Девушки прыскают со смеху и перебрасываются фразами на немецком.
– Погодите… – Мак понимает, что сморозил какую-то глупость. – Я хотел сказать…
– Да знаем мы, что ты хотел сказать, – останавливаю я его и смотрю на Джульетту.
Если раньше она была угрюмой, то теперь на ее лице выражение крайней растерянности.
– Оуэн?
– Я имел в виду…
– Я знаю, что ты имел в виду, – перебивает она и смеется, вот только смех ее полон горечи. – Прекрасно знаю.
Для миниатюрной девушки вид у нее сейчас устрашающий.
– Ты же не фанатеешь по «Ковчегу». – Это не вопрос, а утверждение.
– Что? Нет, я…
– Ты просто врал мне все это время, потому что я тебе нравлюсь, – продолжает Джульетта.
Мак заливается краской и беспомощно бормочет:
– Нет, ты все не так…
– Не так? А как? – Губы Джульетты кривятся в недоброй усмешке. – Просвети меня.
Но Мак не знает, как оправдаться.
– Блисс была права, – едва слышно шепчет Джульетта. – Боже мой.
Больше никто ничего сказать не успевает: зал взрывается криками, и мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, в чем причина.
«Ковчег» здесь.
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
– Там же есть ограждения? – С этим вопросом я пристаю ко всем, кому не повезло оказаться рядом: к Роуэну, Листеру, Сесили, случайному работнику сцены, даже к нашим телохранителям. – Барьер какой-нибудь?
Мы стоим в коридоре, за стеной шумит зал для встречи с фанатами. Охранники и работники Арены не отходят ни на шаг, вид у них напряженный и сосредоточенный. Я от волнения болтаю без умолку и одновременно пытаюсь делать дыхательные упражнения, которые, разумеется, не помогают.
Рука Роуэна ложится мне на плечо.
– Джимми, успокойся, – негромко говорит он.
– Как думаешь, они будут спрашивать нас о том, что случилось на неделе? О той фотографии?
– Ты не обязан отвечать на все вопросы. Ты вообще не обязан говорить, если не хочешь. Нас там будет трое.
– А вдруг они решат, что я не просто так надел эту толстовку? – Я вытягиваю руки, демонстрируя надписи «ПРАВДА» и «ЛОЖЬ» на рукавах. Фанаты же вечно во всем ищут намеки.
– Ладно тебе, это всего лишь толстовка, – качает головой Роуэн.
– Нет, они не позволят мне отсидеться. Они точно захотят, чтобы я что-нибудь сказал. – Я начинаю задыхаться. Остальные подозрительно на меня косятся, но пока молчат. – О нашей фотографии, о тебе и Блисс, о…
– Так, Джимми. – Листер наваливается на меня всем телом, словно ему трудно стоять на ногах. Он только что не сияет, воплощенный идеал современной красоты. У меня возникает ощущение, будто я здесь не к месту. – Не волнуйся. Если тебя спросят о фото, я сменю тему и расскажу о своей последней интрижке с…
– Ты что, пьян? – шипит Роуэн. От него не укрылось, что язык у Листера слегка заплетается.
Листер хмурится, словно всерьез раздумывает над ответом.
– Не исключено.
– Какого хрена? – Роуэн зол не на шутку. Он оттаскивает меня в сторону – подальше от Листера, – кладет руки на плечи и пристально смотрит в глаза. – Это была дерьмовая неделя, – произносит он особым «отеческим» голосом, который приберегает для случаев, когда я психую из-за всякой ерунды. – И я знаю, что сейчас твоя тревожность вышла из берегов, но ты должен успокоиться. Ничего плохого с тобой не случилось, Джим-Джем. И не случится.
– Все уже плохо, – уныло отзываюсь я.
– Ничего плохого с тобой не случится, – упрямо повторяет Роуэн.
Мне почему-то так не кажется.
– Я не боюсь, – тихо говорит он. – Помнишь?
– Я не боюсь, – послушно шепчу я, но в голове бьется вторая часть цитаты: «Я рожден для этого». И от нее мне хочется сбежать куда подальше.
Я слышу, как на улице шумит дождь.
