Жан де Кар

Вена. Роман с городом

Jean des Cars

Le roman de Vienne



Директор издательства Ольга Морозова

Редактор Александра Финогенова

Корректор Светлана Воинова

Художественное оформление Андрей Бондаренко

Верстка Владимир Дёмкин



Издательство выражает благодарность литературному агентству Анастасии Лестер за помощь в приобретении прав на перевод произведения



© Издательство Ольги Морозовой, 2017

© М. Троицкая, перевод, 2017

© А. Бондаренко, оформление, 2017

* * *


Издательство выражает благодарность литературному агентству Анастасии Лестер за помощь в приобретении прав на перевод произведения



Издательство благодарит за финансовую поддержку Лео Ширнхофера, а также выражает признательность за помощь в подготовке издания Андрею Полякову


* * *

Перед отъездом…

В первый раз я приехал в Вену осенью 1967 года. Меня, журналиста, редакция Marie-Claire направила специальным корреспондентом для, как это принято называть, освещения съемок фильма «Майерлинг» с Катрин Денёв и Омаром Шарифом. Для меня составили целую программу… Но прежде всего это была моя первая командировка за пределы Франции. Одних встреч с Катрин Денёв и Авой Гарднер (о нет! это уже похоже на сказку!) хватило бы, чтобы объяснить мое восторженное возбуждение! Но, в полной мере исполнив свои увлекательные профессиональные обязательства, я… влюбился в Вену. Я и сейчас в нее влюблен. Между тем столица Австрийской империи, уменьшившейся по сравнению с прошлым в девять раз, выглядела не лучшим образом — темная, печальная, словно погруженная в воспоминания о своих лучших и своих самых черных днях. Дома, памятники и дворцы — немые свидетели былого величия, погибшего в 1914 году, — еще не вернули себе того блеска, что восхищает в них сегодня; повсюду виднелись следы Второй мировой войны, особенно бомбардировок союзнической армии 1945 года; улицы почти не освещались, и на всем лежала печать тоски. Город играл грустный вальс. Играл тихо, под сурдинку.

Любезный владелец книжного магазина, расположенного неподалеку от Грабена — бывшего оборонительного рва, ставшего красивой улицей, — на старательном французском объяснил мне:

— Не забывайте, что не так давно здесь были советские танки. А еще солдаты — американские, английские и ваши. Они разъезжали в джипах командами по четыре человека — патрулировали город… Вену оккупировали победители, которые разделили ее, как и всю Австрию, на четыре зоны. Нам твердили, что в сорок пятом году нас освободила Красная армия, но это было вранье. Мы находились под контролем союзников, наглей страны больше не существовало! Пересмотрите фильм «Третий человек»[1], и вы всё поймете. Окончательно мы освободились только в пятьдесят пятом, когда во дворце Бельведер был подписан Государственный договор, признававший новое государство — Австрийскую Республику. Мы провозгласили нейтралитет и наконец-то обрели свободу. Оккупационные войска ушли. Да-да, для нас война длилась на десять лет больше. Долгое наказание… Но потом Вена пробудилась!

Эти слова коренного венца навсегда остались в моей памяти.

С тех пор я бывал в Вене много раз — то по заданию редакции, то собирая материал для своих исторических книг, — и каждая встреча наполняла меня новой радостью. Возрожденная столица — город, любимый Талейраном и ненавидимый Гитлером, — постепенно возвращала себе подобающую роль. Во времена холодной войны Восток и Запад по каким-то неясным и пугающим причинам обменивались здесь шпионами. В 1961 году в Вене встретились Никита Хрущёв и Джон Кеннеди — не в силу случая, а по необходимости. Тогда впервые заговорили о разрядке… А потом вернулась мода на искусство, в том числе на искусство жить. Шоколад, Сисси, вальсы, тихие или шумные кафе, уютные кабачки, светские развлечения, венгерские и турецкие рестораны, величественное после реконструкции здание Оперы, фантастическое богатство картинных галерей, ар-нуво и даже доктор Фрейд, наконец-то получивший свой музей, — все это переживало второе рождение. США и СССР снова пытаются найти общий язык, и в 1979 году Леонид Брежнев и Джимми Картер подписывают в Вене договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2). Как мы знаем, проблема остается актуальной до сих пор.

Я был в Вене в ноябре 1982 года — готовил по заданию редакции репортаж о триумфальном возвращении в город последней австрийской императрицы Циты Бурбон-Пармской. Я был здесь незадолго до падения Берлинской стены и своими глазами видел, как один министр разрезал — в буквальном смысле — «железный занавес» в виде колючей проволоки на границе с Венгрией. Я был здесь и зимой 1999–2000 года, когда социалисты, 13 лет находившиеся у власти, по результатам демократических выборов утратили большинство и передали бразды правления страной в руки коалиции, именуемой ультраправой, а на самом деле исповедующей националистические идеи, на что во Франции всегда смотрели и продолжают смотреть косо. Предпочтения австрийских избирателей вызвали здесь шумное неодобрение, переходящее в негодование. Но и Вене вмешательство Европейского союза во внутренние дела страны совсем не понравилось. Венцы не желали выслушивать чужие нотации, особенно от тех, кто любит поучать других, но, возмущаясь, почему-то действует крайне избирательно. Далее последовали «санкции» — столь же непристойные, сколь и бесполезные, — действие которых продлилось 233 дня. Представители французской интеллигенции бросились в Вену в надежде «образумить» австрийцев. Кое-кто из прибывших пал жертвой галлюцинаций, увидев то, чего не было. Появилось специальное издание знаменитого туристического путеводителя в черной (в знак траура!) обложке, серьезно задевшее венцев — они не понимали, с какой стати их снова обвиняют в отсутствии политкорректности. Я тоже этого не понимал, о чем и написал в двух своих статьях, опубликованных в газете Le Monde 6 и 7 февраля 2000 года. В эти неспокойные дни венские друзья напомнили мне, что австрийцы вообще и жители столицы в частности воздержались от ядовитых комментариев, когда в 1981 году во французском правительстве оказалось сразу четыре министра-коммуниста. Они не считали себя вправе ставить нашему народу «двойку» за неверный выбор. Но некоторые западные демократии, в том числе Франция, упорствовали в убеждении, что венцы допустили ошибку и их следует направить на истинный путь. Как не без цинизма заметил Бертольд Брехт, «если народ заблуждается, надо изменить народ». Бурление умов утихло только после новых выборов. Вена снова стала городом, который не стыдно посещать. Что касается меня, то я посещал ее всегда. Это удивительный, волшебный город, отличающийся невероятным разнообразием и богатством оттенков. Разве это не важнее всех на свете судорог политической жизни и качаний маятника, именуемого общественным мнением?

Я видел прелестные оперетты — искрометный, чисто венский жанр — в прекрасном театре дворца Шёнбрунн и на больших сценах, видел восхитительные мюзиклы, ничем не уступающие постановкам Лондона или Бродвея; на открытом рынке Нашмаркт, протянувшемся параллельно с линией метро, сталкивался с людьми из самых разных уголков земли. Здешние зеленые деревянные лавчонки притягивают к себе гурманов со всего города. У каждой лавки — своя специализация, и, помню, я долго стоял разинув рот перед витриной, в которой красовалось не меньше ста видов уксуса. Еще здесь есть блошиный рынок, куда со всей Европы свозят всякий забавный китч. Задрав голову, я пытался сосчитать количество украшений на Доме с медальонами и на Майоликовом доме — двух шедеврах архитектуры 1900-x. В кафе «Централь» и в красном зале роскошного ресторана «Захер», куда считается особым шиком ходить на поздний, после театра, ужин, я лакомился изумительным wiener schnitzel — телячьим шницелем в мелкой панировке. Разумеется, я не забыл посидеть на вытертой бархатной банкетке в кафе «Гавелка», основанном в 1939 году. Его владелица фрау Гавелка до последнего дня жизни лично следила за тем, чтобы посетители — цвет артистической Вены — остались довольны обслуживанием. В кафе «Ландтман», где обычно собираются театральные деятели и интеллигенция, меня заверили, что я могу давать их адрес всем своим корреспондентам и мне непременно передадут всю пришедшую на мое имя почту. Под мерный стук лошадиных копыт — на ушах у обеих лошадок были надеты цветные колпачки — я беседовал с добродушным и по-крестьянски лукавым кучером фиакра; все они традиционно носят шляпу-котелок. Я восхищался Карл-Маркс-Хофом — одним из самых величественных архитектурных ансамблей «красной Вены», в 1920–30-е годы возведенным социалистами в качестве муниципального жилья. В парке Пратер я катался на колесе обозрения, и мне казалось, что я вот-вот увижу зловещую фигуру Орсона Уэллса из «Третьего человека» — в ушах у меня настойчиво звучала музыкальная тема из фильма, как будто ее автор, композитор Антон Карас, сидел со своей цитрой рядом со мной.

В легендарном театре Ан дер Вин я аплодировал Руджеро Раймонди, певшем партию Дон Жуана; в Опере слушал «Кармен» в постановке Франко Дзеффирелли — оркестром дирижировал Лорин Маазель, которого публика, поначалу настроенная более чем прохладно, провожала овациями. Для меня это стало еще одним из проявлений настоящего венского духа — смеси доброго юмора и язвительной насмешки, критичности восприятия и уважения к подлинному мастерству. Я провел немало часов в Техническом музее, расположенном напротив дворца Шёнбрунн, и даже сидел в салон-вагоне Сисси, которая полагала, что путешествует инкогнито, хотя к поезду был прицеплен фургон для коров и коз, чтобы императрица могла пить свежее молоко! В самом Шёнбрунне посетителя не покидает ощущение живого прикосновения к прошлому. Меня особенно тронул скромный экспонат, напоминающий об одном важнейшем эпизоде австрийской истории — отречение Карла I, написанное и ноября 1918 года простым карандашом, что дало некоему политику повод заявить: «Теперь Австрия — это республика без республиканцев». В этом умении кратко и точно выразить мысль я вижу еще одно проявление того самого венского духа.

Однажды зимой я проехал через весь город на старом трамвае. В руке у меня был стаканчик целительного глинтвейна — горячего вина с корицей и апельсиновой цедрой; в вагон сели уличные музыканты с аккордеоном, и звуки польки Штрауса перекрывали лязганье колесных пар по железным рельсам. На Кертнерштрассе я обошел все букинистические магазинчики — только здесь можно найти старые газеты и томики мемуаров, ставшие библиографической редкостью.

Я восхищался грацией липицианских лошадей в Зимнем манеже, где императрица Мария Терезия когда-то лично приветствовала мастера верховой езды за безупречное исполнение самых сложных фигур. С тех пор наездники всегда выступают в коричневых с белым камзолах и треуголках с золотым кантом. Я обошел все музеи и выставочные галереи; в частности, в 2004 году присутствовал на открытии Дворца Лихтенштейнов, где собрана поистине бесценная коллекция произведений искусства. В доме, где жил Фрейд — чемоданы, трость и шляпы доктора вернулись из Лондона на родину, — я убедился, что черная кованая решетка перед его квартирой заперта так же надежно, как наше подсознание. Между тем основатель психоанализа утверждал, что сумел подобрать к нему ключи. С 1989 года посетители могут даже присесть на железный диван, хотя он, конечно, далеко не так удобен, как легендарная кушетка, на которой пациенты Зигмунда, в том числе принцесса Мари Бонапарт, делились с ним своими сокровенными мыслями… Между парком Кайзергартен и барочным фасадом галереи Альбертина я с изумлением обнаружил эскалатор, над которым нависает кровля в виде гигантского самолетного крыла. Поистине, в Вене искусство подстерегает тебя повсюду, и его разнообразию нет предела.

Сегодня, когда столица готовится отметить 250-летие со дня рождения Моцарта (в Вене ему жилось лучше, чем в Зальцбурге, хотя наиболее восторженный прием он встретил в Праге), а Австрия — на полгода возглавить Европейский союз (неплохой реванш!), как никогда ясно понимаешь, что Вена — это живое сердце Европы, которое бьется в такт со всеми ее радостями и горестями. И я полностью разделяю мнение Проспера Мериме — писателя и путешественника, объездившего едва ли не полмира. Находя Париж «смертельно скучным», он в 1854 году записал: «Я пришел к выводу, что после Мадрида самый культурный город Европы, в котором лучше всего жить, — это Вена». На мой взгляд, это по-прежнему так. Добавим к сказанному лишь несколько замечаний Стефана Цвейга. Этот прекрасный писатель оставил нам несравненное описание своего родного города, принадлежащего к «вчерашнему миру»: «Состоящая из множества разнородных элементов, Вена стала идеальной площадкой для зарождения общей культуры» и за два тысячелетия превратилась в «столицу народов». У того же Цвейга читаем: «Без этой любви к культуре, без чувства одновременного наслаждения и контроля по отношению к этому благостному излишеству жизни невозможно было быть истинным венцем». Говорите, все это осталось в прошлом? Ничего подобного. Вена все та же.

I

Турецкая угроза

Вена, 10 марта 2005 года. Многие венцы возмущены или по меньшей мере изумлены и взволнованны. Утром этого дня они обнаружили, что барочный фасад Кунстхалле, расположенного посреди Музейного квартала и прежде служившего императорскими конюшнями, весь завешен красными флагами. Что это, демонстрация ностальгии по коммунизму? Нет, на флагах изображены символы ислама — белая звезда и полумесяц. Значит, это турецкие флаги. Некоторые из них достигают в ширину 2 метров 70 сантиметров, другие доходят до 3 метров 40 сантиметров. Эта неожиданная декорация не осталась незамеченной, что, впрочем, и было целью ее автора — Феридуна Заимоглу, художника и писателя немецкого происхождения, родившегося в Анатолии в 1964 году. Своей акцией он пытался выразить протест против жесткой позиции Австрии по вопросу вступления Турции в Европейский союз, заметно осложнившей отношения стран — членов ЕС с Анкарой. Заимоглу хотел устроить полемику среди соотечественников, но спровоцировал лишь их раздражение: больше 80 процентов австрийцев (и три парламентские партии, кроме «зеленых») враждебно восприняли идею о приеме в ЕС современной Турции — наследницы Османской империи, дважды (в 1529-м и в 1683 году) осаждавшей Вену. Оба раза турецкий натиск заставил дрожать от страха почти всю христианскую Европу. Заимоглу, прекрасно знавший историю, сравнил свою акцию с третьей турецкой оккупацией: «Второе и третье поколения турок, живущих в Европе, больше не обязаны жить скученно и изолированно: отныне они представляют собой могучую силу, не намеренную ограничиваться обороной. Когда варвары победителями входят в чужую страну, они несут впереди свои флаги — символ наступления своей власти». Своей «инсталляцией», получившей название Kanak Attack, что можно перевести как «Третья осада турками», художник призывал венцев турецкого происхождения выбраться из гетто и разрушить привычный имидж города, целиком, по его мнению, обращенный в прошлое, где нет никого, кроме Моцарта и Сисси. Венское культурное наследие, настаивал Заимоглу, гораздо богаче и не сводится к этим двум культовым фигурам.

В течение нескольких часов дирекция Кунстхалле получила сотни звонков. Одни звонившие благодарили руководство музея, другие его проклинали. Мусульманская молодежь — дети иммигрантов — хвалили директора за смелость, коренные венцы возмущались «османизацией» общественного здания и напоминали, что его содержание финансируется из их налогов. Особенно кипятились представители правой Австрийской партии свободы (АПС), а глава ее венского отделения Хайнц-Кристиан Штрахе, в котором многие видели нового Йорга Хайдера, воспользовавшись предлогом, запустил свою кампанию, вывесив на улицах Вены баннеры со слоганом «Вена не должна стать Стамбулом!». Настроения подогрелись еще больше, когда выяснилось, что инсталляцию не демонтируют до 28 марта, то есть только через две с лишним недели. Для АПС это было последней каплей, и в британском еженедельнике The Observer появилась статья, в которой говорилось: «Если мы, австрийцы, согласимся с происходящим, это будет означать, что мы готовы поставить под угрозу свою безопасность и сохранение своей культурной идентичности». На следующий день газета Heute сообщила читателям: «Кунстхалле отныне превращен в турецкую хижину». Директора музея Геральда Матта, на чьей отставке безуспешно настаивали националисты, поднявшаяся шумиха нисколько не смущала: в преддверии Литературного фестиваля «Ислам и Запад» она оказалась как нельзя более кстати. В залах Кунстхалле, обычно посещаемых туристами и респектабельной интеллигенцией, собрались писатели, обитающие в народных кварталах; они организовали читку произведений мусульманских авторов — палестинских, боснийских, ливанских, иракских, египетских, афганских и даже ливийских. Здесь же 16-летняя школьница демонстрировала искусство каллиграфии, выписывая немецкие слова арабской вязью. Директор Матт, искренне радуясь всплеску интереса к музею, в ответ на критику заявил: «Эта выставка — тест для обмещанившегося венского общества. Мы утратили привычку к социальному разнообразию. Можно подумать, мы живем во Франции!»

Почему же художественное событие 2005 года вызвало такой шквал откликов, как позитивных, так и негативных? Дело в том, что для Вены «турецкий вопрос» всегда был болезненным. Вена — единственная из западных столиц, пережившая и, к счастью, сумевшая отразить угрозу османского завоевания. Эта угроза была вполне реальной, свидетельством чему может служить Будапешт, просуществовавший под османским владычеством почти полторы сотни лет. Впрочем, и ниже мы об этом еще поговорим, нельзя сказать, что обе турецкие осады оставили по себе в Вене исключительно дурную память. Ислам — третья в Австрии по распространенности религия, которую исповедуют 300 тысяч человек. Большинство из них (200 тысяч) проживает в Вене — сегодня достаточно прогуляться по Грабену или зайти в любой музей, чтобы своими глазами убедиться, что число женщин в хиджабах значительно увеличилось, во всяком случае, за последние десять лет. Мало кто помнит, что в 1912 году, во времена бессменного правления Франца-Иосифа, был принят закон, по которому ислам признавался одной из официальных религий Австро-Венгерской империи. После аннексии Боснии и Герцеговины в 1906 году в армии Габсбургов появились военнослужащие имамы.

В декабре 2004 года федеральный канцлер Австрии Вольфганг Шюссель, политик консервативного направления, пообещал организовать референдум по вопросу присоединения Турции к Евросоюзу. Но прежде чем продолжить эту тему, давайте вспомним, чему нас учит история, тем более что ее следы буквально впечатаны в венские стены. Если вы отправитесь к дворцу Шёнбрунн с кем-нибудь, кто действительно хорошо знает город, он обязательно покажет вам застрявшее в стене одного дома пушечное ядро, выпущенное из османского орудия. Такими точно ядрами 29 мая 1453 года турецкая артиллерия разрушила крепостные стены Константинополя, что привело к падению Византии. Сохранились и другие ядра, навсегда вбитые в уличные мостовые, — еще одно доказательство того, какой опасности подвергся город. Но, пожалуй, самым ярким символом турецкой угрозы остается пушечное ядро, вмонтированное в шпиль собора Святого Стефана. Тот, кто еще не понял, что оно означает, может осмотреть украшающую епископскую кафедру фигуру святого Франциска, попирающего поверженного турка…

Чтобы поразмыслить над героическим прошлым, лучше всего устроиться за столиком кафе — в Вене их множество, и каждое встретит вас уютом. Самых знаменитых — примерно два десятка. В зависимости от времени суток и «профиля» заведения вы попадете в спокойную или оживленную атмосферу. Как заметил один хроникер: «В венских кафе сидят люди, которым хочется побыть в одиночестве, но для этого им нужна компания». Впрочем, у всех кафе есть общая черта: вы можете провести здесь хоть целый день, заказав всего одну чашку кофе и прочитав все газеты, которые к услугам посетителей выложены на деревянной подставке. Ни один официант не подойдет к вам через час-другой и не станет интересоваться, не желаете ли вы заказать что-нибудь еще. Если вам не хочется выглядеть невеждой-туристом, никогда не просите принести вам «кофе». В Вене это будет воспринято примерно так же, как если вы, зайдя в мясную лавку, потребуете просто «мясо». Кофе — это понятно, но какой именно? Здесь его подают как минимум в пятнадцати видах, от эспрессо до капучино, включая знаменитый кофе по-венски — со взбитыми сливками, причем кофе может быть как черным, так и с молоком. К кофе вам непременно подадут стакан воды, а по желанию — изумительные, тающие во рту пирожные с кремом или, если вы голодны, какое-нибудь простое и сытное блюдо, например тафельшпиц — отварную говядину с картофелем, приправленную петрушкой, соусом из зеленого лука и хреном; им особенно любил лакомиться супруг Сисси, отличавшийся крепким здоровьем и презиравший любые диеты… Франц-Иосиф также был большим поклонником тафельшпица, и в 1890-e годы в лучших венских домах появился обычай готовить это блюдо — вдруг император, решив поужинать у кого-нибудь из подданных (такое и правда случалось), нагрянет без предупреждения? Известно, что он охотно пускался в рассуждения о необходимом количестве приправ: сколько надо класть в тафельшпиц перца, лаврового листа, ягод можжевельника и мускатного ореха…

Итак, для начала устроимся в одном из венских кафе и закажем кофе, а к нему — что-нибудь из фирменной продукции заведения, например круассан. Вы всерьез полагали, что круассан — это парижское или, шире, французское изобретение? Так вот, вы ошибались! Родина круассана — это Вена. И сказать за это спасибо надо как раз туркам. Это не единственный в истории случай, когда иноземные солдаты оставляли о себе добрую память. В 1814 году, когда в Париж вошли русские казаки царя Александра I, многие из них разместились на Елисейских Полях. Времени у них было мало, и, заходя в кафе перекусить, они приговаривали: «Быстро, быстро!» Так на свет появилось знаменитое французское «бистро». Казаки уехали домой, а бистро осталось, хоть сегодня его вытесняют другие рестораны. Примерно то же самое случилось и в венских кафе, только вместо русских здесь были турки.

Так что же здесь происходило почти пятьсот лет назад? Когда вся Европа затаив дыхание с тревогой следила за событиями в Вене, — точнее говоря, почти вся — король Франции, красавец Франциск I, активно искал согласия с тем, что тогда называлось Высокой Портой, и рассматривал султана не как врага, а скорее как союзника. Пусть временного, но все же союзника.

Город Вена, выросший на месте древнего кельтского поселения Виндобона, ставшего римским форпостом, всегда притягивал к себе алчные взгляды завоевателей. О присутствии здесь римских легионов говорят сохранившиеся античные развалины, древний форум, сегодня превратившийся в старейшую городскую площадь, а также результаты недавних раскопок вокруг дворца Хофбург. Расположенный на высоте 171 метра над уровнем моря, город стоит на пересечении двух важнейших дорог. Первая тянется с востока на запад параллельно течению Дуная, представляющего собой естественное средство сообщения. Вторая, известная как «Янтарная», идет с севера на юг, от Балтийского моря до Италии. Виндобона находилась к востоку от Альп, там, где начинаются просторы Восточно-Европейской равнины, почти на самой северной границе Римской империи, по-латински именовавшейся limes (от этого слова происходит «лимит», то есть «граница»). Именно здесь в 180 г. новой эры погиб Марк Аврелий, отражавший во главе своего войска набеги германцев. Здесь же в эпосе о Нибелунгах, положенном на музыку Рихардом Вагнером, празднуют свадьбу Аттила и Кримхильда. В конце и века благополучно забытый император Пробий позволил легионерам, желавшим осесть в Виндобоне, заняться разведением винограда. Отсюда берет начало традиция, отголоски которой до сих пор слышны в народных песнях, что любят распевать хором посетители местных кабачков…

Само собой разумеется, этот политический и торговый перекресток не мог остаться в стороне от Великого переселения народов. Первыми сюда вторглись гунны, затем, в VI веке — лангобарды. Город, лишенный какой бы то ни было естественной защиты, захватывали то одни, то другие: грабили, рушили, жгли, и всякий раз он отстраивался заново. Лишь после 800 года, когда Карла Великого короновали в Риме императором Запада и он твердой рукой навел порядок в своих владениях, жители Вены перестали постоянно дрожать от страха. Само слово Вена, по всей видимости, славянского происхождения и обозначает «река». Дунай не пересекает Вену (в отличие от Будапешта или Белграда), но дунайский порт, как и в более древние времена, оказался граничной точкой франкской экспансии в Центральной Европе. В конце X века Вена, освободившаяся от венгерского владычества, присоединилась к Священной Римской империи германской нации и стала вторым после Кёльна крупнейшим городом к северу от Альп, где говорили на немецком языке. Примерно двести лет спустя первый герцог Австрийский по просьбе императора Фридриха I Барбароссы перенес свой двор в местечко Ам-Хоф («При дворе»). Именно тогда Восточная марка (то есть восточная граница империи) становится герцогством. Площадь — самая древняя в сегодняшнем так называемом Внутреннем городе — сохранилась и сегодня, а совсем рядом с ней высится каланча центральной пожарной части, расположенной в поразительном здании барочной архитектуры, украшенном греческим фронтоном и фресками! Уточним, что вплоть до 1804 года никакой Австрийской империи еще не существовало, а эта территория называлась Австрийским герцогством и входила в состав Германской империи, протянувшись от Эльзаса и Истрии до Каринтии и Фриули.

В правление Леопольда VI Славного из блестящей династии Бабенбергов Вена стала столицей герцогства. В это время город окружают шестью прочными крепостными стенами с шестью воротами и 19 башнями. Сегодняшние посетители императорского дворца Хофбург могут увидеть сохранившиеся части этих древних защитных укреплений. При дворе герцога регулярно устраивали состязания трубадуров и менестрелей. Около 1200 года началось возведение новых крепостных стен, для которого был найден не совсем обычный источник финансирования. Восемью годами раньше король Англии Ричард Львиное Сердце, возвращавшийся из крестового похода под чужим именем, был опознан и пленен герцогом Австрии, который заточил его в темницу над Дунаем. Выкуп, полученный от английского короля, пошел на строительство крепостных стен и еще нескольких сооружений в центральной части города, в районе улиц Кертнерштрассе, Кольмаркт и Грабен, сегодня привлекающих туристов всего мира. От кого же в XIII веке столь старательно защищалась Вена? От главного из своих тогдашних врагов — Венгерского королевства.

Тесные торговые связи между Веной и мадьярами, селившимися на другом берегу реки Лайты, расположенной в сотне километров восточнее и обозначающей австро-венгерскую границу, не мешали соседям время от времени вступать в ожесточенные схватки. В одной из них в 1246 году погиб последний герцог из династии Бабенбергов. Венгры готовились к захвату Вены, но Белу IV опередил король Богемии Пржемысл Отакар II, в 1251 году ставший герцогом Австрии. Отметим, что именно в это время, несмотря на взаимное соперничество, формируется то, что я для себя называю Золотым треугольником Центральной Европы — конгломерат Вена-Будапешт-Прага, причем каждая его «вершина» отстояла от двух других почти на одно и то же расстояние. Иначе говоря, образовался равнобедренный геополитический треугольник. Каждая из «сторон» тянулась примерно на 300 километров, и многие миллионы мужчин и женщин, населявших эти места от Средневековья до начала XX века, образовывали особую общность, позже получившую имя Срединной Европы — Mitteleuropa. Их тесные связи были грубо прерваны сначала в 1918-м, а затем после 1945 года, но начиная с 1989 года успешно восстанавливаются. География всегда найдет способ отомстить истории.

То была бурная эпоха. За герцогство Австрийское шла жестокая борьба. Как мы уже говорили, в ней победил король Богемии Пржемысл Отакар II, который и соорудил крепость Хофбург, сравнимую с вознесшимся на берегах Сены Лувром. Тогда же вокруг центральной части Вены была возведена мощная крепостная стена. Жители под ее защитой чувствовали себя гораздо спокойнее, и не зря — стена просуществовала до 1858 года!

1273 год — важнейшая веха в истории города. Именно тогда на его горизонте появляется фигура правителя родом из швейцарского кантона Аргау, как мы сказали бы сегодня, швейцарского немца, по имени Рудольф Габсбург. Он родился в 1218 году, и к моменту описываемых событий ему исполнилось уже 55 лет, что во времена седьмого (и последнего) крестового похода считалось преклонным возрастом. Рудольф потребовал, чтобы Отакар II принес ему оммаж[2]; тот отказался, и началась война. В 1278 году Отакар погиб в битве у Сухих Крут в Моравии, к востоку от Вены, в которой ему удалось пожить всего два года. Его победитель стал первым из Габсбургов, кто в 1282 году перенес в Вену свою официальную резиденцию. Союз города с династией Габсбургов продлился шесть с половиной веков. Именно Габсбургам Вена была обязана своим расцветом и ростом престижа, но также своими поражениями и страданиями… С переходом власти к сыновьям Рудольфа правящую династию стали именовать Австрийским домом. Рудольф II попытался ограничить привилегии горожан, те восстали — впервые! — и добились для себя муниципальной хартии. Отныне всеми городскими делами здесь станут заправлять бургомистры. В XIV веке Вена пережила подъем городского строительства, что свидетельствовало о политической стабильности — угроза захвата города чужеземцами отступила в прошлое. Как из-под земли выросли церковь Святого Августина, новое здание церкви Святого Стефана, здание университета.

Но в 1356 году в Вену прибывает с юга гонец с тревожной вестью: турки переправились через Босфор! Встревоженный народ собирается на Кольмаркте — бывшем капустном рынке, со временем превратившемся в одну из торговых улиц между Хофбургом и Грабеном. Все понимают, что опасность вполне реальна. За Босфором турецкая армия овладела Фракией — бывшей римской житницей; впоследствии эта территория станет европейской частью Турции, граничащей с Болгарией. Таким образом, турки ступили на европейскую землю, угрожая Византийской империи с ее великолепной столицей Константинополем. Справедливости ради напомним, что именно византийцы, сражаясь с сербами, призвали себе на помощь турок! В 1389 году в битве при Косово сербы были разбиты. Многие балканские области стали данниками султана. После вытеснения генуэзцев с Черного моря османская экспансия продолжилась с удвоенной силой. Для жителей Вены — города, который на протяжении последних 75 лет служил официальной резиденцией Габсбургов, было очевидно, что турки намерены продвигаться дальше на север вдоль русла Дуная. Христианский мир, и без того расколотый вследствие Великой схизмы, столкнулся с новой угрозой. Что нужно было делать? Рудольф IV ограничился тем, что приказал укрепить городские стены, расставил часовых и продолжил возведение католических церквей. Он выжидал. Отметим кстати, что в 1421 году в результате каких-то загадочных событий в Вене был уничтожен первый еврейский квартал; это выглядит тем более странно, что Габсбурги всегда демонстрировали похвальную, а в ту эпоху — уникальную религиозную терпимость.

