Майлс нахмурился и поставил чашку.

— В Зеленой Красавице, ты сказала? Что ж, надеюсь, у Джорджа Крука хватит ума воздерживаться от грубых выражений хотя бы в присутствии мисс Поттер. Он на нее здорово зол. Джордж убежден, что фермерство не для городских дам, а к тому же эта самая дама перебила цену Сайласу Тедкаслу, который тоже был не прочь купить Ферму-На-Холме. — Майлс улыбнулся, но радости в этой улыбке не было. — Представь себе, Димити, что ты решила управлять фермой. Да у тебя там в мгновение ока все превратится в хаос. Уверяю тебя, то же произойдет и у мисс Поттер.

Услышь Димити столь высокомерное замечание из уст кого-либо другого, а не брата, она сочла бы его оскорбительным и для себя, и для мисс Поттер, которая, наверное, не пошла бы на такой шаг, когда бы не чувствовала, что в силах справиться с новыми обязанностями. Но это говорил Майлс, и она ответила ему улыбкой.

— Ну какая же это ферма? Всего-навсего тридцать четыре акра.

Майлс снова нахмурился.

— За эти деньги она могла купить в два раза больше земли.

— Должно быть, ей столько не нужно, — упорствовала Димити, — а книги приносят ей достаточно денег, чтобы цена не имела для нее значения. Я видела их во всех магазинах — раскупают как горячие пирожки.

— Тут дело не в размере, — продолжал Майлс, намазывая мармелад на теплый хлебец. — Крука и других выводит из себя само понятие — «дама-фермер». Да еще им не нравится, что она увела эту ферму из-под носа Тедкасла.

— Ну уж если мистер Тедкасл так хотел купить ее, ему следовало заплатить цену Джепсона, — отпарировала Димити. — Я не понимаю, в чем тут вина мисс Поттер.

– Что еще скажешь.

Майлс ответил сестре широкой улыбкой.

— Что ж, я вижу, один доброжелатель у мисс Поттер уже появился. — И капитан переменил тему: — Не уверен, что ты уже слышала, но пару дней назад обнаружилось завещание мисс Толливер. Оглашение назначено на завтра.

Она осталась довольна его застенчивостью и снова ободряюще улыбнулась, не переставая думать: сволочь, сволочь, сволочь ты, Джек Лаптон, ну натуральный Стенли Спенсер. Как она сама не догадалась? Джек никогда не отпускал своих прежних подружек по-настоящему. Может быть, он считал, что, если их не трахать, они не будут покупать его книги. Но она подавила свои чувства: нельзя показать Грэму, что она расстроена, что она понятия не имела, что на этот раз вечером в пятницу понадобится существенно больше, чем несколько притворных улыбок, дабы ее утихомирить. Не делай все хуже, чем есть, детка, не ерепенься, с этим надо обращаться аккуратно.

— Я-то думала, что никакого завещания не существует, — удивилась Димити. — Так, по крайней мере, мне сообщил ее племянник.

– Может быть, надо было тебе сказать, – продолжила она, – но, знаешь, я всегда следую онкологическому правилу. Если они не спрашивают, ты не говоришь; а если спрашивают, но в глубине души хотят услышать «нет», ты так и говоришь – «нет». Жалко, что тебе пришлось узнать об этом из третьих рук, Грэм.

Упомянутый племянник, грузный краснолицый торговец мануфактурой из Кендала по имени Генри Робертс, был единственным родственником мисс Толливер, который присутствовал на похоронах. Димити он показался довольно шумным, развязным, совершенно не похожим на скромную мисс Толливер — словом, весьма неприятным типом. Он говорил о своих планах продать Дом-Наковальню и на вырученные деньги открыть еще один магазин. Димити сочла это отвратительным и полагала, что мисс Толливер разделила бы ее точку зрения.

Он вяло улыбнулся, думая о своем обмане. Она улыбнулась сочувственно, думая о своем; ей казалось, что трахнуть Грэма в отместку будет делом вполне оздоровительным.

— Да, так вот, завещание все же было, — развеял ее сомнения Майлс. — Вернее, есть. Уилли Хилис, стряпчий мисс Толливер, отсутствовал в течение двух недель, ловил рыбу в Шотландии. Вернувшись, он узнал о случившемся и немедленно сообщил, что у него находится оригинал завещания, должным образом подписанный и заверенный.

– Надеюсь, ты не будешь считать меня старомодным, – сказал он, не выходя из роли, – но у меня, вообще-то, через час занятие в университете. Мы можем… можем встретиться снова, скажем, на следующей неделе?

— Что ж, — заметила Димити, — это должно обрадовать мистера Робертса. Он сетовал на необходимость доказывать свои права наследования при отсутствии завещания.

Его застенчивость показалась ей очаровательной. Никаких отвратительных мужских фразочек типа «Не занимай середину дня» или «Я сейчас холостяк». Она перегнулась через стол и поцеловала его в губы. Он, казалось, удивился.

— Я совсем не убежден, что завещание его обрадует, — довольно бесцеремонно откликнулся Майлс. — Судя по словам Хилиса, мисс Толливер вовсе не жаловала племянника. Не исключаю, что она могла оставить дом кому-нибудь другому. Хилис, разумеется, не стал излагать мне подробности, — заметил Майлс, нацепляя на вилку очередной ломтик бекона. — Это, как ты понимаешь, было бы недопустимо для его профессии.

– Вот в чем преимущество столика для прелюбодеев, – весело заметила она.

— Понимаю, понимаю, — сказала Димити и умолкла, расстроенная мыслью, что от настырного мистера Робертса, лишенного уже плывшего к нему в руки наследства, можно ожидать всяческих неприятностей. Она поднесла к губам чашку. — У мисс Толливер была молодая приятельница Сара, фамилию я не запомнила. Люси Скид о ней говорила. Сара живет в Манчестере и время от времени шлет мисс Толливер небольшие подарки. В последний раз такая посылка пришла буквально накануне ее смерти — там, как сказала Люси, были миндальные кексы.

Ей было приятно, что за обедом он не пытался ее пощупать или что-нибудь в этом роде. Она надеялась, что у этой пассивности есть предел. Но разнообразие было приятным. Джек-то на этой стадии был бы уже под столом, раздражая внутреннюю поверхность бедер какой-нибудь доверчивой профурсетки колючей бородой. Интересно, Грэм свои очки в постели снимает?

— Люси повсюду сует свой нос и разносит сплетни, — сказал Майлс и вновь сосредоточился на яйцах. — Какие у тебя планы на утро?

Они поцеловались на прощание возле ресторана, и Сью уже думала о том, как они встретятся на том же месте в тот же час на следующей неделе и что за этим последует. Мысли Грэма тоже были устремлены в будущее, но совсем в другом направлении.

— Собираюсь пойти в школу — отдать деньги, собранные для ремонта крыши. Целых два фунта, совсем не плохо. Мисс Краббе, конечно, обрадуется. Берта Стаббс говорит, что мисс Краббе просто в отчаянии из-за прохудившейся крыши — одна дыра там прямо над ее столом.

— Мисс Краббе, — заметил Майлс, — в последнее время постоянно пребывает в состоянии отчаяния. Не будь у нее дырявой крыши, она отыскала бы другую причину. — Майлс входил в состав окружного школьного совета, и дела сорейской школы не оставляли его равнодушным. — Впрочем, я поговорю с Джозефом, чтобы он срочно занялся крышей. Двух фунтов конечно же слишком мало, но это хоть сдвинет дело с мертвой точки.

После завтрака Димити посовещалась с Эльзой, кухаркой и экономкой в одном лице, относительно ужина. Поскольку сегодня был день, когда Гарри-рыбак привозил свежий улов, к ужину полагалась рыба.

— Попробуйте купить пеструшку, Эльза, — сказала Димити. — Ее можно будет приготовить с крыжовенным соусом. — Пеструшку, или ручьевую форель, любимую рыбу в этой местности, вылавливали в озере Уиндермир, а кусты крыжовника росли у Димити в саду вдоль изгороди. Заготовленных за лето и хранящихся в бутылях ягод хватало почти до весны. — А к сегодняшнему чаю, — добавила Димити, напомнив Эльзе, что к ним заглянут мисс Поттер и парочка других гостей, — к сегодняшнему чаю испеките-ка ваши чудесные пирожки с грушевым вареньем.

— И бисквитные пирожные, их любит викарий, — сказала Эльза. — Без бисквитных пирожных никак нельзя.

— И пирожные, — согласилась Димити.

Покончив с этим, она надела жакет, шляпку и перчатки и зашагала к школе, расположенной в полумиле от Береговой Башни, в Дальнем Сорее, намереваясь совместить этот визит с положенной ежеутренней разминкой. В школьном дворе дети под присмотром мисс Нэш играли в «трех жестянщиков»[4]. Мисс Краббе сидела за учительским столом в классной комнате, наклонив голову, так что седые волосы закрывали уши и щеки. По выражению ее лица можно было подумать, что директриса потеряла рассудок. Казалось, мисс Краббе что-то лихорадочно ищет. При появлении Димити она с треском задвинула ящик стола.