Хотя погодите, это не дождь.
Это наши фанатки.
•
И крики означают, что они на седьмом небе от счастья.
Я фокусирую взгляд на точке в паре метров впереди, так что толпа сливается в разноцветное марево. Мы стоим на пороге большого зала; фанатки выстроились в длинную очередь, которая похожа на огромную пульсирующую змею. Я, как обычно, улыбаюсь и машу им. Мельком замечаю, что Роуэн справа и Листер слева заняты тем же самым. Листер спрашивает у зала, как дела, но в ответ раздается лишь пронзительный визг. Листер кричит, что мы очень рады их видеть, что мы будем ждать их за ширмой – для нас отгородили специальное место, – и добавляет, что нам не терпится выйти на сцену и сыграть для них. Но едва мы скрываемся за перегородкой, улыбка сползает с его лица, а Роуэн, убедившись, что никто нас не видит, крепко сжимает мою руку. Увы, поздно: я уже не с ними, я словно парю в невесомости и с отстраненным любопытством наблюдаю откуда-то сверху за тремя несовершенными созданиями, в который раз недоумевая, чем они заслужили столь слепое обожание.
Но вот за ширмой появляется первая девушка. На лице ее сияет улыбка – и мы улыбаемся в ответ. Привет! Как ты, хорошо? Хочешь сделать с нами селфи?
АНГЕЛ РАХИМИ
Они выглядят такими счастливыми.
Куда счастливее, чем на фото.
Джимми улыбается, широко, мечтательно, и оглядывает толпу с толикой недоверия, словно он даже предположить не мог, что так много людей придет с ним встретиться. На нем худи с Донни Дарко. Господи, как же я его люблю.
Роуэн улыбается, не разжимая губ, но глаза его светятся от гордости – он гордится тем, чего достиг вместе с лучшими друзьями.
А Листер, как водится, болтает без умолку. Я надеялась, что на сей раз это будет Джимми, но честное слово, я не возражаю – ведь сегодня Листер выглядит так, будто спустился с небес. Он теплый, сияющий, живой.
Они прекрасны.
Откуда такие прекрасные люди вообще могли взяться в нашем мире?
Рассмотрев каждого по отдельности, я переключаюсь на трио целиком. Этих парней связывают необъяснимые узы. Когда они стоят рядом, кажется, что еще чуть-чуть – и я смогу увидеть эти нити. Роуэн и Листер синхронно машут фанаткам; Роуэн, по обыкновению, пристроился слева от Джимми, Листер – справа. Они оба чуть выше его, зато он – сердце и душа «Ковчега». Роуэн и Листер вращаются вокруг Джимми, словно планеты вокруг маленького солнца. Не знаю почему, но я дико боюсь, что они разделятся. Не могу представить их поодиночке.
Наконец Роуэн, Листер и Джимми скрываются за ширмой. Все идет как надо.
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
Я быстро теряю счет людям, которые подходят к нам, чтобы пару минут спустя исчезнуть за занавеской. Хотя мы заранее не репетировали, все равно сразу определились, кто что говорит. Когда к нам направляется очередная фанатка, Листер приветствует ее, спрашивает, как дела, она отвечает, Роуэн реагирует на слова, которые требуют реакции (например, если она принимается рассказывать, как сильно нас любит, как мы изменили ее жизнь и так далее), а потом вступаю я с короткой, но прочувствованной репликой о том, как мы рады, что она пришла нас повидать.
Затем Роуэн предлагает ей сделать селфи, потому что из нас троих у него самые длинные руки.
Конец.
Пока все идет по плану.
Роуэн был прав: зря я беспокоился. Ничего страшного не случится.
Почти все поздравляют меня с днем рождения. Многие спрашивают, что случилось с моей рукой. Я честно отвечаю, что случайно разбил кружку.
– Я читала об этом в интернете, – вдруг слышу я. Слова застают меня врасплох, я теряюсь, что ответить, но Роуэн приходит на выручку:
– Хотите сделать селфи? У меня самые длинные руки!
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем нам предлагают прерваться минут на пять. Иногда мы работаем без перерыва, но сейчас Роуэну хватает одного взгляда в мою сторону, чтобы ответить:
– Отличная идея, пять минут будет в самый раз.
