Мари Маннинен

33 мифа о Китае

© Mari Manninen, 2018

© ООО «Индивидуум Принт», 2020

© Л. Шалыгина, перевод, 2020

Предисловие

«Не может быть!» – подумала я. Как я могла настолько ошибаться? Будучи в Пекине, я писала свой первый материал о вредных выбросах в атмосферу. Я нашла в интернете список самых загрязненных городов мира, но Пекина в нем не оказалось – гораздо хуже дела обстояли в индийских мегаполисах. Новая информация противоречила моим представлениям. Я считала, что больше смога и гари, чем в китайской столице, найти сложно, – СМИ уже давно обсасывали эту тему. Да и мои наблюдения только подтверждали укоренившийся стереотип: за окном висела плотная серая пелена, которая подчас мешала дышать. Но мне пришлось пересмотреть свое мнение о Китае.

Эта книга появилась на свет, когда я осознала, насколько искажены представления финнов о Китае и китайцах. С 2013 по 2016 год, пока я жила в Пекине, мне приходилось ломать собственные стереотипы если не ежедневно, то еженедельно.

Мои финские друзья, гостя в Пекине, буквально обрушивали на меня поток шаблонов. «Разве это китайское блюдо?» – восклицали они в ресторане. В китайских ресторанах Финляндии оно совсем другое! На улицах их удивляло то, как много в Пекине высоких людей. Значит, не все китайцы – коротышки? И не худышки? Финны изумлялись, узнав, что у моих китайских знакомых есть братья и сестры. Как это возможно в стране, которая придерживалась «политики одного ребенка»?

Книга, которую вы держите в руках, посвящена мифам о Китае, царящим в западном обществе. Подобных заблуждений довольно много, и касаются они всех сфер жизни – от кухни до политики, от этикета до экономики и истории. Настало время разложить все по полочкам.

Всегда здорово узнавать что-то новое о мире, но такое исследование полезно и с точки зрения национальных интересов. Китай быстрыми темпами превращается в экономическую, политическую и военную сверхдержаву. Не только финны строят заводы в этой стране, но и китайцы инвестируют большие суммы в финские предприятия. Нужно научиться понимать наших будущих боссов – как в мировой политике, так и в офисе. Растущему потоку туристов из Поднебесной легче угодить, если понимать их потребности, а в будущем китайские туристы в Финляндии, скорее всего, станут преобладать. Китай населяет более 1,4 миллиарда человек, и пока мало кто из них успел побывать за границей.

Финским политикам и чиновникам предстоит ответить на многие вопросы, связанные с Китаем. Какую позицию займет Финляндия в рамках ЕС касательно ограничений китайского влияния? Что, если крупнейший финский кинопрокатчик Finnkino, принадлежащий китайцам, вдруг решит больше не показывать фильмы, в которых Китай критикуют? Что, если китайцы пригрозят забрать панд, недавно поселившихся в финском зоопарке Эхтяри? Именно так они собирались поступить, когда Австрию посетил духовный лидер Тибета далай-лама[1], которого в Китае яростно ненавидят.

В финских стереотипах о Китае я виню прежде всего себя – как журналист я способствовала созданию искаженных представлений об этой стране. Разумеется, репортеры делают это не нарочно, такова профессия. Наша задача – отыскивать проблемы в обществе, но докопаться до объективной и полной картины получается не всегда. Освещение ситуации с загрязнением атмосферы в Китае – хороший тому пример. Время от времени западные СМИ попадают в ловушку китайской пропаганды, и мы верим заведомо ложным утверждениям, которые скармливает нам идеологический аппарат Китая. Мы рассуждаем о 5000-летней истории Китая и о политике одного ребенка как важнейшем факторе сдерживания демографического роста в стране. Но эти утверждения – чепуха, а их источник – непрерывно жужжащая пропагандистская машина, которая работает под контролем коммунистической партии Китая. К сожалению, на эту удочку может попасться каждый. В процессе написания этой книги я читала научные работы исследователей Китая и поняла, что даже они не застрахованы от типичных заблуждений западного обывателя.

Большинство наших неверных представлений сформировались из-за того, что Китай очень далек от нас – как географически, так и культурно. Наши базовые познания об этой стране минимальны и опираются на школьные учебники многолетней давности, хотя с тех пор Китай кардинально изменился. Совсем иначе мы относимся к другой сверхдержаве – США. Американская культура и обычаи знакомы нам сравнительно хорошо, ведь, сами того не замечая, мы черпаем информацию о стране и ее жителях из кино, книг и музыки.

В своем невежестве финны далеко не одиноки, оно свойственно всему западному миру. В 2015 году со мной произошел один показательный случай. Гуляя по Сингапуру, я хотела перейти улицу, когда полиция вдруг перекрыла ее – и передо мной промчался кортеж черных автомобилей. Я пыталась понять, кого они сопровождают, когда в метре от меня проехала машина, и в заднем окне я увидела Си Цзиньпина[2], смотревшего мне прямо в глаза.

Стоявший рядом американский турист поинтересовался, что это за шишка. Пришлось объяснить, что это господин Си, генеральный секретарь коммунистической партии и председатель КНР, находящийся в Сингапуре с визитом. То есть второй по влиятельности политик в мире после президента США, а по мнению некоторых политологов – и вовсе первый.

Самыми плачевными оказались результаты опроса одного пекинского издания: живущих в Китае экспатов спросили, кто занимает должность премьер-министра страны. Лишь немногие знали, что это Ли Кэцян[3]. У себя в стране китайские политики редко оказываются под перекрестным огнем публичных дебатов, которые обычно пробуждают интерес у западной аудитории, и все же такой результат показался мне невероятным.

А насколько хорошо простые китайцы знакомы с Западом?

Взять хотя бы караоке. Любовь к нему объединяет финнов и китайцев, но в Китае этим хобби увлекается гораздо больше людей. В лучших караоке-барах Пекина можно найти огромный выбор англоязычных песен, и мои китайские друзья знают наизусть множество хитов. Им знакомы и Beatles, и Леди Гага, да и в целом они хорошо подкованы в американской и западной культуре.

Знают китайцы и финский шлягер «Ты смахнула печаль с моих глаз». Переведенная на китайский песня стала хитом в девяностые. Разумеется, мои друзья из Китая спрашивают, какие китайские песни поют в наших западных караоке, и удивляются, когда я отвечаю, что здесь практически никто не разбирается в китайской музыке. Кто на Западе мог назвать хотя бы одного китайского писателя, пока Мо Янь не получил Нобелевскую премию по литературе? И многие ли с тех пор познакомились с его творчеством?

А вот китайцам хорошо знакомы США, Великобритания, Германия, Франция, Италия, Испания и Австралия. Они обсуждают американские и немецкие автомобили, Эйфелеву башню, Рим и Оксфорд, французские вина и испанский футбол. Долгое время после приезда в Китай мне казалось, что местные жители на удивление хорошо разбираются в географии. Узнав, что я из Финляндии, многие говорили: «Я слышал, что это прекрасная страна». В конце концов я поняла, что чаще всего люди просто старались быть вежливыми. Мало кто на самом деле представлял, где находится Финляндия.

В Китае тоже есть странные мифы о Западе. Один мой китайский знакомый в преддверии своего первого путешествия в Европу робко поинтересовался, как вежливо отказаться от наркотиков в местных заведениях. Он думал, что во всех европейских барах и ресторанах ему будут их предлагать. Китайцы считают, что пища на Западе однообразна: пицца, паста, бургеры, стейки и салат. Именно эти блюда подают в большинстве так называемых западных ресторанов Пекина. Разумеется, есть и другие заведения, но их цены мало кому по карману.

В повседневной жизни китайцы зачастую судят о жителях западных стран, обобщая без разбора. На страницах этой книги я и сама время от времени совершаю такую ошибку. Уже в предисловии я пишу: «китайцы то, китайцы се». Можно ли так говорить, зная, что Китай – это сопоставимая по размерам с Европой страна, в которой живет каждый пятый обитатель Земли?

Уровни жизни богатых горожан и бедных крестьян в Китае так же сильно отличаются, как престижные районы Хельсинки и трущобы Дели. Но при этом китайские богачи состоятельнее финских. Между обычными горожанами и сельскими жителями лежит пропасть – финансовая, культурная и психологическая. Можно говорить о двух Китаях – городском и деревенском. Впрочем, состоятельные и образованные городские жители тоже во многом отличаются друг от друга.

Говоря в этой книге о китайцах, я имею в виду жителей больших городов, которые составляют более половины населения страны. Мои обобщения основаны на наблюдениях и элементарной логике. Точно так же я утверждаю, что финны любят сауну и кофе, хотя лично знаю многих соотечественников, которые к парилке равнодушны, а кофе терпеть не могут. И все же сауна и кофе настолько популярны в Финляндии, что обобщение кажется мне уместным.

Почему я решила, что предрассудки, о которых говорится в этой книге, типичны для финнов? Не было ни исследований, ни опросов на тему того, что финны на самом деле знают о китайцах. Поэтому я буду говорить о заблуждениях и «черных дырах» в восприятии Китая, основываясь на собственных представлениях, которые прошли тщательную проверку на практике. На протяжении многих лет я наблюдала за тем, как в финских и прочих западных изданиях публикуют мифы и стереотипы, выслушивала кучу удивленных вопросов о Китае – и вот теперь решилась развеять эти предрассудки.

Для полноты картины некоторые мифы представлены в виде двух противоположных версий. Например, кто-то утверждает, что Китай – богатая страна, а кто-то – что нищая. В отношении такой огромной державы оба эти утверждения справедливы и ложны одновременно.

Китай меняется настолько стремительно, что эта книга вышла бы иной, напиши я ее сразу после переезда в 2013 году. Тогда я писала бы о том, насколько ложно представление о запрудивших улицы Пекина велосипедистах и что китайские автомобилисты считают велосипед средством передвижения бедняков. Сейчас все уже иначе: в китайских городах процветает велопрокат, и на тротуарах полно модных ситибайков. А если бы эта книга была написана на несколько лет позже, возможно, мне пришлось бы заново переписывать статью об общественных организациях в Китае, где я говорю о том, что они приносят много пользы. На данный момент коммунистическая партия Китая все сильнее затягивает гайки и ужесточает контроль над гражданами. Так что помимо разоблачения мифов у этой книги есть еще одна задача – показать многообразный и изменчивый облик Китая.

История Китая насчитывает 5000 лет

Историю искажают в угоду коммунистической партии и любителям ориентализма

История Китая – один из главных источников мифов о нем. Считается, что она намного древнее европейской. Это не так. Бытует мнение, что китайские коммунисты разгромили японцев во Второй мировой. Это чепуха. Говорят, что во время демонстраций на площади Тяньаньмэнь в 1989 году было убито множество студентов. И это тоже неправда. Такие искажения истории происходили не только преднамеренно, но и случайно.

Чтобы не запутаться в этой главе, стоит помнить четыре факта о китайской истории. Вплоть до 1911 года Китаем управлял император[4]. Два тысячелетия императорские династии неоднократно сменяли друг друга – как правило, насильственным путем. В 1911 году[5] настало время республики и двух войн: гражданской и мировой. В гражданской победили коммунисты, которые с 1949 года руководят Китаем.

Распутывать клубок мифов мы начнем с утверждения, что история Китая насчитывает 5000 лет. Об этом пишут практически во всех туристических брошюрах, а подчас и в научных работах. Это утверждение призвано подчеркнуть древность Китая по сравнению с другими государствами, поэтому говорят о пяти тысячелетиях его непрерывной истории. В действительности это чушь, но неудивительно, что на Западе в нее верят. Мы привыкли скатываться в ориентализм и мифологизацию Востока во многих вопросах.

Китайцы сами старательно взращивают этот миф – он звучит и в речах политиков, и в рассказах экскурсоводов. Запретному городу в Пекине всего несколько сотен лет, но местным гидам удается растянуть историю на тысячелетия, приплетая к ней легенды о Желтом Императоре – мифическом прародителе китайцев. Нет подтверждений того, что Желтый Император жил на самом деле, зато есть масса небылиц: он якобы правил сотню лет, был основоположником традиционной китайской медицины и изобрел кучу вещей от компаса до различных музыкальных инструментов. Когда император умер, волшебный дракон унес его на небеса.

