Андрей Кивинов, Олег Дудинцев

Лазурный берег

Пролог

— Я еще не выкурил свою последнюю сигарету! — заявил вдруг Вася.

— Ты же давно бросил курить?!, — удивился Плахов. Сам он как раз находился на пике страданий от никотиновой недостаточности: курить теперь запрещали не только в полете, но и в здании «Пулкова». Так что последний раз довелось затянуться лишь перед входом в аэропорт, часа четыре назад.

Под крылом самолета расстилалась бесконечная гряда облаков, похожая на снежное поле. Так, наверное, выглядит пейзаж где-нибудь в Антарктиде. Но Вася знал, что внизу, под облаками, расстилается Лазурный берег. То есть лазурное там — море. И теплое, как Парное молоко. А сам берег — зеленый от обилия пальм и пестрый от нарядов публики, прибывшей на Каннский фестиваль. Главным призом которого как раз «Золотая пальмовая ветвь» и является.

— Какую сигарету, Вася? — уточнил еще раз Игорь. Не покурить, так хоть поговорить о табаке.

— Да это... помнишь, в детстве — фильм с Бельмондо?.. Он катился с лестницы, в него стреляли, а он так — р-рцз! И вскакивал! С сигаретой!.. Я, говорит, еще не им курил свою последнюю сигарету! И сам еще по дороге, пока катился, кого-то замочил. И так много раз подряд. Помнишь?

— Не помню,— честно не помнил Игорь. Как говорится: не знаешь, да еще забудешь...

— Ешкин кот! — удивился Рогов.— Да все смотрели. Я пять раз смотрел. Похож я на Бельмондо?..

Плахов внимательно оглядел коллегу. Формой черепа, носа и подбородка — не похож. Разрезом глаз и губ — еще меньше. Плюс у Васи лицо круглое, как у кота, а у этого... как его... Жан-Поля, вытянутое, как у лошади. То есть в частностях ничем не похож. А вот в целом...

— Похож, Василий Иваныч,— согласился Плахов.— Такой же красивый...

Рогов победно улыбнулся.

— А ты, Игорек, хотел в детстве стать актером?

— Актером...—Да нет. Не люблю выделываться, кривляться... Героем фильма — да, хотел быть.

— А каким героем? Какого фильма?

— Фантастического. «Адъютантом его превосходительства». Или там... Володей Шараповым. Нет, вру — Гойко Митичем! Тьфу, не им самим, а всякими Чингачгуками, которых он играл. А ты? Мюллером?..

— Сам Мюллер! Я Штирлицем хотел быть. У него такая форма!..

— Так у Мюллера тоже форма! — Плахов не стал добавлять, что у Штирлица к тому же был несколько иной рост. Даже Бельмондо в роли Штирлица смотрелся бы неплохо. Лучше Рогова — однозначно...

— Он советский разведчик «Юстас»! — не сдавался Вася.— Исаев Максим Максимыч, полковник, герой!

— Я книжку недавно читал.

Плахов еще раз внимательно посмотрел на друга. Не болен ли коллега? Считает себя похожим на Бельмондо, «Семнадцать мгновений весны» обозвал книжкой...

— Это фильм, Вася,— осторожно начал Плахов.— Телевизионный сериал. Типа «Рабыни Изауры».

— А снят-то фильм по книжке!..—торжественно уличил Рогов.— Я у Егорова брал почитать.

Вспомнив об Егорове, «убойщики» разом помрачнели.

— А вот он, интересно, мечтал быть актером? Или героем?

Сергей Аркадьевич Егоров, замначальника штаба, а ныне не старший оперативной группы, находился в этот момент буквально в нескольких метрах от приятелей. И салоне бизнес-класса. Утомившись и выпив халявного винца, Сергей Аркадьевич заснул. И снилось ему — самое настоящее кино. Егоров надеялся, что в самые ближайшие дни оно станет документальным... В сиреневых шортах он бежал, размахивая руками и подпрыгивая, по самому лазурному берегу в мире, у самой кромки волны. Рядом с ним бежала — тоже в сиреневом почему-то бикини, в прозрачном сарафанчике — высокая блондинка Кристина. У нее были красивые ноги: длинные и при этом в меру полные. Женщин с худыми ногами Егоров недолюбливал. Считал извращением природы. Не за что ухватиться...

И еще: в руках Егоров и Кристина держали ракетки для большого тенниса. Шуровали ими по воздуху, как художественные гимнастки лентами,— куда там Мыски ной с Шараповой!.. Почему приснились ракетки — непонятно. Егоров в теннис никогда не играл, и вообще считал этот вид спорта глупостью. Вот именно что дрыгоножеством и рукомашеством. А тут — надо же!.. Что поделать — лирический сон.

Егоров сделал вид, что споткнулся, упал на спину, а Кристина тут же прыгнула на него сверху, слегка отпружинив от солидного полковничьего брюха, посмотрела с нежностью и поцеловала в губы. Это во сне.

