Элизабет Страут

И снова Оливия

Посвящается Зарине, снова
OLIVE, AGAIN by ELIZABETH STROUT



Copyright © 2019 by Elizabeth Strout



© Е. Полецкая, перевод, 2019

© “Фантом Пресс”, издание, 2019

Арестант

Среди бела дня в июне, в субботу, Джек Кеннисон надел солнцезащитные очки, сел в спортивный автомобиль с откинутым верхом, перебросил ремень через плечо и свое огромное брюхо и двинул в Портленд – около часа езды – за галлоном виски, лишь бы не столкнуться с Оливией Киттеридж в продуктовом магазине в городе Кросби, штат Мэн. Либо с той другой женщиной, с которой он дважды стоял в очереди в кассу, и оба раза она говорила о погоде. Надо же, о погоде. Женщина эта – имени ее он не смог запомнить – тоже вдовствовала.

В дороге на него снизошли мир и покой, ну, почти мир и покой, и в Портленде, припарковав машину, он потопал к воде. Лето уже вступило в свои права, и пусть в середине июня еще было прохладно, небо радовало бескомпромиссной синевой, а над доками парили чайки. По тротуарам шли люди, много молодых с детьми в колясках, либо они держали детей за руку, и вся эта молодежь беседовала промеж собой. Джек был потрясен. С какой непринужденностью они идут рядом друг с другом, запросто обмениваясь словами, мыслями, будто иначе и быть не может! В его сторону никто и головы не повернул, и Джек осознал (он и раньше сознавал, но теперь как-то немного иначе): сам он всего лишь старик с обвисшим брюхом, а такие не стоят внимания. Внезапно Джек почувствовал себя свободным… ну, почти. Много-много лет своей жизни он был высоким, красивым, стройным мужчиной, и когда он вышагивал по кампусу Гарварда, встречные смотрели на него – студенты с почтением, а женщины – ну, они тоже смотрели на него. На факультетских сборищах он был неподражаем, так говорили ему коллеги, и он знал – они не сочиняют, потому что именно такого неподражаемого эффекта он и добивался. Теперь же он ковылял по верфи, застроенной кондоминиумами, и размышлял, не переехать ли сюда, где кругом вода – и люди. Джек вынул телефон из кармана, глянул на него и засунул обратно. С дочерью, вот с кем он бы очень хотел поговорить.

Из дома напротив вышла пара, его ровесники, – мужчина тоже с брюшком, но не с таким большим, как у Джека, и женщина, чем-то, казалось, расстроенная; скользнув по ним взглядом, Джек решил, что они женаты много лет. «Оставь меня в покое», – донесся до него голос женщины, мужчина сказал что-то в ответ, и женщина опять: «Нет, прекратим это». Они прошли мимо, не замечая Джека, он обернулся им вслед и увидел, что женщина – к его удивлению, хотя и вялому – взяла мужчину под руку и они направились к центру города.

Стоя на краю верфи, Джек смотрел на океан, сперва в одну сторону, потом в другую. Бриз вспенивал воду белыми барашками, и Джек ощутил дуновение ветерка. В этом месте причаливают паромы из Новой Шотландии, они с Бетси плавали на таком однажды. В Новой Шотландии они провели трое суток. Джек пытался вспомнить, брала ли Бетси его под руку; почему нет? И вот он уже вообразил: они спускаются с парома, ладонь жены на его локте…

Он развернулся спиной к воде.

– Совсем сбрендил, – произнес он вслух и тут увидел в двух шагах мальчика, несколько оторопевшего. Оно и понятно: на верфи в Портленде, штат Мэн, незнакомый старикан разговаривает сам с собой, и он – Джек Кеннисон, обладатель двух научных степеней, – не мог, хоть убей, объяснить, как он до такого докатился. – Вау, – добавил он опять вслух, проходя мимо мальчика.

На верфи были скамейки, и Джек уселся на одной из пустовавших. Вытащил телефон и позвонил дочери; в Сан-Франциско, где она жила, еще не наступил полдень. Джек удивился, когда она ответила.

– Папа? С тобой все в порядке?

Он возвел глаза к небу:

– Кэсси, я лишь хотел спросить, как ты поживаешь.

– Нормально, папа.

– Тогда ладно. Хорошо. Приятно слышать.

Помолчав секунду-другую, она сказала:

– Ты где?

– О, я в доке в Портленде.

– Почему вдруг?

– Просто захотелось съездить в Портленд. Выбраться из дома, проветриться. – Джек покосился на воду.

Снова пауза. Затем:

– Хорошо.

– Послушай, Кэсси. Я только хотел сказать, я знаю, какой я говнюк. Знаю. И ты тоже знаешь. Я знаю, что я говнюк.

– Папа, – ответила она, – папочка, перестань. Как я должна на это реагировать?

– Никак, – миролюбиво подхватил Джек. – Что тут скажешь? Но я просто хотел, чтобы ты знала, что я знаю.

Опять молчание, более продолжительное на сей раз, и у Джека засосало под ложечкой.

– Что ты, собственно, имеешь в виду? То, как ты со мной обращался, или свою многолетнюю интрижку с Илейн Крофт?

Опустив голову, он уставился на свои стариковские черные кроссовки поверх дощатого перекрытия верфи.

– Все и сразу. Либо сама решай, какой ответ правильный.

– Ох, папа, папочка, я не знаю, что и думать. Что я могу для тебя сделать?

Он покачал головой:

– Ничего, малышка. Ты ничего не должна для меня делать. Я только хотел услышать твой голос.

– Пап, мы как раз собираемся уходить.

– Да? И куда же?

– На фермерский рынок. Сегодня суббота, а по субботам мы ходим на фермерский рынок.

– Здорово, – сказал Джек. – Тогда ступай. И не беспокойся обо мне. Я тебе еще позвоню. Пока-пока.