Разумеется, народ и сам с радостью верит в свою долгую и благородную историю.

Судя по всему, миф о пятитысячелетней истории возник лишь в конце 1990-х, об этом пишет китаист Керри Браун в своей книге «Сражающийся гигант» (Struggling giant: China in the 21st century). До этого в Китае говорили «всего лишь» о трех или четырех тысячах лет исторического наследия. Однако когда в 1996 году во время визита в Египет тогдашнего лидера китайской компартии и председателя КНР Цзян Цзэминя египтяне сообщили, что их история древнее, китайцы решили не отставать и быстро накинули себе недостающих тысячелетий.

Сколько же на самом деле существует Китай – три, четыре или пять тысяч лет? Ни то, ни другое, ни третье. По одной из теорий, Китаю около двух с лишним тысячелетий, то есть он возник примерно тогда же, когда и Римская империя в Европе.

«Неверно считать, что китайская культура намного древнее европейской, – говорит профессор Лаура Палтемаа, руководитель исследовательского и образовательного центра Восточной Азии Университета Турку в Финляндии. – Римляне правили своими землями одновременно с так называемым первым императором Китая».

Более 2000 лет назад Цинь Шихуанди[6] положил конец эпохе Воюющих Царств, объединив их между собой. Так возникло первое централизованное китайское государство. Цинь Шихуанди объявил себя первым правителем царства Цинь – то есть Китая – и стал основоположником одноименной династии, прожившей ненамного дольше самого императора. В наследство будущим поколениям он оставил знаменитую терракотовую армию, обнаруженную вблизи современного Сианя, – глиняные солдаты и колесницы должны были охранять императора в потустороннем мире. Тысячи воинов, облаченных в глиняные доспехи, стоят в боевом строю – зрелище грозное и завораживающее.

Император Цинь Шихуанди в короткие сроки предпринял ряд значительных реформ для укрепления нового единого государства: разделил территорию страны на административные округа, ввел единую письменность и денежную систему. А еще, согласно легендам, именно он повелел возвести Великую Китайскую стену.

И все же… Даже 2000 лет – неоднозначная цифра. Территория современного Китая в разное время делилась на самые разные, большие и маленькие государства.

«Древний Китай – это скорее территориальное образование, подобное Европе», – говорит Палтемаа.

Веками здесь правили многочисленные династии вельмож, и подчас «Китай» оказывался разделен на регионы, которые соперничали и воевали друг с другом. Так что неправильно говорить о едином государстве с общей непрерывной историей – это история совершенно разных государств, границы которых многократно изменялись. Многие династические образования по сравнению с нынешним Китаем выглядят на карте довольно скромно. В целом свои современные очертания Китай обрел в XVIII веке, после завоевания обширных приграничных земель в Синьцзяне, Тибете и Монголии. Впоследствии Китай надолго утратил контроль над периферией, хотя сегодня власти страны отказываются признавать этот факт.

Разные династии существенно отличались друг от друга в плане культуры и обычаев. Две из них и вовсе были основаны чужаками-завоевателями: начало династии Юань (1271–1368) положили монголы, а Цин (1644–1912) – маньчжуры. Только эти династии изначально сочли Пекин подходящим на роль столицы[7]. Например, представители династии Мин (1368–1644) колебались между Нанкином и Пекином.

Обычно китайские императоры в качестве столиц предпочитали города намного южнее и дальше от побережья, такие как Сиань. Пекин же оказался удобно расположен в рамках гигантской империи монголов, он был намного ближе к их родным местам. Маньчжуры тоже были северянами. Туристу следует помнить об этом и не ностальгировать понапрасну о древней столице Китая.

«Фактически Пекин начали строить в XIII веке, так что он ровесник Стокгольма», – говорит Лаура Палтемаа.

Поначалу Пекин был просто северным пыльным городом с суровым климатом, последним пунктом на пути караванов, прибывающих с запада. Превратить его в столицу империи решили при династии Юань в XIII веке. Тогда город назывался Ханбалык[8], что означает «город хана». Многие туристические достопримечательности Пекина – например, Запретный город – были построены в XIV веке. В это же время династия Мин перенесла столицу из Нанкина в Пекин.

С таким же успехом можно сказать, что если Китаю 2000 лет, то Евросоюз ему не уступает. Ведь территории ЕС связаны между собой со времен античной демократии и Древнего Рима. История папства тоже исчисляется веками. С течением времени в Европе возникали и распадались самые разные государства, случались смуты и войны, длившиеся десятилетиями, но к чему упоминать об этом? Китайцев-то такие нюансы не волнуют.

Чтобы не впадать в свойственные для Китая крайности, стоит упомянуть, что территорию страны уже долго объединяет общая письменность и, в отличие от Европы, здесь никогда не существовало национальных государств.

«Изначально в искажении китайской истории виноваты европейцы. В XIX веке европейские историки утверждали, что за 2000 лет Китай не изменился. Подобные высказывания подпитывали идеи национализма в Европе», – поясняет Палтемаа.

Когда джинн ориентализма вырывается на свободу, его трудно упрятать обратно в бутылку, как бы ни пытались современные ученые.

На Западе, да и в Китае по-прежнему широко распространено мнение, что в эпоху императоров страна была изолирована от внешнего мира, словно китайцев не волновало, что происходит за пределами их государства. Но это не так. Да, в эпоху Мин в XVI веке Китай на долгие десятилетия закрыл свое побережье: торговое судоходство было запрещено, а жителей прибрежных районов переселили вглубь страны. Однако это было сделано, чтобы противостоять набегам японских и португальских пиратов. Когда от пиратов избавились, эти меры отменили. Лишь в XVIII веке, уже при династии Цин, внешняя торговля стала предметом жесткого контроля из-за боязни иностранного влияния.

До этого Китай оставался вполне открытым государством. Иностранцы беспрепятственно пересекали границы, а китайцы торговали, в частности, с индийскими и персидскими купцами. Китай покупал заграничные товары и впитывал иностранные веяния. Еще в IV веке из Индии в Китай пришел буддизм, занявший здесь особое место. Во второй половине XX века коммунисты старались искоренить буддизм, но он по-прежнему находит последователей среди китайцев. На протяжении многих веков с Запада в Китай завозили множество фруктов, овощей и специй. Лошадей для военных нужд тоже покупали за границей – своих боевых коней у китайцев практически не было. Даже техника нанесения глазури на посуду проникла в Китай из эллинистической культуры в VI–VII веках. Освоив это ремесло, китайцы создали свой знаменитый фарфор, который долгое время оставался их основным экспортным товаром.

Возможно, репутация закрытой страны сложилась потому, что западная история переплелась с китайской именно в тот момент, когда Китай переживал период изоляции – в начале XIX века. Великобритания и Франция развязали против Китая две «опиумные войны»[9], принудив китайцев к соглашениям, которые открыли европейцам доступ к торговле по всему китайскому побережью. Гонконг попал под власть английской короны, а Макао был отдан португальцам. Пекин тоже стал открыт для иностранцев.

Опиумные войны начались после того, как высокопоставленный китайский чиновник решил сжечь крупную партию конфискованного английского опиума. Британцев это разозлило – выращенный в колониальной Индии наркотик был их, по сути, единственным и крайне выгодным экспортным товаром на китайском рынке. В Китае же опиумная зависимость стала серьезной проблемой, и к тому моменту торговля наркотиком уже долго находилась под запретом. Несмотря на расхожее мнение, китайцы курили опиум еще до появления здесь британцев. Так что европейцы не подсаживали китайцев на опиум, как произошло в ситуации с индейцами Северной Америки и алкоголем. Однако британские партии опиума были настолько огромными, а дозы – дешевыми, что это спровоцировало всплеск наркомании в Китае.

Начавшийся после этих войн период компартия Китая называет «столетием унижений»[10]. Считается, что «столетие унижений» продолжалось вплоть до 1949 года, то есть до прихода коммунистов к власти. Китайцы ощущали себя практически колонизированными, поскольку европейцы принудили самодостаточное государство открыть свой рынок и города для иностранцев. Западные страны присвоили некоторые административные функции – в частности, начали взимать таможенные пошлины, а на реке Янцзы появились иностранные военные суда. В то же время японцы подчинили себе Маньчжурию и Тайвань. Эта историческая рана ноет до сих пор, и коммунистическая партия искусно использует ее в своей пропаганде.

Наверное, один из самых распространенных западных мифов – это миролюбие китайцев. Китай сам постоянно подчеркивает, что на протяжении всей своей истории никогда ни на кого не нападал. Так он пытается успокоить остальной мир, стремясь при этом расширить свое влияние и даже территории. В последние годы Китай строил искусственные острова и военные базы в акватории Южно-Китайского моря, которые согласно международному праву ему не принадлежат.

На самом деле история Китая была отнюдь не мирной. Практически каждая китайская династия на определенном этапе воевала. Обычно расширение владений, равно как и смена династии, подразумевали насилие. В XVIII веке площадь Китая удвоилась благодаря завоеванию Синьцзяна, Тибета и Монголии.

«Пока Китай не стал жертвой западного колониализма, он был великой державой, которая постоянно расширяла свои границы», – рассказывает Лаура Палтемаа.

* * *

Еще один популярный – как минимум в Европе – миф связан со Второй мировой войной: компартия КНР утверждает, что именно доблестные китайские коммунисты разгромили японцев и освободили страну от гнета Японии.

Что же произошло на самом деле?

Перед войной Япония захватила ряд китайских территорий. К тому времени империя пала, и Китай был провозглашен республикой, однако страну быстро охватили хаос и гражданская война. Для стремившейся к расширению владений Японии Китай оказался легкой добычей. В 1937 году, чтобы одолеть японцев, сторонники консервативной партии Гоминьдан и воевавшие с ними китайские коммунисты объединили свои силы. Но основная заслуга в борьбе с японцами принадлежит Гоминьдану.

Палтемаа напоминает, что коммунисты провели лишь одно крупное сражение против японцев – и проиграли его. По большей части коммунисты откровенно избегали столкновений с японцами, сосредоточившись на партизанской войне против их марионеточных правительств в Северном Китае.

Члены Гоминьдана тоже порой уклонялись от борьбы с японцами, однако по сравнению с коммунистами их роль оказалась намного значительнее. В конечном итоге Гоминьдан ослаб под ударами японцев, что облегчило коммунистам победу над ним в гражданской войне.

Коммунистическая пропаганда забывает и о роли других союзников – США, Франции, Великобритании и СССР. Фактически именно американцы решили судьбу Китая в тихоокеанских сражениях, которые завершились атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки в 1945 году.

«Без помощи союзников Китай не смог бы одолеть Японию», – утверждает Палтемаа.

Сегодня в китайском политическом дискурсе история – наиболее щекотливая тема. Партия ревностно блюдет ее верное толкование, ведь выгодная коммунистам версия истории помогает им удерживать власть. Так, искажение роли коммунистов во Второй мировой войне позволяет им утверждать, что именно коммунистическая партия избавила страну от гнета колониализма и спасла ее от западных сверхдержав.

В последние годы этот миф лишь крепнет. Китай стремится усилить свое влияние на мировой арене. В каком-то смысле страна отвоевывает позиции, которые принадлежали ей ранее, – по крайней мере в экономическом отношении. Еще в XIX веке по объему ВВП Китай занимал первое место в мире.

Многие мрачные события недавнего прошлого из официальной трактовки либо просто исчезли, либо подверглись партийной редактуре. Даже поиск в интернете не даст объективной информации. Компартия боится, что ее авторитет, да и само существование окажутся под угрозой, если народ узнает правду и сможет свободно рассуждать о проблемах, которые создают коммунисты. И если жители Запада имеют неверное представление об истории Китая, то у самих китайцев в этом вопросе есть прямо-таки удивительные пробелы.