В реальности Кристина тоже смотрела на Егорова. Плис без нежности, но уже с явным интересом. Она сидела в соседнем кресле. Ее, как лучшего страхового агента по итогам прошлого года, наградили на работе путевкой в Канны. С билетом в бизнес-классе и номером с видом на море!.. И надо же, ее соседом в «Боинге» оказался такой солидный мужчина! Сергей — так он представился — был полупродюсером-полурежиссером и летел на Каннский фестиваль. Он подарил ей матрешку. Это сулило интересное приключение. Впрочем, обо всем по порядку...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Спонсор матрешек и зубы жены мэра

На самом деле определить словами цвет моря невозможно. Поэты бьются столетиями, ко результат всегда приблизительный. Море постоянно меняет свои оттенки — бывает, что и по сто раз на дню, и названий для тысяч этих оттенков не изобретено и никогда не будет. Море бывает лазурным, бывает изумрудным, бывает перламутровым, когда на воде играет солнечная рябь. Бывает просто голубым или синим... Сейчас, когда катер вез Михаила Демьяновича Троицкого к его роскошной яхте, море было определенно синим. Но Троицкий не любил синего. Вернее, не самого цвета — слова этого не любил. Для него оно было связано вовсе не с морем. «Синими» - из-за обилия татуировок — в известных кругах именовали уголовные группировки, состоявшие из людей, хорошенько хлебнувших тюрьмы или зоны. Михаил Демьянович нары тоже повидал, но считал себя авторитетом новой, прогрессивной формации и имел с кондовыми «синими» серьезные конфликты. И то, что теперь у него постоянно болела голова, было следствием как раз таких вот конфликтов.

Впрочем, будучи человеком очень-очень неробкого десятка, конфликтов Троицкий нажил — на пять жизней хватит. В России его признали рецидивистом: это полбеды. И то, что в Канны на премьеру своего собственного фильма пришлось идти на яхте вокруг всей Европы — тоже не трагедия. Беда в том, что во Франции тоже шел суд над Троицким, вдобавок он состоял и международном розыске и потому опасался жить на берегу в отеле, а вынужден был куковать на яхте. Среди его корешков и адвокатов не было единого мнения, насколько велика вероятность ареста. Сам Троицкий был почти уверен, что продюсера фильма, отобранного в официальный конкурс, тронуть не посмеют. Но пока возобладало мнение «консильери» Сергея Серова. Этот изощренный человек, который, видимо, не случайно был однофамильцем первого председателя КГБ, решительно не советовал своему шефу «светиться» на берегу — только инкогнито, и только короткими рывками...

Вот они и перлись сейчас на яхту после короткой прогулки. Среди десятков белоснежных судов, разместившихся на глади залива подобно удивительным живым существам, каким-то космическим птицерыбам, его яхта по имени «Мрия» (по-хохляцки — «Мечта», что звучало в данный момент весьма оптимистично) была самой большой, дорогой и красивой. Но и это не утешало. Не радовало. Как в том анекдоте: «Вы мне елочные игрушки продали фальшивые!» — «Как это фальшивые?!» — «Не радуют!..»

— Сходи, проверь,— кивнул Серов телохранителю Николаю, делая Троицкому знак, чтобы тот посидел пока в катере. Босс скрипнул зубами.

— Демьяныч, таблетки,— в обязанности другого телохранителя, Димы, входило напоминать шефу о времени приема лекарства от головной боли.

Серов предупредил Диму, что максимальный «плюс-минус» не может превышать четверти часа, При Сталине, напомнил Серов, пятнадцатиминутное опоздание приравнивалось к прогулу, а за прогул давали десять лет лагерей. А поскольку «архипелага ГУЛАГа» в распоряжении команды нет, то Диме за соответствующее опоздание придется просто оторвать голову. И скормить ее рыбам. И хотя знакомы они были давно и прошли вместе немало опасных испытаний, Дима не сомневался что угроза эта — не фуфел.

Впрочем, он и без того честно заботился о здоровье шефа.

Николай меж тем осматривал яхту. Там, как и предполагалось, не было никого, кроме Мошкарина -низкорослого, кривозубого и крайне неопрятного человека, который, однако, на чужую собственность чистоту наводил — как Бог.

-Я тут все вылизал! - браво доложил Мошкарин.- Чище, чем у английской королевы. Даже рынду надраил. Блестит, как у кота яйца!..

Медная рында - корабельный колокол - действительно блестела на солнце, как золотая.

— А гальюн? — строго спросил Николай.

— Обижаешь... Сверкает!..

— А сам-то чего такой грязный?

— Да тут бани нету.

— Хорошо. Иди в катер, я тебя отвезу. Николай протянул подопечному 50 евро. Мошкарин с благодарностью принял деньги, мелко

покивал. У трапа он столкнулся с Троицким, поклонился. Михаил Демьянович брезгливо поморщился и первое, что спросил, зайдя в кают-компанию:

— Что за вонючка?..

— Уборщика нашли. Мошкарин фамилия.