Ему послышалось, что она вздохнула.

– Ладно. До свиданья.

Вот и поговорили. Но ведь поговорили же!

Джек еще долго сидел на скамейке. Мимо то шли люди, а то подолгу никто не появлялся, но Джеку было не до прохожих, он думал о Бетси, своей жене, и ему хотелось выть. Понимал он лишь одно: он получил по заслугам. Прокладка, которую после операции на простате он лепит на трусы, вполне им заслужена; он заслуживал и дочери, не желающей с ним разговаривать, потому что прежде он годами отказывался говорить с ней из-за того, что она лесбиянка; его дочь – лесбиянка, от этой мысли Джека до сих пор слегка передергивало. Бетси, однако, смерти не заслуживала. В отличие от Джека, она по баллам недотягивала до таких бонусов. И тем не менее он вдруг разозлился на жену.

– К чертям собачьим, – пробормотал он.

Когда жена умирала, гневался на судьбу не он – она. «Ненавижу тебя», – твердила Бетси. И он отвечал: «Я тебя понимаю». «О-о, прекрати», – злилась она, но он говорил искренне. У Бетси имелось достаточно причин его ненавидеть, и он не мог притворяться, будто совесть его кристально чиста. Последнее, что она ему сказала: «Ненавижу тебя за то, что я умираю, а ты еще поживешь».

Глядя на морскую чайку в небе, он подумал: «Но я не живу, Бетси. Глупый и совсем не смешной анекдот – разве это жизнь?»

* * *

Бар в отеле «Ридженси» располагался в цокольном этаже, темно-зеленые стены и окна, выходящие на тротуар, а поскольку тротуар проложили изрядно выше подоконников, за стеклами мелькали только ноги в самой разномастной обуви. Джек сел за стойку и заказал чистый виски. Бармен оказался приветливым парнем.

– Нравится, – ответил Джек на вопрос бармена, как ему сегодняшний денек.

– Классный денек.

Маленьких темных глаз парня было почти не видно под шапкой длинных черных волос. Пока он наливал виски, Джек сообразил, что бармен старше, чем кажется на первый взгляд, – впрочем, Джеку все труднее становилось определить возраст человека, особенно молодого. И тут он подумал: «А что, если бы у меня был сын?» За свою жизнь он много раз задавался этим вопросом и удивлялся, почему его до сих пор это волнует. А что, если бы он не женился на Бетси с целью уязвить ту другую женщину, как оно и было на самом деле? В ту пору он еще не остыл от разрыва, да и Бетси тоже – с тем малым, Томом Гроджером, от которого в колледже она была без ума. Как тогда все обернулось бы? Волнуясь, но чувствуя себя лучше – теперь он был не один, а в компании с другим человеком, барменом, – Джек разложил перед собой свои мысли этакой скатеркой на столе. Он понимал, чем он занят: старик семидесяти четырех лет оглядывается на прожитую жизнь, пытаясь сообразить, почему она сложилась так, а не иначе, и параллельно горько сожалея о совершенных ошибках.

Затем он подумал: «Как людям удается жить, ничего друг от друга не утаивая?»

Удивлялся не впервые, но сегодня этот вопрос не был личным – Джек словно решал теоретическую задачку, и ему действительно хотелось найти ответ.

– И что же привело вас в Портленд? – поинтересовался бармен, протирая стойку.

– Ничего.

Парень взглянул на Джека и, повернувшись к нему боком, принялся вытирать другую часть стойки.

– Решил выбраться из дома, – пояснил Джек. – А живу я в Кросби.

– Приятный городок, Кросби.

– Верно. – Джек отхлебнул виски и аккуратно поставил стакан. – Моя жена умерла семь месяцев назад.

Парень опять посмотрел на него, убрал волосы, падавшие на глаза.

– Простите, что вы сказали?

– Я сказал, жена у меня умерла семь месяцев назад.

– Беда. Наверное, вам тяжко пришлось.

– Ну, да… Да.

Выражение лица бармена не изменилось, когда он сообщил:

– Мой отец умер год назад, мама держится, но я знаю, как сильно она переживает.

– Конечно. – Поколебавшись, Джек спросил: – А вы?

– Уф, это очень печально. Но он долго болел. Сами понимаете.

Джек ощутил, как в нем закипает гнев – эмоция, хорошо ему знакомая; то же самое он испытал, когда та вдовушка в продуктовом разглагольствовала о погоде. Ему хотелось заорать: «Кончай! Скажи, что ты реально чувствуешь!» Джек выпрямился и резко подвинул стакан к бармену. Так повелось, и ничего с этим не поделаешь. Люди либо не понимают, что они чувствуют, либо предпочитают помалкивать о своих подлинных переживаниях.

Вот почему он скучает по Оливии Киттеридж.

«Ладно, – сказал он себе. – Все нормально. Остынь, парень».

* * *

Не без труда он заставил себя вернуться к размышлениям о Бетси. И вдруг припомнил кое-что – любопытно, почему он вспомнил об этом именно сейчас, – как много лет назад ему вырезали желчный пузырь, и как жена не отходила от его койки в палате для прооперированных, а когда он наконец очнулся, сосед по палате сказал ему: «Ваша жена все время смотрела на вас, и с такой любовью, я был поражен, столько любви было в ее глазах». Он поверил соседу, и ему даже стало чуть-чуть стыдно, а потом, годы спустя, в пылу ссоры он напомнил Бетси об этом эпизоде и Бетси ответила:

– Я надеялась, что ты умрешь.

Ее прямота ошарашила Джека.

– Ты надеялась, что я умру?

В изумлении он развел руками, словно хотел обнять ее, – во всяком случае, таким ему запомнился тот момент.

Бетси добавила с некоторым смущением:

– Для меня так было бы проще.

И все, разговор окончен.

