Рада Джонс

ПЕРЕДОЗИРОВКА

Эта книга посвящается сотрудникам отделения неотложной помощи — всем и каждому из них.

Вы отрабатываете смену за сменой, не успевая даже перекусить, довольствуетесь остывшим кофе и принимаете одного пациента за другим, иногда не имея возможности отойти в туалет. Вас ругают, вас кусают, в вас плюют. Над тем, что обычных людей приводит в ужас, вы смеетесь — просто чтобы не расплакаться.

Все мы — и вы, и я — спасаем пациентов, теряем их, гадаем, что стало с теми, кто исчез из поля нашего зрения. Словно солдаты, мы выступаем единым фронтом, ведя битву со смертью.

Вы — мои герои!

ПРОЛОГ

Двадцатичетырехлетний Эрик Вайс не собирался умирать. И даже не гнался за кайфом. Он просто пытался уснуть.

Но все равно умер.

ГЛАВА 1

Доктор Эмма Стил опаздывала. До начала смены оставалось всего двадцать минут, поэтому педаль газа была выжата до упора.

Она вполне могла бы проехать мимо старого седана. Некогда останавливаться. У меня всего несколько минут, чтобы добраться до работы и начать спасать жизни.

Но она остановилась.

Дрожа под старой застиранной униформой, Эмма постучала в окошко:

— Вам помочь?

— Я застряла, — сквозь слезы ответила пожилая женщина, сидевшая в машине.

— Трогайтесь по моей команде. Только очень медленно. — Эмма бросила коврик из своей машины под буксующее колесо. — Давайте! — Она уперлась в багажник и начала толкать автомобиль вперед. Кроксы заскользили по снегу.

Черт! И хоть бы один мужик был поблизости…

Она сбросила обувь и снова поднажала.

Машина поползла вперед, потом колеса завертелись, плюнув снегом прямо в лицо. Готово дело.

Эмма отряхнула снег и, как была, в красных носках и с кроксами в руках, пошла к своей машине. Мне холодно. Я опаздываю. Энн снова взбесится. Впереди двенадцатичасовая смена. Жуть.

Стоило ей переступить порог, как начался полный бардак.

— Реанимационная бригада — в отделение неотложной помощи, блок номер три! — взревели динамики под потолком.

Вся команда бросилась к третьему блоку.

Вой сирены прорезал воздух, потом захлебнулся. Карета скорой помощи остановилась, погасив мигалку.

Эмма толкнула дверную ручку костяшками кулака и вышла на холодную улицу. Открыв заднюю дверцу машины, она встретилась взглядом со Сьюзи, техником скорой помощи,[1] чья темно-шоколадная кожа блестела от пота. Значит, активный непрямой массаж сердца. Плечи у Сьюзи обмякли, но она продолжала ритмично надавливать на грудь пациента. Джо, ее напарник, тем временем освобождал крепления каталки. С глухим стуком выгрузив койку из машины, они покатили пациента в третий блок. Не прекращая массаж, Сьюзи доложила:

— Найден без сознания… Сколько пролежал — неизвестно… Сосед по комнате начал СЛР,[2] мы были через девять минут… Пульса нет, дыхание агональное… Вену не нашли, поставили внутрикостный на левой голени… адреналин трижды по кубику… — Говорила она отрывисто, попутно продолжая давить ладонями на неподвижную грудь пациента.

В воздухе пахло потом и страхом. Джо не переставал качать мешком воздух, но тот почти не попадал в легкие. Слишком быстро качает, и маска прилегает плохо.

— Сколько он уже на СЛР?

— Девятнадцать минут. Ввели два кубика налоксона, без результата.

— Где его нашли?

— В центре. Лежал в спальне, в собственной кровати.

— Раньше вызовы бывали?

— Нет.

— Что нашли на месте?

— Пустую бутылку виски. Пузырек из-под лекарств на чужое имя. Его забрала полиция.

— Возраст?

— Двадцать четыре.

— Имя известно?

— Эрик. Эрик Вайс.

— Пульса так и не было?

— Нет.

На вид пострадавший будто просто спал. На коже не было трупных пятен — темных отметин смерти. Эмма потрогала его шею в поисках пульса. Ничего. Глаза у парня были прикрыты потемневшими от пота светлыми волосами. Эмма осторожно отвела их в сторону затянутой в перчатку рукой и аккуратно приподняла пальцем веко. Радужка казалась стеклянной, а черный зрачок сжался в крохотную точку. Опиаты.