Кто-то протягивает мне бутылку воды, и я осушаю ее за десять секунд.
Листер садится на пол.
– Ты как? – шепотом спрашивает Роуэн.
– Нормально, – так же шепотом отвечаю я.
Мне жутко хочется рассказать ему о том, что произошло между мной и Листером в туалете – и признаться, что я дико боюсь фанаток.
А еще задать сакраментальный вопрос: какой смысл в «Ковчеге», если он делает нас несчастными?
Но когда Роуэн, пристально глядя мне в глаза, снова спрашивает:
– Правда?
Я вру:
– Да. Все хорошо.
И, кажется, он мне верит.
АНГЕЛ РАХИМИ
Перед нами в очереди еще три человека, а в хвосте тем временем назревает недовольство. До меня доносятся крики: «Да прекратите толкаться!» – люди дышат друг другу в затылок. Зал набит битком, и многие начинают нервничать.
Хотя СМИ привыкли выставлять нас не в лучшем свете, фанаты, как правило, довольно отзывчивые. Мы всегда готовы помочь другим членам фандома, потому что независимо от того, кто мы, чем занимаемся и откуда приехали, есть одна вещь, которая нас объединяет.
Впрочем, было бы ошибкой заявлять, что все фанаты – сплошь ангелы с крылышками. В толпе непременно найдутся те, кого природа эмпатией обделила.
– Почему все пихаются? – недовольно бормочет Джульетта. Это ее первые слова за последние полчаса.
Еще одна девушка скрывается за ширмой. Теперь перед нами только два человека.
Мак выглядит так, словно хочет умереть. И тоже упорно молчит. Пока мы стояли в очереди, мне пришлось болтать с соседями – они-то, по крайней мере, рады здесь находиться.
– Я могу уйти, – вдруг заявляет Мак.
Джульетта отводит взгляд.
– Лучше бы твой билет достался тому, кто действительно хотел сюда попасть, – ворчу я.
Мак смотрит на меня так, будто я прилетела с другой планеты.
А в следующий миг раздается грохот.
Зал замирает, и воздух взрезает громкий крик:
– Какого хрена, какого хрена?..
Из-за ширмы, спотыкаясь, выходит Роуэн – лицо его залито кровью.
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
Счастливая маска плотно пристала к моему лицу. Я делаю вид, что все в порядке, хотя червячок беспокойства продолжает точить меня изнутри.
А потом к нам устремляется очередная девушка. Она не улыбается, и в руках у нее нет телефона. Она явно не горит желанием с нами фотографироваться.
Нет, она достает из сумки кирпич.
Обыкновенный кирпич. Из таких строят садовые ограды.
Наши телохранители не супергерои. И она успевает швырнуть кирпич в Роуэна, прежде чем охрана сбивает ее с ног. Кирпич прилетает ему точно в голову. Роуэн с криком прижимает ладони к лицу, а девушка – какая-то случайная девушка, которую мы видим в первый раз, – истошно визжит, что ненавидит его, что он не имел права так поступать и что из-за них с Блисс ее жизнь теперь разрушена. Телохранители крепко прижимают ее к полу, а Роуэн тем временем убирает руки от лица и глядит на испачканные кровью ладони. Просто сидит и тупо пялится. Кажется, от шока он не до конца верит, что это происходит на самом деле. И я его понимаю. Мне тоже не хочется верить.
Потом Роуэн встает и, пошатываясь, выходит из-за ширмы. Наверное, ищет дверь, через которую мы пришли, но вместо этого оказывается прямо перед толпой. А я сижу на стуле, как приклеенный.
Все произошло за каких-то десять секунд.
Роуэн. Стряхнув оцепенение, я вскакиваю и иду за ним. Листер пытается остановить меня, говорит, что мне туда нельзя, но я ничего не слышу. Просто вываливаюсь за ширму и нахожу глазами Роуэна ровно за миг до того, как нас сметает потоком тел, вопящих наши имена.
АНГЕЛ РАХИМИ
Толпа отрывает меня от Мака и Джульетты и сносит веревочное ограждение. Те, кто жаждет прикоснуться к «Ковчегу», уверенно теснят тех, кто еще сохранил остатки разума. Почти две сотни фанатов в мгновение ока превращаются в бурлящую, неуправляемую массу. Я теряю Роуэна из виду – из его разбитой брови продолжает течь кровь – и, подхваченная потоком, оказываюсь в противоположной части зала. Билет на встречу, который я приберегла для автографов, вылетает из рук. Похоже, о нем можно забыть. Меня сжимают со всех сторон, становится трудно дышать. К горлу подступает паника. Сейчас я хочу только выбраться отсюда, и как можно скорее.
Я позволяю толпе оттеснить меня к стене. Ищу глазами Джульетту – она такая маленькая, что в давке ее легко могут сбить с ног – и не нахожу: слишком много народу вокруг. Меня снова толкают. Чья-то сумка больно задевает руку. Кто-то топчется по моим кедам.
От визга закладывает уши.
Но это не тот восторженный визг, к которому мы привыкли.
Сейчас в нем звучит страх.
Я знаю, в фандоме есть разные люди – в том числе и те, кто преследует наших мальчиков в отелях и пытается вычислить, где они живут; те, кому наплевать на их комфорт и личное пространство. Люди, в чьем лексиконе нет слова «сочувствие».
Большинство фанатов не такие. Большинство готовы заслонить «Ковчег» от пули – и будут защищать их до последней капли крови, встанут живым щитом, чтобы уберечь от беды.
Но пока среди нас есть больные на всю голову, стоит ли удивляться, что нас ненавидят?
Я медленно двигаюсь вдоль стены, пока не утыкаюсь спиной в ручку какой-то двери. Поворачиваю ее и проскальзываю в комнату, похожую на туалет, которым давно не пользовались.
Я долго шарю по стене в поисках выключателя; наконец свет загорается, и я вижу себя в зеркале. Шарф слегка перекосился, так что я торопливо поправляю его и вытираю смазавшуюся тушь. Теперь и не скажешь, что меня едва не затоптали.
Покидать туалет я не спешу – вместо этого опускаю крышку унитаза и сажусь в ожидании, когда сердце перестанет бешено колотиться.
Надеюсь, охрана скоро наведет порядок, и я смогу выйти отсюда и отправиться на концерт.
Если, конечно, его не отменят – потому что Роуэн может быть серьезно ранен.
Я так и не встретилась с «Ковчегом».
Так и не сказала им все, что собиралась.
Так и не поблагодарила их.
Неужели главным воспоминанием этого дня останется окровавленное лицо Роуэна?
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
Они обступают меня со всех сторон. Тянутся, трогают за руки. Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Закрываю глаза и для надежности прижимаю к лицу ладони. Не хочу их видеть.
Меня словно швыряет приливными волнами.
Страшно тянет отключиться, но голоса фанаток ввинчиваются прямо в мозг. Одна визжит от восторга, что смогла ко мне прикоснуться. Другая кричит, чтобы меня оставили в покое и прекратили напирать. Кто-то твердит: «Не волнуйся, Джимми, мы тебе поможем, мы вытащим тебя отсюда». Кто-то восхищенно прочитает: «Господи, он такой красивый! Джимми, не переживай, мы тебе поможем. Да хватит толкаться! Вы ему дышать не даете! Какой же он красивый».
Я стараюсь не издавать ни звука, но меня захлестывает страх. Говорил же, что добром это не кончится. Меня тянут в разные стороны, кто-то ухватился за худи – я слышу, как толстовка трещит по швам. Из-под плотно сжатых век катятся слезы. Я ничего не могу с собой поделать, не могу приказать сердцу биться медленнее, ничего не могу, не…
– РОУЭН!
Кто-то зовет Роуэна так громко, что перекрывает шум толпы. Этот крик полон паники и боли, он так отличается от воплей фанаток, что я отрываю руки от лица и наконец открываю глаза.
Сесили Уиллс парит над толпой, словно Посейдон, восставший из глубин. Она то ли забралась к кому-то на плечи, то ли встала на стул и теперь маячит в двух метрах над полом. Секунду спустя я понимаю, что она тянется к Роуэну, который как-то умудрился добраться до двери. А Роуэн окровавленной рукой тянется к ней, но Сесили слишком далеко. Я смотрю на них, и перед глазами встает картина Микеланджело «Сотворение Адама», где Бог прикасается к человеку.
Охрана пробивается сквозь толпу, хватает Роуэна и уводит из зала.
Все это время две невысокие хрупкие девушки как могут защищают меня от толпы. Я уже не различаю слов, но вижу, как они отпихивают людей, которые пытаются ко мне прикоснуться – или просто падают вперед, потому что их толкают те, кто сзади. Вскоре я оказываюсь у стены – под пальцами скользит прохладная гладкость обоев – и начинаю потихоньку двигаться вдоль нее. Понятия не имею, куда я направляюсь, но паника не дает мне стоять на месте.
Наконец я нашариваю дверную ручку, проваливаюсь в какую-то комнату и тут же запираю за собой дверь. Только потом я поворачиваюсь в поисках угла, где можно спрятаться, или раковины, под которую можно забиться, – и натыкаюсь взглядом на девушку.
АНГЕЛ РАХИМИ
У меня чуть сердце не остановилось, когда кто-то вошел, – однако угроза инфаркта стала совсем реальной, когда я поняла, кто именно вошел.
Джимми Кага-Риччи.
Душа «Ковчега», музыкальной группы, на которой моя жизнь держится последние пять лет.
И вот он стоит всего в паре метров от меня.
Стоит и смотрит.
Быть этого не может.
Я, наверное, головой ударилась.
Или умерла.
Нет, я, конечно, грезила о встрече с Джимми, но никогда не представляла, что это случится вот так. Что он явится мне в порванной толстовке и с лицом, блестящим от слез. Я замечаю повязку у него на руке. Странно, он уже приехал с ней или его здесь успели поранить?
Джимми сам на себя не похож. В глазах плещется страх; беззаботной улыбки, которую я знаю по фотографиям и видео, и в помине нет. Он хмурится и дышит прерывисто, как загнанный зверь. А еще весь дрожит.
Но даже сейчас он нереально прекрасен.
Я безумно хочу его обнять.
Но он не знает, кто я. Разумеется. Откуда ему знать?
Для Джимми я – очередное лицо в море людей, выкрикивающих его имя.
Я осторожно делаю шаг вперед и открываю рот, чтобы спросить: «Ты в порядке?» – но он отшатывается к стене и выпаливает:
– Не подходи!
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
– Не подходи!
Слова вылетают сами собой. Черт. Я должен быть вежливым. Должен глубоко вздохнуть и вытащить наружу милого улыбчивого Джимми, который скажет «привет» и предложит сделать селфи. Но я не могу. Этот Джимми куда-то делся. Кажется, умер. Воздуха не хватает. Господи, пожалуйста, помоги.
Что, если она на меня набросится? Или сфотографирует? Или попытается убить?..
Она не выглядит опасной, но с виду они все милые. А эта еще и на голову выше меня, так что собьет с ног одним ударом. Но пока она стоит и улыбается. Нервно? Дружелюбно? Я так напуган, что ничего не понимаю.
Колени подкашиваются, и я опускаюсь на пол. Девушка остается на месте. Ближе не подходит. Это хорошо.
Я бросаю взгляд на дверь. Судя по крикам, толпа совсем обезумела. Я слышу, как снаружи кричат: «Там Джимми! Не входите туда! Не надо! Там Джимми!»
Снова перевожу взгляд на девушку. Вроде безобидная, но мне все равно страшно. Пожалуйста, не делай мне больно.
Она вдруг опускается на корточки, так что больше не нависает надо мной. На меня внезапно наваливается дикая усталость. Я обхватываю голову руками и утыкаюсь лицом в колени, пытаюсь сжаться в комок в глупой надежде, что вовсе исчезну. Думаю о Роуэне, о том, как он просит меня дышать во время панических атак. Вдох, выдох. Нет, не могу. Ничего не получается, когда его нет рядом. Один я не справляюсь.
Но кто-нибудь ведь обязательно придет? Придет и поможет.