О, Бетси! Бетси, Бетси, мы упустили его – наш шанс, проворонили. Джек не мог точно сказать, когда это случилось, – возможно, потому, что никакого шанса на самом деле и не было. В конце концов, Бетси была с характером и он тоже, только с очень иным. В ночь после свадьбы она отдалась ему далеко не с тем же пылом, как во время их свиданий до бракосочетания. Разумеется, Джек об этом не забыл. Еще бы, ведь с той ночи – а с тех пор минуло сорок три года – она больше никогда не желала его сколько-нибудь пылко.

– Давно вы живете в Кросби? – спросил бармен.

– Шесть лет. – Джек перекинул ноги на другую сторону табурета. – В Кросби, штат Мэн, я живу уже шесть лет.

Бармен кивнул. Вошла пара и выбрала столик в дальнем углу, молодые люди, у девушки длинные волосы, и она перебросила их через плечо – уверенная в себе особа. Бармен направился к ним.

Теперь Джек позволил себе подумать об Оливии Киттеридж. Высокая, широкая и до чего же, господи, странная женщина. При первом знакомстве она ему понравилась, не слишком, но все же, своей честностью (если это была честность), – в общем, что-то в ней такое было, особенное. Вдова, которая – по его представлениям – буквально спасла ему жизнь. Несколько раз они поужинали вместе, сходили на концерт; он поцеловал ее в губы. Вспоминая об этом сейчас, Джек едва не расхохотался. Ее губы. Ни малейшего сходства с оливками. Целовать миссис Оливию Киттеридж все равно что лобызаться с обросшим ракушками китом. Года два назад у нее родился внук. Джек не видел в этом ничего необыкновенного, но она видела, поскольку ребенка назвали Генри в честь дедушки, покойного мужа Оливии. Почему бы ей не съездить в Нью-Йорк, предложил Джек, навестить малыша Генри, но она отвергла эту идею по неведомым ему причинам. Впрочем, он знал, что с сыном она не ладила. А у него раскосец с дочерью. Это их сближало. Однажды ни с того ни с сего Оливия рассказала ему про своего отца, покончившего с собой, когда ей было тридцать. Застрелился на кухне. Наверное, самоубийство отца как-то на нее повлияло, не иначе. Потом однажды утром она приехала к нему домой и легла рядом с ним на кровать в гостевой комнате, что стало для него полной неожиданностью. Господи, как же ему тогда полегчало. А когда она положила голову ему на грудь, блаженству его не было предела.

– Останься, – попросил он, но она поднялась и сказала, что ей надо домой. – Я был бы рад, если бы ты осталась.

Но она ушла. И больше не возвращалась. Когда он звонил ей, она не брала трубку.

В продуктовом он столкнулся с ней лишь однажды – через несколько дней после того, как она лежала рядом с ним; он держал в руке бутыль виски.

– Оливия! – воскликнул он.

Оливия, однако, пребывала в состоянии возбуждения: у ее сына, того, что в Нью-Йорке, скоро родится еще один ребенок!

– У него же недавно кто-то родился, – сказал Джек.

– Ну, – ответила Оливия, – эта женщина опять забеременела, о чем меня поставили в известность только сейчас!

Внук у Оливии уже есть, и зачем им еще дети, вопрошала она, тем более что невестка вышла за ее сына, имея двоих детей от двух предыдущих отцов. Она по крайней мере трижды повторила эту фразу. Джек позвонил ей на следующий день, звонил и звонил, пока не сообразил, что у нее, скорее всего, не включен автоответчик. Могло такое случиться? С Оливией что угодно могло случиться. Надо полагать, она все же поехала в Нью-Йорк взглянуть на новорожденного, потому что он звонил ей и на следующий день и она не отвечала. Он отправил ей письмо с темой «?????». Потом без темы. Она не ответила ни на одно. С тех пор минуло три недели с лишним.

Перед Джеком снова возник бармен, он составлял напитки для той пары в дальнем углу.

– А вы? – поинтересовался Джек. – Вы здесь с самого рождения?

– Не-е, – ответил парень. – Я из пригорода под Бостоном. А сюда перебрался из-за моей подружки. Она здешняя. – Он слегка тряхнул головой, чтобы убрать волосы, застившие ему глаза.

Джек кивнул и выпил.

– Много лет мы с женой жили в Кембридже, – сказал он, – а потом приехали сюда.

Джек мог бы поклясться, что на лице парня мелькнула ухмылка, прежде чем он, подхватив бокалы, понес их к столику, где сидела парочка.

Вернувшись, бармен спросил:

– Человек из Гарварда? Значит, вы были человеком из Гарварда. – Вынув из посудомойки поднос с чистыми бокалами, он принялся расставлять их – вверх дном – на полке.

– Я там сортиры чистил, – сказал Джек. Идиот бармен метнул на него взгляд, проверяя, шутит он или всерьез. – Нет, не чистил я сортиры. Я там преподавал.

– Классно. А на пенсии вам захотелось пожить в тихом месте, да?

Джеку никогда не хотелось ни на пенсию, ни в тихое место.

– Сколько с меня? – спросил он.

* * *

На обратном пути он думал о Шрёдере, каким же никчемным придурком был этот малый, каким говенным деканом. Когда Илейн подала в суд, когда она действительно это сделала, утверждая, что ее не взяли в постоянный штат Гарварда по причине сексуальных домогательств, Шрёдер повел себя по-свински. Он избегал Джека, даже отказался выслушать его. «Доверимся юристам», – твердил он. И отправил Джека в творческий отпуск. Три года длились эти разборки, пока Илейн не получила солидный куш отступных, и к тому времени, когда они затеяли переезд в Мэн, Джек вышел на пенсию. Мэн выбрала Бетси – ей хотелось уехать куда подальше, и это им удалось, кто бы спорил. Кросби, симпатичный прибрежный городок, Бетси нашла по интернету, а уж дальше Кросби ехать было некуда, хотя дорога по Восточному побережью заняла у них всего несколько часов. Они поселились в городе, где никого не знали, ни единого человека. Впрочем, у Бетси скоро появились друзья, у нее был дар заводить друзей.