— Русский? — нахмурился Троицкий.

— Ну. Из Пензы.

— Баранки гну!.. Родину позорит вонью своей. Чтобы ноги его здесь больше не было!..

Николай понял слова шефа по-своему, тут же вышел на палубу и сообщил пензюку (он полагал, что именно так зовут уроженцев Пензы), что шефу срочно понадобился катер и Мошкарину придется добираться до берега своим ходом.

Уборщика это нисколько не смутило — он бодро нацепил на спину прорезиненный рюкзак со своим скарбом, легко прыгнул в залив и погреб к берегу, успев при этом приветливо помахать яхте рукой. Троицкий невольно улыбнулся.

— Акула сзади! — крикнул остроумный Дима.—  Смотри, чтобы «болт» не откусила!..

— Где он живет-то?..— спросил смягчившийся Троицкий. Таблетки к этому моменту подействовали, головная боль отступила.

— Да прямо на пляже, под лодками,

— А убирает вроде чисто... — Троицкий с сомнением глянул по сторонам, провел пальцем по поверхности стеклянного столика. Пыли не было.

— Чисто, Демьяныч! — подтвердил Дима, который явно симпатизировал уроженцу Пензы.— И берет всего полтаху, а эти долбаные арабы — в два раза дороже. И делают хуже. А этот вон как все к вашему приезду подготовил. Хоть сейчас в кругосветку!..

— Ладно, пусть ходит,— благодушно махнул рукой Троицкий и потянулся за виски.— А в кругосветку я бы с удовольствием...

— Демьяныч, не советую,— всерьез среагировал Серов. Своей избыточной осторожностью он все больше раздражал Троицкого.

— Что ж мне теперь, вечно в этой дыре сидеть?

— Времена такие,— уклончиво ответил Серов.

— Времена, блин...

— А французы тебя точно не того?.. Не сцапают? — спросил Николай.

— Зассат!..— ухмыльнулся Троицкий.— Сами же мой фильм выбрали — и арестовать?.. Их тогда киношники с дерьмом смешают.

— На премьеру-то нас возьмешь?

— Ну,— снова усмехнулся Троицкий,— если пообещаете, что не будете сопли фраком вытирать,...

— Слушай, Демьяныч,— не унимался охранник,— а эта ветка пальмовая — она, типа, сама по себе?.., Или к ней бабосы положены?

— «Бабосы», как ты, Николай, их называешь,— назидательно произнес хозяин,— к «ветке», как ты ее называешь, не положены. Это... как бы тебе объяснить.., типа, звания «вор в законе». Один раз получил — всю жизнь кайфуешь. Только ветку нам вряд ли дадут. То что мы в официальном конкурсе — это уже громадная удача. Тут, понимаешь, главное не победа, а участие. Типа, как на Олимпиаде...

Про Олимпиаду Николай слышал. Сам из боксеров вышел, из кандидатов в мастера. Шефа своего он не очень понимал. Вот и инвестировал бы в спорт. Прикупил бы дюжину юных боксеров, вложился бы — там чемпионы столько зашибают, что мама не горюй. Одного Тайсона вырастить — все расходы мигом окупятся. А то сколько спортсменов в бандюки подались — и все потому, что у спонсоров другие интересы.

Ну или прикупить хотя клуб футбольный, как это теперь модно. Скажем, «Шинник» (Николай был родом из-под Ярославля). Тоже дело понятное. Купил пару бразильцев, пару хохлов — и вперед! А тут кино какое-то. Церемонии. На собственную премьеру без фрака — ни-ни. Да еще и арестовать могут...

Размышления Николая прервала тягучая песня на знакомый мотив. Пел человек столь густым насыщенным басом, что слов было не разобрать. Понадобилось некоторое время, чтобы расслышался русский язык: 





На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белые ножки...





— Маруся еще какая-то!..- поморщился Троицкий.

Бригада высыпала на палубу. Мимо яхты плыл, неторопливо двигая веслами, жутко бородатый мужик в синем зачуханном комбинезоне. По сторонам не смотрел. Тянул себе:





На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белые ручки...





— Это еще что за чудовище? - оторопел Троицкой.— Что-то рожа больно знакомая...

— А это, босс, тот самый... — защелкал пальцами Дима.- Как его... Овцов. Известный путешественник.

— Не Овцов, а Пастухов! — поправил Серов.— Тимофей Пастухов. Который гонял на полюс с собаками.

— А теперь, значит, в Каннах отогревается? -хмыкнул Троицкий.

— Собирается Атлантику на веслах переплыть,— пояснил Серов.- По пути древних французов. Или римлян. Хрен их разберешь... Все одно - нерусь!..

На самом деле однофамилец шефа Лубянки прекрасно отличал французов от римлян. Он вообще был человеком подкованным. Шутить как можно тупее -осталось его привычкой с девяностых, когда кандидату технических наук и бывшему доценту пришлось вписываться в разношерстный мир «нового русского бизнеса». С тех пор утекло много воды и крови, но от «простых» шуток Серов так и не отучился.

— Во мужику делать не хрен... — цокнул языком Дима.

— Зато никаких семейных проблем! — хохотнул Николай.— Греби себе и греби... Хоть всю жизнь.

— Пока акулы не слопают... — захохотал Дима.

—  Все придурки сюда слетелись,— резюмировал Троицкий.— Сезон... Ладно, хватит ржать. Пошли внутрь





На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белые груди,





- Донеслось в этот миг с удаляющейся лодки Пастухова.

- Ага,— с интересом обернулся Троицкий.- А дальше что она там намывала?..

Но дальше уже не было слышно.



Детектив Анри Перес укололся кактусом. Вернее о кактус. Кактус был большой, а балкон маленький и если детектив выходил на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, проклятое колючее растение непременно оказывалось в опасной близости от лица и рук Но убрать кактус с балкона никак нельзя. Это была полицейская конспиративная квартира, и каждый элемент обстановки имел здесь свое особое значение.

Впрочем, в комнате для кактуса места тоже было немного - квартира вообще не блистала размерами. Денег местному департаменту полиции выделяли не слишком щедро.

В маленькой комнате был особо ощутим запах, исходивший от сидящего на тахте Мошкарина.

— Вы бы помылись... - тоскливо предложил Перес по-русски с сильным акцентом.

— А конспирация?..— возразил Мошкарин. В дверь коротко позвонили.

— Комиссар приехал.

— Мне уйти? — спросил Мошкарин.

—  Нет-нет, останьтесь. Ему нужна от вас информация.

Перес прошел в прихожую, открыл входную дверь. Поклонился. Не слишком низко, чтобы не возникло ощущения, будто он излишне подобострастен. Но комиссар был настолько толст, глуп и самолюбив, что совсем не выразить ему почтение было нельзя. Пересу он протянул для рукопожатия два пальца, Мошкарину, Привставшему с тахты, небрежно кивнул. Внешний вид русского агента его не порадовал.

— Это и есть ваш информатор, Анри? — спросил комиссар, тревожно поводя носом.

— Да, месье комиссар. Алекс Мошкарин. Приехал из России год назад. Из Пензы.

— Чем он занимается?

— Работает в порту. За сдельную плату моет катера и яхты. Свободное время проводит с русскими...

— Может, хотите кофе? — вновь привстал Мошкарин.

— А у вас что, сыром пахнет? — проигнорировал его предложение комиссар.— Очень изысканный запах... Напоминает камамбер.

Перес побагровел. Мошкарин произнес извиняющимся тоном:

— Скушали уже! Голодные были. Мсье Перес вот голодный пришел...

Перес побагровел еще больше. Пришел он как раз сытый. Кушал пулярку и гусиный паштет.

— Вот кофе... — вновь предложил Мошкарин. Он чувствовал, что Перес недоволен, и с радостью покинул бы комнату.

— Не надо,— отмахнулся комиссар.— Рассказывайте лучше, что стряслось.

— К нам прибыл Троицкий,— Анри Перес кивнул на Мошкарина.— Алексей мыл его яхту.

— Троицкий... Троицкий... — задумался комиссар. Напряжение мозговых извилин придало ему очень важный вид.— Тот самый?.. Большой негодяй?

— Именно. Тот самый, что объявлен в международный розыск как организатор убийства. Русский бизнесмен.

— И что же он у нас делает? — искренне удивился комиссар.



 — Таблетки глотает,— пояснил Мошкарин.

— «Экстази»?.. Я слышал, что у вас в России это до сих пор еще модно...

— Нет, вроде от головной боли...

— А кто прибыл с ним?..

— Трое. Все русские. По виду — бандиты.

— А что у вас с зубами? — неожиданно сменил тему комиссар.

Мошкарин смутился. За него ответил Анри:

— То же, что у всех русских,— плохие дантисты!

— Он ведь, кажется, в Португалии живет? — вновь перескочил на Троицкого гость.

— В Сан-Теотониу,— пояснил Перес— На своей вилле. Португальцы отказали России в экстрадиции.

— Да-да, я помню из газет... Кажется, Троицкий объявил себя жертвой политического режима...

На самом деле комиссар ничего такого не помнил и газет отродясь не читал. Информацию к сегодняшней встрече готовили для него помощники. Спрашивая, «что стряслось», комиссар прекрасно знал тему разговора. И агент Перес знал, что комиссар знает. И Мошкарин понимал, что первый знает, а второй знает, что первый знает. Так что беседа походила на плохой водевиль.

— Там у них все кому не лень — жертвы политического режима,— добавил комиссар и ухмыльнулся так, что стало видно его язык: очень большой и розовый.

Перес разозлился. У него накопилось немало претензий к русским и, конечно, не было больших симпатий к русским преступникам. Но к русскому политическому режиму у него претензий было еще больше. Потому что именно этот режим отобрал когда-то у дальних предков Переса много недвижимости и сельскохозяйственных угодий. Не считая наличных денег и ювелирных изделий. Комиссару, однако, возражать не полагалось. И Анри сказал:

— Совершенно верно, месье комиссар. Вот португальцы и испугались. Шума не захотели.

— Ну так арестуйте его!.. Нам бояться нечего. А экстрадиция — это уже не наши вопросы.

Этого Анри не ожидал. Комиссар прекрасно знал, что с арестом Троицкого могут возникнуть проблемы. Но он и тут прикинулся дурачком, перекладывая решение на Переса. «Жирный трус»,— подумал Анри, а вслух произнес:

— Да, но... может случиться скандал.

— Почему? — якобы удивился комиссар.

— Он приехал на фестиваль. По приглашению комитета. Как продюсер одного из фильмов. И не просто фильма — а заявленного в главном конкурсе.

— Гм, это меняет дело...

Перес ничего не ответил. Нелепая тишина повисла минуты на две. Нарушил ее Мошкарин — звучным тягучим зевком.

— Пусть он сварит кофе,— зло велел наконец комиссар.

Перес кивнул Мошкарину, и тот с готовностью отправился на кухню.

Перес продолжал молчать. Дудки: пусть и комиссар проявит какую-нибудь инициативу. Кроме заказа кофе.

— Но ведь мы могли и не знать, что он здесь... — вслух размышлял комиссар.— Фестиваль закончится... Троицкий уедет...

Внутри у Переса все кипело.

— Как же мы могли не знать?! Что мы, читать не умеем?! Он будет во всех газетах, во всех телерепортажах. У него будет премьера,— Перес втолковывал комиссару элементарные вещи.— Русские потребуют...

— Эти русские... — сплюнул комиссар.— Так что же делать? Задерживать нельзя, не задерживать тоже нельзя? И так скандал, и эдак скандал. Хватит нам истории с Де Ниро...

Конфуз с Де Ниро действительно имел место, но лет тридцать назад. Актера, гениально сыгравшего сверхбандита дона Корлеоне в «Крестном отце-2», скрутили на пляже двое молоденьких патрульных. Признали, что перед ними физиономия знакомого преступника, но что это актер из фильма — не докумекали. Сломали ему что-то — кажется, палец на руке. Плавки порвали. Вся «желтая» пресса потом битый месяц потешалась над артистом. Блистала заголовками типа «Два сопляка стянули трусы с Крестного отца». Полиции пришлось выплатить кучу денег за моральный ущерб.

«Вряд ли комиссар помнит эту историю,— подумал Анри.— Тоже референты приготовили».

Здесь он ошибался. Историю комиссар помнил. Хотя бы потому, что он и был одним из тех незадачливых сопляков. С тех пор не было на всем юге Франции полицейского, более умеренного, аккуратного и осторожного. Так что у комиссара имелась своя причина переваливать ответственность на агента.

— Так что же делать, Анри? У вас есть идеи?

— Да, у меня есть идея. Надо пригласить русских полицейских.

— Зачем? — не понял комиссар.

— Пусть сами его арестуют. Дальше — дело суда.

— И мы остаемся в стороне...— задумчиво произнес комиссар.— Что ж, это хорошая идея.

Он настороженно глянул в строну кухни. Мошкарин что-то беспечно насвистывал. Заразился на берегу мотивом «на речке, на речке, на том бережочке».

— Да, месье комиссар,— сказал Перес. А про себя: «Старый трус. Все-таки сделал все так, чтобы при случае свалить на меня».

— Сколько вы работаете, Анри? — доброжелательно спросил комиссар.

— Третий год.

— А вы неплохо соображаете. Далеко пойдете... Срочно отправьте им приглашение. Все расходы берем на себя.

Последнюю фразу комиссар произнес с вернувшимся к нему самодовольством. Решение по расходам — самое важное в любом деле — он принять мог. Многолетняя осторожность сделала свое дело: казной комиссар распоряжался.

Ждать кофе он не стал. Когда Мошкарин вышел из кухни с подносом, Анри, срывая злость, ударил по подносу кулаком снизу.

Не рассчитал: весь кофе вылился на кремовый пиджак агента Переса.

— Постирать? — вежливо предложил Мошкарин.

Весна в этом году в Петербург пришла поздняя. Еще и апреле лежали сугробы, то подтаивало, то снова замерзало, и хитом сезона в убойном отделе стала история о сосульке-убийце. Известного предпринимателя нашли мертвым в проходном дворе. Смерть наступила в результате удара тупым предметом по голове. Поскольку бизнесмен оказался тесно связан со Смольным, шухер поднялся нешуточный. Два дня — вернее даже, двое суток — весь отдел стоял на ушах. Пока не выяснилось, что предпринимателя убила сосулька, которая к моменту обнаружения тела успела благополучно растаять.

А через неделю подполковник Егоров, слышавший звон краем уха, влетел в кабинет оперов с требованием срочно представить все материалы об убийце по кличке Сосулька...

...Потеплело только к майским, зато мгновенно и сильно — слякоть высохла буквально в три дня, зацвела черемуха, обезумели птицы, и окна кабинета Сан Саныча были распахнуты настежь. Тем более что в кабинете было изрядно накурено: обсуждать французскую историю собрались все.

— В общем, короче, еще раз, если чего еще не понятно: просят прислать людей для совместного задержания,— Сан Саныч отложил распечатку электронного письма, составленного по-русски, но с большим количеством ошибок.

«Агент» назывался «эгент», «яхта» — «йактой», «суд» — «сут». Особо посмеялись над последним словом.

— Сами, значит, не могут? — резюмировал Шишкин.

— Могут. Но не хотят. Потому как Троицкий у них гость фестиваля. Шибко официальный.

— Задницу свою прикрывают, макаронники,— съехидничал Любимов.

— Лягушатники,— поправил его Шишкин.

— Один черт...

— Чужими руками,— поддакнул Егоров,— каштаны хотят из огня таскать.

— А при чем тут каштаны?..— свел брови Сан Саныч.

— Это пословица такая французская,— пояснил Егоров.

— Больно грамотные все стали... — поморщился генерал.— А ехать все равно придется. Они обещают всяческое содействие. Расходы тоже оплатят.

— Толку-то. Ну задержим,— сказал Шишкин.— Думаете, французы его выдадут?

— Португальцы уже отказали,— Сан Саныч пожал плечами.— По политическим мотивам.

Отказывать России в выдаче преступников «по политическим мотивам» стало в последние годы любимым развлечением европейских стран. В «политические» страдальцы ухитрялись записаться обыкновенные казнокрады, отъявленные головорезы и даже хакеры (которых, впрочем, не выдавали из понятных практических соображений). С одной стороны: несправедливо и обидно. С другой стороны, сами виноваты: не надо сажать в тюрьму политических противников и давать столько поводов для политических обвинений. С третьей стороны, спецслужбы-то друг друга должны понимать: оперативный работник в любом государстве соображает, чем диссидент отличается от бандита. С четвертой стороны, решения такие принимают не спецслужбы, а как раз политики...

Короче, сторон много, а крайним всегда оказывается младший и средний офицерский состав.

— А где все эти Интерполы крутые? — спросил Любимов.— Это же их кусок хлеба.

— Интерпол, Жора, только бумажки пересылает,— напомнил Плахов.— Туда — сюда. Мы, помню, с ним но Америке столкнулись...

— Пусть тогда министерские едут! — не унимался Любимов.— Тоже — те еще сачки...

— В министерстве сказали: «Уголовное дело — ваше, вы и решайте»,— пояснил Сан Саныч.

— Тоже подставляться не хотят...

— Ладно, дискуссия окончена. Придется, как всегда, нам. Жора, ты как? Представь: море, пальмы, набережная Круазет... И все — в белых штанах!

— Они-то в белых... — засмеялся Шишкин.

— Мне сейчас не до пальм,— отказался Любимов.— Родня из Сибири нагрянула. Десять лет не виделись. Я им вечерами город показываю. Завтра аж на «Лебединое озеро» идем — прикиньте, до чего дожил ...

— Сочувствую,— морально поддержал генерал.— Меня жена зимой на «Снегурочку» таскала, так я сам чуть не растаял за три часа... Ты, Жора, имей в виду, что в буфетах там цены нереальные. Возьми с собой в карман из магазина.

— Спасибо за совет, товарищ генерал!

— Не за что. А Максим где? Тоже на «Лебедином»?

— Он еще на больничном,— сказал Шишкин,— Гипс до сих пор не сняли.

— Товарищ генерал, меня пошлите! — вдруг встрял громогласный Егоров.— Я там все, что надо, сделаю!

Кабинет прямо-таки озарился улыбками.

— Чего дыбитесь? — обиделся Егоров. Не на генерала, конечно, а на всех других. На начальство Егоров никогда не обижался. Это было его жизненным кредо. Поэтому он и сумел дослужиться до больших звезд и немаленькой должности.

— Ну и что ты там сделаешь? — заинтересовался Сан Саныч.

Егоров сжал кулаки.

— Я этого Троицкого... — Егоров положил один сжатый кулак на другой, грозно повертел.— Хрясь-хрясь... Это ж моя розовая мечта!

— Троицкого хрясь-хрясь — ваша розовая мечта?..— не поверил Любимов.

— Канны... — зачарованно выдохнул замначштаба.

Вообще-то Сергея Аркадьевича Егорова нельзя было назвать отъявленным путешественником. В походы в детстве и юности он не ходил. Выехав однажды на пикник в честь юбилея Шишкина (всего-то на залив чуть дальше Комарова!), тут же нашел в рощице единственное на всю округу болото и провалился туда по колено. Потом всю дорогу нудил, мешал празднику, так что Виригин вызвался оторваться от шашлыка и отвезти штабиста домой. Дачи Егоров не имел, комаров боялся, в городе жил на высоком этаже, куда подлые кровососы долетать ленились.

Да и в городе Егоров не сказать что гулял. На троллейбусе до метро, а то и до главка от метро иногда на троллейбусе, хотя пешком ходу —десять минут. На Дворцовой площади или там на Стрелке Васильевского острова Сергей Аркадьевич не бывал годами. Впрочем, это не мешало ему долгими одинокими вечерами листать дома за чаем альбомы с видами Петербурга и читать краеведческие сочинения. Он любил при случае блеснуть каким-нибудь анекдотом из книг Синдалов-ского («Петр Первый дважды привозил мощи Александра Невского в Петербург, а они не хотели лежать в городе Антихриста и сами возвращались во Владимир! В третий раз Петр запер мощи на ключ, а ключ бросил в Неву...»), но сходить погулять в ту же самую Александро-Невскую лавру ему в голову не приходило. Всегда успеется. Чего, близко — от работы пятнадцать минут пешком...

У него была даже специальная теория, что все неприятности приключаются, когда человек выходит на улицу. Сиди дома — ничего не случится. А на улице можно попасть под тот же самый троллейбус (под «пятерку», допустим, да это и неважно под какой, хоть под «семнадцатый»!), или стать жертвой карманника, или самому что-нибудь натворить — толкнуть, скажем, неловко старушку, которая возвращается из мини-маркета с полной кошелкой яиц. Да мало ли что! Вот у певца Высоцкого мачеху или тещу убило кирпичом по голове — исторический факт. Весной, опять же, сосульки...

Егоров уважал поэта Иосифа Бродского, уроженца Санкт-Петербурга, а впоследствии лауреата Нобелевской премии, за то, что тот написал стихотворение «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Само стихотворение Юрий Аркадьевич не читал — видел только цитату в «газете» (он вообще стихов не читал; странное это, прямо скажем, дело — стихи; нормальные люди выражаются прозой, недаром многие поэты в психушке дни свои заканчивают или просто дома вешаются), но с мнением мастера был, безусловно, согласен.

А вот в Канны... Или в Париж... Или в Рим-Венецию... Или хотя бы в Амстердам, несмотря на то что там прямо в булочных непонятным образом разрешено продавать марихуану.. Или в Мадрид... Во всех этих городах Сергей Аркадьевич очень-очень хотел оказаться. Тогда можно было бы сказать, что жизнь прожита не зря.

Соответствующие альбомы у Егорова были, документальные фильмы о лучших местах и «Клуб путешествий» по телевизору он старался не пропускать.

Такой и была его мечта — книжно-телевизионная. Как он сам выразился, «розовая». Егоров хотел не в реальный город, а в миф. В легенду, в глянцевую картинку. Чтобы можно было потом вспоминать и рассказывать. Особенно одиноким дамам.

Про то, что в Каннах пришлось бы ловить реального, а не телесериального опасного преступника Троицкого,— Егоров как-то совсем не думал. Это уж как-нибудь так, само по себе.

— Ты мне здесь нужен,— прервал генерал «розовые» мечтания штабиста.— Скоро подведение итогов. А в Канны на пенсии, по путевке съездишь. Так что, Игорь-Вася, придется опять вам.

— Да мы вроде уже были... — смущенно произнес Плахов, имея в виду пришлогоднюю поездку в Америку.— Неудобно...

— Пусть другие... — поддержал его Рогов.

Ему, в общем, было любопытно попасть на Лазурный берег. Но действительно — надо же совесть иметь. Всем мужикам интересно туда попасть. Уж всяко интереснее, чем «Лебединое озеро». Хотя как сказать... Иностранцы, сюда приезжая, как раз на это «Лебединое» прутся, будто оно медовое или самогонное. Вот недавно расследовали убийство одного балеруна, так выяснили из расписания, что в одно воскресенье в Питере в четырех местах одновременно «Лебединое озеро» пели. Вернее, танцевали. И везде наблюдался полный аншлаг. Вернее, просто аншлаг: Семен тогда объяснил, что полным бывает что-то другое, а аншлаг — он и есть аншлаг. Это просто когда свободных мест нет. Где они только такую толпу маленьких лебедей берут?..

— Только не надо в благородство играть,— нахмурился Сан Саныч.— Это, знаете, как у молодежи называется?.. Понтами кидаться. Вы туда работать едете! Сергей Аркадьевич, сообщи: пусть оформляют вызов на Плахова и Рогова. Кто дело Троицкого изучал? По убийству Кулешова?..

— Я,— сказал Шишкин.— Доложить?

— Давай коротко. Основные моменты.

— Ну... Демьян возник в середине восьмидесятых. На заре перестройки.

— Кто возник?..— не понял генерал.

— «Демьянова уха» — кабак такой есть на Петроградке! — ляпнул Егоров. Сам он там, кстати, тоже не был: вычитал название в том же «Петербурге на Невском». Или в «Пульсе». В какой-то, короче, из бесплатных газет, что в ресторанах распространяют.

Генерал отмахнулся от Егорова и кивнул Шишкину:

мол, продолжай.

— Значит, Демьян...— откашлялся тот.— Кличка у него была Демьян Бедный. От отчества — Демьяныч. Вообще-то он — Троицкий, Михаил Демьянович. Он тогда проституток валютных и фарцовщиков данью

обложил.

— Сейчас это детские шалости,— заметил Плахов.— Тут вон целые города данью обкладывают.

— Прогресс... — хмыкнул Любимов.

— Он самый,— согласился Шишкин.— А Демьян вот тогда разворачиваться начал. Сделал ставку на бывших спортсменов. У него в бригаде даже два чемпиона мира было.

— По шахматам? — спросил Рогов.

— Василий! В Каннах шутить будешь,— одернул генерал и тут же сам не удержался: — По шашкам, наверное. По стоклеточным.

— По шашкам,— подтвердил Шишкин и тут же расшифровал, опережая удивленные возгласы: — Не по стоклеточным, а по этим... По нормальным. Фехтовальщик, короче. А другой чемпион — по гандболу. В общем, команда своя уже была, капиталец тоже. И пошло-поехало... Металл, лес, бензин... Превратился в уважаемого бизнесмена. Разбогател. А кровь-то в жилах осталась та же... Дурная.

— Все же целый фильм спонсировал,— снова влез Егоров.— Это не каждый бандит так может! По фестивалям ездит...

— Да это все напускное,— отмахнулся Шишкин.— От страха. Сидит он там на своей вилле в Португалии и дрожит. Гадает, то ли арестуют, то ли дружки бывшие подстрелят. Демьян многих здесь обидел.

— У него судимости-то есть?

— Нет. Под следствием в «Крестах» сидел. За вымогательство. Давно еще. Потом дело развалилось. Мой приятель вел. Потерпевшие показания поменяли.

— Сейчас-то не развалится? — уточнил Плахов.— Что за убийство?

— А там почти сразу всех взяли,— пояснил Шишкин.— Местные опера. По горячим следам. Одного киллера охранник убитого Кулешова на месте подранил. Ну а тот напарника своего сбежавшего назвал. И Троицкого, как заказчика. К утру уже все, кроме Демьяна, сидели. А тот себе алиби делал в Португалии.

— Выходит, из доказательств — одни слова? — уточнил Жора.

Он тоже не верил в уголовные дела против преступников такого масштаба. До зоны добирается один из пяти, и то если этого сильно захотят остальные четверо и кого надо попросят.

— Почему, не только. Показания исполнителей — раз. Их, кстати, уже осудили. Есть запись телефонного разговора с Демьяном. С докладом о выполненном заказе. Это уже один из исполнителей по нашему указанию звонил. Чтоб улики закрепить. Есть еще косвенные...

— А мотивы убийства? — спросил Рогов.

— Бензозаправки с Кулешовым не поделили.

— Что же, дело ясное... — вздохнул Плахов.

— Что дело темное,— закончил Любимов.

Егоров и не предполагал, что матрешки бывают такие разные. То есть он видел, что они целыми гирляндами украшают специальные ларьки и витрины магазинов, но близко никогда не подходил — что он, пацан какой или интурист... А тут надо же!.. Галкин в Дубовицкой, Дубовицкая — в Жванецком, Жванецкий — в Петросяне, Петросян в этой своей... забыл фамилию. В своей большой тетке.

Ленин в Сталине, Сталин в Хрущеве, Хрущев в Брежневе — и потом еще несколько человек.

Футболисты какие-то — этих Сергей Аркадьевич не различал. Поэты: Пушкин, Есенин, Блок и какие-то неизвестные. Или просто девки голые — срамота!..

Есть матрешки маленькие, а есть гигантские, причем на самой большой — огромный мужик в шубе и соболиной шапке в каком-то лесу, в снегах, у березы.

— Спонсор какой-нибудь? — спросил Егоров.

— Чего? — не понял продавец.

— Этот вот — спонсор матрешек?

— Шаляпин это, дядя,— обиженно сказал продавец.— Певец басом.

— Я тебе покажу дядю! — автоматически пригрозил Егоров.

«Певца басом» Шаляпина он не слышал, но знал и уважал. Знал, что это не Басков какой-то, а настоящая гордость русской культуры.

Шаляпин был такой «шестисотый», размером с ведро,— внутри него уместились Чайковский, Ростропович, Шостакович и еще человек десять, и стоила эта «могучая кучка», как подержанный автомобиль «Ока», Егоров в результате купил банальных традиционных матрешек: с круглыми миловидными лицами, в платочках. С веснушками и в сарафанах. Насилу нормальных отыскал — везде в основном торговали «навороченными». Он купил самых маленьких, но зато много, полную сумку.

Только вернулся в главк, позвонил Сан Саныч, приказал зайти.

Генерал беседовал с Шишкиным о кинематографе.

— Я вчера кассету пиратскую с фильмом Троицкого посмотрел.