— Мы тебя вытащим, Эрик, — пообещала она, пусть он и не слышал. Говорила она не столько для пациента, сколько для бригады. — Налоксон, два куба.

Героин, морфин, оксикодон, даже метадон — все опиоиды снимают боль. А еще от них кайфуют, так и вырабатывается привыкание. Некоторое количество опиоидов позволяет уснуть. Но если перебрать, перестанешь дышать и умрешь. Налоксон — единственный антидот, способный обратить действие опиоидов вспять. Если, конечно, дело в них.

— Вена?

— Уже работаю, — ответила, не поднимая головы, медсестра Джуди, склонившаяся над правым локтем пациента.

Она по венам спец. Если Джуди не найдет, то никто не сможет.

— Дрель…

Бренда, сестра приемного покоя, тут же подала инструмент для внутрикостного доступа.

Парень лежал на каталке, грудь у него поднималась и опускалась на пару дюймов с каждым толчком. Сьюзи переместилась в конец группы коллег, ожидая, когда снова придет ее черед делать массаж сердца. Она доставила пациента в отделение, но не собиралась его бросать. Давление по-прежнему было на нуле. Из-за отсутствия сердечного ритма кривая ЭКГ повторяла ритм толчков. Медбрат Том, отвечающий за искусственную вентиляцию легких, взял на себя работу над восстановлением дыхания. Левой рукой он прижимал маску к синюшному лицу, а правой ритмично сжимал мешок Амбу, подавая воздух, который с отвратительным протяжным чавканьем вырывался наружу. Все-таки маска прилегает плохо.

— Как успехи? — спросила Эмма.

— Так себе.

— Адреналин, раствор бикарбоната натрия и еще два куба налоксона, — обернулась Эмма к Сэлу, фармацевту отделения неотложной помощи. — Будем готовить к интубации.

— Какой миорелаксант возьмешь?

— Пожалуй, сукцинилхолин, без седативных. Парень и так в отключке.

— Сейчас подготовлю, — кивнул Сэл. — Сколько?

Эмма посмотрела на парня и прикинула: худой и не слишком высокий, весит килограммов семьдесят, наверное.

— Сто двадцать.

— Адреналин введен.

Эмма перешла к изголовью, чтобы осмотреть дыхательные пути. Шея подвижная, не опухшая. Шрамов нет. Красивый волевой подбородок — три пальца до кадыка. Места должно быть достаточно, чтобы полностью вытянуть язык и открыть дыхательные пути. Она смазала гелем металлическую насадку-клинок в форме вопросительного знака, вставила ее в эргономичную пластмассовую рукоять и проверила работу отсоса. Показатели насыщения крови кислородом не считывались вообще. Но сейчас это не имело значения. Ручная вентиляция не сработала. Нужно открыть доступ воздуха. Только и всего.

— Вторая доза в два куба налоксона введена.

— Подготовьте третью. И еще один адреналин через пять минут.

— Получается, шесть кубов налоксона? — уточнил Сэл. Стандартной дозой считались два кубика, а тут в три раза больше.

— Ему уже не повредит, — бросила Эмма. Налоксон не особенно влияет на организм, разве что приводит к абстиненции у наркоманов.

— Лучше ломка, чем смерть, — кивнул Сэл.

— Я готова, — сказала Эмма.

Левой рукой она взялась за рукоять видеоларингоскопа, осторожно направляя клинок. Том убрал маску, закрывавшую рот. Эмма правой рукой разжала зубы парня, потом вставила поверх языка клинок, пока его кончик не показался на экране. Трахею было не разглядеть из-за плотной массы белой пены. Опиаты… Ну конечно же! Наверняка отек легких. Потому парня и не удалось раскачать. Она продвинула клинок еще на полдюйма, потом прижала им язык пациента, пока в середине верхней части экрана, как и положено, не показался язычок — крошечный розовый сталактит, защищающий трахею. «Прямо как в учебнике», — подумала Эмма, вглядываясь в экран.

— Отсос…

Том сунул ей в правую руку пластмассовый цилиндр, прикрепленный к дренажной трубке. Эмма ввела прибор в открытый рот, собирая выделения и отодвигая язык в сторону, чтобы открыть голосовые связки. Вынув цилиндр, она положила его на каталку под плечо парня, чтобы освободить правую руку.

— Трубку…

Эндотрахеальная трубка тут же оказалась у нее. Эмма просунула ее мимо языка вдоль клинка. Она продолжала смотреть прямо в рот, пока кончик трубки не скрылся из виду, а потом снова повернулась к экрану.

— Остановить СЛР. Проверить пульс.