Остановитесь.

Остановите машину.

Фразы прозвучали несколько раз, прежде чем Джек вслушался в них; произносили их в мегафон, и Джек никак не мог понять, что это за странные звуки, столь непохожие на привычное шуршание шин по асфальту, и обомлел, когда увидел синие мигалки и полицейскую патрульную машину у себя на хвосте. Остановитесь.

– Черт, – выругался Джек, съехал к обочине и затормозил.

Вырубив двигатель, он глянул вниз и вбок, туда, где под пассажирским сиденьем лежал пакет с виски, купленным в магазине на выезде из Портленда. К нему направлялся молодой полицейский – этакий раздувающийся от важности засранец в темных очках, – и Джек осведомился вежливо:

– Чем могу помочь?

– Сэр, предъявите ваши права и регистрацию.

Джек открыл бардачок, отыскал регистрацию, затем вынул права из бумажника и вручил их полицейскому.

– Вы в курсе, что ехали со скоростью семьдесят миль в час в зоне с ограничением скорости до пятидесяти? – спросил полицейский – грубо, как показалось Джеку.

– Нет, сэр, у меня был другой курс. И мне очень жаль.

«Сарказм тебе не дается», – говаривала Бетси, однако полицейского интонации не интересовали.

– А вы в курсе, что ваша машина не прошла техосмотр?

– Нет.

– Вам следовало пройти техосмотр в марте.

– Э-э… – Джек посмотрел по сторонам. – Ну… теперь я припоминаю. Но тут вот какое дело. Моя жена умерла, понимаете ли. Умерла. – Слегка задрав голову, Джек уставился на полицейского. И для пущей ясности добавил: – Ее похоронили.

– Снимите солнцезащитные очки, сэр.

– Простите?

– Я сказал, снимите солнцезащитные очки, сэр. Немедленно.

Джек снял очки и расплылся в неестественно широкой улыбке.

– А теперь снимите свои. «Покажи мне свои, и я покажу тебе свои». Помните такую присказку? – попробовал развеселить полицейского Джек.

Сравнив фотографию на правах с физиономией Джека, полицейский отдал приказ:

– Ждите здесь, пока я пробью это.

И пошел обратно к своей машине, все еще отчаянно мигавшей. Шагая, он разговаривал по рации. Буквально в мгновение ока к ним подъехала другая полицейская машина, и тоже с включенными синими мигалками.

– Вызвали подмогу? – крикнул Джек вслед молодому копу. – Я настолько опасен?

Из другой машины вылез второй полицейский и двинул к Джеку. Этот коп был огромный и не молодой. Этот навидался всякого, говорили его походка и его глаза, лишенные какого бы то ни было выражения, – такому и темные очки ни к чему.

– Что у вас в пакете на полу? – спросил громадный коп гулким басом.

– Алкоголь. Виски. Хотите взглянуть?

– Выйдите из машины.

Джек уставился на него:

– Что?

Громадный сделал шаг назад:

– Выйдите из машины, сейчас же.

Джек вышел, но медленно, поскольку у него перехватило дыхание.

– Руки на крышу автомобиля, – велел громадный, чем насмешил Джека.

– Крыши-то нет. Видите? Это так называемая машина с откидным верхом, и в данный момент крыша отсутствует.

– Руки на крышу автомобиля, – повторил матерый коп. – Немедленно.

– Так, что ли? – Джек положил руки на раму окна.

– Не двигаться. – Коп направился к машине, прижавшей Джека к обочине, и переговорил с молодым полицейским, сидевшим на переднем сиденье.

Тут Джек припомнил, что в наши дни в полицейских автомобилях установлены видеокамеры, которые все записывают, – он где-то читал об этом – и вдруг показал средний палец обоим автомобилям, стоявшим позади него. А затем снова положил руку на раму окна.

– Дурдом, – проворчал он.

Первый коп снова вылез из машины и подошел к Джеку, кобура на бедре. Джек с выпирающим брюхом в позе идиота, зачем-то вцепившегося в раму окна, обернулся на молодого копа и покосился на кобуру:

– Какой у тебя прикид.

– Что вы сказали? – окрысился полицейский.

– Я ничего не говорил.

– Хотите, чтобы вас арестовали? – спросил полицейский. – Вы этого добиваетесь?

Джек хохотнул было, но вовремя прикусил губу. Помотал головой, опустил глаза – и его взору предстало множество муравьев. Они огибали покрышки его машины, эти крошечные муравьи, целеустремленно ползущие по трещине в асфальте, сантиметр песка за сантиметром песка, от того места, где его шина раздавила столь многих из них… куда? К другому такому же месту?

– Повернитесь и поднимите руки, – отчеканил коп.

Джек повернулся с поднятыми руками и до него дошло, что мимо них проносятся автомобили. А вдруг его кто-нибудь узнает? Вот он, Джек Кеннисон, с поднятыми руками, словно преступник, и двумя полицейскими автомобилями с включенными мигалками.

– А теперь слушать меня, – сказал молодой коп.

Приподнял темные очки, потер уголки глаз, и в этот краткий миг Джек увидел его глаза, странные глаза, похожие на рыбьи. Полицейский наставил на Джека указательный палец, однако стоял молча, будто забыл, что хотел сказать.

Джек склонил голову набок.

– Я весь обратился в слух, – произнес он настолько саркастично, насколько сумел.

Рыбий Глаз обошел кругом автомобиль Джека, открыл дверцу у пассажирского сиденья и вытащил бутылку виски в пластиковом пакете.

– Что это? – спросил он, возвращаясь к Джеку.

