой. Не веря своим глазам, наблюдатели смотрели, как английские ядра крушат стены фортов Чуенпи и Тайкока, но еще больше их ошеломил штурм, который начали войска, высадившиеся с пароходов, баркасов и ботов. С высоты было хорошо видно, как они ринулись в проем, пробитый в стене, а вот их обходной маневр открылся, лишь когда подразделение сипаев появилось в тылу форта.

Тучи пыли и дым скрыли начавшееся побоище, но о нем наглядно свидетельствовали трупы в воде, все прибывавшие числом, однако весь ужас происходящего стал явью, только когда косяки обугленных тел выплыли в пролив.

Английские же корабли, судя по всему, не получили ни царапины.

Быстрота, с какой все закончилось, поражала не меньше однобокости потерь. По часам Нила, атака началась в девять утра, а уже в одиннадцать британские флаги развевались по обеим сторонам пролива. Единственным оплотом сопротивления оставалась флотилия боевых джонок под командованием адмирала Гуань Тяньпея.

В начале боя джонки попали под убийственный огонь противника и, уступая ему числом, отошли в укрытие бухты, отделявшей Чуенпи от Хумэня. Защитой им служила песчаная коса – препятствие, неодолимое для тяжелых кораблей, но отнюдь не страшное для судов с высокой осадкой.

Поначалу английская эскадра, занятая одновременным обстрелом Чуенпи и Тайкока, игнорировала китайскую флотилию, но после падения обоих фортов обратила на нее внимание – группа вооруженных пушками ботов двинулась на расправу.

Они еще не подошли на дистанцию выстрела, когда рядом с ними возник сияющий железом корпус “Немезиды”. Пароход обогнал боты, на скорости прибыл к косе и, ткнувшись волнорезом в песок, дал залп снарядами, с жутким воем взлетевшими с носовой палубы. Нил догадался, что применено то самое оружие, некогда интересовавшее Чжун Лоу-сы, – ракеты Конгрива, предтечи которых использовались в битве при Бангалоре. Описав дугу в воздухе, они нанесли сокрушительный удар: джонка, в пороховой погреб которой угодила ракета, с оглушительным грохотом взорвалась, и через мгновенье вся бухта была объята пламенем, китайскую флотилию как будто смело огненным потоком.

На “Кембридже” затрезвонила рында, подавая команду “По местам стоять, к бою!”. Форпосты Тигриной пасти были в руках англичан, и атака победоносных кораблей на следующую линию укреплений – огневые точки Хумэня и острова Северный Вантун, где стоял “Кембридж”, – казалась неизбежной.

Но, как ни странно, корабли отошли к Чуенпи, чтобы забрать ранее высаженный десант.

Видимо, наступление отложили на завтра.



Вечером, проверив, как сипаи и обозники устроились в трюме, Кесри зашел к капитану Ми, и они поговорили о давешнем бое. Порванный мундир капитана, получившего легкую рану мушкетной пулей, был надет в один рукав, забинтованная рука покоилась на перевязи.

– Сочувствую, сэр, – сказал Кесри.

– Не стоит, – ухмыльнулся капитан. – Я так даже рад провести отпуск по ранению в Макао.

Потери британцев, сообщил он, составили тридцать восемь человек ранеными, убитых нет. У китайцев же погибли почти шестьсот солдат и бессчетно раненых. На Чуенпи захвачено и выведено из строя тридцать восемь тяжелых орудий, на Тайкоке – двадцать пять. С учетом пушек на потопленных джонках и прочих, уничтожено сто семьдесят три орудия противника.

– Сипаи себя показали отменно, майор Пратт их превознес до небес.

– Правда, сэр? – Кесри знал, что капитан давно мечтает попасть в победную реляцию. – А вас упомянули?

Ми покачал головой:

– Нет, хавильдар, ни словом.

– Может, позже? Ведь завтра снова в бой.

– Да кто его знает. Говорят, на Полномочного надавили – мол, заканчивай с войной. Кажется, китайскому командованию уже послана бумага с условиями капитуляции. Не удивлюсь, если нас отправят обратно в лагерь, а начальники продолжат бесконечную переговорную трепотню.