Она просунула трубку еще дальше, целясь в белый треугольник между голосовыми связками — вход в трахею. Скошенный кончик трубки зацепился за черпаловидный хрящ, крохотный парный орган, укрывающий голосовые связки. Она отодвинула трубку назад на четверть дюйма и опять толкнула ее вперед. Снова зацепилась. Время на исходе. Эмма еще раз подтянула трубку повыше и провернула ее влево чуть меньше чем на четверть оборота, после чего снова сунула дальше. На этот раз кончик прошел точно между хрящами. Еще полдюйма — и трубка скользнула в трахею, как и планировалось.

— Клинок.

Том вытащил из горла жесткую насадку, и пластиковая интубационная трубка изогнулась, входя в дыхательную систему. Эмма проталкивала ее дальше, пока не скрылась из виду манжета.

— Надуваем.

Том выдавил воздух из большого шприца, соединенного с манжетой. Наполненная воздухом манжета запечатала трахею, и Том закрепил трубку. Дыхательные пути были свободны.

— Продолжить СЛР.

— Шумы в легких с обеих сторон. В животе ничего.

— Сатурация?

— Не читается. Нет сигнала.

— Пульса нет.

— Есть двадцатка в правой подключичной, — сказала Джуди.

— Еще дозу налоксона. Потом бикарбонат.

Том посмотрел на трубку.

— Глубина введения — двадцать четыре, — сказал он, и сестра записала его слова в протокол. — Четвертая доза налоксона введена. — Том удалил из трубки кровавую пену, потом еще раз.

Реанимация продолжалась. Устав, каждый переходил в конец очереди, чтобы немного отдышаться и продолжить борьбу.

— Есть бикарбонат.

— Сколько мы уже возимся? — спросила Эмма.

— Тридцать четыре минуты, — откликнулась сестра.

— Итого у нас неизвестное время в отключке, дальше СЛР посторонним лицом в течение десяти минут, потом в скорой, доза налоксона и три кубика адреналина внутрикостно, и тридцать четыре минуты реанимации у нас, включая три дозы налоксона и два куба адреналина.

— И бикарбонат, — добавил Сэл.

— Давай еще одну. И следующий налоксон.

— Суммарно выйдет десять кубов.

— Ага, — кивнула Эмма, поглядев на безжизненное тело на каталке.

А ведь это чей-то сын. Чей-то возлюбленный. И чья-то жизнь больше не будет прежней после сегодняшнего.

— Как проходит воздух?

— Уже лучше, — ответил Том.

— Пятая доза: два куба налоксона. — Эмма оглянулась на свою бригаду: — У кого-нибудь еще есть идеи?

Нужно дать им шанс выговориться, пока не слишком поздно. Этот случай может стать тяжелым для всей команды.

Ответом ей была тишина. Они сделали все, что могли.

Под писк мониторов и свист воздуха, врывающегося в костлявую грудную клетку и выходящего из нее, молчание казалось по-настоящему гробовым.

Ну, если идей больше нет…

КРОШКА-КРОШКА ПАУЧОК[3]

Меня всего колотит. Худо дело.

Позарез нужна доза.

«Ищи в гараже скорой», — сказал он.

И я ищу.

Нашел. Красная сумка с нарисованным черепом.

Открываю ее. Вот оно, спасение.

Пакет из небеленой бумаги длиной около фута. Тонкий и тяжелый.

Фотография в рамке. На обороте — автомобильный номер.

«Твой купон на следующую дозу», — так он сказал.

«Как мне сообщить, что дело сделано?»

Он засмеялся.

Этот смех… От него мурашки по коже.

«Я и так узнаю».

Меня передергивает.

Я отправляюсь искать машину.

ГЛАВА 2

Эмма снова оглядела помещение.

— Ну, если идей больше нет…

— Це-о-два пошел! — разорвал тишину Том, от волнения едва не перейдя на крик.

В самом деле пошел: поднялся до 35. Первый признак успеха. Может, и пульс появился?

— Остановить реанимацию.

В тишине послышался писк монитора, мерно отсчитывающего сердечный ритм: 125 ударов в минуту, собственный пульс пациента. Сердце заработало.

— Давление?

— Проверяю.

— Начинайте адреналин капельно. Какое бы ни было давление, оно упадет, как только действие препарата закончится. Налоксон тоже поставьте. И позовите реаниматолога из интенсивной терапии.

— ЭКГ снять?

— Да.

Сердце завелось. Но жив ли мозг после такой долгой остановки? Эмма заглянула в неподвижные голубые глаза. Зрачки по-прежнему сужены, но хотя бы реагируют. У него есть шанс. Мы постарались на славу.