Джек опустил руки и ответил:

– Я же сказал вашему приятелю, это виски. Да вы же сами видите, господи, воля твоя.

Рыбий Глаз шагнул ближе к Джеку, тот подался назад; впрочем, двигаться ему было особо некуда, и он уперся спиной в свою машину.

– Повторите то, что вы сейчас сказали, – велел Рыбий Глаз.

– Я сказал про виски и что вы сами видите – это чистая правда. А потом я сказал что-то о Господе. О Господе и Его воле.

– Вы пьяны, – объявил Рыбий Глаз. – Вы употребляли алкоголь, сэр. – И в его голосе послышалось нечто столь мерзкое, что Джек протрезвел.

Рыбий Глаз швырнул пакет с виски на водительское сиденье.

– Употреблял, – не стал отрицать Джек. – Выпил немного в баре «Ридженси».

Рыбий Глаз вынул из кармана какую-то серую штуковину, небольшую, она умещалась на ладони, но выглядела увесистой.

– Надо же, – сказал Джек, – вы собираетесь парализовать меня электрошокером?

Рыбий Глаз улыбнулся, он умел улыбаться! И выставил вперед руку, в которой держал штуковину.

– Да ладно, честное слово. – Джек сложил руки на груди, он по-настоящему испугался.

– Дыхните вот сюда, – сказал Рыбий Глаз, и из штуковины вылезла маленькая трубочка.

Джек обхватил губами трубочку и дыхнул.

– Еще раз, – потребовал Рыбий Глаз и придвинулся ближе к Джеку.

Джек опять дыхнул и выпрямился. Рыбий Глаз пристально изучал штуковину

– Так-так, вы едва не превысили допустимый предел. – Коп сунул приборчик в карман. – Мой напарник выпишет вам штраф, и когда он отдаст вам квитанцию, я рекомендую вам ехать прямиком на техосмотр. Вы меня поняли, сэр?

– Да, – ответил Джек. – Могу я теперь сесть в свою машину?

Рыбий Глаз наклонился к нему:

– Да, теперь вы можете сесть в свою машину.

Отшвырнув виски на пассажирское сиденье, Джек уселся за руль, а поскольку автомобиль был спортивным, Джек оказался довольно невысоко над землей, и в этом положении он дожидался, пока коп-громила принесет ему штрафной квиток, а Рыбий Глаз стоял рядом, словно опасаясь, что Джек даст деру.

И тут – краем глаза – Джек заметил то, в чем у него не было возможности удостовериться и что он никогда не забудет. Ширинка полицейского находилась на уровне глаз Джека, и ему показалось – а когда показалось, он тут же отвернулся, – что у парня эрекция. Выпуклость была больше, чем… Джек глянул копу в лицо, тот пялился на него, не снимая темных очков.

Затем подошел громадный коп и отдал Джеку квитанцию.

– Большое вам спасибо, друзья, – сказал Джек. – Но мне, пожалуй, пора.

Он медленно тронулся с места. Рыбий Глаз ехал за ним всю дорогу до поворота на Кросби, а когда Джек свернул, коп не последовал за ним, но рванул прямо. Джек крикнул ему вслед:

– Купи себе трусы в обтяжку, как у всех мужиков в этом штате! – Затем выдохнул полной грудью: – Ладно. Все окей. С этим покончили.

До Кросби было восемь миль, и по дороге Джек разговаривал:

– Бетси, Бетси! Погоди, я тебе такое расскажу! Ты не поверишь, Бетс. – Он разрешал себе эти разговоры с женой о том, что с ним приключилось. – Спасибо, Бетси, – поблагодарил он, имея в виду ее тактичное поведение после того, как ему прооперировали простату.

Она действительно была нежна и заботлива, и Джек не сомневался в ее искренности. Всю свою жизнь Джек носил нормальные трусы-боксеры, новомодные в обтяжку он не признавал. Но в Кросби, штат Мэн, было невозможно купить нормальных трусов. Джек был потрясен. И Бетси ездила во Фрипорт за любимыми трусами мужа. Но после операции на простате от боксеров пришлось отказаться, на них не держались эти дурацкие прокладки. Как же Джек их ненавидел! И тут, словно по подсказке, из него брызнуло – нет, скорее пролилось.

– Ради бога! – воскликнул он.

Похоже, весь штат ходил в обтягивающих трусах. Совсем недавно Джек ездил в «Уолмарт» на окраине города за очередной упаковкой исподнего и заметил, что боксеров там нет. Только тюки с эластичными трусами всех размеров вплоть до XXXL для этих несчастных, жирных, необъятных мужчин штата Мэн. А вот Бетси удавалось найти для него нормальные трусы во Фрипорте. Ох, Бетси, Бетси!

* * *

Дома Джеку уже с трудом верилось в то, что с ним произошло сегодня, инцидент виделся ему теперь смехотворным и даже – почти – сущей ерундой. Он долго сидел в огромном кресле, разглядывая гостиную, просторную комнату с низким синим диваном на металлических ножках; диван тянулся вдоль стены напротив, с телевизором, а затем под прямым углом сворачивал к другой стене, туда, где стоял стеклянный журнальный столик тоже с металлическими ножками. Не вставая с кресла, Джек развернулся и уставился в окно на поляну и деревья за ней с яркой зеленой листвой. Они с Бетси решили, что вид на растительность им нравится больше, чем вид на воду, и от этого воспоминания теплая, согревающая дрожь пробежала по его телу. Покачав головой – надо же, как его проняло, – Джек поднялся, налил себе виски, сварил сардельки и открыл банку с фасолью.

– Бетси, – повторил он вслух несколько раз.