— Боюсь, я пришла не вовремя, — с усилием проговорила Димити. В присутствии мисс Краббе она всегда чувствовала себя нерадивой школьницей и у нее возникала мысль, что, если она вытянет перед собой руки, директриса возьмет линейку и звонко треснет Димити по пальцам.

— Да. — Мисс Краббе нахмурилась. — То есть нет. Разумеется, нет. Дело в том, что я… — Она закусила губу. — Куда-то запропастились мои очки. Только что они были здесь, и вот…

— Похоже, они там, на подоконнике, — сказала Димити с некоторой робостью.

Мисс Краббе поднялась со стула, схватила очки, надела их и обратила лицо к Димити.

— Ну, — заговорила она повелительным тоном, гордо подняв весьма протяженный нос. — Чем я могу быть полезной, мисс Вудкок?

Вновь почувствовав себя восьмилетней девочкой, Димити извлекла из сумочки конверт, в котором находились один золотой соверен, две монеты в полкроны, три флорина и девять шиллингов.

— Видите ли, я пришла по поводу фонда для ремонта крыши, — сказала она, словно извиняясь. — После похорон мисс Толливер Дамское общество Сорея смогло собрать два фунта. Этого, конечно, не хватит на новую крышу, но кое-какой ремонт сделать можно. — И она положила конверт на стол мисс Краббе.

Как это ни удивительно, но мисс Краббе улыбнулась.

— О, благодарю вас, — сказала она, стремительно хватая конверт. — Очень, очень рада, что нашлись деньги. Когда в последний раз шел дождь, лило прямо на мой стол и…

Димити не удалось услышать конец этой истории, поскольку дверь распахнулась и в класс, громко плача, вошел мальчик — тщедушный, с тонким милым личиком. Из носа мальчугана текла кровь. За ним стояла мисс Нэш.

— Джереми Кросфилд! — вскричала мисс Краббе. — Что это с тобой, скажи на милость? И прекрати хныкать сию же минуту! В одиннадцать лет так себя не ведут.

— Гарольд столкнул его с угольной кучи, — сказала мисс Нэш, полная сочувствия к ребенку. — У него ссадина на руке, довольно глубокая, а кровь из носа так и хлещет.

— В таком случае возьмите мокрое полотенце, вытрите кровь и заставьте его наконец замолчать, — распорядилась мисс Краббе. — А я разберусь с Гарольдом. — И она гордо направилась к двери класса, громко выкрикивая: — Гарольд! Гарольд, живо иди сюда! Сию же минуту!

Димити поспешно удалилась, чувствуя, что лучше уж оказаться несчастной жертвой с расквашенным носом, чем виновником происшествия, которому предстоит испытать на себе страшный гнев мисс Краббе.



Преподобный Сэмюэль Саккет, викарий церкви Св. Петра, не относился к тому типу людей, которые уделяют большое внимание окружающей их природе и иным проявлениям вещественного мира. Жизнь его прихода и судьбы его прихожан занимали Сэмюэля Саккета куда больше, чем простиравшийся вокруг него пейзаж. В это утро, к примеру, преподобный Саккет не замечал ни синего безоблачного неба, ни легкого южного ветерка, в изобилии срывавшего с деревьев золотистую листву, ни сладко-горьких ягод, что словно рубины рдели в живой изгороди. Святой отец был полностью поглощен размышлениями над пусть незначительной, но тем не менее весьма волнующей его проблемой приходской жизни.

Викарий возвращался с прогулки, опираясь на свою любимую палисандровую трость с рукоятью в форме змеи. Любой местный прихожанин легко узнавал своего священника — даже если на том и не было традиционного воротничка и черного облачения — по неизменной привычке ходить с резной тростью, каковых в его коллекции было предостаточно, и он менял их каждый день. Одна из таких тростей с рукоятью из рога сернобыка, украшенной тонкой резьбой, была подарена ему другом-миссионером в Кении. Она-то и подвигла ученика воскресной школы в благоговейном страхе спросить преподобного Саккета, уж не этим ли жезлом Аарон заставил расступиться воды Чермного моря, дабы сыны Израилевы смогли пройти по его дну[5]. Именно такой жезл оказался бы сейчас весьма кстати, чтобы осушить море приходских бед, которое неминуемо откроется перед Сэмюэлем Саккетом, если ему не удастся найти…

— Доброе утро, викарий, — приветствовал его звонкий голос. — Восхитительный день, вы не находите?

Вздрогнув от неожиданности, викарий очнулся от своих размышлений и обнаружил, что на небе сияет солнце, деревья оделись золотом, он стоит у поворота на Хоксхед, а перед ним — одна из его любимых прихожанок.

— Доброе утро, мисс Вудкок, — сказал викарий, приподнимая шляпу. — День и вправду хорош. Очень рад вас видеть.

К Димити Вудкок, которая всегда находила доброе слово, он испытывал особую приязнь. Димити и ее брат Майлс с охотой брали на себя множество мелких забот и поручений, без которых корабль приходской жизни не смог бы благополучно совершать свое плавание, минуя рифы и вопреки бурям, время от времени вносящим разлад в жизнь Сорея. В этот момент Димити и сообщила викарию о выполнении одного из таких добрых дел.

— Вам будет приятно узнать, — сказала Димити с улыбкой, — что я побывала в школе и передала мисс Краббе деньги на ремонт крыши, собранные Дамским обществом Сорея. Там набралось ровно два фунта.

— Целых два фунта! — воскликнул викарий в немалом удивлении. — Превосходно, превосходно, это выше всяких ожиданий!

— Именно, — согласилась мисс Вудкок. — Леди Лонгфорд внесла соверен — в память мисс Толливер. — Димити помолчала, улыбнулась еще шире и продолжала: — Старая такая монета с изображением юной королевы Виктории, тысяча восемьсот тридцать восьмого года, можете себе представить? А на вид — только-только отчеканенная. Должно быть, хранилась с незапамятных времен.

Это викарий как раз мог себе представить. Ее светлость, жившая уединенно в своем поместье Тидмарш-Мэнор, не отличалась пристрастием к раздаче благотворительных пожертвований, что Сэмюэлю Саккету было хорошо известно, поскольку он не раз обращался к ней и встречал отказ. Разумеется, он не произнес вслух этого суждения, а просто сказал:

— Леди Лонгфорд весьма щедра. Полагаю, мисс Краббе была довольна, она так расстраивалась из-за худой крыши.

Викарий нахмурился: слово «расстраиваться» вряд ли в достаточной степени отражало чувства мисс Краббе. Она по меньшей мере дважды в весьма резкой форме выражала ему свое недовольство, утверждая, что вынуждена ставить на свой стол ведро, чтобы ловить падающие капли. Она даже заявляла, что оставит свой пост, если положение немедленно не будет исправлено. Ей известно, сказала мисс Краббе, что открылась вакансия в школе близ Борнмута[6], на южном побережье, где зимы гораздо теплее и — она полагает — крыши не текут. Более того, по словам мисс Краббе, она намеревалась просить мисс Толливер, в числе знакомых которой был член Борнмутского школьного совета, снабдить ее рекомендательным письмом.

Викарий отвечал, и отнюдь не только из вежливости, что был бы весьма огорчен ее уходом. Это соответствовало действительности. Хотя мисс Краббе и отличалась высокомерным нравом и крайней раздражительностью, а ученики скорее боялись ее, нежели любили, однако школьные задания они выполняли, и в классе мисс Краббе не было особенных проблем с дисциплиной. И как поступят Виола и Пэнси Краббе, если их сестра решит уехать из деревни? Последуют ли за ней или останутся в Замке, где прожили почти всю жизнь? Все это имело бы самые разрушительные последствия, а викарий Саккет менее всего желал подобного развития событий. Вместе с тем он вынужден был признать, что серьезные перемены в жизни — насущная необходимость для мисс Краббе. И если она полагала, что школа в Борнмуте может стать решением, которое эту нужду удовлетворит, то он будет просить Господа благословить ее уход.

— Да, состояние крыши очень ее тревожило, — согласилась мисс Вудкок. — Я сказала об этом Майлсу, и он обещал поговорить о ремонте крыши с Джозефом.

— Я тоже с ним поговорю, — сказал викарий и умолк, задумавшись о своих собственных заботах. — Очень не хотелось бы тревожить вас этим, мисс Вудкок, но все же… — Он глубоко вздохнул и решился: — Насколько я помню, вы занимались украшением церкви к празднику урожая?