Давление держалось, пульс был стабильный.

— Сатурация сто процентов.

— Отключить кислород. Рентген грудной клетки, желудочный зонд, катетер Фолея. По полной программе. Вы сами знаете, что делать. — Она посмотрела в глаза всем по очереди. — Хорошая работа, ребята. Вы молодцы.

Коллеги заулыбались.

— Вы тоже, доктор Стил.

Эмма улыбнулась им в ответ.

Отработанным движением она стянула грязные перчатки и бросила их в мусорную корзину. Похоже, плохих новостей на сегодня не ожидается. Разговаривать с родственниками ей было труднее, чем действовать по протоколу, особенно если пациент был молодым или, что еще хуже, ребенком. Впрочем, тяжело даже тогда, когда пациенту сто лет и он в деменции. У каждого есть близкие: мать, жена, ребенок. И всех переполняют эмоции — скорбь, отчаяние, чувство вины. Поэтому с родственниками так трудно. Они легко начинают злиться и винить персонал неотложки во всех грехах.

— Ты его узнала? — спросила Бренда.

— Нет.

— Это внук Джоуи. Работает медбратом в отделении интенсивной терапии.

Эмма вздрогнула. Новость была ужаснее не придумаешь. Джоуи, старый друг и хороший человек, много лет работал в административной службе и вышел на пенсию в прошлом году. Да и то, что парень служил медбратом здесь же, в их больнице, ничуть не облегчало дело. Эмме очень хотелось ошибиться. Может, дело все-таки не в передозе? Но она понимала, что факты не врут.

Сбежав в туалет, чтобы ненадолго побыть наедине с собой, она ополоснула руки и лицо холодной водой, смывая пот и смягчая резь в глазах. Из зеркала на нее глядела усталая женщина. Бледная как смерть. Эмма достала из кармана помаду и накрасила губы, стараясь хоть немного оживить отражение в зеркале.

Выгляжу не лучше, зато хоть чувствую себя увереннее. Будто щитом закрылась. Никто не должен знать, как я устала. Эмма выпрямилась, глубоко вдохнула и вернулась на рабочее место.

ГЛАВА 3

Усевшись за рабочий стол, Эмма вошла в систему, чтобы проверить обстановку в палатах. Новых пациентов нет: те же головные боли в одиннадцатой палате и лихорадка в пятой. Проверила свой айфон. От Тейлор по-прежнему ничего. Она уже давно должна была вернуться домой. Похоже, у дочери снова приступ хандры. Эмма отправила очередной знак вопроса.

Заболела шея. Эмма помассировала пальцами больное место чуть правее позвоночника. Прямо хоть режь. Потом перебросила через правое плечо стетоскоп и направилась в одиннадцатую, к пациентке с головными болями. Эта палата была одной из немногих оставшихся двухместных. Там уже был ее коллега, доктор Крамп. Или просто Курт для друзей, к кругу которых Эмма больше не принадлежала. На нем, как обычно, был хорошо подогнанный костюм с шелковым галстуком, слишком нарядный для больницы. Лощеный доктор Крамп беседовал со второй обитательницей палаты — полноватой молодой женщиной с густыми розовыми прядями, спадающими на татуированные плечи, — присев на краешек ее койки. А вот это он зря. В наше время люди во всем склонны видеть сексуальную агрессию. У нее же на лице написано пограничное расстройство личности. Такие женщины — что бомба с часовым механизмом.

Крамп говорил вкрадчиво и тихо, касаясь руки пациентки. Может, дать ему спокойно закончить беседу? А она пока проверит лихорадку в пятой палате, не мешая коллеге говорить с пациенткой. К тому же «головная боль» уткнулась в телефон и уплетала чипсы — несколько минут ее не убьют.

Курт поднял голову. Их взгляды встретились, и вся его мягкость тут же испарилась, а на нижней челюсти дернулся крошечный мускул. Все еще злится. Столько времени прошло — а он все еще злится.

Поначалу они неплохо ладили. Курт помогал ей освоиться: учил, кому можно доверять, а кому не следует; куда обратиться, если нужно что-то сделать, и кого следует избегать. Он оказал Эмме неоценимую помощь в первые недели после ординатуры. Эта сельская неотложка у черта на рогах совсем не походила на травматологический центр, в котором Эмма проходила обучение. Ресурсов здесь вечно не хватало, и ей пришлось учиться обходиться без привычных вещей. Того, что она принимала как должное, здесь могло просто не оказаться. Лучшим выходом для самых тяжелых пациентов был перевод в другую больницу. Для этого больного нужно было погрузить в скорую помощь и отправить на пароме через озеро, в региональный травматологический центр. Переводили только тех, чья жизнь висела на волоске: младенцев с сепсисом, жертв ДТП, случаи обширных инсультов и проблемных родов.