Поев, он помыл посуду – с посудомоечной машиной он не связывался, это казалось чересчур хлопотным, – плеснул виски в стакан и задумался о том, как сильно была влюблена Бетси в того парня, Тома Гроджера. До чего же странная штука жизнь…

Исполненный добрых чувств – день подходил к концу, а виски не подкачал, – Джек сел за компьютер и погуглил того малого, Тома Гроджера. Нашел он его быстро – Гроджер по-прежнему преподавал в частной старшей женской школе в Коннектикуте. Он был на восемь лет младше Джека, и что, все еще возится с девчонками? До сих пор? Пошарив еще, Джек обнаружил, что уже лет десять школа принимает и мальчиков. А потом наткнулся на маленькое фото Тома Гроджера, поседевшего, осунувшегося, однако его физиономию, довольно благообразную, Джек по-прежнему находил чересчур банальной. На школьном сайте имелся и электронный адрес Гроджера. Тогда Джек взял и написал ему: «Моя жена Бетси (скорее всего, вы знали ее как Бет Эрроу) умерла семь месяцев назад, и мне известно, что в молодости она вас очень любила. Поэтому я подумал, что, наверное, следует сообщить вам о ее смерти». И нажал на «отправить».

Потом Джек сидел и наблюдал, как меняется освещение за окном. Эти долгие, долгие вечера; такие долгие и живописные, что это его просто убивало. Над поляной сгущались сумерки, деревья на другом краю выглядели черным рваным театральным задником, но с неба все еще падал солнечный свет – хрупкими полосками на траву перед деревьями. Джек размышлял о событиях сегодняшнего дня, и они не укладывались у него в голове. Неужто у полицейского случился реальный стояк? Это казалось невероятным, и тем не менее Джек на себе испытал, и не раз, – в иных, разумеется, ситуациях, – как гнев и сознание собственной власти способны довести до эрекции. Если, конечно, у парня вообще встает. Затем он припомнил муравьев, старательно выискивающих песок, иначе им не добраться туда, куда они стремятся. Ему стало жалко их чуть не до слез, таких крошечных и таких упорных.

Часа через два Джек проверил почту в надежде, что, может, дочь написала или Оливия Киттеридж вновь возникла в его жизни. Ведь она первой связалась с ним по электронной почте, чтобы рассказать о своем сыне, а он в ответ написал ей о Кэсси. А однажды он даже поведал Оливии о своей связи с Илейн Крофт, и она вроде бы его не осудила. Но заговорила о коллеге, школьном учителе, о их взаимной любви – «почти романе», так она выразилась, – длившейся, пока учитель не погиб в автокатастрофе темной ночью.

Проверяя почту, Джек сообразил, что успел напрочь позабыть (надо же!) о Томе Гроджере, но письмо пришло как раз от него – TGroger@Whiteschool.edu. Надев очки для чтения, Джек всмотрелся в текст. «Я знаю о смерти вашей жены. Мы с Бетси общались много лет. Не уверен, стоит ли об этом говорить, но она рассказывала о ваших шалостях, и, наверное, я должен признаться – хотя, повторяю, не уверен, стоит ли, – но было время, когда мы с Бетси встречались в отеле в Бостоне, а также в Нью-Йорке. Возможно, вы давно об этом знаете».

Джек резко отодвинулся от стола, колесики кресла затарахтели по крепкому деревянному полу. Придвинулся обратно и перечитал сообщение.

– Бетси, – проворчал он, – почему с этим обормотом? – Снял очки, вытер лицо рукавом. – Срань господня.

Спустя несколько минут он опять надел очки и в третий раз прочел письмо.

– «Шалости»? – воскликнул он. – Да кто сейчас так говорит? Разве что педики. Или ты, Гроджер, один из них? – Джек нажал на «удалить», и сообщение исчезло.

Он чувствовал себя трезвым как церковная мышь. Обошел дом, задерживая взгляд на вещицах, купленных женой: лампа с рюшами на подставке, плоская ваза из красного дерева, которую Бетси привезла откуда-то и водрузила на журнальный столик; теперь в этой вазе чего только не валялось – ключи, старый неработающий телефон, визитки, скрепки. Джек постарался вспомнить, когда его жена ездила в Нью-Йорк, и по его подсчетам оказалось, что началось это всего через несколько лет после их свадьбы. Она работала в детском саду и ездила на конференции в Нью-Йорк, где, по словам Бетси, ее присутствие было необходимо. Джек в это не вникал, он был по горло занят, добиваясь пожизненной профессуры, да и вообще был занят.

Джек опустился в кресло и тут же встал. Снова обошел дом, поглядел на темную поляну, затем поднялся наверх и обошел второй этаж. Его кровать, их супружеская постель, была не заправлена – как обычно, кроме одного-единственного дня в неделю, когда приходила уборщица, – и, глядя на кровать, Джек подумал, что в его нынешней жизни все так же скомкано и разбросано. Но разве в их супружестве дела обстояли иначе?

– Бетси, – воззвал он, – боже ты мой, Бетси.

Он присел на краешек кровати, потер шею ладонью. А что, если Гроджер просто дразнит его, пакостит развлечения ради? Но нет, Гроджер не таков. Судя по тому, что знал о нем Джек, Гроджер всегда был человеком серьезным и все эти годы преподавал английский язык и литературу, господи прости, в школе для маленьких сучек. Стоп, не потому ли Бетси сказала, что «ей было бы проще», умри Джек на операционном столе, когда ему вырезали желчный пузырь? То есть еще тогда? Когда «тогда»? Лет через десять после того, как они поженились.

– Ты трахал мою жену? – вопросил Джек. – Ты, маленький мудила.

Встав на ноги, он побрел дальше по второму этажу. Еще одна спальня, за ней комната, в которой его жена устроила себе кабинет; Джек ходил по комнатам, озирался, словно чего-то искал. Затем спустился на первый этаж, обошел две гостевые комнаты, одна с двуспальной кроватью, другая с односпальной. На кухне налил себе еще виски из бутылки, привезенной сегодня из Портленда. А казалось, он купил ее давным-давно.