Позиции Вены значительно усилились после 1437 года, когда герцог Австрийский Альбрехт V в 33 года стал королем Богемии и королем Венгрии, а немного позже был избран императором Священной римской империи под именем Альбрехта II. Нам сегодня непросто разобраться в этом калейдоскопе имен и титулов, которым изобиловала Европа времен Габсбургов. Путался в нем и Наполеон, который в 1806 году просто взял и росчерком пера упразднил Священную Римскую империю германской нации, хоть и утратившую влияние, но все же имевшую 844-летнюю историю. Его будущий тесть, отец эрцгерцогини Марии-Луизы, король Германии Франц II стал императором Австрийским Францем I. Но, анализируя события, имевшие место до 1806 года, следует с настороженностью относиться к именам властителей и их порядковым номерам, ибо это может ввести нас в заблуждение. Как бы то ни было, до 1806 никакой Австрийской империи официально не существовало. Вспомним, что в 1792 году охваченная революцией Франция, выступая против Габсбургов, объявила войну королю Богемии…

Для нас во всех этих событиях интересно то, что в середине XIV века Вена стала политическим центром «золотого треугольника». К несчастью, соперничество братьев Альбрехта IV и Фридриха III вызвало в городе мятеж. Добрую службу монарху сослужил дворец Хофбург (его макет есть в экспозиции сегодняшнего музея), где укрылась королевская семья. Вынужденное заточение продолжалось долгие два месяца. Наверное, это было унизительно, чувствовать себя осажденными в родном городе, но затворники могли утешаться мыслью, что после падения в 1453 году Константинополя их наследники будут носить титул эрцгергоцов — просто потому, что они так решили. Почему это было так важно? Потому что это означало усиление Австрийского дома в рамках империи. До сих пор герцоги австрийские не входили в число лиц, участвовавших в выборах германского императора (это звание не передавалось по наследству). Так на свет появился уникальный в истории титул эрцгерцога, и мы можем только гадать, не случилось ли это в результате обиды, нанесенной одним герцогом другому…

Фридрих III уделял огромное внимание возвышению Вены и в 1469 году добился учреждения здесь епископства, но недооценил угрозы, исходящей от соседней Венгрии. В 1485 году после четырехмесячной осады в город вторгся венгерский король Матьяш I Корвин. Оккупация продлилась до 1490 года. Матьяш занял Хофбург, но счастья ему это не принесло — 6 апреля 1490 года он скончался. Но, хотя его мечте о Великой Венгрии без Габсбургов не суждено было сбыться, он успел сделать немало хорошего: объединив вокруг себя немецких и итальянских ученых, заложил великолепную библиотеку и основал университет в Пресбурге (венгерское название — Пожонь; ныне — город Братислава). В Вене воцарился сын Фридриха III — Максимилиан Габсбург. Он правил Австрией с 1493 по 1519 год и прославился многими славными делами. Его портрет работы Дюрера, с которым он дружил, лег в основу богатейшего собрания произведений искусства династии Габсбургов, и сегодня мы можем восхищаться ими в венских музеях. Этому человеку, которого называли «последним рыцарем», предстояло сыграть важнейшую роль. Именно он в результате заключения политических и матримониальных союзов (что в те годы часто было нераздельно) стал подлинным основателем могущества Габсбургов. Можно сказать, что он в своей деятельности руководствовался двустишием, сочиненным Матьяшем Корвином (в оригинале — на латыни):



Иные заняты войной, лишь ты, о Австрия,
устраиваешь браки
И царства получаешь не от Марса,
но щедрым даром от Венеры.



Красиво сказано. Эта тактика действительно приносила свои плоды, правда, не всегда. Для начала Максимилиан женился на Марии Бургундской, дочери и единственной наследнице герцога Бургундии Карла Смелого. Верный своим принципам, он, действуя под влиянием любви (мы так надеемся!) и из государственных интересов (кто бы сомневался!), сумел в ущерб королю Франции Людовику XI, бывшему врагу своего тестя, присоединить к своим владениям Франш-Конте и Нидерланды. Заметим при этом, что, несмотря на богатое приданое невесты, само герцогство Бургундское Максимилиану заполучить не удалось. Не забывал он и Вену, основав здесь университет. Кроме того, он создал постоянную армию, что во времена наемничества было новинкой, и учредил Канцелярию и Верховный суд, тем самым заложив основы современного централизованного государства. Канцелярия приняла постановление, согласно которому символ политической власти — королевская печать, доверенная особо назначенному вельможе, — должна была храниться в Вене. Точно так же было объявлено, что суд отныне будет преимущественно происходить в одном и том же месте, за исключением случаев, когда это невозможно по причине отсутствия в городе верховного правителя. Иначе говоря, власть окончательно оседает в Вене.

А что же турки? Они захватили Морею[3], южную часть континентальной Греции и каблук итальянского «сапога» и в 1480 году подошли к Отранто. Правда, здесь они задержались всего на год, но пугающая слава об их быстроходных судах, позволявших им перемещаться по морю и маневрировать, и об их закаленной в боях коннице летела впереди них.

Максимилиан тем временем продолжал строить матримониальные союзы. В 1496 году его сын Филипп Красивый женился на дочери «католических монархов» — испанских королей Хуане Кастильской, она же Хуана Безумная, наследнице Кастилии и Арагона. Это был первый брачный альянс Габсбургов, заключенный на Иберийском полуострове. Двумя годами позже Максимилиан I основал придворную капеллу — предшественницу знаменитого Венского хора мальчиков, которая сегодня каждое воскресенье поет на утренней мессе в капелле Хофбурга. Тот, кто хочет услышать эти ангельские голоса, должен приходить заранее, не то не достанется места.

Как подлинный стратег, Максимилиан стремился расширить семейные связи на всю Европу (точно так же будет действовать императрица Мария Терезия). За четыре года до смерти он присутствовал в перестроенном кафедральном соборе Святого Стефана на венчании своих внука и внучки с внуком и внучкой короля Венгрии и Богемии Ладислава и короля Польши Сигизмунда. Монохромная кровля собора выделялась на фоне темного камня. Надо иметь в виду, что в те времена площадь вокруг собора была тесно застроена лепившимися друг к другу лавчонками. Здесь же располагалось и кладбище, где погребали жертв чудовищных эпидемий, в первую очередь чумных, свирепствовавших в Европе в XIV веке. Лишь через триста лет люди осознали опасность заражения от небрежных массовых захоронений. Вспомните об этом, когда будете прогуливаться по пешеходной зоне близ собора, где современные «артисты» с большим или меньшим успехом развлекают публику, нарядившись средневековыми шутами… Старшим из сыновей Филиппа Красивого и Хуаны был не кто иной, как будущий Карл V. Именно он, уступив младшему брату Фердинанду австрийскую часть империи, де факто отделил от нее испанскую ветвь. На землях Габсбургов никогда не заходит солнце…

Так что же турки? Кажется, венцы о них забыли. И напрасно. 25 августа 1526 года османская армия, оснащенная мощными пушками, в битве при Мохаче (на Дунае, в южной части современной Венгрии) нанесла поражение венгро-чешско-хорватскому войску. В этом бою пал отважно сражавшийся король Венгрии и Богемии. Победа открыла туркам дорогу на венгерскую равнину и Будайский холм. Турецкое владычество продлилось полтора столетия. Еще и сегодня можно видеть сохранившиеся турецкие бани на месте многочисленных термальных источников, которыми с удовольствием пользовались уже древние римляне. Возглавлял турецкое войско султан Сулейман I, которого перепуганные христиане поспешили назвать Великолепным. Четырьмя годами раньше этот человек-легенда (считается, что ему было всего 30 лет) завоевал Белград и теперь получил контроль над всей придунайской территорией. Подданные именовали его Сулейманом Справедливым. Успех его армии обеспечили в первую очередь пушки, проделавшие путь в сотни километров. Сулейман выиграл тринадцать крупных сражений. Где он остановится?

Жители Вены были охвачены страхом, и их можно понять. Многочисленное войско Сулеймана уже успело изгнать с Родоса рыцарей-госпитальеров (они же иоанниты), которым пришлось укрыться на Мальте; впоследствии он возьмет еще и Багдад. Единственным, кто мог бы противостоять султану, был европейский монарх Карл V. Монарх-христианин. 27 сентября 1529 угроза из скрытой переходит в реальную: Сулейман осаждает Вену. В австрийских официальных источниках об этом говорится так: «В XVI веке на страну напали свирепые и жадные до добычи турки». Сегодня об этом событии напоминает Турецкий парк, разбитый на месте бывших турецких военных укреплений, на северо-западе города, в двух его округах — Веринге и Дёблинге (18-м и 19-м соответственно). К нему ведет улица, которая также носит название Турецкой, — здесь расположена неоготическая церковь обета Вотивкирхе. Войско Сулеймана насчитывало 120 тысяч человек. По легенде, первыми подняли тревогу венские булочники. Именно они, привыкшие подниматься до зари, чтобы успеть разжечь печи, услышали подозрительные звуки — это турки рыли подземные ходы, пытаясь проникнуть в город. Булочники предупредили стражу. Оборону Вены возглавил граф Зальм, собравший 20 тысяч воинов. Добавим, что защитникам восточного бастиона империи Карла V пришли на помощь обрушившиеся на город ливневые дожди, предвещавшие раннюю зиму. 15 октября Сулейман снял осаду, продлившуюся 18 дней. Кому-то может показаться, что это не так уж много, но венцы придерживались другого мнения: никогда еще вражеские солдаты в столь странном облачении, в легких шлемах с султаном, едва прикрывающих макушку, вооруженные длинными кривыми саблями, не подступали так близко к собору Святого Стефана. Горожане еще долго будут вспоминать эти страшные дни. Фердинанд I, брат и наследник Карла V, отблагодарит булочников, предоставив им привилегию выпекать новое изделие из подсоленного слоеного теста в виде полумесяца — символа ислама. Так на свет появился круассан, которым сегодня можно полакомиться в любом венском кафе…

Угроза турецкого нашествия так напугала жителей Вены, что сразу после снятия осады они принялись за возведение новой крепостной стены, на строительство которой потребовалось 20 лет. И — практически все ресурсы, чем объясняется, почему в Вене относительно немного сооружений ренессансной архитектуры. Защитить город было важнее, чем воздать дань уважения художественному течению, пришедшему из Италии. В 1525 году, после сокрушительного разгрома в битве при Павии, король Франции Франциск I (главный вдохновитель и меценат французского Ренессанса) был захвачен в плен своим противником Карлом V. «Потеряно все, кроме чести и жизни», — писал он из плена. Действительно, Франции пришлось уступить императору почти четверть своих территорий. И тогда Франциск решил вступить в союз с Сулейманом — разумеется, временный, лишь бы отомстить Карлу. В Вене эта новость вызвала шок и была расценена как измена христианскому миру. Добавим, что в то время, когда французский король позволил себе подобное вероломство, в немецкоязычных странах наметился страшный раскол. Мартин Лютер начал проповедовать в 1517 году; в 1535-м Жан Кальвин опубликовал свое «Наставление в христианской вере».

Народ пребывал в смятении: после того как Лютер разоблачил торговлю индульгенциями, организованную католической Церковью, ее авторитет сильно пошатнулся. Результаты оказались самыми неожиданными: так, император Максимилиан II примкнул к протестантам! К концу его правления, в 1590 году, выяснилось, что 80 процентов венцев исповедуют протестантизм. Что будет, если османы снова попробуют осадить Вену? Заручившись поддержкой французов на западе, они могут взять город в кольцо. Но и это было еще не все. Рудольф II, правивший Австрией на стыке XVI и XVII веков, в 1582 году перенес свою резиденцию из Вены в Прагу. К тому же он горел желанием заложить новый город, что шло вразрез с намерениями его предшественника, десятью годами ранее основавшего в Вене Испанскую школу верховой езды. Представим себе, как были удручены венцы, когда их мудрый, блестяще образованный и преисполненный грандиозных планов монарх покинул город. Действительно, при нем столица Богемии Прага быстро стала маяком европейской цивилизации. Скромная Влтава — небольшой приток Эльбы — вступила в соперничество с полноводным Дунаем. Вена чувствовала себя несправедливо обиженной, и это «наказание» продлилось долгие 30 лет…

В 1563 году завершил работу Тридентский собор, положивший начало процессу Контрреформации, но после заключения Аугсбургского религиозного мира лютеранство распространилось на все немецкие государства. Вернуть Вене ее угасший было блеск попытались монашеские ордены. Битву против «ереси» возглавил кардинал Клесль, и в 1590 году был принят указ об изгнании протестантов. Духовной «реконкистой» занялись несколько конгрегаций, в том числе кармелиты ордена братьев Пресвятой Девы Марии (сегодня штаб-квартира ордена находится в народном квартале Леопольдштадт, во 2-м округе, на севере Вены, между каналом и Дунаем) и августинцы, построившие церковь Святого Роха. Францисканцы, доминиканцы и, разумеется, иезуиты выступили сторонниками обновления католицизма и привлекли к архитектурным и строительным работам итальянских мастеров. Вскоре городской ландшафт украсила первая барочная церковь. Город готической, если можно так выразиться, вертикальной архитектуры, постепенно «округлялся», а церкви заполнялись статуями святых и изображениями пухлых ангелочков; ярким примером перемен стала реконструкция фасада Шотландского монастыря. Стиль барокко с его волютами, позолотой и обилием декоративных элементов был призван образумить мятежные души. В 1612 году император Фердинанд II, разочаровавшись в протестантизме, возвращает Вене статус имперской столицы. Яростный противник Лютера, он негодовал против так называемого Восстания чешских сословий, в 1618 году переросшего в Тридцатилетнюю войну. Религиозная вражда подорвала авторитет Австрийского дома в Богемии. В 1619 году восставшие чехи двинулись на Вену, а еще через год состоялась битва на Белой Горе, в которой католики сошлись с протестантами. Последние проиграли и были изгнаны из региона. Впрочем, Швеция не смирилась с поражением: королева Кристина не только приказала разграбить собрание произведений искусства Рудольфа II, но и несколько раз посылала войска под стены Вены.

Наконец в 1648 году был подписан Вестфальский мир, доказавший утопичность идеи религиозного единства. Снова вспомнили древнеримский принцип: «Каждому суверену — своя религия», что означало: император — хозяин на своей земле и волен выбирать веру себе по вкусу. В Вене подвели итоги кампании. Габсбургам удалось вернуть себе большую часть украденных шведами сокровищ: Фердинанд II получил назад все работы Дюрера и унаследовал от брата великолепное собрание картин Брейгеля Старшего. В скором времени — впервые в истории династии — обладателем шедевров из галерей Вены, Инсбрука и Праги стал один-единственный человек — Леопольд I. Правда, монарху пришлось признать некоторые свободы за германскими подданными Священной империи, отныне расколовшейся на множество княжеств. Хуже того, Вена потеряла Эльзас, перешедший под власть французов, и Габсбурги с горечью констатировали, что Людовик XIV и другие европейские монархи все чаще пытаются вмешиваться в дела империи. После Вестфальского мира соотношение сил в Европе изменилось, и Леопольд I, утративший влияние на западе, был вынужден укреплять свою власть на востоке. В конце концов, он с 1655 года носил титул короля Богемии и Венгрии! Между тем едва его избрали императором (в 1658 году), как над Венгрией вновь нависла османская угроза. Турки расширили свои владения за пределы Буды и захватили Трансильванию, навязав ей вассалитет.

Опять эти турки! Правда, их флот был дважды разбит — сначала на Кипре, затем в знаменитом сражении при Лепанто, но это лишь замедлило их наступление. В воздухе отчетливо запахло опасностью. Христианский мир, расколотый схизмами, должен был объединиться. Из Вены во все концы империи отправляются гонцы: пусть имя Сулеймана Великолепного кануло в историю, но его наследники не отказались от амбициозных планов султана. Эмиссары императора приезжали даже в Версаль! Дипломатическая обстановка оставалась сложной. Король-солнце, продолжая близорукую политику Франциска I, заботился лишь об охране своих восточных границ. Одновременно он искал союза со всеми, кто был настроен против Габсбургов — с Польшей, Венгрией и… Турцией! Он надеялся окружить владения Священной империи враждебными государствами, чтобы в итоге заполучить себе императорскую корону. После смерти Фердинанда III кардинал Мазарини, первый министр Людовика XIV, предпринимал попытки объявить Бурбона императором. В Центральной Европе, обескровленной тридцатью годами войн — некоторые области в ней полностью обезлюдели, — обострилось противостояние между Австрийским домом и французской монархией. Положение Габсбурга во многом зависело от финансовых ресурсов империи, которые на момент подписания Вестфальского мира оставляли желать лучшего.

И вот теперь Людовика XIV призывали на помощь против «врага христианства». Он принял посланцев Габсбургов и даже согласился предоставить войско численностью шесть тысяч человек, но не без задней мысли — его интересовала Рейнская область. Французские солдаты действительно сражались бок о бок с австрийцами, служа живым примером того, что в натянутых отношениях обоих монархов наметилось существенное улучшение. Справедливости ради добавим, что Людовика XIV ужаснул рассказ венцев о султане Мураде IV Кровавом, который был убит по приказу собственной матери — гречанки по происхождению — за то, что утопил в Босфоре 280 своих наложниц!

В 1663 году Вена снова оказалась под угрозой. Леопольд во главе 60-тысячного войска двинулся к Бургенланду — области, пограничной с Венгрией. Здесь он соединился со вторым 60-тысячным войском, которым командовал маркграф Леопольд Вильгельм Баден-Баденский. Таким образом, общая численность имперской армии составила 120 тысяч человек. Ее возглавил граф Раймунд Монтекукколи, уроженец Модены, и в битве при Сентготтхарде (местечке в Западной Венгрии, на реке Рааб) она нанесла сокрушительное поражение туркам. Людовику XIV сообщили, что шесть тысяч его воинов покрыли себя неувядаемой славой — особенно по сравнению с остальными частями императорской армии, явно уступавшими им в доблести. Османская империя поспешила заключить с Габсбургами мир, который и был подписан в городке Вашвар спустя несколько дней после битвы. Впрочем, это был не мир, а перемирие сроком на двадцать лет, и Леопольд явно совершил ошибку, принимая подобное условие. Турки честно держали слово… ровно двадцать лет. Произошел даже обмен послами. Отметим такую дипломатическую тонкость: прежде турки не признавали за Габсбургом императорского титула, упорно именуя его «королем Вены». Теперь все изменилось — и в документах появился титул кайзера. В Вену торжественно прибыл полномочный турецкий посол Кара Мехмед-паша, поселившийся в квартале Леопольдштадт. В его свите находился знаменитый османский историк Эльвия Челеби, которому было поручено рассказывать о жизни в Вене всевозможные байки, достойные сказок «Тысячи и одной ночи». Зато переводчик, имени которого история не сохранила, действительно старался понять, чем живут венцы, и составлял подробные планы города.

Османская империя за это двадцатилетие преодолела временное ослабление, возможно, благодаря назначению в 1676 году на пост великого визиря Кара Мустафа-паши. Подстегиваемые Людовиком XIV и при поддержке венгров, недовольных жестокостями Контрреформации, турки готовились к решающему штурму Вены.

Леопольд, всегда мечтавший о церковной карьере и лишь из-за смерти брата Фердинанда оказавшийся во главе империи, проводил политику агрессивного католицизма. Он действовал безжалостно и беспощадно. В 1670 году он издал указ об изгнании из Вены евреев. Парадокс истории заключается в том, что после своего возвращения в город и вплоть до 1939 года евреи займут квартал, носящий имя того, кто подверг их гонениям, — Леопольдштадт.

Между тем Вену ждало новое испытание. Не успели закончиться празднества в честь рождения у императора Леопольда I сына, как на город обрушилась эпидемия чумы. Снова чума! Это была катастрофа. На улицах лежали неубранные трупы; жители в панике покидали свои жилища. Лишь немногим хватило мужества попытаться противостоять страшной болезни, и в их числе был князь Шварценберг. Он предпринимал всевозможные меры и призывал горожан пользоваться элементарными средствами гигиены, чтобы снизить риск заразы, но минул целый год, прежде чем эпидемия пошла на спад. В память об этом бедствии на Грабене, на месте чумного рва, воздвигнута колонна, которую можно видеть и сегодня. Ее поставили в 1682 году в благодарность Деве Марии или Святой Троице, по мнению венцев, избавивших их город от чудовищной напасти. Эпидемия унесла жизни 10 тысяч человек.

Не успела Вена прийти в себя, как грянула новая беда. Стало известно, что посол Людовика XIV дал султану слово, что не станет помогать императору в случае нового турецкого наступления. Франция переметнулась в другой лагерь. Султан ликовал. Король-солнце фактически спровоцировал новую кампанию Османской империи. Вена поняла, что надо готовиться к новой войне.

Осенью 1682 года османское войско двинулось от Стамбула к Андрианополю (ныне — Эдирне) на зимние квартиры, откуда 31 марта 1683 года начало поход на запад. Оно насчитывало 100 тысяч воинов. Великий визирь вез с собой гарем, размерами и блеском не уступавший султанскому. Врагу был объявлен джихад — «священная война». Посол императора в Стамбуле и его представитель по особым поручениям тоже участвовали в походе, но, увы, не по своей воле — взятые в плен, они должны были присутствовать при взятии Вены, наблюдая за гибелью родного города, так сказать, из «первых рядов партера»…

Перед лицом угрозы император Леопольд и король Польши Ян Собеский немедленно заключили оборонительный союз. Папа Иннокентий XI оказал союзникам финансовую помощь — на эти деньги было собрано войско, командование которым поручили герцогу Карлу Лотарингскому. В Вену пришло известие о том, что союзники Турции — боснийцы, славяне, венгры и татары — 13 мая достигли Белграда, чтобы соединиться с османской армией, общая численность которой составила 310 тысяч человек: 250 тысяч воинов и 60 тысяч солдат вспомогательных войск. В обозе двигались огромные стада домашних животных. Сам султан провел торжественный смотр войск. Целью Кара Мустафы-паши были Вена, Прага и Рейнская область. Решалась судьба не только Священной империи, но и всей христианской Европы. Вена, несмотря на скудные ресурсы, спешно организовывала защиту города. Была возведена куртина 12 метров высотой, соединившая между собой 12 бастионов, перед которыми были прорыты контрэскарпы. В принципе этого должно было хватить, но доделывать оборонительные сооружения пришлось наспех, потому что закончились средства, а страны, входившие в состав империи, не спешили финансировать Вену. А ведь еще каких-нибудь десять лет назад некий французский путешественник писал: «Вена — это город удовольствий. Не будь я французом, захотел бы стать немцем. Да, я с радостью остался бы жить в Вене, если бы не Париж…» То есть уже в те времена иностранцы оценили чисто венское умение наслаждаться жизнью!

Защитники города — их насчитывалось 24 тысячи человек — поступили под командование графа Эрнеста Рудигера Штархемберга, человека не слишком здорового и израненного в предыдущих сражениях. Его помощником назначили бургомистра Андреаса Либенберга. Народным ополчением численностью пять тысяч человек командовал особо избранный орган — нечто вроде тайной коллегии под председательством 72-летнего графа Гаспара Зденека Каплира. Ополченцы, не имея никаких боевых навыков, очевидно, не могли участвовать в сражении. Им поручили охрану крепостных стен, тушение пожаров и рытье оборонительных рвов. Еще сформировали так называемый Академический легион — отряд студентов под предводительством ректора Университета Лоренца Грунера. Их вооружили мушкетами с фитильным замком, к каждому из которых был приделан кинжал для рукопашного боя — своего рода предшественник штыка.

Иначе говоря, город собрал для обороны все силы, какие смог найти.

Вена обладала неплохой артиллерией, насчитывавшей 312 пушек и мортир.

В начале июля турецкая армия подошла к южным предместьям Вены. Ими решили пожертвовать и просто устроили здесь пожары, применив тактику выжженной земли. 14 июля огромное войско Кара Мустафы-паши уже стояло под стенами Вены. Ставка главнокомандующего располагалась в районе современного 7-го округа, там, где сегодня находится церковь Святого Ульриха. Великий визирь и его полководцы и воины устроились не просто с удобством, но и с роскошью — 25 тысяч шатров, окруженных фонтанами, бани и прочие удобства не хуже, чем на Босфоре… На жителей «города золотого яблока», как на протяжении последних полутора веков Вену именовали турецкие легенды, это должно было произвести неизгладимое впечатление, внушив им восхищение и страх. Все говорило о том, что осада продлится столько, сколько нужно — хоть до бесконечности. За шатрами виднелись стада скота, предназначенные на прокорм войску: продвигаясь по австрийской территории, турки безжалостно грабили окрестные деревни и села.

Император и его двор бежали из осажденного города. Как деликатно выразился официальный хроникер, «Леопольд находился вдали от своего войска». Действительно, еще 7 июля монарх укрылся в придунайском Пассау, примерно в 250 километрах к западу от Вены. Однако он не просто бежал — он собирал отряды, чтобы идти на помощь осажденным. Вместе с ним Вену покинуло 30 тысяч жителей, располагавших хоть какими-то средствами. Но еще 70 тысяч душ оставались в городе, надеясь, что им хватит припасов, чтобы выдержать осаду.

В тот же день, 14 июля, в Шотландском монастыре вспыхнул пожар. Неизвестно, был ли это поджог или просто несчастный случай, но он произвел на жителей Вены сильнейшее впечатление — вдруг стало ясно, что весь город запросто может сгореть. 16 июля турки замкнули кольцо осады вокруг Вены и предприняли штурм двух бастионов. Пушечные ядра, мелькание кривых сабель, флаги, тюрбаны, гигантские шатры, низкорослые быстрые лошади и непрерывный рокот барабанов… Поразительная вещь — на эфесах турецких сабель обороняющиеся заметили блеск драгоценных камней; действительно, у многих османских воинов оружие было с инкрустацией из изумрудов и рубинов. Вот они, сказочные богатства Востока… С еще большим изумлением они увидели, что у некоторых нападающих оружие украшено изображением креста — то были венгры, присоединившиеся к османскому войску в надежде, что турки помогут им сбросить владычество Габсбургов. Среди венцев разнесся слух — как оказалось впоследствии, основательный, — что турецкие сабли острее европейских мечей, зато доспехи не так прочны, как их собственные. Осажденные, проявляя чудеса организованности, рыли подземные туннели. С какой целью? Это стало ясно 25 июля, когда они взорвали первую мину. Турецкая артиллерия била точно, но численно уступала австрийской — в начале осады османы располагали всего 160 орудиями. Зато их саперы отличались большим опытом и мастерством, чем прибывшие на подмогу венцам несколько уроженцев Тироля. От умело заложенных турками мин погибло много венцев.

В эти же дни пробравшиеся в город эмиссары донесли, что в Нижней Австрии свирепствуют татарские орды, убивая жителей, а многих угоняя в рабство. Это страшное известие словно придало венцам сил, и они героически держали осаду, продлившуюся долгих два месяца. Но в конце августа их положение стало критическим: в городе вспыхнула эпидемия дизентерии. Болезнь унесла жизни восьмой части горожан; выжившие были так слабы, что не могли сражаться. Нашлось несколько смельчаков, которые под покровом ночи сумели пробраться через турецкий лагерь и присоединиться к Карлу Лотарингскому, который собирал войско для освобождения Вены. Время не терпит, подтвердили они.

Также в конце августа туркам удалось овладеть одним равелином[4] в форме полумесяца, защищавшим главную дворцовую башню.

В начале сентября были взорваны несколько бастионов. Осажденным все труднее сдерживать турецкий натиск. Время от времени они зажигают над городом сигнальные огни, подавая императорской армии знак того, что их силы на исходе. И правда, турки все смелее преодолевают рвы и приближаются к крепостным стенам. Если им удастся пробить брешь в куртине… Похоже, это уже вопрос дней. Но вот что странно: если императорский дворец Хофбург подвергся сильнейшим разрушениям, то замок в стиле ренессанс, воздвигнутый Максимилианом II (расположенный в нынешнем 11-м округе), нисколько не пострадал от пушечных ядер — мало того, его охраняет турецкая стража. Объяснялось это просто. Своим внешним обликом он напоминал шатер, а находился ровно на том месте, где в 1529 году султан Сулейман Великолепный раскинул свой. В память о нем турки не решились разрушить замок.

Тем временем в Тульне-на-Дунае, что в 25 километрах западнее Вены, наконец собралась армия освободителей, насчитывавша 11 тысяч баварцев и 9 тысяч франконцев и швабов. Вскоре к ней присоединилось саксонское войско, пришедшее через Богемию, а 3 августа — войско польского короля Яна Собеского, который и взял на себя общее командование. Ян Собеский — опытный полководец, десятью годами раньше уже успел отличиться в нескольких сражениях с турками, нанеся им суровое поражение. Королева, его супруга, была француженкой, и ей было нелегко выбрать, на чью сторону встать — Польши, где она теперь жила, или Франции, где она родилась. Но, поскольку она сильно недолюбливала Людовика XIV, незаслуженно лишившего ее род почестей и титулов, она в конце концов поддержала Габсбургов и смогла заметно повлиять на мужа, который когда-то возглавлял профранцузскую партию, 10 сентября армия, насчитывавшая, по разным оценкам, от 65 до 80 тысяч человек, покинула Тульн и двинулась к Кремсу. В память о тех давних событиях на западном портале романской церкви изваяли скульптурное изображение двуглавого орла — символ Священной империи, — держащего в каждой лапе по голове турка. Оно сохранилось до наших дней, 11 сентября к вечеру армия подошла к венскому лесу на горе Каленберг, расположенной на 483 метра выше уровня моря. Союзники Габсбургов подготовились к решающей битве. Ночь пролетела быстро.