— Да, действительно я, — охотно признала Димити. — Мне кажется, все участники прекрасно поработали, вы согласны со мной? Взять хотя бы тыквы Лидии Доулинг — это что-то особенное! Я и не думала, что бывают такие огромные тыквы.

— Да, да, вы совершенно правы, — сказал викарий, хотя, по его мнению, оранжевые пирамиды из тыкв миссис Доулинг, окружавшие алтарь, уж слишком бросались в глаза. — Но я хотел спросить, не могли бы… не знаете ли вы случайно… — Он замолчал, не находя в себе сил произнести вслух то, что тяжким грузом лежало у него на душе. — Видите ли, приходская книга… — решился он наконец. — Я не смог ее найти, когда собирался сделать запись о погребении мисс Толливер. Она исчезла. Я подумал, может быть, вы… Нет ли у вас каких-либо предположений, куда она могла подеваться?

— Приходская книга? — непонимающе переспросила мисс Вудкок. — Как могла куда-то подеваться приходская книга?

Викарий постарался скрыть свое разочарование.

— Стало быть, вы не… Вы никуда ее не перекладывали? Ну, когда вешали и расставляли все эти украшения?

Приходская книга, в которую заносились записи обо всех браках, крещениях и похоронах в церкви Св. Петра, представляла собой красивый кожаный фолиант с желтой, под цвет золота, металлической застежкой. Такую вещь нельзя куда-нибудь случайно засунуть и забыть про нее — все прихожане прекрасно знали, насколько она важна. И все же викарий надеялся…

— Нет, конечно же я никуда ее не перекладывала, — сказала мисс Вудкок. — Когда я видела ее в последний раз, она была… — Димити сдвинула брови. — Что-то не могу вспомнить, когда же я видела ее в последний раз, но она точно лежала на полке рядом с купелью. А вы у Джозефа спрашивали?

Пономарь Джозеф Скид расставлял церковную утварь по местам после службы, сметал листья у входа и скашивал траву на церковном кладбище. Нельзя сказать, что трудился он споро и без сетований, но, так или иначе, всю эту работу он выполнял.

Викарий вздохнул. Конечно же, он первым делом спросил Джозефа.

— Увы, он понятия не имеет, где книга, — ответил Сэмюэль Саккет и встревожено прибавил: — Надеюсь, вы не нашли в моих словах подозрения или обвинения, мисс Вудкок. Дело в том, что я ума не приложу, куда она могла запропаститься. Должен признаться, я очень тревожусь.

Как всегда в те моменты, когда случалась какая-нибудь неприятность, он винил в этом прежде всего себя. Ему было легче принять вину и ответственность, чем возложить ее на другого, даже когда для последнего имелись все основания.

— Как тут не тревожиться, — сочувственно сказала мисс Вудкок. — Но я уверена, книга найдется. Не та это вещь, которую кто-нибудь вздумает… ну, взять. — Она сделала паузу. — Как удачно, что я встретила вас именно сейчас. Дело в том, что сегодня к чаю у меня будет мисс Поттер, вот я и подумала, не захотите ли вы заглянуть ко мне и увидеться с нею.

— Мисс Поттер… мисс Поттер? Не уверен, что я знаю… — Но тут мозг викария прояснился, и он победительным жестом поднял свою трость. — Ах да, мисс Поттер! Мисс Беатрикс Поттер! Ну конечно же, дорогая мисс Вудкок, я буду счастлив с ней встретиться. Меня очень порадовало известие, что она приобрела Ферму-На-Холме. Признаюсь, я ее горячий поклонник. Вчера я был в Алверстоне и купил для дочери моего брата «Пирог и противень» — книжка только-только поступила в продажу, синий тканевый переплет с маленьким медальоном, очень красиво, два шиллинга. Я захвачу ее с собой и попрошу мисс Поттер написать свое имя и несколько слов моей маленькой племяннице. — Викарий помолчал, а потом сказал: — Вы вряд ли видели это издание, верно? Между тем действие происходит в Сорее, и на рисунках изображено очень много знакомых мест.

— Неужели? — откликнулась Димити. — Как это замечательно!

— Уверяю вас, — сказал викарий, радостно размахивая тростью. — Я сразу узнал гостиную Берты Стаббс, тропинку к Озерной Поляне и деревянные башмаки миссис Келлиторн у крыльца ее дома.

Мисс Вудкок недоуменно заморгала:

— Деревянные башмаки миссис Келлиторн?

— Да, очень милая деталь — самые обыкновенные деревянные башмаки, — продолжал викарий восторженно, — хотя с точки зрения миссис Келлиторн их, может быть, и не стоило рисовать. — Миссис Келлиторн следила за модой, и ей могло не понравиться, что эти грубые старомодные сабо, в которых крестьянки месят грязь, когда ходят на гумно или скотный двор, оказались запечатленными для последующих поколений. — И окошко над дверью почты там тоже нарисовано, — продолжал викарий. — Правда, мисс Поттер изобразила чудесные тигровые лилии миссис Доулинг на двери почты, и это вряд ли понравится миссис Доулинг. А два главных действующих лица этой книги — кошка Рябая Риби и Герцогиня.

— Герцогиня? Уж не коричневый ли шпиц Миранды Роллинс?

— Именно. — У миссис Роллинс было два шпица, один черный и один коричневый. Викарий вздохнул: — Увы, мисс Поттер перепутала имена, нарисовала Чернушку, а назвала ее Герцогиней. Что до людей, то их в книге нету, — поторопился отметить он, чувствуя, должно быть, что это только во благо. Если уж мисс Поттер вместо Герцогини изобразила Чернушку и самым предосудительным образом распорядилась столь ценимыми миссис Доулинг тигровыми лилиями, то обитатели Сорея скорее всего будут рады, что она не нарисовала никого из них.

— Пожалуй, мне стоит взглянуть на эту книгу, — сказала Димити. — Не одолжите ее мне ненадолго? Что если я возьму ее сейчас и верну вам завтра, когда вы придете к чаю?

— Конечно, конечно, — с готовностью ответил викарий. — Буду рад разделить с вами редкое удовольствие. Пойдемте со мной, и я вручу вам книгу.

Когда викарий вышел на порог проводить мисс Вудкок, в ее сумочке лежал маленький томик ценой в два шиллинга. Синий переплет был украшен портретом кошки.








5



Мисс Поттер осматривает свои владения


В это утро Беатрикс поднялась с солнцем и отправилась с миссис Тигги на прогулку среди покрытых росой роз, источавших сладостный аромат. Спутница мисс Поттер служила моделью для иллюстраций к «Повести о миссис Тигги-Уинкль», ее шестой по счету книжке. С момента выхода книги не прошло и месяца, а издатель уже намеревался печатать второй тираж, так что, по всей видимости, ее ожидал такой же успех, каким пользовались другие произведения мисс Поттер и которому она не переставала удивляться. Беатрикс все еще не могла до конца поверить, что такое множество людей желает читать эти истории о кроликах, мышах и белках, и каждый раз, получая отчет о проданных книгах, она поражалась, сколь охотно люди отдают свои шиллинги, умножая ее доход, достигавший весьма внушительной суммы.

Разумеется, деньги и сами по себе оказались вещью совершенно замечательной — на доход от первых книг Беатрикс купила Ферму-На-Холме, но еще более замечательным, чем деньги и возможность их тратить, оказалось то, что они олицетворяли. «Приятно сознавать, что я могу сама зарабатывать себе на жизнь», — писала она Норману, умышленно пряча свою радость за такой сдержанной фразой. На самом деле мысль, что писательский труд может сделать ее независимой, приводила Беатрикс в бурный восторг, она возвращалась к ней по нескольку раз на дню, как юная девушка — к письму от своего возлюбленного, и нежно лелеемая мысль эта наполняла ее сердце ликованием. Эти книги не только заполнили досуг Беатрикс приятным занятием — они открыли двери в ее собственную, независимую жизнь вдали от родительского дома.

Закончив очередную историю, мисс Поттер всегда ощущала какую-то пустоту. Это чувство владело ею и сейчас — возможно, оттого что «Миссис Тигги-Уинкль» стала последней книгой, написанной при жизни Нормана. Ей надо было искать новую стезю в своей работе, и в Сорей она приехала в том числе и для того, чтобы рисовать. Еще при жизни Нормана они говорили о сюжете новой книги — истории лягушки по имени Джереми Фишер. У Беатрикс сохранились кое-какие наброски лягушки, ее домашнего питомца Панча, который умер несколько лет назад. Но ей очень хотелось найти другую модель — крупную зеленую лягуху с самодовольной мордочкой.

Водворив миссис Тигги-Уинкль с ее корзиной на место, Беатрикс спустилась к завтраку. Мистер Крук и его помощник уже ушли в кузницу. Мисс Поттер села за стол, где ее ожидали тарелка дымящейся овсянки и вареное яйцо. Тут же был Эдвард Хорсли, который заканчивал еду. Он улыбнулся Беатрикс и предложил построить в саду за домом небольшой загончик для ее животных.