На Западе лучше, чем в Китае, знают о тех ужасах, что творились при Мао Цзэдуне, который правил с 1949 по 1976 год. Мао любил проводить широкомасштабные кампании, с помощью которых вдохновлял народ на продолжение революции и истребление инакомыслящих. Неудивительно, что такие кампании были сопряжены с человеческими жертвами. Китайские власти до сих пор не допускают публичного обсуждения голода 1959–1961 годов, который унес жизни десятков миллионов китайцев. Дело в том, что важнейшей причиной голода стала кампания «Большой скачок», которую инспирировал Мао. Ее целью было резкое увеличение урожайности за счет новейших методов ведения хозяйства, но техника подвела, и итогом стали ничтожно маленькие урожаи. Однако местные руководители, опасаясь наказания, докладывали в Пекин о выдающихся показателях. Даже малейшие сборы злаков вывозили из деревень в города, и в сельской местности люди начали массово умирать. Компартия объяснила голод катастрофически неблагоприятной погодой, зачастую и на Западе это считается главной причиной трагедии. Однако, по данным Лауры Палтемаа, в действительности погодные условия в то время были вполне обычными.

В западных странах образ Мао Цзэдуна в последние годы излишне демонизируется. Этому поспособствовал бестселлер «Неизвестный Мао», написанный супругами, писательницей Юн Чжан и историком Джоном Холлидеем. Мао здесь изображен чудовищем как в политике, так и в личной жизни. Так, авторы обвиняют его в смерти 70 миллионов человек – эта цифра была получена путем сложения наиболее критических оценок, относящихся к различным периодам правления Мао.

Серьезные историки-китаисты со скепсисом отнеслись к озвученным в книге утверждениям.

«В книге Мао наделен поистине дьявольскими чертами. Он действительно не был ангелом и ни в коем случае не заслуживает восхищения. Но нельзя утверждать, что все его действия были направлены исключительно на то, чтобы удержаться во власти. Хотя некоторых целей он добивался любой ценой», – считает Палтемаа.

Трагедия на площади Тяньаньмэнь в 1989 году в западном сознании тоже причудливо трансформировалась. СМИ зачастую пишут, что китайская армия убила там сотни студентов, выступавших за демократию. На самом деле все обстояло не совсем так.

Студенческие протесты начались весной 1989 года, помимо базовых демократических свобод участники требовали искоренения коррупции. Тяжелая экономическая ситуация подпитывала недовольство: к манифестантам присоединялись рабочие и даже солдаты с полицейскими, протестное движение вышло за рамки студенческих недовольств. Демонстрации проходили не только в Пекине, но и по всему Китаю.

Когда в ночь на четвертое июня на занятую протестующими площадь Тяньаньмэнь власти направили вооруженные войска, обычные горожане пытались воспрепятствовать продвижению танков и не пустить военных в центр столицы. Сотни или тысячи жертв этой ночи – точное число неизвестно – оказались простыми пекинцами, вставшими у солдат на пути.

К тому моменту, когда войска начали разгонять людей с площади, большинство студентов ее уже покинули. Достоверно неизвестно, погиб ли кто-то непосредственно на площади. Предположительно речь может идти о нескольких жертвах.

Данных о трагедии на площади Тяньаньмэнь очень мало, но даже те крупицы информации, которыми мы располагаем на Западе, недоступны в Китае – там «события четвертого июня» запрещено обсуждать. Многие китайцы моложе сорока и вовсе не знают, что произошло в 1989 году.

Великая Китайская стена видна с Луны

Китайцы преувеличивают возраст достопримечательностей и приукрашивают их историю

Туристы, приезжающие в Китай, полны надежд. Они хотят увидеть древние достопримечательности и чудеса природы – Великую Китайскую стену, терракотовую армию, пекинские хутуны и завораживающие горные пейзажи. Все эти места действительно достойны внимания, но ажиотаж вокруг них далеко не всегда соответствует действительности. Что и говорить об истории многих достопримечательностей – зачастую гиды и туристические брошюры откровенно вводят посетителей в заблуждение.

Я стою наверху Великой Китайской стены, в двух часах езды от Пекина. У меня под ногами – внушительное сооружение из каменных плит и щебня, на стенах по обе стороны растет пышный кустарник, виднеется даже пара деревьев. Вниз я стараюсь не смотреть: высота огромная. По ту сторону долины, на вершине другой горы – еще один отрезок стены. А что там, на дальнем склоне? Неужели третий кусочек? Вопреки распространенному мнению, Великая Китайская стена – вовсе не монолитное сооружение, которое тянется от моря в глубину страны. Однако именно так она обычно выглядит в туристических брошюрах: длинная, непрерывная, извилистая. На самом же деле Великая Китайская стена состоит из множества фрагментов и ответвлений. Бóльшая часть стены представляет собой просто вал, который за долгие столетия практически сравнялся с землей. Между кусками стены текут реки и встречаются другие естественные преграды.

О том, насколько трудно определить масштабы Великой стены, говорит хотя бы тот факт, что ее длину практически невозможно измерить. Как это сделать – приложить к карте линейку? И что считать концами стены? Учитывать ли протяженность всех сохранившихся отрезков и ответвлений? Выбирать ли конкретный участок, возведенный в определенную эпоху, и включать ли сюда уже исчезнувшие куски? Результаты подсчетов варьируются от 6000 до 21 000 километров. Но эти цифры могут оказаться намного больше: на территории Северного Китая и Монголии сохранилось множество древних укреплений, относящихся к Великой стене, которые обычно не учитывают при расчетах. Подчас сложно даже предположить, где именно она проходила, самое точное определение – «то тут, то там».

Обычно туристы приезжают посмотреть на Бадалин или Мутяньюй – это хорошо сохранившиеся фрагменты Великой стены неподалеку от Пекина. Наверх здесь нужно подниматься на фуникулере, поскольку зачастую стена проходит через горные вершины. Эти отрезки сложены из кирпичей, а широкую площадку наверху по бокам ограничивают зубцы. На пути встречается множество лестниц: стена тянется между сторожевыми башнями. Это и есть та самая Великая стена, которая известна во всем мире по фотографиям, именно она остается в памяти большинства туристов. Бóльшая часть сохранившихся фрагментов была построена в XVI веке, в эпоху династии Мин. Многие из них до сих пор не подвергались реставрации и сейчас находятся в запустении, тропинки к ним заросли и завалены камнями. К таким частям стены организуют пешеходные экскурсии, а вот без проводника там можно моментально заблудиться.

Некоторые даже ныряют к основанию стены в водохранилище Паньцзякоу, его воды скрывают кусок древнего укрепления. У одного из ныряльщиков, австралийца Питера Марини, я брала интервью для издания Helsingin Sanomat.

– Ежедневно 50 000 человек ходят по Великой Китайской стене пешком, и всего 50 человек в год решаются к ней нырнуть, – с энтузиазмом сообщил мне Марини. Он описал, как погрузился на 20-метровую глубину с фонариком для дайвинга, чтобы потрогать подводную часть стены, ведь свет туда не проникает из-за обилия мусора и водорослей.

Китайскую стену пристально разглядывали из космоса: еще задолго до космической эры считалось, будто бы стену должно быть видно с Луны. Это не так. Космонавты, побывавшие на околоземной орбите, сообщали, что видели стену в бинокль и даже невооруженным глазом, но при этом они находились на высоте лишь в несколько сотен километров. До Луны же – сотни тысяч километров. Узкая стена из серого кирпича и земляные насыпи сливаются с окружающим ландшафтом, так что разглядеть ее непросто даже находясь вблизи земной поверхности. Да и загрязненная атмосфера видимости не добавляет.

Обычно историю Великой Китайской стены рассказывают так: первые участки были построены местным населением для защиты от нашествий враждебных северных племен. Первый император Китая Цинь Шихуанди (221–210 гг. до н. э.) начал соединять разрозненные фрагменты, выстраивая настоящее укрепление. Таким образом, возраст стены исчисляют двумя тысячелетиями. В эпоху династии Мин (1368–1644) были построены участки, сохранившиеся до наших дней лучше всего.

В свою очередь, книга «Срывая покровы: переосмысление китайской истории» (Demystifying China: New Understandings of Chinese History) противоречит этой складной версии. Авторы развенчивают мифы об истории Китая, один из которых повествует о Великой Китайской стене. Профессор Питер Лордж из исследовательского Университета Вандербильда в США, занимающийся изучением Азии, убедительно доказывает, насколько неверное представление о Стене сложилось как у туристов, так и у самих китайцев.

«И современные жители Запада, и китайцы воспринимают Великую стену как основное и бесспорное воплощение китайской культуры. Это укоренившееся мнение об истории и значимости стены удивительно, ведь в древние времена ее как таковой не существовало. А после того как строительство завершили, пользовались ей недолго. Так что Стена – скорее исключение, нежели типичный образец культурного наследия Китая».

Во-первых, нет подтверждений тому, что во времена императора Цинь Шихуанди строительство полноценной стены на северной границе Китая было закончено. Да и те отрезки, что были возведены, представляли собой утрамбованные земляные валы. Непрерывную стену было практически невозможно построить, поскольку это потребовало бы привлечения практически всей рабочей силы новой династии. Письменных свидетельств о постройке, согласно профессору Лорджу, тоже не сохранилось, как и однозначных археологических доказательств существования законченной стены.

При более поздних династиях укрепления продолжали возводить, но теперь вдали от построек династии Цинь. С их помощью местные жители в основном решали локальные проблемы и отражали нападения грабителей с севера. То есть единой Стены, которая должна была сдержать натиск северян, не существовало. Когда монголы в итоге захватили Китай с севера и основали империю Юань (1271–1368), фрагменты стены и вовсе стали бесполезны, ведь они располагались посреди монгольских владений.

Питер Лордж напоминает, что та Великая стена, которую мы знаем, была сложена для защиты от северян лишь в эпоху династии Мин. Ее использовали начиная с XVI века и без особого успеха: она не смогла сдержать маньчжуров, захвативших Китай в середине XVII столетия.

Подводя итоги, можно сказать, что в Китае по сей день сохранились разрозненные фрагменты древних оборонительных сооружений, однако утверждение о двухтысячелетнем возрасте Великой Китайской стены – ложно. История наиболее протяженного участка стены, защищавшего границы государства, на самом деле насчитывает всего 500 лет, то есть она на полторы тысячи лет моложе, чем принято считать. Это значимое, но неудачное оборонительное сооружение прослужило всего каких-то сто лет. После этого стена веками разрушалась, пока ее не решили отреставрировать на радость туристам.

Образ Стены как древней и важной составляющей китайского наследия появился на свет, когда жители Поднебесной начали искать подтверждения своей благородной истории, а путешественники с Запада устремились на Восток в поисках новых впечатлений. Так Великая стена стала самым узнаваемым символом Китая.

Стена – важная часть китайской культуры. Про ее 2000-летнюю историю написано в школьных учебниках, а экскурсоводы рассказывают туристам официальную версию ее сооружения. Что и понятно: это звучит куда интереснее, чем рассказ об истинном возрасте и бесполезности этого укрепления.

Гиды, и не только китайские, вообще обожают рассказывать байки. Когда я приехала в Сиань увидеть терракотовую армию, мне поведали захватывающую историю ее находки. Терракотовая армия была обнаружена в 1974 году, когда местные крестьяне рыли колодец. Первый глиняный воин оказался целым, в то время как остальные выкопанные археологами фигуры были разбиты на куски. Впоследствии я проверила, так ли это: выяснилось, что и первый солдат был в таком же плачевном состоянии. Версия гида звучала слишком хорошо, чтобы быть правдой.

* * *

Мы привыкли считать, что Великий шелковый путь – это дорога, по которой в древности передвигались караваны китайских и европейских купцов. Главным товаром был шелк – отсюда и название. На самом деле «Шелковый путь» в 1877 году придумал географ Фердинанд фон Рихтгофен, которому нужно было как-то назвать одну из карт обширного атласа Китая. Активно использовать этот термин стали лишь в 1920–1930-е гг. Так что купцы, пользовавшиеся этим путем, не называли его «шелковым». Его вообще было трудно как-то назвать: никакой дороги, соединяющей Китай с Европой, не существовало, вместо нее была целая сеть дорог и тропинок через горы и долины. Каким-то участкам этого пути современники давали названия по крупным населенным пунктам, в которые они вели, например Самаркандский путь. В этой главе под Великим шелковым путем подразумевается именно сеть дорог, ведущих из Китая на Запад.

Некоторые путешественники проходили этот путь из конца в конец. Профессор истории Валери Хансен из Йельского университета пишет, что есть исторические сведения о европейцах, добиравшихся до Китая в XIII–XIV веках, и о достигших Европы китайцах. Хансен специализируется на истории Шелкового пути.