Бал здесь правила скорая помощь, и Курт был ее начальником: обучал техников и парамедиков, контролировал их работу. Ему это нравилось. И коллеги его любили. До того дня, когда все полетело под откос.

Все машины скорой помощи приезжали прямо в отделение неотложки и сдавали пациентов. И неважно, что иногда более тяжелые больные ждали часами, а скорая везла обычный вросший ноготь: койка доставалась пациенту скорой.

Эмме такие правила казались бессмыслицей: нужно отправлять пассажиров скорой на сортировку, как и всех остальных. В том и смысл сортировки, чтобы решить, чье состояние требует внимания в первую очередь. Она поговорила об этом с Куртом в надежде изменить протокол. К тому же так они разгрузили бы скорую помощь от «постоянных клиентов» — тех, кто знал порядок и пользовался этим.

Курт не согласился. Он хотел, чтобы машины освобождались как можно скорее. Бригады должны были выгружать пациентов немедленно и сразу же снова отправляться на выезд.

— У них нет времени сидеть и ждать медсестру в приемном отделении. Выгрузили и поехали. Только так.

— Но им же все равно приходится ждать сестру, чтобы доложить ей. В приемном сестра придет к ним быстрее.

Курт не согласился и с этим. Он покачал головой, сжал кулаки в карманах узких брюк и нахмурился.

— Пригнать каталку в приемное отделение не так просто. Там неудобная дорога, и на это требуется время.

— Медсестра из приемного может встретить бригаду прямо на стоянке скорой. Так будет быстрее.

— Это бессмысленно.

Она продолжала настаивать. Курт разозлился. Он работал здесь дольше. У него был управленческий опыт. И он мужчина.

Пусть он этого и не говорил, но Эмма прекрасно понимала, что остается всего лишь женщиной в мире мужчин. Все подряд — от пациентов, называвших ее сестрой даже после того, как она представлялась как доктор Стил, до директора больницы, который обращался к ней «дорогуша» вместо «доктор», и Курта — постоянно напоминали ей о том, что она всего лишь женщина.

Эмма так и не сумела его уговорить. Не удалось ей убедить и доктора Кеннета Липа, заведующего отделением неотложной помощи. Возможно, причина состояла в том, что он был другом и наставником Курта. Или просто не видел смысла в изменениях. Или она сама ошибалась, хоть и видела, как подобная система работает в одной из известнейших больниц Бостона. Эмма потерпела неудачу.

Все осталось по-прежнему. Машины скорой помощи продолжали выгружать пациентов на каталки неотложки независимо от того, что творилось в отделении. Ничего не менялось. До того дня.

В тот день миссис Гейл Роуз, страдавшей от тревожности, фибромиалгии, хронических болей и депрессии, стало одиноко. Требовался дилаудид[4] — ее излюбленное лекарство. Гейл была одной из «постоянных клиенток». То ли ей просто хотелось получить дозу, то ли она действительно страдала: этого точно не знал никто, кроме нее самой. Она маялась от волнения и тревоги и, конечно же, не собиралась самостоятельно ехать в неотложку, чтобы просидеть несколько часов в ожидании. Она набрала 911 и получила скорую помощь, желанный дилаудид и последнее свободное место в отделении.

Тем временем мистер Том Кертис терпеливо ждал в приемном покое. Ему было шестьдесят девять, и он считал себя здоровым. В больницу он обратился по поводу расстройства желудка. Оно началось днем, когда Том копал могилу для Мокки — любимой одиннадцатилетней собаки, шоколадного лабрадора.

Прождав пять часов, мистер Кертис вдруг повалился на пол. Джоанн, его школьная любовь и жена на протяжении уже пятидесяти одного года, закричала. Сестра приемного отделения вызвала старшую медсестру, которая выкатила миссис Роуз в коридор, чтобы освободить место для мистера Кертиса. Его реанимировали сорок пять минут, но он остался таким же бездыханным, как и его любимая Мокка. Он отправился в морг, накрытый простыней, снова освободив место для миссис Роуз. Начались вопросы. Почему? Кто? Как?