— Я думаю, им это понравится, — сказала Беатрикс, удивленная его любезностью. — Такое приятное разнообразие, ведь они очень любят гулять в ясную погоду.

Миссис Крук недовольно сдвинула брови.

— Разве что в углу у самого забора, — сказала она довольно резко. — Не хочу об них спотыкаться. Да смотри, Эдвард, чтоб запор был хороший, а то выйдут и разбегутся кто куда. — Она бросила на Беатрикс довольно мрачный взгляд, в котором ясно читалось: знай она об этих животных, нипочем не сдала бы комнату.

Впрочем, Эдвард только усмехнулся и подмигнул Беатрикс.

— Ясное дело, — сказал он с готовностью. — Сделаю все в лучшем виде, никуда они не денутся. — Он взял шляпу и, беззаботно насвистывая, вышел.

В половине восьмого Беатрикс надела твидовый жакет и широкополую фетровую шляпу. Сопровождаемая Плутом, псом Круков, который следовал за ней по пятам, она спустилась по Рыночной улице, прошла через калитку позади Береговой Башни и стала подниматься по тропинке к Ферме-На-Холме. Когда вдали показался дом, Беатрикс остановилась, наслаждаясь этим мгновением и представляя себе, до чего же славно, что эта ферма — ее собственность, вернее, станет таковой, когда в следующем месяце будут подписаны все бумаги.

Даже себе самой, не говоря уже о других, Беатрикс было трудно объяснить, до какой степени она жаждала обрести свой собственный дом. Она всегда любила дома — не такие величественные особняки, каким был принадлежавший ее двоюродным сестрам Мелфорд-Холл в Суффолке, и не мрачные респектабельные сооружения, каким представлялся ей трехэтажный кирпичный дом родителей в Южном Кенсингтоне. Нет, больше всего Беатрикс любила крошечные домики с кривоватыми крышами, где каменный пол оживлялся разбросанными там-сям лоскутными ковриками, с потолка свисали связки лука и пучки пахучих трав, в комнатах стояли старомодные дубовые буфеты и стулья с плетеными камышовыми сиденьями, а на стенах висели дедушкины часы. Ей по душе были простые дома фермеров — никаких претензий на пышность, окошки с поперечинами, толстые стены, узкие коридоры с прихотливыми поворотами. Все это напоминало комнаты и коридоры в доме ее дяди в Уэльсе, в местечке Гвейниног, или комнату в желтом кирпичном коттедже бабушки, где Беатрикс спала, когда гостила у нее в Кэмфилд-Плейс. Вот такие дома вызывали у нее желание взять в руки карандаш и рисовать.

Да-да, возможно, именно ее душа художника жаждала этого теплого света, рождаемого пламенем камина, которое отражалось от медных кастрюль и тазов; это ее душа тянулась к солнечным лучам с пляшущими в них пылинками — напоенные яркими красками цветочного буйства, они пронзали оконные стекла и врывались в дом. Беатрикс переносила эту прелесть на бумагу, когда только могла, и эти рисунки уютных уголков дома, и подсвеченных солнцем окон, и удобной основательной мебели, эти картинки, населенные кошками, мышами, собаками, в каком-то смысле заменяли ей и собственный дом, и семью, которая к ней добра и приветлива. Но вместе с тем Беатрикс знала, что не сможет быть до конца счастлива, пока не обретет своего настоящего дома — такого, который ей по душе. И не так уж важно, что в него придется вложить все деньги, полученные за книжки, да еще небольшое наследство, оставленное ей тетей Бертон, как не важно и то, что она заплатила за дом неразумную, по общему мнению, цену. Для нее он был бесценен.

Ферма-На-Холме очаровала Беатрикс, как только она увидела ее несколько лет назад. Скромному двухэтажному дому минуло две сотни лет. Простые строгие линии. Стены покрыты шероховатым слоем известки и побелены. Крыша — из голубоватого сланца, остроконечные колпачки из таких же сланцевых плиток прикрывают трубы — как и во всех домах деревни. Лет сто назад к задней стене пристроили флигель с отдельной лестницей и кладовую, а со стороны, ближайшей к амбару, соорудили одноэтажную кухню. Боковые стенки и островерхая крыша крыльца были сделаны из больших сланцевых плит. Впрочем, все эти пристройки не смогли лишить дом его восхитительной простоты. Он был совершенен, совершенен во всех отношениях — или станет таковым, если Беатрикс уладит возникшие проблемы.

В этот момент две большие проблемы — Сэмми и Клара Дженнингс — приплясывая, выбежали из-за угла дома и чуть не столкнулись с Беатрикс и Плутом. Шестилетняя Клара остановилась и засунула в рот большой палец, в то время как ее старший брат, восьмилетний Сэмми, выступил вперед и не спускал с Беатрикс серьезных глаз, пока та не назвала себя.

— Мы с Кларой в школу идем, — сказал Сэмми. — Но я скажу отцу, что вы пришли.

Большие карие глаза Клары наполнились слезами.

— Вы та дама, что пришла забрать наш дом? — испуганно пролепетала она, не вынимая пальца из рта.

Беатрикс в смятении нагнулась к ребенку.

— Забрать твой дом? Кто тебе такое сказал, Клара?

— Мама. — Слезы двумя ручейками заструились по детским щекам. — Мама говорит, нам надо искать другое жилье, потому что приехала мисс Поттер и станет жить в нашем доме.

«Бедное дитя!» — подумала Беатрикс в тревоге.

— Нам с твоей матушкой надо поговорить, — сказала она вслух, но слова эти звучали неутешительно даже для ее собственных ушей.

Из-за высокого розового куста ленивой походкой вышла рыжая кошка и, не обращая внимания на терьера у ног Беатрикс, присоединилась к компании. Клара вытащила палец изо рта и взяла на руки кошку, хотя та была величиной чуть ли не с девочку.

— А это кто? — спросила Беатрикс, почесывая кошку за ухом.

— У нее нет имени, — сказала Клара.

— Так не бывает, имена есть у всех кошек, — возразила Беатрикс. — Иначе они не смогли бы откликаться, когда мы их зовем. Ну-ка посмотрим. — Она наклонила голову набок, пытливо разглядывая кошку. — Не назвать ли нам ее мисс Полина Полба?

Девочка звонко рассмеялась, ее слез как не бывало.

— Я ж ее ем, полбу, мама ее с молоком варит, когда ячменя нет.

— Думаю, мисс Полина тоже любит такую кашу, — сказала мисс Поттер. — И новое имя ей пришлось по вкусу. Видишь — она зашевелила усиками?

Плут подался вперед.

— Полба, а? — ехидно позвал он кошку. — Ну и имечко!

— Очень даже хорошее имя, — пылко возразила Полина. — Уж получше, чем Плут, и куда лучше, чем никакого. — Она соскочила на землю. — Может, скажешь, что происходит в Доме-Наковальне? Мы с Пышкой вчера ночью охотились за мышами и видели…

Ее рассказ был прерван появлением мужчины. Высокий, с каштановыми волосами и такого же цвета бородой, он вышел из-за угла дома.

— Малец сказал, что вы здесь, мисс. Желаете осмотреть ферму? — спросил он хриплым голосом.

— Если у вас сейчас найдется время для меня, мистер Дженнингс, — сказала Беатрикс. — Я давно ждала этой возможности.

Дженнингс опустил взгляд на ее ноги.

— Вам бы лучше взять у меня башмаки, — предложил он грубовато. — На скотном дворе и завязнуть недолго, городские туфельки как пить дать испортите.

Беатрикс залилась краской. Конечно же ей следовало позаботиться о подходящей деревенской обуви.

— Спасибо, с удовольствием воспользуюсь вашим предложением, — сказала она и последовала за ним к дому.

Когда она сняла свои городские туфли и сунула ноги в прочные кожаные башмаки на деревянной подошве, Дженнингс сказал, что такую обувь делает один башмачник в Хоксхеде по старым образцам, и местные женщины очень даже ее одобряют. Башмаки пришлись впору. Беатрикс шагала по широкой тропинке рядом с мистером Дженнингсом, чувствуя себя настоящей крестьянкой, а следом за ними тащились терьер и рыжая кошка. Мисс Поттер смотрела по сторонам, и волна радости поднималась в ее душе, восторг туманил разум — так можно ли не простить ее за то, что Ферма-На-Холме казалась ей самой прекрасной фермой в мире? Подумать только, все это принадлежит ей — и дом, и изумрудная трава, и ясное лазурное небо, и ветер с холмов, чистый и свежий, будто его только-только отмыли и прополоскали студеной водой, а дымный Лондон и ее мать и отец где-то далеко-далеко отсюда.

В течение нескольких часов, пока утреннее солнце осушало туман над Эстуэйт-Уотер, а облака вершили свой путь над холмами и вересковыми пустошами, Беатрикс и Джон Дженнингс обошли угодья фермы, каменные амбары, гумно и скотный двор, по узкой гужевой дороге пересекли луг, миновали каменоломню, стога сена и небольшую рощу, уже позлащенную осенью. У подножия холма, на краю земельного надела фермы они остановились, и Беатрикс окинула взглядом зеленую пойму Эстуэйт-Уотер и стайку белых гусей, опустившуюся на безмятежную водную гладь. Затем они продолжили путь, и мисс Поттер спрашивала своего спутника о телегах и тачках, об инвентаре и почвах на возделываемых участках, о здоровье животных и состоянии зимней травы, о запасах сена и пригодности камня из карьера для кладки стен и мощения дорожек. Мистер Дженнингс отвечал со все возрастающим уважением, он был явно удивлен широтой и глубиной познаний мисс Поттер, скрытых в ее вопросах. Беатрикс было приятно беседовать с фермером, и время — по крайней мере для нее — пролетело незаметно, а мистер Дженнингс, даже если у него этим утром и были более важные дела, никак этого не обнаружил. Вот и Плут, который мелкой трусцой бежал за собеседниками, не давая им уйти вперед, был не менее Дженнингса удивлен вопросами мисс Поттер. Ну скажите на милость, кто бы мог подумать, что знаменитая писательница, живущая в Лондоне, проявит такой интерес к какой-то ферме в Озерном крае?

Шагая по тропинке, обозначающей южную границу фермы, Беатрикс взглянула в сторону озера и заметила неподалеку беленый домик под высокой ивой. И тут же почувствовала легкое покалывание в кончиках пальцев — верный признак непреодолимого желания нарисовать нечто прекрасное, а крошечный домик и впрямь был очень красив: чистые белые стены, голубая сланцевая крыша и такой же колпачок над трубой, розовые кусты, в беспорядке разбросанные перед крыльцом.

— Что это за дом? — спросила мисс Поттер.

— Мы зовем его Ивовый Дом, — сказал мистер Дженнингс. — Там мисс Кросфилд живет с Джереми, племянником. Она овец держит, для шерсти, ну и прядет, и ткет. А вот как паровые ткацкие станки появились, так плохи ее дела стали. Да и для овец худое время: нынче вместо ковров норовят линолеум стелить.

— Линолеум вредит овцам? — Беатрикс сдвинула брови, вспомнив линолеумные полы в помещениях для прислуги на Болтон-Гарденс. — Как же это получается?

— Тутошние овцы, они хердуикской породы, зимы на здешних холмах им нипочем. А шерсть у них грубая, не мнется, в самый раз для ковров. Да только сейчас все больше в домах линолеум, нашу шерсть теперь не сбыть, фермеры на другие породы переходят. — Дженнингс помолчал. — А жалко. Славные они овцы, хердуики, для наших погод подходящие, болезни их не берут. И к дому приваженные, и не пропадут на бедных выпасах.

— Как это — приваженные? — спросила Беатрикс.

— Дом свой знают, где пастись знают, не сбегут куда не надо.

— Чудесное свойство, — пробормотала Беатрикс. И про себя подумала: знать, где твой дом, — действительно дар, и не только для овец.

— Да уж. А зимой, когда с холмов заметет, запуржит, они и в снегу не пропадут, неделю будут жить в чистом поле, а то и больше, такая у них шерсть.

Размышляя об овцах хердуикской породы, чья шерсть более не пользуется спросом, Беатрикс последовала за Дженнингсом через луг и поднялась по склону холма к огороду, вернее, к тому месту, где она надеялась разбить новый огород. Существующий же, с обряженным в тряпье пугалом, был мал и жутко неряшлив. Животных на ферме тоже оказалось удручающе мало, хотя этот недостаток можно было легко исправить. Похоже, что в этот год арендатор Фермы-На-Холме уделял особое внимание свиньям — тех было предостаточно. Большая часть поголовья оказалась уже проданной, чему мистер Дженнингс был очень рад, поскольку, как он сообщил мисс Поттер, свиньи сожрали почти всю картошку. Оставшимся придется довольствоваться сокращенным рационом.

— Как по вашему мнению, мистер Дженнингс, — спросила Беатрикс весьма серьезно, когда они остановились у ограды скотного двора, — стоит нам держать свиней в будущем году?

— Да уж пожалуй, — ответил Дженнингс, не глядя на мисс Поттер. — Это завсегда дело неплохое. Коли свиньи хороши, на них спрос и там, и здесь, и о тебе слава — мол, у тебя хорошие свиньи. — Опершись о забор, он вынул из кармана трубку и принялся набивать ее табаком из кожаного кисета. — Да только прежде надо бы свинарник подлатать, досок подкупить — подгнили кой-где доски-то, не то сбегут они, свиньи, и будут по деревне шастать, а это негоже, так я говорю?

— Разумеется, негоже, — согласилась Беатрикс, хотя и подумала про себя, что несколько гуляющих на свободе свинок лишь внесут приятное разнообразие в жизнь сельчан. Она наклонилась, чтобы приласкать Плута, который не отходил от нее ни на шаг. — Ну а что вы скажете о коровах? — настойчиво продолжала она. — Я видела только четырех.

— Да уж и коровы, — невозмутимо кивнул Дженнингс. — Тут бы не промахнуться с породой. Эрширские нужны коровы, я вам так скажу. И коли держать больше коров, то надо бы положить новый каменный пол в маслобойне, да и крышу перекрыть. Хозяйка моя говорит, в старой-то маслобойне уж ни сыр, ни масло не сохранишь: крысы там, здоровущие крысы — кошку утащат, если что.

— Слышишь? — спросил Плут рыжую кошку. — Ты что же крыс по амбарам не ловишь?

— Это дело амбарных кошек, — объяснила Полина Полба. — Видишь ли, у каждой кошки есть своя территория, и амбарным совсем не понравится, если я вздумаю охотиться в их зоне ответственности. Под моим присмотром сам дом, и уж можешь мне поверить, ни одна крыса не осмелится сунуть туда ус, когда я на посту. — При этом Полина подумала о Розабелле, крысе, которая жила на чердаке и по сю пору исхитрилась не попасть в ее лапы.

— Понятно, — сказала Беатрикс и мысленно прибавила стоимость новой маслобойни к стоимости свинарника, а полученную сумму — к стоимости эрширских коров. Становилось действительно понятно, что нескольким последующим книгам придется изрядно потрудиться, чтобы она смогла осуществить желаемые преобразования на ферме. — Насколько я заметила, овец здесь нет, — продолжала мисс Поттер после паузы. — Судя по вашим словам, хотя бы несколько хердуиков нам не помешают, правда? Жаль, если такая славная порода вовсе исчезнет.

— Хердуики? — Плут был поражен. Самому Плуту хердуики нравились, они казались ему поумнее прочих овец. Но фермеры в один голос сетовали, что на их шерсти ни черта не заработаешь, да и на мясо нет спроса. Неужто мисс Поттер не хочет получать доход от своей фермы?

— Да уж, хердуики — овцы что надо. — Похоже, Дженнингс был доволен. Он умял табак в трубке. — Поздновато, правда, октябрь на дворе, ну да пяток ярочек в Пенрите раздобыть можно. В ноябре-то как раз время крыть, так придется еще заплатить хозяину барана.

— Время крыть? — переспросила Беатрикс.

Дженнингс смотрел в сторону.

— Ну, это когда барана к овцам пускают. А в апреле им аккурат время ягниться.

Полина усмехнулась.


— Ты посмотри-ка, у нее лицо — что твоя свекла. Одно слово — городская дамочка. Не иначе нянюшка ей говорила, что ягнят аисты приносят.


Беатрикс почувствовала, что у нее горят щеки. Ей еще не приходилось беседовать на подобные темы с представителем противоположного пола. Но уж если она собирается управлять фермой, то надо будет научиться и говорить как фермер. И она расправила плечи.

— Что ж, отправляйтесь в Пенрит и купите для нас пять ярок, — сказала она храбро, — и наймите лучшего барана, чтобы покрыть их. Придет апрель, и начало нашему стаду будет положено.

Теперь настала очередь Плута рассмеяться. Он заговорил в рыжее ухо Полины:


— Ты это слышала? Да из нее вполне может получиться фермер.


— Все может быть, — сказала Полина. — Хотя тут одними словами не обойдешься, придется и ручки запачкать. А это не так-то легко для лондонской дамочки.

— Апрель, да… — Дженнингс скребнул спичкой о сапог, поднес ее к трубке и затянулся. — Вот и у нас с хозяйкой моей в апреле народится ребеночек. Почитай, третий. — Он придирчиво осматривал пугало. — Со свиньями, да коровами, да овцами, да сено запасти, да то, да другое — работы непочатый край, а вы-то все в Лондоне. Кто ж тут будет управляться?

— Вот-вот, правильный заход, мистер Дженнингс, — одобрила Полина. — Пусть она прямо и ответит, пора бы ей и решить.

У Беатрикс еще не было ясного представления, как быть с Джоном Дженнингсом, но настало время прийти к какому-то решению. Она глубоко вздохнула и заговорила очень серьезно:

— Я рассчитываю, что вы и миссис Дженнингс согласитесь остаться и по-прежнему здесь работать. Вместе с вами мы непременно сделаем замечательную ферму. Она, конечно, невелика, но тем лучше, ведь мне еще предстоит многому научиться. — Беатрикс помолчала. — Ну как, вы согласны?

Последовало долгое молчание. Беатрикс уже забеспокоилась, что мистер Дженнингс откажется от ее предложения. В курятнике закудахтала несушка, возвещая о новом яйце, а через минуту к ней присоединилась и вторая (та всегда примазывалась к славе, пусть яйцо и не было ее заслугой). Неподалеку раздалось низкое бархатистое мычание, а в доме кто-то стал колотить по оловянной кастрюле.

— Попроси она меня, я бы согласился, — сказал Плут. — Это дело по мне. И она сама мне тоже по вкусу, хоть и держит эту дурацкую ежиху.

— Может, ты и прав, — отозвалась Полина. — Да только, знаешь ли, есть одна закавыка — миссис Дженнингс. Ей это не понравится, она ему так и сказала.

— Я-то? — отозвался наконец мистер Дженнингс. — Да кто ж его знает, как тут быть. — Он обернулся в сторону дома. — Моя-то хозяйка все толкует, что вы там решите насчет жилья. Не иначе как на ферме захотите жить?

Беатрикс проследила его взгляд. На крыльце с большой кастрюлей в руках стояла миссис Дженнингс и смотрела в их сторону. Даже с этого расстояния мисс Поттер могла разглядеть, что женщина была очень сердита. Она тяжело вздохнула.

— Не скрою, конечно же я хотела бы жить здесь, когда приезжаю в Сорей. Но должна признаться, что не вижу, как это можно устроить. Скоро вас будет пятеро, вы сами сказали, и вшестером нам тут было бы слишком тесно. — Беатрикс прекрасно понимала, что при ее любви к уединению вряд ли сможет уживаться с этим шумным семейством под одной крышей дольше одного-двух дней. Да и миссис Дженнингс наверняка не обрадуется такой перспективе — дом слишком мал.

— Слишком тесно, — повторила Полина безапелляционным тоном. — Кому-то пришлось бы спать на полу, и, можешь мне поверить, Плут, миссис Дженнингс этим кем-то не окажется ни за какие коврижки.

— Ну и что тут прикажете делать? — спросил Дженнингс. — Ее, хозяйку мою, очень беспокоит, как с домом-то будет. Коли это дело не уладить, боюсь, придется вам искать другого фермера.

— Я очень хорошо ее понимаю, — сказала Беатрикс и добавила с несколько большей убежденностью, чем чувствовала: — Но мы непременно что-нибудь придумаем. Вы сами поговорите об этом с миссис Дженнингс или лучше мне это сделать?

Дженнингс запыхтел трубкой.

— Лучше уж я сам, — сказал он наконец. — Не очень-то она рада тут оставаться, уж простите. — Он повернулся, и взгляд его строгих синих глаз просветлел, хотя это еще нельзя было назвать улыбкой. — Я тут в субботу запрягу пони, повезу масло и яйца в Хоксхед. Может, захотите поехать?

— С радостью, — сказала Беатрикс. Она посмотрела на свои ноги. — Я, пожалуй, загляну к башмачнику и закажу себе пару таких башмаков.

Плут повернулся к Полине, на морде которой отразилось удивление.

— Ну вот, — сказал он удовлетворенно. — Она уже и говорит как фермер, и ходит как фермер. Эта дамочка еще станет настоящим фермером, помяни мое слово.



Возвращаясь в Зеленую Красавицу к обеду, Беатрикс заглянула на почту, где поприветствовала Люси Скид, почтальоншу, и спросила, что для нее есть. Оказалось, пришло немало: два письма от Милли Уорн, сестры Нормана, письмо от матери, письмо и чек от издателя и пакет с шестью экземплярами «Повести о миссис Тигги-Уинкль» — так было указано на почтовом ярлыке.

— Добро пожаловать в деревню, мисс Поттер, — сказала Люси, напуская на себя важность. — Долго ли у нас пробудете на этот раз?

— До конца месяца, — ответила Беатрикс. Потом взглянула на письма и добавила: — Если не возникнет нужда уехать раньше.

Ее мать имела обыкновение занедужить или создать критическую ситуацию с домашней прислугой, как только Беатрикс покидала родительский дом. Мисс Поттер очень надеялась, что полученное письмо не являлось срочным требованием вернуться.

— Я случайно заметила, — призналась Люси невинным тоном, — что посылка-то полна книг. Неужто ваша новая? Моя матушка все ваши книжки перечла. Любимая у нее — «Кролик Бенджамин». Она ее моим девочкам читает и читает, хоть те уж и сами умеют. — Люси звонко рассмеялась. — Говорит, эти кролики ей людей напоминают, знакомых разных.

Беатрикс открыла бумажный пакет с книгами и вынула одну.

— Она вышла в прошлом месяце. Есть еще одна новая книжка, но ту еще не прислали. — Мисс Поттер улыбнулась. — Надеюсь, вашей матушке будет приятно получить это.

Люси Скид сделала круглые глаза.

— Неужто вы это ей дарите? — прошептала она.

11

— Если хотите, я с удовольствием подпишу ее, — неуверенно сказала Беатрикс. — Как зовут вашу матушку? — Выслушав ответ, она взяла со стойки перо, окунула его в стеклянную чернильницу и старательно вывела: «Миссис Долли Доркинг с добрыми пожеланиями. ХБП».

Лошадь и крокодил

— Вот спасибо! — воскликнула Люси. — Вот она обрадуется! — Люси вгляделась в надпись. — А это «X» — оно что значит?

Это всего лишь потроха, бормотал себе под нос Грэм по дороге в Рептон-Гарденс. Это все потроха. Ну не совсем все, но сверху точно оказались потроха. Он провел сорок лет в борьбе с ними и мог теперь оценить иронию собственной жизни: годы, на протяжении которых он считал себя неудачником – когда вся эта машина как будто тихо и безболезненно приходила в негодность, – на самом деле были годами успеха.

Чувствуя, что этим расспросы Люси не ограничатся, Беатрикс не хотела говорить ей, что ее окрестили Хелен, по имени матери. Поэтому она испытала облегчение, увидев в дверях чью-то тень. В помещение почты, тяжело опираясь на палку, вошла согбенная пожилая женщина в длинном сером балахоне с откинутым на плечи черным капюшоном.

Хитрая это штука, потроха, думал он, проезжая автомойку на Стонтон-роуд в сотый раз с тех пор, как все это началось. Хитрая штука. И конечно, он никакой не слабак; он поэтому и протянул сорок лет-то. До других оно добиралось гораздо быстрее. Но в конечном счете добиралось до всех. В его случае оно избрало длинную, медленную, обходную дорогу и в конце концов выбрало своим инструментом человека совершенно неожиданного. Выбрало Энн, которая любила его; которую он любил.

— Матушка, взгляните-ка сюда! — воскликнула Люси, вся в волнении, воздев над головой «Повесть о миссис Тигги-Уинкль». — Это новая книжка мисс Поттер, она подписала ее, и ваше имя тут тоже, вот, видите? Так и написано: «Миссис Долли Доркинг». Она вам ее дарит с добрыми пожеланиями!

Не очень-то оно изменилось со Средних веков, со времен Монтайю, со времен, когда они по-настоящему верили в потроха – в кровь, печень, желчь и так далее. Какую там недавнюю теорию Джек – не кто-нибудь, а Джек – ему объяснял? Что есть два или три разных слоя в мозгу, которые постоянно друг с другом воюют. Это просто иной способ сказать, что твои же кишки тебя обдуривают. Это значило лишь одно – что план сражения и метафора сдвинулись вверх на два фута шесть дюймов по телу.

Женщина подошла поближе и внимательно оглядела Беатрикс. Роста она была небольшого, чуть выше пяти футов, на морщинистом коричневом, как замша, лице выделялись проницательные голубые глаза. От нее шел сильный запах лаванды.

— Ну, спасибочки, — сказала она высоким надтреснутым голосом. — Эта тоже про кролика? Мне-то Бенджамин страсть как нравится, хоть и безобразник. Ну прям как мой братец, когда молодой был.

А выиграть сражение нельзя, вот что Грэм научился понимать. Потроха всегда брали верх. Можно было поражение чуть отсрочить, засушивая собственную жизнь, насколько возможно, но в конечном счете так ты просто превращался в более ценный трофей. Настоящий раздел проходил не между теми, кто проиграл сражение, и теми, кто в него еще не вступил, а между теми, кто, проиграв, мог принять поражение, и теми, кто не мог. Может быть, в мозгу прячется мелкий чулан, где решается и это, подумал он с мрачным раздражением. Но именно так распределяются люди. Джек, например, принял свое поражение, в сущности, не заметил его, даже обратил себе на пользу. А вот Грэм не мог его принять и знал, что не сможет никогда. В этом была ирония, потому что в принципе Джек был тип гораздо более воинственный и вспыльчивый; Грэм считал, что сам он весьма близок к тому мягкому, дружелюбному, слегка затюканному типу, каким он казался окружающим.

– А, мм, на телефоне, – пробормотал Джек, открыв дверь после довольно существенного отрезка времени, и поспешил обратно по коридору.

— Вообще-то здесь написано про ежиху, — сказала Беатрикс. Она всегда радовалась встрече с преданным читателем. — А когда я писала, у меня перед глазами была моя домашняя ежиха по имени миссис Тигги.

– Нет, милый мой сердечный приступ, – слышал Грэм, снимая плащ и вешая его на крючок. – Слушай, не сейчас, я перезвоню, – (Грэм проверил карманы своего пиджака), – не знаю. Довольно скоро. Чао-какао.

— Ну-ну, почитаю, — сказала старушка, — да и расскажу вам, как она мне показалась. — Миссис Доркинг засопела. — Только вот врать не стану, коли она не так хороша, как «Кролик Бенджамин», прямо и скажу.

Грэм подумал, что даже несколько дней назад его могло заинтересовать, с кем там разговаривает Джек; с Энн, быть может? Теперь это просто не имело значения. На ступенях могло быть издевательски разбросано знакомое нижнее белье, и это нисколько не потревожило бы Грэма.

— Матушка! — возмущенно замахала руками Люси. — Она ж вам книгу-то подарила!

Джек выглядел слегка возбужденно.

— Поэтому, что ли, врать надо? Ну уж нет. — И бормоча что-то себе под нос, миссис Доркинг зашаркала прочь по темному коридору.

– Птичка щебечет в ушки, – жизнерадостно сказал он, как бы объясняя происходящее. – Проходи, проходи, бодрячок. – Он с некоторым усилием ухмыльнулся. На пути в гостиную он пукнул, для разнообразия никак это не прокомментировав. – Кофе?

Приятно удивленная, Беатрикс сложила в сумку свои письма и книги и собиралась покинуть почту, когда в помещение вошла женщина. На ней были опрятная серая юбка, жакет и белая блузка, а широкополая шляпа почти скрывала аккуратно подобранные наверх темные с проседью волосы. Женщину сопровождала серая полосатая кошка с красным ошейником и маленьким колокольчиком.

Грэм кивнул.

— О, мисс Поттер, — сказала она радостно, — очень рада снова видеть вас. Надеюсь, вы меня помните. Грейс Литкоу.

Прошло всего несколько месяцев с момента, когда он сидел на том же кресле и, дрожа, делился с Джеком своим тревожным недоумением. Теперь он сидел, слушая, как Джек вращает ложкой в кофейных кружках, и чувствовал, что знает все. Не то чтобы он знал все в прямолинейном документальном смысле – все про Джека и Энн, например, – но все в каком-то общем смысле. В старых сказках люди росли, боролись, сталкивались с испытаниями и в конечном счете вызревали, научались свободно чувствовать себя в окружающем мире. Грэм, после сорока лет, почти лишенных борьбы, чувствовал, что он созрел за несколько месяцев, и безоговорочно понял, что финальное неудобство – это естественное состояние. Такое внезапное прозрение поначалу привело его в замешательство, но теперь он относился к нему спокойно. Сунув руку в карман пиджака, он признал, что его могут неверно понять; могут решить, что он просто ревнивец, просто псих. Ну что же, пусть себе.

— Конечно же помню. — Беатрикс опустила взгляд на кошку. — А это Пышка, не правда ли? Я помню ее с прошлого приезда.

— Именно, — улыбнулась в ответ миссис Литкоу. — Как удивительно, что вы запомнили ее имя.

В любом случае преимущество вероятного непонимания в том, сказал он себе, когда Джек протянул ему кружку, что объяснять ничего не нужно. Правда не нужно. Одно из самых отвратительных свойств тех киношек, которые он пересмотрел за последние месяцы, заключалось в самодовольной традиции, которая заставляла героев объяснять свои действия. «Я убил тебя, потому что слишком сильно любил», – выпаливал лесоруб с окровавленной бензопилой. «Я чувствовал, что внутри меня, чувак, разбухает типа огромный такой океан ненависти, и не мог не взорваться», – озадаченно объявлял воинственный, но симпатичный черный юнец-поджигатель. «Видно, я не могла избавиться от папиного образа, вот почему выбрала тебя», – честно признавалась уже успевшая разочароваться невеста. В моменты, когда на первый план выходила эта высокомерная пропасть между жизнью и драматической условностью, Грэма передергивало. В жизни не надо объяснять, если не хочешь объяснять. Не потому, что слушателей нет: есть, и они обычно страстно жаждут узнать мотив. Просто прав у них нет никаких; никаких билетов на твою жизнь они не покупали.

— Я тоже удивлена, — промурлыкала Пышка, весьма польщенная, и стала виться вокруг щиколоток мисс Поттер. — Правда, такую кошку трудно не запомнить.

Так что я не обязан ничего говорить. Более того, важно, чтобы я ничего не говорил. Джек может затащить меня на территорию мужского товарищества, и где я окажусь? Наверное, в том же самом месте, но потерянный: меня наполовину объяснят, наполовину будут готовы чуть ли не понять.

— Дело в том, — сказала Беатрикс, — что я вставила Пышку в свою книгу «Пирог и противень». Правда, там у нее другое имя — Рябая Риби, но это все равно Пышка. — Она наклонилась и погладила блестящую шерстку. — Ты ведь и не заметила, Пышка, как я рисовала тебя, да не один раз.

– Как дела, солдатик?

— Вы вставили меня в книгу? — Пышка села и уставилась на мисс Поттер широко открытыми глазами. — Что-то будет, когда об этом услышит Табиса Дергунья!

Джек смотрел на него с легким раздражением. Поскольку он теперь, видимо, оказывает консультационные услуги, хорошо бы эти черти придерживались нескольких стандартных правил. Они не понимают, что ли, что у него есть работа? Они что, думают, все эти его книги просто вываливаются в одно прекрасное утро из каминной трубы? И ему остается лишь отряхнуть рукописи от сажи и отправить издателям? Так им кажется? А теперь они не просто появляются без предупреждения, но и сидят как каменные глыбы. Отелло превращается в этого, как его… в Озимандию[54].

— Я в эту книжку вставила и одну из собачек миссис Роллинс, — добавила мисс Поттер, выпрямляясь, — и несколько видов Сорея.

– Кхе-кхе, – сказал Джек. Потом, с еще менее уверенной шутливостью, снова обратился к по-прежнему молчащему Грэму. – Кхе-кхе.

— Как это замечательно! — восхитилась миссис Литкоу. — Детишкам очень понравились книги, что вы прислали, когда они болели. — Она подошла к стойке. — Здравствуйте, Люси, — сказала она, — дайте мне, пожалуйста, марку.

Грэм посмотрел на него и рассеянно улыбнулся. Он сжал свою кружку сильнее, чем нужно, и сделал глоток.

Беатрикс стояла рядом, ожидая, пока миссис Литкоу расплатится, приклеит марку к конверту и вручит его Люси Скид. Когда они в сопровождении Пышки покинули почту, мисс Поттер застенчиво сказала:

– Кофе как надо, сахиб? – спросил Джек.

— Я очень признательна вам за то, что вы помогли мне поселиться в Зеленой Красавице. Ведь это вам пришла в голову мысль поговорить с миссис Крук? Так мне сказала мисс Вудкок.

Снова тишина.

— О, вы не должны меня благодарить, — улыбнулась в ответ миссис Литкоу. — Я надеюсь, Джордж Крук ведет себя пристойно. Он очень славный человек, но иногда бывает немного неприветлив.

– Нет, я вообще не против того, чтобы зарабатывать свои тридцать гиней таким способом; потеть не надо, и хорошо. Должно быть, любой психоаналитик мне бы позавидовал. Просто немного скучно. Если уж мне тебя пихать в свой следующий роман, я должен лучше понимать, что в тебе происходит, нет?

— Немного неприветлив! — Пышка рассмеялась. — Почему бы вам не рассказать, как он гнался по деревне за цыганом-лудильщиком?

Пихать в свой следующий роман… Ага, и припишешь мне родинку на конце носа, чтобы я себя не узнал? Скажешь, что мне тридцать девять, а не сорок два? Какая-нибудь такая тонкая деталь? Но Грэм удержался от соблазна ответить в ироническом духе. Зато он беспокоился, что у него потеют руки.

— Значит, тут дело не во мне, — заметила Беатрикс с видимым облегчением. — Иногда ведь чувствуешь себя… неловко, когда встречаешь незнакомых людей.

Внезапно Джек взял свою чашку и ушел в другой конец длинной комнаты. Он сел на рояльный табурет, сдвинул часть мусора, закурил сигарету и включил пишущую машинку. Грэм услышал тихое электрическое гудение, потом быстрый стук клавиш. На его слух, это не звучало как обычная пишущая машинка, скорее как одна из тех штук, которые объявляют спортивные результаты по телевизору, – как его, телепринтер? Что ж, это вполне уместно: труды Джека в эти дни производились более или менее автоматически. Может быть, на его машинке есть специальный переключатель, как автопилот в самолете; стоит Джеку нажать его, и телепринтер начинает выдавать груды автономного мусора.

— Если позволите говорить откровенно, — сказала миссис Литкоу, — я думаю, Джорджу просто не по вкусу, что Ферму-На-Холме покупает женщина. Кое-кто из мужчин сомневается, что из женщины, а тем более городской, может получиться хороший фермер. — В ее серых глазах промелькнул огонек. — Они предрекают полный провал. Но ведь мужчины всегда занимают такую позицию, если женщина затевает что-нибудь необычное.

– Не обращай на меня внимания! – крикнул Джек, перекрывая шум. – Сиди сколько хочешь.

Беатрикс не могла удержаться от улыбки: именно таким мужчиной был ее отец.

Грэм оглядел гостиную. Писатель сидел к нему спиной; Грэму была чуть-чуть видна его правая щека и кусочек клочковатой каштановой бороды. Он почти мог различить точку, в которой Джек парковал сигареты своим бесшабашным, но ах каким милым способом. «Вам не кажется, что запахло паленым?» – спрашивал он с совершенно невинным видом, и предмет, на который в этот конкретный вечер было обращено внимание, с наслаждением ржал над шуткой этого странного, рассеянного, саморазрушительного, но несомненно творческого человека. Грэму стало жалко, что он не может рассказать кому-нибудь из них про автомусорный переключатель на пишущей машинке.

— Что ж, им просто-напросто придется свыкнуться с этим, — живо откликнулась она, — потому что я не отступлюсь. Утром мы с мистером Дженнингсом осмотрели ферму и потолковали — о перестройке маслобойни, о ремонте свинарника, о покупке овец.

– Налей себе еще кофе, когда захочешь! – крикнул ему Джек. – В морозильнике полно всего, если ты думаешь остаться на несколько дней. На запасной кровати чистое белье.

— Значит, Дженнингсы остаются? — спросила миссис Литкоу весьма серьезно. — Я не хотела бы проявлять любопытство, но все же как вы собираетесь все это устроить?

Ну еще бы. Никогда ж не знаешь, когда оно может пригодиться. Хотя Джека вряд ли смутило бы и осквернение брачного ложа.

— Я попросила их остаться, — ответила Беатрикс. — Но, право, не уверена, что они согласятся. Со всей очевидностью, места в доме для всех нас не хватит. Я…

Неким забавным образом Грэм относился к Джеку с такой же симпатией, как и всегда. Он поставил чашку кофе на пол и тихо встал. Затем медленно подошел к письменному столу. Шум машинки и раздававшиеся время от времени сполохи клавиш заглушали его шаги. Интересно, подумал он, какое предложение печатает сейчас Джек; из сентиментальных соображений он хотел бы, чтобы его удар не пришелся прямо на штамп.

— Миссис Литкоу! — донесся до них громкий зов. — Миссис Литкоу, подождите!

Это был его любимый нож – с черной роговой рукояткой и шестидюймовым лезвием, сужающимся от ширины в дюйм до острия. Вынимая его из кармана, он повернул его боком, чтобы тот легче прошел между ребрами. Грэм преодолел последние несколько футов и потом не то чтобы вонзил лезвие, а просто столкнулся с Джеком, держа нож перед собой. Целил он примерно в середину спины справа. Нож ткнулся во что-то твердое, потом чуть соскочил вниз, потом вдруг погрузился примерно на половину лезвия.

Беатрикс обернулась и увидела дородного мужчину в коричневом жилете, красном шейном платке и горчичного цвета твидовом костюме. Он спешил к ним через луг, а в двух шагах за ним семенил, стараясь не отстать, еще один мужчина, пониже, но тоже тучный, с пышной каштановой бородой. «Словно Твидлдам и Твидлди»[7], — подумала Беатрикс.

Джек издал странный фальцетовый хрип, и его рука упала на клавиатуру. Раздался стук клавиш, потом десяток литер защемило, и шум прекратился. Грэм взглянул вниз и обнаружил, что порезал кончик указательного пальца. Он вытащил нож, быстро подняв глаза, когда тот оказался снаружи.

— Здравствуйте, миссис Литкоу, — заговорил первый, переводя дыхание. — Очень рад снова видеть вас, мэм.

Джек дернулся на табуретке, задев машинку левым локтем, отчего несколько дополнительных клавиш присоединилось к спутанному пучку, который все еще пытался добраться до бумаги. Когда бородатое лицо медленно вплыло в поле зрения, Грэм утратил контроль. Он много раз вонзил нож в туловище Джека, в область между сердцем и гениталиями. После нескольких ударов Джек беззвучно скатился с табуретки на ковер, но это Грэма не успокоило. Перехватив нож так, чтобы бить сверху вниз, он продолжал упорно обрабатывать ту же область. Между сердцем и гениталиями, вот чего он хотел. Между сердцем и гениталиями.

— Здравствуйте, мистер Робертс, — ответила миссис Литкоу довольно холодным тоном, из чего Беатрикс заключила, что ее спутница не считает этого человека близким другом. — Позвольте познакомить вас с мисс Поттер.

Пышка нахмурилась.

Грэм понятия не имел, сколько раз он пырнул Джека. Он остановился, лишь когда нож стал входить свободнее, когда сопротивление – не Джека, но его тела – как будто прекратилось. Он извлек нож последний раз и вытер его о Джеков свитер. Затем положил его плашмя на грудь друга, отправился на кухню и промыл руку. Он нашел пластырь и неловко накрутил его на первую фалангу пальца. После чего вернулся к креслу, сел, перегнулся через подлокотник и взял с пола свою кружку Там оставалась половина, и кофе был еще теплый. Его надо было допить.


— Робертс? Нам не приходилось встречаться?


* * *

— Очень рад, — сказал мистер Робертс, едва кивнув Беатрикс и оставив вовсе без внимания кошку, которая выглядывала из-за ее юбки. Он сделал жест в сторону мужчины пониже: — Миссис Литкоу, мисс Поттер, мистер Спрай.

В семь вечера Энн пришла домой, ожидая встретить запах готовящейся еды, большой стакан в дрожащей руке Грэма, очередной сеанс слез и обвинений. Она уже не думала про то, что ситуация улучшится, про то, как ее улучшить. Вместо этого она жила одним днем и старалась держаться за нужные воспоминания по мере распада каждого вечера. Она черпала надежду в нескольких соображениях. Первое заключалось в том, что никто не может вечно питаться отрицательными эмоциями. Второе сводилось к тому, что Грэм очень редко напрямую упрекал ее – то есть нынешнюю ее. Он испытывал враждебность к ней в прошлом, к нынешней ситуации, но не к ней в настоящем. Такие источники утешения, как она обнаружила, работали лучше всего в отсутствие Грэма. Когда он был рядом, мысль о том, что эта ситуация продлится вечно, что Грэм по-настоящему ее ненавидит, казалась намного более правдоподобной.

— Определенно мы встречались, — сказала Пышка, прищуриваясь. — На днях это было, у Дома-Наковальни, помню, уже стемнело… — Пышка и рыжая кошка с Фермы-На-Холме как раз бодрствовали и охотились на мышей. В огородах за домами с наступлением темноты охота всегда бывала успешной, тем более что прочие деревенские кошки предпочитали в это время подремать у камина.

В восемь Энн позвонила завкафедрой Грэма, который сказал, что, насколько он знает, Грэм работал как обычно и ушел домой часа в три. Дать домашний телефон кафедральной секретарши? Энн решила, что в этом нет необходимости.

Мистер Спрай дважды поклонился, пробормотал в свою бороду, что очень рад, затем, не поднимая глаз, извлек из жилетного кармана две визитные карточки и вручил миссис Литкоу и Беатрикс. Мисс Поттер прочитала: «Дома на продажу и внаем».

В восемь часов десять минут она позвонила Джеку, но никто не подошел.