Его роман с Илейн Крофт начался лишь спустя двадцать пять лет после его женитьбы на Бетси. Джек с Илейн буквально набросились друг на друга, и это было что-то. Вспомнить страшно. На Бетси когда-либо накатывало нечто подобное? Вряд ли, Бетси никогда и ни на кого не бросалась. Но откуда ему знать, какой она была?

– Эй, Кэсси, – сказал Джек, – твоя мама была потаскушкой.

Еще не договорив, он осознал, что это неправда. Мать Кэсси была… ну, в некотором роде потаскухой, черт возьми, если она трахалась с Гроджером в отелях Бостона и Нью-Йорка, когда Кэсси была совсем ребенком, но матерью Бетси была потрясающей – этого не отнять. Джек помотал головой. И вдруг понял, что напился. А заодно решил, что никогда и ни за что не расскажет дочери о Гроджере, пусть мамочка останется для Кэсси такой, какой была: святой, вынужденной терпеть ее отца – гомофоба, придурка и эгоиста.

– Ладно, ладно, – сказал Джек.

Он опять сел за компьютер. Вытащил из «удаленных» сообщение, снова прочел и написал – внимательно следя за орфографией, чтобы его письмо не приняли за пьяный бред: «Привет, Том. Да, я знаю о ваших встречах. Поэтому и подумал, что тебе нужно сообщить о ее смерти». Затем отправил и выключил комп.

Но спать не лег, погрузившись в большое кресло в гостиной. Он размышлял о муравьях, что ползли, огибая его ступни, когда мутный Рыбий Глаз прижал его к обочине и заставил стоять у машины, – о тех самых муравьях. Они всего лишь делают то, для чего предназначены, – живут, пока не умрут, часто бесславно, например под колесами автомобиля Джека. Муравьи не шли у него из головы. Из его головы, Джека Кеннисона, изучившего досконально (как ему хотелось думать) поведенческие стратегии человека начиная со времен Средневековья, а затем углубившегося в историю Австро-Венгрии, в ту ее часть, когда был убит эрцгерцог Франц Фердинанд и вся Босния полыхнула огнем, – теперь же он размышляет о муравьях.

Потом он вспомнил, что завтра воскресенье – бесконечно долгий день.

А потом задумался – мысли Джека чередовались, как цветные узоры в калейдоскопе, – о своей жизни, какой она была и какой стала, и громко произнес:

– Ты не так чтобы очень, Джек Кеннисон.

Сам себе удивился, но чувствовал, что сказал правду. Недавно кто-то употребил при нем это выражение, но кто? Оливия Киттеридж, конечно. Так она отозвалась об одной женщине, которую они встретили в центре города. «Она не так чтобы очень», – сказала Оливия как отрезала, и с тех пор Джек не то чтобы игнорировал ту женщину, просто не замечал.

Наконец Джек достал листок бумаги и написал от руки: «Дорогая Оливия Киттеридж, я скучаю по вам, и, если вы сочтете удобным позвонить мне, или написать по электронной почте, или увидеться со мной, я буду очень, очень рад». Подписался, сунул листок в конверт. Но не заклеил его. Утром он решит, отправлять письмо или нет.

Роды

Двумя днями ранее у Оливии Киттеридж случились роды.

Младенец родился на заднем сиденье ее машины, а стояла машина на лужайке, перед домом Марлин Бонни. Марлин созвала гостей в преддверии рождения ребенка у ее дочери, Оливия же не захотела парковаться позади других машин, вытянувшихся цепочкой на грязной подъездной дороге. Она боялась, что кто-нибудь припаркуется позади нее и она не сможет выехать; Оливия не любила, когда что-то мешало ее передвижениям. Вот она и поставила машину прямо перед входной дверью, и правильно сделала, как вскоре выяснилось, потому что та дурочка по имени Эшли – яркая блондинка и подружка дочери Марлин – принялась рожать, о чем Оливия узнала первой из присутствующих. Все сидели в гостиной на раскладных стульях, и вдруг Оливия увидела, как Эшли – с огромным животом, в красном свитерке-стретч, подчеркивавшем беременность, – выходит из комнаты, и Оливия мигом догадалась, в чем дело.

Она встала и двинула за девушкой на кухню; ухватившись руками за края раковины, Эшли тихо стонала: «О господи, о господи…»

– Ты рожаешь, – сообщила ей Оливия.

И эта маленькая идиотка ответила:

– Кажется, да. Но у меня срок на следующей неделе.

Глупое дитя.

А этот глупейший праздник в честь будущего новорожденного. Даже сейчас, сидя у себя в гостиной и глядя на залив, Оливия не могла смириться с тем, до чего же дурацким получился праздник.

– Черт-те что, – сказала она вслух. Затем поднялась, перешла на кухню и уселась там. – Да уж.

Она сидела и качала ногой, вверх-вниз.

Посмотрела на большие наручные часы – некогда они принадлежали ее мужу Генри, и впервые она надела их четыре года назад, когда с Генри случился удар. Часы показывали четыре.

– Чудесно. – Оливия надела куртку (июньский денек выдался прохладным), взяла свою большую черную сумку, села в машину – заднее сиденье до сих пор кое-где было липким по милости той дурочки, хотя Оливия драила обивку до посинения, – и поехала в «Либби», где купила сэндвич с лобстером, а затем добралась до мыса, откуда открывался замечательный вид на отмель с маяком; там не спеша и не выходя из машины, она принялась за сэндвич.

Неподалеку стоял пикап, и Оливия помахала водителю, но он не ответил ей тем же.

– Тьфу на тебя! – сказала она, и кусочек лобстера упал на куртку. – Чтоб вас всех!