«Именно в это время, как и многие другие, свое путешествие совершил Марко Поло. Христианский монах Раббан Саума, в свою очередь, проделал путь из Китая в Европу. К сожалению, большая часть сохранившихся записей Саумы посвящена религиозным учениям и описанию встреч с церковными сановниками, так что о его впечатлениях о Европе нам ничего не известно», – пишет Хансен.

Марко Поло оставил после себя «Книгу о разнообразии мира», в которой среди прочего говорится о монгольском правителе Пекина Хубилае и его дворе.

На Великом шелковом пути шелк играл второстепенную роль. Согласно Хансен, важнейшими предметами торга были золото, серебро, благовония и лекарственные снадобья. Разумеется, в ходу были и местные товары: продукты и скот, одежда и ножи.

«У многих вызывает удивление, что хлорид аммония (нашатырь) неоднократно упоминается в документах, касающихся Шелкового пути. С его помощью смягчали кожу и понижали температуру плавления металлов», – рассказывает Хансен.

Но не только купцы пользовались Шелковым путем. Судя по археологическим раскопкам, путники были самые разные.

«Среди них были и королевские гонцы, посланные к другим правителям с дарами, и шпионы. Буддийские монахи, которые отправились учить или учиться. Художники и ремесленники, искавшие в новых местах применение своему мастерству. Но больше всего было тех, кто бежал от войны, разрушившей их родные поселения, в поисках пристанища».

Таким образом, по Шелковому пути вместе с беженцами перемещались новые мысли и идеи. Результатом такого смешения культур стали скульптуры и фрески в буддийских пещерах Могао, что в провинции Ганьсу.

«Они охватывают почти тысячелетний период и наглядно показывают, как художники черпали вдохновение из индийских, иранских и китайских культурных традиций».

Пещеры Могао – одно из самых впечатляющих мест, которые мне довелось увидеть в Китае. В каменных стенах вырублены сотни больших и маленьких ниш, и в каждой из них возвышаются, восседают и возлежат будды. Фрески изображают религиозные сюжеты и верблюжьи караваны – свидетельства существования Великого шелкового пути.

«Считается, что его прекратили использовать к началу XVI века, когда европейцы открыли морской путь в Азию. Но, разумеется, по старым дорогам ходили еще долго», – говорит Хансен.

Сегодня Великий шелковый путь переживает второе рождение. Китай тратит огромные суммы на прокладку железнодорожных и морских маршрутов для товарообмена с Западом. Официально проект называется «Один пояс, один путь»[11], на практике речь идет о новом Шелковом пути. Один из его отрезков в виде железной дороги уже дотянулся до Финляндии.

«Проект китайского правительства показывает, насколько притягательна идея Шелкового пути. И у Китая есть все шансы возродить его уже в наши дни», – утверждает Хансен.

* * *

Приезжающие в Пекин туристы обычно думают, что знаменитые столичные хутуны – это какие-то особенные дома. На самом же деле хутун – это переулок. Сам термин происходит от монгольского слова, означающего «колодец». История хутунов берет свое начало в эпоху правления монгольской династии Юань (1271–1368). С тех пор хутуны стали негласным символом Пекина.

Что такое хутун? Вопрос кажется простым, но ответить на него сложно. Тем не менее датчанин Ларс Ульрик Тум попытался. Вместе с другом он управляет небольшой компанией Beijing Postcards, которая давно уже собирает исторические фотографии и факты о старом Пекине.

«Хутун в моем представлении – это тесная улочка между стенами».

Стены эти тянутся почти непрерывно, охватывая кварталы. За ними вокруг внутренних двориков живут обычные горожане. Трудно дать хутунам однозначное определение, поскольку за последние века и в особенности десятилетия они претерпевали невероятные изменения. Изначально за стенами хутунов располагались низкие домики, однако сегодня там может стоять обычная многоэтажка или несколько. Для местных жителей подобные дома – часть хутуна, хотя западные туристы такие хутуны не узнают.

Я представляю себе хутуны как узенькие улицы, где за низкими серыми стенами скрываются жилища. Это могут быть постройки столетней давности, однако многие из них переделаны, отремонтированы, разделены на части или расширены. Здесь постоянно что-то сносят или строят. Летом в этих переулках кипит жизнь: белье сушится прямо над головой, жители едят, пьют и сплетничают, сидя на низеньких табуретках у входных дверей, мужчины режутся в карты в тени деревьев, растущих вдоль улочек. Атмосфера здесь изумительная. Хутуны – это и есть настоящий Пекин.

Ларс Ульрик Тум напоминает, что до прихода к власти коммунистов хутуны выглядели по-другому: за одними воротами обычно скрывался единственный внутренний двор и сад, вокруг которого располагалось жилище. Это была частная собственность, наружную дверь держали на замке и не выносили домашнюю жизнь на улицу. С приходом новых времен дворы стали делить между собой несколько семей, в садах появились дополнительные домики, и люди стали проводить время на улицах.

Я не могу представить себе хутуны без баров и магазинчиков, находиться здесь – одно удовольствие: вкусные блюда и коктейли, лекции и даже стендап и бурлеск-шоу. В наше время хутуны притягивают все больше хипстеров, богемы и туристов, что не всегда радует местных жителей. Некоторые переулки стали шумными и многолюдными торгово-ресторанными зонами.

В последние годы, к ужасу завсегдатаев местных заведений, чиновники стали наводить в хутунах порядок – то есть просто заложили входы в бары и магазинчики кирпичными стенами. Хутуны «реставрируют». Одни магазины смогли продолжить работу, другие – нет. Весной 2017 года я с грустью наблюдала, как каменщик закладывал кирпичами окна и двери моего любимого коктейль-бара «Маомаочун». Немало вечеров я провела, сидя на узеньких скамейках этого заведения, вдыхая ароматы свежих фруктов и специй.

Европейцы не всегда интересовались хутунами.

«Сто лет назад хутуны вообще не упоминались в литературе, хотя тогда они занимали значительную часть Пекина. К тому же хутуны были не самыми приятными для прогулок местами, даже улицы там долго оставались немощеными», – рассказывает Ларс Ульрик Тум.

В 1920-е годы, чтобы подчеркнуть отличие хутунов от новых районов, использовали термин «Лао Бэйцзин» (Старый Пекин). Тум предполагает, что о хутунах на Западе стали говорить где-то в 1970-е, слово прижилось, и хутуны стали частью любопытного восточного колорита.

В XVIII веке во время правления императора Цяньлуна на карте Пекина насчитывалось более 3000 хутунов. По словам Тума, сейчас их осталось около тысячи, а по некоторым оценкам – и того меньше, многие хутуны сровняли с землей, а на их месте построили небоскребы.

В преддверии Олимпиады 2008 года хутуны сносили особенно рьяно. Их считали отсталым, безобразным и нефункциональным жильем. Учитывая количество обитателей, низенькие постройки в самом сердце города занимали неоправданно много места. Горожане стыдились бедняков, которые в основном населяли хутуны. Целью последней волны натиска стало уничтожение лавочек, которые держали малоимущие переселенцы. Таким образом людей вынудили вернуться в их родные города и деревни, что отчасти решило проблему перенаселения китайской столицы.

Снос хутунов особенно расстроил туристов и живущих в Пекине экспатов. Вряд ли они понимают, что большинство коренных жителей сами хотели, чтобы эти кварталы снесли. В качестве компенсации горожане получают средства на покупку комфортного современного жилья. Им больше не нужно пользоваться общественным туалетом, как это приходилось делать в некоторых хутунах. Конфликты с чиновниками в основном касаются размеров компенсаций. Разумеется, многие китайцы, в особенности образованные и разбирающиеся в искусстве, осознают историческую ценность хутунов. Молодежь зачастую стремится снять там жилье, и неважно, что зимой спать придется в шапке. В Пекине есть даже общественные организации по защите хутунов. Но самые громкие голоса раздаются с Запада.

«„Спасите хутуны!“ А что там спасать-то?» – задается вопросом Тум.

Хутуны строились во времена династий Юань, Мин и Цин, а впоследствии неоднократно перестраивались. Не совсем понятно, какую часть приписывать к историческому наследию. Тум считает, что старые кварталы Пекина необходимо сохранять в первозданном виде, чтобы те демонстрировали разные пласты истории.

Хутуны подвергались реставрации, но зачастую результат выглядит странно. Самый жуткий пример можно увидеть на южной стороне площади Тяньаньмэнь. На месте старого квартала построили широкий, вытянутый «псевдохутун», который обрамляют стилизованные под старину здания. Туристов здесь ждут, в числе прочего, «Старбакс» и «Макдональдс». Судя по всему, большинству китайцев этот новодел по вкусу – в основном сюда едут именно местные туристы. Их представления о красоте сильно отличаются от европейских. Большинство из них не видит ничего хорошего в бедных районах, приходящих в упадок: ведь они только-только сменили уличные нужники на квартирные санузлы, а колодцы – на водопроводные краны. Они предпочитают делать селфи на фоне декоративных улиц, демонстрирующих не только богатую историю Китая, но и его нынешнее благосостояние.

Точно так же приукрашивают туристические места по всему Китаю. Деревни и небольшие городки вылизаны до такой степени, что начинают напоминать парки развлечений. Местные жители в национальных костюмах или приехавшие издалека торговцы, выдающие себя за местных, продают с лотков поделки, безделушки и лакомства.

* * *

У популярных достопримечательностей редко заметишь западных туристов – их число ничтожно по сравнению с невероятным количеством китайцев и иностранцев из соседних азиатских государств.

Аналитическое агентство «Центр изучения Китая и глобализации» в 2017 году опубликовало статистику, согласно которой 80 % туристов прибывают в Китай из Гонконга, Макао и Тайваня, да и остальные в основном из Азии. Китай был бы рад большему потоку туристов с Запада, но в международных СМИ то и дело мелькают новости о местной экологии и продовольственных скандалах, сокращая количество желающих.

Внутренний туризм в Китае настолько развит, что у популярных достопримечательностей круглый год толпится народ. Европейцам лучше запастись терпением. Если воспринимать сутолоку как повод для новых впечатлений, поездка сложится куда веселее. За пределами Пекина и Шанхая стоит быть готовым к бесконечным просьбам китайцев о совместном фото. Зачастую для них сфотографировать иностранца – намного интереснее, чем запечатлеть древние статуи Будды. Многие китайские туристы из глубинок впервые видят европейцев именно в таких поездках.

Во время государственных праздников и отпусков достопримечательности лучше вообще не посещать. На Великой Китайской стене собирается столько людей, что им приходится брести друг за другом гуськом. Я училась на своих ошибках: мне довелось потолкаться под проливным дождем на тесных улочках древнего города Фэнхуан, дыша в затылок еще сотням человек, запрудившим это место в Цинмин – китайский день поминовения предков. Я в голос ругалась на финском, проклиная все на свете. Спустя несколько дней после окончания горячего сезона я приехала на прекрасный пляж в Бэйдайхэ – и толпы туристов вспоминала как страшный сон. Вместо того чтобы в буквальном смысле бороться за место под солнцем, я с удобством расположилась на пустынном берегу.

Природой в Китае принято наслаждаться совсем не так, как в Финляндии. По заповедным тропинкам китайцы любят ходить группами, а какое веселье в компании без криков, смеха и песен?

Желтые горы в провинции Аньхой – одно из самых красивых мест, которые мне довелось увидеть. Добравшись до вершины, я смотрела на отроги соседних гор, где каменные глыбы напоминали то обезьяну, то медведя. На склонах почти горизонтально росли забавные кривые деревца, мимо проплывали облака. Внезапно группа туристов неподалеку начала что-то скандировать под руководством гида. Компания позади меня врубила музыку. Среди утесов гуляло эхо: ОГО! Чудесный пейзаж! Сфоткай меня! УРААААА!

Китайские горожане отвыкли от природы, и это заметно, например, когда они приезжают в Лапландию. В турагентствах Рованиеми рассказывают, что помимо северного сияния и Санта-Клауса китайцев интересуют экскурсии по лесам и национальным паркам. Однако для счастья им достаточно пройти сотню метров по тропинке и сорвать пару ягод черники. Для многих заменой вылазке на свежий воздух становится ночь в коттедже с прозрачной стеной – так можно любоваться заснеженными деревьями, оставаясь в тепле. Еще большей популярностью среди китайцев пользуются летние коттеджи на юге Финляндии – главное, чтобы домик был симпатичный и оборудованный всеми удобствами. Ну и, разумеется, всегда в почете такие популярные достопримечательности, как монумент Сибелиуса и крепость Суоменлинна.

Но не все пожелания китайских туристов так предсказуемы: моя лучшая подруга из Китая во время своего последнего визита в Финляндию попросила показать ей молодого мускулистого папашу с татуировками и ребенком в коляске. Оказалось, что подобные фотографии из северных стран популярны в китайских соцсетях. Увы, это пожелание мне исполнить не удалось – Финляндия тоже не всегда оправдывает ожидания китайских туристов.

Китайцы дурно воспитаны

Манеры китайцев разительно отличаются от европейских

Приезжая в Китай, многие туристы сразу же сталкиваются с грубостью местных жителей. В очередях все толкаются локтями. Таксисты хамят и огрызаются на пассажиров. Продавцы нехотя швыряют товары на прилавок, а если и улыбнутся, то, скорее всего, потому что пытаются продать что-то втридорога. Конечно, далеко не все так себя ведут, но в Китае приходится чаще сталкиваться с грубостью, чем в Финляндии, жители которой тоже не славятся своим дружелюбием.

И все же осмелюсь утверждать, что название этой главы – миф. Китайцам не чужды манеры, однако подчас они отличаются от наших или проявляются только в определенных ситуациях. Это начинаешь понимать по прошествии некоторого времени.

Китайский этикет делится на два вида – частный и публичный. Сперва сравним, как принято относиться к окружающим в Китае и других странах. Одна моя знакомая финская семья переехала в Пекин из Токио и после учтивости японцев была в ужасе от китайской грубости. Как-то раз их пригласила на ужин семья китайцев. Хозяева церемонно встретили гостей у порога, с учтивой улыбкой усадили, щедро угостили и осыпали комплиментами. Хозяева старались исполнить любое, даже невысказанное желание своих гостей. «Отчего же манеры китайцев вдруг изменились?» – задавался вопросом потрясенный глава финского семейства.

Дело в том, что на улицах китайцы могут толкаться и грубить незнакомцам, но с гостями, соседями и сослуживцами эти же люди обходятся дружелюбно и услужливо.

«Публичную и частную жизнь в Китае воспринимают иначе, чем на Западе», – говорит пекинский профессор Го Сяоцун. Он возглавляет факультет культуры и коммуникации в Университете международных отношений и привык разбираться в тайнах поведения китайцев.

«Для китайцев самое важное – семья и близкие люди, тогда как на Западе в большей степени исходят из принципов гражданского общества. Если китаец встретит родственника, он придержит для него дверь и уступит место в метро. В Европе же все относятся друг к другу одинаково», – обобщает Го.

Иными словами, на первом месте – близкие, все остальные – на втором.

В Китае семья и клан традиционно в почете. Раньше было обычным делом, если все жители города носили одну и ту же фамилию. В сельской местности до сих пор остались деревни, где преобладает одна фамилия, а все крестьяне – родственники. Несмотря на то, что китайцы подчас до крайности патриотичны, в личных вопросах они по-прежнему полагаются исключительно на круг близких людей и заботятся только о нем. Близкие – это поддержка, на которую можно рассчитывать в любой ситуации.

Профессор Го объясняет трепетное отношение к близким важностью понятия гуаньси, то есть связей. В Китае именно они помогают найти работу, избежать налогов и чрезмерной бюрократии. Одна моя подруга получила права благодаря связям отца. По ее вождению было заметно, что в автошколе она не появлялась, и мне с пассажирского кресла приходилось объяснять, в какую сторону крутить руль при езде задним ходом.

Когда я общалась с руководителями финских компаний в Китае, они в один голос говорили о своем недоверии к местным сотрудникам. Один из них даже рассказал, что не мог делиться со своим персоналом сведениями, представляющими интерес для конкурентов. Его работники были преданы не компании, а родственникам и друзьям. Если бы те спросили о делах фирмы, работник мог разболтать даже коммерческую тайну.

Связанные такой порукой люди по возможности помогают друг другу и всегда уважают своих. В этот круг доверия могут входить знакомые по работе или увлечениям, но в его центре всегда остается семья. Особенно важную роль гуаньси играет в деревнях.

«Отчасти поэтому молодежь стремится в города. Там жизнь не зависит от связей – в городе можно пробиться благодаря таланту, а не только гуаньси», – говорит профессор Го.

Разница между городом и деревней заметна даже в манерах. Го считает, что жители крупных городов, таких как Пекин и Шанхай, почти так же вежливы, как европейцы. Высокообразованные китайцы, как правило, хорошо воспитаны, а уровень образования горожан за последние двадцать лет существенно вырос. От людей с высшим образованием в обществе ожидают безупречного поведения. Го полагает, что в глаза в основном бросаются манеры бедных и неотесанных деревенских трудяг. В больших городах их много – они работают на стройках, убирают улицы и развозят заказы на мопедах.

«По крайней мере мы сами считаем, что стали более воспитанными. Возможно, вы, европейцы, видите ситуацию иначе», – резюмирует Го.

В целом я согласна с профессором, но, к примеру, некоторых таксистов – коренных пекинцев я все равно считаю грубиянами. Правда, образованием они похвастаться не могут. В метро обычно именно я уступаю место пожилым, а в очередях приходится быть начеку, чтобы передо мной никто не вклинился.

Если сравнивать китайцев с японцами и тайцами, именно жители Поднебесной – самые невежливые. Скорее всего, одна из причин этого – политические репрессии времен Мао Цзэдуна (с 1949 по 1976 год). В частности «культурная революция»: в рамках этой кампании интеллигенция с ее хорошими манерами подверглась гонениям. Излишняя учтивость стала признаком гнилой буржуазности. Граждан склоняли к доносам и нападкам друг на друга. Более того, целое поколение осталось без образования, что не могло не сказаться на его воспитании.

По мнению профессора Го, китайцам претят жесткие правила. В Таиланде, к примеру, люди разных социальных сословий и возраста должны кланяться по-разному, здороваясь и прощаясь. В Японии стиль общения зависит от статуса собеседника.

«Мы, китайцы, стремимся быть просто вежливыми. Строгие формальности нам ни к чему».

Есть в Китае и третий, особый уровень этикета: с посторонними можно вести себя бесцеремонно, со знакомыми – любезно, но с самыми близкими забываются все условности. Я испытала это на себе во время путешествия с китайскими подругами. Иногда за столом я говорила «спасибо» и «пожалуйста», и их это стало раздражать. Одна из подруг заявила, что это их обижает, – в дружеской компании церемонии ни к чему. После чего протянула руку и скомандовала:

– Соль!

Повеяло чем-то родным. Ведь именно так мы общаемся с домашними в Финляндии. А вот, к примеру, американцам подружиться с китайцами может быть не так просто. Профессора Го моя история позабавила. Он подтвердил, что мне и вправду удалось завести в Китае добрых друзей.

«Это хорошо, если китаец забывает о любезностях. Значит, вы сблизились по-настоящему. Чем вежливей ведешь себя с кем-то, тем больше между вами расстояние, а с настоящими друзьями о манерах можно не переживать».

Китайские нормы приличия отличаются от европейских, прямолинейные вопросы китайцев о зарплате и весе могут смутить туриста. Всякий раз, когда я возвращалась из отпуска, моя пекинская горничная говорила: «Ты поправилась» или «Ты похудела», – независимо от того, изменился ли мой вес. Прошло какое-то время, прежде чем я догадалась, что это был вежливый китайский способ проявить участие: я помню, как ты выглядишь, я вижу, как ты меняешься. На самом деле не имело никакого значения, поправилась я или нет. Мы ведь тоже без всякой задней мысли восклицаем: «Прекрасно выглядишь!» или «Ты с каждым днем молодеешь!».

* * *

В глазах европейца китайцы зачастую не придерживаются даже самых простых норм. В автобусах они запросто ковыряются в носу. В аэропорту многие стригут ногти на ногах. За едой чавкают и хлюпают. Вечерняя прогулка бабушек в оживленном парке сопровождается ритмичным попукиванием.

В Пекине и Шанхае в целом куда чище, чем в провинциях. Один мой финский знакомый провел в китайской столице неделю и ни разу не видел, чтобы кто-то плевался на улице. Казалось, он был разочарован. Я же, в свою очередь, наблюдала, как наиболее воспитанные пассажиры пригородного автобуса открывали окна и отхаркивались в них на ходу. Большинство же попросту сплевывало на пол и растирало плевки ботинком, словно окурки. Видимо, это растирание и было проявлением хороших манер.

Европейцы морщатся (иногда даже от боли в отдавленных ногах), когда китайцы ломятся в вагоны метро, автобусы и кассы. В часы пик в транспорте царит неописуемая давка. Китайцев с детства учат, что в такой густонаселенной стране за все нужно бороться, будь то место в престижном университете или городском автобусе. Таков их менталитет.

На железнодорожных платформах пассажиры до сих пор выстраиваются в длиннющие очереди задолго до прибытия поезда, а ведь сегодня почти все заранее покупают билеты с местами. Путешествуя с китайской подругой, я стремилась выходить из зала ожидания лишь когда в поезд зашли практически все пассажиры, чтобы не толпиться. Подруга вздыхала и дергалась, хоть и понимала, что мы ничего не потеряем и места нас дождутся. «Ничего не могу с собой поделать», – оправдывалась подруга. В наши дни культура ожидания в Китае меняется, и в аэропортах уже можно увидеть китайцев, которые спокойно сидят вплоть до начала посадки.

Поражает и некоторый анархизм местных жителей. Здесь прикуривают прямо под знаком, запрещающим курение. Автомобили не останавливаются перед «зеброй», а пешеходы перебегают дорогу на красный. Китайцы словно проверяют, какие правила на самом деле работают, а какие нет. Пекинские власти неоднократно запрещали курение в заведениях, но прекратилось оно лишь когда рестораторов начали штрафовать. С началом весны вступает в силу запрет на уличные террасы при забегаловках. Они действительно исчезают, однако спустя пару недель на улице словно невзначай появляется стол со стульями. Потом еще и еще – и не успеваешь глазом моргнуть, как терраса снова работает.

По словам профессора Го, китайцы хотят сами решать, когда придерживаться правил, а когда нет. К запретам у них подход гибкий. Вот почему они вскакивают с места в самолете, в то время как знак «Пристегните ремни» еще не погас. Им кажется, что это безопасно. Эту анархистскую жилку Го считает одним из секретов богатства китайской культуры.

«Раньше китайцы вообще не обращали внимания на правила поведения в общественных местах, однако сейчас это происходит все реже», – говорит он.

* * *

Мифы о Китае тоже переменчивы. Еще несколько лет назад название этой главы могло бы оказаться совершенно иным. Многие европейцы перед поездкой в Китай считали, что китайцы – очень вежливый народ: ведь азиаты славятся хорошими манерами. Многие финские туристы успели познакомиться с дружелюбием улыбчивых тайцев, о поклонах японцев тоже все наслышаны – даже те, кто в Японии не бывал. Казалось бы, китайцы относятся к той же гипервежливой компании.

Этот стереотип с треском обрушился после того, как начался бум китайского туризма. В поездках китайцы далеко не всегда ведут себя образцово, об их варварском поведении дома и за границей начали говорить мировые медиа. Одна туристка позволила ребенку справить большую нужду прямо на платформе метро, другая – в автобусе, третья – в коридоре аэропорта. Китайцы оставляют надписи и рисунки на стенах Луксорского храма в Египте и на древних статуях Будды у себя на родине, вытаптывают и ломают коралловые рифы.

Особую известность получило поведение китайцев в самолетах. Сколько раз они открывали аварийные выходы, чтобы подышать свежим воздухом или быстрее выбраться наружу! На одном из рейсов дошло до того, что группа китайских туристов, недовольных посадочными местами, облила стюардессу горячей лапшой.

Разумеется, в СМИ попадают только самые вопиющие случаи, но я и сама неоднократно наблюдала, как невоспитанно ведут себя китайцы именно в самолетах. Они болтают по телефону, хотя это запрещено, мусор швыряют прямо в проход и вскакивают на ноги, как только шасси самолета касаются земли.

Китайцы с ужасом видят, как рушится их репутация. В своих соцсетях они сокрушаются о потере лица и начинают всерьез думать, что отдельный человек за рубежом представляет всю нацию. Для них становится нормой перед поездкой за границу купить новой одежды или сходить к парикмахеру, ведь в глазах иностранцев нужно выглядеть представительно!

Государство проводит различные кампании по «окультуриванию» граждан. В популярной телепередаче рисованные панды едут в Австралию, где начинают свинячить, рисовать на стенах граффити и мочиться на улицах – то есть показывать, как нельзя себя вести в поездках. А еще в Китае существует черный список для невоспитанных туристов. Угодившим в него выезд за границу может быть закрыт на долгие годы, поскольку туроператоры регулярно следят за обновлениями базы нарушителей.

Пользователи соцсетей часто с возмущением пишут о том, что лишь малая часть китайских туристов ведет себя по-свински. И это чистая правда. Но если один-двое из группы лезут без очереди, то запомнят именно их.

Некоторые истории обрастают красочными подробностями. В 2017 году группа китайцев приехала в Рованиеми полюбоваться на северное сияние, но погода подвела – и они ничего не увидели. Поговаривали, что обозленные туристы набросились на финского гида с кулаками, хотя на самом деле все обошлось словесной перепалкой.

Да, после китайских туристов пол в ресторане иногда действительно покрывается плотным слоем мусора. Правда и то, что в церкви и мечети китайские туристки пытаются пройти в мини-юбках, что называется, «выше ватерлинии». Но это не означает, что они пытаются кого-то оскорбить или им все равно. Просто они привыкли вести себя так на родине. За пределами крупных городов в ресторанах принято смахивать мусор со стола прямо на пол, а его обычно много – палочки завернуты в бумагу, да и одноразовая посуда зачастую подается в пленке. После обеда пол с трудом удается разглядеть под слоем мусора. Но если никто не объяснил туристу правил поведения, откуда ему знать, что в поездке надо вести себя иначе?

Похоже, что в последние годы поведение китайских туристов становится лучше. Многие путешествуют не в первый и даже не в десятый раз, это становится привычным делом. К тому же подействовали просветительские кампании, да и советы экскурсоводов стали более толковыми. Когда я по заданию Helsingin Sanomat писала о китайских туристах в Рованиеми, мне довелось познакомиться с владельцем китайской туристической фирмы Чжао Таном. По его словам, он всегда предупреждает клиентов о том, что не стоит толкаться на улицах или вплотную подходить к финнам. Курить в отелях тоже стали меньше, после того как появились предупреждающие таблички на китайском. Правила легче соблюдать, когда их понимаешь.

На Западе говорят о лавине китайских туристов, однако то, что мы видим, – лишь вершина айсберга. Менее чем у десяти процентов китайцев есть паспорта, но гости из Поднебесной уже сейчас составляют самую большую долю среди туристов, и она продолжает расти. Если в 1998 году китайцы совершили 8,4 миллиона поездок за рубеж, то к 2017 году это число выросло почти до 130 миллионов, сообщает Государственное управление по делам туризма КНР. Правда, основная «заграница» для них – Гонконг, поскольку даже для поездок туда жителю материкового Китая необходим паспорт.

Мы еще долго будем сталкиваться с китайскими туристами, впервые выехавшими за пределы своей страны. И чем больше среди них будет провинциалов, тем примитивнее окажутся их манеры.

Мы ужасаемся привычкам китайцев, но и сами подчас кажемся им неотесанными. То, что для нас привычно, китайцу может показаться неприемлемым – и наоборот. Например, даже неглубокое декольте считается в Китае бесстыдством. Неприлично показывать зубы, поэтому многие смеются, прикрывая рот рукой. Гостя следует проводить как минимум до лифта, а лучше – до самой улицы, после чего надо продолжать махать ему вслед, пока тот уходит.

Китайцы считают, что в поездках с компанией друзей каждый просто обязан смеяться и шуметь: это говорит о том, что все довольны. Безмолвная группа финских туристов покажется им похоронной процессией. В западных магазинах китайцам тоже приходится подстраиваться под непривычные обычаи – их заранее предупреждают о нерасторопных западных продавцах, которые могут обслуживать только одного покупателя за раз.

Пожив в Китае какое-то время, я узнала, что на людях жена обязана быть тише и скромнее мужа. Я не изменила своего поведения, хотя в глазах китайцев наверняка не раз опозорила супруга. Путешествуя по Китаю, я обычно надевала самые поношенные вещи, которые было не жалко запачкать. Мои местные спутники ужасно смущались: остальные туристы были одеты с иголочки. Наверняка китайцы думали, что я совершенно не воспитана. В их глазах я представляла не только свою нацию, так что опозорила и финнов, и других европейцев, да и вообще всех жителей Запада одним махом.

Долгое время китайским семьям разрешалось иметь лишь одного ребенка

Если кампания называется «Политика одного ребенка»[12], логично предположить, что ее суть состоит в ограничении количества детей на семью: одна семья – один ребенок. Но это не совсем так

Политика одного ребенка проводилась в Китае с 1980[13] по 2015 год, но в ней было столько исключений, что на практике речь шла о «политике полутора детей». Для сельской местности действовало самое важное исключение: если первой на свет появлялась девочка, семья имела право завести еще одного ребенка. В деревне залогом достойной старости всегда оставались сыновья – именно они заботились о родителях преклонного возраста.

Работая над книгой «Нация одного ребенка» (One-Child Nation), я познакомилась с семьей, в которой детей было семеро! Появились они втайне от властей: мать семейства, госпожа Ванг, родила младших в отместку чиновникам, которые нарушили свое обещание и не зарегистрировали старших, появившихся на свет незаконно. Судьба миллионов детей, растущих в Китае без документов, сурова, поскольку в большинстве случаев они даже не могут пойти в школу.

Богатые могли обойти ограничения: за незаконных детей полагались штрафы, которые состоятельные люди выплачивали без труда. Бедняки же на годы увязали в долгах.

Несмотря на многочисленные лазейки в законе, китайцы в конце концов смирились с политикой одного ребенка. А вот для государства она обернулась проблемой, поскольку пенсионеров в будущем окажется существенно больше, чем трудоспособных граждан. Кто тогда позаботится о стариках и станет оплачивать их пенсии и лечение? В 2016 году после долгих колебаний Китай перешел к политике двух детей. Но на основании свежей статистики рождаемости можно сказать, что китайцы не особо жаждут прибавления в своих семействах.

* * *

На Западе бытует мнение, что китайских девочек-сирот удочеряют европейцы, потому что на родине они никому не нужны. Специалист по азиатским странам профессор Кей Энн Джонсон из США доказала, что это лишь распространенное заблуждение. Таких девочек охотно принимали китайские бездетные или желавшие завести девочку пары, просто зачастую эти усыновления проходили неофициально и семьи сами обо всем договаривались. Однако в 1990-е годы власти Китая усложнили процесс любого усыновления. В итоге детские дома оказались переполнены, и девочек стали брать к себе семьи из-за рубежа.

Еще одно расхожее мнение, связанное с политикой одного ребенка, гласит, что в результате успеха кампании прирост населения сократился слишком сильно. По официальным данным, Китай не досчитался 400 миллионов новых граждан. Согласно демографу Цай Юну, на самом деле озвученную ранее цифру можно смело делить пополам. И причиной такому демографическому спаду послужила не только политика одного ребенка. Еще до ее введения в 1970-е годы действовала более мягкая программа по регулированию рождаемости, которая за 10 лет урезала количество новорожденных куда сильнее, чем более жесткие меры последующих 35 лет. Число детей сокращалось бы в любом случае по мере развития Китая, как это происходит во всем мире. Массовая насильственная стерилизация и аборты были излишни – гораздо эффективнее оказалось просвещение и раздача средств контрацепции, считает исследователь Сюзан Гринхог.

Вопреки царящему на Западе мнению, у политики одного ребенка были свои плюсы. Горожане, в семьях которых на свет появлялись девочки, начали относиться к ним как к мальчикам: девочкам стали давать возможность получить хорошее образование. Благодаря политике одного ребенка в Китае появилось множество молодых, образованных и целеустремленных женщин.

Тибетцы – мирная нация

На Западе восхищаются угнетенными Китаем народами

В западном сознании есть устоявшееся представление о Тибете: у подножия Гималаев, на Тибетском нагорье, живет самая мирная нация на планете – пасущие яков и овец тибетцы. Китай притесняет тибетцев, но все сопротивление этих набожных буддистов сводится к актам самосожжения. Страдания Тибета начались после захвата его Китаем в 1950 году[14]. Далай-лама, духовный лидер тибетцев, живет в изгнании в Индии и известен во всем мире как самый добрый и кроткий правитель на земле. Он награжден Нобелевской премией мира, а Китай его почему-то преследует.

Иными словами, тибетцы в нашем понимании – практически идеальные люди, настоящие герои из далекой восточной страны.

Однако есть у медали и обратная сторона, которую на Западе игнорируют. Это противоречие констатирует исследователь Сонья Лаукканен, в своей диссертации по антропологии она пишет о влиянии туризма на самовосприятие тибетцев. Кроме того, она изучает сложившиеся на Западе представления о Тибете. Лаукканен жила в Китае с 2009 по 2012 годы и бóльшую часть этого времени провела в национальном парке у подножья священных гор Мэйли в автономном округе Дицин, что в провинции Юньнань. На крутых склонах субтропический климат превращается в высокогорный, и парк манит туристов, в особенности китайских. Работая над диссертацией, Лаукканен попутно содержала гостевой дом в местной деревне, где жило порядка 350 человек – они выращивали злаки и виноград, собирали грибы и целебные травы в горах, обслуживали туристов. Так что с бытом тибетцев Лаукканен знакома не понаслышке.

«Когда я говорю, что тибетский вопрос не настолько однозначен, как мы привыкли считать, мои финские друзья думают, что я выступаю против далай-ламы. Я не сомневаюсь, что далай-лама – хороший человек. И была бы на седьмом небе от счастья, встретившись с ним. Но не стоит его обожествлять», – говорит Лаукканен.

Если о «хороших парнях» – тибетцах – говоришь что-то негативное, тебя причисляют к стану «плохих парней» – китайцев. И действительно, на тибетской земле китайцы – плохие парни. То, что западные СМИ рассказывают о китайских чиновниках, почти всегда правда. Международные организации по защите прав человека Human Rights Watch и Amnesty International сообщают, как Китай попирает в Тибете свободу слова, собраний и вероисповедания. Тибетцы подвергаются арестам и избиениям, за ними повсеместно следят, а в их домах устраивают обыски. Уничтожаются тибетские монастыри, монахов и монахинь выгоняют на улицу. Искореняется культура. К примеру, весной 2018 года Китай приговорил к пяти годам тюрьмы активиста Таши Вангчука, который в одном интервью выступил за школьное обучение на тибетском.

В то же время не все, что мы знаем о тибетцах, – истина. Например, не такой уж они мирный народ. Американская журналистка Джослин Форд сняла документальный фильм «Скитаясь без дома» (Nowhere to call home), в котором показала женщину по имени Цанта, перебравшуюся из Тибета в Пекин. Каждый раз, приезжая в родную деревню, Цанта боится, что свекор зарежет ее или отберет сына. У родителей Цанты было четыре дочери – три пытались покончить с собой. Если верить фильму Форд, то жизнь в тибетской деревне тягостна и наполнена нищетой и насилием. Женщин там ни во что не ставят. Цанта говорит: «Мужчины здесь выясняют отношения на кулаках, а женщины таскают друг друга за волосы». Цанта вынуждена объяснять ребенку, что, в отличие от родного села, в Пекине косо смотрят на дерущихся мальчишек.

Конечно, нельзя судить обо всех тибетцах по одной семье и одной деревне, но печальная женская доля – вряд ли проблема одного-единственного тибетского села. Например, о притеснении женщин в Тибете и тибетских общинах за рубежом откровенно повествует блог «Реальность тибетской женщины» (Tibetan Women’s Reality). Его автор, живущий за границей, сокрушается, что насилие над женщинами замалчивают, чтобы не очернить тибетцев. Чего уж там, во всем Китае судьба деревенских женщин незавидна, ими нередко помыкает родня мужа, и женские самоубийства – увы, распространенное явление.

Даже буддийские монахи Тибета не всегда придерживаются принципа ненасилия. В больнице Дицина Сонья Лаукканен встретила одного из них, раненного в живот в поножовщине.

«Я верю, что духовные лидеры стараются жить той жизнью, которая соответствует нашим представлениям о буддизме, однако на рядовом уровне ситуация иная», – говорит Лаукканен.

Непредвзятую информацию бывает сложно найти. К примеру, до сих пор неясно, какую роль сыграли монахи в кровавых антиправительственных восстаниях в столице Тибета Лхасе в конце 1980-х и в 2008 году. Все началось с протестных акций (по всей видимости мирных) монахов, на что китайские власти ответили насилием и арестами – и тогда на улицы вышло еще больше тибетцев. В 2008 году они напали на живущих в Лхасе представителей китайских народностей хань и хуэй и разгромили их лавки. Китайские власти жестоко подавили протесты. Ханьцы представляют собой абсолютное этническое большинство в Китае, хуэй, в свою очередь, – древнее мусульманское меньшинство.

* * *

Почему же мы так уверены, что тибетцы – необычайно мирный народ? Причин по меньшей мере три. Во-первых, противостояние между тибетцами и китайским правительством логично ассоциируется с далай-ламой, чья идея ненасильственного сопротивления выглядит благородно. Сочувствующие, в свою очередь, не всегда пытаются разобраться в ситуации, они просто вспоминают образ далай-ламы. А вот у уйгуров, живущих в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, нет подобной символической фигуры, с которой можно было бы ассоциировать борьбу, поэтому они остаются в тени.

В последние годы власти Китая все больше притесняют уйгуров, но мы мало что знаем об этом. Уйгурские мужчины терпят унижения в «воспитательных лагерях», больше похожих на тюрьмы, – вне закона многие местные традиции, например ношение бороды. Женщинам же нельзя носить паранджу и учить детей исламу даже дома. Уйгуров заставляют пить спиртное и курить. Чиновники засылают в их дома шпионов, чья цель доносить, придерживаются ли там установленных правительством порядков[15].

Во-вторых, по мнению Соньи Лаукканен, религиозно-мистический образ Тибета удобно вписывается в европейскую картину мира. Приятно думать, что где-то в отдаленном уголке планеты царит подлинная духовность, в то время как жители Запада (и ханьцы в Китае) погрязли в болоте материализма. Атмосферой духовности пропитаны многие книги и фильмы о Тибете.

Роман британца Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт» и снятая по нему одноименная картина о райской стране Шангри-Ла произвели фурор на Западе в 1930-е годы. В свою очередь, роман «Семь лет в Тибете» и его многочисленные экранизации рассказывают о том, как австрийский скалолаз Генрих Харрер обучал юного далай-ламу. Всякий раз, когда строгие монахи отворачиваются, озорной и обаятельный далай-лама украдкой спускается со своего трона к учителю, чтобы узнать что-то новое о чудесах этого мира. Далай-лама поручает Харреру построить кинотеатр – труднейшая задача, ведь при строительстве не должен погибнуть ни один червяк. В финале жестокий Китай захватывает Тибет.

Туризм в Тибете стремится соответствовать ожиданиям путешественников. Путеводители пестрят фотографиями тибетцев в национальных одеждах верхом на лошадях или с молитвенными барабанами. Мне тоже как-то довелось переночевать в простенькой юрте у симпатичной молодой пары в провинции Ганьсу. Время от времени хозяин выходил на улицу помолиться. Нас, четверых финских туристов, плотно запеленали в одеяла и устроили на лежаке рядом с хозяевами: отлучиться ночью в туалет было практически невозможно. За стенами юрты раздавалось тяжелое дыхание яков, а милые, но смертельно опасные тибетские мастифы гавкали на стадо. Наутро вместе с хозяйкой мы доили брыкающихся и непоседливых яков. Нас окружали бесконечные горы, зеленые луга и ручьи. Воздух был настолько разреженный, что даже после нескольких шагов начиналась одышка. Чудесный опыт, однако я понимала, что каждую ночь в придорожной юрте останавливались новые туристы. Уход за яками для хозяев был побочным занятием.

Наконец, суровость Китая по отношению к тибетцам и их буддизму создает плодородную почву для контрпропаганды: легко поверить тому, что говорит правительство Тибета в изгнании. На Западе их репутация безупречна – несчастный тибетский народ постоянно терпит унижения и притеснения со стороны правительства.

Но история Тибета не раз подвергалась идеологическим правкам. Антрополог Кэрол МакГранахан в своей статье «Правда, страх и ложь: правительство в изгнании и история тибетского сопротивления, застывшая во времени» (Truth, Fear and Lie: Exile Politics and Arrested Histories of the Tibetan Resistance) пишет о том, что тибетцы «забывают», как воины-кхампа[16] с оружием в руках восстали против китайцев. Бои шли до 1974 года, повстанцев поддерживало ЦРУ. Это плохо соотносится с миролюбием, которое олицетворяет далай-лама. Многие бежавшие в Индию бывшие бойцы кхампа тоскуют по утраченной исторической роли, однако вынуждены смириться со своим новым положением во благо Тибета. Правительство Тибета в изгнании стремится представить всех тибетцев сплоченной общностью, чтобы их голос звучал громче.

«Далай-лама пытается продемонстрировать миру некую единую тибетскую идентичность, но на самом деле тибетцы – довольно разобщенный народ. Не существует единого тибетского языка, только диалекты, носители которых друг друга не понимают. У них даже нет слова, которое бы обозначало „тибетец“ в нашем понимании», – говорит Сонья Лаукканен.

Территория Тибета – тоже неопределенный вопрос. На карте Китая мы видим Тибетский автономный район – именно его принято считать Тибетом, однако тибетцы живут не только там. Например, деревня в провинции Юньнань, где жила Лаукканен, и юрта, в которой я ночевала в Ганьсу, официально не относятся к Тибету, но с культурно-исторической точки зрения они – тибетские. Многие беженцы родом именно из этих мест. В западной прессе голосом тибетского народа зачастую становятся люди, живущие за пределами официального Тибета, в особенности бежавшие в Индию, поскольку китайские власти практически не пускают в Тибет западных журналистов. Однако аудитория СМИ все равно верит, что слышит голос истинного Тибета.

Не все тибетцы – кочевники, а многие даже и не буддисты. Большинство из них, конечно, объединяет буддизм, но они исповедуют учения, подчас конфликтующие между собой. При нынешнем далай-ламе самый ожесточенный спор возник вокруг культа Шугдена[17] – божества, которому поклоняются приверженцы одной из буддийских школ, фактически запрещенной далай-ламой. Разногласия зашли настолько далеко, что последователи Шугдена даже обратились в Amnesty International. Они пожаловались на то, что сторонники далай-ламы изгоняют из монастырей монахов и монахинь, исповедующих этот культ, проводят у них обыски и всячески притесняют. Правительство Тибета отвергло все обвинения и заявило, что китайские власти сами подстрекают адептов Шугдена к протестам. В итоге правозащитная организация заявила, что этот щекотливый спор не входит в ее компетенцию.

Пестрое и раздробленное население Тибета объединяют, в сущности, лишь две вещи: повсеместное и глубокое уважение к далай-ламе и притеснения со стороны китайцев. Китай рубит сук, на котором сидит: тяжелая судьба сплотила тибетцев как никогда прежде.

* * *

В западных странах частенько забывают, что у деятельности китайцев на территории Тибета есть и свои плюсы. Благодаря им здесь появилось много не только плохого, но и хорошего: школы, медицина, рабочие места, туристы, автомобильное и железнодорожное сообщение, новые дома и товары – иными словами, благополучие и достаток. По мнению Соньи Лаукканен, большинство тибетцев заинтересовано в прогрессе: он несет образование детям, здоровье семьям, а жизнь в целом становится легче.

Несмотря на рост благосостояния, сделать предстоит еще многое. Уровень неграмотности в Тибете по-прежнему выше, чем где-либо в Китае – по некоторым данным, до 40 %. Для сравнения, среди пекинцев этот показатель составляет около двух процентов.

Есть у модернизации и свои издержки. Рудники и железные дороги разрушают природу, а приезжие китайцы лишают тибетцев возможности заработка. Волна китайской миграции угрожает сохранению местной культуры. В 1950 году среди жителей Лхасы не было ни одного китайца, а сейчас их почти половина.

«К модернизации „по-китайски“ в разных районах Тибета относятся по-разному. Отношение во многом зависит от того, насколько успешно региональные власти вовлекают в этот процесс местных жителей. Кроме того, мнения отдельных тибетцев тоже сильно варьируются. В провинции Юньнань, где я жила, преобразования идут успешно, уровень жизни здесь вырос. Дети ходят в школу, взрослые могут позволить себе покупку автомобилей и бытовой техники. Они нашли себя в туристическом бизнесе. Для тибетцев туризм куда более выгодная сфера развития, нежели горнодобыча. Благодаря ему смягчилось и отношение к монастырям. А вот в тибетских районах провинции Сычуань жители ничего не выиграли от модернизации, и там люди подчас действительно прибегают к самосожжению», – говорит Лаукканен.

Самосожжение – поступок человека, доведенного до предела. Логично предположить, что тибетец, решившийся на подобное, лишился всего из-за китайцев. В то же время деревне, в которой гостила Лаукканен, деятельность китайцев пошла на благо. Люди по доброй воле водружают на крышах китайские флаги, а на домашний алтарь вместе с фигурками Будды прикрепляют фотографию Мао Цзэдуна. Местные называют себя коммунистами. Это звучит странно, но объяснимо. До прихода коммунистов к власти деревня и прилегающие земли принадлежали четырнадцати кланам, а остальные батрачили на них за еду. В округе промышляли разбойники. Деревенские жители говорят, что китайцы принесли свободу и порядок. Но Лаукканен напоминает, что в действительности все было не так уж радужно: при коммунистах продолжилось деление земель на различные районы и округа и произошла «культурная революция», что принесло немало тягот.

Не все тибетцы воспринимают китайцев как угнетателей, однако их голос в западных странах практически не слышен. В то же время в силу цензуры простые китайцы ничего не знают о том, как грубо нарушаются права тибетцев. Коммунистическая пропаганда утверждает обратное. Китайцы уверены, что принесли в Тибет исключительно достаток и процветание. Такую снисходительность китайцев, в том числе ученых, Лаукканен называет расизмом: смотрите, мы, просвещенные, несем прогресс примитивным туземцам.

Живущий в Пекине американский историк и преподаватель Джеремайя Дженн исследовал представления американской и китайской молодежи о Тибете. Он читал лекции тем и другим и путешествовал по Тибету со студентами. Дженн говорит, что молодым китайцам сложно понять, почему тибетцы недовольны и даже бунтуют, – ведь Китай так сильно помогает им в экономическом отношении. Для сравнения Дженн приводит молодежи пример Шанхая XIX и первой половины XX века – «время унижений», – когда у власти там находились в основном иностранцы.

«Шанхай был под властью чужаков, но те сделали для города много хорошего – например, значительно подняли уровень медицины, – утверждает Дженн. – Когда на Западе сетуют, что китайцы уничтожают тибетскую культуру, я напоминаю, что они по крайней мере не дарят тибетцам зараженных оспой одеял, чтобы их убить (именно так в свое время европейцы поступали с индейцами в Северной Америке)».

До захвата китайцами Тибет тоже не был похож на райский уголок. Народ страдал от нищеты и голода. Китайцы не сомневаются, что в Тибете тогда господствовал феодализм: простые люди за свою работу и продуктовый оброк получали от близлежащих монастырей землю и защиту. Жители Китая верят, что их правительство освободило тибетцев от феодально-теократического ига. Китайская пропаганда в мрачных красках рисует то время. И все же, по мнению американского исследователя Эллиота Сперлинга, самым беспросветным периодом в истории современного Тибета стали 1960–1970-е годы, когда область находилась под жестким контролем Китая.