Настало раннее утро 12 сентября 1683 года. 30 тысяч янычар продолжали штурмовать городские стены; остальную часть турецкого войска великий визирь развернул против армии христиан. Уже днем уланы Яна Собеского — их было 25 тысяч — сумели внести во вражеские ряды сумятицу: их кирасы, украшенные перьями, при скачке издавали звук, похожий на свист, отчего турецкие кони, хоть и закаленные в боях, в страхе шарахались. Визирь слишком много внимания уделял осаде города и не подумал о защите своего войска от нападения с тыла. При первой возможности осажденный гарнизон вырвался из города, захватывая турок в клещи. Кара Мустафа-паша со своим ближайшим окружением бежал с поля боя. Говорили, что он унесся прочь галопом, едва завидев польскую конницу и успев лишь воскликнуть: «Спаси меня Аллах, это и правда король!» Осада с Вены была снята. Туркам не удалось взять Вену по двум причинам: из-за ошибок в стратегии и из-за геройского сопротивления, оказанного горожанами. Обессиленные, чуть живые, они все же выстояли. Турецкий лагерь, больше похожий на небольшой город, опустел. В паническом бегстве великий визирь бросил свой шатер вместе с кроваво-красным диваном, прежде ревниво охраняемом двумя свирепыми янычарами. Зато он унес с собой золото и «знамя Пророка». 14 сентября в освобожденный город вернулся Леопольд I (он приплыл на корабле по Дунаю) и на следующий день встретился с Яном Собеским, которому был обязан победой на турками. Встреча состоялась в местечке Швехат — там, где сегодня находится великолепный Венский аэропорт. Император понимал, что на этой церемонии главный не он, а его союзник, уже прозванный «Спасителем Запада», — польский король, которого он никогда не считал себе ровней. Хотя все жесткие правила этикета были соблюдены, неприятный осадок остался, причем у обоих участников встречи. Недовольство императора усиливало то обстоятельство, что солдаты Яна Собеского не отказали себе в удовольствии пограбить турецкий лагерь, устроенный с немыслимой роскошью, и поживиться коврами, мехами и драгоценностями. Подробным отчетом о богатстве трофеев победитель поделился в письме к супруге. В распоряжении польского войска оказалось до 300 пушек и 15 тысяч шатров со всем их содержимым; остальные участники битвы были допущены к грабежу лишь на следующий день, но и они не остались внакладе. Потери христиан составили две тысячи убитыми, потери турок — около десяти тысяч, не считая пленных, часть из которых обратились в христианство. Историки реже упоминают о том, что происходило, пока османы осаждали Вену. Они успели казнить сотни пленных и десятки тысяч угнать в рабство. Посреди этого кровавого хаоса были и подлинные герои, такие как граф Коллонич, впоследствии назначенный епископом Винер-Нойштадта, что в 40 километрах южнее Вены. Он приютил у себя всех осиротевших детей, став для них настоящим отцом. Горожане, защищавшие Вену, в конце сентября получили от императора денежное вознаграждение — в отличие от солдат городского гарнизона, с которыми власти Нижней Австрии не торопились расплатиться на протяжении долгих месяцев. За время осады погибло три тысячи венцев, еще три с половиной тысячи не пережили грядущую зиму, которая выдалась особенно суровой, а многие дома стояли без крыш, специально разобранных, чтобы избежать пожаров. Зато в городе скопилась масса оружия, и кое-кто из жителей пытался им торговать, чтобы прокормиться. Вена сильно пострадала, и разбирать обломки разрушенных зданий приставили пленных турок. Снова возникла угроза эпидемий — на улицах скопились груды нечистот, повсюду лежали трупы людей и животных. Осторожный Леопольд I даже перенес свою резиденцию на 11 месяцев в Линц, где воздух был явно чище…

После нескольких дней празднества войско снова выступило в поход по следам турецкой армии, отступившей сначала в Венгрию и постепенно откатившейся вдоль русла Дуная до Белграда. Поражение Черного Мустафы было столь сокрушительным, что 25 декабря под вечер к нему прибыл из Стамбула посланник Мехмеда IV с шелковым шнурком. Великий визирь хорошо знал обычаи своей страны и понял смысл «подарка». Ему было поручено захватить гордую Вену, но он бежал с поля битвы, тем самым унизив Высокую Порту, следовательно, заслуживал смерти. Кара Мустафа снял с груди печать и священные реликвии — «знамя Пророка» и ключи от Каабы. Затем ему расстелили коврик для молитвы и оставили одного. Через некоторое время к нему в шатер вошли два палача, которые его задушили. В Венском историческом музее хранится несколько экспонатов, связанных с этими событиями, в том числе… голова Кара Мустафы, откопанная пять лет спустя, во время Белградской битвы. Ее доставка в Вену сопровождалась невероятными приключениями, но, честно говоря, лично мне не кажется необходимым смотреть на этот жуткий трофей.

Победа христианских войск над турками имела большое значение для Европы, обозначив резкий поворот в государственной политике разных стран в конце XVII века. Западные монархи признали превосходство императора Леопольда I, и даже Людовик XIV нехотя смирился с тем, что должен делить свою славу с Габсбургом.

Король-солнце знал, что «венский Версаль» — дворец Шёнбрунн — подвергся разрушению, и, как человек тонкого вкуса, понимал, что его необходимо будет восстанавливать. Отношения между королем Франции и императором стали немного теплее, в том числе благодаря Нимвегенскому мирному договору. Людовик XIV даже преподнес Леопольду I великолепное ружье с ореховой ложей, инкрустированной серебряными пластинами. Казенная часть ружья была украшена изображением юноши, который был не кем иным, как сыном императора. В пару к этому шедевру парижского оружейника Грюше прилагалось еще одно ружье, работы Шасто. Два ружья, призванные скрепить мир…

Защитники Вены в самое короткое время собрали и отправили в переплавку около сотни турецких пушек. Из полученной бронзы отлили для собора Святого Стефана 20-тонный колокол, который назвали Старым Пуммерином. Этот самый колокол, вернее, его точная копия, еще и сегодня оглашает своим звоном наиболее важные городские события, как радостные, так и печальные. Звучал он и в 1983 году, в честь 300-летия снятия Венской осады и окончательного изгнания Османской империи из Западной Европы. В городе по этому случаю прошли всевозможные мероприятия, но самым оригинальным стало костюмированное шествие, в котором приняли участие потомки защитников императорской столицы. Один из моих соседей, следивший за шествием с распечатками имен в руках, указывал мне то на одного, то на другого из них, а под конец сказал: «12 сентября 1683 года — это дата настоящего освобождения Вены». Кстати, вскоре после снятия осады силами иезуитов в городе было показано аллегорическое представление под названием «Виндобона освобожденная[5]».

А что же кофе? История того, как венцы увлеклись кофе, достойна шпионского романа. Если в начале осады находилось немало смельчаков, пробирающихся через турецкий лагерь и обеспечивающих связь между Веной и формирующейся освободительной армией, то после того, как янычары поймали некоего Якоба Хайдера и жестоко с ним расправились, желающих рисковать собой стало меньше, хотя успешно справившихся с этой опасной миссией ждала солидная награда — 200 дукатов. За все время осады таких набралось не больше двух десятков человек; все они пользовались тем обстоятельством, что в османской армии воевали не только турки, но также венгры, боснийцы и сербы: в случае поимки можно было попытаться выдать себя за кого-то из них. Говорят, один отчаянный храбрец даже переправился через Дунай вплавь. Пусть это и легенда, но о ней полезно вспомнить, когда заходишь в венское кафе за чашечкой бодрящего напитка.

Георг-Франц Кульчицкий предпринял такую попытку всего раз, с 13 по 17 августа 1683 года, и вернулся обратно. Он родился в 1640 году в Галиции (в части современной Польши, неподалеку от Кракова) и благодаря таланту полиглота попал на службу в имперский военный совет. Когда осада была снята, он составил два отчета с подробным рассказом о своем подвиге и прославился на всю Европу, с замиранием сердца следившую за развитием венской эпопеи. Обратим внимание читателя на то, что автором этих отчетов был он сам. И хотя он состоял на службе у Леопольда I Габсбурга, почему-то именовал себя «турецким императорским эмиссаром», видимо, решив задним числом сам себя назначить двойным агентом. Если верить этим документам, после бегства турок Кульчицкий захватил у них несколько мешков с, как он думал, «верблюжьим кормом». На самом деле в мешках хранился кофе. Утверждая, что ему одному известен секрет обжарки зерен, осенью 1683 года Кульчицкий, опять-таки по его словам, открыл в Вене первое кафе. В знак благодарности жители уступили ему разрушенный после пожара дом в квартале Леопольдштадт, где раньше селились евреи, изгнанные в 1670 году. Дом стоил 400 флоринов, и нового владельца освободили от всех налогов и пошлин. В 1694 году обнищавший Кульчицкий умер от туберкулеза, и после его смерти обнаружилось, что никакой лицензии на содержание кафе у него никогда не было. Тогда-то и возникли сомнения в достоверности его истории. Согласно более правдоподобной версии, первыми познакомили венцев с кофе два армянских иммигранта — Йоханн Диобато и Исаак де Лука, и случилось это задолго до осады, в 1665 году. Напомним, что именно тогда состоялся обмен послами между Веной и Стамбулом; возможно, как раз после этого среди венской знати распространилась мода на новый напиток. Во всяком случае, в 1685 году кабинет Его Императорского Величества выдал двум упомянутым персонажам разрешение на «изготовление турецкого напитка в виде кофе». Как бы там ни было, кофе в Вену прибыл из Османской империи, и это — исторический факт. Несколько позже здесь даже появился владелец кафе по имени Карл-Евгений Леопольдштеттер, которого на самом деле звали Мехмедом Эфенди. Взаимопроникновение культур свершилось!

Допив свой кофе, вы, конечно, снова отправитесь гулять по городу. Во время этой прогулки попробуйте вспомнить, какие еще полезные вещи пришли на Запад из Турции — начиная с ударных музыкальных инструментов, совершенно преобразивших жанр военного марша, и заканчивая так называемым «турецким туалетом» (с дыркой в полу), не говоря уже о ботанических приобретениях — тюльпанах, сирени и конском каштане, до того в Европе неизвестных. Ну и в завершение программы непременно послушайте оперу «Похищение из сераля», которую Моцарт сочинял целый год, — это произведение в восточном стиле, созданное спустя 99 лет после снятия осады. Изумительная музыка, расцвеченная экзотизмами, в третьем акте принимающими комический характер. Вы увидите на сцене дворец, милосердного пашу, пиратов, пьяницу, проклятого Пророком, и будете сопереживать страданиям разлученных влюбленных, как им сопереживали современники Моцарта — в оперных декорациях турки уже никому не внушали страха.

II

Государи и коллекции

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Не будь турецкой осады, в Вене не появилась бы одна из ее жемчужин — Бельведер. В этом дворцовом комплексе расположена Австрийская национальная галерея искусства XIX–XX веков, но никто не пользуется этим официальным названием, принятым в 1954 году. Все говорят просто: Бельведер. Зато говорят много и охотно, и это не случайно. У Бельведера действительно захватывающая история. Побывать в Вене и не посетить его просто немыслимо. Начнем с того, что замок Бельведер — не дворец, а именно замок, поскольку он был построен в XVIII веке за чертой города, — состоит из двух частей. Есть Нижний Бельведер, служивший императорам летней резиденцией, и Верхний Бельведер, предназначенный для проведения празднеств и приемов. Первый отделен от второго садами, устроенными в виде террас, но и первый, и второй — истинные сокровищницы искусства.

Если мы заинтересуемся историей их происхождения, то — вот чудеса-то! — обнаружим, что и здесь не обошлось без турок. Когда император Леопольд I укрылся в Пассау, чтобы собрать войско для освобождения Вены, он первым делом подсчитал свои ресурсы и убедился, что денег на найм профессиональных солдат ему не хватит. Так что в конце июля 1683 года моральный дух Его Императорского Величества пребывал примерно в том же состоянии, что и его кошелек. Он надеялся, что кое-какие средства для спасения христианского мира выделит папа, а главы входящих в империю государств за свой счет профинансируют военную кампанию. В это время на берега Дуная прибыло несколько сотен молодых людей дворянского происхождения, готовых рискнуть своими мечами, мушкетами, конями и головой ради самого благородного дела — борьбы с османской угрозой. Вельможи из окружения Леопольда I обрадовались их появлению, но продолжали ждать подхода баварцев — слишком мал был отряд аристократов. О, как они заблуждались! В их числе был молодой принц Евгений Савойский, которому впоследствии предстояло проявить свои блестящие способности не только в военном деле, но также в политике и искусствах. Француз по происхождению, он родился в Париже за 20 лет до осады 1683 года; его мать Олимпия Манчини приходилась племянницей кардиналу Мазарини. Король-солнце относился к нему с недоверием — возможно потому, что юный Евгений не проявил достаточной скорби в связи с провалом плана Мазарини увенчать Людовика XIV императорской короной. Поскольку в Версале Евгению, в котором бурлила энергия, явно ничего «не светило», он решил предложить свои услуги Габсбургу.

Итак, 20-летний сын французского герцога, связанный родством с Бурбонами и первым министром Людовика III и Людовика XIV, явился защищать Вену. Стоит ли добавлять, что в Версале эта весть была воспринята как шутка. На самом деле, если говорить серьезно, причина, по которой французский король не позволил Евгению принять командование над войском, выступавшим под геральдической лилией, была гораздо проще и прозаичней: он был хрупкого телосложения и не слишком красив лицом, то есть, выражаясь современным языком, ему недоставало харизмы. И потом, он был слишком молод и напрочь лишен опыта. Поэтому ему прочили церковную карьеру. Как мы уже говорили, это было серьезное заблуждение. Никто не обратил внимания на его высокий лоб и живой взгляд — явные признаки недюжинного ума и очевидной предприимчивости. Но вскоре Евгений Савойский доказал всем скептикам, насколько его недооценили. Что касается Леопольда I, то ему хватило мудрости принять юношу к себе на службу, возможно, не в последнюю очередь с тайной мыслью насолить этому предателю Людовику XIV, тем более, что юношу поддерживали испанские родственники. Наделенный не только высоким интеллектом, но и редкой интуицией, Евгений одержал несколько блестящих побед, преследуя отступающую османскую армию, а в 1686 году взял Буду — в память об этом событии площадь перед Королевским дворцом Будапешта сегодня украшает его конная статуя. Годом позже принц Евгений отличился в битве за Белград, который оспаривали друг у друга австрийцы и сербы. 12 августа 1687 года он разбил турок при Могаче, «отомстив» за унизительное поражение, понесенное австрийцами за 161 год до того от Сулеймана Великолепного. В этой битве он сражался плечом к плечу с Карлом Лотарингским и Людовиком Баден-Баденским. Леопольд V отметил его заслуги, возвысив его до чина фельдмаршала. Но главным его достижением стала победа в битве при Зенте и сентября 1697 года, которую он выиграл благодаря тонкой стратегии и решительности, обратив в бегство армию султана Мустафы II, что привело к заключению Карловицкого мира, подписанного 26 января 1699 года. По его условиям Австрия вернула себе ранее отобранные Османской империей Венгрию и Трансильванию. Это был венец военной и дипломатической карьеры принца Евгения Савойского.

Нам остается лишь добавить, что в дальнейшем он вплоть до 1734 года не прекращал воевать как с французами Людовика XIV, которых часто бил, так и с турками, которых принуждал к заключению очередного мира. Именно ему Австрия обязана тем, что подчинила себе все Балканы. Но этот человек — бесспорно, величайший полководец своего времени, — плюс ко всему обладал прекрасным художественным вкусом, свидетельством чему и является Бельведер. Два его здания появились на свет не случайно — они были специально расположены перед крепостными стенами Вены на той дороге, по которой турки в 1683 году подходили к городу. Кстати, несколько боковых строений увенчаны куполами, смутно напоминающими минареты… А некоторые венцы утверждали, что их длинные кровли повторяют очертания шатров великого визиря, осаждавшего Вену. И твердо стояли на своем!

Заняв высокое положение при императорском дворе, Евгений Савойский (его называли «закулисным императором») принял активное участие в восстановлении Вены, пострадавшей от осады. Разумеется, приходилось помнить об обороноспособности города, что мешало дать полную волю архитектурной фантазии. По сравнению с городами Западной Европы, особенно с бурно развивавшимися городами Италии, Вена явно запаздывала. Внутри внешних укреплений стояли многоэтажные дома, выходившие в лабиринт узких улочек, и эта конструкция еще долго будет оказывать влияние на экономическую и общественную жизнь горожан. Бельведер представлял собой шедевр нового стиля, с восторгом принятого аристократией, — барокко. Здания в этом стиле намеренно стали возводить за пределами города, там, где было много свободного места. Бывшие предместья уступили место просторным площадям, окаймленным садами, что в те поры тоже было новинкой. Изначально предназначенный для знати, квартал на самом деле привлек множество мелких торговцев и ремесленников, которым тоже стало тесно в городских стенах. С 1703 года, когда были введены таможенные пошлины на ввоз продуктов, продержавшиеся почти столетие, для них наступил настоящий расцвет.

В 1693 году принц Евгений, тогда молодой маршал, приобрел здесь земельный участок и поручил постройку архитектору Иоганну Лукасу фон Хильдебрандту. Нижний Бельведер был закончен в 1716 году, Верхний — в 1723-м. Евгений Савойский устраивал здесь балы, вошедшие в легенду, в том числе маскарады в венецианском стиле. Попасть на бал в Бельведер считалось привилегией, и не только потому, что из окон зданий открывался великолепный вид на Вену и окружающий ее лес. В парке были «по французской моде» установлены статуи и фонтаны, к несчастью, сильно пострадавшие во время последующих войн. Современники, восхищаясь «Бельведерским дуэтом», сравнивали принца Евгения с Аполлоном и Гераклом — не больше не меньше! Свои коллекции произведений искусства он разместил в Нижнем Бельведере. В 1736 году, после смерти Евгения Савойского, который, несмотря на почтенный возраст (71 год!), продолжал воевать чуть ли не до последнего дня жизни, ансамбль выкупил император Карл VI. В годы правления его дочери Марии Терезии галерея превратилась в музей живописи, где были выставлены в том числе картины австрийских художников. С 1781 года сокровища музея стали доступны (в определенные дни недели) широкой публике без различия сословий и званий. Попадая на второй этаж верхнего замка, посетитель мог полюбоваться на итальянскую потолочную фреску, изображающую принца в зените славы. В 1783 году здесь для удобства посетителей впервые придумали печатать каталог экспозиции; это новшество очень понравилось русской императрице Екатерине II, перенявшей полезную идею. В дальнейшем руководить музеем назначали тех или иных художников — предполагалось, что в случае надобности они смогут своими силами реставрировать пострадавшие картины. Сегодня художественное собрание обоих Бельведеров поражает своей полнотой: в Оранжерее представлено средневековое искусство, в Нижнем Бельведере — эпоха барокко, в Верхнем — искусство XIX века. На третьем этаже выставлены работы Густава Климта — важнейшего художника Венского Сецессиона, создававшего идеализированные женские образы; он писал исключительно женские лица и руки, но никогда — ступни ног. Здесь же хранится его шедевр «золотого периода» — картина «Поцелуй», написанная в 1907–1908 гг. Климт — подлинный певец женской красоты. Его модель — это юная женщина 20–25 лет, иногда еще моложе. У нее длинные волосы, большие глаза и тонкий рот; часть лица часто скрыта под локонами. Безупречных очертаний грудь и бедра, полуприкрытые веки и сжатые в порыве страсти губы, отсутствие декоративных элементов — модели Климта буквально дышат эротизмом. Некоторые рисунки художника, в том числе его карандашные и выполненные мелом этюды ню, до 2005 года вообще не выставлялись, очевидно, по причине излишней откровенности. Не пропустите, например, «Лежащую ню, закрывающую лицо рукой» (1912–1913). У Эгона Шиле[6], познакомившегося с Климтом в 1907 году во время учебы в Академии изобразительных искусств, эротизм принял более брутальный характер — художник словно пытается объединить любовь и смерть. Изможденные лица и переплетенные тела выглядят гораздо более провокативно, чем у Климта. Подобная дерзость дорого ему обошлась: в марте-апреле 1912 года его на три недели поместили в тюрьму. Этот арест, угнетающе подействовавший на Шиле, в то же время немало способствовал росту его популярности. Но имперская цензура утверждала, что проявила максимум терпимости. Не будем забывать, что скандальные, с точки зрения религиозных и моральных норм, характерных для 1900-x годов, выставки проходили в городе, где жил Франц-Иосиф, отнюдь не отличавшийся широтой взглядов. Наконец, в музее есть полотна Оскара Кокошки[7] — смелого колориста, прославившегося своими так называемыми психологическими портретами. До катастрофы 1914–1918 годов он так объяснял свое мировосприятие: «Люди жили в безопасности, но все испытывали страх. Я замечал это по их изысканным манерам, унаследованным от эпохи барокко; я написал портрет этих людей с их тревогами и страданиями». Сегодня собрания обоих Бельведеров — это семь веков существования австрийской живописи, в которой нашли отражение самые драматические события ее истории.

Разумеется, здесь представлена и совсем недавняя история, хотя большинство посетителей торопливо проходит по этим залами, и напрасно. Поднимитесь на второй этаж Верхнего Бельведера, в большой овальный зал, отделанный красным мрамором. На его стенах висят черно-белые фотографии. Что же за событие произошло в этом зале, под фреской с изображением принца Евгения? 15 мая 1955 года после долгих переговоров здесь был подписан Австрийский государственный договор — Декларация о независимости, провозгласившая Австрию суверенным государством. Австрия, пережившая две мировые войны, заявила о своем нейтралитете, став второй Швейцарией. Правда, это условие было включено в текст договора позже, 26 октября того же года.

Четыре союзные державы, на протяжении десяти лет оккупировавшие Вену, согласились вывести свои войска. Министры иностранных дел наконец-то договорились между собой. Документ они подписывали, сидя за огромным столом белого дерева с золотом в стиле барокко; посередине — австрийский министр Леопольд Фигль, слева от него — Гарольд Макмиллан, представлявший Великобританию, и Вячеслав Молотов от СССР. В дальнем левом углу, возле окна, устроился Государственный секретарь США Джон Фостер Даллес. Место справа занимал член французской делегации. Попробуйте сегодня подойти к кому-нибудь из французских туристов, посещающих Вену, и задайте ему вопрос: «Какой политик подписал этот договор от лица Франции?» Подсказка: это был очень известный человек, но он выступал в не совсем обычной для себя роли. Не догадались? Невысокий, в шляпе, на должности казначея спас финансы Республики, а до того отличился на посту мэра Сен-Шамона (департамент Луара)… Ну конечно, это Антуан Пине! Фокус в том, что, в отличие от своих коллег по переговорам, Пине в мае 1955 года не был министром иностранных дел Франции, но в феврале, после отставки кабинета Пьера Мендес-Франса, ему было поручено возглавить Высший совет при премьер-министре. В Вену он прибыл в составе специально созданной правительственной делегации, что свидетельствует о политической нестабильности, характерной для Франции того периода. Вокруг стола стояло примерно пятьдесят человек, в том числе канцлер Австрии Юлиус Рааб и другие австрийские министры. Как только договор был подписан, Леопольд Фигль вышел на балкон, перед которым уже собралась огромная толпа народу — люди на протяжении нескольких часов терпеливо ждали сообщения о полном освобождении Вены. Вскоре раздался торжественный перезвон, это звонил Пуммерин на колокольне собора Святого Стефана, подтверждая, что великое событие свершилось. Копию договора и сегодня можно видеть в музее Бельведера; оригинал хранится в президентских апартаментах Хофбурга. Символично, что его подписание проходило под изображением Евгения Сайвойского, вписавшего немало славных страниц в историю своей новой родины.

Прогуливаясь от Хофбурга до Оперы, вы обязательно остановитесь возле Альбертины, тем более, что над входом в галерею установлена гигантских размеров плита, которая многим кажется уродливой. Зачем она понадобилась? Может быть, чтобы стоящим в очереди посетителям было где укрыться от дождя? Впрочем, не стоит слишком долго задерживаться перед входом — лучше поскорее подняться по лестнице и попасть в саму галерею, где хранится одно из трех крупнейших в мире собраний рисунков и графики.

С основанием Альбертины связана замечательная история — история любви.

В 1760-е годы, в правление императрицы Марии Терезии, население Вены увеличилось с 88 до 175 тысяч человек. В это же время сюда приехал из Дрездена второй высокородный меценат, коллекционировавший произведения искусства. Ему недавно исполнился 21 год, он только что поступил в императорскую армию и предстал перед двором. Его звали принц Альберт Саксен-Тешенский, и он был сыном курфюрста Фридриха Августа II Саксонского и австрийской эрцгерцогини Марии Йозефы. Альберт познакомился с 17-летней эрцгерцогиней Марией Кристиной — любимой дочерью Марии Терезии — и был ею очарован. Впервые увидев ее на концерте в личных покоях Марии Терезии в Шёнбрунне, он почувствовал, как у него забилось сердце, о чем он позднее напишет в своих воспоминаниях: «Кроме стройной талии и изумительной прелести фигуры, у нее было живое и одухотворенное лицо. Этого хватило с избытком, чтобы я пленился ею с первого же мгновения».

Но влюбленный юноша понимал, что шансов получить руку красавицы у него, к сожалению, немного. Она была дочерью императрицы, а он — всего лишь четвертым сыном курфюрста Саксонии, без особенных перспектив на будущее. К тому же он не мог не знать, что Мария Терезия, озабоченная возвышением Австрии, более чем серьезно относилась к замужеству своих дочерей. Но даже она по достоинству оценила личные качества своего гостя и дала согласие на брак — все-таки его отец был еще и королем Польши (и оставался им до 1791 года). Отметим, что Мария Кристина стала единственной эрцгерцогиней, кому было позволено выбрать себе мужа по зову сердца, а не руководствуясь государственными интересами. В кои-то веки любовь возобладала над политическим расчетом. 8 апреля 1766 года — влюбленным пришлось ждать шесть лет, что по тем временам считалось коротким сроком! — во дворце Шлосс Хоф, близ Вены, состоялась свадьба. Приданое жены кардинально изменило положение Альберта Саксен-Тешенского. Во-первых, в его распоряжении оказались значительные финансовые средства, а во-вторых, как зять императрицы он получил серьезное влияние. Еще в 1765 году его назначили наместником Венгрии, в 1780-м — наместником австрийских Нидерландов. Нас в его биографии больше интересует его страсть к коллекционированию произведений искусства, унаследованная от предков, которые превратили Дрезден в настоящую сокровищницу живописи и скульптуры — благодаря им город нередко называли «Флоренцией на Эльбе». Примером безупречного вкуса Альберта может служить знаменитая акварель Альбрехта Дюрера «Заяц» (1502), символизирующая богатство собрания Альбертины. Но принц не только собирал рисунки и гравюры — он и сам занимался живописью, деля это увлечение с супругой. После смерти отца он получил титул герцога; систематическое формирование коллекции пришлось на 1769–1779 годы. Действуя сообразно с духом Просвещения, он подбирал картины по тематическим и хронологическим критериям, следуя «воспитательным» заветам Евгения Савойского.

В 1773 году на дипломатическом приеме в Пресбурге Альберт разговорился с послом Австрии в Венеции графом Дураццо и рассказал ему о некоторых из своих последних приобретений. Дураццо был не только дипломатом, но и страстным почитателем генуэзского искусства, которое ценил чрезвычайно высоко. «Принц, — пишет он в своих воспоминаниях, — отличавшийся просвещенным умом, заметил, что гравюры не только приятны глазу, но и способствуют расширению знаний; из этого замечания и родилась идея собрать коллекцию, которая будет служить более высоким целям и, следовательно, кардинально отличаться от всех прочих». Иными словами, Альберт Саксен-Тешенский рассматривал искусство не просто как развлечение, но и как средство распространения знаний об истории искусства и истории вообще. Сегодня этот подход представляется нам вполне логичным, но в ту эпоху он оставался большой редкостью.

После этой встречи графу Дураццо было поручено заняться формированием коллекции. К 1776 году, то есть спустя два года, он представил герцогу собрание из примерно тысячи произведений. В 1784 году, серьезно увлекшись грандиозным замыслом, он показал герцогу и герцогине уже 30 тысяч гравюр, датированных начиная с xv века, — они и составили основу коллекции Альбертины. Наместник, проживавший в Брюсселе, продолжал поддерживать тесный контакт с метрополией и в 1794 году? вернувшись в Вену, приобрел часть коллекции Шарля-Антуана де Линя, а именно 1700 рисунков, в том числе созданных Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэлем. Почти одновременно с этим Альберт стал обладателем трехсот рисунков голландских мастеров, включая Рембрандта и Рубенса, купленных у лейпцигского банкира и муниципального советника Готтфрида Винклера. В 1796 году принц Альберт совершил выгодный обмен с Библиотекой императорского двора, получив взамен гравюр второстепенных, по его мнению, художников бесценные рисунки величайших мастеров. Собрание дополнили многочисленные произведения из французских коллекций, после Революции рассеянных по миру. Доверенные люди Альберта также ездили в Париж, который тогда считался центром торговли в области рисунка и графики, и, стараясь не привлекать к себе особого внимания, совершили несколько весьма удачных приобретений.

После смерти Марии Терезии политическое положение австрийской части Нидерландов утратило стабильность — общество, подогретое слухами о Французской революции, бурно реагировало на реформы императора Иосифа II, начатые в 1780 году. В ноябре 1789 года Альберту с супругой пришлось покинуть Брюссель, куда они вернутся всего на один год, в 1791-м. Развитие событий не слишком способствовало меценатству. Франция объявила войну Габсбург-Лотарингскому дому. После известной канонады при Вальми — сражения, окончившегося безрезультатно, — Конвент принял решение перейти в наступление. Осенью 1792 года генерал Дюморье предложил перенести военные действия в Бельгию с целью изолировать принадлежащие Австрии земли. Кроме того, французы надеялись поднять местное население на восстание против венской опеки. Герцог Саксен-Тешенский, назначенный главнокомандующим императорской армией, ждал подкреплений от австрийских войск генерала Клерфэ. Не веря, что успешное наступление можно организовать в это время года, он отправил армию на зимние квартиры. Это была серьезная ошибка: Дюморье двинул 40-тысячное войско через Монс и Эно прямо на Брюссель. Зять Марии Терезии оказался в сложном положении: он сумел собрать всего 13 тысяч солдат и 50 артиллерийских орудий, тогда как у французов их было вдвое больше. Тонкий эстет, но неважный стратег, он совершенно напрасно принял неравный бой, к тому же зачем-то рассредоточив свои силы. 6 ноября французы взяли село Жемапп, а на следующий день вошли в Монс. Первая победа французской республиканской армии обернулась катастрофой для искусства. Мария Кристина с мужем погрузили свои сокровища на три корабля, отходившие из Роттердама в Гамбург, но один из них потерпел кораблекрушение, и бесценные шедевры погибли в морских волнах. Эта утрата огорчила герцога едва ли не больше, чем его военное поражение. Тем не менее, он сделал еще одну попытку противостоять генералам Бонапарта, но снова был разбит и окончательно отказался от роли военачальника.

В 1795 году герцог и герцогиня прибыли в Вену, где император Франц предоставил в их распоряжение дворец, в котором сегодня и размещается музей Альбертина. Тяжкие испытания нисколько не поколебали любовь супругов к искусству и не ослабили их страсть к собирательству. В то неспокойное время они продолжали действовать так, словно были убеждены: коллекционирование шедевров — это единственная достойная их миссия. В 1798 году Марии Кристины не стало. Раздавленный горем Альберт записал: «После тридцати двух лет самого счастливого из возможных союзов я потерял идеальную супругу, самое дорогое для меня существо, предмет моей бесконечной любви. Все эти долгие годы наше счастье ни разу не было омрачено даже самой пустяковой размолвкой». Безутешный вдовец обратился к знаменитому скульптору Антонио Канове с просьбой соорудить усыпальницу покойной, что и было сделано в 1805 году в церкви Святого Августина неподалеку от дворца. Альберт прожил еще 24 года, целиком посвятив себя искусству. В 1822 году, после его кончины в 83-летнем возрасте, он оставил своему племяннику и приемному сыну Карлу наследство в виде примерно 14 тысяч рисунков и 200 тысяч гравюр. По условиям завещания категорически запрещалось продавать коллекцию или делить ее на части. К счастью, наследники не нарушили волю Альберта — мало того, они расширили и обогатили его коллекцию, превратив ее в крупнейшее в мире собрание рисунков и графики. Сегодня Альбертина пользуется статусом независимого учреждения. Музей, названный именем основателя, не связан ни с другими венскими музеями, ни с библиотекой. В 2005 году его собрание насчитывало 44 тысячи рисунков, 900 тысяч гравюр и 350 альбомов с эскизами от поздней готики до современности. Вот почему в Альбертину непременно нужно заглянуть. Расположенный в самом сердце Вены, музей символизирует венец романтической любви, поставленной на службу искусству. Но ошибается тот, кто думает, что Вена навсегда застыла в своем прошлом. Это не город-музей, это — столица музеев, которых здесь насчитывается около полусотни. Искусство продолжает здесь жить в самых разных формах, беспрестанно развиваясь. Настаивая на этом, я имею в виду не только выставки, но настоящее возрождение искусства. Так, 28 марта 2004 года весь город устремился на открытие музея Лихтенштейна в так называемом Садовом дворце — событие, о котором говорила вся Европа. Невозможно побывать в Вене и не посетить это величественное здание в стиле барокко, чтобы отдать дань восхищения хранящимся здесь шедеврам.

Разумеется, все знают, что княжество Лихтенштейн — это карликовое государство, расположенное между Швейцарией и Австрией, точнее — между федеральной землей Форарльберг и кантоном Санкт-Галлен. В мире Лихтенштейн славится своей политической стабильностью (всем бы такую!), своим финансовым благополучием, основанным на благоприятном налоговом режиме (вот где мечты становятся явью!), и мудростью правящей семьи, проживающей в столице княжества Вадуце.

Династия Лихтенштейнов австрийского происхождения. Впервые этот знатный род упоминается в 1143 году. Владения Лихтенштейнов получили статус независимого княжества в 1719 году, в правление отца Марии Терезии императора Карла VI. В следующем году фамилия была удостоена княжеского титула. Первый камень Садового дворца заложил Иоганн Адам Андреас I (1657–1712) по примеру своего отца Карла Евсевия, автора труда по архитектуре и инициатора нескольких крупных строек. Сыну он дал всего один совет: не ввязываться в политику и не принимать участие в войнах. Как хорошо, что Иоганн Адам оказался послушным сыном и посвятил жизнь путешествиям. Он подолгу жил в Германии, Голландии, Англии, Франции и Италии. Именно в Италии, тогда еще не объединенной, он увидел образец для подражания в области поддержки искусства. Благодаря его увлечению зодчеством в Богемии и Моравии появилось несколько замков. В Вене он возвел два дворца: зимний на Банкгассе — сегодня здесь расположена галерея современного искусства — и летний, о котором мы расскажем подробнее. Путать эти два сооружения не следует, хотя над ними трудился один и тот же архитектор — Доменико Мартинелли, приехавший из Рима. Оба дворца строились практически одновременно: первый — с 1691 по 1704 год, второй — с 1694-го по 1706.

Поначалу выбор пал на другого зодчего — знаменитого Иоганна Бернхарда Фишера фон Эрлаха, плодотворно трудившегося в Вене во времена Карла VI и Марии Терезии. Нам неизвестно, почему его проекты были отклонены. Следующий кандидат, Росси, получивший образование в Болонье, имел в своем активе реконструкцию ренессансной резиденции на юге Праги, перестроенной в стиле барокко. Принцу он понравился. Работы начались с возведения двух этажей вокруг просторного центрального зала. В бельэтаже предусматривалось сооружение двух симметричных лестничных площадок — абсолютное новшество в венской барочной архитектуре. Но завершение строительства — опять-таки по неизвестным причинам — было поручено уже третьему зодчему. Доменико Мартинелли (1650–1718) преподавал в престижной римской Академии св. Луки, которая считалась кузницей талантов. Неудивительно, что он привнес в проект «римский дух». Впрочем, заказчик, оценив результат, пришел к выводу, что дворец выглядит слишком строго, если не мрачно, и заказал скульптору Джованни Джулиани украсить капители и окна лепниной. На дворе стоял 1706 год. По поводу внутренней росписи помещений князь отчаянно спорил с мастерами: Лихтенштейн настаивал на эротических темах, художник Франческини склонялся к фрескам в античной манере. Каждый сантиметр обнаженного тела князю приходилось отстаивать с боем! Но наиболее жаркая полемика вспыхнула из-за росписи потолков. Когда вы будете в зале Геракла, не забудьте поднять голову к потолкам. Автор фресок Андреа Поццо, взявший за образец Сикстинскую капеллу Микеланджело, трудился над ними четыре года. Ему помогал мастер по орнаменту Бусси. Сегодня на посетителя сверху взирают олимпийские боги в окружении охотничьих трофеев, атрибутов императорской власти и… пленных турок! Снова турки! Напомним, что один из князей Лихтенштейнов, австрийский фельдмаршал Йозеф Венцель, храбро сражался против Османской империи — не менее храбро, чем против… французов и испанцев в битве при Пьяченце в 1746 году. Его наследник Иоганн I, разбитый Наполеоном при Аустерлице, в 1805 году подписал два мирных договора — в Пресбурге и в венском Шёнбрунне. Наконец-то настал мир! Иоганн воспользовался им, чтобы завершить отделку дворцов и перенести в них свои коллекции произведений искусства. На это ушло четыре года, и в 1810 году галерея Лихтенштейн (как она тогда называлась) распахнула двери для широкой публики. Ради того чтобы в Большой галерее повесить монументальное полотно Рубенса «Цикл десяти муз», пришлось удлинить стену…

Любопытство зрителей обернулось восторгом. Венцы постепенно привыкали к тому, что посещение художественных галерей становится для них обязательным, но от того не менее приятным занятием. В начале XX века собрание картин дворца Лихтенштейн считалось самой богатой частной коллекцией в мире.

В марте 1938 года, после аншлюса, княжеская семья покинула Вену и впервые поселилась в Вадуце. Княжество придерживалось нейтралитета — по примеру Швейцарии, с которой было связано многочисленными договорами, в том числе касающимися дипломатического представительства. Дворец был закрыт, а семейные архивы частично переправлены в окрестности Вены. Вплоть до 1945 года никаких опасений за судьбу здания и хранившихся внутри произведений искусства не возникало, но в апреле, когда начались бомбардировки союзнической армии, хранители музея поспешили эвакуировать коллекцию сначала на юг Германии, а затем в Вадуц. После войны княжеская династия утратила 80 процентов своих территорий и недвижимости, в том числе в Моравии. В 1950-е годы князь Франц Иосиф, правивший с 1938 года, был вынужден продать несколько наиболее ценных полотен. Так в США оказался «Портрет Джиневры де Бенчи» — единственная картина Леонардо да Винчи, хранящаяся за океаном. Отметим также, что княжеские архивы, после 1945 года очутившиеся в советской зоне оккупации, лишь недавно были возвращены владельцам, что потребовало долгих переговоров. Впоследствии Франц Иосиф и его сын Ганс Адам II сумели поправить свое финансовое положение и выкупили некоторые ранее проданные шедевры. Сегодняшнее собрание музея свидетельствует об оригинальности выбора его владельцев, особенно в том, что касается скульптуры. В наши дни репутация дворца-музея Лихтенштейнов полностью восстановлена, хоть на это и ушло 60 лет. В постоянной экспозиции выставлена лишь небольшая часть княжеской коллекции, но даже она заставляет нас испытать уважение и благодарность к меценатам, не позволившим Гитлеру уничтожить эти сокровища искусства. Наверное, Вена — единственный на земле большой город, перенесший так много страданий от войн, нашествий, аннексий и оккупаций, но сумевший со временем переломить волю злого рока.

III

Мария Терезия, или Венчание Вены

«При всей моей любви к семье и детям, я в первую очередь старалась быть матерью моим подданным и при необходимости всегда отдавала предпочтение им». Женщина, написавшая эти строки в своем «Политическом завещании» не позже 1780 года, являет собой одну из крупнейших фигур мировой истории. Если профессор Жан-Поль Блед писал, что «Мария Терезия занимает почетное место в пантеоне монархической Европы», а Наполеон перед ее усыпальницей в Капуцинеркирхе обнажил голову, то не только потому, что эрцгерцогиня Австрии и королева Венгрии и Богемии действительно оставила заметный след в истории Центральной Европы. В Вене ее тоже помнили и помнят. В 1888 году, в правление Франца-Иосифа, ей воздвигли величественный памятник, сооружение которого длилось 12 лет. И сегодня мать королевы Марии-Антуанетты снова взирает с постамента на город, преобразованию которого она отдала столько энергии и души.

Площадь Марии Терезии расположена между Музеем изобразительных искусств и Музеем естествознания, по пути от Оперы к зданию парламента. Императрица изображена сидящей на троне в окружении соратников — мать народов и мать собственных шестнадцати детей. Автор монумента — немецкий скульптор Каспар фон Цумбуш, родившийся в тот же год, что Франц-Иосиф, и умерший за год до него. Марии Терезии не удалось выйти победительницей из трех войн против Фридриха II Прусского, зато она сумела стереть многие границы между тогдашними сословиями. Наделенная энергией и волевым характером, она проводила политику, устремленную в будущее. Памятник вознесся ввысь на 20 метров. У подножия трона расположены фигуры четырех генералов, четырех канцлеров, в том числе двух выдающихся — Кауница и Лихтенштейна, а также 16 знаменитых деятелей искусства, среди которых Моцарт и Гайдн. Но ни одной женщины! И правда, если не считать российскую императрицу Екатерину Великую, надо признать, что достойных соперниц у Марии Терезии просто не было.

После снятия с Вены турецкой осады облик города быстро изменился. Средневековая эстетика растворилась в барокко, словно сплавившись с ним как в архитектуре, так и в живописи и в скульптуре. Бурное развитие театра и музыки шло в том же направлении. В правление императора Карла VI законодателем мод в области новой эстетики стал Иоганн Бернхард Фишер фон Эрлах, родившийся в 1685 году. Он несколько лет прожил в Италии, где в то время блистал скульптор Бернини, посвятил немало сил изучению, пусть чисто теоретическому, французского искусства, а затем построил в Зальцбурге церковь Троицы. Ему тогда исполнилось 33 года. С именем Эрлаха связывают зарождение австрийского национального стиля в искусстве. И действительно, Вена его приняла. Почерк Эрлаха легко узнается в архитектуре церкви Святого Карла Борромея и Императорской (сегодня — Национальной) библиотеки, которая выходит на дворцовую площадь Йозефплац — бесспорно, самый гармоничный архитектурный ансамбль центральной части Вены. Под гигантским овальным куполом сегодня хранится, помимо миллионов томов книг, примерно восемь тысяч инкунабул и более 35 тысяч манускриптов, в том числе — автограф партитуры «Реквиема» Моцарта. Большую часть грандиозных замыслов Иоганна Бернхарда завершил его сын Эммануэль Фишер фон Эрлах, доживший до 1742 года. Таким образом, Хофбург XVIII века явно отмечен «фамильным клеймом» этой семьи, особенно в том, что принято называть Крылом императорской канцелярии, где до 1806 года заседало австрийское правительство, и в знаменитом Зимнем манеже, где находилась легендарная Испанская школа верховой езды. Обязательно туда сходите! Только не забудьте заранее забронировать места и не перепутайте представление с репетицией. Вы не только получите неописуемое удовольствие при виде великолепных липицианов[8], лошадей белой масти, выведенных в результате скрещивания арабских скакунов с конями андалусской породы (не зря школа именовалась Испанской), но и прикоснетесь к истории. Дело в том, что Школу задолго до строительства Манежа, еще в 1572 году, основал Максимилиан II Габсбург — зять Карла V и один из редких в этом семействе протестантов.

Строительство Зимнего манежа продлилось 16 лет, с 1719 по 1735 год, то есть большую часть правления Карла VI. Сохранился конный портрет императора — сегодня он украшает в Манеже императорскую ложу. Отца Марии Терезии написал Георг фон Гамильтон, а его коня — разумеется, белого, — Иоганн Готфрид Ауэрбах. С портрета на нас строго смотрит мужчина в кирасе с золотыми пластинами и орденской лентой через плечо — Карл VI был кавалером ордена Золотого Руна и в сущности последним немецким императором, способным проводить в Центральной Европе политику сдерживания абсолютистских амбиций королей и принцев. За 31 год царствования он, порой действуя вопреки собственным принципам, сумел осуществить давнюю мечту Карла V о создании подлинно австрийского государства. Белая лошадь под красным седлом символизировали цвета Австрии — вечной, имперской и республиканской. Война за испанское наследство, завершившаяся в 1713 году заключением Утрехтского мира, который сам он не подписывал, занимала его, хотя в кои-то веки речь шла не о турецкой угрозе. В 1704 году в новых предместьях Вены был насыпан земляной вал — город жил в страхе перед венгерскими мятежниками. В 1711 году Карл VI добился умиротворения восставших венгров (в историю это событие вошло как восстание куруцев). Наследника у него не было (сын Леопольд скончался в 1716 году), и все его надежды отныне были связаны с дочерью Марией Терезией, родившейся в Вене 13 мая 1717 года. Отцу пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить всех вокруг признать ее в качестве законной наследницы престола — до этого Империей никогда еще не правила женщина. Кстати, в литературе Марию Терезию часто называют императрицей, хотя это является фактической ошибкой — она никогда не носила императорского титула, оставаясь эрцгерцогиней Австрийской и королевой Венгрии и Богемии; два последних титула были необходимы, чтобы подчеркнуть неделимость территорий, подчинявшихся Габсбургам. 12 февраля 1736 года Мария Терезия вышла замуж за Франца Стефана, герцога Лотарингского. Брак был заключен по любви, но не без расчета — жених происходил из хорошего рода и, хоть не отличился воинской доблестью и не проявил особых талантов в государственном управлении, был порядочным человеком. Так Мария Терезия стала последней представительницей династии Габсбургов и первой — Габсбург-Лотарингской. Людовик XV дал согласие на этот брак при условии, что зять императора откажется от наследства в виде Лотарингского герцогства, которое должно было перейти в пожизненное владение тестю французского короля, низложенному польскому монарху. Взамен будущий супруг Марии Терезии получал Великое герцогство Тосканское, поскольку династия Медичи в Италии пресеклась.

20 октября 1740 года император Карл VI скончался, и Марии Терезии, которой исполнилось 23 года, пришлось столкнуться с вероломством европейских правителей, которые при жизни ее отца признали за ней право на имперский трон, но теперь вдруг резко изменили мнение. Франция Людовика XV, извечного врага Австрийского дома, сколотила коалицию, в которую вошли курфюрсты Баварский и Саксонский, а также король Испании и король Сардинии. Но самым опасным противником Марии Терезии оставался воинственный прусский король Фридрих II.

После нескольких военных кампаний, завершившихся неудачей и потерей части территорий, Мария Терезия решила заняться благоустройством Вены, которая казалась ей недостаточно импозантной. Как раз закончилось сооружение Зимнего манежа, что стало поводом для устройства пышных увеселений. Представим себе, что происходило в тот день, 2 января 1743 года. 25-летняя Мария Терезия празднует окончание Первой Силезской войны (юг Польши) и вывод из Праги французских и прусских войск. В белоколонном зале Манежа устраивают конные состязания. Впереди — сама эрцгерцогиня. Традиция подобных конных парадов восходит к Италии начала XVII века; всадники передвигались группами, согласуясь со строгими правилами. В манеже длиной 55 и шириной 17 метров толпилась избранная публика; из конюшен, рассчитанных на 600 лошадей, главный конюх торжественно вывел лучших жеребцов. Восемью роскошными каретами, запряженными парой лошадей, правили мужчины. Мария Терезия по-мужски сидела верхом на липицианской лошади под восхищенным взглядом матери, вдовствующей императрицы Елизаветы Кристины. На картине Мартина ван Майтенса, написанной 22 года спустя, запечатлена эта величественная сцена. Картину и сегодня можно видеть в одном из залов Шёнбрунна.

Для женщины, вынужденной оспаривать у мужчин свое право на власть, Школа верховой езды была хорошим способом самоутвердиться. Тогда же возник и закрепился обычай, согласно которому всадники, появляясь в Манеже, снимают шляпу перед портретом Карла VI. Мария Терезия внесет в этот ритуал свою ноту: занимая место в монаршей ложе, она тоже станет снимать шляпу, приветствуя особо отличившихся мастеров конной езды. Закончив очередное упражнение, ученики обычно отвешивали наставнику церемонный поклон, после чего покидали манеж. Эта традиция сохраняется до сих пор, разве что с XVIII века изменился фасон шляп. Еще в 1960–70 гг. было принято напоминать посетителям, что, вступая под своды Манежа, следует снимать шляпу; сегодняшние туристы почему-то удивляются, когда слышат об этом. Неужели мы стали менее вежливыми?

В 1744 году Мария Терезия открыла в северной части конюшен императорскую аптеку, над которой надзирал ее личный врач. Этот самый доктор, которого звали Герард ван Свитен, был довольно странным персонажем: например, он объяснял мужу Марии Терезии Францу Лотарингскому, что тот должен делать, чтобы в семье появились дети. Очевидно, он давал правильные рецепты, потому что у супругов родилось аж шестнадцать детей! Чтобы отучить Марию Терезию от переедания, доктор однажды устроился рядом с ней за обеденным столом, прихватив с собой золотое ведерко. Эрцгерцогиня уминала блюдо за блюдом, а ван Свитен отправлял в ведерко точно такое же количество яств, после чего перемешал его содержимое и показал пациентке, чтобы она поняла, что творится у нее в желудке. Судя по всему, этот совет был воспринят с меньшим энтузиазмом. Справедливости ради отметим, что просвещенному для своего времени врачу все же удалось значительно обогатить тогдашнюю медицину новыми идеями. Аптека просуществовала до 1995 года. К счастью, даже после ее закрытия барочная отделка помещений полностью сохранилась; сегодня здесь располагается музей липицианской породы лошадей.

Год спустя после открытия Манежа эрцгерцогиня устроила здесь же бал-маскарад по случаю замужества своей сестры Марии Анны, которая была младше ее на год. Зал освещали 130 канделябров, отражавшихся в 52 стенных зеркалах, что производило на присутствующих чарующее впечатление и позволяло рассмотреть каждый маневр и пируэт. В тот вечер все всадники были одеты в одинаковые костюмы; гостей насчитывалось восемь тысяч человек. В качестве развлечения был предложен тир, причем мишенями служили «турецкие головы» — слабое подобие мести за новую проигранную двухлетнюю войну… Вообще с внешней политикой дела в империи обстояли неважно. В ноябре 1741 года французское войско под командованием маршала Бель-Иля вошло в Прагу; в следующем году Карл-Альбрехт Баварский, претендовавший на имперскую корону, добился своего избрания во Франкфурте под именем Карла VII. 1742 год выдался для Габсбургов крайне неудачным: они впервые почувствовали, что империя ускользает у них из рук. Подобное положение вещей сохранялось на протяжении трех лет. В 1745 году супруг Марии Терезии Франц Стефан Лотарингский (они были женаты уже девять лет) становится императором Францем I. Следующие 20 лет он будет носить этот титул, но Мария Терезия так и не сделается императрицей, оставаясь супругой императора.

Природное обаяние, твердая воля и выдающиеся умственные способности помогали ей противостоять многочисленным недругам. В 1741 году ее избирают «королем» Венгрии; мадьярская знать коронует ее в Пресбурге, позволяя отдалить прусскую угрозу; она получает поддержку англичан и отбрасывает от своих границ французов. В Праге ее провозглашают «королем» Богемии. Чешские аристократы встречают ее криками: «Да здравствует наш король Мария Терезия!» Это был значительный политический успех. Наконец, 18 октября 1748 года в Ахене состоялся так называемый Второй конгресс, признавший Марию Терезию немецкой императрицей с уточнением: «в силу своих полномочий». На самом деле ее не слишком волновали официальные формулировки. Она знала, что правит империей она, а не ее муж.

Мария Терезия — яркий представитель своего времени, то есть Века Просвещения. Стремясь укрепить государственную власть путем ее централизации и улучшения работы управленческого аппарата, она быстро отстранила мужа от реальной власти. Она искренне любила его, сопровождала на охоту и считала прекрасным мужем, но… плохим советчиком и никуда не годным военачальником, который предпочитал заниматься естественными науками (любимое увлечение Габсбургов), а не устройством жизни своих подданных. Императрица — будем так ее называть — взяла бразды правления в свои руки; ее религиозная политика отличалась крайней нетерпимостью к евреям, а иногда и к католикам, которых она считала наделенными незаслуженными привилегиями; это отношение власти к различным конфессиональным группам изменилось лишь в следующем веке благодаря воле Франца-Иосифа, проявившего себя настоящим космополитом. Жесткость, чтобы не сказать отвращение Марии Терезии к еврейским общинам в основном проявлялось в Праге; по ее мнению, евреи слишком лояльно относились к врагам империи, особенно к баварцам и пруссакам. Австрия стремилась к единству, тогда как германские земли так до конца и не преодолели свою раздробленность, и Мария Терезия пыталась найти между этими двумя тенденциями золотую середину. Она во всем искала баланс, одобряла постепенное развитие и отвергала идею революции. В ней не было ни жестокости английской королевы Елизаветы I, ни интеллектуальной всеядности русской императрицы Екатерины II, ни религиозной нетерпимости королевы Кастилии Изабеллы Католички. Ни один из ее недостатков не приобретал масштабов порока. Как позже напишет восхищавшийся ею герцог Брольи, «она никогда ничего не боялась, никогда не испытывала колебаний, никогда не опускала рук». Добавим, что эта женщина, стараниями которой преобразилась Вена, оставалась носительницей христианской традиции. По ее инициативе каждый год проходили торжественные шествия — 30 октября на исторической площади Ам-Хоф, перед колонной в честь Милосердия Богородицы, а в праздник Тела Господня — по улице Грабен, перед Чумной колонной. Они символизировали единство династии и католической Церкви.

В области образования, которому Мария Терезия придавала большое значение, она также прислушивалась к голосу Церкви и в 1746 году дала согласие на открытие в Вене иезуитского коллежа. Если от собора Святого Стефана вы повернете направо и пойдете в сторону Дунайского канала, то увидите церковь Иезуитов с двумя симметрично расположенными колокольнями. Напротив нее стоит здание Академии наук, возведенное лотарингским зодчим, — в прошлом именно здесь располагался иезуитский коллеж. С начала XVIII века иезуиты, пообещавшие Фердинанду II очистить город от протестантов, пользовались привилегированным правом преподавать в Университете философию и теологию. Главный учебный зал — самый большой в Вене, оформленный в стиле рококо. Кроме него, в коллеже было еще 16 классов, в том числе анатомический театр и химическая лаборатория.

Одновременно в коллеже обучалось около 1200 студентов. Почему Мария Терезия поддержала иезуитский образовательный проект? Тому было три причины. Во-первых, преподавание в коллеже велось в основном на немецком языке, а общий язык, как известно, — лучшее средство для объединения людей разных национальностей. Отметим, что в Австрии говорили на немецком с самыми разными акцентами — чешским, венгерским, южнославянскими и даже итальянским и испанским — этакий придунайский вариант Вавилона. Даже словарный запас немецкого обогащался за счет заимствованных выражений и оборотов речи. Строители, чиновники, художники — все они привносили в венский диалект что-то новое. Вена оставалась немецкоязычной столицей, но ее особенность заключалась в том, что она стала символом многоязычия, способствовавшего формированию будущей империи. В правление Марии Терезии венца узнавали по акценту и употреблению словечек, не знакомых в Мюнхене или Франкфурте, так же легко, как узнавали каринтийского крестьянина. В начале XX века огромной популярностью пользовался издаваемый писателем-сатириком Карлом Краусом журнал «Факел», в котором высмеивались деятели культуры, журналисты и, разумеется, политики. Он сравнивал между собой две немецкоязычные столицы — Берлин и Вену: «В толкучке Фридрихштрассе, в Берлине, мне легче предаваться спокойным размышлениям, чем на знаменитых тихих улочках венских предместий…» Именно Карлу Краусу принадлежит афоризм, выражающий дух Вены: «Чем австриец отличается от немца, так это тем, что они говорят на одном языке!» Венская идентичность, возникшая как результат влияния сразу нескольких культур, оформилась при Марии Терезии. На протяжении двух веков Вена самоутверждалась, настаивая на своей особости. Она стала городом императоров — Кайзерштадтом, как выразился великий поэт и путешественник Гёте, отобрав эту роль у Праги и тогдашней венгерской столицы Пресбурга. Великое смешение языков и культур привело не к размыванию черт, а к обретению своего лица.

Вторая причина, по которой Мария Терезия оказала поддержку иезуитам, заключалась в том, что она разделяла их взгляд на преподавание истории. Иезуиты считали, что студенты должны знать мир, в котором живут, а потому уделяли повышенное внимание не изучению античности, а ознакомлению с современной историей Империи и Европы. В программу обучения на старших курсах входили такие дисциплины, как иностранные языки, живопись, архитектура и право. Иначе говоря, в Вене воспитывалась будущая элита, способная проявить себя в самых разных сферах деятельности — гражданской, военной, торговой. Как говорил Петр I, не может быть сильного государства без просвещенных служителей. Правда, в конце концов влияние иезуитов на юные умы начало раздражать императрицу. После реформ 1761 года, укрепивших их статус, она переменила мнение, согласившись со своим канцлером, который считал, что негоже хорошо образованным молодым людям сидеть по монастырям вместо того, чтобы приносить пользу обществу. Мария Терезия ни в коем случае не намеревалась подвергать иезуитов политическим репрессиям, тем более — ссориться с папой, и тянула время, но в 1773 году ей все же пришлось ликвидировать Орден. Это решение было ей навязано, но оно положило конец существованию государства в государстве. Орден потерял свое былое могущество, хотя остался в Вене символом Контрреформации и ее художественного воплощения — стиля барокко.

Мария Терезия не была заядлой путешественницей; ее редкие поездки ограничивались Венгрией и Богемией, но большую часть времени она проводила в Вене. Показательно, что она перенесла сюда Придворную Богемскую канцелярию, разместившуюся во дворце, в 1708–1714 годах построенном Иоганном Бернхардом Фигнером фон Эрлахом. В Вене появились: придворный театр — «Бургтеатер», первоначально располагавшийся на площади Святого Михаила; Военная академия в Винер-Нойштадте (1752); несколько больниц для борьбы с эпидемиями. Но самым заметным свершением, как с эстетической, так и с политической точки зрения, стало завершение строительства замка Шёнбрунн, возводимого в стиле рококо, родиной которого считается Австрия. Возникший под влиянием французского рокайля, он оживил угасающее барокко, привнеся в него изысканную утонченность. Художники, скульпторы и архитекторы не ограничивали себя в использовании материалов — в дело шли мрамор и лепнина, дерево и бронза, и технических приемов, среди которых особенно выделяется тромплей, или «обман зрения». В лепных орнаментах поражает обилие гирлянд, картушей, растительных мотивов, раковин. Живопись соединяется со скульптурой: у изображенного на полотне персонажа вдруг оказывается изваянная нога или рука. Мария Терезия развлекалась тем, что просила своих гостей угадать, что на картине нарисовано, а что является частью скульптуры… Церкви украшаются балдахинами, драпировками, нарисованными занавесами; в них появляются многоуровневые кафедры и стенные ниши, и все это покрыто позолотой или окрашено в нежно-палевые тона, так что у посетителя создается впечатление, что он не в церкви, а в театре. При этом сама Мария Терезия ведет достаточно скромный образ жизни. Второй этаж Леопольдова крыла в Хофбурге, возведенного за три четверти века до того, не отличался большими удобствами. Если императрица и сделала его своей главной резиденцией, то находиться здесь не любила и проводила в этих плохо освещенных, душных и обшарпанных комнатах только холодное время года. Ее канцлер, князь Кауниц, отвечавший за австрийскую дипломатию, занимал крыло, построенное в 1717–1719 гг. Гильдебрандтом. Сегодня здесь располагаются кабинеты канцлера Австрии и правительственных чиновников, а крыло называется Канцелярским.

Постепенно Мария Терезия все чаще отдает предпочтение замку Шёнбрунн, так сказать, второй главной резиденции. Первый Шёнбрунн, построенный, как и Версаль, на месте охотничьего домика, был разграблен и разрушен венграми в 1605 году; его восстановили, но в 1683 году он снова подвергся нападению, на сей раз со стороны турок, которые сровняли его с землей; защитить замок, стоявший за тогдашними крепостными стенами, оказалось невозможно. В 1743–1747 годах приглашенные зодчие Пакасси и Вальмаджини начали работы по возведению нового замка; его стены, как и стены прилегающих конюшен и служебных построек, были выкрашены в желтый цвет; этот оттенок стал таким популярным, что по всей Империи, включая Прагу и Буду — старейшую часть Будапешта, — желтый стали называть «цветом Марии Терезии».

Попадая в Большую галерею Шёнбрунна, посетитель первым делом видит Их Императорские Величества — Марию Терезию и Франца Стефана, фигуры которых украшают центральную потолочную фреску кисти Грегорио Гульельми, выполненную в 1760–1761 годах. Аллегорический смысл изображения предельно ясен: Священная Римская империя германской нации прямо связана с династией Габсбургов, точнее — с ее Габсбург-Лотарингской ветвью. По сторонам от этой фрески находятся еще две, меньшего формата: первая прославляет военную мощь Австрийской империи, вторая — искусства, науки и мир (очевидно, завоеванный в жестокой вооруженной борьбе). Подобные мысли нередко приходили мне в голову, когда я входил в это великолепное помещение, белую с золотом гамму которого оживляют стоящие в промежутках между окнами и зеркалами красные бархатные табуреты, садиться на которые строго запрещено. В этой зале в 43 метра длиной и 10 метров шириной, освещаемой двумя люстрами на 144 свечи, Мария Терезия и ее наследники устраивали парадные приемы.

Рядом с Малой галереей, открытой в 1761 году для встреч в узком кругу за ужином или карточным столом, а также для небольших домашних концертов, находится Круглый китайский кабинет. В начале XVIII века он служил Иосифу I личными покоями, а Мария Терезия использовала его для проведения тайных совещаний, благодаря чему он получил прозвище «кабинет заговорщиков». Переговоры, которые вела императрица, были настолько секретными, что в кабинет не допускались слуги — вдруг под видом одного из них сюда проникнет шпион? Особого внимания заслуживает мозаичный паркет — на нем сохранились следы бывшего подъемника в форме стола, с помощью которого в кабинет из кухни подавали блюда.

Участники этих трапез могли любоваться лакированными панно с изображением восточных пейзажей, которыми были украшены стены кабинета. По соседству с ним была устроена небольшая скрытая лесенка, ведущая на верхний этаж, в покои государственного канцлера Кауница. Таким образом императрица и князь, возглавлявший правительство (а вскоре и дипломатическую службу), могли без свидетелей обсудить наиболее важные вопросы. Летом Мария Терезия, предвосхищая привычки Франца-Иосифа, вставала в пять утра. Предвосхищая привычки Сисси, она тратила огромное количество времени на одевание и причесывание, правда, с противоположным результатом. В 1746 году, то есть в разгар войны за австрийское наследство, придворный вельможа пишет Фридриху II: «Мария Терезия совсем не заботится о своей красоте и так же мало внимания уделяет нарядам;

если не считать праздничных дней, она одевается очень просто, и весь двор следует ее примеру». Зато императрица — заботливая мать, придающая огромное значение воспитанию своих детей (их у нее было шестнадцать, хотя не все дожили до взрослого возраста). Она устраивает браки дочерей, каждая из которых носит часть ее собственного имени; так, выдавая Марию-Антуанетту за французского дофина, будущего короля Людовика XVI, она надеется на политический альянс с прежде враждебной Францией. Остальные белокурые эрцгерцогини станут: королевой Неаполитанской (Мария-Каролина), герцогиней Пармской (Мария-Амелия), супругой мецената и наместника Нидерландов (Мария-Кристина). Из истории мы знаем, что больше всех не повезло Марии-Антуанетте: можно себе представить, как горько нелюбимая французами королева сожалела о безоблачной венской жизни…

Большая галерея также напоминает нам, какое место в тогдашней жизни занимали вопросы войны и мира. То же самое относится к Зеркальной галерее, скопированной с Версальской (ничего, что французы и австрийцы пока оставались недругами!).

Ее пышный декор видел много событий, счастливых и печальных. Так, в 1805 году здесь после победы под Аустерлицем побывал Наполеон. В 1809-м, разгромив австрийскую армию в Ваграмском сражении, он прибыл сюда для подписания Шёнбруннского мирного договора. Считая себя наследником Марии Терезии, французский император устроился в ее личных покоях — комнате, обитой ореховыми панелями и украшенной брюссельскими гобеленами. Известно, что после своих блестящих военных успехов к «корсиканскому чудовищу» стали относиться гораздо более лояльно; в 1810 году он даже женился на Марии-Луизе. Их сын, несчастный герцог Рейхштадтский, родившийся с титулом Римского короля, будет отправлен в Шёнбрунн, где и проживет до самой смерти в 1832-м. В 1830 году в Шёнбрунне родится Франц-Иосиф, а в 1916-м здесь же скончается. Но если свет он увидел в обтянутой красным бархатом постели Марии Терезии, то свой последний час встретит в черной железной кровати, поразительно мрачной и неудобной. За время своего правления Франц-Иосиф, недолюбливая слишком «французский» стиль ампир, заменит в замке всю мебель — сначала на мебель в более «австрийском» стиле рококо, а затем — на удобный буржуазный бидермейер.

Можно также вспомнить 1955 год и торжественный банкет, который состоялся в галерее по случаю подписания знаменитого Государственного договора, о котором упоминалось выше. На протяжении двух с половиной столетий Шёнбрунн играл в жизни Вены, да и всей Австрии, гораздо более значительную роль, чем Хофбург. Мария Терезия любила Шёнбрунн не меньше, чем Людовик XIV — свой Версаль. 17 мая 1960 года под своды Большой галереи ступил шах Ирана Реза Пехлеви, но он был далеко не первым из восточных монархов, удостоенных этой высокой чести. В 1873 году здесь побывал другой шах, персидский, с которым связана забавная история. Пораженный красотой Сисси, шах с почтительным молчанием обошел вокруг нее, а потом, преодолев смущение, воскликнул по-французски: «Боже! Как она прекрасна!» Почему по-французски? А на каком же еще языке выражать свое восхищение перед женской красотой? Судя по всему, шах, владевший конюшней на 70 лошадей, привык примерно так же разглядывать породистых жеребцов; как бы там ни было, он преподнес супруге Франца-Иосифа в дар чистокровного скакуна — та приняла подарок, но с трудом сдерживала смех.

Война и мир… Вечная проблема. В самом ли деле именно ее обсуждали в Большой галерее 3 июня 1961 года после краткой экскурсии Джон Кеннеди и Никита Хрущев (приезжавший в Вену и в 1960-м)? Сомневаюсь. Так называемая «разрядка» между Западом и Востоком не смогла остановить «холодную войну». Кстати, тот факт, что сегодня мы можем восхищаться красотами Большой галереи, сродни чуду. В 1945 году фреска на тему войны была практически уничтожена (чем не знак судьбы?), но затем восстановлена. Еще и сегодня многие задумываются, как вышло, что 270 бомб, сброшенных союзниками на замок, не превратили этот австрийский Версаль в груду развалин? До 1947 года здесь размещались штабы британского и советского гарнизонов, что, согласитесь, тоже не слишком способствовало сохранению шедевров искусства.

Мария Терезия придавала большое значение дипломатии, и в 1746 году в Вене открылась школа для подготовки прекрасно образованных и компетентных чиновников, изначально называвшаяся по-латински «Коллегиум Терезианум» (Коллегия Терезии), но вскоре превратившаяся в просто «Терезианум». По сути это был далекий предок современных школ государственного управления. Студенты должны были овладеть семью (семью!) иностранными языками и помнить, что язык дипломатии — это французский, а язык морского права — итальянский. Также приветствовалось изучение арабского и турецкого языков. Сегодня в этом здании на Фаворитенштрассе, в 4-м округе, расположилась — что вполне логично — Дипломатическая академия. Мария Терезия предпочитала говорить по-французски (как и Фридрих II, любивший беседовать с Вольтером); она основала в городе библиотеку и обсерваторию и, как достойнейший член «клуба просвещенных деспотов», старалась оказывать покровительство художникам. Одновременно она уделяла внимание и развитию экономики. В Вене с 1717 года существовала фарфоровая мануфактура, основанная голландцем Дюпакье через семь лет после Мейсенской, прославившей Саксонию. Венское предприятие нуждалось в поддержке, и в 1744 году императрица выкупила его, придав ему статус государственного, и перенесла производство подальше от центра, в императорские сады Аугартен, в северные предместья, туда, где сегодня протекает обводной канал, прорытый в XIX веке. До его появления многочисленные притоки Дуная часто становились причиной городских наводнений, хотя непосредственно по территории Вены проходит русло единственного рукава Дуная, именуемого Дунайским каналом. Итак, на новом месте установили печи для обжига, оборудовали мастерские, выстроили склады — и работа закипела. У мануфактуры появился свой фирменный знак — «венский щит», который вскоре стал таким же узнаваемым, как мейсенские скрещенные мечи. К традиционным цветочным мотивам и позолоте добавился и двуглавый орел — символ императорской власти. Одним из самых знаменательных событий, всколыхнувших Вену в это время, стала, бесспорно, встреча испанской инфанты Изабеллы Пармской — невесты наследника трона эрцгерцога Иосифа. Ради сына Мария Терезия устроила пышные празднества, поразившие даже тех, кто привык к широте натуры Габсбургов. Достаточно взглянуть на величественное полотно, написанное мастерами ателье ван Майтенса и украшающее стену Церемонного зала, в прошлом Зала битв, напоминанием о чем служит позолоченная лепнина в виде боевых знамен и алебард. Картина запечатлела событие, происходившее 5 октября 1760 года. На площади перед дворцом Хофбург и Церковью августинцев собрались жители Вены, выстроившись в две шеренги. По краям застыли в почетном карауле конные драгуны в полном боевом облачении. Перед окнами — музыканты; по свидетельствам очевидцев, они играли попеременно испанские и австрийские мелодии, иллюстрируя союз двух монархий, с энтузиазмом поддержанный народом. После того как по площади прошел парадом императорский полк, на нее въехали больше 120 карет, запряженных четверкой, а то и шестеркой лошадей. Кортеж был так велик, что вызвал в толпе зрителей некоторое замешательство, похожее на описанное Буало в его сатире «Парижская суета». Императорский двор, насчитывавший почти две тысячи человек, продвигался вперед в своих экипажах очень медленно, и толпа могла рассмотреть инфанту и восхититься ее черными глазами, изысканной прической, диадемой и вытканным серебром платьем. После венчания в церкви в городе зажглась иллюминация, равной которой, по воспоминаниям современника, венгра Дьёрдя Реттеги, «никогда еще не видывала Европа». Свет более трех тысяч лампионов, отражаясь в витражах собора Святого Стефана, доходил до пятого этажа окрестных домов. Во дворе Хофбурга горели свечи и факелы. Вена ликует и танцует — ей нравится эта история любви со счастливым концом, на который и не надеялись дипломаты во время трудных переговоров. Молодоженам по 19 лет. Изабелла выглядит романтичной и немного грустной, Иосиф — оробевшим. На следующий день состоялся свадебный пир, на котором гости ели золотыми приборами, а 10 октября в Редутном зале был дан концерт; картины, запечатлевшие эти события, также представлены в Шёнбрунне. Справа от них висит портрет Марии Терезии со знаками императорской власти в руках. Вдруг кто-нибудь забудет, что императрица — это она?

Царствование Марии Терезии продлилось 40 лет и пошло на пользу Вене и венцам. Юная женщина, любившая танцевать по ночам, превратилась в сторонницу умеренных реформ; в отличие от прусского короля Фридриха II она стремилась не к завоеванию новых земель и усилению своего влияния, а к улучшению «имиджа» австрийской монархии, сердцем которой оставалась Вена. Мы уже убедились, что, будучи формально всего лишь супругой императора, она сумела занять первое место в управлении государством. После смерти Франца Лотарингского в 1765 году она сохранила за собой всю полноту власти, хотя официально поделила должность регента с сыном, будущим Иосифом II, родившимся в 1741-м. Между ними не обходилось без стычек — конфликт поколений! — но все же город видел от правящего дуэта больше хорошего, чем плохого. Иосиф по примеру матери хранил убеждение, что в империи должна быть одна столица, и даже корона Святого Стефана была перевезена из Венгрии в сокровищницу Хофбурга. Кроме того, Иосиф II отказался принять корону Венгерского короля, что заметно осложнило отношения между Австрией и Венгрией. В 1776 году мать и сын приняли совместное решение открыть парк Пратер для публики. Пратер! Это знакомое каждому венцу имя происходит от испанского Прадо. Если Вена изначально формировалась как город этнического и языкового многообразия, то Пратер был образцом того, как стираются границы между сословиями. Раньше эти земли, расположенные недалеко от русла Дуная, служили охотничьими угодьями Габсбургов. После поездки во Францию к Марии-Антуанетте ее 23-летний брат, носивший странный титул «короля римлян», высказал идею о том, чтобы открыть фактически не использующуюся территорию для открытого доступа. По всей видимости, он не остался глух к увещеваниям философов и экономистов и к тому же знал, что население Вены за короткое время удвоилось и достигло 175 тысяч человек. В городе открылось 49 кафе, но развлечений, кроме театра, практически не было. Предполагалось, что в парке Пратер придворные и знать будут проводить время одновременно с буржуазной публикой и простонародьем. Так и получилось; и в дальнейшем и высокородный аристократ, и лавочник, и сапожник ранним утром приходили в парк в надежде встретиться на одной из аллей с императрицей (Сисси), совершающей верховую прогулку, или случайно столкнуться с ее сыном эрцгерцогом Рудольфом, любившим назначать здесь свидания дамам. На самом деле под словом «Пратер» понимали сразу два парка: первый предназначался для всадников, второй получил прозвище «сосисочный». Когда-то охотники выслеживали здесь дичь, теперь многие горожане приходили сюда в поисках будущего мужа или жены. Как только парк был открыт для свободного посещения, на его территории мгновенно появились кабачки — к 1780 году их насчитывалось уже 43! — в которых желающим подавали холодное вино. С закуской тоже все обстояло благополучно, тем более, что венцы всегда славились хорошим аппетитом. Некая принцесса, из любопытства заглянувшая в «сосисочный» Пратер, так описала свои впечатления: «Все эти заведения — настоящие храмы чревоугодия, „прихожане“ которых способны в мгновение ока уничтожить сотню быков и сотню баранов. Пир у них идет горой, и Вакх, конечно, в числе почетных гостей». Впрочем, Пратер предлагал посетителям не только гастрономические удовольствия. На специально сооруженных помостах играли оркестры, гуляющие танцевали под звуки музыки, а для детей устраивали кукольный театр.

Довольно скоро в Пратере сложились свои традиции. Горожане полюбили приходить сюда ближе к вечеру, особенно после того как семейная фирма Штувера получила императорское разрешение на устройство здесь фейерверков. В целях безопасности для них отвели специально огороженный огромный участок, вмещавший до 25 тысяч зрителей, — место для него выбирал лично Иосиф II. Чтобы привлечь как можно больше народу, по всему городу расклеили афиши. С наступлением темноты раздавалось три пушечных выстрела — сигнал о том, что сказочное представление вот-вот начнется. Удивительно, как быстро Пратер завоевал популярность среди венцев. Здесь всегда было многолюдно и шумно, зато до чего весело! Однажды Мария Терезия, отвечая на вопрос, почему она так много времени проводит в Шёнбрунне, сказала: «Всем нужны зрелища. Без них невозможно подолгу обходиться». Эти слова императрицы неизбежно приходят на ум, когда сегодня занимаешь кресло в прекрасном театре Шёнбрунна — единственном сохранившемся в Вене театре в стиле барокко, построенном в 1747 году. Изначально называвшийся «семейным театром Габсбургов», он был оборудован оркестровой ямой, рассчитанной на 40 музыкантов, которыми в разные годы дирижировали величайшие мастера, в том числе Гайдн (в 177-м г.). В 1919 году театр стал общедоступным. Сегодня на его сцене, помнящей режиссера-новатора Макса Рейнхардта, проходят репетиции спектаклей в постановке театральных школ; в июле и августе выступают молодые актеры, певцы и танцоры, предлагающие публике представления в жанре оперы-буфф и оперетты. Летом 2005 года я, несмотря на чудовищный зной, получил истинное наслаждение от прекрасной постановки «Венской крови» Иоганна Штрауса-сына. Так что Вена по-прежнему хранит свои лучшие традиции.

Накануне кончины Марии Терезии 20 ноября 1780 года сын не отходил от ее постели. «Вам удобно?» — спросил он. И она безмятежно ответила: «Достаточно удобно, чтобы умереть».

Мария Терезия преобразила Вену. В дальнейшем город становился все краше и краше, но первые шаги на этом пути совершила императрица, которая, как мы знаем, даже не была императрицей.

IV

Музыка!

Раз-два-три! Начнем с опровержения легенды: Вена — это не музыкальная столица, а столица музыки! Последнее определение гораздо шире и, что важно, отражает историческую правду. Про Вену можно сказать, что она постоянно жаждет музыки — самой разной. Здесь исполняют музыку любых жанров и времен. Здесь не существует искусственного барьера, придуманного снобами и разделяющего «серьезную» музыку — оперу и симфонические концерты — и так называемую легкую музыку, веселую и чарующую, родившуюся в XIX веке вместе с вальсом и продолжающую жить в оперетте и модных шлягерах. Кто сказал, что эти жанры несовместимы? В Вене они прекрасно уживаются! Знаменитая оперная певица Элизабет Шварцкопф не считает для себя зазорным после одного Штрауса (Рихарда, автора «Кавалера розы») переходить к другому (Иоганну-сыну, автору «Летучей мыши»). Кстати, полезно помнить, что оба композитора — вовсе не родственники и, кроме одинаковой фамилии, их ничто не связывает, не считая, конечно, огромного таланта. В Вене к подготовке и исполнению самой «доступной» программы относятся как к священной корове, поэтому здесь у представителей разных жанров напрочь отсутствует зависть друг к другу. Просто есть музыка — камерная и симфоническая, звучащая с театральной или концертной сцены, которую можно петь и под которую можно танцевать. Ни одному венцу и в голову не придет кичиться или, напротив, стыдиться в зависимости от того, ходит ли он в Оперу или слушает скрипача в кабачке квартала Гринцинг. Чтобы понять, насколько велико разнообразие музыкальной жизни Вены, достаточно пройтись по улицам, прилегающим к Рингштрассе — круговому бульвару, опоясывающему центральную часть города, и посмотреть на расклеенные на тумбах афиши. Каждый найдет в них для себя что-то по вкусу. Можно даже сказать, что любовь венцев к музыке и танцу внесла свой вклад в формирование городского облика: ведь это ради нее они построили великолепные концертные залы — настоящие дворцы. Повседневная жизнь Вены всегда организуется вокруг какого-нибудь музыкального события, которое проходит в одном из них. Все существование венцев настолько тесно связано с музыкой, что порой она вмешивается даже в политику. В апреле 1985 года, когда президент Франции Франсуа Миттеран назначил послом в Австрию писателя и музыкального критика Франсуа-Режиса Бастида, он, напутствуя его в Елисейском дворце, сказал: «Итак, вы едете в Вену. Только прошу вас: не слишком увлекайтесь музыкой! В первую очередь — внешняя торговля!»

Эта страсть венцев к эклектике уходит корнями в историю города и историю династии Габсбургов. На самом деле она зародилась еще во времена трубадуров. Не следует забывать, что все Габсбурги отличались тонким музыкальным вкусом. Избрав местом своей резиденции Вену, они дали горожанам возможность разделить с ними их интересы, не говоря уже о поддержке музыкантов, которым они покровительствовали наряду с художниками и архитекторами. Разумеется, эта стратегия привлекла в Вену композиторов из самых разных стран, превратив ее в законодательницу музыкальной культуры.

В 1498 году — только что открыта Америка — Максимилиан I, политический «отец» династии Габсбургов во главе Священной империи, создает постоянно действующий придворный оркестр — диковина по тем временам. Затем из Италии приходит мода на исполнение поэтических драматургических произведений под музыку. Артисты на сцене не говорят, а только поют, иногда в форме речитатива (например, у Моцарта в произведении «Так поступают все женщины»). Все это происходит в первой трети XVI века. Рождается новый театральный жанр, который назовут оперой. Это итальянское слово, и не удивительно, что диктовать в ней законы будет именно Италия, то есть конгломерат государств, рассеянных по полуострову и уже доминирующих в области живописи. Немалую роль сыграло и религиозное влияние Контрреформации: люди, привлеченные дивными голосами, охотнее шли в церковь, даже если думали в это время не о духовном, а о мирском. Завоевание душ шло, если можно так выразиться, через уши. В музыке, как и в изобразительном искусстве, утвердился стиль барокко.

Опера невероятно быстро завоевала огромную популярность. В Вене она становится одним из излюбленных развлечений горожан. После 1640 года, в правление Леопольда I, при дворе состоялось четыре тысячи оперных спектаклей — невероятная цифра. Силами итальянских мастеров было построено специальное здание деревянного театра. Отныне венцы, а за ними и весь мир усвоит простое правило: слушать оперу следует в Опере. В это время в Вене очень сильно итальянское влияние. Можно сказать, что именно под его воздействием и возникает австрийская опера. При дворе все не только говорят по-итальянски, но и пишут стихи. Появляются новые слова — концерт, соната, бельканто. Запомним одну дату — июль 1667 года, потому что она символизирует слияние двух тенденций. Леопольд I, сам, как и многие Габсбурги, музыкант и автор оперы на библейский сюжет, устраивает по случаю женитьбы на испанской инфанте Маргарите Терезе празднества, в программу которых входит и постановка оперы итальянского композитора «Золотое яблоко». Зрители были потрясены, словно увидели подлинное чудо: декорации на сцене менялись 67 раз! Благодаря театральной машинерии они вместе с артистами переносились то на небеса, то на землю, то в преисподнюю; за кулисами грохотал гром, над головами рассыпали искры бенгальские огни. Зрелище было сродни волшебству, и публика млела от счастья, еще не подозревая, что вскоре турки во второй осадят Вену.

Новую струю в жанр оперы, до тех пор чисто итальянской, внес немец Глюк, родившийся в 1741 году. Мария Терезия, признававшая в опере только итальянскую традицию, проявила похвальную широту взглядов, назначив Глюка руководителем капеллы Придворной оперы. Он первым подчеркнул важность в опере сюжета и очень много сделал для того, чтобы усилить ее драматический эффект. Мария Терезия сама любила петь и танцевать; она могла танцевать до поздней ночи, даже будучи на пятом месяце беременности! Музыка занимала огромное место в ее жизни, и она не упускала ни одной возможности не только ее послушать, но и принять участие в ее исполнении. Так, во время поездки в Венгрию она пела вместе с хором женского монастыря. Не будь императрицы, Вена никогда не приобрела бы репутацию города, в котором музыканты окружены особенным почетом. Мария Терезия постоянно открывала новые концертные залы — в Хофбурге, в Шёнбрунне, в замке Лаксенбург или в Каринтии. Когда в 1761 году замок в Коринтии сгорел при пожаре, она потребовала его немедленного восстановления. Недовольство она проявляла только в тех случаях, если слышала со сцены сальные шуточки или иные скабрезности — тогда она пользовалась правом личной цензуры. Это не значит, что у нее не было чувства юмора — она любила повеселиться, но… не выходя за рамки приличий. Впрочем, если в придворных театрах действительно царила некоторая чопорность, то ведь были еще и театры предместий, где публика развлекалась в свое удовольствие. Венцы охотно посещали их, популярность того, что столетие спустя назовут «легким жанром», постепенно росла, и далеко не случайно этот искрометный, обворожительный жанр будут связывать именно с Веной.

К концу XVIII века Вена становится признанной столицей европейской музыки. Здесь работают — и чрезвычайно плодотворно — известнейшие композиторы, например Йозеф Гайдн. Гайдн родился в 1732 году в семье каретного мастера и большого любителя музыки; ребенком он пел в хоре собора Святого Стефана. Мы можем лишь воображать себе, какие божественные звуки лились под готическими сводами собора, наполняя счастьем сердца слушателей… Ровесник заката эпохи барокко, Гайдн стал своего рода архитектором в музыке. Именно он создал то, чего до него не существовало — жанр симфонии. Он же разработал правила исполнения струнного квартета. Гайдн пользовался покровительством трех князей Эстерхази, меценатов, отличавшихся тонким вкусом и тираническими замашками, и на протяжении 30 лет служил придворным композитором и главным капельмейстером в их дворце в Айзенштадте, расположенном к востоку от Вены. Гайдну принадлежат сотни концертов, опер, месс, увертюр и ораторий. После путешествия в Англию его популярность неизмеримо возросла, его все чаще стали называть представителем так называемой «классической школы». Он сочинил имперский гимн «Боже, храни…», мелодия которого легла в основу гимна современной Германии. Гайдн первым из австрийских композиторов познакомил мир с музыкой, пропитанной венской атмосферой. На заре романтизма он стал учителем и наставником целого ряда будущих выдающихся музыкантов. Как мы уже говорили, Вена привлекала многих из них. В 1740 году сюда приехал знаменитый в Европе венецианский композитор и капельмейстер, автор 45 (!) опер, педагог и дирижер. Его звали Антонио Вивальди, он был священником, сочинившим множество произведений религиозной музыки, и привлекал взгляды огненно-рыжим цветом волос. Объездив едва ли не полмира, Вивальди до того ни разу не был в Вене и решил заполнить этот пробел. К сожалению, он прожил здесь всего лишь год, и в 1741-м скончался — в доме, расположенном в начале современной Филармоникерштрассе, неподалеку от отеля «Захер». Умер он в бедности и был надолго забыт, пока в конце XIX века не было обнаружено собрание его музыкальных рукописей, вновь прославивших его имя. Сегодня, проходя мимо здания Оперы, стоит вспомнить Антонио Вивальди, для которого переезд в Вену обернулся фатальной неудачей.

Символом Вены, да и всей Австрии, стал другой композитор, родившийся в 1756 году. Разумеется, это Моцарт. Его портрет красуется даже на обертке известной марки шоколада! Рядом с Оперой или собором почти ежедневно можно видеть группу студентов, переодетых в костюмы XVIII века, которые исполняют одно из произведений маэстро — оперу или концерт. И ничего, что у многих перекручены белые чулки, а парик съехал на одно ухо! Соперничество с Зальцбургом не ослабевает ни на день! Кстати сказать, мало кто знает, но Моцарт вовсе не был австрийцем! В Париже есть проспект Моцарта, и мемориальная доска сообщает, что он назван в честь «австрийского композитора». Я много раз писал в парижскую мэрию, требуя исправить фактическую ошибку, но все мои письма остались, увы, без ответа. Маленький Вольфганг родился в то время, когда Зальцбургом правил эрцгерцог Священной Римской империи германской нации, а Австрийской империи попросту не существовало. Зальцбург войдет в ее состав лишь в 1816 году. Так что гораздо правильнее было бы написать «имперский композитор», но… И жители Вены, и жители Зальцбурга мало задумываются об исторических неточностях; для них гораздо важнее гениальность Моцарта, которую они «эксплуатируют» в полной мере, забывая, что оба города принесли композитору немало страданий… Совершить в Вене экскурсию по «моцартовским» местам довольно сложно, потому что маршрут включает в себя больше дюжины адресов. Столь частые переезды Моцарта объяснялись его финансовыми затруднениями, но не только ими. За 1781–1791 годы, то есть за десять лет, он сменил в Вене 18 квартир. Расчеты, которые я произвел с помощью австрийских коллег, показали, что примерно треть жизни композитор проводил в путешествиях. Если вспомнить, что он скончался на тридцать шестом году жизни, то это означает, что Моцарт провел в дороге одиннадцать с половиной лет! Спрашивается: когда он успел сочинить столько восхитительной и чрезвычайно разнообразной (представленной в 60 с лишним жанрах!) музыки, продолжающей покорять наши сердца своей вечной юностью и величием?

Ответ состоит в том, что Амадей не сочинял музыку. Он просто записывал то, что звучало у него в голове. В этом-то и заключался его исключительный дар, вызывавший у завистников зубовный скрежет. Но Моцарт был выше их всех; он жил так, словно следовал завету тогда еще не родившегося Шатобриана: «Презрение надо расходовать бережно — его требуют слишком многие».

К сожалению, дом, в котором он прожил последние годы и где написал многие из своих шедевров, в том числе «Волшебную флейту», был в 1847 году снесен. Но ноги — и экскурсовод — обязательно приведут вас на улицу Домгассе, к дому номер пять, в двух шагах от собора Святого Стефана. Он известен как Фигарохаус — «дом Фигаро». Из всех венских адресов Моцарта этот — единственный сохранившийся. Композитор с семьей поселился здесь 29 сентября 1784 года, через восемь дней после рождения сына Карла Томаса. В это время Моцарт работал над «Свадьбой Фигаро» — отсюда название дома, в 1978 году превращенного в музей. Это был благополучный период в жизни Моцарта, продлившийся до 24 апреля 1787 года, и семья жила здесь на широкую ногу, с собственным экипажем, лошадьми и слугами. Можно вообразить себе удовольствие соседей, когда из окон второго этажа раздавались звуки клавесина и на улицу лилась изящная музыка увертюры к «Свадьбе Фигаро»! Если окажетесь в тех местах, обязательно зайдите в расположенное рядом с музеем кафе Zum Roten Kreuz — «Красный крест». В этом заведении царит атмосфера XVIII века, хотя впервые оно распахнуло свои двери еще в XVII, а во времена Моцарта было перестроено. Это самое старое венское кафе, открытое сразу после снятия турецкой осады.

Вольфганг приехал в имперскую столицу 6 октября 1762 года, проделав 18-дневное путешествие из Зальцбурга. Ему было шесть лет. Он уже успел сочинить один менуэт, но его отец Леопольд, автор успешной методики обучения игры на скрипке, повсюду представляет его как одаренного клавесиниста. Многие современники подозревают отца в мошенничестве. Не может быть, чтобы играл ребенок! Наверняка за кулисами прячется кто-то взрослый! Или внутри клавесина сидит карлик! Леопольду Моцарту приходится доказывать, что его жизнерадостный мальчик — настоящий, как мы сказали бы сегодня, вундеркинд и что играет он сам. Измученные дорогой, уставшие и голодные Моцарты — родители, Вольфганг и его сестра (для близких — Наннерль) — остановились в таверне «Белый бык», выходящей на мясной рынок (отсюда и название заведения). Здесь они съели скромный обед, который послужил и ужином, потому что денег в семье катастрофически не хватает. Отец ждет приглашения от какого-нибудь высокопоставленного вельможи, чтобы продемонстрировать ему «чудо-ребенка», слух о котором уже не первый месяц витает по Вене. Наконец такое приглашение приходит — от графа Коллато. Этот господин живет во дворце постройки 1671 года; с тех пор здание дважды перестраивалось, но по-прежнему расположено по тому же адресу, в доме 13 до улице Ам-Хоф. Его легко узнать по решетчатому балкону из литого чугуна, протянутому вдоль всего второго этажа. Сегодня мало кто помнит, что именно здесь, в доме графа Коллато, а не в Шёнбрунне, перед Марией Терезией, маленький Моцарт дал свой первый публичный «концерт» в Вене. Такие частные концерты тогда называли «академиями»; тот, о котором мы рассказываем, состоялся через три дня после приезда семьи в Вену. Приглашение принес лакей в камзоле, украшенном гербом Коллато, что должно было немного успокоить волнение Леопольда Моцарта; впрочем, теперь он начал бояться, что почтенной публике не понравится игра его сына. Жители Вены еще не вполне отошли от ужасов братоубийственной Семилетней войны, столкнувшей между собой Марию Терезию Габсбург-Лотарингскую и Фридриха II Гогенцоллерна. Но Амадей блестяще выдержал экзамен. Зрители были покорены, изумлены и очарованы. Уже на следующее утро весь город только и говорил, что о маленьком гении, на все лады склоняя фамилию Моцарт. Семейству оставалось надеяться, что слух о нем дойдет и до Шёнбрунна.

Утром 13 октября 1762 года к дверям таверны подкатил экипаж, присланный одним из благодарных слушателей. Моцарты, принаряженнные, в свеженапудренных париках, уселись в него и отправились в путь. Леопольд радовался, что не придется платить три крейцера за проезд — столько обычно брали за половину льё, то есть примерно два километра дороги. Они ехали к западу, в замок Шёнбрунн. Приглашение пришло от камергера Ее Величества — после восьми дней тревожного ожидания. Аудиенция была назначена на три часа пополудни, а продлилась до шести вечера. Дворцовый этикет, перенятый у испанцев, отличался крайней строгостью. Гости императрицы должны были подняться по парадной лестнице и проследовать длинной анфиладой залов. Леопольд тщательно отрепетировал с сыном его «концертный номер», но сомневался, что точно знает все тонкости поведения при дворе. Сколько шагов вперед нужно сделать навстречу императрице? Сколько реверансов должны сделать его супруга и дочь? Куда садиться, если предложат — в кресло или на диван? С подлокотниками или без? Все эти детали требовали соблюдения, чтобы не произвести впечатления невоспитанных мужланов.

Мария Терезия приняла семейство Моцартов в Зеркальном зале, расположенном на втором этаже Шёнбрунна, сегодня открытом для посещений. В этом зале, обитом белыми с золотом панелями и украшенном огромными зеркалами, императрица обычно принимала присягу министров. Император, присутствовавший при встрече, сказал мальчику, что играть на клавесине двумя руками очень трудно, но еще труднее сыграть мелодию одним пальцем. Моцарт понял намек и сыграл менуэт одним пальцем. Франц, уже заинтригованный, высказал еще одно замечание: дескать, никто не сможет сыграть на клавесине, если клавиши закрыть тканью. О, маленький Амадей уже исполнял этот трюк. Он только улыбнулся монарху. На клавиатуру накинули покрывало, и крохотные пальчики юного музыканта забегали по клавишам с таким проворством, что от недоверия придворных, наблюдавших за этой картиной, не осталось и следа.

Мария Терезия одарила ребенка благожелательным взглядом. «Вольферль [уменьшительно-ласкательное от имени Вольфганг], — позднее с гордостью рассказывал его отец, — запрыгнул на колени императрице, обхватил ручонками ее глею и расцеловал!» Моцарт действительно рос шаловливым ребенком. Мария Терезия и весь двор были удивлены и растроганы — никто не ожидал от малыша такой непосредственности! Но «божественный» Амадей как никто нуждался в человеческом тепле и любви.

Существует легенда, согласно которой мальчик поскользнулся на навощенном паркете и упал. Юная эрцгерцогиня помогла ему подняться. Тогда Амадей, обратившись к матери, вдруг сказал:

— Когда вырасту, я на ней женюсь.

— Почему же? — не моргнув и глазом, спросила императрица.

— Потому что она добрая.

Девочку звали Мария-Антония, и она была на три месяца старше Моцарта. Именно она стала злосчастной французской королевой Марией-Антуанеттой, но ее «жениху» не суждено было узнать, какая страшная судьба ее ждет.

Затем он снова сел за инструмент и продолжил играть. Казалось, усталость ему неведома. Император (или будет правильнее называть его мужем императрицы?) придумывал для него все новые ловушки, просил исполнить импровизацию — что считалось трудным упражнением даже для взрослых музыкантов, — но мальчик с блеском справлялся со всеми заданиями. Самый щекотливый момент настал, когда юный виртуоз спросил разрешения сыграть одно из сочинений Георга Кристофа Вагензейля — придворного композитора и автора концерта для фортепиано, обучавшего музыке детей императорской четы. Вагензейль поставил перед ребенком партитуру и с изумлением наблюдал, как малыш с легкостью читает ее с листа. Почтенный профессор лично переворачивал для него ноты. Славный старик и не подозревал, какая ему выпала честь — его произведение исполнил сам Моцарт! Теперь уже все присутствующие убедились, что ни о каком мошенничестве со стороны Леопольда не может быть и речи. Вагензейля поразила не только феноменальная музыкальная память ребенка, но и его способность мгновенно сообразить, как именно следует играть сочинение, которое он видел впервые в жизни. Похоже, этому мальчику известно о музыке больше, чем ему самому и всем придворным музыкантам вместе взятым…

По окончании выступления император проводил Моцарта в соседний зал — Большой зал Роза, названный по имени оформившего его художника. Потолок в нем был украшен лепниной, а по углам стояли музыкальные инструменты. Здесь же находилась невестка императорской четы Мария-Изабелла Испанская (о ее пышной свадьбе я рассказывал в предыдущей главе), игравшая на скрипке. Мальчику предлагают исполнить какую-нибудь скрипичную пьесу, что он с видимым удовольствием и делает, снова изумляя окружающих своим виртуозным мастерством. Да есть ли предел его талантам?

Мария Терезия решила, что ребенку надо передохнуть и приказала подать угощение. За окнами стемнело, и в замке зажгли огни. Мечта Леопольда Моцарта сбылась: все убедились, что его сын Амадей Вольфганг — гений.

Два дня спустя личный казначей Ее Величества приносит в таверну два роскошных костюма — для Наннерль и ее брата. Это означает, что их ждут новые выступления перед императорской фамилией. Иначе говоря, Мария Терезия преподнесла Моцарту его первый «сценический наряд» — лиловый муаровый камзол и вышитый золотыми нитями жилет. Теперь приглашения сыпались как из рога изобилия — порой их приходилось по два на один день. В Вене в конце октября — начале ноября было немного развлечений, а слух о феноменально одаренном маленьком музыканте быстро облетел столицу. Добрался он и до французского посла Флорана Клода де Ломона, графа Шателе, аккредитованного в Вене годом раньше. Он шлет в Версаль депешу, расхваливает таланты юного гения и сообщает, что договорился с его родителями о будущей поездке во Францию, с которой Габсбурги наконец-то заключили мир. Концерты следуют один за другим, и кошелек главы семейства постепенно делается все толще. Мария Терезия обратилась к Леопольду Моцарту с просьбой задержаться в Вене и дать в Шёнбрунне еще один концерт, пообещав заплатить кругленькую сумму в 450 флоринов. Публика буквально ломится на эти выступления — все жаждут своими глазами увидеть чудо-ребенка.

В таком бешеном ритме проходит 15 дней, и тут «Вольферля» настигает болезнь. На теле у мальчика появляется сыпь, он горит в жару. Отец, не желая тратиться на врача, пичкает его успокоительными порошками. Толку от них мало — сыпь не исчезает. Неделю спустя Леопольд все-таки приглашает врача — и платит ему за визит! Диагноз: скарлатина. Как ни парадоксально, эта классическая детская болезнь спасла маленького Моцарта от переутомления. Пока ребенок болен, концерты отменяются. Будущие зрители выстраиваются в очередь и без конца справляются о здоровье Амадея. Леопольд нервничает, но вскоре успокаивается: к сыну вернулся аппетит, и он с удовольствием уплетает венские хлебцы, макая их в говяжий бульон. Здоровая и питательная еда, тем более, что мясной рынок расположен в двух шагах… И все-таки Леопольду жаль, что многие концерты пришлось отменить. Подумать только, желающие заказывали места за восемь дней до выступления! Его малютка составил конкуренцию придворному театру! Леопольд сделал расчеты и с грустью убедился, что за время болезни сына они потеряли 225 флоринов. Да и венская публика успела остыть — уж не по причине ли плохой погоды? Одна лишь Мария Терезия готова вновь и вновь слушать игру юного ангелочка… Вольфганг дает еще несколько концертов, но народу на них появляется все меньше, и в пятницу 31 декабря 1762 года Леопольд велит семейству собираться в обратный путь. Визит в Вену оказался более чем успешным, и Моцарт-отец купил здесь карету. К дьяволу тесноту нанятых экипажей, где приходится сидеть бок о бок с грязными простолюдинами!

Весь мир, в том числе музыкальный мир, считает, что Вольфганг Амадей Моцарт родился в Вене. Шесть лет спустя после описанных выше событий он, уже завоевавший европейскую известность, снова окажется в Шёнбрунне и в последний раз увидится с Антонией. После смерти Франца Стефана Лотарингского атмосфера в замке изменилась; Леопольд Моцарт с грустью отмечает, что императрица больше не общается с музыкантами и не посещает Оперу. Правда, она рекомендует семейство Моцартов своему сыну Иосифу II, с которым делит власть. Но если новый монарх соглашается поговорить о музыке с Леопольдом и его сыном, пригласив их в свой салон, то ни о какой помощи им даже не заикается. Не зря у него сложилась репутация человека скупого и прижимистого.

Вольфганг производил на современников столь сильное впечатление, что иногда они начинали видеть то, чего на самом деле не было. Так, в Шёнбрунне хранится огромное живописное полотно, изображающее Придворный театр, а подпись под ним сообщает, что среди публики находится юный Моцарт. Для желающих рядом даже прикреплена лупа! У ребенка на картине красные надутые щеки, как будто он поет. (Заметим в скобках, что портретов Моцарта в детстве не сохранилось.) На картине запечатлены празднества по случаю бракосочетания будущего Иосифа II с инфантой Изабеллой Испанской, внучкой Людовика XV. Но нам точно известно, что они состоялись в начале и середине октября 1760 года, то есть Моцарту в это время было всего четыре года и он еще ни разу не покидал Зальцбург. Следовательно, портрет на картине не имеет к нему никакого отношения. Он откроет для себя Вену — а Вена откроет для себя его — лишь два года спустя.

«Вольферль» полюбил этот город, который, увы, не отвечал ему взаимностью. Причина крылась в независимом характере гениального композитора. Он стал первым свободным музыкантом — после того, как князь-архиепископ Зальцбургский уволил его с должности капельмейстера. Его Преосвященству надоело, что дирижер, которому он платит жалованье, создает аранжировки по собственному вкусу и не прислушивается к его мудрым советам. Так что венцам повезло, что правитель Зальцбурга оказался таким несговорчивым. В Вене Моцарт провел несколько весьма плодотворных лет и написал не один шедевр, в том числе свою первую оперу-буфф «Притворная пастушка» — пастораль на сюжет, похожий на «Деревенского колдуна» Жан-Жака Руссо. Здесь же 4 августа 1781 года, через месяц после завершения работы над «Похищением из сераля», он женится на Констанции Вебер. Венчание проходит в соборе Святого Стефана. Молодожены селятся в доме Веберов, известном как «Око божье».

Но разве это тот же самый город, который несколько лет назад выстраивался в очередь, чтобы послушать его выступление? Теперь он словно упрекает музыканта за то, что тот… вырос. Он на него не в претензии. «Вена — чудесное место, лучшее в мире для человека моего ремесла», — говорит он и лишь сожалеет, что здесь его встречают не с таким восторгом, как в Праге. «Мой оркестр остался в Праге», — заявлял он, чем, видимо, обидел венцев. История сохранила анекдот, связанный с Иосифом II, который, как мы знаем, сам был музыкантом и час в день, чтобы отдохнуть от государственных забот, посвящал игре на клавесине. Однажды он сказал Моцарту, что его музыка превосходна, но… в ней «слишком много нот!». Это случилось незадолго до 30 сентября 1791 года, когда состоялась премьера написанной по заказу императора «Волшебной флейты». Этим произведением открывался театр Ан дер Вин, который впоследствии обретет легендарную славу и составит конкуренцию Опере. Но разделят ли венцы мнение своего монарха, к тому времени уже покойного? И как к опере отнесется новый император, брат прежнего, Леопольд II? Увы, публика приняла «Волшебную флейту» прохладно. Многим не понравился сюжет с его намеками на масонские ритуалы. Действительно, Моцарт недавно вступил в ложу и в опере пытался восславить дух братства «вольных каменщиков». Но, хотя действие оперы разворачивается в Египте, а сюжет частично заимствован из волшебных сказок, власти усмотрели в нем некоторую крамолу. Еще Мария Терезия запретила в Австрии деятельность масонов, а Иосиф II, хоть и издал указ о терпимости, побаивался их тайного могущества, особенно на фоне приходящих из Франции тревожных новостей, и повелел установить наблюдение за всеми сторонниками «братства». В первые дни после премьеры реакция слушателей была скорее сдержанной. «Что меня больше всего радует, — записал тогда Моцарт, — это молчаливое одобрение». Но постепенно отношение к «Флейте» менялось: просто людям нужно было время, чтобы понять, оценить по достоинству и полюбить это произведение.

Даже официальный соперник Моцарта Сальери соглашался, что это выдающееся творение. Со своей стороны, Гёте, тоже входивший в число масонов, заявил, что только такая музыка подошла бы для его «Фауста».

В конце концов и император признал, что Вольфганг — безусловный гений. 7 декабря 1787 года Иосиф II назначил Моцарта на должность «императорского и королевского камерного музыканта» вместо почившего Глюка. Как ни жаль было монарху расставаться с деньгами, он на это решился… Сегодняшняя Вена славит Моцарта, и не только в дни знаменательных дат, возможно, в надежде заслужить прощение за то, что не сразу осознала величие его уникального дара. В парке перед императорским дворцом Бурггартене ему в 1865 году поставлен памятник. Это оригинал; копия находится на втором этаже дворца Пальфи, в концертном зале. Фигуру Моцарта-ребенка мы можем видеть на барельефе перед Музеем изобразительных искусств, где он показан в группе гениев, живших в эпоху Марии Терезии. На Моцартплац, площади его имени, в 1905 году установлен фонтан «Волшебная флейта» в виде двух персонажей знаменитой оперы работы скульптора Карла Воллека. Кроме того, есть целых два надгробных памятника Моцарту, хотя останки композитора не покоятся ни под одним из них. На юго-востоке города расположено Центральное кладбище, протянувшееся вдоль шоссе, связывающего Вену с аэропортом. Туристов туда обычно не возят, а напрасно. Это самое большое в Австрии кладбище, заложенное при Франце-Иосифе; оно занимает больше 250 гектаров и служит последним приютом миллиону с лишним умерших. За портиком, выполненным в стиле ар-нуво, начинаются могилы выдающихся деятелей политики и искусства, в том числе многих музыкантов, но Моцарт присутствует среди них, так сказать, символически, в виде кенотафа. По соседству с ним установлен обелиск — это могила Бетховена, и он действительно похоронен здесь. Если двинуться от кладбища к Южному вокзалу и Военно-историческому музею, то по пути нам встретится маленькое кладбище Святого Марка. Именно там вроде бы похоронен Моцарт. Вроде бы?

Легенда, связанная со смертью Моцарта, родилась в 1820 году, когда появился офорт Виньерона «Похороны бедняка», изображающий убогий катафалк, за которым следует только собака. Предполагалось, что художник запечатлел картину похорон Моцарта, скончавшегося в Вене 5 декабря 1791 года. После этого стало считаться само собой разумеющимся, что Вена не удосужилась обеспечить своему великому современнику достойное погребение, чем навеки покрыла себя позором. Мы не будем вдаваться в детали, но попытаемся внести в этот вопрос некоторую ясность. Прежде всего, укажем, что Моцарт вовсе не был похоронен в общей могиле. Его погребли в так называемой «коллективной» могиле, что совсем другое дело. Иосиф II, который, узнав о болезни композитора, направил к нему своих личных врачей, был человеком практического склада ума. Именно он установил правила захоронения покойников, руководствуясь как соображениями гигиены, так и стремлением уменьшить церковные привилегии. Действительно, если умершего хоронили в отдельной могиле, то родственники выплачивали клиру определенную сумму; если же погребение проходило в могиле, рассчитанной на нескольких покойников (число которых могло достигать двенадцати), то все расходы брало на себя государство. Вдова Моцарта в момент смерти мужа находилась в затруднительном положении: за постановку «Волшебной флейты» она пока не получила ни гроша, так как либреттист оперы Шиканедер, тоже страдавший от безденежья, забрал всю выручку себе. Констанции пришлось влезть в долги, заняв около трех тысяч флоринов, что равняется примерно 45 тысячам евро в современном эквиваленте. В скором времени она с долгом расплатилась. Напомним также, что Вена жила в постоянном страхе перед эпидемиями, потому и появилось кладбище Святого Марка, вынесенное за городские стены. По приказу императора тела умерших засыпали известью, а затем помещали в льняные мешки. Тем не менее мы не снимаем ответственности с Констанции, проявившей недопустимую небрежность. Добавим к этому, что могильщик, которому, скорее всего, слишком мало заплатили (если вообще заплатили), «забыл», в какой именно могиле похоронили Моцарта. Вот почему мы до сих пор точно не знаем, где покоится прах автора «Дон Жуана». Сегодня на месте предполагаемого захоронения поставлена статуя ангела, который печально смотрит окрест, охраняя вечный покой усопших. Правда, спустился ангел вовсе не с небес, а с… соседней могилы. Случилось это уже в XIX веке, когда кладбищенские надзиратели решили, что изваяние ангела над могилой, пусть и спорной, Моцарта никак великому покойнику не помешает. Может, они были и правы…

Вольфганг был не единственным музыкальным гением, испытавшим на себе притягательную силу Вены. В 1792 году здесь поселился Людвиг ван Бетховен, родившийся в 1770 году в Бонне. Из имущества он привез с собой только талант виртуозного пианиста. В 1795 году он сыграл концерт Моцарта и свой собственный — первый в его творчестве. Ему не везло в любви, но из его душевных переживаний рождаются изумительные мелодии, например «Лунная соната» (1801), посвященная Джульетте Гвиччарди. Затем его «бессмертной возлюбленной» становится Тереза Брунсвик. В Вене о Бетховене напоминает площадь его имени и установленный здесь в XIX веке памятник работы Каспара фон Цумбуша, автора монумента Марии Терезии и другим выдающимся деятелям той эпохи. В возрасте 30 лет у Бетховена появляются первые признаки потери слуха, что для любого музыканта — катастрофа, но ему, наделенному невероятной творческой мощью, удается скрывать глухоту от двух братьев на протяжении шести лет. Наконец, убедившись, что болезнь неизлечима, он открывается близким и признается, что давно думал о самоубийстве. «Искусство, одно искусство удержало меня», — говорил он. Ему невыносимо тяжело, и он удаляется в деревню Хайлигенштадт, где пишет завещание. Несмотря на добровольное заточение, Бетховен продолжает оказывать огромное влияние на жизнь Вены. Можно сказать, что он произвел революцию в музыке, полностью обновив ее язык. Примером тому служат его «Героическая симфония», написанная в честь Наполеона, и оратория «Фиделио», которую исполнили в 1805 году — в партере тогда сидели офицеры победоносной французской армии. Автор сам дирижировал оркестром, хотя не слышал ни звука… По правде сказать, неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы на помощь оглохшему композитору не пришел его помощник. Бетховена всегда влекла дикая природа, в которой он черпал вдохновение. Его львиную гриву часто видели на тропинках близ Бадена — знаменитого курорта, известного с древнеримских времен. Казалось, в порывах ветра, предвещающего грозу, он ловил звуки только ему слышимой музыки. 26 марта 1827 года, после долгих лет одиночества и горьких разочарований, Бетховен скончался в Вене. Перед смертью он сказал своему другу Гуммелю:

— Комедия окончена, мой друг. Аплодисменты…

«Мои сочинения, — писал он, — суть плоды гения и нищеты, и то, что доставляет больше всего удовольствия публике, причиняло мне самые жестокие страдания». Печальный вывод, к которому, увы, приходят многие таланты всех времен и народов.

Нагл рассказ о музыкантах Вены был бы неполным, если бы мы не упомянули еще об одном великом композиторе, который в отличие от двух первых был стопроцентным венцем. Он родился 31 января 1797 года (его дом по-прежнему цел) и умер там же 19 ноября 1828-го неподалеку от Блошиного рынка, не дожив до 32 лет. За свою короткую, но невероятно плодотворную жизнь ему пришлось много раз сменить адрес — он существовал в основном благодаря щедрости друзей. Большую часть своего времени он проводил в кафе и тавернах, где вино лилось рекой и стояли клубы табачного дыма. Гениальный импровизатор, невероятно чуткий к тончайшим оттенкам музыкального рисунка, он страстно увлекался средневековым искусством. В то же время Франц Шуберт — читатель уже догадался, что речь идет о нем, — был современником эпохи, в которую в урбанистике и искусстве интерьера началось утверждение нового стиля, известного как бидермейер и выражающего стремление человека к буржуазному комфорту. Горожане предпочитают обставлять свои дома легкой (все познается в сравнении!) мебелью светлого дерева, в том числе витринами, заставленными всевозможными безделушками, с которых хозяйки регулярно смахивают пыль. Дамы из хорошего общества собираются за чашкой шоколада, чтобы послушать его восхитительные песни — lieder, которых он сочинил шесть сотен! Но Шуберт пользуется успехом только в узком кругу друзей; настоящих публичных концертов у него практически нет. Он сочинял симфонии, мессы, импровизации и музыкальные пьесы, но истинной вершины достиг именно в своих песнях. Не случайно в дальнейшем вечера, на которых исполнялись произведения подобного рода, стали называть шубертиадами. В те же годы в Вене возникла мода на пешие прогулки. На улицах появляются бродячие фокусники, и толпа с удовольствием наблюдает за их трюками — если не спешит к императорскому дворцу полюбоваться на смену гвардейского караула. Шуберт тоже часто и помногу ходил по городу. Возможно, в память об этом венцы назвали его именем один из своих парков (здесь расположен оформленный в стиле ар-нуво элегантный бар «Шуберт») и часть Рингштрассе. Шуберт не отличался внешней привлекательностью и жестоко страдал от этого. Невысокий, полноватый, с короткой толстой шеей, которую душил воротник сорочки, и к тому же близорукий… Неразборчивость в связях, как мы сказали бы сегодня, обернулась для него сифилисом. Бедный Шуберт! Каждый день он поднимался в шесть утра и работал как одержимый, хотя долгое время не мог даже купить себе пианино, а затем отправлялся «прожигать жизнь». Колоссальный объем всего, что им написано, позволяет назвать его «Бальзаком от музыки», хотя в отличие от Бальзака он писал без черновиков, сразу набело. Кстати, как и Моцарт. Все его существование было похоже на бесконечную импровизацию; он сторонился тех, кто искренне желал его общества, и считал себя неудачником, хотя был великим музыкантом. Несмотря на все свои трудности и разочарования, он страстно любил Вену и не мыслил себе жизни вне этого города. Шуберт стал одним из основоположников романтизма в музыке — течения, развивавшегося параллельно с романтизмом в литературе и драматургии. В конце 1827 года, больной и изможденный, он приступает к исполнению грандиозного замысла, который должен был стать вершиной его творчества, но в октябре 1828-го его сражает тиф. В страшных мучениях он умирает на руках у своего брата Фердинанда, успев прошептать имя: «Бетховен». Согласно его последней воле, Шуберта похоронили в Вене. После него осталась «Неоконченная симфония» (написаны только две части), которую открыли лишь в 1865 году при разборе его рукописей. Но прошло еще несколько десятилетий, прежде чем энтузиасты смогли полностью восстановить все его сочинения и к Шуберту наконец пришла заслуженная слава. Вена, служившая источником вдохновения такому множеству музыкантов, часто обходилась с ними слишком жестоко.

V

Недипломатичный посол

Столица европейской империи, до 1918 года остававшейся самой большой после царской России, Вена при всех режимах принимала у себя французских посланников. Однако вплоть до наполеоновского периода посол получал аккредитацию не от государства как такового, а лично от суверена; иначе говоря, его направляли не столько в страну, сколько к императору — или, как в случае Марии Терезии, к императрице. В то время императорский двор не сидел на месте, и полномочный представитель другой державы вынужден был перемещаться вместе с ним. Если столицей империи становилась Прага, эмиссар французского короля ехал в Прагу; если германские князья собирались в Ратисбоне, он следовал за ними. В этом баварском городе, служившем столицей империи в IX веке, с 1663 по 1806 год проходили все сеймы. В дальнейшем нередко случалось так, что посол назначался в Вену и одновременно в другие города империи[9].

Сегодня нам трудно даже представить себе, какой пышностью в XVIII веке сопровождался приезд в Вену иностранного посла. Вот, например, как встречали Шарля Пьера Гастона Франсуа де Леви, маркиза, а затем герцога де Мирепуа, родившегося в 1699-м и умершего в 1757 году. В истории его семьи, с одним из представителей которой, историком и членом Французской Академии, я хорошо знаком, находит отражение история всей страны. Итак, событие, имевшее место 12 октября 1738 года, иллюстрирует небольшая, но прекрасная картина, выставленная в Музее Вены на Карлсплац; три дня спустя о нем подробно расскажет выходившая на французском языке Journal de Vienne — «Венская газета». Как обычно, на улицах собралась огромная толпа народу — конные экипажи с трудом прокладывали себе дорогу, рискуя столкнуться, тут же стояли возле своих лотков крестьяне, сновали нищие… Никому не хотелось пропустить редкое зрелище. А зрелище того стоило! В том месте, где сегодня находится Карлсплац, неподалеку от здания французского посольства и моста через речку Вену, высилась недавно построенная церковь Святого Карла. И вот на мосту показалась золоченая карета, запряженная шестеркой лошадей, которых вели в поводу лакеи в красных камзолах; по бокам ехало с десяток всадников в синих фраках и треуголках. Так выглядел торжественный въезд в Вену посланника Людовика XV. Но, поскольку он еще не успел представить Его Величеству Карлу VI верительные грамоты, карета была… пустой, как того требовал строгий дипломатический этикет. И маркизу де Мирпуа, несмотря на свой высокий титул «маршала крестовых походов», унаследованный от предков, приходилось ему подчиниться.

Впереди ехала императорская карета с двуглавым орлом — гербом Австрии — на дверцах; в нее и поднялся посол, сопровождаемый придворным обергоф-маршалом. Перед каретой шагали высшие офицеры в красных мундирах и пажи в голубых ливреях. За ней, каждый в своей карете, двигались архиепископ Венский, папский нунций и посланник Венецианской республики. Свита французского посла замыкала кортеж, напоминавший длинную пеструю змею. Эта «змея» медленно ползла в сторону городских укреплений, к Каринтийским воротам. Вдали виднелись постройки Хофбурга и шпили собора и двух церквей — церкви Августинцев и церкви Святого Михаила. Слева угадывались очертания загородных построек — летней резиденции и императорских конюшен. Эта церемония имела огромное значение: после трех лет войны за польское наследство в Вене в 1735 году был подписан первый мирный договор. Но между Францией и Австрией оставалось еще много нерешенных вопросов, в том числе вопрос передачи Людовику XV Лотарингии. Соответствующий договор будет подписан месяцем позже, 18 ноября 1738 года, и получит название Второго Венского мира. Таким образом, Франция стремилась, с одной стороны, возобновить с Австрией дружеские отношения, а с другой — продемонстрировать императору мощь французского короля. Вот почему приезд посланника был обставлен с такой помпой.

Но споры между державами на этом не кончились. 17 октября 1797 года Австрия и Франция подписали Кампо-Формийский мир, положивший конец итальянской кампании Бонапарта против австрийцев, возмущенных казнью Mapии-Антуанетты и ее супруга, короля Людовика XVI. Чтобы убедиться в том, что венцы хранят в памяти самые неожиданные эпизоды истории, пойдите на Фаненгассе — улицу Знамени, что лежит неподалеку от Вальнерштрассе. Улица Знамени? Откуда такое странное название? Если с Кольмаркт вы свернете налево, к Херренгассе, то легко попадете на Вальнерштрассе и увидите барочный портик, украшенный двумя фигурами атлантов. Скульптурные гиганты «охраняют» вход во дворец Капрара-Геймюллера, построенный в 1698 году, но затем реконструированный. Именно туда 8 февраля 1798 года прибыл из Италии Жан-Батист Бернадот, четырьмя годами ранее получивший генеральский чин и по предложению Бонапарта назначенный Директорией послом Французской республики. Таким способом Директория отблагодарила его за то, что он доставил на родину захваченные у врага знамена. Бернадот, родившийся в По 26 января 1763 года, поразил венцев своей молодостью — ему было всего 35 лет — и внешней привлекательностью. Но еще большее изумление вызывали его дерзкие манеры, южный выговор с беарнским акцентом, явное высокомерие и кичливые замашки. Сочтя, что нанятый им дворец — с виду очень красивый — внутри обставлен недостаточно пышно, он первым делом занялся его переустройством в стиле «как можно богаче», чем вызвал у венцев насмешку — так ведут себя только выскочки. Через пять дней после прибытия, 13 февраля (или, по революционному календарю, 25 плювиоза VI года), он пишет своему другу гражданину Бреше, консулу Франции в Триесте: «Ты, конечно, слышал о моем назначении послом в Вену, так вот, подтверждаю, что так оно и есть. Можешь прислать мне ящик мараскена и 200 бутылок шампанского? Если у тебя есть хорошее бургундское и бордо, то и его, пожалуйста, пришли…» Бывшего сержанта, новоиспеченного генерала — и дипломата! — томила жажда. О соблюдении приличий он не беспокоился. Действуя с кавалерийским наскоком, он приобретает роскошную мебель, лошадей и кареты, заказывает себе тончайшее белье и дорогую посуду. Пусть все видят, что такое посланник Республики! Он тратит на свои капризы все посольские деньги. Аббат Луи, будущий министр финансов при Реставрации, доставшийся Бернадоту «в наследство» от предшественника, шокирован. Он получил назначение в Вену в 1791 году по настоянию Марии-Антуанетты и был настоящим дипломатом, а также светским человеком, хоть и в священническом одеянии. Он-то умел себя вести — в отличие от Бернадота. Как истинный революционер, тот и не думал учиться этикету; вот еще! Он мог запросто отпихнуть локтем каждого из двух своих атташе, Фревиля и Годена; последний служил в Вене уже семь лет, начав дипломатическую карьеру еще тогда, когда послом был маркиз де Ноай. Иными словами, в другую эпоху…

Бернадот еще не представил свои верительные грамоты, но вопреки обычаю зажил на широкую ногу в компании еще нескольких приехавших с ним офицеров, столь же далеких от дипломатии, как и он. Высшее венское общество не оценило непосредственности нового посланника. Венцы перестали приходить на приемы во французское посольство.

Наконец три недели спустя Бернадот вручает верительные грамоты Его Величеству Францу II, императору Священной империи (он станет последним германским императором), униженному недавними крупными территориальными потерями. А все из-за кого? Из-за этих бешеных французов с их Бонапартом, которого в Вене презрительно называют «плешивым корсиканцем». Монарху всего 30 лет; имперский трон он занял шестью годами ранее, в совсем еще юном возрасте, и сразу столкнулся с угрозой, исходящей от революционной Франции. Аудиенция проходит в прохладной обстановке. Бернадот ведет себя вызывающе. Он крайне недоволен тем, что Габсбурги дали приют многим французским аристократам, спасшимся от революции. Особенно его злит присутствие в Вене графа д\'Антрега, бежавшего из итальянской тюрьмы, но не встретившего понимания среди роялистов. Бернадот, не стесняясь, высказывает свои революционные взгляды. Чего ему бояться?

Но даже он сознает, что какие-то связи в Вене завязать необходимо. Иначе к чему все труды по пышной отделке дворца, призванной произвести впечатление на венцев? И тут находится человек, готовый к знакомству с громогласным генералом Бернадотом. 28-летний великан с черной как смоль и очень густой шевелюрой, он выделяется особой элегантностью: на его модный высокий воротник многие смотрят с восхищением. Музыкант и холостяк, он поселился в Вене несколько лет назад; его часто видят в Пратере, где он пытается ухаживать за хорошенькими девушками. Благодаря полезным знакомствам ему удалось проникнуть в самые влиятельные круги. До того он провел два года в путешествиях по немецкоязычной Европе, и ему есть что рассказать собеседникам. Однажды он, например, играл перед прусским королем Фридрихом-Вильгельмом II, племянником Фридриха Великого, да и прочие его выступления всегда проходили с триумфом. Одаренный композитор, виртуозный органист, блестящий пианист и импровизатор, в Вене он встречался с Моцартом и чуть было не попал в придворный оркестр под управлением великого маэстро, но вынужден был прервать свое пребывание в столице из-за смерти матери. В Бонне его учителями были соперник Моцарта Сальери и сам Гайдн. Набросанный нами портрет человека, который поднимался по лестнице французского посольства, сильно отличается от привычного многим из нас. Звали этого человека Бетховен.

Перебравшийся в Вену пять лет назад, он еще не потерял слух, хотя первые признаки глухоты начали проявляться у него с 1796 года. Строгий мир музыкальной критики предпочитает его не замечать. Смелость его гения многих приводит в замешательство. Вена благосклонно относится к новым течениям в музыке, но иногда ей требуется время, чтобы по достоинству оценить нечто непривычное. Композиции Бетховена уже не были чисто классическими, но еще не оформились в романтизм. Они вообще не вписывались ни в одну известную категорию. Шесть лет назад Людвиг ван Бетховен потерял отца, которого сгубило пристрастие к алкоголю. Он остался в семье за старшего. Кроме забот о воспитании двух младших братьев, Людвигу пришлось взять на себя опеку над племянником Карлом, чья склонность к мотовству доставила ему немало хлопот. За «дядюшкой Людвигом» укрепилась репутация скупца, хотя он отнюдь не бедствовал: ему хорошо платили за концерты и уроки. Его музыку принимали не все, но у нее нашлись свои поклонники, например князь Лобковиц или семейство Брунсвик, а также один врач и один пастор, обладавшие заметным влиянием. Благодаря покровительству этих людей перед Бетховеном открылись все двери австрийской столицы, и число меценатов росло с каждым днем.

Но все-таки что же привело Бетховена в салон посла Бернадота? Композитор испытывал искреннее восхищение перед Бонапартом и внимательно следил за его победами, особенно в итальянской кампании; к тому же его родной Бонн стал теперь французской субпрефектурой. После смерти отца Бетховен жил в Вене и не мог не ухватиться за возможность узнать побольше о Бонапарте, которого считал носителем новых идей. Приглашение к послу для него добыл еще один музыкант, скрипач и композитор Рудольф Крейцер; будучи еще моложе Бернадота, он прибыл в Вену в свите нового посла. Бетховен, очарованный его виртуозной игрой на скрипке и его природным добродушием, посвятит ему свою знаменитую «Крейцерову сонату», написанную в 1803 году. Правда, вопреки легенде, сам Крейцер никогда ее не исполнял.

Если верить первым биографам Бетховена, опубликовавшим свои труды через 70 лет после смерти композитора, с предложением сочинить «музыкальное произведение, прославляющее героя века» обратился к нему именно Бернадот. Осуществление замысла займет несколько лет, зато каков будет результат! Третья симфония, работать над которой Бетховен начал в 1802 году, получит название «Героической». Она полностью подтверждает слова Гайдна, сказанные им после того, как он впервые выслушал игру молодого композитора: «Вы производите впечатление человека, у которого несколько голов, несколько сердец и несколько дуги». Впоследствии, когда в Вену прибудет Наполеон, Бетховен исполнит перед ним — и перед его офицерами, занявшими весь партер, — своего «Фиделио». Жером Бонапарт предложит ему переехать из Вены в Кассель, столицу возглавляемого им Вестфальского королевства, но он откажется. Ему к этому времени станет уже все равно, где жить; весь мир вокруг него превратится в безмолвную пустыню.

После приезда Бернадота в Вену прошло два месяца. 13 апреля 1798 года на балконе французского посольства вдруг появился огромный трехцветный флаг. Вывешивая его, Бернадот стремился показать, что даже в Вене не отрекся от своих республиканских убеждений. Под балконом немедленно собралась толпа горожан — день был рыночный, и народу на улицах хватало. Даже к вечеру, когда стемнело, французский триколор продолжал плескаться на ветру, напоминая ошарашенным горожанам, кто теперь хозяйничает в Европе (французская армия только что вошла в Берн). Упомянем кстати, что в те времена не было принято украшать здания посольств национальными флагами, и дерзкая выходка Бернадота вызвала всеобщее возмущение. Мало того, несмотря на сумерки, кое-кому из зрителей удалось разобрать на полотнище флага, спускавшегося до земли (!), два вышитых немецких слова: «Свобода» и «Равенство». Но — никакого «Братства». Справедливости ради заметим, что бдительному прохожему просто почудилось: никаких надписей на флаге не было. Тем не менее, поступок французского посла оставался оскорбительным для жителей Вены, и они потребовали немедленного снятия флага. Солдаты, охранявшие посольство, отказались это делать. Из толпы понеслись угрожающие крики. Посольские, собравшись на балконе, отвечали ей в том же духе. Вскоре Бернадоту надоело слушать перебранку. Обозлившись, он надел парадный мундир, не забыв и шляпу с трехцветной кокардой. Неужели он успокоит своих подчиненных? Неужели он наконец вспомнил, что он не только генерал, но и дипломат? Ничего подобного. Он выскочил на улицу, размахивая саблей. Его тут же окружили австрийские офицеры, сообщившие, что им нужно срочно с ним поговорить. Он нехотя согласился принять их у себя в кабинете, но наотрез отказался снимать флаг.

Тем временем толпа продолжала распаляться. На всякий случай вызвали конных офицеров. Очевидец этих событий, грозивших перерасти в бунт, Фридрих Глав фон Кобельски, с большой неприязнью относившийся к Бернадоту, рассказывал, что негодующие венцы уже начали кидать в окна посольства камни. Ситуация накалилась. Венские военные власти подняли по тревоге городской гарнизон и велели запереть все 14 городских ворот — правда, непонятно, зачем. Гражданские власти получили с самого верха приказ срочно навести в городе порядок.

И тут Бернадот, который и на полях сражений не отличался особым стратегическим талантом, испугался. Он укрылся в соседнем замке, выходившем на самую старую площадь Старого города, Ам-Хоф — колыбель римской Вены. Там располагалась резиденция папского нунция. То обстоятельство, что посол Франции бросился искать защиты у посланника папы, только осложнило положение, и без того чреватое дипломатическим скандалом. Действительно, еще 15 февраля в Риме французская армия под командованием генерала Бертье провозгласила Республику и приказала Его Святейшеству папе Пию VI — 80-летнему старику — в течение трех дней убраться в Сиенну. Бернадоту каким-то путем удалось вернуться к себе в посольство, и нунций вздохнул с облегчением. К вечеру посол направил министру иностранных дел возмущенное письмо, в котором требовал очистить от народа площадь перед дворцом Капрара-Геймюллера. Его поспешили заверить, что все будет исполнено. Но знамя раздора продолжало свисать с балкона над входом в здание. Тогда в дело вмешался новый посол Австрии в Париже — он лишь недавно получил назначение и еще не успел покинуть Вену. Барон фон Дегельман, слывший гораздо более опытным дипломатом, чем его французский коллега, провел полночи в разговорах с Бернадотом, пытаясь его образумить. Всё было напрасно.

Толпа и не думала расходиться. Люди принесли фонари и зажгли факелы, в свете которых французский триколор переливался еще более издевательски. Пара смельчаков решилась вскарабкаться по стене и оторвать от республиканского флага кусок полотнища. Его тут же сожгли, а остатки отнесли в ближайший полицейский участок. Дежурный принял у них обгорелые тряпки как вещественное доказательство провокации. Тем временем толпа бросилась на штурм двери. Снова зазвенели выбитые стекла. Со двора выкатилось несколько карет, принадлежащих Его Превосходительству; посольская стража пыталась под градом камней отвести их подальше. Вслед за разъяренными горожанами во дворец ворвался отряд австрийской армии, и вовремя: толпа рыскала по зданию в поисках посла. Захлопали звуки выстрелов, но, к счастью, никто не пострадал. Еще чуть-чуть, и Бернадота просто-напросто линчевали бы. «Долой французов! — орали в толпе. — Долой негодяев!» Только к двум часам ночи волнения понемногу улеглись. Стычка продолжалась семь часов.

На следующий день, 14 апреля, улица была перекрыта. На подходах к ней дежурили войска венского гарнизона. Министр императорской полиции зачитал обращение к гражданам, призывая их к спокойствию. Бернадот, который всю ночь не сомкнул глаз, пребывал в отвратительном расположении духа. Рано утром он отправил одного из своих офицеров — посла от посла — к императору в Хофбург с просьбой к Его Величеству выправить ему паспорт, чтобы он мог незамедлительно покинуть австрийскую столицу. При этом Бернадот по-прежнему не позволял снять с балкона обгоревшие трехцветные лохмотья. Оскорбление государственного флага — что может быть серьезнее? Республиканский посланник искренне не понимал, что нанес оскорбление одному из самых гордых монарших дворов Европы. Императорский камергер граф Коллоредо, родственник князя-архиепископа Зальцбургского, заверил посланца Бернадота, что документ будет ему доставлен в ближайшее время. Император не скрывал своего недовольства. Он с радостью обошелся бы без этой глупой истории, но, скажите на милость, как можно иметь дело с Бернадотом? Днем император отправил к нему барона фон Дегельмана и еще одного советника с заданием уломать упрямца. Бернадот не пожелал их даже выслушать: флаг его родины подвергся глумлению. Тогда австрийцы посоветовали ему проявить осторожность и уехать из Вены ночью. Плохо же они знали беарнца! Да, он уедет, но уж никак не тайком. Следующая ночь прошла относительно спокойно, но напряжение вокруг дворца французского посла не спадало.

15 апреля (26 жерминаля) ближе к полудню, когда на улицах больше всего народу, плохо воспитанный генерал погрузил свои пожитки и вместе с несколькими спутниками покинул Вену. Бернадот чувствовал себя уязвленным и униженным. В уме он уже сочинял резкий доклад Директории и Бонапарту. Перед отъездом ему, несмотря на ропот толпы, были оказаны все полагающиеся по протоколу почести. В специальном футляре он увозил с собой остатки флага. По просьбе Бернадота, не делающей ему чести, на всем пути до Зальцбурга, откуда он двинулся в Раштатт, его сопровождал вооруженный эскорт. Генерал пробыл послом в Вене всего девять недель… Как известно, дальнейшая его карьера была далека от дипломатии. Директория назначила его военным министром, что явно подходило ему больше, чем должность переговорщика. Он женился на Дезире Клари — свояченице Жозефа Бонапарта. Удостоенный множества почестей, не всегда заслуженных, и в конце концов предавший своего императора, в 1818 году он неожиданно стал королем Швеции и Норвегии. Теперь у него был другой государственный флаг. Шведская королевская династия по линии Бернадота на сегодняшний день остается единственной, основанной с согласия Наполеона.

VI

Конгресс: весело, не очень весело, совсем не весело…

Перед нами Вена сегодня. На левом берегу реки, между руслом Дуная и так называемым старым Дунаем — одним из его давно пересохших рукавов — находится 22-й округ. Донауштадт — новый район, активная застройка которого началась в 1970-е годы, — раскинулся на искусственном острове 20-километровой длины. Донауштадт — это здания полукруглой формы с зеркальными стенами, это тысячи офисов, это 14 конференц-залов для проведения выставок, семинаров и прочих мероприятий, это рестораны и банки, это почта и даже радиостанция «Австрия-Центер». Донауштадт — это нечто вроде города в городе и важнейшее в Австрии место деловых встреч. Это Венский международный центр (UNO-City), он же «Город ООН», раскинувшийся на площади 18 гектаров и представляющий собой комплекс зданий, построенных в 1973–1976 годы.

Именно здесь расположены МАГАТЭ — Международное агентство по атомной энергии, лауреат Нобелевской премии мира 2005 года, ЮНИДО — Организация Объединенных Наций по промышленному развитию и другие международные учреждения. Вена — столица государства, в 1979 году заявившего о своем нейтралитете, является третьей в мире резиденцией ООН, после Нью-Йорка и Женевы, предоставившей свою территорию соответствующим дипломатическим представительствам. Мало кто помнит, что в Вене расположена штаб-квартира ОПЕК — организации стран — экспортеров нефти, созданной для установления квот на добычу нефти.

Таким образом, Вену можно с полным основанием назвать городом конгрессов. И самое интересное, что он стал таковым не сегодня и даже не вчера. Вообще идея международного конгресса, сегодня понимаемого в первую очередь как собрание профессионалов в той или иной области (мы не говорим о Конгрессе США), первоначально имела иной смысл. Исторически конгрессом называлась встреча полномочных представителей воюющих стран с целью заключения или подтверждения мира или обсуждения вопросов, касающихся общих военных или экономических интересов. Впервые термин «конгресс» был использован в декабре 1797 — апреле 1798 года, когда Франция, Пруссия и Австрия собрались в Раштатте (Рейнская область). Только что был подписан Кампо-Формийский мирный договор, в соответствии с которым левый берег Рейна отходил Бонапарту, и Раштаттский конгресс собрался, чтобы обсудить условия его исполнения.

К сожалению, его успех оказался сомнительным: мало того, что стороны не смогли ни о чем договориться, но еще и два французских представителя на выезде из города были убиты австрийскими гусарами.

Несмотря на этот трагический эпизод, именно Австрия 15-ю годами позже выступила инициатором проведения крупнейшей встречи воюющих стран, вошедшей в историю как Венский конгресс. На сей раз Австрия была в списке победителей и обсуждала не участь немецких князей, а передел постнаполеоновской Европы. Для нее это был реванш.

Венский конгресс открылся 18 сентября 1814 года, и над всеми его участниками витала тень низложенного и сосланного на остров Эльба императора. Какой должна быть его дальнейшая судьба? Всего десять лет назад, после победы под Аустерлицем, Наполеон настоял на упразднении Священной Римской империи германской нации, и ее император Франц II превратился во Франца I Австрийского. Ему пришлось отказаться от своего пусть и символического титула, который раздражал Наполеона, провозгласившего себя Римским королем. Корсиканец, которого теперь именовали не иначе как узурпатором — еще бы, ведь он присвоил себе титул французского императора, — дважды входил в Вену и размещал свою штаб-квартиру в Шёнбруннском замке: с 12 ноября 1805 года по 13 января 1806-го, а затем 11 марта 1809-го, после победы в Ваграмской битве и бомбардировки Вены, когда в половине третьего ночи на город обрушилось две тысячи снарядов. На заре в оглушенный город ворвалась французская армия. Габсбург-Лотаринги пошли даже на то, чтобы заказать императорской фарфоровой мануфактуре в Аугартене особый сервиз в честь Наполеона, получивший известность как Шёнбруннский. Наполеон расположился в замке Марии Терезии как у себя дома. После пятимесячного пребывания, на протяжении которого французам приходилось без конца подавлять волнения в городе, вызванные голодом, победитель оставил Вену, приказав напоследок снести старые крепостные сооружения: императорский дворец они не защитили и вообще никуда не годились, ибо возводились в давние времена турецкой осады.

Новое появление французов в Вене было не столь устрашающим. 4 марта 1810 года сюда с чрезвычайным поручением прибыл маршал Бертье, князь Невшательский и Ваграмский. Вел он себя не так безобразно, как Бернадот — уже хорошо! — и явился просить у императора Франца I для Наполеона руки его дочери Марии-Луизы. На следующий день город стал свидетелем пышного приема, оказанного посланцу французского императора. «На улицах собралось немыслимое количество знати и простонародья, — вспоминал очевидец тех событий. — Весь двор выехал ему навстречу… Его усадили в карету с императорским гербом. Восторженные жители Вены пытались выпрячь из кареты лошадей, чтобы самим доставить его к дворцу, и страже пришлось приложить немало усилий, чтобы помешать им сделать это».

Бертье было 57 лет. Никто не сомневался в его воинской доблести — он всегда первым бросался в атаку. Венцы знали, что в июле 1789 года в чине генерал-майора Версальской национальной гвардии он храбро защищал королевскую семью, а в 1791-м помог Марии Аделаиде и Виктории Французской, известным при дворе как Мадам Аделаида и Мадам Виктуар и приходившимися Марии-Антуанетте тетками по мужу, бежать от верной гибели. После свержения монархии он утратил свое высокое положение, но снова сумел отличиться, уже на поле боя: в Ваграмском сражении под ним убило лошадь. Кроме того, он отличался крайне выдержанным характером и прославился исполнением самых деликатных миссий, в том числе успешными переговорами с королем Испании в августе 1800 года. Одним словом, он ничем не напоминал этого грубияна Бернадота. 6 и 7 марта Вена провела в празднествах. 7-го вечером Бертье, отлично осведомленный о принятом при австрийском дворе этикете, огласил просьбу Наполеона императору и получил его торжественное согласие. Разве можно отказать хозяину Европы, если он набивается в женихи твоей старшей дочери? Еще через день эрцгерцогиня, вся юность которой прошла в беспрерывном страхе при одном упоминании имени Бонапарта, отреклась от своих прав на престол Габсбургов. Как метко выразилась Женевьева Шастене, она стала «заложницей Наполеона». 11 марта в придворной церкви Августинцев маршал от имени Наполеона сочетался браком с Марией-Луизой — соответствующая доверенность была вручена ему в феврале. Свадебный пир состоялся в огромном зале Испанского манежа. Назавтра Бертье пустился в обратный путь; сутки спустя следом за ним отправилась будущая императрица. Как впоследствии скажет Тьер, народ встретил весть об этой женитьбе «с ликованием». Бертье удалось (или почти удалось) стереть из памяти народной проделки Бернадота.

В Музее Вены об этом событии напоминают два экспоната, ни один из которых, как водится, не связан с личностью посла. Первый — это серебряная памятная медаль работы Франца Цайхера и И. — Б. Гарниша, на аверсе которой изображен профиль Наполеона в лавровом венке и профиль Марии-Луизы в королевской диадеме. Они повернуты друг к другу, а по окружности медали выгравирована надпись, напоминающая о том, что император одновременно является и королем Италии. Гораздо интереснее реверс: на нем сидящая женщина, символизирующая Вену, протягивает Амуру овальный медальон с надписью «Vota publico», что в переводе с латыни означает «всеобщие пожелания». Вена одобрила этот брак и пожелала молодоженам счастья. Второй экспонат — это круглая табакерка черного дерева, обитая позолоченной медью с изображением трех профилей. Может быть, хотя бы здесь появится Бертье? Увы. Один из профилей принадлежит отцу невесты императору Францу, еще один — Наполеону. Наполеон изображен с большой нагрудной цепью ордена Почетного Легиона, Франц — с орденом Золотого Руна. Посередине мы видим профиль Марии-Луизы в диадеме и платье с глубоким декольте. В правление Людовика XIV Сен-Симон напишет, что 19-летняя эрцгерцогиня выглядела «весьма представительной». К сожалению, «медовый месяц» между Австрией и Францией продлится недолго.

После падения Империи Бертье стал на сторону Людовика XVIII и участвовал в торжественной встрече брата Людовика XVI в Компьене — там же, где он совсем недавно встречал Марию-Луизу. Когда король Бурбон возвращался в Париж, Бертье верхом сопровождал его карету. В 61 год Бертье имел за плечами 35-летний опыт военных сражений, многочисленные ранения, в том числе в голову, титул пэра Франции и крест кавалер-командора Святого Людовика, врученный ему по случаю открытия Конгресса.

Решать судьбу победителей и побежденных — задача огромного масштаба. Вена становится столицей европейского будущего, сместив с этой «должности» Париж, который австрийские войска заняли в марте 1814 года. Что ж, каждому свой черед… Гостей принимал хозяин дома — император Франц I, по-прежнему остававшийся тестем Наполеона.

Вена могла предложить гостям развлечения на любой вкус — от музеев с их богатейшими коллекциями произведений искусства до концертных залов, от изысканных ужинов до прогулок по Пратеру и балов с участием прелестных девушек.

Со всего континента в Вену съехались монархи, князья и высокородные аристократы, не говоря уж об опытных дипломатах. В Конгрессе участвовали главы 216 миссий и 500 делегатов. В их числе были молодой красавец русский царь Александр I, прусский король Фридрих-Вильгельм, король Вюртемберга и многие другие именитые гости. Впервые в истории представители крупнейших мировых держав собрались вместе для решения важнейших международных вопросов. В эти дни центр мира, истерзанного 25-летием войн, переместился в Вену. Англию представлял лорд Каслри, Россию — граф Нессельроде, Пруссию — В. Гумбольдт. Тон на Конгрессе задавали австрийский канцлер Меттерних и министр иностранных дел Франции Талейран, после множества предательств, клятв, интриг и гениальных комбинаций сумевший доказать режиму Реставрации свою необходимость. Если он чему-то и хранил верность, то лишь собственным убеждениям, которые у него без конца менялись. Наделенный острым умом и проницательностью, он был достойным соперником Меттерниху. О том, насколько этот «Хромой дьявол», как его прозвали, был хитер, говорило самое его присутствие на Конгрессе: четверка победителей намеревалась исключить Францию из числа участников, но Талейрану удалось сплотить против них мелкие государства и с их поддержкой выбить себе место за столом переговоров.

Центральной фигурой Конгресса, да и всей венской жизни, был князь Клеменс Венцель Лотар фон Мёттерних-Виннебург, которому исполнился 41 год. Бесконечно преданный старому режиму, он выступал непримиримым врагом революционной Франции, и тому было две причины. Первая носила личный характер: санкюлоты конфисковали принадлежавшие его семье (он родился в Кобленце) имения на левом берегу Рейна. Он учился в Страсбургском университете, где познакомился с Бенжаменом Констаном, и негодовал, когда после взятия Бастилии в Париже городские власти встали на сторону восставших. Вторая причина лежала в области политики: он опасался, что подъем национального сознания у немцев повредит гегемонии Габсбургов. Аристократ до мозга костей, он благодаря связям матери женился на внучке канцлера Марии Терезии Кауница. Этот брак открыл ему, тогда 22-летнему, дорогу к блестящей придворной карьере. Приданое, полученное за 19-летней Марией Элеонорой, полностью, на его взгляд, компенсировало недостатки ее внешности: оно не только поправило его финансовое положение, но и распахнуло перед ним дверь в узкий круг венской аристократии. Меттерних быстро оценил преимущества, какие давала жизнь в Вене. Наконец-то он вернет своей семье утраченные прежде позиции. В эпоху Карла Великого его предок носил фамилию Меттер; он всегда хранил верность императору, и, когда его обвинили в поддержке мятежных саксонцев, с негодованием воскликнул: «Metter nicht» («Меттер — нет!»). Эта реплика стала сначала его прозвищем, а затем и фамилией. Меттерних, подобно своему предку, всегда был готов сказать решительное «нет» хаосу, беспорядкам и авантюризму. Как ни парадоксально, эта способность немало помогала ему в политической карьере. Но вот кому он не умел и не любил говорить «нет», так это женщинам. Французские газеты не отказывали себе в удовольствии поделиться очередными подробностями из области любовных похождений этого щеголя и франта: «Он частенько оставляет супругу с детьми и отправляется ужинать с актрисами». Талейрана подобные откровения приводили в восторг. Один из биографов Меттерниха, Гумберт Финк, писал: «Меттерних обольщает с наслаждением; он соблазняет других и сам поддается соблазнам». Нам нетрудно понять, почему он пользовался успехом у женщин. Но — и это то, что объединяло его с Талейраном, — все его любовницы служили ему источником важной политической информации. Можно сказать, что жизнь на берегах Дуная нисколько не разочаровала Меттерниха.

Для его дипломатической карьеры самым важным оказалось назначение на пост посла в Париже, полученное в 1806 году. Оно дало ему возможность поближе познакомиться с человеком, перекроившим карту Европы. Меттерних остался одним из немногих, кто не поддался обаянию Наполеона. Он рассматривал его как дикого зверя, каким-то образом сумевшего подчинить себе всю Европу. В 1809 году он занял пост министра иностранных дел и, как истинный прагматик, задумался о сближении с Францией. Почему бы не вступить в союз с победителем, пока он… не свернет себе шею? И Меттерних выступает активным сторонником заключения брака между Наполеоном и Марией-Луизой. Его политический расчет опирается на стремление превратить Австрию в буфер между Францией и Россией и тем самым обеспечить Вене роль третьего фактора, влияющего на равновесие сил в Европе. Добавим, что, даже объявив в 1813 году войну Франции, Меттерних сделал все, чтобы спасти Наполеона — при условии восстановления границ 1792 года. Во время Венского конгресса он ставил своей целью сделать Австрию гарантом европейского порядка. Действительно, созданному по результатам конгресса Священному союзу, в который вошли Австрия, Пруссия и Россия, удалось поддерживать мир в Европе вплоть до 1848 года.

Конгресс работал неторопливо, а его делегаты не забывали и о развлечениях, особенно когда очередной раунд переговоров заходил в тупик. У маленьких государств были большие амбиции, и они использовали любую возможность, чтобы выторговать себе ту или иную привилегию, ту или иную уступку. Чуть ли не ежедневно в Вену прибывала какая-нибудь новая коронованная особа, и жизнь венцев превратилась в сплошной праздник. Цветы, оркестры, приветственные крики… В городе публикуется специальный «Путеводитель», в котором перечислены имена монархов, министров и дипломатов, съехавшихся на Конгресс, с указанием их адресов — свидетельство того, что в Вене никому и ничто не угрожает. В 1931 году вышел прелестный французский фильм режиссера Эрика Шарелля «Веселый конгресс» с Анри Гара и Лилиан Харви в главных ролях. В основе фабулы — история о том, как хорошенькая перчаточница приготовила букет, чтобы бросить его в карету русского царя, но была принята за бомбометательницу. Сюжет по законам комедийного жанра развивается вокруг всевозможных недоразумений, усугубляемых появлением двойников. К сожалению, прекрасной перчаточнице не суждено стать царицей — по той простой причине, что царица уже существует, и это весьма достойная Елизавета Алексеевна, горько переживающая небрежение со стороны супруга и потерю двоих детей. Русская императрица, пожалуй, единственный персонаж фильма, не участвующий во всеобщем веселье. Зато Меттерних наблюдает за интрижкой царя с нескрываемой радостью: увлеченный флиртом, тот утратит бдительность при решении важных политических вопросов. В фильме звучит песня, в которой рефреном повторяются слова «город любви», и мы, конечно, понимаем, что этот город — Вена.

На протяжении нескольких месяцев Вена жила словно в сказке. Фильм «Веселый конгресс» (не путать с ремейком 1967 года) был одной из первых звуковых кинолент, и в нем мы услышим крики и возгласы уличной толпы. Сценарист ничего не преувеличил: Александр I действительно привлекал к себе внимание не столько политическими инициативами, сколько своими галантными приключениями. Вместе с тем в Вену он прибыл со своей официальной любовницей Марией Нарышкиной. Для чего он взял ее с собой, если их связь закончилась? Об этом мы можем только догадываться, зато точно знаем, что во время своего пребывания в австрийской столице он практически не расставался с Екатериной Багратион. Красавица княгиня была, увы, небогата. Расточая обольстительные улыбки, она наделала такое количество долгов, что весной была вынуждена спешно покинуть Вену, спасаясь от кредиторов. В апартаментах Александра I, расположенных на втором этаже крыла Амелия дворца Хофбург, постоянно царит весьма оживленная атмосфера. Здесь без конца появляются женщины, и каждая настаивает на аудиенции с царем. Вспомним кстати, что Александр I дал согласие на участие в конгрессе при условии, что при его проведении будут соблюдены христианские принципы… Его «гусарство», впрочем, не всегда приводило к желаемому результату. Так, передавая княгине Марии Терезии Эстерхази, супруге князя Пауля Эстерхази, урожденной княжне Турн-и-Таксис, сообщение о своем намерении нанести ей визит, пока ее муж будет на охоте, Александр не знал, что у прекрасной дамы уже есть любовник — князь Лихтенштейн. Хуже того: она не собиралась ему изменять! Дабы не обижать Его Величество, Мария Терезия Эстерхази направила российскому императору записку, в которой перечислила имена хорошеньких женщин и предложила ему выбрать, кого из них ей пригласить на предполагаемую вечеринку. Александру понравилась эта игра. Он вернул княгине записку, вычеркнув в ней все имена, кроме ее собственного. Что оставалось делать Марии Терезии? Она предупредила мужа, что он должен немедленно вернуться домой и лично встретить высокого гостя. Тот послушался, а потом долго удивлялся: почему русский царь пробыл у них во дворце всего десять минут? И, прощаясь, выглядел чем-то рассерженным?

Неудачи на любовном фронте не охладили пыл Александра. Как-то на одном из ужинов он обратился к графине Пальфи с такой речью:

— Вашего мужа сейчас нет с вами. Мне было бы приятно временно занять его место…

На что не только красивая, но и остроумная графиня невозмутимо ответила:

— Ваше Величество принимает меня за провинцию?

Шутка разошлась по городу, но Александра это не остановило, и он продолжал свою охоту на венских прелестниц. Правда, по некоторым слухам, 37 летний царь с чарующей улыбкой и намечающейся лысиной, которую он старательно прикрывал, зачесывая волосы, вовсе не был таким уж темпераментным любовником, хотя почему-то старательно создавал себе подобную репутацию. Через некоторое время он по неясной причине увлечется мистицизмом, причем не на шутку… В Вене он прославился и вдруг нападавшей глухотой — хотя не исключено, что в дипломатических целях. Невольно возникает вопрос: уж не потому ли некоторые переговоры между сильными мира сего длятся долгие месяцы, что у кое-кого из них нелады со слухом?

Вена встречала своих гостей с широтой и размахом, особенно поразительными в городе, пережившем 22 года войн, поражений и оккупации. Теперь, когда на их землю вернулся мир, венцы торопились взять реванш и снова показать себя маяком Европы. Число иностранцев, съехавшихся в Вену в связи с Конгрессом, оценивалось в сто тысяч человек. И каждый из них подыскивал себе жилье как минимум на ближайшие пять месяцев. Вскоре в городе не осталось ни одной свободной каморки, несмотря на взлетевшие до небес цены. Продукты тоже неслыханно вздорожали, но покупателей это не смущало. Императорское правительство, обеспокоенное наплывом зарубежных гостей, создало особую комиссию по организации их досуга, и та ежедневно публиковала бюллетень с указанием очередных развлекательных мероприятий — от балов-маскарадов до охоты, от театральных представлений до военных парадов.

В бывшем императорском дворце и сегодня можно видеть великолепную мебель и изумительные красные гобелены, украшавшие залы во времена Франца-Иосифа и Сисси. Здесь проходили торжественные приемы и балы. Царь Александр I заявлял, что может танцевать сорок вечеров подряд, — и доказал, что это чистая правда! Танцевала вся Вена. В моду вошел новый танец, исполняемый под музыку в необычном — три четверти — размере. Танец назывался вальс. Родившийся как народный, он стремительно ворвался в светские гостиные, чтобы «прописаться» здесь навсегда. Его танцуют в посольствах и залах Хофбурга, в Большой галерее замка Шёнбрунн и кофейнях Пратера. Даже престарелый князь Шарль-Жозеф де Линь, австрийский фельдмаршал и дипломат — ему исполнилось 79 лет и жить оставалось всего несколько недель — не отставал от прочих и старался не пропустить ни одной вечеринки. На одной из них кто-то из гостей задал ему вопрос, как проходит конгресс. И получил неожиданный ответ:

— Конгресс не идет, а танцует.

Словечко фельдмаршала подхватили, и оно разнеслось по всей Европе.

Перед смертью князь де Линь все же выразил сожаление, что участники конгресса уделяют больше внимания развлечениям, чем переговорам. И это действительно было так. Доходило чуть ли не до скандалов. На бал в Большом Редутном зале, при Марии Терезии служившем театром, приглашения получили три тысячи персон, а явились все шесть тысяч! Как выяснилось, нечистые на руку дельцы наладили торговлю поддельными приглашениями. Но самое печальное обнаружилось позднее: тысяча пятьсот золотых ложечек, изготовленных специально для этого приема, исчезли все до единой. Бал воров! А история с редкими винами из подвалов Хофбурга? В императорских запасах хранилось около сотни бутылок превосходного токайского вина, которое подавали только самым высокопоставленным гостям. За одну бутылку этого нектара, которым в свое время не брезговал и Людовик XIV, слугам, имевшим доступ к кухне, некоторые подозрительные личности предлагали по 150 флоринов. Ах, Венский конгресс! Разумеется, в Вене проходили и более достойные, чем описанные выше, мероприятия, например — бесконечные танцевальные конкурсы в Зимнем манеже или выступление Бетховена, который представил публике окончательную версию своего «Фиделио» (когда бедняга только делал вид, что дирижирует оркестром), принятую с гораздо большим энтузиазмом, чем в 1805 году, во время первого исполнения. Бетховен, как известно, поначалу искренне восхищался Наполеоном, но впоследствии не мог простить ему страданий, причиненных германским народам. Венцы готовы были носить Бетховена на руках: после Лейпцигской битвы, она же Битва народов, состоявшейся в 1813 году, он для многих стал воплощением идеи подъема немецкого национализма. Для соотечественников его сочинения звучали гимном свободы, а популярность композитора была огромна, что, возможно, проливало немного бальзама на его несчастное сердце и служило утешением в беззвучной пустоте, которой обернулся для него мир.

А что же Талейран? О, он превзошел самого себя. Назначенный министром иностранных дел 13 мая 1814 года, он по указу Людовика XVIII был направлен послом в Вену, сменив на этом посту графа Луи де Нарбонна, который проработал в австрийской столице всего год и пользовался большой благосклонностью со стороны Меттерниха. Но Нарбонн был назначенцем Наполеона, следовательно, не мог больше представлять Францию в Вене, где больше ничего не желали слышать о корсиканце. Чтобы верно служить Наполеону, предать его, снова поддержать и после всего добиться доверия Людовика XVIII — да, для этого надо было быть Талейраном. Незадачливый граф де Нарбонн, на свою беду, оказался слишком порядочным человеком! Впрочем, Людовик XVIII, хоть и был подагриком, умственной отсталостью ни в коем случае не страдал. Понимая, на что способен его талантливый эмиссар, он дал ему в сопровождение двух убежденных роялистов — маркиза де Ла Тура дю Пен-Гуверна, наделенного полномочиями проверки и заверения паспортов, и графа Алексиса де Ноайя, слывшего осмотрительным и осторожным политиком; но главное, оба были умом и сердцем преданы брату и наследнику Людовика XVI. Талейран отнесся к навязанной ему компании спокойно — и не с такими справлялся! Кроме них в делегацию входило несколько офицеров и, разумеется, целый штат слуг, всего больше тридцати человек, в том числе Эммерик де Дальберг — натурализованный во Франции баварец, имевший большие связи в Германии и Австрии; музыкант Нейком, дарования которого венцы не оценили; личный секретарь Талейрана Руан; один государственный советник, один лейтенант мамелюков и повар Мари-Антуан Карем — ему не исполнилось еще и 30 лет, а слава его уже гремела по всем королевским дворам Европы. Именно Карем настаивал на том, что кондитерское ремесло есть разновидность искусства и «главная ветвь архитектуры», доказывая свою точку зрения изготовлением фантастических многоярусных тортов. Карема во Франции превозносили едва ли не выше, чем его хозяина Талейрана, попасть на ужин к которому считалось редким везением. Не зря Талейран заметил как-то, что «Франции больше нужны хорошие кулинары, чем хорошие дипломаты». Считается, что он же объявил бри «королем сыров» (как будто во Франции, кроме бри, мало других!); во всяком случае, коллегам по Конгрессу в гостях у Талейрана его точно подавали. Наконец, в свите Талейрана присутствовал свой живописец, призванный запечатлеть столь памятное событие, как Венский конгресс. Это был не кто-нибудь, а Жан-Батист Изабе — один из любимых художников Наполеона (даже этим Талейран попытался уколоть самолюбие австрийцев). Изабе когда-то начинал как ремесленник — мастерил табакерки и пуговицы для парадного платья, но был замечен и возвышен Марией-Антуанеттой. 20-летним юношей он прибыл из Нанси и в 1788 году был принят учеником в мастерскую Давида. Храня верность Наполеону, Изабе, между прочим потерявший на войне сына, последовал совету императора, принявшего отречение в Фонтенбло, перейти на службу к Людовику XVIII и стал известнейшим в Европе живописцем.

В начале сентября Талейран отправил в Вену маркиза де Ла Тура дю Пена подготовить к его приезду дворец Квестенберг-Кауниц, что близ Кертнерштрассе. Резиденция, в которой останавливался посланец короля Франции, существует до сих пор и находится по соседству с церковью и монастырем урсулинок. Это массивное здание, построенное в стиле, немного напоминающем флорентийский, после смерти канцлера Марии Терезии фактически пустовало. Ла Тур дю Пен, на помощь к которому вскоре приехал Дальберг, за две недели привел дом в порядок: если гостиные, обставленные прекрасной венской мебелью, сохранялись во вполне приличном состоянии, то в спальнях все матрасы были изъедены крысами. Крысы шмыгали и по другим комнатам, отчего в помещениях стоял отвратительный запах. Талейран прибыл в Вену 23 сентября; с собой он привез племянницу Доротею. Путешествие заняло восемь дней. Мастер интриги ехал в Вену, имея в голове четкий план: Европа без Наполеона не должна стать Европой без Франции, пусть и побежденной. Вслух он говорил, что получил от короля точные инструкции, но, как слишком часто, то была ложь: эти инструкции он сочинил себе сам! Еще и сегодня, перечитывая их, мы понимаем, что перед нами шедевр французской дипломатии: «Суверенитет не может быть приобретен в результате простого завоевания. Никакой суверенитет не может быть воплощен в жизнь, пока его не признают другие государства». Прием, оказанный Талейрану, был просто поразительным. Послы и другие дипломаты видели в нем опытного политика, хорошо знакомого и в то же время нового. «Раньше он представлял победителя, теперь стал представлять легитимность; кроме того он воплощал собой забытый образец элегантности, столь высоко ценимой в наше время. Дипломаты разного ранга демонстрировали ему свое уважение и принимали от него приглашения…» — писал о Талейране Луи Мадлен. Справедливости ради отметим, что венцы все еще верили в возможность осуществления совершенно безумного проекта, выдвинутого Талейраном в апреле 1813 года, который заключался в преобразовании империи в королевство; сын Революции Наполеон, по его мнению, мог стать лучшим из королей, объединив Европу от Рейна до Альп и Пиренеев. Говорят, что Меттерних так прокомментировал эту идею: «Звучит весьма оригинально, но больше напоминает дурную шутку».

Талейран устроился на широкую ногу. Больше всего он боялся произвести жалкое впечатление. Проигравший должен делать вид, что у него все великолепно. Ни в одном другом доме приемы не проходили так пышно, как у Талейрана. За неделю у него перебывала, что называется, «вся Вена», и вся Вена оценила красоту убранства его дворца и роскошь его стола. «Наше искусство сродни дипломатии, — позже будет делиться своими мыслями Карем. — Возглавлять политическую партию или руководить посольством — то же, что преподать курс кулинарии». Виртуоз высокой кухни похвалялся даже, что «научил русских есть». Впоследствии он и правда какое-то время работал в Санкт-Петербурге, куда привез некоторые из своих наиболее изысканных рецептов, в наше время, увы, сохраняющих чисто теоретический интерес. Но осенью 1814 года французы не сомневались, что обязаны преподать остальной Европе урок хорошего вкуса и искусства жить. «Будьте гостеприимны! — любил повторять Наполеон. — Делайте это во имя Франции!» И Талейран свято соблюдал этот завет. Его племянница присутствовала почти на всех приемах. Поначалу она относилась к «дядюшке» Талейрану, который не был ее кровным родственником, с брезгливым недоверием, но вскоре подпала под обаяние его манер и ума. Не столько красивая, сколько умеющая себя подать, прекрасно образованная и остроумная, она стала его верной помощницей и партнершей. По вечерам перед парадным подъездом дворца на Иоганнштрассе было не протолкнуться от карет — совсем как во времена Марии Терезии. Талейран разработал сложную стратегию поведения. Он не только приглашал к себе гостей, но и сам наносил множество визитов, демонстрируя уважение к тем, кого считал «полезными людьми». Парадную карету Талейрана, носившего также титул князя Беневентского, видели в разных уголках Вены. Говорил он мало, больше слушал и запоминал. И в конце концов поставил Вене диагноз: город «болен» политической и светской лихорадкой. А для такого опытного переговорщика, как он, это идеальное обстоятельство. В подобных условиях он всегда чувствовал себя как рыба в воде. 23 сентября, еще до приезда русского царя, в придворном театре дают пьесу. Публика тепло приветствует короля Дании Фредерика VI — худощавый 50-летний монарх, лысоватый и бледный, даже немного разрумянился. Зато король Вюртемберга — толстяк с выпирающим вперед необъятным животом и налитым кровью лицом (не зря его сравнивали с кабаном) — удостаивается куда более прохладного приема. 29 сентября хозяева города устраивают гуляния в Пратере, на которые допущены и простые горожане. Небо озаряют вспышки салютов и фейерверков; вино льется рекой. Шестьдесят карет, запряженных шестеркой лошадей каждая, устроили затор — кони испугались огней и громких звуков. Но эта неразбериха покажется цветочками по сравнению с тем, что вскоре будет происходить на Конгрессе.

30 сентября 1814 года в здании Императорской канцелярии на Бальхаусплац Меттерних открывает первое заседание. Канцелярия располагается в крыле Хофбурга, построенном в 1719 году и реконструированном в 1766-м архитектором Николо Пакасси, тем самым, что занимался восстановлением Шёнбрунна. Здесь до сих пор находятся кабинеты чиновников Федеральной канцелярии и австрийских министров. Чтобы обратить на себя внимание, посланник Людовика XVIII появляется последним и окидывает собравшихся ироничным взглядом: еще бы, без него не начинали! Он уверенно усаживается между представителем Австрии и послом Англии, словно намекая на свою будущую посредническую роль, и тут же задает вопрос: какова цель встречи? Канцлер и министр иностранных дел Австрии объясняет, что присутствующие здесь главы кабинетов должны обсудить текст предварительного заявления.

— Главы кабинетов? — удивленно переспрашивает Талейран.

И, глядя на сидящих напротив вельмож, добавляет:

— Господин де Лабрадор и господин Гумбольдт не являются главами кабинетов.

Меттерних в растерянности. Почему он раньше об этом не подумал? Не скрывая раздражения, он признает, что да, господин де Лабрадор не имеет подобного статуса, но он — единственный, кто представляет в Вене Испанию, а что касается господина Гумбольдта… Он — ближайший помощник господина Гарденберга, который по причине глухоты не может принимать участие в обсуждении.

Талейран, который и сам прихрамывает на одну ногу, пожимает плечами:

— Если физический изъян дает право на некие преимущества, я тоже мог бы привести с собой подкрепление…

Он добился своего. Теперь его реплика разойдется по кулуарам конгресса. Спеша закрепить успех, он делает следующий шаг и добивается того, чтобы слово «союзники», фигурирующее в Парижском договоре, больше не употреблялось.

— Союз? Но против кого? Не против же Наполеона — он на острове Эльба! И не против короля Франции — он выступает гарантом мира. Господа, будем откровенны: если здесь собрались союзные державы, то мое присутствие излишне!

Талейран с самого начала задает тон дискуссии. Отныне все государства рассматриваются как равноправные участники переговоров, которые ведутся за круглым — а как же иначе? — столом, покрытым картой Европы. Речь идет о перекройке границ, и Франция, это очевидно, утратит часть своих территорий.

Заседания длятся недолго. Во-первых, победители не скрывают своих аппетитов, что делает бессмысленным всякий диалог. Во-вторых, всем делегатам не терпится поскорее покончить с делами и окунуться в восхитительную светскую жизнь Вены. Этот европейский конгресс не имел себе равных в истории как по заявленным целям, уровню и числу участников, так и по окружавшей его атмосфере наслаждений. Тут были и тайные переговоры, и встречи в узком кругу, и неожиданные признания. Лакеи бегали с письмами и записочками. Обсуждение важных вопросов продолжалось и в неофициальной обстановке. Французский посол изощрялся, пуская окружающим пыль в глаза. Он, например, любил принимать посетителей в момент совершения туалета — кстати, в те времена это не считалось чем-то исключительным, — когда мыл ноги или когда над ним колдовал парикмахер. Талейран с удовлетворением узнал, что Изабе завален заказами на портреты. Многим льстило, что их будет писать художник, запечатлевший коронацию Наполеона. Его мастерская в квартале Леопольдштадт практически никогда не пустовала. Эти портреты — наглядное доказательство интереса к живописцу, уже приезжавшему в Вену в 1812 году. Но главное, что он появился здесь по совету Талейрана, который еще в 1810-м выбрал его, любимого художника бывшей императрицы, для обучения искусству акварели новой, то есть Марии-Луизы. Не последнюю роль в этом выборе сыграла способность Изабе слегка «омолаживать» свои модели на портретах, при этом не впадая в слишком откровенную лесть. Не обходилось и без щекотливых ситуаций. Так, во время роскошного ужина у Меттерниха папский нунций монсеньор Североли обратил внимание на то, что столовое серебро украшено гербом… Наполеона! Приглашенных было полторы сотни человек, и серебряной посуды — тарелок, супниц, блюд и приборов самой тонкой работы — хватило на всех. Как выяснилось, это был императорский сервиз — подарок французского императора тестю, принесшему в жертву «новую Ифигению», свою дочь Марию-Луизу. Князь де Линь, не удержавшись, шепнул тогда Меттерниху:

— Услуга за услугу!

Если вспомнить, что при австрийском дворе говорили по-французски, а французское слово service обозначает не только «услугу», но и «сервис», то станет понятен остроумный каламбур де Линя.

Впрочем, вторая супруга Наполеона теперь находилась поблизости, в Шёнбрунне, под присмотром, чтобы не сказать надзором, своего отца. Вместе с ней был ее сын, король Рима, прелестный синеглазый мальчик, которого гувернантки учили, когда к нему обращаются, приподнимать шляпу. Мария-Луиза продолжала хранить верность мужу, хотя ей было запрещено с ним видеться. В это же время в Вене находился и принц Евгений Богарне, сын Жозефины от первого брака и пасынок Наполеона. Его не приглашали ни в один дом. Император Франц откровенно его третировал. Король Баварии, русский царь и Меттерних попытались повлиять на Франца и немного смягчить его сердце, после чего принцу были оказаны некоторые почести, но почетного караула перед дверями его апартаментов так и не поставили, что было явным оскорблением. Евгения часто видели прогуливающимся с Александром I. Оба были в гражданском платье — царь потому, что ему казалось, что в таком виде удобнее обольщать дам, Евгений — потому, что понятия не имел, какую военную форму может носить. За Евгением по пятам ходила австрийская полиция; его подозревали в сговоре с Марией-Луизой и подготовке похищения Орленка — таким прозвищем наградили малолетнего сына Наполеона. Несчастного Евгения считали бонапартистским шпионом и коварным обманщиком. Все эти обвинения были абсолютно беспочвенными — он просто горевал по своему приемному отцу. Тем не менее в высшем обществе его избегали, и его фигура никогда не мелькала в нарядной многолюдной толпе господ в черных или синих фраках и дам в белых, бледно-голубых или розовых платьях. В шляпной лавке на площади Святого Михаила не осталось ни одной шляпы — раскупили все, включая самые дорогие. Между тем споры дипломатов продолжались. Судьба Польши уже решена, и теперь на повестке дня — Саксония. Ее правитель потерял часть территории, но Талейран радуется, что удалось спасти Дрезден и Лейпциг. Людовик XVIII пишет своему эмиссару: «С огромным удовольствием выражаю вам свое удовлетворение». Королю явно не нравился произвол, с каким на карту наносились новые границы, а Пруссия все ближе придвигалась к Майнцу. «Подобное соседство повредило бы будущему спокойствию Франции».

О том, что будет с Францией, на Конгрессе почти не говорят. В письме герцогине Курляндской, матери Доротеи, Талейран признается: «С балами все обстоит прекрасно, а вот дела, дорогой друг, идут плохо… Меттерних не может ни на что решиться и только виляет. Доротея чувствует себя хорошо; ей нравится в Вене».

Так проходит два месяца, но в политическом плане почти ничего не происходит. В отдельные дни возникает впечатление, что Конгресс способен всего за несколько часов расставить все точки над i, но уже назавтра выясняется, что принятые решения хромают не меньше самого Талейрана. Действительно, многие еще издалека узнают его по шаркающей походке, и ноября 1814 года дядюшка Доротеи пишет новое письмо: «У нас состоялось несколько встреч, но все они оказались безрезультатными; иного и ждать не приходится, пока не будут решены главные вопросы. Тем временем продолжаются разорительные празднества». Он и сам не прочь отдохнуть от забот за карточным столом — не считаясь с расходами. И потом, приходится приглядывать за Доротеей. Незадолго до приезда в Вену она рассталась со своим мужем и теперь окружена целой толпой воздыхателей. Узнав, кого именно Доротея избрала себе в любовники, Талейран проклял племянницу. Это 22-летний австрийский улан — тот, что входил в конвой, сопровождавший Наполеона из Фонтенбло перед отправкой на Эльбу, и бесстрашно вступил в схватку с разъяренными недругами императора. Иначе говоря, обворожительная племянница французского посла вступила в связь с офицером, спасшим жизнь Наполеону! Какие еще сюрпризы принесет этот «веселый» конгресс? Месяц спустя, 13 декабря, скончался князь де Линь — одна из крупнейших фигур австрийской политики. Он умер, как жил, истинным рыцарем: простудился, провожая до кареты даму и не накинув даже плаща, а ему ведь было уже 80 лет. Людовик XVI ласково называл его Шарло… Ушел человек, долго воплощавший образ галантной Европы и служивший ей верой и правдой.

3 января 1815 года стало для Талейрана важным днем. Его усилия наконец-то увенчались успехом — от лица Франции он заключил тайный договор с Австрией против Пруссии и России. Людовик XVIII будет доволен. К королю летит с нарочным письмо, разумеется, секретное: «Сир! Коалиция разрушена, и, полагаю, навсегда. С изоляцией Франции в Европе покончено, и Ваше Величество получает федеративную систему, добиться установления которой не помогли бы и пятьдесят лет переговоров».

Известность Изабе растет не по дням, а по часам. 21 января 1815 года «художник Талейрана» — так его теперь величают — руководит украшением собора Святого Стефана по случаю памятной мессы в честь Людовика XVI. В марте 1809-го французы совершили страшное святотатство — ворвались с оружием в руках в алтарь; во время второй наполеоновской оккупации вообще пострадало множество произведений искусства.

Инициатором этого мероприятия был Талейран, написавший Людовику XVIII, что не только все послы будут присутствовать на мессе, но и «самая изысканная публика обоих полов сочтет своим долгом явиться на нее. Пока не знаю, в какую сумму она обойдется, но это необходимый расход. Не будет упущена ни одна мелочь, способная подчеркнуть важность церемонии».

Ее цель — «передать боль Франции», которую «на чужой земле должна увидеть вся Европа». Он сообщает королю, что «все члены Конгресса получили приглашения», и уверяет, что «явятся все как один». На Венском конгрессе происходили события, еще несколько месяцев назад кому угодно показавшиеся бы невероятными. Например, на уже упомянутой нами мессе присутствовал бывший епископ Отёнский, ныне отлученный от сана, известный защитник расширения гражданских прав клира, служивший дипломатом в восставшей Франции. Посещая сегодня собор, вспомните об этом.

А что же Талейран? Мучился ли он угрызениями совести, отдавая дань памяти казненному королю? Вряд ли. Вся его бурная биография говорит о том, что подобные чувства были ему неведомы. Зато его организаторский талант превосходил самые смелые ожидания!



Представим себе тот день 21 января 1815 года. Вена занесена снегом, на улице мороз. Многие улицы обледенели, и кое-кто из жителей предпочитает перемещаться на санях. Изумительно красивая полихромная кровля, поддерживаемая тремя тысячами древесных стволов, замененных теперь на 695 тонн стальной арматуры, почти не видна под белой пеленой. Неторопливо раскачивается на северной башне 22-тонный Пуммерин — второй по величине после Кёльнского колокол в Европе, отлитый в 1711 году. Мужчины в мундирах, дамы в длинных меховых шубах спускаются из карет и направляются к входу в собор. Утром, до 11 часов, они получили приглашения на красной или синей бумаге (дающие право на лучшие места) и теперь усаживаются в центральном нефе высотой 28 метров. Стены почти стометровой длины обтянуты расшитыми серебром черными драпировками. Колонны — а их здесь семь сотен — украшены статуями святых, и на каждой — герб Франции. Перед алтарем, освященным 19 мая 1647 года и представляющим собой образец раннего венского барокко, стоит катафалк высотой около 20 метров, вокруг которого застыл в почетном карауле отряд венгерской гвардии в парадной форме, в доломанах и киверах с плюмажем. Четыре статуи, выставленные ради нынешнего события, аллегорически изображают скорбящую Францию, рыдающую Европу, Религию, держащую в руках завещание Людовика XVI, и Надежду, взывающую к милосердию Божиему. Фигуры выполнены в трагически темных тонах.

В соборе горят тысячи свечей, но даже им не под силу осветить гигантское помещение. Для монархов сооружен отдельный помост; напротив него возведен еще один — для высшей знати. Австрийский император одет в черное, демонстрируя траур. Дамы также в черных платьях и шляпах с черной вуалью; почетное место отведено племяннице Талейрана, которая сидит в первом ряду. Единственный присутствующий здесь представитель династии Бурбонов — это Леопольд Сицилийский, зато все проживающие в Вене французы явились как один. 250-голосый хор исполняет «Реквием», сочиненный близким к Талейрану композитором Нейкомом. Дирижирует Сальери — бывший соперник Моцарта и императорский капельмейстер. Даже архиепископ Венский, 83-летний князь Гогенварт, последние три недели не покидавший дома под предлогом болезни, не смог пропустить богослужение. На резную кафедру конца xv века поднимается священник. Его проповедь чуть было не обернулась скандалом: почему-то ему вздумалось заострить внимание паствы на слесарных талантах Людовика XVI. Но Талейран, не упускавший из виду ничего, еще накануне потребовал показать ему текст проповеди, пришел, прочитав ее, в ужас и приказал двум своим подчиненным все переделать. Таким образом удалось избежать того, чтобы под сводами собора прозвучала проповедь, «абсолютно не достойная ни предмета, ни аудитории». К сожалению, даже Талейрану было не под силу исправить гнусавый голос и «нестерпимый эльзасский акцент» кюре. Едва он начал свою речь, несколько русских офицеров фыркнули, немедленно получив строгий выговор от Александра I.

По вечерам Талейран устраивал у себя во дворце Кауница приемы, на которые ввиду крупных расходов на организацию мессы приглашал очень немногих гостей. Иногда он и вовсе довольствовался ужином в обществе племянницы. Посол не уставал нахваливать сам себя:

— Великолепная церемония! Какая торжественность! А какая публика! Память об убиенном короле навеки останется в наших сердцах!

Гости слушали князя Беневентского с некоторым изумлением. Он рассуждал о памятном богослужении как о театральной постановке! А тот еще счел нужным добавить:

— Какой урок для королей, да и для всех остальных тоже. Да, господа, эта месса — прекрасный урок нам всем!

Правда, гости, осведомленные об изгибах его карьеры, скорее, получили от Талейрана урок лицемерия. Он может сколько угодно выставлять себя защитником Людовика XVI, Вена ему не поверит.

В разгар ужина явился лакей с двумя записками. Первая была от Меттерниха. Тот сообщал Талейрану, что согласно воле императора все расходы на организацию траурного богослужения берет на себя австрийский двор. Поскольку речь шла о сумме в 100 тысяч флоринов, Талейран не просто испытал огромное облегчение — он возликовал. Спасибо доброму королю Людовику XVI и не менее доброму императору Францу! Вторая записка сообщала, что русский царь уже успел осушить слезы и в данный момент вместе с королем Пруссии и королем Дании находится у княгини Багратион, где представляют комедию, после чего состоится бал. И правда, день выдался такой тяжелый! Князю Беневентскому стоило немалого труда удержаться от едкого замечания в адрес Александра, а ведь он мог бы напомнить, что адъютанты всегда держатся от царя на некотором отдалении, зная его привычку… плеваться. Впрочем, что взять со славянина, да еще внука немки (Екатерины II)! Такой вполне способен то плакать, то смеяться. То ли дело он, Талейран. Он всегда держит свои чувства под контролем.

Десять дней спустя Талейран сообщил Изабе, что Людовик XVIII наградил его крестом Почетного Легиона. Его Величество король поступил практически так же, как любил поступать Его Величество император. Да и сама награда, если вспомнить, была учреждена как раз Наполеоном… Императором Наполеоном, судьба которого горячо обсуждалась на Конгрессе, как будто его участники заранее догадывались, что ссылка на Эльбе будет лишь этапом его изгнания. Меттерних и Талейран скрестили шпаги. Австрийский министр пытается обострить противостояние между Россией, претендующей на расширение территории за счет Польши, и Пруссией, которая зарится на земли Саксонии. Талейран играет на противоречиях между Австрией и Англией — обе державы стремятся к установлению в Европе равновесия, беда лишь в том, что в Вене и в Лондоне понимают его по-разному. За кулисами переговоров действует агент Наполеона — Киприани. От своих венских источников он узнаёт, что Европа, четыре месяца назад объединившаяся против Наполеона, теперь снова разобщена — все делят плоды победы. Шпионы Бонапарта узнали, что англичане предлагают переправить его с Эльбы на остров Святой Елены. Это известие заставляет низложенного императора ускорить осуществление своих планов по возвращению к власти. Кроме того, у него появляется еще один повод оспорить свою участь.

15 февраля 1815 года русский царь задает Талейрану вопрос: почему Франция не исполняет подписанный и апреля договор, согласно которому Людовик XVIII должен ежегодно выплачивать Наполеону два миллиона франков ренты. Александр I, всегда относившийся к французскому императору как к брату (несмотря на то, что с ним воевал), крайне недоволен скупостью Бурбона.

— Мы вынуждены требовать исполнения Парижского договора — для нас это вопрос чести, и мы от своего не отступимся. Император Австрии настаивает на этом не меньше моего и, поверьте, так же, как и я, чувствует себя оскорбленным.

Талейран в замешательстве. Ему прекрасно известно, что Людовик XVIII и его министры не намерены платить оговоренную сумму. Так же хорошо ему известно, что участники Конгресса сурово осуждают Францию за жадность. Наполеон, всегда крайне щепетильный в денежных вопросах, терпеть не мог долгов и теперь имел полное право счесть себя обманутым. Весьма прискорбно, что король Франции и Наварры не исполняет взятых на себя обязательств… В какой-то момент у Талейрана возникает дерзкая до безумия мысль: потребовать, чтобы ренту изгнаннику выплачивала… Англия! Тем временем лорд Каслри отбыл в Лондон для участия в важной парламентской сессии. С согласия премьер-министра он назначил своим преемником посла Англии в Париже герцога Веллингтона. Вечером I февраля тот прибывает в Вену. Его приезд встречен с восторгом. Во-первых, последуют новые балы и приемы; во-вторых, талантливый полководец сможет оказать противодействие русскому царю. Разве не он освободил Испанию и Польшу? Разве не он за шесть лет разбил всех наполеоновских маршалов? Разве не он, действуя в Индии, проявил блестящий талант дипломата, столь редкий для человека военной закалки?

И правда, появление в Вене Веллингтона произвело сенсацию. С его появлением все, что происходило в последние пять месяцев, становится неинтересным. Каждому хочется увидеть, потрогать, а главное — послушать этого упрямого англичанина, родившегося в Ирландии, сумевшего победить гения артиллерии Бонапарта и навязать корсиканцу унизительное отступление с Иберийского полуострова. В первый же вечер, когда становится известно, что герцог будет на балу-маскараде в Хофбурге вместе с дамой в маске и лордом Каслри, прощающимся с Веной, в зале собирается целая толпа — восемь тысяч человек. Прием проходит в Большом Редутном зале. На помосте — оркестр, исполняющий недавно написанную «Седьмую симфонию» Бетховена и его же сочинение под красноречивым названием «Победа Веллингтона, или Битва при Виттории», начинающееся с громовой барабанной дроби. Даже на тугого на ухо царя эта музыка произвела впечатление. В Музее Вены хранится гравюра одного из пионеров стиля бидермейер Карла Шульца, изображающая этот вечер. Тут и там заключаются пари: какие требования предъявит остальным британец? Талейран спешит навести справки: успел ли герцог нанести все визиты согласно протоколу? Выясняется, что нет, не успел. Австрийский император болен (простудился в соборе Святого Стефана); король Пруссии перепутал назначенный им же час и опоздал, задержавшись в мастерской Изабе, где наблюдал за работой художника над миниатюрой графини Юлии Зичи, которую боготворил. Смущенный собственной забывчивостью, Фридрих-Вильгельм Прусский передает Веллингтону через нарочного, что будет ждать его позже у короля Баварии. Но герцог уже оскорбился и отвечает, что больше не располагает свободным временем. Подобные мелкие недоразумения не способствуют успешной работе Конгресса.

5 марта 1815 года все празднуют масленицу — по-немецки фашинг. На берегу Дуная устраивают похороны Его Величества Карнавала, которым предшествует последний, самый шумный и веселый бал. Развлечения продолжались почти два месяца. Но теперь с этим покончено: наступает время поста. Больше никаких танцев. Единственное разрешенное развлечение — благотворительные лотереи. Но лучше бы их не было: лоты, предназначенные самым хорошеньким женщинам, по ошибке достаются дурнушкам! Да, веселье осталось в прошлом…