– Джимми… Ты в порядке? – спрашивает девушка. Голос у нее громкий, глубокий. Или просто мне так кажется.
Она чуть придвигается ко мне, и я чувствую, как горло перехватывает от ужаса. Она точно меня убьет.
Рука сама лезет в задний карман джинсов, где лежит дедушкин нож.
Я крепко сжимаю его и выпаливаю:
– Пожалуйста, не надо.
АНГЕЛ РАХИМИ
– Пожалуйста, не надо, – говорит он, выбрасывая руку вперед. Я не сразу понимаю, что он сжимает.
Нож.
Не какой-нибудь столовый нож. Нет, этот нож предназначен для того, чтобы убивать людей. Строго говоря, это и не нож вовсе, а кинжал. С красивой рукоятью.
Я успеваю разглядеть это, пока сижу, оцепенев от потрясения. А в следующий миг вскакиваю и пячусь, чтобы убраться как можно дальше от Джимми Кага-Риччи и его кинжала. И тут же осознаю свою ошибку. Теперь мне не добраться до двери – она прямо у него за спиной.
Стоп. Что?.. Я же не думаю, что Джимми Кага-Риччи бросится на меня с ножом?
Это ведь Джимми. Мое солнце. Неземное сердце «Ковчега» – пусть слегка замкнутый, но всегда сияющий, всегда милый. Конечно, он пережил тяжелые времена, но на протяжении всего пути с ним рядом были верные друзья и фанаты, и он нес свою музыку миру.
Это ведь Джимми Кага-Риччи, о встрече с которым я мечтала много лет.
Или нет? Кто этот человек – напуганный, размазывающий слезы по лицу, размахивающий ножом так, словно боится, что я на него нападу?
Бред какой-то. Это не может быть правдой. Я не знаю, кто передо мной. И ничего не понимаю.
Не так я представляла нашу встречу.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я. Господи, как дрожит голос. Мне страшно. Но почему я боюсь Джимми? Моего Джимми? Я же люблю его. Люблю уже столько лет.
Он дышит так, словно вынырнул из воды. Рука с ножом трясется. Он прячет лицо в коленях.
– Просто… не подходи, – хрипит он.
Он боится меня.
Меня. Гусеницы в человеческом обличье.
– Можно… Можно я выйду? – Я робко указываю в сторону двери, но даже от такого движения он дергается и сжимается еще сильнее.
– Нет! – почти кричит он, вскинув голову. – Если откроешь… Сюда придут остальные.
Глаза у него огромные и почти черные от ужаса. От красоты, которой я так восхищалась, не осталось и следа.
– Тогда… Скажи, я могу как-то помочь?
Такое чувство, что у него приступ. Может, он чем-то болен, астмой например? Или эпилепсией? Правда, я ни о той, ни о другой почти ничего не знаю, так что вряд ли от меня будет много проку.
– Я… – Он давится рыданиями. Я чувствую, как меня охватывает паника. Не знала, что страх может быть заразным. Впрочем, я еще никогда в жизни не видела человека, напуганного до такой степени.
Рука с ножом чуть опускается. Я отваживаюсь присмотреться к нему внимательнее. Кинжалу явно много лет, лезвие потускнело от времени и… затупилось? Интересно, им хоть масло можно резать? Что-то я сомневаюсь.
– Как тебе помочь? – спрашиваю я. Не потому, что боюсь его, а потому, что ему явно нужна помощь.
Вот только он не спешит с ответом.
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
– Как тебе помочь? – тихо спрашивает она.
Господи, я веду себя как псих, ненавижу себя.
– П-прости, – запинаясь, бормочу я и прикрываю лицо свободной рукой. Прости, что напугал, что размахивал ножом, что разочаровал тебя. – Я не собирался… Я не… Я просто…
Сам не знаю, что пытаюсь сказать. Что не собирался нападать на нее? Что только холодная тяжесть в ладони, напоминание о том, кто я есть, еще удерживает меня на краю?
– П-пожалуйста, – снова шевелю я непослушными губами, но девушка не двигается с места. Страх на ее лице сменяется замешательством, сквозь которое проступает жалость.
– Что с тобой? – наконец спрашивает она.
Я должен объяснить, что у меня обыкновенная паническая атака, такое со мной случается. Но выговорить получается только:
– Пожалуйста, помоги.
– Как тебе помочь?! – Она почти кричит. – Скажи, что мне сделать?
От крика становится еще хуже, страх снова стискивает горло.
– Я не понимаю, ты только скажи, я все сделаю! – твердит она.
Я не могу позволить ей выйти. Откроет дверь – и сюда ворвутся остальные фанатки. Мне невыносима сама мысль о том, что они увидят меня в таком состоянии.
И поэтому я должен сделать вдох.
И выдох.
АНГЕЛ РАХИМИ
Я вижу, что он пытается дышать медленнее, но у него не получается, все обрывается на полувдохе. Погодите-ка. Кажется, я догадываюсь, в чем дело.
Похоже, у него паническая атака.
Со мной такого никогда не случалось, и я мало знаю о панических атаках – кроме того, что они вообще бывают.
Он до сих пор сжимает кинжал, но больше не размахивает им. Рука безвольно повисла, словно нож вдруг стал слишком тяжелым. Похоже, нападать на меня он не собирается.
Я медленно опускаюсь на корточки.
– Меня зовут Ангел Рахими, – осторожно говорю я. На этот раз сетевое имя звучит совершенно естественно. Может, теперь оно и в самом деле мое.
Джимми поднимает голову и смотрит на меня, недоуменно сощурившись.
– Что?
– Меня зовут Ангел Рахими, – так же медленно повторяю я. – Я фанатка «Ковчега». Пришла на встречу с вами. Хочу тебе помочь.
– Ангел? – моргает он. – Тебя зовут Ангел?
– Ну… – Боюсь, если я начну объяснять, мы окончательно запутаемся. Лучше не усложнять. – Да, меня зовут Ангел.
Он продолжает на меня таращиться.
– Я не причиню тебе вреда, – говорю я.
– Что?
– Я не причиню тебе вреда. Я вообще безобидная. Даже паука убить не могу.
Он все смотрит и смотрит.
– Ладно, – наконец произносит он, и я перехожу к главному вопросу:
– У тебя паническая атака?
Нет, ну откуда мне знать – может, он обдолбался наркотиками и его кроет? Лучше уточнить.
К счастью, он медленно кивает. Уже легче.
– П-прости… – бормочет он, прерывисто дыша.
За что он просит прощения? За приступ паники?
Господи, как же мне хочется его обнять – и пусть сколько угодно плачет у меня на плече.
Но это всё мечты, а сейчас я должна радоваться, что мы вроде бы наладили общение.
– Попробуй вдохнуть поглубже, – предлагаю я. И, чтобы подать пример, сама вдыхаю нарочито глубоко. – Вдох. – С шумом выдыхаю. – Выдох.
К моему удивлению – я и не ждала, что он послушает, – он пытается повторять. Неотрывно смотрит на меня – глазами, круглыми от ужаса и блестящими от слез, – и делает три коротких вдоха за то время, пока я делаю один. Хотя меня саму потряхивает от волнения, я умудряюсь выдавить из себя улыбку и сказать:
– Вот, правильно! Молодец! У тебя получается!
Честное слово, чувствую себя мамой, которая пришла на школьные соревнования поддержать ребенка.
Не переставая дышать напоказ, я кошусь на нож в его руке. Кажется, хватка немного ослабла. Когда на каждый мой вдох приходится уже два его, он выпаливает:
– Почему ты мне помогаешь?
Теперь его голос хотя бы отдаленно напоминает голос того Джимми, которого я знаю, голос, который поет мне каждый день, о котором я думаю все время – и порой слышу во сне. Иногда мне снится сам Джимми – такой светлый, сияющий – и протягивает мне руку. Не удивлюсь, если происходящее тоже окажется сном.
– Потому что люблю тебя, – честно отвечаю я.
Его лицо застывает. Он резко утыкается взглядом в пол.
– Ты меня не любишь. Ты меня не знаешь, – угрюмо произносит Джимми. – Ты вообще представляешь, что такое любовь?
Не такой реакции я ожидала. Впрочем, я не собиралась признаваться ему в любви так, будто мы герои романтического фильма. Потому что романтикой тут даже не пахнет. Мои чувства куда глубже этой ерунды.
Боюсь, слово «любовь» тут вообще не подходит. Чувства, которые я испытываю к «Ковчегу», заставляют меня жить. Они помогают мне вставать с кровати, когда все вокруг видится в черном цвете и я ощущаю себя полным ничтожеством. То есть каждый божий день. Неудивительно, что Джимми меня не понимает. Ему-то не нужно цепляться за музыкальную группу, чтобы не рухнуть в бездну. Он звезда. У него есть все. Каждый день приносит ему радость, его жизнь полна страсти, он путешествует по миру с лучшими друзьями. Действительно, зачем ему думать о ком-то, кроме себя?
Нет, он понятия не имеет о том, каково это – отчаянно искать выход из круга мрачных мыслей.
– А ты? – с горечью спрашиваю я.
Ответить он не успевает. Дверь с грохотом распахивается, широкоплечий телохранитель поднимает Джимми с пола, будто он – расшалившийся трехлетка, и уносит. Я встаю и молча смотрю ему вслед, наблюдая, как охрана прокладывает путь через беснующуюся толпу.
А потом начинаю плакать.
ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ
Я не теряю сознания, но впадаю в оцепенение и перестаю понимать, что творится вокруг. Потому что все это происходит не со мной, а с телом, которое люди зовут Джимми Кага-Риччи. Я никакого отношения к этому телу не имею. И не имел. Люди смотрят на Джимми, но меня не видят. Они замечают только улыбчивого мечтательного музыканта, который ни капли не похож на Джимми настоящего.
Звучит как полный бред. Даже не буду пытаться объяснить. Некоторые вещи объяснять бесполезно.
Я толком не помню, как меня несли через толпу. Кажется, я только моргнул – и уже оказался в нашей гримерной. Все вокруг суетятся и кричат. Сесили орет на работников стадиона, работники орут на нее, организаторы тура орут на охрану, Роуэн орет на меня, спрашивая, куда я исчез, где я был и неужели я не понимаю, как это опасно, а Листер орет на Роуэна, чтобы он перестал орать, потому что я ни в чем не виноват и был в шоке, так что пусть оставит меня в покое.
Оставит в покое.
На голове у Роуэна белеет повязка, сквозь которую потихоньку проступает кровь – совсем как вчера сквозь бинт у меня на руке.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, пропустив все претензии мимо ушей, а когда Роуэн недоуменно хмурится, киваю на повязку.
– Твою мать, да, но…
Дальше я не слушаю и молча отступаю к дивану, чтобы сесть рядом с Листером. Тот планомерно осушает бутылку воды.
– Цел? – интересуется он, бросая на меня взгляд искоса.
В ответ я только смеюсь.
– Что случилось?
– Мне помог кое-кто по имени Ангел.
– Тебе помог ангел? – Брови Листера удивленно ползут вверх. – Ух ты. Может, религия и не такая бесполезная штука.
•
– Мы будем выступать, – упрямо твердит Роуэн. Все остальные – я, Листер, Сесили, менеджеры, работники О2, охрана – молчат.
Потом Сесили мягко возражает:
– Роуэн, милый, я правда думаю, что тебя нужно показать врачу…
– Это просто царапина. Даже не болит.
Я знаю, что он врет. По голосу слышу.
– Это небезопасно. – Сесили не оставляет попыток его образумить. – Тут не охрана, а одна видимость. Та девушка протащила в сумке кирпич. Кто знает, что они проглядят в следующий раз.
Сесили дело говорит. Моя паранойя с ней полностью согласна.
Но Роуэна ее слова только злят.
– Послушай, – в глазах у него сверкают молнии, – эти фанаты все у меня отняли. Личную жизнь. Девушку. Весь мир. Ты хоть понимаешь, что я даже на улицу теперь выйти не могу?!
Сесили и остальные менеджеры смотрят на Роуэна, не говоря ни слова.
– У меня осталась только моя группа. И музыка. Этого я им не отдам.
Сесили тяжело вздыхает, затем поворачивается к команде.