Далай-лама не раз выступал сторонником демократии и в 2011 году окончательно уступил свои полномочия парламенту, выбранному правительством Тибета в изгнании. Тем не менее далеко не все тибетцы приветствуют демократический строй. Многие желают возвращения теократии – религиозного государства, которое возглавил бы далай-лама.

* * *

Имидж далай-ламы в Китае и на Западе – словно день и ночь. Китайские лидеры и ханьцы ненавидят и поносят его. По их мнению, далай-лама – волк в овечьей шкуре. Тем странам, лидеры которых встречаются с далай-ламой, Китай угрожает санкциями. Политики все чаще стали избегать подобных встреч из-за страха потерять огромные контракты с Китаем.

«Китайцы никак не могут понять, почему на Западе так восхищаются далай-ламой. Для них он практически Усама бен Ладен, – говорит Джеремайя Дженн. – В свою очередь, жители западных стран не видят, что далай-лама – не просто кроткий монах».

В глазах китайцев далай-лама – король без короны, и правительство боится, что он попытается ее вернуть. Далай-лама – не только духовный, но и светский лидер Тибета. Но какой территорией он правит – районом, принадлежащим Китаю, независимым государством или чем-то еще? И китайцы, и тибетцы перекраивают историю под свои нужды. Китайцы считают, что Тибет был частью их государства аж с XIII века, когда обе страны находились под властью монголов. После отделения от Монгольской империи страны объединились, а Пекин стал общей столицей. С точки зрения тибетцев, общий завоеватель – единственное, что объединяло две страны. Веками между Тибетом и Китаем существовали связи, которые тибетцы расценивают как отношения независимых стран. Китай же считает Тибет исторической частью своего государства.

Западные историки чаще всего трактуют ход событий так: Тибет фактически оказался под властью Китая при династии Цин в XVIII веке, однако в начале XX века китайцы потеряли эти земли и отвоевали их в 1950 году. Китай же уверяет, что Тибет начиная с эпохи Цин всегда принадлежал ему. Для китайских националистов Тибет – неотъемлемая часть страны и буфер, отделяющий Китай от Индии.

Одна из особенностей тибетского буддизма – ключевая роль далай-ламы. Нынешний духовный лидер – уже четырнадцатый по счету. Нового далай-ламу находят после смерти предыдущего. Тибетские буддисты верят, что в процессе реинкарнации душа ламы выбирает мальчика, в теле которого она возродится вновь. Далай-лама почитается как воплощение бодхисаттвы сострадания – Авалокитешвары. Бодхисаттвы настолько просветлены, что уже готовы достичь нирваны, но остаются, чтобы помогать людям.

Когда умирает далай-лама, верховные монахи медитируют и ждут знака – например, во сне, – указывающего на его новую инкарнацию. Когда подходящий ребенок найден, его подвергают испытаниям. Например, он должен выбрать из нескольких предметов те, что принадлежали прежнему далай-ламе. Нынешнего, Тэнцзина Гьямцхо, после четырех лет поисков нашли в тибетской деревне Такцер.

До совершеннолетия далай-лама рос в Тибете, однако бежал в Индию после антикитайского восстания в 1959 году. Так возникло правительство в изгнании. В Тибете жизнь текла по-разному: в самые мрачные годы буддизм был полностью запрещен. В 1980-е Китай стал уделять культуре и религии больше внимания и начал развивать тибетскую экономику. Китай и представители далай-ламы неоднократно вели переговоры о положение тибетцев и их лидера, но безрезультатно.

Складывается впечатление, что сейчас китайцы просто ждут смерти 83-летнего[18] далай-ламы, чтобы после этого добиться избрания прокитайского преемника. Китайское правительство уже похитило ребенка, который должен был стать следующим панчен-ламой, вторым по рангу после далай-ламы. По традиции далай-лама участвует в поисках нового панчен-ламы и наоборот: панчен-лама помогает отыскать преемника умершему лидеру. Теперь же панчен-лама растет под надзором китайских властей, которые регулярно демонстрируют его общественности.

Когда в 2014-м далай-лама объявил, что может и не возродиться, китайские бюрократы были вне себя от злости – это смешало все планы правительства. Забавно: коммунистическая держава требует от буддийского монаха реинкарнации. Комизм ситуации в своем интервью «Би-би-си» описал Роберт Барнетт, руководитель тибетской программы Колумбийского университета: похоже, никто в компартии не представляет, как управлять Тибетом без посредничества ламы.

У далай-ламы может оказаться два последователя: один – выращенный китайцами, и второй – избранный самими тибетцами. Но сколько бы их ни было, пока преемник вырастет, пройдет как минимум двадцать лет. Кто будет представлять Тибет в это время? Во что выльются внутренние разногласия? Будет ли кто-то по-прежнему проповедовать мир среди тибетцев?

«Возможно, китайцы наивно полагают, что, когда нынешний далай-лама уйдет, все наладится. Но им будет его не хватать: после смерти лидера не останется никого, к кому тибетцы отнесутся с почтением. Ситуация может стать намного сложнее и запутаннее», – говорит Джеремайя Дженн.

* * *

Руки на живот, потом на грудь, затем вверх, взмах в стороны и снова на живот. Я пытаюсь выполнять упражнения, слушая аудиоинструкции на китайском. Пример подают две китаянки, давно переехавшие в Финляндию, одна постарше, другая помоложе. Мы спокойно стоим на месте и делаем руками пассы в воздухе. Пожилая женщина поправляет положение моих пальцев: средний чуть повыше, кончики пальцев должны соприкасаться так, чтобы меж ладоней оставалось небольшое пространство.

Нас окружает офисная мебель – занятие проходит в переговорке библиотеки Sello, расположенной в пригороде Хельсинки. Зимой здесь регулярно собираются последователи Фалуньгун, или Фалунь Дафа, как учение часто именуют на Западе. В одном только столичном регионе они устраивают множество мероприятий для местных жителей. Сегодня на занятии в Sello кроме двух инструкторов и меня нет никого, да и меня привело лишь любопытство. Мои наставницы – дамы весьма приятные и ненавязчивые, хотя страстно верят в учение Фалунь Дафа и в то, что эта практика творит чудеса.

Последователей Фалуньгун часто можно увидеть в финских парках. Стоя на месте, они выполняют простые движения руками. Комплекс упражнений, который должен способствовать самосовершенствованию и здоровью, выглядит плавнее и проще, чем тайцзи. В брошюрах, которые распространяют последователи Фалуньгун, говорится о том, как жестоко учение преследуют в Китае. Как и о тибетцах, о сторонниках Фалуньгун на Западе сложилась однобокое представление, поскольку в СМИ их почти всегда изображают жертвами.

Фалуньгун начал распространяться в Китае в 1990-е наряду с другими дыхательными практиками цигун. Под руководством лидера Ли Хунчжи учение быстро стало популярным. Мастер Ли в своих наставлениях объединяет буддистские и даосские традиции, а также традиционные и религиозные верования – так пишет в своей книге «Критическая безопасность и китайская политика – кампания против Фалуньгуна» (Critical Security and Chinese Politics – The Anti-Falungong Campaign) профессор международной политики Юха Вуори. Ли Хунчжи учит, что если усердно практиковаться и черпать энергию из космоса, скрупулезно выполняя упражнения, можно исцелиться от болезней, а также читать мысли других людей и видеть сквозь стены.

Поначалу Фалуньгун пользовался популярностью даже среди чиновников, однако в итоге движение в Китае было полностью запрещено. Власть имущие были разгневаны демонстрациями, которые прошли сначала в провинциях, а потом и в Пекине. В числе прочего демонстранты требовали официального признания учения.

Профессор Вуори пишет, что Фалуньгун встревожил партию – движение оказалось способно к эффективной организации, среди его членов были партийные функционеры, а само учение предлагало альтернативу коммунистической морали.

По данным различных правозащитных организаций, последователи Фалуньгун в Китае подвергались заключению и пыткам, их отправляли на принудительные работы и в психбольницы. Участники движения утверждали, что китайские власти систематически казнили его последователей и использовали их органы для пересадки. Большинство сторонников Фалуньгун добровольно или принудительно отказалось от своих убеждений из-за гонений, начавшихся в конце 1990-х. Многие бежали из страны, и учение распространилось по всему миру.

Кажется, что последователи Фалуньгун – невинные жертвы преследований, простые верующие со светлыми лицами. Кто-то верит в то, что вино во время причастия превращается в кровь, а кто-то – что зарядка поможет научиться видеть сквозь стены. Каждому свое.

Однако и Фалуньгун не без греха. Юха Вуори напоминает, что в западных СМИ практически не говорят о негативных сторонах этого учения. Мастер Ли выступает против гомосексуальности, равноправия полов и смешения рас. Он не любит некрасивых, умственно неполноценных и людей с ограниченными возможностями. Он яростно критикует других мастеров цигун и бывших своих приверженцев, которые вынуждены были отречься от учения в трудовых лагерях. Он выступает против свободы слова. В сущности, на нарушение прав человека в Китае мастер Ли обратил внимание, лишь когда запретили Фалуньгун. Раньше эта тема его не интересовала – наоборот, он выступал против многих прав человека. Теперь же Ли Хунчжи хочет показать, что его движение пропагандирует мирную медитацию, за которую в Китае преследуют. Эта точка зрения находит отклик на Западе – похоже, ее разделяют практически все.

Чрезмерная популяризация шаблонного образа Тибета уже успела навредить местным жителям. Исследуя тибетцев, Сонья Лаукканен не раз замечала, что многие из них чувствуют себя «ненастоящими» из-за того, что одеваются, мыслят или ведут себя иначе, нежели ожидают туристы.

Китай планирует свою политику на сто лет вперед

Китайские политики не дальновиднее западных

С китайской политикой связано немало стереотипов, но один из них особенно часто выдают за «непреложную истину». Однако Микаель Маттлин, профессор-китаист Хельсинкского университета, считает, что это очередное заблуждение.

«Многим кажется, что китайцы мыслят в долгосрочной перспективе и планируют свои действия чуть ли не на сто лет вперед. Иногда даже опытные эксперты утверждают, что в Китае преобладает стратегическое мышление, в то время как у нас на Западе – квартальное», – говорит Маттлин.

Такого мнения придерживаются многие руководители крупных западных компаний, работающих на китайском рынке, журналисты и даже некоторые исследователи. Приверженцы данного стереотипа любят цитировать «древние китайские мудрости», вроде пожелания «жить в интересные времена». Соль шутки в том, что это, казалось бы, доброе пожелание – на самом деле проклятие: в «интересные» времена обычно происходят трагедии, идут войны, а хозяйство погружается в хаос.

На самом деле эта поговорка вовсе не китайская – скорее всего, ее придумали в США, как и многие другие затасканные «псевдокитайские» пословицы. Китай привыкли представлять кладезем восточной мудрости.

«Это ориентализм. Китайцы кажутся нам более проницательными, чем жители Запада», – говорит профессор Маттлин.

Мы смотрим на китайцев через призму ориентализма. Когда премьер-министр Чжоу Эньлай в 1972 году произнес свою знаменитую фразу о том, что еще слишком рано оценивать последствия французской революции, Запад был поражен: подумать только, для китайцев события 1789 года – недавнее прошлое!

Присутствовавший на встрече американский дипломат позже рассказывал, что Чжоу Эньлай имел в виду масштабные протесты 1968 года, то есть события четырехлетней давности. Тем не менее, легенда жива по сей день.

К сожалению, ориентализм и меня не обошел стороной. Проникновенным голосом я рассказывала знакомым, как в Китае принято строить планы на много лет вперед. И в это легко поверить, когда китайские политики рассказывают о своих целях вплоть до 2050 года. Но разве это исключительно китайская черта – озвучивать долгосрочные планы? Например, когда в Финляндии создавали пенсионную систему, политикам тоже приходилось заглядывать далеко в будущее. Можно подумать, что только в Китае действует плановая экономика. Но и в СССР были пятилетки!

Китайцы не всегда действуют взвешенно.

«Китайскому правительству порой приходится принимать вынужденные, ситуативные решения, точно так же, как политикам любой другой страны. Никто в такие моменты не думает на сто лет вперед, да и кто в наши дни загадывает так надолго? Подчас кажется, что Китай больше склонен к недальновидности», – говорит Маттлин.