Кесри огорченно поежился. Он-то надеялся, что начало полномасштабных действий приведет к скорому завершению всей кампании.

И вот нате вам – следующим утром из Хумэня вышла лодка с белым флагом, направлявшаяся к флагманскому кораблю Полномочного представителя.

Вскоре было объявлено о прекращении боевых действий, бенгальские волонтеры возвращались на Ша Чау.



Всю ночь “Кембридж” впитывал новости и слухи. Но вот размах трагедии уяснился, и взвинченность китайских офицеров и матросов, которых кидало от ярости к глухому отчаянию, достигла предела.

Когда пришла весть о роли “черных чужаков” в бойне на Чуенпи, отношение китайских моряков к ласкарам резко изменилось: былая дружба вмиг улетучилась, уступив место холодности, словно Нил, Джоду и другие были в ответе за содеянное сипаями.

В открытую о том никто не говорил, что было еще хуже. Нилу даже полегчало, когда Комптон обрушился с обвинениями:

– Почему, Нил, почему? Почему твои соотечественники убивают моих, если между нашими народами нет вражды?

– Не надо равнять нас с сипаями, Комптон. Мы – не они. При всем желании, мы с Джоду не стали бы сипаями. Да и зачем нам? Знаете, в Индии они убили народу больше, чем где-либо еще.

Единственной хорошей новостью было известие, что адмирал Гуань жив. Его сочли погибшим при обстреле джонок, но он сумел добраться до Хумэня.

На рассвете поступил приказ адмирала: “Кембриджу” срочно сменить позицию. Едва развиднелось, корабль отошел от острова Северный Вантун и встал возле огневой точки на другой стороне пролива. Команда готовилась к неизбежному бою.

Ранним утром в проливе появились три английских фрегата, и матросы “Кембриджа” заняли боевые посты. Но англичане почему-то развернулись и ушли.

И только позже стало известно о возобновлении переговоров между мандаринами и британским Полномочным представителем.

Вскоре выяснилось, что у англичан имелся еще один повод для прекращения боевых действий: едва начались переговоры, как судно с грузом Ланселота Дента подняло якорь и, миновав Тигриную пасть, направилось к Гонконгу.

Все прекрасно понимали, что за перемирием стоит купец Дент – мохк хау хаак сау, кукловод за ширмой. Разумеется, он щедро проплатил английских военачальников, чтоб обеспечить безопасность своего груза.

– Вот что получается, когда войну затевают торговцы, – с горечью сказал Комптон. – Сотни жизней зависят от мздоимства.

Вечером он совершил ездку через пролив и, наведавшись в Хумэнь, вернулся со сногсшибательным известием: генерал-губернатор Цишань капитулировал, приняв все требования захватчиков, включая выплату компенсации в шесть миллионов серебряных долларов за конфискованный опий. Он также согласился передать англичанам под их базу остров, который те уже давно вожделели, – Гонконг, в китайских официальных бумагах именуемый “Гора Красное Кадило”.

Соглашение о том будет составлено в ближайшее время.



Последствия боя на Чуенпи проявились почти сразу. В одну ночь уйма лодок заполонила гонконгскую бухту, точно мусор, вынесенный вдалеке прогремевшим штормом. Однако это были не те маркитантские лодки, что ежедневно приходили из Коулуна, предлагая провиант, безделушки и другие товары, но сампаны-развалюхи, доверху груженные домашним скарбом – кухонной утварью, циновками, печками и тюками с одеждой. На изогнутых бамбуковых навесах сидели собаки, кошки и куры, а впереди грудились выводки ребятишек с привязанными к спинам досками, чтоб не утонули, если вдруг свалятся за борт.

Казалось, плавучее население прибывает вместе с приливом. Каждую ночь накатывали волны лодочного люда, и Полетт, проснувшись утром, видела, что сампанов вокруг “Редрута” стало еще больше.

Фредди, теперь ежедневно навещавший питомник, был на короткой ноге с новоявленными переселенцами.

– Это мой народ, э? – говорил он. – Моя мать была лодочницей, я вырос среди даньцзя[94].

– Но почему их так много? – спрашивала Полетт. – Чем их привлек Гонконг?

– В Гуандуне очень неспокойно. Лодочный народ встревожен. Оставаться нельзя, э? Говорят, Гонконг отдадут англичанам. Лодочники считают, здесь им будет безопаснее.

Вскоре кое-кто из новичков, перебравшись на сушу, стал где попало возводить лачуги и халупы. Берег, с которого Полетт начинала подъем к питомнику, уже не был безлюден. Сперва в дальнем краю его появилась одиночная хибара, а через неделю вокруг нее выросла целая деревушка. Обитатели ее выглядели миролюбиво, однако Полетт обрадовалась предложению Фредди сопровождать ее в подъеме на холм и приняла его не колеблясь.

Меж тем англичане тоже расширяли свое присутствие на Гонконге. Каждый день туда-сюда сновавшие боты и баркасы доставляли с военных и торговых судов, бросивших якорь в бухте, солдат, матросов, судовладельцев и экскурсантов. Остров наводнили бригады маркшейдеров, измерявших склоны холмов и вбивавших колышки.

Однажды в питомнике появилась группа из полудюжины официального вида мужчин, вооруженных землемерными циркулями и мерными лентами. Они поинтересовались, кому принадлежит участок, и ответ Полетт, что он арендован мистером Пенроузом, их, похоже, удовлетворил.

– Что-то слишком много вопросов, ла, – после ухода землемеров сказал Фредди. – Может, они хотят оттяпать землю?

Полетт будто ударили под дых.

– Нет! – воскликнула она. – Это невозможно!

– Люди говорят, англичане, получив остров, заграбастают все, что им понравится.

Коренные жители острова, коих осталось всего четыре тысячи, сказал Фредди, очень обеспокоены недавними переменами. Спокон веку Гора Красное Кадило считалась гибельным местом, где властвуют хвори и разрушительные смерчи. В прошлом народ с материка избегал Гонконга как чумы и жалел его обитателей, приговоренных влачить существование на бесплодном острове, лежавшем под несчастливой звездой. А теперь вдруг сия звезда стала путеводной. Старожилы боялись, что англичане отберут у них землю и дома. Некоторые были так напуганы, что распродали имущество и перебрались на материк.

– Может, поговорить с землевладельцем, э? Вдруг он захочет продать участок?

Через пару дней Хорек сообщил, что помещик нанес визит на “Редрут” и предложил выкупить землю под питомником и примыкающий к ней участок, общей площадью два акра, запросив тридцать испанских долларов. Хорек ухватился за выгодное предложение и уже внес аванс в пять долларов.

В день, когда с формальностями было покончено, в паланкине он совершил редкое для себя восхождение к питомнику и, оглядевшись, сказал:

– Вы здесь отменно поработали, Полетт, и заслужили владение этой землей.

– Простите, сэр?

– Еще не смекнули? – улыбнулся Хорек. – Я купил ее для вас, это ваше приданое.



Весь январь парсы Макао по-прежнему еженедельно собирались на Вилла Нова и после молитв садились за трапезу, в которой главным блюдом всегда был дхансак. Однако от воскресенья к воскресенью настроение общины заметно менялось. В первую встречу после боя на Чуенпи сеты ликовали: Поднебесной преподан хороший урок, и теперь во избежание еще больших потерь она, разумеется, выполнит требования англичан. Яснее ясного, что иного выбора у нее нет, коль не желает новых ужасных бедствий.

Одинокий путник, спасая свои сокровища от банды грабителей, встретившейся на пустынной дороге, готов рискнуть одним-двумя пальцами, но никто в здравом уме не станет жертвовать всей рукой, а то и головой. У китайцев инстинкт самосохранения развит ничуть не слабее, чем у других народов, и они, конечно, должны принять, что война уже проиграна. Ежу понятно, их армия – наглядный пример поговорки бхерем бхол не маэ пол, сверху густо, снизу пусто. И потом, для страны бескрайних просторов потеря одного маленького бесплодного острова – сущий пустяк. Да и сумма в шесть миллионов испанских долларов не так уж неподъемна – среди кантонских купцов найдутся такие, кто осилил бы ее единолично.

Вот такой разговор шел в первое после боя воскресенье, и к концу трапезы, когда чаша с дхансаком опустела, все уже настолько уверились в окончании войны, что в ознаменование этого события Диньяр приказал открыть шампанское.

Однако через неделю уверенности поубавилось: стало известно, что мандаринам вновь удалось заманить Полномочного в игрище бесконечных словопрений. Потом прошла еще неделя, отмеченная лишь пустопорожней болтовней, и парсы глубже погрузились в хандру.

Но к следующему воскресенью отчаяние сменилось активностью, и сеты заговорили о том, что надо как-то повлиять на капитана Эллиотта, дабы слегка ускорить ход событий. Взбудораженный Диньяр предложил всем отправиться на его корабле “Мор” на Гонконг и добиться встречи с Полномочным. Предложение было горячо поддержано, приняли решение завтра же отправиться в путь.

На этих совещаниях Ширин обычно оставалась безмолвным слушателем и, пока мужчины беседовали, дирижировала потоком кушаний и напитков, поступавших с кухни. Лишь после ухода гостей она спросила племянника, нельзя ли и ей поехать на Гонконг. Всегда к ней внимательный, Диньяр охотно дал добро.

Назавтра выехали в полдень и к острову добрались уже затемно. Утром же стало ясно, что время для поездки выбрано исключительно удачно, поскольку нынче ожидалось чрезвычайно важное событие – встреча на Чуенпи капитана Эллиотта и губернатора Цишаня для возможного подписания договора о передаче острова англичанам и выплате компенсации в шесть миллионов испанских долларов.

Пассажиры “Мора”, собравшись на палубе, наблюдали за отходом впечатляющего отряда пароходов и боевых кораблей. Не все из зрителей надеялись на результативность предстоящей встречи – прошлые многочисленные и весьма огорчительные проволочки лишали веры в то, что наконец-то замаячил свет в конце туннеля. Однако даже закоренелые скептики не отрицали того, что помпа, с какой был обставлен отъезд Полномочного представителя, обещала нечто значительное.

Лишь после проводов отряда парсы заметили, как за последнее время преобразился Гонконг: берег омыла волна поселенцев, на восточном краю бухты велось какое-то строительство.

Перемены, о которых сеты знать не знали, весьма их обеспокоили. Срочно спустив шлюпку, они поспешили выяснить, что происходит на острове, и через пару часов вернулись, кипя от негодования. Оказалось, британское командование, не дожидаясь никаких конвенций, уже присвоило Гонконг и втихомолку позволило знатным английским купцам захапать самые лакомые земельные участки. Скалистый выступ в восточной оконечности бухты вполне годился для строительства причала, его уже окрестили Восточным пунктом, а поблизости крупные английские торговцы опием уже возводили склады и конторы.

Все это не могло произойти без ведома начальства экспедиционного корпуса – ясно как день, его хорошо подмазали. И какие еще тайные сделки состоялись за кулисами? Что, все лучшие участки уже разобраны?

Один торговец сокрушенно поделился с Ширин:

– Будь жив ваш супруг, биби-джи, ничего подобного не случилось бы, нас бы не держали в неведенье, пока ангрезы делят сочные куски. Как член Совета палаты, Бахрам-бхай об этом знал бы и нас предупредил.

Его перебил знакомый гул канонады, долетевший издалека.

– Хай! – всполошилась Ширин. – Опять стреляют?

Диньяр, прислушиваясь, вытянул шею.

– Нет, это, похоже, салютная пушка. Видимо, празднуют подписание договора!

Слова его разожгли дискуссию: сеты заспорили, как заставить англичан допустить на остров других покупателей, что лучше – открытые торги или аукцион? В крайнем случае, сказал кто-то, мы откажемся продавать им опий. Это наш козырь, ибо все иноземные купцы безоговорочно зависят от поставок бомбейской “мальвы”.

Однако Диньяр и другие сочли этот путь опасным: ощутив нажим, британское правительство непременно найдет предлог, чтобы силой оружия обеспечить себя опием. Этот туз всегда припрятан в рукаве таких, как Джардин, Мэтисон, Дент и иже с ними. Они разглагольствуют о свободной торговле, но вообще-то плевать хотели на рыночные законы и добиваются коммерческого преимущества только грубой огневой мощью корабельных орудий, коих у Британской империи несметно.

Спор еще не утих, когда на горизонте возник пароход, направлявшийся к острову со стороны устья Жемчужной реки. В подзорную трубу Диньяр разглядел “Немезиду”, судно коммодора Бремера.

Вскоре стало ясно, что пароход держит курс к западной оконечности гонконгской бухты. Почуяв в том что-то необычное, Диньяр, не теряя времени, приказал спустить шлюпку, дабы не очутиться вновь во мраке неведенья.

– Вам, тетушка, хорошо бы тоже поехать, – сказал он Ширин.

– Зачем это?

– Ну хоть осмотрите остров. Как получите компенсацию, у вас будет куча денег. Может, приглядите себе участок.

– О чем ты, Диньяр? – удивилась Ширин. – На что мне здешняя земля?

– Пусть вам, тетушка, не нужна, а вот внукам вашим может пригодиться. Вполне вероятно, что когда-нибудь она взлетит в цене. Когда мой дед покупал землю в Бомбее, над ним смеялись. А какова ее стоимость сейчас?

Поразмыслив, Ширин решила поехать, но не ради участка – закатный ветерок, порхавший над бухтой, весьма располагал к небольшой водной прогулке. Она взяла шляпу с вуалью и забралась в подвесной подъемник, который доставил ее в шлюпку.

Меж тем от “Немезиды” отвалил баркас с группой офицеров и в считаные минуты достиг берега.

Шлюпка с “Мора” причалила, когда неподалеку от деревни Шэн Вань уже началась церемония. Обращаясь к офицерам, коммодор Бремер встал возле британского флага, воткнутого у самой кромки воды.

– От имени нашей милостивой королевы, сегодня, двадцать пятого января тысяча восемьсот сорок первого года, я вступаю во владение островом Гонконг.

Офицеры подняли бокалы с шампанским.

– Ура! Ура!

– В ознаменование этой даты место сие отныне и вовеки именуется Пунктом владения.

– Ура! Ура!

Диньяр и другие парсы внимательно слушали, Ширин скромно держалась в сторонке. Потом рядом с ней кто-то кашлянул, и знакомый голос произнес:

– Биби-джи…

– О, Задиг-бей! Рада вас видеть.

– А уж как я-то рад, биби-джи. Не желаете прогуляться?

– Не лукавьте, Задиг-бей! – рассмеялась Ширин. – Вы, поди, тоже присматриваете себе участок?

– Да, я собирался что-нибудь подыскать, – серьезно сказал часовщик. – Но не для себя одного.

– То есть?

Задиг потер подбородок.

– Я уже давно хотел кое о чем вас просить, и, наверное, лучше сделать это сейчас.

– Слушаю вас.

Часовщик залился ярким румянцем.

– Биби… – Он сбился и начал снова: – Ширин… я прошу вас стать моей женой.



Глава 18

После медосмотра капитан Ми был отправлен в трехнедельный отпуск для залечивания раны, полученной в бою на Чуенпи. Капитан решил провести его в Макао, куда тотчас и отбыл. Кесри полагал, что на Ша Чау командир вернется тютелька в тютельку с окончанием отпуска, но, к его удивлению, Ми объявился на два дня раньше.

– Вы прям как новенький, каптан-саиб! – расплылся в улыбке Кесри.

– Серьезно?

Кесри даже не помнил, когда последний раз видел командира в столь хорошей форме.

– Да, выглядите прекрасно.

– Развеяться было полезно, хавильдар, – усмехнулся Ми.

– А почему вернулись раньше срока?

– Получил личный приказ Полномочного.

Оказалось, завтра на Гонконге состоится военный парад. Капитан Эллиотт и коммодор Бремер выступят с речами, бенгальские волонтеры будут представлены отделением сипаев и пушкарями для производства салюта из ротной пушки.

– Ожидаются армейские шишки, так что наши парни должны подать себя во всей красе.

– Слушаюсь, каптан-саиб.

Утром пароход доставил сипаев на Гонконг. Высадившись на восточном краю бухты, по склону холма они поднялись к ровной поляне, где на высоком флагштоке трепетал британский стяг. Там уже выстроились другие участники парада: шотландские стрелки, солдаты ирландского, 49-го королевского и 37-го мадрасских полков.

В парадном строю бенгальским волонтерам отвели место за мадрасскими сипаями, которые шли за подразделениями англичан. Встав во главе своего отделения, Кесри огляделся: на дальнем краю поляны собралась большая толпа гражданских, в основном британцев, еще больше народу из числа местных жителей расположилось выше по склону холма.

Минуло полчаса, прежде чем появились Эллиотт и Бремер; Полномочный представитель был в цивильном, коммодор – в парадной форме. Торжественно прошагав к флагштоку, они встали лицом к войскам. Капитан Эллиотт зачитал по бумажке:

– Остров Гонконг передан Британской короне, что скреплено печатями Имперского министра и Верховного комиссара, и посему надлежит установить здесь правление, угодное Ее величеству. Данной мне властью объявляю, что отныне все права, пошлины и привилегии Ее величества в полной мере действуют на всей территории острова и распространятся на земли, пристани, владения и службы…

Кесри давно уже освоил искусство застыть в строю по стойке смирно и думать о своем. Блуждая взглядом по толпе зрителей на дальнем краю поляны, он различил знакомые лица Ширин, Диньяра, высившегося над ними Задига, мистера Бернэма с женой по правую руку и Захарием по левую.

– …Что скреплено моей подписью и печатью января двадцать девятого дня, года одна тысяча восемьсот сорок первого.

Спрятав листок, капитан Эллиотт обвел взглядом парадный строй и зрителей.

– Боже, храни Королеву!

В ответ грянул хор голосов, поддержавших здравицу, после чего коммодор Бремер сделал шаг вперед и достал свою бумажку.

– Мы, коммодор Бремер и Полномочный представитель Эллиотт, сим уведомляем население Гонконга, что в соответствии с публичным договором между высшими чинами Поднебесной и Британии остров стал частью владений Королевы Англии, и всем его обитателям следует уяснить: отныне они подданные Ее величества, коим надлежит безропотно исполнять все монаршие установления.

Кесри перевел взгляд на незнатных зрителей, собравшихся на холме. Среди них он узнал Фредди, рядом с которым стоял юноша в сюртуке и панталонах. Лицо его как будто было знакомо, но Кесри не мог вспомнить, где видел этого человека.



Пушка бабахнула в восьмой раз, когда внимание Полетт привлек великан-заряжающий. Вглядевшись в него, она достала подзорную трубу.

– Куда ты смотришь, э?

– Вон на того пушкаря.

– На какого?

Полетт передала трубу Фредди:

– На, погляди. Может, узнаешь его.

– Да кто он такой?

– Смотри, смотри.

Фредди приник к окуляру, с добрую минуту разглядывая великана, и лицо его расплылось в улыбке.

– Думаешь, это он? Калуа с “Ибиса”?

– Возможно, хоть я не уверена.

Парад закончился, и на поляну хлынули зрители, чтоб хорошенько рассмотреть английских солдат и сипаев. Полетт дернула Фредди за рукав:

– Давай подойдем поближе.

Спустившись с холма, они затесались в толпу и остановились ярдах в пятидесяти от пушки.

– Да, это он, – сказала Полетт. – Никаких сомнений.

И тут гигант посмотрел в их сторону. Осоловелый взгляд его задержался на Полетт, потом переместился на Фредди и вновь на девушку. И тогда вдруг глаза его вспыхнули, на губах заиграла улыбка. Увидев неподалеку Кесри, он чуть заметно качнул головой, словно говоря: ближе не подходите.

– Интересно, он знает, что хавильдар – брат Дити? – проговорила Полетт.

Калуа как будто прочел ее мысли и теперь чуть заметно кивнул. Полетт улыбнулась:

– Да, знает.



На другом конце поляны мистер Бернэм с брезгливой гримасой взирал на толпу, окружившую военных.

– Нет ни малейшего желания уподобляться этой шушере, – сказал он жене. – Сейчас мы уедем, но сперва я перемолвлюсь с коммодором.

– Хорошо, дорогой, я подожду тебя здесь.

Мистер Бернэм повернулся к Захарию:

– Я могу быть уверен, Рейд, что под вашим приглядом никакой обкуренный придурок не слямзит ридикюль моей супруги?

– Будьте благонадежны, сэр.

Судовладелец отошел, оставив между миссис Бернэм и Захарием неуютный прогал, который они постепенно сократили, встав почти плечом к плечу. Помолчали. Потом миссис Бернэм сказала:

– Давненько мы не виделись, мистер Рейд. Надеюсь, пребываете в добром здравии?

– Да, благодарю вас.

Они не встречались с новогоднего раута. В Макао Захарий провел пару дней, а все остальное время был на Гонконге, сопровождая мистера Бернэма, начавшего возведение новых построек.

– А как вы себя чувствуете, миссис Бернэм?

– К сожалению, неважно. Потому-то я и осталась в Макао, когда муж уехал на Гонконг. Врачи сказали, что островной воздух мне вреден и лучше от него воздержаться.

Захарий вмиг узнал томную манеру и напускное равнодушие, обычно приберегаемые мадам для светских мероприятий. В прошлом, когда они состояли в тайном сговоре против всех, его восхищала способность миссис Бернэм на публике выглядеть неприступной скалой. Но сейчас этой маской хотели обмануть и его, что было как соль на рану.

– Наверное, жизнь в Макао приятна, – сказал он, стараясь не выдать своих чувств. – Говорят, там полно военных, оправляющихся от ран.

Затянувшаяся пауза свидетельствовала, что заряд угодил в цель. Наконец миссис Бернэм справилась с собой.

– В городе много военных? Я о том и не знала, поскольку даже не выходила из дому.

– Неужели? – Захарий ждал этого момента и знал точно, что скажет, подражая вкрадчивой манере, столь излюбленной его собеседницей. – А мне вот случилось на пару дней заехать в Макао, и я, готов поклясться, видел, как вы входили в лавку модистки, что неподалеку от церкви Святого Лазаря. Вообще-то я даже видел, как через час-другой вы оттуда вышли вместе с капитаном Ми. По слухам, модистка иногда сдает комнату.

– Мистер Рейд! – Мадам побелела. – На что это вы намекаете?

Захарий хохотнул, будто гавкнул.

– Полно, миссис Бернэм, передо мной-то нет нужды притворяться. Иль забыли, что мне прекрасно известен ваш лицедейский талант?

– Что вы… такое говорите… – запинаясь, пролепетала миссис Бернэм.

Скосив взгляд, Захарий увидел, что она укрылась за парасолем.

– Он тот самый лейтенант, о котором вы мне рассказывали? – Ответом была мелкая дрожь зонтика, и Захарий чуть мягче добавил: – Не прячьте лицо, миссис Бернэм, не надо.

– Поверьте, мистер Рейд… мы просто беседовали… – придушенно проговорила мадам. – Вы же никому не скажете, правда?

Капитуляция еще больше смягчила Захария, и он, сам того не желая, задал вопрос, не дававший ему покоя с новогоднего раута:

– Но почему – он? Что вы нашли в этом неотесанном мужлане?

– Не знаю, – тихо сказала миссис Бернэм. – У меня нет ответа. Но если б можно было вернуться в прошлое, я бы его не выбрала.

– Что так?

– Мы с ним очень разные. В нем нет расчетливости, он совершенно бесхитростен и руководствуется одним чувством долга. Это покажется странным, но я не встречала другого столь законченного бескорыстника.