Этот «злополучный случай», как назвал его Курт, вызвал бурную дискуссию по поводу протоколов сортировки. И не только их. Кто-то вспомнил, как Эмма пыталась изменить правила, а Курт и Кен с ней не согласились. Тот человек не только ткнул этим Курта, но и сообщил в администрацию больницы.

Ничего хорошего это не сулило.

Семья мистера Кертиса вкатила больнице иск на пять миллионов долларов за причиненный ущерб, включая потерю возможного заработка мистера Кертиса, потерю эмоциональной поддержки для детей и внуков, а также недополученный супружеский долг для его жену. Стоила ли сексуальная жизнь миссис Кертис пяти миллионов долларов, обсуждению не подлежало. Больнице пришлось уладить дело во внесудебном порядке, выплатив неизвестную сумму компенсации, что не обрадовало администрацию. Кену и Курту это тоже не понравилось.

Курт, как обычно, отболтался, но с должности начальника скорой ему пришлось уйти, о чем он так и не забыл. С того дня он говорил с Эммой лишь по необходимости. Она огорчалась, но больше ничего с этим поделать не могла.

С тех пор прошли годы. Ей очень хотелось, чтобы Курт забыл обиду. Но он все никак не забывал. Сейчас Эмму подмывало сбежать, оставив его в палате, но она не могла так поступить. Было бы похоже, что она его боится. Нет, нельзя. Она широко улыбнулась коллеге и задернула дурацкую бежевую шторку, разделяющую койки. Шторка якобы обеспечивала пациентам хоть какое-то личное пространство, но совершенно не мешала звукам. Любой, кому не требовался слуховой аппарат, мог отчетливо слышать, что говорят в палате. Особенно «весело» становилось, когда начинали обсуждать половую жизнь, мочеиспускание и стул.

Стульев тут не было, поэтому Эмма подтянула красный ящик для утилизации медицинских отходов и уселась на него. Так пациенты чувствовали себя спокойнее, а она могла дать отдых спине.

Курт гневно посмотрел на нее и вышел. Эмма улыбнулась, представилась и начала задавать вопросы, попутно оценивая состояние пациентки. Выглядит спокойной, лицо не перекошено, конечности подвижны, речь четкая, дыхание в норме, лихорадки нет, сознание ясное, зрительный контакт хороший.

— Чем вы занимались, когда начались головные боли? Они появились внезапно или развивались по нарастающей? — Такие вопросы были призваны исключить самые опасные причины головной боли: инсульт, менингит, глаукому, кровотечения.

— Смотрела телевизор. Это просто мигрень. Я уже много лет страдаю мигренями, и сейчас то же самое. — Женщина потерла правый висок большим пальцем, пытаясь унять боль.

Новость была хорошая. Пока Эмма обследовала пациентку, в кармане завибрировал телефон. Она надеялась, что звонит Тейлор. Дочери приходилось нелегко с тех пор, как несколько месяцев назад она рассталась со своим приятелем, Томом. Однажды Тейлор просто заявила: «Больше никакого Тома. Даже имени его слышать не хочу». Отвечать на вопросы она отказалась. Эмма решила, что Том бросил Тейлор, а та слишком горда, чтобы в этом признаться. Она ненавидит проявления слабости и скорее утонет, чем попросит о помощи. Оценки в школе ухудшились, и девочка стала еще угрюмее обычного. Дома она практически не бывала. Эмма снова и снова пыталась с ней поговорить, но Тейлор упорно молчала — даже глаз от телефона почти не отрывала.

Впрочем, Минерву, старую подругу Эммы и педиатра Тейлор, это не беспокоило.

— С Мэй было точно так же. Прекрасный ребенок, мы отлично ладили, пока ей не стукнуло тринадцать и она не превратилась в чудовище. Пять лет жизни с подростком показались мне полусотней. Когда ей исполнилось восемнадцать, чудовище исчезло и вернулась Мэй. Это просто гормональная буря. Тейлор тоже перебесится.

Минерва ошибается. Эмма и Тейлор никогда не ладили, даже когда дочка была совсем маленькой. Она всегда больше любила отца. Когда Эмма с Виктором развелись, Тейлор перестала с ней разговаривать, и молчание длилось многие месяцы. Даже сейчас, спустя годы, когда старые распри остались позади и Виктор с Эммой стали добрыми друзьями, Тейлор избегала матери или откровенно игнорировала ее. Чего-то в их отношениях не хватало. Так было всегда. Более того, теперь у Тейлор начались проблемы. Эмма не знала, в чем дело, но чувствовала: что-то здесь не так. Совсем не так.

Она пожала плечами и вернулась к текущим делам. Пациентка выглядела замечательно. Неврологическое исследование ничего не показывало. Ответы больной внушали оптимизм. Эмма решила не проводить дополнительных исследований. Немножко подлечим, и на выписку.

ПАУК

Замерз как собака. Уже несколько часов ищу.

Наконец нахожу машину на стоянке. Симпатичная тачка.

Заглядываю внутрь.

Куртка. Книги. Ничего особенного.

Пробую дверцу. Открыта.

Вот дурень!

Сажусь в машину, лезу в бардачок.

Документы?

Ага.

Теперь я знаю его имя.

Вот и славно.

ГЛАВА 4

Эмма распрямила затекшую спину. Надо было прихватить с собой обезболивающее. Она вздохнула. В нос ударил запах свежемолотого кофе, сразу за ним — вонь человеческих фекалий. Код коричневый. Кто-то не успел добраться до туалета. Говорят, молотый кофе поглощает запахи. Не совсем так: просто получаешь кофе, пахнущий дерьмом. Или наоборот. Задержав дыхание, она поспешила в кабинет к своему столу.

На клавиатуре компьютера лежала чья-то кардиограмма. Эмма нахмурилась. Почему ЭКГ просто положили сюда, а не показали ей? Кажется, все в порядке. Пациент молодой — всего 35. Значит, вероятность инфаркта не так велика. Эмму позвали бы, будь пациенту хуже. Она расписалась и забыла об ЭКГ.

Потом вошла в систему, пройдя все обязательные этапы — имя пользователя, пароль, идентификационный номер, ПИН-код, девичья фамилия матери, размер обуви, размер лифчика и еще бог знает что, — прежде чем наконец ввести назначения для пациентки с мигренью, которую только что обследовала.

Зазвонил телефон — соседний участок неотложной помощи решил перевести пациентку к ним. Ну и толку от них, если там не могут справиться даже с инфекцией мочевыводящих путей у молодой и здоровой пациентки? Авось хотя бы результаты анализов с ней пришлют, чтобы не делать их повторно и не выставлять счет по второму разу. Она снова отправила сообщение в интенсивную терапию, чтобы узнать, как дела у парня с передозировкой, потом проверила результат анализов пациента с сепсисом из второй палаты. Он стар и болен. Нужны антибиотики. Причем немедленно. Эмма встала, выпрямилась и отправилась к столу Сэла.

Фармацевт сидел с совершенно прямой спиной, словно перед фортепиано. Он происходил из музыкальной семьи: отец играл на виолончели, мать — на скрипке. Ему было на роду написано стать музыкантом, но почему-то он выбрал медицину. Он был умен, обходителен и одинок. Уж не голубой ли? Длинные тонкие пальцы порхали над клавиатурой, словно Сэл играл Рахманинова, но вместо мелодии он выводил список медикаментов для пациента с деменцией из пятой палаты.

— Сэл, можешь добавить антибиотики для второй палаты, с сепсисом?

— Конечно. Причина известна?

— Думаю, пневмония. Сатурация низкая. В прошлом месяце он уже лежал в больнице с тем же самым.

— Разумеется. Доктор Стил, найдется минутка?

Вообще-то, времени у нее было в обрез, но когда просит Сэл, остальное может и потерпеть. Она пододвинула стул.

— В чем дело?

— Тот сегодняшний пациент с передозом…

Эмма выжидающе посмотрела на него.

— Он ведь получил лошадиную дозу налоксона.

Значит, вот что его беспокоит. Меня тоже.

— Да.

— Я еще никогда не вводил одному пациенту столько налоксона за раз.

— Как и я.

— Похоже, в конце концов ему это помогло.

— Или нам просто повезло. Но я согласна: думаю, именно налоксон и помог.

— Почему?

— Толком не знаю. Читала статью о серии передозировок в Нью-Гемпшире, плохо поддававшихся реанимации. Там решили, что дело в партии героина с примесью фентанила. Потом был еще один случай, в Огайо. Судя по всему, карфентанил. Иногда, чтобы добиться реакции, требовалось до двадцати пяти кубов.

— Вот и я о том же подумал. — Лицо Сэла просветлело: они оказались на одной волне. — Фентанил в сто раз сильнее морфина. Он плотнее связывается с рецепторами, поэтому требуется больше налоксона, чтобы он сработал.

— Похоже на правду.

— Это уже не первый такой случай. Был еще один пару дней назад.

— Кто им занимался?

— Доктор Амбер.

Доктор Ричард Амбер — вылитый Том Круз, только чуть постарше и повыше ростом — оказался рядом.