На груди темнело пятнышко, след от майонеза, и куртка будет испорчена навеки, если немедленно не застирать пятно. Куртка была новой, Оливия сшила ее только вчера, пристрочив на старенькой швейной машинке стеганую синюю подкладку к белой струящейся ткани, но предварительно щедро отмерив длину так, чтобы куртка прикрывала пятую точку.

Оливия разволновалась.

Мужчина в пикапе говорил по телефону и вдруг расхохотался; Оливия видела, как он запрокинул голову, ей даже видны были зубы в его широко распахнутом хохочущем рту. Затем он включил двигатель и выехал на дорогу, по-прежнему разговаривая по телефону, и Оливия осталась одна на мысу. Перед ней простирался залив, вода сверкала на солнце, деревья на островке вдали стояли по стойке смирно, а на берегу поблескивали мокрые камни – прилив сменился отливом. В тишине слышны были только звуки, что издавали ее челюсти, и чувство бездонного одиночества накрыло ее.

Это из-за Джека Кеннисона. Она слишком много думает о нем, об этом противном богатом старом пустозвоне, с которым она встречалась некоторое время весной. Он ей нравился. С месяц назад она даже лежала с ним в его кровати, совсем рядом, и, пристроив голову ему на грудь, слушала, как бьется его сердце. И ей вдруг стало так легко, а потом ее пробил страх. Оливия не любила бояться.

Когда она встала, собираясь уходить, он сказал: «Останься, Оливия». Но она не осталась. «Позвони мне, – попросил он. – Я буду рад твоему звонку». Она не позвонила. Сам бы мог позвонить, если бы захотел. Так нет же. Вскоре она столкнулась с ним в продуктовом магазине и рассказала о своем сыне, у которого вот-вот родится еще один ребенок, и она раздумывает, не съездить ли ей по такому случаю в Нью-Йорк на один день, и Джек был очень мил с ней, однако в гости не пригласил, а потом она опять увидела его в том же продуктовом (он ее не заметил) – Джек разговаривал с этой вдовицей-тупицей Бертой Бэбкок, республиканкой, как и он, и, возможно, тупая вдовушка понравилась ему больше, чем Оливия. Кто знает? Он прислал ей сообщение с кучей вопросительных знаков в теме и без единого слова. Разве это похоже на письмо? Оливия так не думала.

– Плевать, – сказала она и прикончила сэндвич с лобстером. Свернула в трубочку бумагу из-под сэндвича и швырнула на заднее сиденье – все равно его снова придется чистить от пятен, оставленных той молодой идиоткой.

* * *

– Сегодня у меня случились роды, – сообщила она сыну по телефону.

Тишина.

– Ты меня слышишь? – спросила Оливия. – Роды у меня случились.

– Где? – настороженно поинтересовался Кристофер.

– В моей машине напротив дома Марлин Бонни. Родилась девочка… – И она поведала ему все, как было.

– Уфф… Ты молодец, мам. – И добавил не без ехидства: – Приезжай к нам, примешь роды у Энн. Она обычно рожает в бассейне.

– В бассейне? – не поняла Оливия. Кристофер что-то шепнул кому-то, находившемуся рядом. – Энн опять беременна? Почему ты не сказал мне?

– Она пока не беременна. Но мы стараемся. И она непременно забеременеет.

– Что значит «в бассейне»? Плавательном?

– Ну да. Типа. Таком детском. Вроде того, что у нас во дворе. Только этот попросторней и определенно много чище.

– Но почему в бассейне?

– Почему? Потому что так естественнее. Ребенок выскальзывает в воду. Под присмотром акушерки, разумеется. Это безопасно. И даже более чем безопасно, так и должны появляться на свет дети.

– Ясно, – сказала Оливия, хотя ей ничего не было ясно. – И когда у вас опять кто-то родится?

– Как только мы поймем, что Энн беременна, сосчитаем недели. Мы пока никому не говорим о наших стараниях из-за того, что случилось в прошлый раз. Но тебе я рассказал. Вот.

– Хорошо, – ответила Оливия. – Тогда до свидания.

Кристофер раздраженно хмыкнул – она отчетливо расслышала, – прежде чем попрощаться:

– До свидания, мама.

* * *

Дома, к удовольствию Оливии, майонезное пятнышко на куртке сдалось без боя горячей воде с мылом. Повесив куртку сохнуть в ванной, Оливия вернулась в гостиную к своему креслу с видом на залив. Солнечный свет падал не сверху, но под углом, залив искрился, и ничего не было видно, кроме этих искр, разве что кое-где поплавки от неводов, расставленных ловцами лобстеров; в это время дня солнце такое яркое, что кажется, его лучи разрезают воду. У Оливии из головы не выходил тот дурацкий праздник в честь грядущего младенца. Там были одни женщины. Почему на такие празднества зовут только женщин? Что, с мужчинами рождение детей никак не связано? Оливия пришла к выводу, что женщины ей не нравятся.

Ей нравятся мужчины.

Всегда нравились. Она мечтала о пяти сыновьях. И до сих пор жалела, что у нее не родилось столько сыновей, потому что Кристофер… и Оливия почувствовала, как тоска тяжким грузом ложится ей на плечи; то же самое она испытывала четыре года назад, когда у Генри случился инсульт, а потом два года назад, когда он умер; вот и сейчас ей так же сдавило грудь. Кристофер и Энн назвали своего первенца Генри в честь отца Криса. Генри Киттеридж. Прекрасное имя. Самое оно для прекрасного человека. Правда, своего внука Оливия еще ни разу не видела.

Она сменила позу, подперла рукой подбородок, и ей опять вспомнился праздник у Марлин Бонни. Там был стол, уставленный едой; со своего места Оливия не без труда разглядела маленькие сэндвичи, фаршированные яйца и крошечные кусочки торта. Когда мимо проходила беременная дочка Марлин, Оливия дернула ее за платье:

– Не принесешь мне что-нибудь из этих яств?

Та тупо уставилась на нее, но вскоре опомнилась: