Еще один фактор, обеспечивающий институциональную заинтересованность, — карьерный. Резонансные дела, связанные с экстремизмом и имеющие политическую подоплеку, — выигрышный пункт в послужных списках отдельных сотрудников силовых ведомств. Раскрытие экстремистских групп, пресечение экстремистской деятельности украшают отчеты подразделений и идут в плюс их руководителям. Поэтому существует соблазн создавать как можно больше дел по конъюнктурным направлениям, в частности искать экстремизм там, где его нет. Карьерная мотивация никогда не декларируется открыто, о ней говорят только среди своих, для посторонних обсуждение карьерного фактора относится к сфере слухов (в той или иной ситуации непонятная настойчивость силовиков объясняется тем, что кто-то «зарабатывает звездочки на погоны»). При всей субъективности данного фактора его нельзя списывать со счетов как один из стимулов раскручивания моральных паник.

4. Конъюнктурность. Информационные процессы вокруг «движения АУЕ» резонируют со многими аспектами современной социально-политической конъюнктуры. Например, со следующими:

4.1. На протяжении последних десятилетий происходит расширение понятия «экстремизм». Его определение закреплено в Федеральном законе № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности»[483], на протяжении двух десятков лет принималось большое количество дополнительных нормативных актов.

Статистика Генеральной прокуратуры РФ[484] за последнее десятилетие показывает следующую динамику. С 2011 по 2017 год количество преступлений экстремистской направленности выросло почти втрое, с 622 до 1521. Этот стремительный рост был целенаправленно остановлен осенью 2018 года решением о декриминализации статьи 282 Уголовного кодекса[485] принятием ряда нормативных документов Верховным Судом РФ[486]. Вследствие этих решений произошел резкий спад показателя до 1265 в 2018 году и рекордных 585 преступлений в 2019 году. Однако в 2020-м — начале 2021 года снова начался рост, и очень заметный, только на первую половину 2021 года было зарегистрировано 687 преступлений экстремистской направленности.

Конечно, рост или спад количества дел об экстремизме является показателем не столько реального уровня преступности, сколько политической конъюнктуры, обусловленной принятием новых юридических норм (и кампаний по их применению), политической повесткой, высказываниями на высшем уровне и др.

На протяжении двух десятилетий значительно расширилось не только количество организаций, признанных экстремистскими и внесенных в список экстремистских организаций, составляемый Министерством юстиции РФ[487], но и изменился его качественный состав. Наряду с организациями, которые действительно стремятся к изменению конституционного строя, занимаются терроризмом и проповедуют крайние формы ксенофобии, в список были включены и организации менее деструктивные. Наиболее резонансные случаи — признание экстремистскими организациями религиозного движения «Свидетели Иеговы», оппозиционных НКО «Фонд борьбы с коррупцией» и общественного движения «Штабы Навального», действующих в рамках российского законодательства[488].

Институциональная увлеченность поиском экстремизма создает конъюнктурные предпосылки для внесения в число экстремистских явлений и профессионального криминала; введение «движения АУЕ» в правовое поле экстремизма оказывается логичным и понятным, воспринимается как часть общей тенденции.

4.2. Высокая тревожность, связанная с Интернетом. Как уже говорилось, в современном российском обществе присутствует высокая тревожность, связанная с восприятием Интернета как пространства потенциально опасного, несущего угрозу дестабилизации общества. Например, Стратегия национальной безопасности Российской Федерации, утвержденная Указом Президента РФ № 400 от 02.07.2021[489], содержит специальный раздел «Информационная безопасность», бóльшая часть которого посвящена угрозам, исходящим из Интернета. Помимо прочего, «в информационно-телекоммуникационной сети „Интернет“ (…) размещаются материалы террористических и экстремистских организаций, призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности, участию в массовых (публичных) мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка, совершению самоубийства, осуществляется пропаганда криминального образа жизни, потребления наркотических средств и психотропных веществ, размещается иная противоправная информация. (…) По политическим причинам пользователям сети „Интернет“ навязывается искаженный взгляд на исторические факты, а также на события, происходящие в Российской Федерации и в мире» (п. 52–53). Вызывает озабоченность «анонимность происходящего в Интернете» (п. 54). В Стратегии говорится, что угрозы во Всемирной сети исходят из-за рубежа (п. 49–53). Не сказано напрямую, но текст составлен так, что «использование информационно-коммуникационных технологий для вмешательства во внутренние дела государств, подрыва их суверенитета и нарушения территориальной целостности, что представляет угрозу международному миру и безопасности» (п. 49), относится и к «пропаганде криминального образа жизни», и к «совершению самоубийств», и ко многим другим внутренним проблемам России. В предыдущей редакции Стратегии (2015) деструктивному воздействию Интернета уделялось значительно меньше внимания[490], слова «Интернет» в ней не было совсем.

В Стратегии было особо отмечено, что «основным объектом такого деструктивного воздействия является молодежь» (п. 52). Точка зрения официального документа разделяется многочисленными моральными предпринимателями разных уровней: они считают, что именно молодежь оказывается на острие опасности, тем более что она включена в интернет-активность почти поголовно; так, по данным на конец 2019 года, ежедневными пользователями Интернета являются 94 % россиян в возрасте 18–24 лет (для сравнения, в группе 55 лет и старше — 34 %)[491]. «Один из (…) парадоксов развития современного общества (…) кратко можно описать через доминирующий в современном российском обществе подход: „Информатизация для всего общества — благо, а для молодого поколения — угроза, вред“. В общественном сознании циркулируют утверждения: „Новые средства массовой коммуникации (СМК), прежде всего компьютер, Интернет, занимают все свободное время подростков. (…) Дети становятся жестокими после Интернета. ИКТ конструируют новые картины мира у детей“. Данные положения могут классифицироваться как своеобразные мифы, или моральные паники, общества в отношении детства»[492]. Фобии, связанные с пагубным влиянием Интернета, проявляются не только на политическом, но и на бытовом уровне: «нестабильная социально-политическая, социально-экономическая и психосоциальная обстановка нашего общества воспроизводит стереотипы опасений восприятия всего нового. Взрослый мир и семья не успевают за социализацией детей. Родителей пугает (…) уход от них в мир, им неведомый. (…) И вместо того, чтобы переструктурировать свои картины мира, картины мира молодого поколения объявляются иными = чуждыми = плохими»[493].

Политическая тревожность в данном случае строится по тем же схемам, что и тревожность личностная. Пространство Интернета объявляется источником неизвестных опасностей, которым подвержено прежде всего подрастающее поколение — дети, подростки и молодежь. Интернет для них является источником безнравственности, бездуховности, сексуальной распущенности, суицидальных настроений, непатриотичности, безграмотности, психического нездоровья и, конечно, оппозиционных и экстремистских настроений; именно в виртуальном пространстве «уводят наших детей». Вокруг фобий, связанных с Интернетом, часто выстраиваются и моральные паники, некоторые из них будут разобраны в главе VIII. В этих паниках задействованы «моральные предприниматели» самого разного уровня — от представителей высших эшелонов власти до рядовых граждан.

В высших эшелонах власти неоднократно высказывалась идея об ограничении действия Интернета на территории России, о создании «суверенного Интернета» с автономизацией его по отношению ко Всемирной сети[494]. Неоднократно принимались решения, затрудняющие свободу высказывания мнений в виртуальном пространстве[495]. Среди репрессивных действий, осуществлявшихся в Рунете, — случаи блокировок политического, социального или религиозного контента; принятие законов, увеличивающих государственную цензуру; уголовные дела против интернет-пользователей, причем репрессии касаются не только деяний, имеющих однозначно преступный характер (напр., торговли оружием и наркотиками), но и оппозиционных высказываний. При этом действия государства по ограничению Интернета поддерживаются населением. Так, на сентябрь 2014 года за введение цензуры в Интернете высказывались 54 % россиян, против — 31 %; при этом чем лучше респонденты были знакомы с содержанием Интернета, тем меньше они выступали за его цензурирование[496].

Кампания против «движения АУЕ», якобы руководимого и направляемого из недр виртуального пространства, является частным случаем проявления тревожности, связанной с угрозой Интернета. Конечно, обеспокоенность моральных предпринимателей негативным влиянием Интернета и в данном случае, и во многих других обусловлена многочисленными социально-политическими причинами. Но, видимо, есть и еще один фактор: действия чиновников разных ведомств наводят на подозрение, что они очень плохо разбираются в Интернете, и это тоже нарушает адекватность их действий. Приведем несколько примеров таких «странностей».

— Как уже говорилось [параграф IV.1], ВК-сообщества со словом АУЕ в названии безобидны по контенту, не содержат призывов к криминальной деятельности. Но чиновники настаивают на их опасности, хотя могли бы лично убедиться в противоположном, составив собственное впечатление.

— В заявлениях чиновников о вредоносном влиянии криминальных ВК-сообществ делается упор на том, что эти сообщества заблокированы на территории России. Однако любой подросток, сам или посоветовавшись со сверстниками, может за полминуты обойти блокировки, для этого даже не нужно специального программного обеспечения. Такая возможность делает блокировку довольно странной мерой пресечения.

— Создается впечатление, что блокировка ВК-сообществ производится только на основе наличия в их названии ключевого слова АУЕ. Ряд сообществ, имеющих аналогичное содержание и даже порой соединенных с «АУЕ-сообществами» внутренними ссылками, остаются не видны для «моральных предпринимателей». Многие такие сообщества как пребывали в открытом доступе, без блокировок несколько лет назад, так пребывают и сейчас, несмотря на то что правоохранительные органы отчитались о блокировке десятков тысяч сайтов.

— Удивляет, что в выступлениях чиновников, посвященных опасности пропаганды уголовного мира, совершенно не упоминается кинематограф. Казалось бы, именно детективы могут наставить зрителей на криминальный путь: в них часто создаются образы преступников, не лишенные обаяния; показываются схемы совершения преступлений; содержатся сцены насилия, причем часто снятые очень эстетично. То же самое касается и музыки в стиле шансон: ее не запрещают, хотя в ней и говорится о «тяжелой воровской доле», причем весьма сочувственно. Причина, видимо, в том, что чиновники сами смотрят такие фильмы и понимают, что опасности в них нет: это всего лишь кино, и зрители не будут переносить увиденное в фильме в жизнь. То же и о шансоне. А вот к Интернету отношение другое: если детективы и шансон чиновникам понятны, то виртуальное пространство для них — загадочная terra incognita, из которой может исходить любая опасность.

Некомпетентность чиновников в делах Интернета во многом обусловлена их возрастом. Это люди, ставшие пользователями Сети уже взрослыми. В отличие от подростков — «цифровых аборигенов» — они чувствуют себя в виртуальном пространстве некомфортно, передвигаются здесь с трудом и, возможно, работу по исследованию Интернета перекладывают на молодых помощников, ограничиваясь только установочными указаниями для них.

4.3. Удобство оперативной работы в интернет-пространстве. Расширение юридического пространства экстремизма, общая конъюнктурность этой темы привели к вполне ожидаемому эффекту: «силовикам» оказалось выгодно повышать показатели раскрываемости за счет мониторинга Интернета. Стало не нужно проводить трудоемкую работу по расследованию преступлений, если достаточно, сидя в Интернете, листать архивы и выискивать там материалы, которые можно расценить как нарушающие нормы закона. Это внесло изменение в деятельность правоохранительных органов; приведем высказывание нашего эксперта: «Зайдите в любой райотдел в Москве или области и поговорите с операми уголовного розыска. Там всегда будет одно и то же — на пять человек в отделе по штату работает два, включая начальника. Рядом отдел по борьбе с наркотиками, там десять человек, и все десять штатных единиц заняты, потому что там классно работать, там хорошо делать палки, и, в принципе, ни за что не отвечаешь. Есть еще более спокойные должности — Центр по борьбе с экстремизмом (ЦБЭ), где в принципе ничего делать не надо. Сиди в Интернете и придумывай себе сообщества. Раскрываемость преступлений при этом падает ежегодно» [эксперт 3].

За счет такой кабинетной работы произошел упоминавшийся выше всплеск дел об экстремизме, когда «в 2017 году и первой половине 2018-го в России практически каждый день возбуждалось уголовное дело, связанное с публикациями, лайками и репостами в социальных сетях»[497].

Со временем поиск в Интернете был упрощен: в настоящее время «сотрудники полиции используют современные IT-технологии, позволяющие своевременно выявлять запрещенные материалы в киберпространстве и привлекать злоумышленников к установленной законом ответственности»[498].

Таким образом, объявление Интернета пространством, где орудует «движение АУЕ», также было выгодным с чисто технологической точки зрения.

4.4. Установка на запретительное законодательное творчество. В течение последних двух десятилетий сформировалась тенденция: принимается большое количество законов и подзаконных актов, обеспечивающих запрет каких-либо действий и явлений. Например, на протяжении этого периода происходило ужесточение условий проведения уличных политических акций: в начале 2000-х уличную акцию организовать было несложно, конфликты с властью регулировались сравнительно легко. С того времени было принято большое количество специальных законов, которые дали представителям власти множество рычагов для запрета акций и репрессий против активистов; наказания за нарушения правил проведения мероприятий стали очень строгими; правовое поле, позволяющее производить публичные действия, постепенно сузилось[499], причем очень сильно; запретительные акты, связанные с уличным акционизмом, принимаются и сейчас. Такое же сужение правового поля происходит и во многих других сферах — в частности, усиливается интернет-цензура, уменьшается свобода слова в Интернете[500].

Считается, что особенно высокой запретительная активность законодательных органов была в конце 2012 — начале 2013 года[501]. Но и в другие периоды времени запретительные и ограничительные правовые акты принимались в большом количестве. Только 17–19 ноября 2020 года депутатами Государственной думы РФ были внесены законопроекты, касающиеся просветительской деятельности, санкций против иностранных интернет-ресурсов, расширения на журналистов статуса «иностранного агента», ужесточения контроля над НКО — «иностранными агентами», ограничений на одиночные пикеты, механизма блокировки сайтов с подозрением на нарушение правил предвыборной агитации. Все эти законопроекты имели репрессивный характер[502].

Законодатели заинтересованы в принятии законов институционально — они выступают как проводники государственной политики, насколько они ее понимают, по количеству предложенных законопроектов оценивается деятельность фракций и отдельных депутатов; при этом запретительный законопроект сформулировать легче, его актуальность проще обосновывается.

Запретительный экстаз, которым охвачена законодательная власть, является фоном для интересующего нас случая. Запрет «движения АУЕ» и многочисленные блокировки подозрительных сайтов легко встраиваются в политическую конъюнктуру — решение социальных проблем через введение новых запретов.

Вообще, все четыре упомянутых аспекта конъюнктуры способствуют раскручиванию моральной паники, связанной с «движением АУЕ»:

— происходит расширение понятия «экстремизм», все более разнообразные явления оказываются под этим ярлыком — следовательно, не вызывает удивления введение в число «экстремистских» непонятного криминального движения;

— представителям силовых структур удобно осуществлять оперативную работу в интернет-пространстве — следовательно, опасность ВК-сообществ, связанных с криминальной тематикой, не вызывает сомнений, силовики охотно включаются в поиск «виноватых» в Интернете;

— в обществе высока тревожность, связанная с Интернетом, — следовательно, сообщения о пропаганде «движения АУЕ» через Интернет встречаются обществом с доверием, оно дает согласие на репрессивные меры в отношении «народных дьяволов», строящих козни из виртуального пространства;

— существует политическая установка на запретительное законодательное творчество — следовательно, при оценке неоднозначной ситуации с «движением АУЕ» преобладает алармистский подход, предполагающий запретительные меры.

VII.6. Кто руководит «движением АУЕ»: конспирологические теории

Как уже было сказано, популярность моральной паники, связанной с «движением АУЕ», обусловлена страхами, которые существуют в обществе. Рассмотрим, как проявляется в моральной панике одна из общественных фобий, распространенных в России в последние годы, — страх перед деструктивным иностранным вмешательством во внутренние дела страны. В мае 2021 года на вопрос, есть ли у сегодняшней России враги, положительно ответили 83 % респондентов, это рекордный показатель последних трех десятилетий, он достигался только в 2014 году в связи с украинским кризисом. В целом наблюдается рост настороженности к США, Европейскому союзу (резкий всплеск отмечался в 2014 году, далее произошла относительная стабилизация)[503]. В августе 2021 года 57 % россиян считали, что Россия сейчас находится в международной изоляции (в том числе радикальную оценку «определенно да» дали 18 %, умеренную «скорее да» — 39 %); считали, что Россия должна относиться к Западу как к сопернику, 29 %, как к врагу — 5 %[504]. Директор «Левада-центра» Л. Д. Гудков в интервью отметил, что сосредоточенность на образе внешнего врага возникла не сразу: «В 1989–1990-х годах только 13 % граждан считали, что у страны есть враги, причем к ним относили разные категории: мафия, кооператоры, коммунисты, сепаратисты, ЦРУ и так далее. 52 % говорили, зачем искать врагов, когда все беды связаны с нами самими. Еще в 1994 году 60 % считали, что нам нужно двигаться по западному пути и интегрироваться в Европу, более того, когда-нибудь Россия должна стать членом Евросоюза, а 40 % поддерживали идею вступления страны в НАТО». В основе последующего роста фобий, связанных с международным окружением, не только пропаганда, но и конъюнктурные настроения общества: пропаганда «не создает новых представлений, она поднимает слой старых советских стереотипов закрытого общества, психологию „осажденной крепости“, когда кругом враги. Она вытаскивает из самого общества те значения, которые важны для людей. Нельзя хронически пребывать в состоянии депрессии, ущербности, национальной несостоятельности и так далее. Людям нужно дать какую-то вдохновляющую идею»[505].

Еще одна фобия современного российского общества — страх внутреннего врага, «пятой колонны», выступающей как проводник деструктивной деятельности внешнеполитического врага, выступающий на его стороне. Согласно показателям «Левада-центра», процент россиян, указавших в числе врагов «оппозицию, либералов, пятую колонну», невелик[506]. Однако эта небольшая группа консервативно настроенных граждан очень активна, она создает заметный резонанс в информационном пространстве.

Эти две взаимосвязанные фобии активизируются, попадая в информационное пространство моральной паники, связанной с «движением АУЕ». Они создают конспирологические толкования происходящего.

Как уже говорилось в параграфе VII.2, в картине мира «моральных предпринимателей» существует неопределенность: в частности, они не знают, кто же именно осуществляет пропаганду «движения АУЕ» через Интернет. Вроде бы ситуация определена однозначно: вербовка в «движение АУЕ» идет через Сеть, но кто именно сидит по ту сторону Интернета, непонятно. Это и не воры в законе, и не малолетние преступники. Данный момент неопределенности позволяет развиваться дополнительным интерпретациям. Таким образом вокруг ситуации формируются конспирологические теории, объясняющие, кто же, собственно, через Интернет руководит «движением АУЕ», является его истинным кукловодом.

Конспирология, по наиболее общему определению, это «попытка объяснить какое-то событие или практику ссылкой на махинации влиятельных людей, которые пытаются скрыть свою роль (по крайней мере, пока их цели не будут достигнуты)»[507]. Распространенность тех или иных конспирологических теорий сопутствует существованию в обществе соответствующих фобий. Вера в конспирологические теории обусловлена комплексом причин: «эпистемологических (понимание своего окружения), экзистенциальных (безопасности и контроля над своим окружением) и социальных (поддержания позитивного образа себя и социальной группы)»[508]; и осмысление картины мира (современного российского общества), и страх нарушения безопасности, и конструирование собственного деструктивного образа «чужих» имеют место в процессах, связанных с конспирологическим осмыслением «движения АУЕ».

Некоторые моральные предприниматели говорят о тайном руководстве «движением АУЕ» осторожно. Так, старший преподаватель кафедры комплексной безопасности ГБОУ ВО МО «Академия социального управления» В. В. Никитин делает умозаключение, не называя виновников: «Организаторов АУЕ кто-то щедро спонсирует — у них есть добротные клипы, показывающие якобы нарядную жизнь. По качеству клипа любой профессионал определит, сделан он „на коленке“ или на приличной аппаратуре»[509].

В других случаях скрытый руководитель указывается конкретно. Рассмотрим примеры того, как различные «моральные предприниматели» стараются найти в «движении АУЕ» тайную составляющую: политическое руководство со стороны заинтересованных зарубежных сил, а также активность Украины (отголосок украинско-российского политического кризиса).

— Западное руководство «движением АУЕ» усматривает автор следующего пассажа: «Наверняка такой лидер есть и у АУЕ. Кто-то управляет этой стаей, кто-то поддерживает ее информационно, материально и идеологически. (…) Страна окажется в глубокой социально-экономической яме, наподобие той, что возникла на Украине в ходе известных событий, закончившихся государственным переворотом. (…) Тогда на улицах наступит хаос — по городам прокатятся локальные „майданы“, сопровождаемые криминальным беспределом. А бессильную полицию заменят уважаемые и авторитетные воры, быть может, как раз из тех, кто сегодня громче всех кричит „АУЕ!“. В таких условиях ни одна страна не сможет сохранить свой суверенитет… Кому это нужно? Уж точно не ворам»[510].

— Журналистом BBC цитируется высказывание о «субкультуре АУЕ» депутата Государственной думы РФ С. М. Боярского, сделанное в сентябре 2018 года: «Мы все понимаем, что проблема в том числе подогревается извне, что деморализация и криминализация нашей молодежи — в том числе задача враждебных сил, находящихся за океаном»[511].

— В публикации за июль 2017 года один из экспертов, высказывая здоровый скепсис в отношении перспектив развития «движения АУЕ» в регионах, увидел тайный смысл в публикациях, посвященных тематике АУЕ: «Широкое освещение феномена АУЕ в некоторых СМИ, которые преподносят локальное, по сути, явление как угрозу федерального масштаба, выглядит медийной раскачкой явно политического свойства, нацеленной на брожение масс накануне выборов президента. „Евромайдан на Украине тоже начинался с ангажированных видеосюжетов о „ментовском беспределе“ в селе Врадиевка. Снимал эти сюжеты канал Игоря Коломойского“»[512].

— Одно из екатеринбургских изданий приводило мнение Михаила Беспалова, зампредседателя попечительского совета Уральского союза патриотов и помощника председателя Союза десантников России: «Это один из элементов гибридной войны, которую ведут против нас. Финансируется эта война фондом Сороса через разного рода местные фонды, в том числе в Екатеринбурге. (…) Все эти тысячи групп в соцсетях ведут за деньги нанятые люди, а работу с ними организуют обученные профессионалы. Что такое 39 управление ЦРУ? Это 42 тысячи высококвалифицированных сотрудников, которые каждый день приходят на работу, чтобы развалить нашу страну: в советские годы — СССР, сейчас — Россию. А те органы власти, которые всячески пытаются скрыть проявления АУЕ в школах, по факту способствуют этой войне против России»[513].

Приведенные высказывания упоминают внешних врагов, которые всем руководят, и «пятую колонну», которая осуществляет разрушительную деятельность внутри страны — организует «майданы» (по аналогии с киевскими событиями 2013–2014 годов), скрывает реальную опасность «движения АУЕ».

Упоминание Украины как государства, проявляющего агрессию по отношению к России, во многом обусловлено тем, что она постоянно фигурирует в СМИ; так, сразу после решения Верховного Суда от 17 августа 2020 года журналисты, ссылаясь на анонимный «источник в правоохранительных органах», делали упор на иностранном влиянии: «Крупнейшие из интернет-сообществ [посвященных „движению АУЕ“. — Д. Г.] созданы и администрируются с территории Украины. (…) В странах бывшего СССР также существуют интернет-сообщества, посвященные тематике движения. В Азербайджане в соцсетях действуют более 40 групп АУЕ, в Армении — 22 группы, в Грузии — семь групп. А в Казахстане идеологией АУЕ интересуются около 60 тысяч интернет-пользователей»[514]. Суть этой информации прозрачна и проста: страны постсоветского пространства объединены с Россией в единое языковое, смысловое и коммуникативное пространство — поэтому развлекательные русскоязычные ВК-сообщества могут возникать в любой его точке. Но конспирологическое мышление, запнувшись при чтении новостей на слове «Украина» и сопоставив его с личными представлениями о геополитике, легко придает сообщению нужное толкование: сообщества созданы врагами с целью идеологической диверсии.

Надо добавить, что не только внешние враги и «пятая колонна» являются героями конспирологических теорий. Например, блогер Wasp Killer, имеющий четырнадцатилетний опыт заключения, считает, что паблики АУЕ поддерживаются спецслужбами, а сеть «ВКонтакте» в целом находится под контролем полиции и через развитие темы АУЕ осуществляет дискредитацию криминального сообщества[515]. О том, как в паники, связанные с АУЕ, встраивается недоверие правоохранительным органам, подробнее будет сказано далее.

VII.7. АУЕ-Паника и недоверие к правоохранительным органам

Развитие моральной паники, связанной с «движением АУЕ», дало интересный эффект: представители местной власти и правоохранительных органов неоднократно заявляли о том, что опасность завышена, масштабы «движения» незначительны либо его не существует вообще. Казалось бы, такие заявления должны восприниматься со вниманием: кому, как не представителям власти и силовикам, быть в курсе происходящего? Но в действительности наблюдается противоположный эффект: эти заявления либо опровергаются как заведомо некомпетентные, либо встречаются с ироническим сомнением. Предполагается, что те, кто занижает опасность «движения АУЕ» и дает оптимистические оценки ситуации, либо не в курсе происходящего, либо сознательно что-то скрывают. Приведем несколько примеров:

— В начале 2016 года издание «Газета. ru» опубликовало высказывания силовиков Забайкальского края, в которых те, признавая существование подросткового криминала, отрицают наличие подросткового «движения АУЕ». Старший помощник прокурора Забайкальского края Анатолий Усков сказал, что «влияние „воровского движения“ на молодежь в Забайкальском крае (…) сильно преувеличено. Есть, конечно, отдельные инциденты, но о какой-либо системе говорить нельзя. Мы не считаем, что все настолько серьезно». В УМВД по Забайкальскому краю заявили: «Кто-то придумал эти три буквы, но такого движения не существует. Есть трудные подростки, которые совершают криминальные поступки в разных районах края, но между собой они никак не связаны. И есть криминальная субкультура, но не движение. И всегда были подростки, которые были приближены к тем, кто ранее преступил закон, те, которые стояли на учете и были настроены негативно к сотрудникам правоохранительных органов. Но говорить, что это какая-то криминальная группировка под названием АУЕ, нельзя». Приводились также данные о снижении уровня преступности в регионе. Однако вся статья выстроена таким образом, что высказывания представителей Прокуратуры и МВД подвергаются сомнению, и последняя точка ставится цитатой из высказывания секретаря СПЧ Я. В. Лантратовой, в котором она открыто обвиняет их в замалчивании проблемы: «Можно понять, почему силовики не хотят вслух говорить об АУЕ, это очень неудобная информация, — говорит Лантратова. — Но проблема эта существует. Причем не только в Забайкалье, но и в других регионах России. Тюремная субкультура становится популярной среди школьников, и с этим надо бороться. Проблему нельзя замалчивать»[516].

— 21 июня 2017 года на заседании Государственной думы РФ, посвященном поиску способов борьбы с распространением идеологии АУЕ среди подростков, произошел конфликт между представителем МВД РФ Е. А. Дубовым и старшим помощником главы Следственного комитета РФ И. Ф. Комиссаровым. Первый высказал оптимистическую оценку ситуации, но второй в жесткой форме отчитал его: «Мы, наверное, живем с вами в параллельном мире. Я не знаю, где вы работаете, но вы абсолютно не представляете себе ситуацию, которая творится. (…) Почему вы об этом не знаете? Вы работаете в МВД»[517]. Причина столкновения двух мнений здесь очевидна: Дубов проводил исследование в благополучных регионах, а Комиссаров ссылался на опыт работы в более криминализованном Забайкалье. Но показательно, что журналисты, освещая события, подчеркнули именно точку зрения Комиссарова, поставили ее в центр внимания; в частности, в заголовки статей выносились цитаты из Комиссарова, в которых он критикует оппонента: «Почему вы об этом не знаете?», «В каждой школе есть столы для опущенных, почему у вас об этом не знают?» и др.

— В 2017 году, уже после формулировки поручений Президента РФ, связанных с темой АУЕ, представителями министерств высказывались скептические оценки ситуации. Журналистка «Комсомольской правды» У. Б. Скойбеда объяснила это нежеланием чиновников работать: «По информации „КП“, и Минобрнауки, и МВД восприняли в штыки поручение Владимира Путина разобраться с АУЕ. „Нет такой проблемы, мы ее не видим“, — якобы заявил замминистра образования Каганов на заседании рабочей группы, в которую вошли ФСИН, Роскомнадзор, прокуратура, СК и другие, и был горячо поддержан полицией. — Два профильных ведомства категорически не хотят работать, — заявил „КП“ источник, присутствовавший при этой сцене»[518]. В таком же ключе она оценивала умеренные высказывания на местах: «В какой-то момент я ору на пресс-секретаря местного Минобра: „У вас дети собирают для бандитов деньги, вы могли бы рассказать, что делаете для их спасения, а вы засунули голову в песок!“»[519]

— В феврале 2018 года министр труда и социальной защиты населения Забайкальского края Андрей Федотов заявлял, что субкультуры АУЕ в региональных детдомах нет: «Очень много говорилось за то, что в наших учреждениях процветает АУЕ. Я вас могу заверить, что это неправда. Есть, конечно, единичные случаи, когда в детские дома возвращаются воспитанники, которые успели побывать в заключении»[520]. По словам министра, с такими проблемными детьми работает специальный военно-патриотический клуб. Показательны комментарии в Интернете: «Хватит заливать нам в уши, мы не москвичи, это им заливай»; «От души чинуша пузыри пускает. Ауе из субкультуры превратилась в культуру, легалайз»; «На павлиньем языке прислужников воров над законом „АУЕ“ — это проблемные дети»; «Был бы я министром также бы сказал, но увы АУЕ есть было и будет»; «Все нормально будет, у него же в подчинении люди судимые работают» и др. Характерно высказывание комментатора, который подтверждает свою точку зрения опять же ссылкой на Интернет: «Стоит только посмотреть в каком-нибудь ВК или ОК в каких группах состоит молодежь, а это типа ауе, пацаны и всякая тому подобная дребедень. А уже зайдя в эти быдлогруппы уши в трубочку сворачиваются от их образа жизни. Неужели нельзя это все заблокировать?»[521] Также в СМИ критике за осторожные высказывания подвергались полномочный представитель президента РФ в СФО Сергей Меняйло и другие чиновники[522].

— А. М. Сапожников, депутат, а с ноября 2019 года — руководитель Администрации Читы, неоднократно позиционировал себя как борца с «движением АУЕ»[523], но при этом оценивал масштаб происходящего довольно сдержанно; в частности, Сапожниковым был снят документальный фильм в исправительных учреждениях для несовершеннолетних[524], и выяснилось, что заключенные подростки не знакомы с понятием АУЕ: «„Мы вообще не понимаем, что такое АУЕ“, — поверьте, это были слова наших детей», — подчеркнул Сапожников в интервью телеканалу «Москва 24»; это встретило насмешливый комментарий журналиста: «По его словам, герои документалки понятия не имели о новомодной субкультуре. Даже странно, как в местах заключения подростки не знают, что такое АУЕ»[525]. Также журналист скептически отозвался о предложении Сапожникова ограничить упоминания АУЕ в СМИ, чтобы не давать рекламу этому явлению, руководитель администрации был заподозрен в «замалчивании».

— Наконец, как пример дискредитации позитивной информации можно рассмотреть упомянутую выше [параграф I.3] статью о якобы состоявшемся в Новосибирске в ноябре 2019 года выступлении «подростков из АУЕ». В действительности за выступление выдавались действия подростков, съехавшихся со всех концов города, чтобы выразить возмущение произошедшими здесь недавно преступлениями. Журналист, манипулируя восприятием читателей, нагнетал в статье напряженность, а закончил ее сообщением: «в полиции же успокаивают»[526]. Получилось так, что полиция не оказывает должного внимания безопасности жителей района; на эту манипуляцию отреагировали комментаторы статьи: «Преступная бездеятельность правоохранителей родила подобное явление. Никогда ПОЛИЦИЯ не будет правоохранительной структурой — только пугалом для детсадовцев»; «Неужели наши доблестные органы не могут навести порядок на улицах нашего города?» Высказывалась даже конспирологическая версия о руководстве «субкультурой АУЕ» со стороны полиции: «Субкультура АУЕ внедряется для порабощения населения России, — чтобы с детства разделились на масти воров, мужиков, опущенных. Руководят АУЕ серьезные дяди с наколками, прикрывает креатура преступного мира в полиции. Именно это объясняет то, что сходку из 50–60 подростков называют сходкой из 15–20. И ничего не сообщают о задержаниях. И участковый ломает дурака не знаю-не ведаю, всё в порядке»[527].

Кажется показательным повторяющееся подозрение, которому подвергаются органы, в компетентность которых, казалось бы, и входит мониторинг реального положения дел с «движением АУЕ» как социальной угрозой. Если представители этих органов делают слишком оптимистичные оценки происходящего, это вызывает сомнения со стороны «моральных предпринимателей» и публики; как следствие — попытки скорректировать оптимистичные оценки, повысить тревожность. Этому возможны два объяснения.

Во-первых, достаточно высокое общественное недоверие и местной власти, и правоохранительным органам. Согласно данным «Левада-центра» за сентябрь 2020 года, полиции полностью доверяют 36 %, не вполне доверяют 35 % и полностью не доверяют 21 % опрошенных россиян; для региональных (краевых, республиканских) органов власти эти показатели составляют 36, 36 и 21 %; для местных, городских, районных властей — 33, 35, 25 % соответственно[528]. Я затрудняюсь оценить, насколько высоки эти показатели доверия, но несомненно, что скептически настроенные граждане охотно верят в то, что власть скрывает негативную информацию о преступности и даже, возможно, покрывает сам криминалитет.

Во-вторых, представители власти — удобный объект для демонизации, распространение слухов является одной из форм критики власти, скрытого сопротивления ей[529]. Допуская, что власть или ее представители замалчивают реальное положение дел с подростковой преступностью, «моральные предприниматели» и публика создают увлекательный конспирологический сюжет для моральной паники. При этом местное руководство и правоохранительные органы переводятся в ряды «народных дьяволов», не противодействующих, а способствующих нагнетанию опасности.

Недоверие представителям власти, якобы выгораживающим «народных дьяволов», — общее место в функционировании конспирологических теорий: «Теории заговора часто наделяют некоторых агентов исключительными способностями — планировать, контролировать других, хранить секреты и так далее. Те, кто считает, что эти агенты обладают такими способностями, вряд ли будут уделять уважительное внимание разоблачителям, которые, в конце концов, могут быть агентами тех, кто несет ответственность за заговор в первую очередь. (…) Техника развенчания ложных (а также вредных) убеждений — предоставление достоверной публичной информации — ни в коем случае не работает для борьбы с конспирологическими теориями»[530].

В связи с этим стоит рассмотреть еще одно явление — сверхвысокий интерес публики к ситуациям, когда тематика АУЕ каким-то образом связана с правоохранительными органами. В качестве примеров приведем три резонансных случая.

1. Выше [главы II, V] неоднократно упоминался случай, произошедший в одном из ресторанов Тюмени 7 февраля 2020 года, когда на банкете, собравшем местных высокопоставленных силовиков, случайно зашедший гость произнес на камеру слова «Жизнь ворам! АУЕ!»[531]. Выложенная в Интернет запись собрала огромное число просмотров и вызвала скандал, несмотря на то что не содержала, собственно, ничего криминального (ситуация была явно случайной, выкрик шуточным, большинство присутствующих его даже не заметили).

2. Весной 2020 года девятнадцатилетняя певица под псевдонимом Раскольникова выпустила свою первую песню и клип на нее; песня была выполнена в стиле «шансон», а для создания имиджа певица наколола или нарисовала на ключицах «воровские звезды»[532]. Этот случай не получил бы информационного резонанса, если бы не связь девушки с правоохранительными органами — она учится на юридическом факультете («мечтает стать дознавателем»), замужем за сотрудником МВД. Также публиковались фото, где она позирует в полицейской форме (что, кстати, недопустимо для «воровских понятий»). В результате именно связь певицы с МВД стала пикантным нюансом, обеспечивающим интерес к ней — об этом говорят заголовки публикаций в СМИ, где девушку в разных вариантах называют «женой полицейского», причем в Интернете можно найти не менее двух десятков публикаций с такими заголовками. Иначе говоря, скандальность оказывается не в том, что девушка увлечена шансоном, а в том, что шансоном увлечена жена полицейского, студентка юридического факультета.

3. В 2015 году курсант Краснодарского университета МВД России Юрий О. нарисовал на своей груди «воровские звезды» и выложил снимок в своем Instagram. В конце 2018 года вокруг этого случая в Интернете разгорелся скандал, было довольно много публикаций в интернет-СМИ, «многие пользователи сети высказались о том, что это настоящая пропаганда АУЕ, о которой так часто в последнее время говорят»[533].

В высоком интересе интернет-пользователей к теме «АУЕ + правоохранительные органы» прослеживается как минимум три причины.

1. Как уже говорилось ранее [глава V, параграф VII.2], повышение общественной тревожности происходит в ситуациях, когда потенциальная опасность территориально и социально приближается к потребителям информации — тревожные новости начинают происходить не в далеких краях, а на соседней улице, опасность таится не среди неизвестных «чужих», а среди «своих». Так и здесь: приверженность к «движению АУЕ», оказывается, вышла за пределы тюрьмы и отдаленных депрессивных регионов, к ней склонны представители правоохранительных органов, которые, казалось бы, и должны защищать законопослушных граждан от криминала.

2. В повышенном внимании к теме проявляется недоверие к представителям власти, в том числе и правоохранительных органов. Информация об их связи с АУЕ воспринимается как легитимация этого недоверия. Примечательно, что сверхпопулярный ролик из Тюмени повествует не просто о представителях правоохранительных органов, но о довольно высоком руководстве силовых структур.

3. Как уже говорилось выше [главы IV, V], интерес публики к тем или иным новостным событиям обусловлен не только страхом и возмущением, но и их зрелищностью. Скандальные новости, связанные с криминализацией правоохранительных органов, интересны потребителям информации как шоу: ролик про крик «АУЕ!» в ресторане воспринимается как маленькая комедия из жизни, а инцидент с певицей Раскольниковой несет флер асоциального гламурного эротизма, курсант университета МВД тоже молод и привлекателен.

VII.8. «Движение АУЕ» и политический активизм

Одна из реалий современной российской жизни — политический активизм. Он существует, активно осмысляется общественным сознанием и вызывает реакцию государства. Исследования «Левада-центра» показали, что в 2017–2021 годах протестные настроения россиян достигли исторического максимума для последних двух десятилетий. В январе 2021 года 43 % россиян сказали, что в их населенных пунктах вполне возможны протестные выступления с экономическими требованиями, более высокие показатели можно было наблюдать только в 1996–1999 годах. В том же месяце о возможности политических выступлений заявили 45 % респондентов, более высокие показатели отмечались только в конце 1998 года[534]. Как уже говорилось в параграфе VII.5, законодательная власть за последние два десятилетия значительно ужесточила требования к проведению акций, возросло давление на активистов, проводить акции стало опасно. Тем не менее политическая активность не затухает; за последнее время можно выделить два всплеска активности, которые вызвали озабоченность власти. Во-первых, это протесты июля — августа 2019 года, связанные с выборами в Московскую государственную думу[535]; во-вторых, серия протестных акций, связанных с оппозиционным политиком А. А. Навальным в 2017–2021 годах; наибольший резонанс имели протестные выступления января — апреля 2021 года[536].

Моральная паника, связанная с «движением АУЕ», затрагивает тему протестного политического активизма. Здесь выделяются две модели распространения панической информации.

1. Модель «управляющих элит» просматривается в действиях представителей власти, которые пытаются поставить на одну доску «движение АУЕ» и уличный политический активизм.

В решении Верховного Суда РФ от 17 августа 2020 года говорилось о «массовых беспорядках», которые совершались «в рамках движения и в его интересах участниками АУЕ»[537]. 25 августа 2020 года чиновник МВД дал более развернутую информацию, сказав, что группы «движения АУЕ» «могут стать боевой единицей для проведения протестных акций, массовых беспорядков, преступлений экстремистского проявления»[538]. О «протестно-экстремистской направленности» «движения АУЕ» в интервью от 9 сентября 2020 года говорил уже Генеральный прокурор РФ И. В. Краснов[539]. В принципе, можно предположить, что в этих немногословных заявлениях под «массовыми беспорядками» понимаются коллективные выступления в исправительных учреждениях, которые действительно иногда связывались с тематикой АУЕ [параграф I.1 и др.], а «протест» в таком случае — это протест заключенных против режима исправительных учреждений. Но слово «протест» в российском политическом дискурсе ассоциируется однозначно с политическим протестным акционизмом, поэтому стоит предположить, что представители силовых структур сознательно допускают двусмысленность, позволяющую ставить на одну плоскость и несовершеннолетних, крушащих мебель во время бунтов в исправительных колониях, и активистов, выходящих на улицы с оппозиционными требованиями.

Более конкретно ранее высказывался депутат Государственной думы РФ С. В. Бондаренко: «Ребята, замеченные в криминальных субкультурах, все чаще выходят на массовые протестные мероприятия. На мероприятиях 9 сентября [митинг против повышения пенсионного возраста, объявленный Навальным, 2018 год. — Д. Г.] молодежь говорила: мы пришли, потому что нас позвали старшие ребята. А их начинают использовать в качестве живых щитов, выпускают перед ОМОНом. Криминальные субкультуры переходят уже в политические процессы»[540].

Затруднительно комментировать действия представителей власти, но можно предположить, что немногословные двусмысленные высказывания призваны расширить возможности применения нового решения Верховного Суда РФ о «движении АУЕ» — при удобном случае это решение можно распространить и на явления, не имеющие отношения к АУЕ, например на оппозиционных активистов. В параграфе I.5 уже упоминался прецедент такого действия, когда подвергся наказанию молодой участник политической акции, который выложил в сети «ВКонтакте» «аудиозаписи с упоминанием АУЕ»[541].

2. Концепция «заинтересованных групп среднего уровня» и «низовая» модель в данном случае тоже работают: высказывания о близости «движения АУЕ» и политического активизма делаются как акторами «среднего уровня» (например, журналистами), так и частными лицами (например, в комментариях к публикациям). Высказывается точка зрения, что «движение АУЕ — стихийная опасность, которую могут использовать в политических протестах»[542]. Приведем несколько примеров.

— Информационное издание RatClub.su утверждает, что «пропаганда АУЕ-движения» производится из-за границы с целью дестабилизации обстановки в России, это происходит через публикации в изданиях либеральной направленности[543]. В частности, «Новая газета» «занимается пропагандой АУЕ-движения — так называемой „тюремной романтики“. (…) Либералы внушают детям, что в аресте нет ничего страшного. Мол, можете громить все вокруг на митингах, затевать драку с прохожими и правоохранителями. Все, что вас ждет — это тюрьма, где не так уж и плохо. Это вранье! Таким образом, „Новая газета“ отрабатывает заказы иностранных фондов по дестабилизации обстановки в России»[544].

— Журналист Life.ru Александр Леонтьев уверен, что просмотр в Интернете роликов, связанных с АУЕ, приводит к росту политического активизма в стране: «Движение АУЕ с каждым годом все быстрее из сугубо арестантского перерождается в молодежную субкультуру. Сначала на детях делают деньги, потом зовут на митинги, а там деструктивно настроенных подростков легко подбивают на преступления»[545]. Под «преступлениями», которые являются следующей ступенью после «митингов», журналист, видимо, понимает терроризм и посягательство подростков на государственную безопасность…

— Один из авторов считает, что в условиях надвигающегося политического кризиса «АУЕ будет набирать еще бóльшую силу. И его — будь на то решение „взрослых“ криминальных лидеров — очень легко использовать для поддержки любой политической силы, решившей заручиться поддержкой „блатных“. Представьте себе, что будут значить при любом серьезном кризисе молодежные банды, способные перевернуть вверх дном любой, даже крупный город, не говоря о малых городах и поселках! И сколько политиков самого разного масштаба и уровня будут соблазнены возможностью использовать эту силу в своих интересах! Тем более — на какие еще силы местные политики могут рассчитывать, например, в том же Забайкалье? По сути, АУЕ — готовая армия для захвата улицы; только ее „крестные отцы“ пока не решили, куда ее направить и каких политиков поддержать»[546].

— Интерес чиновничества к теме заметен по методическим материалам, которые можно найти в Сети. Протестный уличный активизм в методичках рассматривается как экстремистская деятельность наряду с терроризмом и прочими действительно экстремистскими видами деятельности. Например, в одной из методичек «моде на протест» и «движению АУЕ» посвящены соседние абзацы[547].

— Примером тонкой манипуляции зрителями является сюжет телеканала «Россия 24» от 16 ноября 2017 года. Вообще-то, речь в нем идет о молодежных субкультурах. Журналисты рассказывают о них в издевательской манере. Помимо прочих, на экране появляются и представители «движения АУЕ», но перед этим (8:00) упоминаются две персоны, ради упоминания которых, видимо, и снят сюжет: дочь оппозиционного политика А. А. Навального Дарья и известная активистка Н. А. Толоконникова[548]; по-видимому, вся критика субкультур и была затеяна для того, чтобы дискредитировать представителей политической оппозиции.

Блогеры, относящиеся враждебно к А. А. Навальному, охотно притягивают его деятельность к организации «движения АУЕ»[549]. В сообществах пропутинской направленности информация об АУЕ часто сопровождается комментариями, сопоставляющими «движение АУЕ» с оппозицией[550]. Общим местом и публикаций, и комментариев является мысль, что подростки ввиду особенностей своего возрастного развития, легко поддаются манипуляции со стороны, и неважно, откуда эта манипуляция: со стороны кураторов «движения АУЕ» или сторонников Навального. Именно это протестное явление удобнее всего дискредитировать через сопоставление с «движением АУЕ». Навальный сумел привлечь к себе молодых, на акциях, организованных им, молодежи действительно много, и этот факт активно используется: и чиновники, и представители СМИ, и частные лица часто обвиняют политика в том, что он «уводит детей», манипулирует ими в политических целях[551]. Появление информации о «движении АУЕ» помогло критике «навальнистов».

В качестве примеров можно привести высказывания, приведенные в «конспирологическом» параграфе VII.6. Там говорится о «майданах», которые, как ожидается, участники «движения АУЕ» будут проводить при поддержке Запада с целью свержения государственного строя в России.

Показательно, что для суждений, собранных в параграфах VII.6 и VII.8, различаются модели распространения информации. Ни одного конспирологического высказывания [параграф VII.6] не сделано представителями власти, за исключением разве что депутата Боярского. И напротив, в параграфе VII.8 есть заявления высокопоставленных чиновников, в том числе Генерального прокурора РФ, хотя и сделанные в обтекаемой форме. Таким образом, один и тот же нарратив («движение АУЕ» выступает в союзе с политической оппозицией, и обе эти силы находятся под руководством неких зарубежных кукловодов) воспроизводится на трех уровнях.

— Политики высокого уровня (высокопоставленные чиновники-силовики) воспроизводят умеренную версию нарратива — в обтекаемой форме говорят о возможной связи «движения АУЕ» и оппозиции; эта связь не подтверждается какими-либо фактами (видимо, их нет), но в информационном пространстве формируется мнение, что связь возможна. При удобном случае (при определенном стечении обстоятельств) на основании заранее сформированного мнения может быть развернуто какое-либо конкретное уголовное дело с политическим окрасом. Данная модель формирования моральной паники — модель «управляющих элит».

— Моральные предприниматели среднего уровня воспроизводят нарратив без двусмысленностей, уверенно: они точно говорят и о союзе «движения АУЕ» с оппозицией, и о руководстве со стороны Запада, то есть уже вступают в пространство конспирологии. Работает модель «заинтересованных групп среднего уровня».

— Тот же самый развернутый нарратив воспроизводится и на «низовом» уровне — те же мнения активно высказываются и простыми гражданами — пользователями Интернета, блогерами.

Воспроизводство мнения на всех трех уровнях обусловлено существованием в общественном сознании определенной картины мира, основанной на коллективных фобиях. В этой картине мира существует серьезная угроза внешнего политического вмешательства во внутренние дела страны. Внешняя сила якобы настолько могущественна, что может организовывать социальные движения внутри России — и криминальное «движение АУЕ», и политических активистов. Эти движения якобы могут улавливать неокрепшие души подростков и молодежи, направляя их на деструктивную деятельность, губительную и для них самих, и для безопасности страны. Имея такую картину мира, общество охотно интерпретирует происходящие события в нужном, конъюнктурном ключе и с доверием воспринимает интерпретации, которые вырабатывают моральные предприниматели разных уровней.

VII.9. Приемы манипуляции информацией

Как уже говорилось выше [параграф VII.5], многие моральные предприниматели заинтересованы в распространении панической информации и являются моральными предпринимателями институционально — они по долгу своей работы должны обращать внимание на нарушения морального порядка, соотносить происходящее с моральной повесткой, манипулировать тревожной информацией, причем не преуменьшать опасность тех или иных явлений, а наоборот, преувеличивать. Такая деятельность обусловлена административной ответственностью моральных предпринимателей, коммерческой выгодой, идеологическими позициями, которые они организованно защищают, и прочими причинами. Например, Гуд и Бен-Иегуда писали о средствах массовой информации, что те «являются отличной почвой для моральной паники; для того чтобы вызвать волнение и привлечь большую аудиторию, они часто искажают правду о масштабах проблем, о которых они сообщают. (…) Утверждение о том, что каждое сообщество, включая преимущественно белые пригороды, населенные представителями среднего класса, „заражено“ жестокими бандами, является более выгодной историей, чем тот факт, что эти банды являются проблемой только в определенных районах и регионах; рост уровня преступности — это более выгодная история, чем стабильность; угроза уязвимым слоям населения, таким как дети и пожилые люди, является более выгодной новостью, чем угроза здоровым молодым мужчинам; более существенная хищная угроза со стороны незнакомцев — это более выгодная история, чем угроза со стороны близких, таких как родители, соседи и друзья»[552].

И. Джюкс в книге «Медиа и преступность» рассматривала следующие факторы, делающие новостное сообщение о преступлениях привлекательным для публики и журналистов[553].

1. События должны соответствовать определенному уровню важности или драматичности. Джюкс приводила приемы, позволяющие повысить эту драматичность — нагнетание тревожности, акцентуацию на моментах жестокости и страха, описание событий в ироническом ключе и проч.

2. Новостное событие должно быть не только редким и экстраординарным, но и по-своему предсказуемым — это позволяет журналистам лучше организовывать работу, привлекать экспертов, повышать качество публикации.

3. Рассказ о событии должен быть лаконичным и упрощенным, чтобы не напрягать внимание аудитории; диапазон возможных смыслов, присущих новостному сообщению, должен быть ограничен.

4. Сообщение должно быть индивидуализированным и персонализированным, то есть рассказывать о конкретных людях. Это придает сообщениям «человеческий интерес», что часто «побуждает общественность рассматривать себя в качестве линчевателей и позиционировать тех, кого обижают (или которые опасаются стать жертвами преступления), как уязвимых и изолированных. (…) В опосредованном образе преступления преобладает фигура опасного хищника или психопата, а тех, кто пытается защитить себя от преступника, часто изображают как „самоотверженных героев“»[554].

5. Читатель или зритель должен чувствовать свою уязвимость перед описываемой опасностью, причем эта уязвимость часто конструируется через апелляцию к собственному опыту.

6. Повышенный интерес вызывают события, связанные с сексуальностью.

7. Большой плюс для криминальной новости — если в ней задействована знаменитость или высокопоставленное лицо.

8. Криминальные события должны быть важными (релевантными) для аудитории. Они вызывают больший интерес, если происходят по соседству и в социально близкой среде. «Именно те новостные сюжеты, которые воспринимаются как отражающие существующие рамки ценностей, убеждений и интересов получателей и происходящие в географической близости от них, с наибольшей вероятностью будут освещены»[555]. С точки зрения социально-культурной близости оцениваются также преступники и жертвы.

9. Вызывают интерес описания межличностного насилия.

10. Высока привлекательность зрелищных преступлений, например беспорядков, поджогов, столкновений с полицией, которые вызывают больший интерес, чем домашнее насилие, жестокое обращение с детьми и пожилыми людьми, коррупция и проч. Значительно увеличивается внимание к новости, если она проиллюстрирована эффектной «картинкой» — фотографиями или видеозаписями.

11. Новость о преступлении привлекает внимание, если в ней упоминаются дети.

Вспомнив описанные выше информационные процессы, связанные с «движением АУЕ», мы увидим, что факторы, выявленные Джюкс, актуальны и здесь. Тема «движения АУЕ» важна и драматична, при ее рассмотрении используются типовые приемы, усиливающие драматизм (фактор 1). На протяжении нескольких лет разработана фантомная «история» явления, позволяющая красочно описывать и встраивать в криминальный контекст новые события (фактор 2). Новости об АУЕ просты и лаконичны, не предполагают сомнений и построены с использованием стереотипных объяснительных схем (фактор 3), они индивидуализированы и персонифицированы (фактор 4). Потребители информации чувствуют свою уязвимость перед опасностью криминализации подростков (фактор 5), при территориальном и социальном приближении опасности тревожность в обществе значительно увеличивается (фактор 8). Журналисты охотно привлекают к алармистским публикациям знаменитостей — топ-блогеров, музыкальных исполнителей, политиков (фактор 7). Эти публикации наполнены насилием (фактор 9), рассказывают о детях и подростках — жертвах и преступниках (фактор 11). Повышенное внимание аудитории вызывают публикации, поддержанные эффектным визуальным рядом или воспринимающиеся как комедийные фильмы (фактор 10).

Рассмотрим, каким образом моральные предприниматели спонтанно или целенаправленно искажают информацию, связанную с тематикой АУЕ.

Прежде всего нужно отметить, что разные политические группы по-разному реагируют на события новостной повестки и, соответственно, по-разному встраиваются в процессы моральной оценки происходящего[556]. Эта закономерность проявляется и в рассматриваемом нами случае.

Оппозиционные издания квалифицируют «движение АУЕ» как системную проблему российского государства; авторы публикаций делают упор на коррупцию в руководстве всех уровней — населенных пунктов, районов и областей (уделяя особое внимание регионам, где, как считается, широко распространена «субкультура АУЕ»), высшим эшелонам власти. Проводится мысль, что системой воровских понятий пронизаны общество и государство в целом: «Арестантский уклад един везде, вплоть до самого верха, в том смысле, что и круговая порука, и негласная иерархия авторитетов, и общаки, которые теперь чаще называются бассейнами, и клички, и много всякого по мелочам, вплоть до традиционной тюремной гомофобии, — все это культивируется не только татуированными рецидивистами, но и самыми респектабельными высокопоставленными мужчинами в самых дорогих костюмах. Школьники играют в уголовников, но во что им еще играть, когда весь государственный поведенческий кодекс легко описывается формулами формата „Не верь, не бойся, не проси“ или „Умри ты сегодня, а я завтра“»[557].

Издания, лояльные действующей власти, рассматривают «движение АУЕ» как одну из проблем современного российского общества, они сознательно или спонтанно осуществляют информационную поддержку решений власти, связанных с борьбой против криминала.

И в «оппозиционных», и в «провластных» СМИ встречаются алармистские настроения, но оппозиционные издания могут высказывать и скептическую точку зрения, обычно она вложена в уста одного из приглашенных экспертов; рассмотрение темы при этом построено на столкновении разных, порой противоположных мнений[558]. В провластных же изданиях скептическая точка зрения не высказывается почти никогда; они четко ориентированы на поддержание официальной конъюнктуры, основанной на положении, что «АУЕ — это угроза национальной безопасности нашей страны»[559].

Изложение событий во многом зависит от личности журналиста и установок, с которыми он готовит публикацию. Интерпретирующая роль журналиста видна, например, при сопоставлении двух интервью, взятых у одного человека. Две сотрудничающие газеты — читинская «Вечорка» и московская «Комсомольская правда», имеющая филиал в Чите, с разницей в три месяца взяли интервью у молодого мужчины Михаила Лимона, имевшего богатый и длительный (с конца 1990-х годов) опыт вымогательства в читинских учебных заведениях. В изложении «Вечорки» вымогательство в школах Читы заметно идет на спад; влияние централизованной преступности уменьшается. Вообще, было сказано, что «последние лет пять-семь (…) грев в Чите не собирают. Может быть, в деревнях это сохранилось, в каком-нибудь Маккавеево, но в Чите точно нет, только вымогательство. Сейчас молодежь не гонится за уголовной романтикой и надо думать, как выманивать деньги. Ну и опаснее стало. Молодые увлекаются ЗОЖ, спортом занимаются. (…) Лоха сложнее найти»[560]. Иначе расставлены акценты в статье «Комсомольской правды», она в большей степени направлена на нагнетание тревожности: здесь подчеркивается, что криминальная карьера информанта успешно развивалась, и только конфликт с подельниками ее разрушил: «Он вышел из дела только четыре года назад: из „шишки“ — смотрящего за классом — стал старшим по нескольким школам: „Подъезжал, забирал, что малые мои собирали“»[561]. Видимо, такие расхождения в описании обусловлены различием установок журналистов. Автор «Вечорки» в принципе настроен на объективный пересказ (редакция заранее подчеркивает, что не отвечает за правдивость информанта); представленная информация соответствует объективной реальности: да, проблемы с преступностью в городе есть, но за последнее время она значительно снизилась, в целом же ситуация в городе спокойна [см. параграф VII.3]. Напротив, журналистка «Комсомольской правды» стремится подобрать информацию, подтверждающую алармистский посыл статьи, выраженный заголовком «Цель АУЕ: уголовники хотят, чтобы мы жили по их законам».

В качестве примера манипуляции информацией и активного раздувания моральной паники приведем начало сюжета программы «Чрезвычайное происшествие» телеканала НТВ за 22 марта 2019 года[562] (табл. 3).

Таблица 3



Приведенный фрагмент, как и весь последующий сюжет, составляющий 26 минут, построен на манипуляции зрителями, некоторые приемы этой манипуляции будут рассмотрены далее.

Безосновательное использование слова АУЕ

В главе I уже подробно рассказывалось о том, как при появлении в медийном пространстве слова АУЕ самые разные, мало связанные друг с другом события стали подверстываться под это слово, выстраивая единую фантомную «историю» «движения АУЕ». С тематикой АУЕ связывали разнообразные преступления, если их участники были в подростковом возрасте; если у одного или нескольких участников преступления есть судимости или же в ситуации оказывается замешан опытный уголовник; если тюремно-уголовные формы самоорганизации умышленно копировались на некриминальную среду; если производился сбор средств «на общак» и для «грева» находящихся в исправительных учреждениях; если в аккаунтах участников преступления в социальных сетях обнаруживались ссылки на криминализированные ресурсы; если в ходе инцидента звучали выкрики «АУЕ!» и использовался тюремно-уголовный жаргон; если делались личные заявления о принадлежности к АУЕ; если преступление имело групповой характер, что позволяет рассматривать группу как банду [параграф I.3].

Здесь стоит заострить внимание на этой закономерности как важном механизме искажения информации. Вдобавок ко многим материалам, изложенным выше, рассмотрим еще два примера того, как в целом нейтральные события подверстывались моральными предпринимателями под тематику АУЕ.

— В параграфе VI. 4 уже описывался инцидент в селе Байгул Чернышевского района Забайкалья в начале ноября 2019 года. Местные жители пожаловались на терроризирующую их банду. В частности, в СМИ подробно описывалось нападение на дом одного из местных жителей. Из четверых участников банды двоим было меньше 18 лет. Один из лидеров банды заявлял, что собирает деньги на «общак» для тюрьмы. Этот человек не был судим ни разу; по мнению одного из пострадавших, преступник тратил собранные деньги на себя. Иначе говоря, наличествовали два признака, по которым принято применять бренд АУЕ к новостным событиям: половина преступников были несовершеннолетними, и лидер заявлял, что сдает деньги в тюремный общак. Видимо, этого журналистам показалось достаточно, чтобы говорить об «АУЕ-банде»[563]. Последующее расследование привело к взвешенному решению, что речь можно вести о конкретном преступлении, а не о деятельности некоего «движения»: «В итоге — есть побои, проникновение в жилище, вымогательство. А АУЕ — нет»[564].

— 25 ноября 2019 года на Lenta.ru появилось сообщение об инциденте в Сургуте: школьницы избивали сверстницу[565]. Через день новость была переведена на новый уровень — преступление было представлено уже как деятельность АУЕ, что отразилось в заголовке: «Жестоко избившие сверстницу российские школьницы оказались поклонницами АУЕ». Утверждение было сделано, видимо, исключительно на основе того, что «школьницы подписаны на группы в соцсетях, которые пропагандируют АУЕ-движение, а также слушают блатную музыку»[566]. Согласно такой журналистской логике, любой подросток, в аккаунте которого встречаются ссылки на «криминальные» ресурсы и «блатную музыку», является «поклонником АУЕ».

Представление частного как типичного

Представление частного как типичного — одна из когнитивных ошибок осмысления социальной реальности. Восприятие наблюдателя (журналиста, чиновника, социального работника) построено так, что он обращает внимание прежде всего на яркие случаи, демонстрирующие некую экзотичность или, если речь идет о социально проблемных явлениях, вызывающие озабоченность. Но эти случаи не всегда отражают общую тенденцию, они могут быть частными явлениями, на основе которых нельзя делать обобщения[567]. В то же время многие публикации построены именно на нагромождении частных случаев, которые волей автора представляются как элементы единого целого и (следующий логический ход) как проявления единого «движения АУЕ»; в качестве показательного примера такого выстраивания аргументации можно привести статью А. Тарасова в «Новой газете»[568], оказавшую большое влияние на формирование представления об АУЕ в средствах массовой информации.

Рассмотрим два инцидента, которые имели наибольший общественный резонанс при обсуждении темы АУЕ [параграф I.3] — конфликт в Челябинске 27 мая 2017 года и хулиганство в Санкт-Петербурге 24 августа 2018 года. Оба этих эпизода интерпретируются журналистами как проявление криминализации молодежи и набирание «движением АУЕ» мощи в ранее благополучных регионах.

— Конфликт в Челябинске явно имел частный характер — подростки проявляли агрессию против полицейской машины, они действовали толпой, спонтанно, какого-либо руководства не было видно. Агрессия была кратковременной и не распространялась за пределы недолгого конфликта. Хулиганствующие подростки были пьяны и раздражены вполне конкретным событием (кстати, вызывает сомнение сопоставимость суровой уголовно-тюремной эстетики и этики с легкомысленным праздником красок Холи). Среди подростков не было «трудных». Особенность ситуации, заострившая на ней внимание и выделившая ее на фоне других подобных инцидентов, в том, что хулиганы зрелищно девять раз проскандировали «АУЕ!». Только это позволило определить ситуацию как связанную с модной темой АУЕ и представить ее как суперзначимую, показательную и типичную.

— Инцидент в Санкт-Петербурге тоже имел частный характер: несколько подростков проявляли агрессивность по отношению к прохожим; это были спонтанные действия, подогретые алкоголем; подростками никто не руководил, за ними не стояло никакой организации. Собственно, агрессию проявляли двое, один из которых ранее привлекался за кражу. Насколько можно судить по сообщениям СМИ, к деятельности «движения АУЕ» происходившее было отнесено только потому, что один из хулиганов постил в своем аккаунте какие-то предосудительные изображения. К сожалению, были, есть и будут трудные подростки, склонные к криминалу; в 2018 году в Санкт-Петербурге было выявлено 517 несовершеннолетних, совершивших преступления, в том числе тяжкие — 113 чел., особо тяжкие — 47 чел.[569] Но почему-то именно хулиганство 24 августа оказалось в центре общественного внимания и вызвало алармистские суждения о росте подростковой преступности. В Санкт-Петербурге ежедневно совершается множество преступлений, и не потому, что это криминальный город, а потому, что это город большой. Но эти преступления не попадают в новостную повестку и не вызывают повышенного ажиотажа, поскольку они не привязаны к скандальной теме АУЕ. Здесь же частный случай хулиганства оказался поводом для обобщения, что «движение АУЕ» якобы достигло в своем распространении северной столицы.

Таким же образом можно рассмотреть и большинство других случаев, которые чиновники и журналисты представляют как примеры деятельности «движения АУЕ». Как правило, все это частные случаи, каждый из которых обусловлен набором объективных причин и никак не связан с каким-либо «движением».

Манипуляции численностью

Как уже неоднократно говорилось выше [параграфы VII.1, VII.2], одним из признаков моральных паник является значительное количественное завышение показателей опасности. В случае «движения АУЕ» таковое тоже присутствует — об опасности этого «движения» говорят даже на фоне небывалого снижения преступности [параграф VII.3]. Трудно сказать, насколько точно ощущают численность «ауешников» рядовые граждане, но можно оценить, какими цифрами манипулируют моральные предприниматели, высказывающиеся на эту тему.

17 августа 2020 года журналисты со ссылкой на «источник в правоохранительных органах» сообщали, что «движение АУЕ» имеет «34 тыс. активных приверженцев в 40 регионах, из них до 40 % — подростки в возрасте 13–17 лет»[570]. Эти неофициальные цифры впоследствии воспроизводились в многочисленных публикациях по теме. Но кто входит в число «активных приверженцев»? Малолетние преступники, систематически занимающиеся криминальной деятельностью? Или несовершеннолетние, состоящие на учете в правоохранительных органах? Или сдатчики «грева»? Совершено непонятно, какова методика подсчета, давшего цифру, озвученную «источником в правоохранительных органах», тем более что есть данные об отсутствии какой-либо статистики еще в 2017 году[571].

Возникает подозрение, что подсчет был осуществлен методом наименьшего сопротивления — через сеть «ВКонтакте». Косвенно на это указывают, например, данные по Саратовской области. 25 марта 2020 года на заседании Саратовской областной думы начальник регионального ГУ МВД Н. И. Трифонов сообщил, что «по сведениям полиции, в Саратовской области насчитывается 574 человека, в том числе 296 несовершеннолетних, вовлеченных в деструктивную деятельность неформального прокриминального движения „АУЕ“»[572]. Также он сообщил, что «полиция выявила 201 ссылку на интернет-ресурсы, пропагандирующие эту субкультуру». 11 августа того же года пресс-служба прокуратуры Саратовской области заявила, что «среди участников сообществ [АУЕ] выявлено 570 лиц, проживающих на территории Саратовской области, из них 388 несовершеннолетних являлись подписчиками интернет-сообществ, пропагандирующих криминальные субкультуры»[573]. Обращает на себя внимание сходство цифр в первом и втором заявлениях (574 и 570), что позволяет предположить, что «вовлеченные в деструктивную деятельность неформального прокриминального движения „АУЕ“» и пользователи, подключенные к нежелательным интернет-сообществам, — это одна и та же группа лиц. К слову, последующий рассказ о деятельности правоохранительных органов Саратовской области позволяет предположить, что вся деятельность по борьбе с «субкультурой АУЕ» сводится к знакомству с соцсетями и ограничением доступа к нежелательным сообществам.

Несомненно, отождествление «активных приверженцев» «движения АУЕ» и участников ВК-сообществ, посвященных околокриминальной тематике (если такое отождествление есть), — крайне некорректный способ подсчета. Если пользователь Интернета заглядывает в сообщество со словом АУЕ в названии, это совершенно не значит, что он склонен к криминалу и проявляет активность как участник «движения АУЕ». Как уже говорилось в главе V, в настоящее время интернет-пользователи состоят во множестве интернет-сообществ и необязательно внимательно их читают — такое поверхностное восприятие информации свойственно современным людям, особенно подросткам. Эстетическое потребление контента совершенно не стимулирует тяги к преступной деятельности, тем более что, как уже неоднократно говорилось [глава IV], по своему содержанию подобные сообщества минимально связаны с криминалом и являются скорее «мужскими» пабликами. Кроме того, подростки, действительно ориентированные на криминальную карьеру, как раз и не будут проявлять лишнюю активность в социальных сетях — они юридически подкованы, осторожны и при возникновении опасности скорее выйдут из нежелательных сообществ.

Не исключено, что моральными предпринимателями завышается количество интернет-ресурсов, несущих, по их мнению, угрозу криминализации. Конечно, этот показатель оценивать трудно — неизвестно, по каким признакам определяется опасность того или иного ресурса, каковы критерии включения в этот список.

О количестве таких АУЕ-сообществ журналисты писали 17 августа 2020 года со ссылкой, опять же, на анонимный «источник в правоохранительных органах». Сообщалось, что «в одной из крупнейших российских соцсетей [видимо, „ВКонтакте“. — Д. Г.] сегодня насчитываются 39 тысяч групп АУЕ, в которых состоит более 6,5 миллиона пользователей»[574]. В других изданиях появилась следующая оценка (источник информации неясен): «В соцсетях идет активное распространение идеологии движения. Так, во „ВКонтакте“ выявлено 30 000 таких групп, на которые подписаны до 6,5 млн человек, в „Одноклассниках“ — 14 000 групп и 500 000 подписчиков, в Instagram — 22 страницы и 108 000 подписчиков, в Facebook — 12 страниц и 600 000 подписчиков. На видеохостинге YouTube порядка 2 млн каналов, которые размещают видео, вызывающие симпатию молодых людей к тюремным понятиям»[575].

Как уже говорилось в параграфе IV.1, по моим подсчетам, количество ВК-сообществ со словом АУЕ в названии составляло всего 329 (правда, подсчет велся на год раньше приведенных данных, в сентябре 2019 года). Возможно, учитывались не только ВК-сообщества, имеющие в названии интересующее нас слово из трех букв? Но, наблюдая за тематическим пространством с осени 2016 года, я вижу множество «пацанских» сообществ, которые спокойно пережили и блокировки 2017 — начала 2018 года, когда был закрыт доступ к 7 тысячам сайтов[576], и более поздние блокировки. В приведенных статистических данных неясно еще многое: как подсчитывается количество участников сообществ при условии, что многие пользователи наверняка входили в несколько сообществ одновременно? Как получено такое большое количество ютьюб-каналов, «вызывающих симпатию молодых людей к тюремным понятиям», если российский сегмент этого видеохостинга на тот момент составлял не более 1 млн каналов (2 % общемирового объема)? Учитываются ли «пустые» сообщества, существующие чисто номинально? И проч., и проч. Так или иначе, можно заключить следующее: количественные оценки, которые делаются моральными предпринимателями, явно стремятся к завышению, причем значительному.

Манипуляции мнениями экспертов

Одним из способов манипуляции информацией в СМИ является тенденциозный подбор экспертов. Есть исходная концепция, которая должна быть поддержана подтверждающими высказываниями — соответственно, подбираются эксперты, которые готовы выразить именно ту точку зрения, которая нужна журналистам. Они своим авторитетом призваны легитимировать сказанное в передаче или статье. Так, для участия в алармистских публикациях, посвященных «движению АУЕ», охотно приглашаются «моральные предприниматели», озабоченные данной проблемой.

Мнение эксперта может и не совпадать с мнением журналистов, но из их высказываний можно вырезать отдельные места — из длительного интервью в итоговую публикацию может попасть всего одна фраза, соответствующая замыслу журналиста. Особенно заметна манипуляция с экспертными высказываниями на телевидении: если в печатной периодике текст обычно присылается на вычитку экспертам, то на телевидении такой практики нет. Лично я сталкивался с манипуляцией со стороны журналистов много раз; например, в феврале 2021 года телеканал «Россия 24» предложил мне высказаться по поводу одного из текущих новостных событий, связанных с темой АУЕ. Журналист Евгений Нипот взял у меня почти получасовое интервью, но в итоговый сюжет[577] вошло всего несколько секунд, в ходе которых я благодаря нарезке высказываю мнение, диаметрально противоположное моему.

Манипуляции визуальным рядом

Манипулятивное воздействие может осуществляться через подборку визуального ряда. Эффектные изображения, сопровождающие новость, позволяют, в частности, воздействовать на эмоции читателя или зрителя. В качестве примера можно привести описанный К. Томпсоном случай моральной паники, связанный со смертью юной девушки от наркотика-экстази. Ранее произошло около шестидесяти таких случаев, но только эта смерть всколыхнула общество, поскольку новостное сообщение впервые сопровождалось фотографией умирающей[578].

Активная манипуляция визуальными образами происходит и в связи с угрозой «движения АУЕ» особенно она заметна на телевидении. Для создания нужного информационного посыла тележурналисты подбирают изобразительный материал, стимулирующий эмоциональную реакцию читателя или зрителя. Происходит манипуляция ассоциациями, причем для этого могут привлекаться образы, не имеющие отношения к теме, вырванные из смыслового контекста, искаженные. Приведем несколько примеров того, как производилась манипуляция визуальным рядом в публикациях о «движении АУЕ».

— В приведенном выше алармистском сюжете телеканала НТВ[579] информация о «движении АУЕ» проговаривается на фоне видеозаписей драк, избиений и противоправных действий подростков. Предполагается, что все эти видеозаписи и отражают деятельность «движения АУЕ», о которых пойдет речь. Но в действительности в видеозаписях можно увидеть молодежь самую разную и не связанную с уголовно-тюремной средой: здесь школьный буллинг, драки футбольных фанатов, хулиганство разных видов, но это совершенно не говорит о какой-либо связи участников происходящего с «движением АУЕ».

— В том же упомянутом выше сюжете массовость «движения АУЕ» в восточных регионах России подчеркивается анимацией так, что эти регионы закрашиваются в черный цвет и на них ложатся «воровские звезды» (ил. 4б)[580]. Любой человек, заглядывавший в учебники истории, знает, что таким образом изображаются территории, оккупированные в ходе военных действий. Таким образом, происходящее подается как захватническая (и, судя по количеству потерянных территорий, почти проигранная) война. Эта творческая находка используется не только на НТВ: раньше такая инфографика была представлена, например, в сюжете украинского телеканала ICTV[581], причем опасность выражалась более последовательно — «армия» «движения АУЕ» не только захватила восток страны до Урала, но и направила острие своего удара на столицу (ил. 4а)[582].

— Как отмечалось в главе V, параграфе VII.2, наибольшую обеспокоенность у «моральных предпринимателей» вызывают случаи, когда «народные дьяволы» вторгаются в социальную среду, которая изначально максимально далека от тюремно-уголовной жизни. Соответственно, большое эмоциональное воздействие на зрителя оказывают фотографии и видеозаписи, предполагающие соотнесение тематики АУЕ и детей, особенно девочек. Например, во многих алармистских публикациях используется фотография: маленькая девочка мелом рисует на школьной доске «воровские звезды» и надпись АУЕ[583], этой фотографией проиллюстрировано не менее семидесяти публикаций в интернет-СМИ. Очевиден манипулятивный характер фотографии: если даже такое чистое дитя попало под влияние криминального движения — значит, последнее проникло везде; на самом же деле, фото, видимо, постановочное. Теми же причинами обусловлена популярность короткого видео, которое воспроизводится во многих видеосюжетах[584]: школьный класс (дети 10–11 лет) хором выкрикивает: «АУЕ! Жизнь ворам!» Дети, в том числе девочки, выступают как коллектив адептов «движения АУЕ». В то же время, как отмечалось в параграфе VI.4, и выкрики, и рисование звезд были игровыми практиками на пике популярности мема АУЕ в 2017 году.

Ил. 4. «Оккупация» востока России «движением АУЕ» в видеоряде передач ICTV (05.09.2017) и НТВ (22.03.2019)

Манипуляция через заголовки

Один из способов манипуляции восприятием и нагнетания тревожности — использование ярких, провокационных заголовков[585]. Знакомясь с публикациями СМИ, обычно первым делом просматривают заголовки, а в содержание самих материалов могут и не вникать. Таким образом, заголовок является единицей подачи информации, ее важным звеном. Броский заголовок призван привлекать внимание читающего, заставляет его ознакомиться со статьей, просмотреть видеоролик, пройти по ссылке.

Приведем примеры того, как ради эффектности заголовок искажает суть дела, фактически создает фейк.

— Заголовок публикации на одном из региональных сайтов сообщает, что «Прокуратура нашла в Саратовской области сотни подростков из субкультуры „АУЕ“»[586], то есть факт существования «субкультуры АУЕ» сомнению не подвергается, хотя в самой публикации говорится только о наличии пользователей, подключенных к определенным сообществам. Таким образом, журналисты усиливают информационный посыл сообщения прокуратуры, добавляют новости тревожности.

— Другой заголовок того же издания: «Торговый комплекс в центре Саратова „крышует“ „молодежная банда АУЕ“»[587]. На самом же деле в публикации речь идет о рядовом молодежном конфликте, а не о «крышевании» (оказании криминальных услуг, связанных с охраной, разрешением конфликтов, выплатой отступных). В одном из торговых центров Саратова двое видеоблогеров снимали посетителей фуд-корта и вступили в конфликт с группой агрессивных молодых людей, большей частью подростков. Завязалась драка, охрана и вызванная охраной полиция, видимо, недостаточно активно противодействовали местным хулиганам. Старший из хулиганов, 23-летний юноша, на днях вернувшийся из колонии, по итогам конфликта был осужден еще на полтора года[588]. О прочих малолетних хулиганах писали: «Арендаторы площадей в торговом центре жаловались на агрессивных подростков с февраля. В жалобах в администрацию они указывали, что молодые люди ведут себя неприлично — занимаются сексом в туалетах и обливают друг друга мочой из стаканов, распугивая посетителей»[589]. С темой АУЕ этот инцидент настойчиво связывался журналистами потому, что, судя по видеозаписи, один из подростков один раз выкрикнул «АУЕ!»[590]; как мне показалось, в этом крике была скорее показная шалость на камеру, чем угроза.

Далее приведем еще несколько примеров того, как заголовки искажают реальность, создавая при этом ажиотаж (некоторые из материалов под этими заголовками разбирались или цитировались в разных главах данной книги).

Следователь в Тюменской области отметил повышение под крики «Жизнь ворам!» и «АУЕ»[591].

В действительности фраза «Жизнь ворам! АУЕ!» была произнесена один раз, негромко и в шутку; подавляющее большинство присутствующих ее не заметили.

В Челябинске хулиганы сорвали фестиваль красок[592].

В действительности фестиваль красок Холи 27 мая 2017 года был отменен из-за позиции миссионерского отдела Челябинской епархии РПЦ, усмотревшей в нем сатанизм, нарушение закона и угрозу национальной безопасности [параграф I.3]. Описанный в видеосюжете инцидент был обусловлен недовольством подростков отменой фестиваля.

Подростки из АУЕ собрались на сходку в Новосибирске после разоблачения банды малолеток[593].

В действительности подростки из разных районов города, объединившись через Интернет, собрались на месте, где совершались преступления, чтобы выразить свое возмущение действиями правонарушителей.

Осужденный в Забайкалье смастерил флаг АУЕ в камере[594].

В действительности упоминается, что «флаг» — это кисет, т. е. небольшой мешочек для табака.

Ссылки на неинформативные источники

При столь высоком общественном интересе к теме АУЕ возникает специфический эффект — информации настолько много, что каждый, кто пишет об АУЕ, имеет возможность сослаться на сколь угодно большое количество вышедших ранее публикаций. Ссылаясь на эти публикации, автор, приобщающийся к теме, повышает легитимность своих высказываний, подтверждает их авторитетными мнениями политиков, чиновников, ученых, журналистов, блогеров. Однако проблема в том, что исходные публикации — далеко не всегда высокого качества. К сожалению, количественно преобладают материалы, основанные не на фактах, а на субъективных оценочных суждениях; призванные поддержать какую-нибудь заранее заданную точку зрения; описывающие частные случаи, на основании которых нельзя делать обобщений, или же случаи, имеющие приблизительное отношение к теме. Ссылка на них создает лишь видимую авторитетность. Пустота порождает пустоту.

По такому признаку, к сожалению, построены многие публикации об АУЕ в российских научных журналах. Как уже говорилось в параграфе VII.5, поиск по сайту «Киберленинка» и системе РИНЦ дает очень большое количество статей, посвященных тематике АУЕ. Но в подавляющем большинстве эти работы основаны не на личных полевых материалах, а на более ранних публикациях, которые тоже эмпирической базы не имеют. Авторы действуют согласно конъюнктуре, ограничиваясь оценочными суждениями, слепо следуя сделанным ранее заявлениям, некритично пересказывая работы других авторов и не верифицируя источники. Широко распространены алармистские высказывания, не поддержанные доказательствами. Публикация в научном журнале требует определенного количества ссылок, и авторы, учитывая актуальность тематики, легко набирают их, все больше раздувая информационный пузырь, не имеющий в основе какой-либо достоверной информации.

Прямое искажение фактов

При манипуляции информацией возможно прямое и целенаправленное искажение фактов. Примером искусной манипуляции читательским вниманием является статья в «Комсомольской правде — Новосибирск» от 30 ноября 2019 года. Незадолго до этого в городе произошло нашумевшее событие: было задержано несколько подростков, жестоко избивавших сверстников и выкладывавших видеозаписи избиений в Интернете[595]. Вскоре «на улице Народной в Новосибирске собралась огромная толпа подростков. (…) Подростки — предположительно, с трех разных районов — стягивались к магазину на Народной, 26. Среди них были и девушки. [Далее — мнение местного депутата.] „Обсуждали, что собираются драться. Их администрация магазина пыталась прогнать, они сопротивлялись. Вызвали полицию. Они тогда рассосались по близлежащим дворам. Их полиция всю ночь гоняла“. (…) Прежде чем подъехали правоохранители, собрались уже десятки молодых людей. (…) Жители опасаются за своих детей, которые ходят в школы микрорайона»[596]. Объяснения происходящего журналист перекладывает на местного депутата и жителей близлежащих домов; депутат говорит, что «раньше, в „девяностые“, были драки — район на район. Что-то подобное, вероятно, происходит и сейчас», а местные возводят собравшихся к «субкультуре АУЕ»: «По мнению местных жителей, молодые люди — сторонники криминальной идеологии АУЕ („Арестантский уклад един“). Горожане связывают сходку с тем, что полиция задержала нескольких участников субкультуры». Лично у меня при первом чтении статьи сложилось однозначное впечатление, что речь идет о выступлении друзей задержанных «ауешников», тем более что в заголовке собравшихся называли «подростками из АУЕ». В действительности автор статьи умолчал о небольшой детали: это были не «подростки из АУЕ», а, наоборот, подростки, возмущенные сообщениями о хулиганстве и явившиеся выразить свое возмущение; эта тема активно обсуждалась в местных чатах, около полусотни молодых людей из разных районов города собрались на месте преступлений по одному или маленькими группами, многие были в масках (сохранилось фото); каких-либо противоправных действий они при этом не совершали. Предполагалось, что на встречу с ними придут местные хулиганы, о которых говорили СМИ, но те не пришли. Журналист не мог об этом не знать.

В некорректном подходе обвинялись создатели документального фильма «Детки», подготовленного НТВ в 2016 году. Часть фильма была снята в городе Борзя (Забайкальский край), упоминавшемся в новостях в связи с темой АУЕ; присутствуют записи интервью с местными подростками. Впоследствии подростки и их родители заявляли, что эти интервью брались обманом: «„Активистов ауешной ячейки“ для фильма искали недолго. Подошли к первым попавшимся подросткам, которые гоняли мяч в перерыве между уроками. За рассказ, что такое АУЕ, парням посулили славу, „лайки“ в соцсетях и тысячу рублей. В итоге отдали две. И пообещали, что лиц в передаче не покажут». В частности, один из подростков рассказал о формирующих вопросах журналиста: «„А как это — стремиться? Как собирать? Что? Чай, сахар?“, — так она спросила. Я что в интернете прочитал, так ей пересказал. В общем. А в фильме получилось, будто я от своего лица говорю», — действительно, в фильме он предстал как опытный сборщик «грева». — «Ну ищешь, что можешь: деньги, сигареты. И через старших потом на лагеря заряжаешь»[597]. Этот подросток и его мать впоследствии жаловались на то, что они за участие в передаче подвергаются травле и со стороны школьников, и со стороны соседей: «Ровесники, взрослые стали косо смотреть. Что вот мы такие. Мимо школы иду — какой-то вообще маленький мальчик говорит, что вот его в плохой программе показывали»[598]. О некорректном поиске информации для фильма говорил начальник УМВД России по Забайкальскому краю Роман Деев: «К нам много приезжали, фильмы снимали. Мы потом разбирались по каждому сюжету. По многим фильмам, например НТВ последний показывал, я вам ответственно могу заявить, что просто-напросто выхватывались кусками [фразы] из некоторых разговоров и монтировались. В некоторых случаях — в прокуратуру сейчас направили материалы, — конкретно заплатили деньги людям за то, чтобы дать такой комментарий»[599].

Заканчивая обзор приемов манипуляции, напомним, что распространенным приемом искажения информации является замалчивание фактов, противоречащих алармистской парадигме. Так, в параграфе VI.5 отмечалось, что ни одна публикация об опасности АУЕ не содержит упоминания о статье 150 Уголовного кодекса, которая значительно затрудняет вербовку несовершеннолетних в криминал.

* * *

Подводя итоги этой главы, нужно признать, что события, связанные с «движением АУЕ», имеют черты моральной паники, хотя и основываются на реальных социальных проблемах. Моральные паники, связанные с молодежной преступностью, много раз описывались в мировой научной литературе, накоплено большое количество подходов к этому явлению [VII.1]. Рассмотрена общая схема моральной паники, связанной с «движением АУЕ» [VII.2]. Отдельные параграфы посвящены разным аспектам моральной паники: количественным показателям преступности несовершеннолетних [VII.3]; представлениям о «народных дьяволах» [VII.4]; деятельности «моральных предпринимателей» [VII.5]. Рассмотрены общественные фобии и элементы политической конъюнктуры, делающие возможными моральную панику: страх перед деструктивным иностранным вмешательством во внутренние дела страны [VII.6], недоверие правоохранительным органам [VII.7], осмысление политического активизма [VII.8]. Сделан обзор приемов манипуляции информацией, связанной с тематикой АУЕ [VII.9].

Глава VIII

Моральные паники в Советском Союзе и Российской Федерации

VIII.1. Хулиганы, неофашисты, любера, эмо, готы, «группы смерти»

Моральная паника, связанная с «движением АУЕ», может быть рассмотрена в историческом контексте. Как было сказано в параграфе VII.1, данная тема широко освещена в зарубежной научной литературе. История Советского Союза и Российской Федерации также дает множество примеров развития моральных паник, связанных с молодежью. Рассмотрим пять случаев возникновения таких паник.

Случай 1. По данным Г. Ципурского, именно в формате моральной паники в 1954–1955 годах в Советском Союзе проходила кампания по борьбе с хулиганским и аморальным поведением молодежи, в том числе со стилягами. Кампания была запущена комсомолом. В частности, 25 июня 1954 года было принято постановление ЦК ВЛКСМ «О борьбе комсомольских организаций с проявлениями хулиганства среди молодежи» и ряд других нормативных документов, посвященных этой теме; в августе 1955 года комсомольским организациям было разослано закрытое письмо, в котором разбиралась проблема молодежного хулиганства, тираж письма составил 600 тыс. экземпляров. 19 декабря 1956 года был издан указ Президиума Верховного совета РСФСР «Об ответственности за мелкое хулиганство». После постановления ЦК ВЛКСМ 1954 года получили развитие молодежные бригады содействия милиции (в будущем превратившиеся в добровольные народные дружины)[600]. Ципурский отметил, что реальная угроза преступности при этом была завышена: с 1948 по 1954 год количество молодых (до 25 лет) людей, представших перед судом, снизилось на 40 %, притом что общая численность населения выросла. Причины общественной тревожности, связанной с молодежным хулиганством и субкультурным поведением, Ципурский видит в политической сфере: «Катализатором широкомасштабной инициативы по борьбе с преступностью в постсталинские годы выступила новая администрация эпохи оттепели, которая возродила борьбу за построение социалистической версии современности, мотивированная (…) целью достижения коммунистической утопии»[601]; подтверждение этой точки зрения Ципурский находит в риторике комсомольских и партийных документов того времени. Кампании по борьбе со стилягами и хулиганством были инициированы сверху при поддержке средств массовой информации, но специфика медиа тех лет в том, что они являлись не самостоятельными акторами, а выразителями точки зрения руководства страны и партии.

Описанная Ципурским ситуация, сводящаяся к борьбе с преступностью при фактическом снижении ее уровня, требует более детального рассмотрения. Обращает на себя внимание тот факт, что описанная моральная паника строится согласно редкой модели «управляющих элит» [параграф VII.1]: она полностью запущена «сверху», и это показывает особенность развития подобных процессов в обществах, отличных от обществ «западного» типа, на примере которых обычно и рассматриваются моральные паники.

Случай 2. 20 апреля 1982 года на Пушкинской площади в Москве произошли выступления неофашистов, посвященные дню рождения Гитлера (по некоторым данным, похожие выступления происходили также в 1979 и 1981 годах). Насколько можно судить по обрывочной информации, выступление сводилось к тому, что на Пушкинскую вышло некоторое количество молодых людей, позиционирующих себя как «фашисты». В эмигрантском издании «Вести из СССР» происходящее было описано так: «20 апр. 1982, в день рождения А. Гитлера, группа московских старшеклассников устроила пронацистскую демонстрацию. Группа из 10–15 чел. появилась на площади Пушкина на короткое время в 17 час., а затем еще раз — в 19 час. Демонстранты были коротко подстрижены и одеты в аккуратные черные рубашки с нарукавной повязкой со свастикой. Милиция задержала двоих (по другим сведениям — 6 чел.), остальные скрылись. О существовании пронацистских групп в СССР известно уже в течение некоторого времени»[602]. В одном из последующих номеров добавлялось: «Несмотря на то, что о предстоящей демонстрации было широко известно заранее, милиция практически не препятствовала ей. Она вмешалась, хотя не очень энергично, к концу демонстрации, когда между демонстрантами и публикой (спортивными болельщиками) начались стычки»[603]. Все описания произошедшего очень туманны; вполне возможно, что выступления «неофашистов» вообще не было, а за них приняли неких собиравшихся на Пушкинской «неформалов».

Выступление 1982 года имело большой общественный резонанс, который произошел из-за специфических решений власти, связанных с информационным освещением происходящего. Причиной резонанса стало то, что официальные структуры, работающие с молодежью (комсомол, администрации учебных заведений и др.), провели разъяснительную работу, призывая не посещать это мероприятие. Как результат, многие молодые люди пришли на Пушкинскую дать отпор неофашистам или просто посмотреть на них (автором «Вестей из СССР» такие молодые люди представлены как «спортивные болельщики»). Информация о событии стала общеизвестной, распространившись по всему СССР и за рубежом.

Данная ситуация может быть примером того, как незначительное событие дает неадекватно мощную информационную реакцию. Интерес к неофашизму в детской, подростковой и молодежной среде действительно существовал, но был распространен мало[604]; неофашисты были крайне малочисленны, неактивны и экстравагантны. Неудивительно, что после того, как их деятельность была раскрыта, никто из них не понес наказания, власти ограничились «профилактическими мерами». Большей частью интерес к нацистской символике являлся элементом конструирования контркультурности[605], об идейности не было речи. В то же время информационный резонанс породил мощную волну слухов и фольклора[606]. Так, этнолог И. С. Савин рассказал: «Среди студентов далекого Чимкента, слухи об этой демонстрации появились примерно через неделю. В Чимкенте якобы в этот день немногочисленные „фашисты“ были избиты случайными прохожими». Сообщалось о прошедших в 1980–1983 годах фашистских выступлениях в Можайске, Кургане, Южно-Уральске, Свердловске, Ленинграде, Нижнем Тагиле, Киеве и других городах[607]. Связь с нацизмом приписывалась многим неформальным молодежным объединениям (например, панкам); пострадали некоторые рок-группы[608]. В последующие годы в разных регионах Советского Союза (и впоследствии постсоветских стран) вспыхивали слухи о якобы ожидающемся приезде «фашистов» или фашиствующих неформалов; эти слухи поднимали местную молодежь на борьбу, но реальный враг не появлялся. Часто такие ожидания были приурочены к 20 апреля. Так, в 1983 и 1984 годах прошли слухи о разгоне неофашистских выступлений в Москве, в Парке культуры и на Советской площади соответственно. В середине 1980-х годов неофашистская демонстрация ожидалась в Горьком и Донецке; в 1984 году — в Чите, в 1986 году — в Могилеве и Ангарске. 14 апреля 1987 года нашествия «металлистов-фашистов» ждали в Воронеже. Считается, что поводом стала информация о праздновании дня рождения Ричи Блэкмора. Паники, связанные с якобы намечающимися набегами неофашистов, наблюдались и позже — в Куйбышеве (середина 1980-х), Усть-Илимске (1989), Туле (1989–1991), Новомосковске (1991), Улан-Удэ (2002), городах Удмуртии (2006), Белгороде (2007)[609].

В ситуации 1982 года в Москве толчком для распространения панической информации послужила инициатива сверху — нелепые инструктажи о недопустимости участия в выступлениях; далее паника приобрела низовой характер. Иногда мои респонденты называли в качестве источника сведений учителей, выступающих на классных часах и родительских собраниях, и лекторов, которые подключились к трансляции данной информации.

Случай 3. Ярким примером моральной паники являются события, создавшие субкультуру люберов и противодействующих им движений. К концу 1986 года в подмосковном городе Люберцы сформировалось молодежное движение, связанное с силовыми видами спорта, прежде всего с культуризмом; стало модно заниматься спортом, возникло множество самодельных залов — «качалок». По выходным дням некоторые из молодых люберчан ездили в Москву и, помимо прочего, вступали там в конфликты с московской молодежью. При этом о какой-либо субкультурности движения говорить не приходилось, это была скорее солидарность, основанная на общем месте проживания и интересе к спорту. Ситуация изменилась в начале 1987 года после двух публикаций в популярных еженедельниках «Собеседник» и «Огонек»[610]. В этих публикациях деятельность люберецких уличных сообществ обрисовывалась именно как субкультура — с названием, дресс-кодом, идеологией и специфической деятельностью. Произошла и подмена основного вида занятий, объединяющего молодых людей, — о спорте говорилось вскользь, а основной упор делался на целенаправленное преследование неформалов и криминальный бизнес. Именно после этого момента «субкультура люберов» возникла как социальная реальность: на улицах появились «люберá», одетые в правильную субкультурную одежду и занимающиеся поиском «неформалов». Значительно увеличилось количество люберов и изменился их социальный состав, к движению теперь примыкали жители других городов Подмосковья и Москвы (так, по одной из милицейских сводок, среди задержанных жители Люберец составляли всего около 15 %[611]). Конфликт привел к консолидации московской молодежи, особенно «неформальной»[612] (например, считается, что противодействие люберам привело к возникновению объединения байкеров «Ночные волки»), аналогичные процессы консолидации шли и в других городах[613]; в феврале 1987 года на улицы Москвы для противодействия люберам выходили толпы «неформалов» и просто молодых москвичей. Сформировавшись быстро, «движение люберов» через несколько месяцев так же быстро пошло на спад.

Возникновение «субкультуры люберов» — яркий пример формирующего воздействия публикаций в СМИ. Статьи в «Собеседнике» и «Огоньке» были выполнены в непривычной для советского читателя «чернушной» стилистике и этим произвели мощнейшее впечатление на общество. Впоследствии такой стиль стал мейнстримом, и если бы статьи о люберах появились два-три года спустя, они бы не вызвали никакого резонанса.

В данном случае моральная паника развивалась благодаря «заинтересованным группам»: инициирование процесса происходило на «среднем уровне» (через эффективное формирующее воздействие СМИ), далее активизировались «низовые» практики распространения информации, охватывающие заинтересованные группы, прежде всего молодежь мужского пола, как «неформальную», так и считающую себя противниками «неформалов». Неоднократно высказывались конспирологические идеи об участии в создании движения государственных структур, но я считаю, что эта версия бездоказательна: возникновение, развитие и исчезновение «движения люберов» обусловлены изменением социально-экономических и политических условий тех переломных лет[614].

Случай 4. В 2008 году возникла моральная паника, связанная с субкультурами готов и эмо. В июне 2008 года рядом подразделений Государственной думы, Общественной палаты РФ и Общественным советом Центрального федерального округа был подготовлен проект Концепции государственной политики в области духовно-нравственного воспитания детей[615]. Концепция дополнялась тринадцатью Приложениями — описаниями «проектов федеральных законов и других нормативных правовых актов, необходимость принятия которых обусловлена настоящей Концепцией»[616]. Предлагаемые нормативные акты касались различных аспектов детской и подростковой жизни — нравственного и патриотического воспитания, игрушек, защиты детей от нежелательной информации, упорядочивания пребывания в общественных местах и т. д.[617] В Концепции, помимо прочего, было сказано: «Серьезной проблемой для российского общества стали социально-негативные молодежные течения (сообщества подростков, формируемые организованными преступными группировками в качестве будущего кадрового резерва, а также скинхеды, готы, эмо и ряд др.). Эти молодежные течения дают существенный вклад в преступность несовершеннолетних и в насилие среди несовершеннолетних, они несут серьезный риск детских суицидов»[618]. Предлагалось, в частности, ввести «запрет на появление в государственном или муниципальном образовательном учреждении, учреждении среднего или высшего образования обучающихся или иных лиц в явно узнаваемых и очевидно идентифицируемых макияже, одежде и атрибутике гота и эмо»[619]. Таким образом, миролюбивые готы и эмо были огульно причислены к числу преступных сообществ. Действительно, субкультура готов предполагает романтическое осмысление смерти, а эстетика эмо основана на эмоциональной открытости и ранимости. Однако утверждение о направленности этих субкультур на суицид (и тем более криминальное насилие) не соответствует действительности и продиктовано некомпетентностью.

Тема «опасности» готов и эмо широко обсуждалась в СМИ и социальных сетях. При обсуждении темы на различных уровнях звучали как взвешенные оценки[620], так и алармистские утверждения о серьезной опасности субкультур[621], в частности их связи с «молодежным, национальным и религиозным экстремизмом»[622]. Проводились акции протеста против Концепции[623]. Итогового решения о Концепции принято не было, спорные положения Концепции отсутствуют в более поздних документах — Национальной стратегии действий в интересах детей на 2012–2017 годы[624] и Стратегии развития воспитания в Российской Федерации на период до 2025 года[625].

Заявления депутатов и некоторых журналистов не только формировали панику вокруг готов и эмо, но и направляли их развитие в деструктивное русло. В заявлениях серьезно искажались системы ценностей указанных субкультур: игнорировались многие важные моменты их эстетики (романтичность и склонность к интеллектуальности готов, юношеская сексуальность, интерес к музыке, общению и проч.) и выпячивались второстепенные моменты, а иногда факты откровенно додумывались. Это вело к потенциальному росту экстремальности субкультур. Проще говоря, если раньше молодежь ассоциировала с эмо красивых девочек и романтичных юношей, то благодаря моральной панике эмо начали связывать с суицидом и преступностью.

События, развивавшиеся по сценарию моральной паники[626], в данном случае оказались незначительными по масштабу, что было обусловлено, помимо прочего, снижением популярности стилистики готов и особенно эмо в конце 2000-х годов. Моральная паника имела «элитарный» характер, она была спровоцирована представителями верховных органов власти. В сравнении со случаями 1 и 2 мы видим появление нового типа «моральных предпринимателей» — депутатов и политиков, склонных к борьбе с социальными проблемами (не только реальными, но и мнимыми) через принятие законов и нормативных актов. Спровоцированный ими процесс активизировал «моральных предпринимателей» среднего уровня — средства массовой информации и работников системы образования. Информационный резонанс вокруг Концепции наложился на фоновые фобии, связанные с молодежными субкультурами. Так, за полгода до описанных событий управление ФСБ и Департамент образования Нижегородской области проводили работу по выявлению среди учащихся неформалов, в частности готов и эмо[627]. И до сих пор, хотя эти субкультуры сошли на нет, они рассматриваются в малоквалифицированных работах как деструктивные и опасные для подростков. Впрочем, об общем снижении моральной паники говорит то, что в скрупулезном учебнике «Основы деструктологии» о готах и эмо нет ни слова[628].

Случай 5. Мощной и многофакторной моральной паникой стали события, связанные с «группами смерти» — некими виртуальными сообществами, участие в которых якобы приводит подростков к самоубийствам.

Суицид — одна из тем, присутствовавших в свободном пространстве Интернета с момента его возникновения: здесь существовали интернет-площадки, на которых пользователи обсуждали вопросы, связанные с самоубийством. Политический интерес к этой теме прослеживается с начала 2016 года, когда депутат Госдумы Е. Б. Мизулина при поддержке Лиги безопасности Интернета[629] подготовила запросы в МВД и Генеральную прокуратуру с просьбой разобраться с деятельностью в социальных сетях групп, пропагандирующих суицид[630]. Толчком к моральной панике стала опубликованная 16 мая 2016 года в «Новой газете» статья Г. Ш. Мурсалиевой «Группы смерти (18+)»[631]. В ней рассказывалось, что существует «огромное сообщество многочисленных групп в социальной сети „ВКонтакте“, как закрытых, так и открытых, подталкивающих детей к суициду». Администраторы этих групп проводят психологическую обработку подростков, манипулируют ими с помощью мрачной музыки, фотографий и видеосюжетов, посвященных смерти и самоубийству. Те, кто проявлял интерес к теме, получали «номер смерти», после чего начинался отсчет в 50 дней. Каждый день администратором давалось задание (вырезать ножом на руке определенное слово; тыкать руку иголкой; стоять на краю крыши, на мосту, на вершине строительного крана и др.). На подростка оказывалось суггестивное воздействие: например, на связь с администратором нужно было выходить каждой ночью в 4:20. На пятидесятый день давалось указание совершить самоубийство[632]. Автор статьи называла вопиюще большое количество погибших: «Мы насчитали 130 (!) суицидов детей, случившихся в России с ноября 2015-го по апрель 2016 года, — почти все они были членами одних и тех же групп в интернете». Впоследствии «Новая газета» опубликовала еще несколько статей Мурсалиевой о «группах смерти»[633].

Данные статьи послужили стартом для мощнейшего информационного резонанса. Описание этого резонанса в подробностях содержится в работе исследовательской группы «Мониторинг актуального фольклора» (РАНХиГС), проводившей включенное наблюдение в интернет-сообществах, посвященных суициду, с мая 2016 по февраль 2017 года[634]. Если коротко, моральная паника, охватившая Россию и русскоязычное пространство сопредельных стран, включала несколько волн, пик активности пришелся на февраль — март 2017 года.

Распространение моральной паники происходило на разных уровнях. На низовом уровне, например, тема широко обсуждалась среди родителей и работников образования[635]. Во многих школах проводились родительские собрания и классные часы, посвященные противодействию «группам смерти», высокой была активность в родительских чатах, выпускались брошюры для родителей и учителей. Конечно, к явлениям низового уровня нужно отнести и массовую распространенность «страшной» информации среди детей и подростков. Согласно исследованиям социологической службы «Платформа», 36 % респондентов считали, что одной из причин подростковых суицидов являются «группы в социальных сетях, интернет», причем 3 % назвали эту причину в качестве единственной[636]. На среднем уровне активность проявляли правоохранительные органы, местные администрации, СМИ. Редкие СМИ не откликнулись на происходящее: только в феврале — марте 2017 года по этой теме было опубликовано 15,5 тысячи текстов[637]. Многочисленные всплески тревожных слухов возникали в регионах[638]. Процессы моральной паники захватили и верхние уровни власти: в данном параграфе упомянуто несколько высокопоставленных чиновников, высказавших алармистские мнения об опасности пропаганды суицида через Интернет, в том числе, подытоживая общее мнение, выступил и президент РФ[639]. Высказывания на высшем уровне легитимировали тему, а авторитет лидеров государства подтвердил опасность, исходящую от «групп смерти».

Реакция элит на ситуацию проявилась, помимо прочего, в принятии новых законов. С начала 2015 года обсуждение темы подросткового суицида сопровождалось высказываниями о необходимости расширить правовую базу, позволяющую применять репрессивные меры к «группам смерти». До этого в Уголовном кодексе РФ существовала статья 110: «Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего»; данное деяние «наказывается ограничением свободы на срок до трех лет, либо принудительными работами на срок до пяти лет, либо лишением свободы на тот же срок». Эта короткая статья не всегда была применима к кураторам «групп смерти», поскольку не рассматривала случаев, когда склонение к суициду не ведет к попыткам суицида[640]. Разработкой поправок к законодательству занималась группа депутатов Госдумы во главе с вице-спикером Ириной Яровой[641]. В июне 2017 года были внесены изменения в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РФ[642], а также в некоторые другие законы[643]. В Уголовном кодексе РФ была значительно расширена статья 110 («Доведение до самоубийства»), добавлены ст. 110.1 («Склонение к совершению самоубийства, в том числе в отношении несовершеннолетних и через интернет»), 110.2 («Организация деятельности, направленной на побуждение к совершению самоубийства, в том числе через интернет») и 151.2 («Вовлечение несовершеннолетнего в совершение действий, представляющих опасность для жизни несовершеннолетнего»). Максимальное наказание предполагает теперь лишение свободы на срок до шести лет.

Как говорилось в «теоретическом» параграфе VII.1, то или иное явление может рассматриваться как моральная паника в том случае, если наблюдается явное несоответствие незначительной реальной угрозы и мощного панического резонанса, который она производит. В случае «групп смерти» мощность резонанса очевидна, но реальная угроза не подтверждается фактами.

Прежде всего нужно отметить, что «группы смерти», если бы они были массовыми и активными, должны были оставить большое количество цифровых следов в виртуальном пространстве. И эти следы было кому найти. Мощный информационный резонанс вокруг «групп смерти» привел к тому, что большое количество сил и средств оказалось направлено на борьбу с ними. Работали правоохранительные и административные органы как федерального уровня, так и местные[644]; о серьезности намерений государственных структур говорит участие ФСБ[645] и обсуждение проблемы на уровне Совета безопасности Р[646]Ф. К предотвращению суицидов подключилось большое количество добровольцев, которые, работая под прикрытием, выявляли «группы смерти» и их администраторов, оказывали психологическую поддержку потенциальным самоубийцам[647]. Добровольцы активно поставляли информацию заинтересованным службам. Так, в конце 2016 года сообщалось, что «с 2012 года на горячую линию Роскомнадзора поступило более 43 тыс. обращений по поводу пропаганды самоубийств»[648]. Работа велась при содействии руководства социальных сетей, обеспечивающих доступ к своей информации[649]. Осуществлялась разработка специального программного обеспечения для выявления готовящихся суицидов. Централизованно выявлялись опасные интернет-ресурсы: глава Роскомнадзора А. А. Жаров сообщал, что с января по май 2017 года было заблокировано 9 тысяч групп, пропагандирующих суицид[650]; глава МВД РФ В. А. Колокольцев в июне 2017 года отчитался о внесении в реестр запрещенной информации 16 тысяч групп[651]. Оперативная работа началась своевременно и послужила неожиданностью для многих участников интернет-сообществ, связанных с суицидами. Так, А. В. Брейдо, руководитель одного из отделов Первого управления по расследованию особо важных дел Главного следственного управления СК РФ по Санкт-Петербургу, впоследствии рассказывал: «Когда мы только приступили к делу (…) прекрасно видели, что никто ничего не боится»[652]. Роскомнадзор сообщил о начале работы над проблемой незамедлительно, в день выхода статьи в «Новой газете»[653].

Но при всей мощи задействованных сил результат оказался значительно скромнее ожидаемого. В первых сообщениях о следствии, связанном с «группами смерти», говорилось о 15 завершенных и 5 незавершенных суицидах[654]. Было выявлено несколько кураторов, в десяти регионах России были проведены обыски, однако по делу оказался задержан всего один человек — Филипп Будейкин[655]; при оглашении приговора в суде он был обвинен всего в двух не доведенных до конца суицидах[656]. Впоследствии было вынесено еще пять приговоров. По всем шести уголовным делам кураторов «групп смерти», включая Будейкина, было выявлено всего девять пострадавших, три из которых неудачно пытались покончить с собой, а еще шестеро склонялись кураторами к суициду, который по разным причинам так и не состоялся[657]. Ни одного завершенного суицида подсудимым инкриминировано не было; данный факт Брейдо объяснил тем, что все пятнадцать детей-самоубийц «по команде администратора перед смертью удалили переписки в „ВК“. Задание было дано — и выполнено стопроцентно»[658]. Осталась неподтвержденной и информация о 130 суицидах, о которых говорилось в статье «Новой газеты», давшей начало общественному интересу к «группам смерти», — ни автор статьи, ни ее информанты так и не опубликовали этого списка, нет и данных о том, что со списком работали правоохранительные органы.

Официальная статистика суицидов и оценки «моральных предпринимателей» очень сильно расходятся. Согласно данным Федеральной службы государственной статистики[659], рост общественной тревожности в 2016 году происходил на фоне фактически стабильной ситуации: в целом в Российской Федерации шло поступательное снижение количества подростковых суицидов. Напротив, Следственный комитет РФ заявлял, что в 2015 году произошло 685[660], в 2016-м — 720 самоубийств несовершеннолетних[661], то есть рост составил 5 %; детский омбудсмен А. Ю. Кузнецова сообщала о росте за тот же период почти на 60 %[662], последняя цифра многократно повторялась различными СМИ, оказывая влияние на тревожность в обществе.

Итог обсуждению «групп смерти» подвели исследования МВД, в которых было установлено, что «основные причины самоубийств — неразделенная любовь или конфликты в семье (по 30 %) и лишь 1 % самоубийств связан с влиянием закрытых групп на сайтах»[663]. Проблемный «один процент» (около семи человек, если исходить из количества подростковых суицидов за 2016 год, озвученного ранее Следственным комитетом[664]) — это несовершеннолетние самоубийцы, которые, видимо, состояли в подозрительных интернет-сообществах. Влияние этих сообществ тоже не доказано — по крайней мере, при всем повышенном внимании государства к данной теме сообщений о расследовании завершенных самоубийств, спровоцированных «группами смерти», нет[665]. Таким образом, при всем общественном резонансе дела оно оказалось не подтверждено убедительными фактами.

Информационный резонанс вокруг «групп смерти» оказывал формирующее воздействие на поведение подростков и детей. Исследовательница МАФ РАНХиГС, проводившая включенное наблюдение в интернет-сообществах, посвященных суициду, отмечала, что с мая 2016 по февраль 2017 года они значительно изменились под влиянием информации, транслируемой через СМИ. В мае 2016 года «группы смерти» были похожи на другие интернет-площадки, объединяющие детей и подростков; «помимо основной тематики групп они активно обсуждали школьные проблемы, обменивались анекдотами, мемами, видеороликами юмористического или порнографического характера, а также т. н. „шок-контентом“»[666]. Интерес к играм, связанным с суицидом, был необязательным, «эксплицитных правил, по сути, не было: действия участников сводились к ожиданию наступления присвоенной даты и определенному порядку общения в группе, администраторы же никаких новых заданий не давали. Вся игра заключалась в попытках разгадать, в чем заключается игра»[667]. Впоследствии, после блокировки «групп смерти» Роскомнадзором и интенсивного обсуждения в медийной сфере подобные «сообщества игры» практически исчезли, в феврале — марте 2017 года «вся коммуникация происходит между куратором и конкретным игроком („одиночная игра“). Сама игра атомизируется, распадается на множество чатов-диалогов: происходит переход от коллективного ожидания игры к своего рода игре в „мафию“, где каждый играет сам за себя, пытаясь при этом угадать, какую роль играет партнер. Одним из следствий атомизации оказывается то, что „куратор“ больше не привязан к конкретной группе и может, с точки зрения участников, входить в контакт в любом месте — даже офлайн»[668]. Изменялись и другие параметры. Так, только в конце января 2017 года «в пабликах Вконтакте и в СМИ появляются первые сообщения о том, что игра состоит именно из пятидесяти заданий, которые играющий выполняет, отчитываясь по их итогам фотографиями»[669]. То есть «игра, инвариант которой многократно описан СМИ, окончательно кристаллизуется только в феврале — марте [2017 года] — на пике моральной паники»[670].

* * *

Пять случаев моральной паники охватывают период в семьдесят пять лет (от 1954 года до настоящего времени). На протяжении этого периода в стране несколько раз происходили кардинальные изменения социально-политических условий; коренным образом преобразился общественный уклад, стали другими идеология, системы общественных ценностей, социальная стратификация; наконец, изменились системы межличностной коммуникации, производства, циркуляции и потребления информации.

Учитывая культурно-исторический контекст происходящего, рассмотрим на примере пяти случаев, как именно изменялись параметры моральных паник в Советском Союзе, а потом в постсоветской России.

Моральная повестка. Каждая из рассмотренных моральных паник встроена в моральную повестку своего времени.

Случай 1 представляет собой элитарную панику, способствующую решению текущих социальных задач, связанных с послевоенным развитием советского общества. На фоне общего роста стабильности в стране возникают нарушители этого спокойствия — молодые хулиганы, тунеядцы, стиляги. Особенно видна моральная составляющая в стилягах, которые рассматриваются как нарушители не столько Уголовного кодекса, сколько стилистической и идеологической конвенции: выглядят и ведут себя необычно, слушают идеологически вредную музыку.

Случай 2 затрагивает моральную категорию, крайне важную для советского времени и остающуюся сверхважной по сей день, — фашизм. Появление молодых сторонников гитлеровской идеологии в стране, всего 35 лет назад ценой неимоверных жертв одержавшей победу над фашизмом, воспринималось как вопиющее кощунство. У высокой тревожности, связанной со слухами о неофашистах, есть еще одна, менее заметная причина — стилистическое неприятие субкультурной молодежи, именно поэтому частные вспышки паник в городах Советского Союза были связаны с «неформалами» (панками, металлистами и т. д.), воспринимавшимися как «фашисты».

Случай 3, произошедший в годы перестройки, отразил борьбу идеологий, которыми в то время было охвачено общество. Можно выделить две группы мотивов, отражающих моральные позиции условных сторон конфликта. Любера (та их часть, которая действительно преследовала «неформалов» по идейным соображениям) занимали консервативную позицию, рассматривая «неформальность» как морально неприемлемое поведение. Те, кто не одобрял позицию люберов, видели в их деятельности посягательство на прогрессивные ценности перестройки; любера при этом рассматривались как штурмовые отряды, готовые к подавлению прогрессивного инакомыслия.

Случай 4 показывает, насколько в консервативной части российского общества велика неприязнь к субкультурной молодежи как потенциальной угрозе моральным устоям и безопасности — в этот раз объектом паники стали безобидные готы и эмо. Но появился и новый мотив — страх суицида: с этого момента героями моральных паник все чаще становятся дети-самоубийцы и злодеи, подталкивающие их к самоубийству. Сравнивая этот случай с тремя предыдущими, мы видим, что темы моральной паники перешли из сферы идеологий в сферу физической безопасности и угрозы жизни; по моему мнению, рост тревожности за детей тесно связан с ростом внимания к безопасности детей в системе образования.

В случае 5 основной является тема детского суицида, вся моральная паника посвящена страху за детей и подростков, которых взрослые кураторы затягивают в смертельные игры. Сюжет данной моральной паники основан еще на одном базовом для современного общества страхе — неприятии взрослыми Интернета как источника опасности для детей и подростков.

В данном перечне представлены наиболее общие моральные проблемы, вокруг которых вспыхивают паники. При более пристальном рассмотрении, как правило, можно увидеть, что таких проблем больше; моральные паники встроены в общественные фобии и легко притягивают к себе самые разные мотивы.

«Народные дьяволы». Во всех пяти перечисленных моральных паниках подростки и молодые люди были «народными дьяволами» и/или их жертвами. Можно выделить следующие типы «народных дьяволов», причем один и тот же случай может иметь отношение к двум типам одновременно.

1. Криминальная агрессивная молодежь, преимущественно мужчины: хулиганы (случай 1), неофашисты (случай 2), любера (случай 3).

2. Молодежь, представляющая новые субкультурные течения и вызывающая тревогу у консервативно настроенных граждан и институций: стиляги (случай 1), неофашисты (случай 2), любера и их противники «неформалы» (случай 3), готы и эмо (случай 4).

3. Взрослые или молодые люди, соблазняющие молодежь, подростков или детей на противозаконные и/или аутодеструктивные действия. Стиляги воспринимаются как проводники идеологического влияния Запада (случай 1). В рассказах о выступлении неофашистов на Пушкинской встречается сюжет о том, что их действиями якобы управляли взрослые, располагающиеся в кафе «Лира» с другой стороны площади[671] (случай 2). В публикации журнала «Огонек», спровоцировавшей моральную панику, утверждалось, что люберами руководит взрослый криминал (случай 3). Готы и эмо якобы склонны к суициду и склоняют к этому других (случай 4). «Группы смерти» также якобы управляются опытными и искусными в манипулировании кураторами, которые приводят детей и подростков к самоубийствам (случай 5).

Интересно, что во многих случаях дополнительным мотивом, встраивающимся в моральную панику, является суждение о том, что действия «народных дьяволов» в действительности инспирированы самими властями для достижения неких тайных целей. Так, в одной из недавних публикаций утверждалось, видимо небезосновательно, что после событий 1982 года на Пушкинской (случай 2) «диссиденты говорили, что КГБ сам вырастил нацистов, чтобы народ сплотился с властями»[672]. В одном из эмигрантских изданий высказывалось мнение, что неофашистское движение в Советском Союзе «оказывается на руку определенным группам политического руководства в СССР, и если прямо не инспирируется ими, то скрыто поддерживается в расчете на возможное использование этого движения для достижения определенных стратегических целей»[673]. Существовало и существует до сих пор устойчивое мнение, что движение люберов (случай 3) было создано КГБ либо в качестве эксперимента, либо для борьбы с инакомыслящими[674].

«Моральные предприниматели». Социально-политические условия за последние семьдесят пять лет кардинально изменились, и не один раз; соответственно, изменились и «моральные предприниматели» (социальные институты, группы активистов), заинтересованные в раскручивании моральных паник. Но несмотря на это, типы «моральных предпринимателей» очень часто повторяются.

Из общего ряда, конечно, выбивается случай 1. Как уже говорилось, это была ситуация стимулирования моральной паники сверху, главным «моральным предпринимателем» здесь выступила идеологическая элита: основные заявления делались ЦК ВЛКСМ, но, учитывая руководящую роль коммунистической партии, решения о кампании против молодежного хулиганства принимались не только руководящими органами Комсомола. К сожалению, ситуация, на которую указал Ципурский, плохо изучена, и в данном случае трудно сказать, какую роль в развитии моральной паники невольно сыграли различные институты советского государства. Несомненно, что к кампании, объявленной сверху, подключились правоохранительные органы, система образования, средства массовой информации и, например, кинематограф, раскрывающий в новых фильмах тему молодежного хулиганства, тунеядства, аморального и идеологического поведения.

Во всех случаях, кроме второго, активную роль в распространении моральной паники сыграли средства массовой информации, активно освещающие новостную повестку. При этом степень самостоятельности СМИ изменяется: в случае 1 они являются выразителями политики партии и правительства; в случае 3 привлекают к себе внимание общественности непривычным форматом, следуя нормам гласности, объявленным перестройкой; в случае 4 СМИ активно реагируют на законодательную инициативу политиков. Надо отметить, впрочем, что публикации при этом были преимущественно скептические. Наконец, в случае 5 СМИ последовательно выступают в разных ролях — собственно, газетная публикация и дала старт моральной панике, рассказав о загадочных самоубийствах подростков. Дальше СМИ активно раздували панику, создавая немыслимое количество публикаций, обсуждая любую новость по теме, любой информационный повод. В сравнении со случаями 1–3 в данном случае к распространению панической информации подключаются и «новые медиа», отсутствовавшие ранее, — в первую очередь Интернет.

Случай 2 показывает, что моральная паника может распространяться и без участия СМИ; об инциденте на Пушкинской площади не сообщалось ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах (публикация в одном из зарубежных бюллетеней не в счет: она, видимо, не произвела заметного влияния), но паника распространилась и без этого.

Изменение роли СМИ в моральных паниках от случаев 1 и 2 к случаям 3–5 отражает переход от тоталитарной системы распространения информации к демократической: на смену централизованному формированию новостной повестки, которое либо дает информацию без возможности ее проверки (случай 1), либо вообще замалчивает ее (случай 2), приходит схема, при которой при всем ее несовершенстве все-таки существует различие мнений и возможность верифицировать информацию. Моральная паника случая 5 по своей схеме уже соответствует многочисленным паникам, происходящим в Европе и США.

Правоохранительные органы принимают активное участие в случаях 1, 3 и 5; в случаях 2 и 4 их участие незначительно, хотя тоже присутствует. Представители полиции фиксируют свое внимание на борьбе с «народными дьяволами». Об особом внимании к происходящему свидетельствует подключение к ситуации ФСБ, прокуратуры, судебной системы.

Практически во всех случаях первоочередную роль играет система образования, поскольку речь идет о детях, подростках и молодежи. Система реагирования образовательных институтов остается в целом постоянной: педагоги реагируют на появление моральных паник, изменяя воспитательную работу согласно новым опасностям.

И СМИ последних десятилетий, и правоохранительные органы, и система образования и в определенной степени государственный аппарат институционально заинтересованы в развитии моральных паник, они призваны реагировать на возникающие опасности. В постсоветские десятилетия появилось большое количество «групп среднего уровня», которые охотно включаются в раскручивание моральных паник, — это политические партии, общественные движения, инициативные группы и проч. Это произошло из-за демократизации общества, расширения политического поля, возможности создания общественных движений и, не в последнюю очередь, из-за изменений информационного пространства, которые делают деятельность таких групп более заметной.

Информационное пространство. За рассмотренные годы значительно изменилось информационное пространство, в котором происходит распространение моральных паник. Случай 1 имел место в ситуации государственной монополии на идеологию и информацию; целенаправленное создание «народных дьяволов» стимулировало государственную кампанию, инициированную ради решения определенных политических вопросов. Случай 2 произошел в той же ситуации монополии, но здесь, по-видимому, произошла неконтролируемая вспышка «низовой» моральной паники, развивающейся в пространстве, которое официальные СМИ сознательно игнорировали. В ситуации 3 монополия на идеологию и информацию исчезла, и в условиях гласности и открытости публиковалась информация разной направленности, и статьи в двух популярных изданиях, а затем и в других СМИ создали неожиданный резонанс. Случаи 4 и 5 произошли уже в другой стране, с принципиально новым информационным пространством; появился Интернет, который стал мощным создателем и резонатором информации.

Формирующее воздействие на «народных дьяволов». В трех случаях из четырех моральная паника оказывала мощное формирующее воздействие на «народных дьяволов».

В случае 2 мощный информационный резонанс вокруг незначительных инцидентов на Пушкинской площади создал рекламу советскому «неофашизму». Тот стал восприниматься как одна из возможных форм стилистической и идеологической и субкультурной самопрезентации. Несомненно, моральная паника 1982 года оказала влияние на молодежную жизнь тех лет[675], а впоследствии стала значимым событием для формирования ультраправого дискурса в стране.

Случай 3 показывает, как в результате провокационных публикаций в СМИ фактически была создана агрессивная субкультура с прописанной в этих публикациях идеологией, субкультурной деятельностью и внешним видом. Движение люберов, вследствие созданной ему рекламы, многократно выросло количественно; противодействие ему со стороны московской молодежи привело к консолидации и созданию субкультурных сообществ.

Случай 4 также демонстрирует пример перекодирования субкультур эмо и гóтов «сверху», но о формирующем воздействии на сами субкультуры здесь говорить не приходится, потому что они в целом были на спаде, моральная паника в верхах не повлияла на их естественное развитие (как, кстати, моральная паника, описанная Коэном, не оказала заметного влияния на уже сформировавшуюся субкультуру модов).

Зато случай 5 показал во всей полноте, как публикации в СМИ, выступления политиков и действия правоохранительных органов способствуют развитию виртуальной активности, привлекающей большое количество мобилизованных моральной паникой новичков.

В перечисленных случаях ярко проявляется описанный Стенли Коэном механизм диффузии, согласно которому локальное явление в общественном сознании расширяется на сферы, первоначально к данному явлению не относящиеся[676].

Особый интерес вызывает сравнение моральных паник, связанных с «группами смерти» и «движением АУЕ». Два этих случая во многом похожи, поскольку они возникли примерно в одно время, в одном обществе и в одних и тех же информационных и технологических условиях. В следующем параграфе будет проведен сравнительный анализ двух этих случаев.

VIII.2. «Группы смерти» и «движение АУЕ»

Как уже было сказано в конце параграфа VIII.1, моральная паника 2015–2017 годов, связанная с «группами смерти», дает сравнительный материал для понимания процессов моральной паники, связанной с АУЕ. Эти две резонансные темы получили популярность примерно в одно и то же время, в одной и той же социальной реальности. Не случайно СМИ часто сопоставляют эти две темы — рассматривают «группы смерти» и «движение АУЕ» в общем списке как разные проявления опасностей, связанных с молодежью[677]. Рядом они находятся и в разнообразных методологических разработках, связанных с деструктивным поведением подростков и молодежи[678]. Вместе они фигурируют и в политической повестке. Так, 24 августа 2017 года «на сайте Смольного появились итоги закрытого совещания о том, как вести профилактическую работу с молодежью, дабы уберечь ее от сквернословия, криминальной субкультуры, влияния игр в духе „синий кит“, оградить от наркотиков и вернуть на тропу патриотизма. (…) Судя по содержанию поручений и рекомендаций, речь на совещании шла о двух моментах, вероятно, взаимосвязанных в головах чиновниках друг с другом: субкультура криминального мира (нашумевшая в последний год субкультура АУЕ) (…) и подростковая игра „синий кит“»[679]. 12 ноября 2019 года на совещании по профилактике правонарушений среди несовершеннолетних в Нижнекамске (Татарстан) замначальника УМВД Айнур Камалов помимо обсуждения АУЕ отметил, что «сегодня „Колумбайн“, „Синие киты“, сообщество ваххабитов сливаются в единого монстра»[680].

Аналитическое сравнение двух опасностей, угрожающих подросткам, провел у себя в Facebook член Совета Федерации Федерального Собрания РФ А. В. Беляков после того, как 20 ноября 2017 года внес в Государственную думу РФ законопроект, направленный на борьбу с «движением АУЕ»: «Если мы даже поверхностно сравним технологию работы администраторов „групп смерти“ и сообществ АУЕ, то сразу выявим много общих черт. Во-первых, это романтизация соответствующей тематики. В одном случае детям внушают, что умереть молодым — это возвышенно, в другом — что жить по „воровским законам“ — это благородно. Во-вторых, используется большое количество разнообразного аудиовизуального контента. В „группах смерти“ публикуют подробные пособия для самоубийц, в сообществах АУЕ — видеоинструкции, как „без шума обчистить“ соседскую квартиру. И наконец, третья общая черта — интерактивность взаимодействия администраторов с членами группы. В суицидальных сообществах администраторы дают задания подросткам сначала поцарапать вены, потом записать прощальное видео, вовлекая тем самым детей в некую игру, квест. Технологи групп АУЕ также используют эти приемы, предлагая школьникам сначала покурить, потом украсть пару купюр у родителей, а уже затем начать вымогать деньги у детей помладше. Тот факт, что ребенок растет в благополучной семье и посещает престижную школу, не служит преградой от его вступления в сообщество АУЕ в социальных сетях»[681]. От себя добавлю, что лично мне не удалось найти сообществ, в которых проводились бы описанные игры, связанные с криминальными заданиями. Не упоминается о таких играх и в других источниках. Остается пожалеть, что сенатор Беляков не опубликовал какой-либо уточняющей информации по этому вопросу.

Вслед за Беляковым также проведем сравнительный анализ «групп смерти» и «движения АУЕ», только сравним их не как угрозы, а как моральные паники. Для этого используем схему, которой уже пользовались в параграфе VIII.1 для сравнительного анализа пяти советских и постсоветских моральных паник.

1. Моральная повестка

В основе обеих моральных паник лежит общественное представление об опасности Интернета. Это пространство, в котором живут дети, подростки, молодежь. Увлеченность нового поколения виртуальным пространством очевидна, и она подтверждается личным опытом любого человека, склонного к «моральному предпринимательству», — каждый лично знает, видит на улице, встречает в метро детей и подростков, погруженных в дисплей компьютера, планшета, телефона, совершающих какие-то манипуляции с гаджетами, переносящих свою сферу общения в социальные сети Интернета. Дети и подростки осваивают контент, не близкий даже двадцатилетним. В этой ситуации очевидно, что в недоступном взрослым виртуальном пространстве дети и подростки попадают под постороннее влияние, оказываемое некими взрослыми и опытными манипуляторами.

Как говорилось в параграфе VIII.1, в основе моральной паники, связанной с «группами смерти», лежит также страх за детей и подростков, которых взрослые кураторы якобы подвергают смертельной опасности. Эта моральная повестка актуальна и для «групп смерти», и для паники, связанной с «движением АУЕ»: здесь также малолетние правонарушители становятся жертвами манипуляции взрослых (матерых уголовников) и также воздействие на них осуществляется через Интернет.

Конечно, моральная паника вокруг «движения АУЕ» имеет особую, специфическую черту — она является частным случаем паник, связанных с преступностью, это один из наиболее распространенных типов паник. Публика, концентрирующаяся в больших городах, воспринимает огромные пространства России как источник криминальной опасности; эта опасность гнездится в депрессивных поселках, малых городах, концентрируется вокруг исправительных учреждений, располагающихся в разных регионах. Исторически для российского менталитета значимо осмысление «тюрьмы и сумы», здесь велика удельная доля заключенных, высоки страхи криминализации общества. Неудивительно, что информация о проникновении преступности в цивилизованную среду городов встречает самое заинтересованное доверие и вызывает искреннюю тревожность. В связи с этим стоит вспомнить, что повышенная общественная тревожность фиксировалась тогда, когда новостная повестка, связанная с «движением АУЕ», переместилась из далекой и чуждой Восточной Сибири в города Урала и Северо-Запада европейской части России — в Челябинск и Санкт-Петербург [глава V], а также в правоохранительную среду [параграф VII.7].

Кроме перечисленных основных мотивов моральной повестки, обусловившей паники, нужно указать еще ряд общественных фобий, которые затрагиваются паниками.

Страх перед «группами смерти» легко резонировал с другими фобиями, существующими в российском обществе, — например со страхом иностранного вмешательства в российскую политику и напряженностью в отношениях с Украиной, возникшую в 2014 году. Так, еще в начале 2016 года стала высказываться точка зрения, что «группы смерти» являются «элементом пропагандистской работы» и управляются из-за рубежа, «западные пропагандистские машины начинают использовать смерть в своих пропагандистских целях»[682]; в качестве заинтересованной силы, через стимулирование суицидов ведущей диверсионную работу, назывались зарубежные спецслужбы и недружественная Украина[683]. Мнения о «группах смерти» как централизованной диверсии извне высказывались и на высоком уровне: так, 2 марта 2017 года председатель Следственного комитета РФ А. Бастрыкин предположил, что деятельность «групп смерти» — это, с высокой степенью вероятности, «информационная атака на нашу страну»[684].

Возникновение темы АУЕ также активизировало многие страхи — например страх тайного влияния со стороны внешних врагов. Некоторые из таких толкований были изложены в параграфе VII.6.

2. «Народные дьяволы» в двух случаях имеют различия.

В моральной панике, связанной с «группами смерти», источником опасности и нарушения морального порядка становятся кураторы, своей манипуляцией подталкивающие жертв к самоубийству; сами же жертвы (дети и подростки) как источник опасности не рассматриваются — они именно жертвы. Кураторы воспринимаются как большей частью взрослые люди, сознательно оказывающие воздействие на детей. В моральной панике вокруг «движения АУЕ» тоже есть «кураторы» (опытные уголовники, целенаправленно передающие свои взгляды молодым), но опасность несут и сами молодые — именно они воспринимаются как носители агрессии: сообщения «моральных предпринимателей» (например, публикации СМИ) как раз и фокусируются на поведении подростков.

Различия в формировании «народных дьяволов» обусловлены спецификой моральных паник. Во-первых, различается ключевая форма деятельности, на которой основано сообщество. В «группах смерти» это пассивная позиция, предполагающая аутоагрессию, аутодеструктивное поведение; участники же «групп смерти» воспринимаются как слабовольные жертвы, а не агрессоры. В «движении АУЕ», наоборот, юные участники агрессивны и несут опасность для всех, кто окажется на их пути. Во-вторых, различается гендерный состав: в «группах смерти» много девочек; более того, в алармистских публикациях речь идет прежде всего о девочках как жертвах смертельной манипуляции (напр., в первой статье Мурсалиевой рассказывается о девочке двенадцати лет[685]). В «движении АУЕ» представлены исключительно мальчики.

В обоих случаях «народными дьяволами» стала молодежь, «невидимая» для широких слоев обывателей. Конструирование образов «жертв» и «народных дьяволов» предполагает определенные манипуляции с возрастом — он завышается или занижается. И в «группах смерти», и в «движении АУЕ» задействована одна и та же возрастная когорта — подростки 12–16 лет. В случае «групп смерти» возрастной статус подростков занижается — они недееспособны, представлены как дети, являющиеся жертвой более взрослых и опытных людей. Участники «движения АУЕ», напротив, дееспособны, они воспринимаются как взрослые и опасные.

Подчеркивается уязвимость для манипуляций детей и подростков, оказывающихся в зоне внимания: публикации о «группах смерти» описывают их слабую психику, ранимость, проблемы социализации, а в крайнем состоянии — психическое нездоровье[686]; адепты «движения АУЕ» могут представляться как психически незрелые, доверчивые, умственно ограниченные.

Создание невидимой опасности «групп смерти» включает, помимо прочего, демонизацию кураторов, подталкивавших к суицидам. Так, высказывалось мнение, что «за всем этим стоят профессиональные психиатры»[687]; «над проектом „Синий кит“ работают специалисты по подростковой психологии, и они знают, как заманить детей в „увлекательное путешествие“»[688]; «ставшая в последнее время популярной среди подростков „игра смерти“ „Синий кит“ является бихевиористической военной разработкой, основанной на контроле поведения»[689]. Высокие навыки манипулирования приписываются и матерым уголовникам, привлекающим подростков в ряды «движения АУЕ»: «Уж слишком грамотно и централизованно идет обработка сознания подростков. Когда наблюдаешь за „победным маршем“ уголовной идеологии в соцсетях, складывается впечатление, что за этим стоит чья-то злая воля. Например, привлечение неофитов и вербовка скорее напоминают методы разведки, чем повадки криминального мира. Воры в законе только что картотеку на молодежь не завели — настолько работа с новой „сменой“ у них систематизирована и поставлена на поток. (…) Не слишком ли интеллектуально для уголовников? А вдруг — вполне в духе XXI столетия — мы столкнулись с вредоносной социальной программой, пришедшей в Россию извне?»[690]

3. «Моральные предприниматели»

Институты и группы, раскручивающие моральную панику, в обоих случаях примерно одни и те же. Это неудивительно, поскольку события происходили примерно в одно и то же время, в обществе на этот момент сложился определенный набор «моральных предпринимателей», заботящихся о поддержании морального порядка. Вкратце перечислим их: это средства массовой информации и медиа; правоохранительные органы; система образования; судебная система; разнообразные группы активистов; политики и чиновники различных уровней (например, в обоих случаях были задействована система Уполномоченного при Президенте РФ по правам ребенка). Помимо прочих, и о «движении АУЕ», и о «группах смерти» как реально существующих и опасных явлениях неоднократно высказался Президент РФ[691], подтвердив своим авторитетом реальность опасности, которую несут «народные дьяволы». Причем в последний раз — 3 и 4 марта 2021 года — он говорил о «группах смерти» в контексте других явлений, в первую очередь — участия подростков в акциях протеста против задержания А. А. Навального.

Действия столь мощной коалиции «моральных предпринимателей» в обоих случаях привели к принятию законодательных решений: благодаря резонансу вокруг «групп смерти» в июне 2017 года были внесены изменения в Уголовный, Уголовно-процессуальный кодексы РФ, в некоторые другие законы; внесение «движения АУЕ» в реестр экстремистских организаций 17 августа 2020 года позволило создать инструмент для репрессивных действий.

4. Информационное пространство

Обсуждение проблем, связанных с «группами смерти» и «движением АУЕ», происходило в разных информационных пространствах — от высших эшелонов власти до скамеек у подъездов. Но нужно отметить, что важнейшим аспектом моральной паники стал Интернет как пространство, опасное с точки зрения «моральных предпринимателей». И действительно, как показали мои исследования [параграф VI.4], именно через Интернет и общение со сверстниками подростки и молодежь преимущественно получают информацию о тематике АУЕ; прочие же средства массовой информации являются источником знаний для более взрослых людей.

В случае «движения АУЕ» развитию темы послужили сферы Интернета, не связанные собственно с криминалом, — тематическая музыкальная и видеопродукция, «пацанские цитаты», интернет-шоу. В случае «групп смерти» такая «художественная» составляющая была представлена слабо, зато здесь оказали влияние определенные игровые практики, существующие в виртуальном пространстве.

В обоих случаях наблюдалось крайне слабое знание «моральными предпринимателями» реалий Интернета: судя по многим высказываниям и действиям, большинство из них не знакомо с содержанием интернет-сообществ и сайтов, якобы несущих опасность, не представляют себе специфики общения в Сети.

5. Формирующее воздействие на «народных дьяволов»

В обоих случаях деятельность «моральных предпринимателей» оказала мощное формирующее воздействие на объект осмысления. Именно благодаря широкому обсуждению в СМИ и системе образования «группы смерти» получили развитие, их ряды стали пополнять участники, в том числе выполняющие роль кураторов[692]. Большое значение общественный резонанс сыграл и в распространении бренда АУЕ.

В добавление к схеме сравнения из параграфа VIII.1 приведем еще несколько пунктов.

— В обоих случаях со всей очевидностью наблюдалась игровая составляющая моральной паники. И «группы смерти», и «движение АУЕ» предоставляют детям и подросткам прекрасные возможности для увлекательных игр. Неизвестно, дошел ли кто-то из участников «групп смерти» до завершения игры (напомним, что ни одного доказанного случая суицида по итогам игры нет), но несомненно, что тысячи пользователей пощекотали себе нервы, вбив в поисковике пугающие названия групп, разместив на своих страницах хештеги с согласием на игру, вступив в переписку с мнимыми или реальными кураторами; да и само выполнение заданий «кураторов» очень напоминает компьютерный квест и носит явно игровой характер: «На руке лезвием вырезать f5. (…) Проснуться в 4.20 и смотреть страшные видео. (…) Задание с шифром, как квест. (…) Залезть на мост. (…) В 4:20 пойти на рельсы»[693]. Многие справедливо отмечали, что деятельность «групп смерти» тесно встроена в игровые практики, существующие в современном виртуальном пространстве и за его пределами, в частности очевидно сходство с играми в альтернативной реальности (Alternate Reality Games или ARG)[694], разыгрывающими определенные сценарии частично в виртуальном плане, частично — в реальности[695]. В параграфе VI.6 приводились примеры того, что игра в «движение АУЕ» воспринимается детьми и подростками именно как игра, не имеющая отношения к реальному криминалу.

— В обоих случаях моральные паники имели продолжение, наблюдались дополнительные вспышки интереса к теме. Так, незадолго до 3 марта 2021 года в родительских чатах начала активно распространяться информация, что в сети TikTok на этот день назначены массовые самоубийства подростков[696]; родители «стали звонить во все колокола, и их очень быстро услышали. Прошла буквально пара дней, и отозвались чиновники, политики и следователи. Реакция власти объяснима — это уже было. Родители уже хоронили детей, которые после общения в виртуальном пространстве уходили из жизни, не понимая, что творят. Но тогда, пять лет назад, взрослые не сразу оценили степень опасности»[697]. Автор процитированной статьи совершенно справедливо указывает на то, что общественная реакция на новую информацию о TikTok основана на опыте обсуждения «групп смерти»; в октябре 2021 года похожий всплеск тревожности наблюдался в связи с южнокорейским сериалом «Игра в кальмара». Возобновление интереса к «движению АУЕ» также имеет волнообразный характер; как было представлено на графике 1 [глава V], этот интерес стимулируют новые события.

Заключение 1: Результаты исследования

Поводом для написания данной книги стало появление в русскоязычном информационном пространстве нового слова и понятия — АУЕ. Ранее это слово не имело широкого хождения, оно не было отмечено словарями, в том числе словарями уголовного жаргона, однако на протяжении нескольких лет стало практически общеизвестным, прочно вошло и в повседневный язык, и в язык журналистики, и даже в язык юридических документов. Книга посвящена исследованию информационных процессов, связанных с тематикой АУЕ и протекающих согласно сценариям моральной паники.

Глава I представляет собой хронику событий, связанных с АУЕ, с начала 2010-х годов до настоящего времени. Толчком для осмысления темы и формирования процесса моральной паники стал всплеск преступности, произошедший в 2013–2015 годах в Забайкальском крае, когда при обсуждении криминальной ситуации представителем прокуратуры было произнесено слово АУЕ. Очень скоро под слово был подверстан ряд мало связанных друг с другом событий, произошедших ранее, начиная с 2010 года. Таким образом выстроилась ретроспективная «история» криминального молодежного «движения», в эту фантомную «историю» впоследствии встраивались новые события [параграф I.1].

В июле и декабре 2016 года политик Я. В. Лантратова заявила о существовании «криминальной субкультуры под названием АУЕ — арестантско-уркаганское единство», являющейся «проблемой национальной безопасности» и организованно действующей не только в Забайкальском крае, но и еще в 17 регионах России. По результатам этих заявлений на высшем уровне власти была создана межведомственная рабочая группа по предотвращению криминализации подростковой среды. Таким образом, политиками высокого уровня была произведена легитимация термина и понятия АУЕ: если раньше новостная повестка, упоминающая АУЕ, не выходила за пределы Забайкальского региона, то теперь она стала общероссийской. Слово АУЕ из термина малозначительных новостных сообщений превратилось в бренд [параграф I.2].

С 2017 по август 2020 года «история» «криминальной субкультуры АУЕ» продолжалась, теперь в нее встраивались события, происходившие по всей стране, причем отнесение тех или иных эпизодов к тематике АУЕ было очень произвольным. Наличие бренда АУЕ и установка на борьбу с этой «субкультурой» привели к тому, что данная тема обнаруживалась в явлениях, раньше рассматривавшихся как подростковая преступность, подростковый бандитизм, влияние криминала. Стремление ограничить влияние АУЕ привело к появлению ряда законодательных инициатив [параграф I.3].

Информационная напряженность, связанная с тематикой АУЕ, достигла своего пика 17 августа 2020 года, когда решением Верховного Суда РФ было удовлетворено исковое заявление Генерального прокурора РФ о признании «движения АУЕ» экстремистской организацией. Данным решением было юридически закреплено, что «движение АУЕ» существует и является «хорошо структурированной и управляемой молодежной организацией», хотя об этой «организации» не было сказано ничего конкретного: ни сейчас, ни позже не сообщалось о ее руководстве, организационной структуре, основных мероприятиях и т. д. [параграф I.4].

В целом ключевыми моментами развития информационной кампании можно считать три заявления, сделанных официальными лицами (причем статус официальных лиц с каждым разом повышался): 1) выступление 17 октября 2014 года представителя прокуратуры Забайкалья Е. Л. Синельникова, упомянувшего слово «АУЕ»; 2) выступление в июне и декабре 2016 года Ответственного секретаря Совета по правам человека в России Я. В. Лантратовой, заявившей о существовании «субкультуры АУЕ»; 3) решение Верховного Суда РФ от 17 августа 2020 года, признавшего существование хорошо организованной и структурированной организации «движение АУЕ».

Кампания против «движения АУЕ» как экстремистской организации привела к появлению ряда уголовных и административных дел; сделала возможным и применение новой правовой нормы в дальнейшем [параграф I.5]. Хотя об этом ни разу не говорилось официально, но решение Верховного Суда РФ от 17 августа 2020 года стоит рассматривать в общем контексте борьбы с «воровской средой» — профессиональной преступностью, основой которой являются воры в законе [параграф I.6].

При общем настрое на борьбу с «движением АУЕ» совершенно не определены его основные параметры. В частности, нет однозначной расшифровки аббревиатуры АУЕ, служащей названием; названная решением от 17 августа 2020 года расшифровка «Арестантское уголовное единство» является только одним из вариантов, хотя после решения Верховного Суда РФ этот вариант стал наиболее употребляемым.

Глава II посвящена этимологии и употреблению слова АУЕ. Выясняется, что многими оно используется не только как аббревиатура, но и как восклицание, причем не исключено, что восклицание, не предполагающее расшифровки, и есть его первоначальная форма. Разнообразие показывает, что слово и понятие АУЕ формировались спонтанно, подчиняясь законам фольклорной вариативности, а не вводились целенаправленно каким-либо направляющим и координирующим центром.

Неопределенность просматривается и в рассмотрении версий происхождения гипотетического «движения АУЕ». Ни одна из них не кажется убедительной и достаточной [глава III].

С самого начала общественного обсуждения тематики АУЕ большое внимание уделялось влиянию Интернета, в частности ВК-сообществ и YouTube-каналов, связанных с криминальной тематикой; поэтому глава IV посвящена медийной составляющей рассматриваемого явления. ВК-сообщества, имеющие в названии слово АУЕ (и близкие к ним по содержанию), представляют собой большей частью «мужские паблики», предназначенные для просмотра, но не для комментариев (которые часто вообще отключены); сообществ со сколь-либо заметной коммуникацией среди них не обнаружено. Основное содержание пабликов — т. н. «пацанские цитаты» (изречения), сопровождаемые фотографиями; посты в формате «изречение + фото» создают образ романтичного и брутального молодого мужчины, вершителя своей судьбы; много внимания уделяется дружбе, любви, семье — иначе говоря, ценностям, мало связанным (а порой и вовсе не связанным) с криминальной карьерой. Только в небольшой доле постов встречаются недостаточно уважительные высказывания о сотрудниках правоохранительных органов; ВК- и Fb-сообщества не содержат пропаганды тюремно-уголовной карьеры: здесь практически нет призывов к систематическому осуществлению преступной деятельности, следованию криминальным ценностям и уголовному образу жизни; нет практических руководств подобного рода; нет пропаганды лидеров преступного сообщества; не заметно живой вербовки в криминал [параграф IV.1]. Примерно такая же картина на платформе YouTube — тюрьме посвящено много материалов, но они практически всегда носят ознакомительный характер, не содержат призывов к криминальной деятельности и арестантской карьере и даже отговаривают от нее [параграф IV.2].

Динамику общественного интереса к теме АУЕ позволил выявить сервис Google Trends, подсчитывающий количество запросов, вводимых в поисковую строку сайта Google, в том числе по регионам России. На основании нескольких графиков, полученных по разным ключевым словам, удалось выявить следующие закономерности. До конца 2016 года тема АУЕ не вызывала заметного интереса. Выступления политиков по теме АУЕ в 2016 году действительно повлияли на рост интереса к ней: они легализовали эту тему как государственно важную, вывели ее на уровень центральных СМИ, довели до широкого круга граждан в стране, поспособствовали созданию бренда. Но рост количества запросов произошел не из-за этих заявлений, а из-за взрыва интереса к медийным продуктам, появившимся в конце 2016 — начале 2017 года и связанным с АУЕ. Это музыка, видеоклипы, онлайн-шоу, «пацанские цитаты». Судя по показателям Google Trends, мода на использование слова и понятия АУЕ приходится на 2017 год. Заметна эстетическая составляющая интереса к теме; например, видеосюжеты, связанные с темой АУЕ, воспринимаются пользователями с точки зрения кинематографичности и зрелищности. Именно ради знакомства с развлекательным контентом большинство пользователей Интернета и набирает в поисковике слово АУЕ. Исключение составили два новостных события, имевших большой резонанс, — инциденты в Челябинске (29.05.2017) и Санкт-Петербурге (24.08.2018). Их успех показателен: пока события, связанные с АУЕ, происходили на Дальнем Востоке, они не вызывали серьезного интереса, но когда новостная повестка вторглась в европейскую часть страны, это взволновало пользователей как проявление личной угрозы [глава V].

Рассматривая информационные процессы, связанные с тематикой АУЕ, невозможно обойти стороной вопрос: какова же социальная реальность, ставшая основой для возникновения суждений о «движении АУЕ»? В главе VI осуществлена попытка это сделать по возможности корректно. На основании данных статистических служб рассмотрена осведомленность населения об АУЕ [параграф VI.1]. Отдельные параграфы посвящены обстановке в Забайкалье, считающемся местом возникновения «движения АУЕ» [параграф VI.2], и в группировках Татарстана [параграф VI.3]. Описаны формы деятельности, связанной с АУЕ в школах, приведены данные онлайн-опроса по этой теме [параграф VI.4]. На основании экспертных интервью и других имеющихся данных рассмотрено влияние мест заключения на подростков — в частности, практики сбора средств на нужды заключенных [параграф VI.5]. Для каждой из социальных сфер, перечисленных в главе, рассматривались два аспекта: реальная криминальная социализация и игровая деятельность, никак не предполагающая тюремно-уголовной жизненной траектории. Безусловно, именно игровая деятельность захватывает большинство интересующихся тематикой АУЕ; такой интерес соответствует потребностям социально-возрастного развития, особенно мальчиков и юношей. Но при этом, рассматривая доступные социальные пространства, так или иначе связанные с тематикой АУЕ, мы не видим никаких указаний на существование какого-либо молодежного «движения АУЕ», чем-либо отличающегося от ранее известных нам проявлений преступности [параграф VI.6].

Глава VII является ключевой частью книги. Эмпирические данные, изложенные в предыдущих главах, приводятся здесь к единой схеме, показывающей, насколько происходящее можно рассматривать как моральную панику. Теория моральных паник разрабатывалась на протяжении многих десятилетий, им посвящена обширная литература [параграф VII.1].

В параграфе VII.2 дается общая схема моральной паники, связанной с «движением АУЕ», в остальной части главы более подробно разбираются отдельные элементы этой схемы.

Рост общественной тревожности, связанной с «движением АУЕ», и криминализации подростков происходит на фоне значительного (в два раза за десять лет) снижения преступности несовершеннолетних и еще большего уменьшения количества несовершеннолетних заключенных, что говорит о неадекватности восприятия обществом темы [параграф VII.3].

Двумя группами «народных дьяволов» являются профессиональные преступники, стремящиеся распространить ценности тюремно-уголовной среды на благонадежную и законопослушную часть общества (особенно на детей, подростков и молодежь), и, собственно, те самые подростки и молодежь, которые увлечены тюремно-уголовной идеологией, юные преступники, несущие опасность обществу и всем его членам. «Народные дьяволы» страшны тем, что они проявляют насилие и настойчивую манипуляцию, вторгаясь в пространство законопослушных граждан [параграф VII.4].

В рядах «моральных предпринимателей» — медиа, агенты формального общественного контроля (правоохранительные органы, системы образования, социального обеспечения, здравоохранения и проч.), законодатели и политики, инициативные группы действий (в том числе много общественных организаций, созданных государственными структурами), публика. Моральная паника, связанная с «движением АУЕ», представляет для многочисленных и разнообразных «моральных предпринимателей» интерес ввиду своей высокой значимости (так как затрагивает значимые категории, вызывающие живой интерес и у государства, и у общества, и у частных лиц) и медийности (интересна для потребителя информации). Многие «моральные предприниматели» институционально заинтересованы в обсуждении темы АУЕ. Кроме того, тема конъюнктурна — она встраивается в некоторые объективно существующие социально-политические процессы, среди которых: расширение понятия «экстремизм»; высокая тревожность, связанная с Интернетом; удобство оперативной работы в интернет-пространстве; установка на запретительное законодательное творчество [параграф VII.5].

Популярность моральной паники, связанной с «движением АУЕ», обусловлена неопределенностью и фобиями, которые существуют в обществе. Неопределенность связана с рядом системных факторов: большой протяженностью страны, ее социальной разделенностью, традициями осмысления тюремно-уголовных реалий, закрытостью преступного мира, разрывом между поколениями, различием отношения поколений к Интернету [параграф VII.2]. Фобии, помимо прочего, проявляются в формировании конспирологических теорий, объясняющих активность «движения АУЕ» тайным руководством из-за рубежа при поддержке «пятой колонны» внутри страны [параграф VII.6]; в распространении информации проявляется недоверие к правоохранительным органам [параграф VII.7]. Кроме того, разрабатывается тема связи «движения АУЕ» и политического активизма; причем эта тема звучит и в верхах, и среди моральных предпринимателей среднего уровня [параграф VII.8].