— Кто тут поминает мое имя всуе? — с улыбкой спросил он, демонстрируя ямочку на левой щеке.

— Я как раз рассказывал доктору Стил о передозе, который был на днях.

— О котором из них? Их тут как мух…

Доктор Амбер был в этих местах новичком. Таких, как он, называли locum tenens, местоблюститель, — врач на подхвате, работающий по нескольку смен то тут, то там по мере необходимости. Амбер сотрудничал с их больницей всего пару месяцев, но оказался человеком приятным, знающим и ужасно привлекательным.

— Пожилая женщина из второй палаты, которой вы дали несколько доз налоксона, прежде чем она завелась.

— Там был не передоз, а инфаркт, — поправил Амбер. — Налоксон я дал на всякий случай — кто его знает? Но он не помог.

— Но ведь после третьей дозы пульс появился?

Доктор Амбер небрежно отмахнулся, и красный камешек в его кольце выпускника сверкнул капелькой крови.

— Ну да. А еще было четыре дозы адреналина, две дозы бикарбоната, кальций, магнезия, СДР. Неизвестно, в налоксоне ли тут дело. Помочь могло любое другое средство, а то и все сразу. Что, скорее всего, и случилось.

Сэл пожал плечами. Доктор Амбер не лукавил: дело действительно могло быть в чем угодно. Даже в банальной счастливой случайности.

— Анализ на наркотики делали? — спросила Эмма.

Амбер покачал головой:

— Мочи мы так и не увидели. Реанимировать пациентку не удалось. Да и смысл? Умерла так умерла. — Он пожал плечами и направился прочь плавной походкой большого кота.

— Но было очень похоже на передозировку, — не сдавался Сэл.

Эмма не знала, что и думать. Сэл — умница, но всего лишь фармацевт. Амбер же — бывалый врач неотложной помощи с огромным клиническим опытом. У него за плечами, наверное, сотни реанимированных пациентов.

— Возможно, сердце не выдержало стресса, — предположила она. — Или действительно была передозировка. У сегодняшнего пациента картина явно похожая. Может, к нам завезли бракованную партию — фентанил в смеси с какой-нибудь гадостью.

— А ведь это имеет смысл, верно? Я читал, что в Китае его производство очень дешево, а перевозить наркотик легко: из-за высокой эффективности много не надо. Для продажи дилеры смешивают фентанил с другими веществами. Может быть, вышел перебор. Или местные к такому не привыкли и не знают, сколько можно употреблять, а потом попадают к нам со случайными передозировками.

— Разумно. Отправлю мочу паренька на анализ, и посмотрим, что он покажет.

— А я запасусь налоксоном, — ответил Сэл. — За последними двумя дозами пришлось бегать на аптечный склад. В наших условиях лучше подстраховаться.

— Спасибо, Сэл. Я сделаю анализ на наркотики и дам тебе знать.

— А я позвоню в токсикологический центр. Есть у меня там подруга — поболтаю с ней.

Эмма встала и выпрямилась. Как больно… Скорее бы сдать смену, добраться домой и выяснить, что там с Тейлор. И отдохнуть. И немного выпить. Еще четыре часа…

Она посмотрела на Сэла: спина прямая, взгляд погружен в экран, тонкие ладони летают над клавиатурой.

— Сэл, почему ты перестал играть на фортепиано?

Его глаза расширились от удивления.

— Я не переставал. Все еще играю.

— Но ты отказался от музыкальной карьеры и стал фармацевтом. Почему?

Сэл посмотрел на свои руки, потом снова на Эмму.

— Хотел сделать этот мир лучше. Решил, что как фармацевт сумею помогать людям.

— Музыканты тоже помогают людям. Они несут нам красоту и утешение.

— Да. Но для того, чтобы наслаждаться музыкой, человек должен быть здоровым и не испытывать боли.

Эмма кивнула.

— Разве ты не поэтому решила стать врачом? — спросил Сэл. — Не для того, чтобы помогать людям?

— Ну нет, только не я, — рассмеялась она. — Все так говорят при поступлении на медицинский, но это чушь собачья. Не будь меня здесь, об этих пациентах заботился бы кто-нибудь другой. Может, даже более расторопный и квалифицированный. Незаменимых людей не бывает. Во всяком случае, я уж точно не из таких.

— С трудом в это верится.

— Спасибо. Приятно слышать. Вообще-то, я стала врачом, чтобы испытать себя. Мне нравится находить ответы, ставить правильный диагноз. Нравится погоня — как детективу, который ищет убийцу. А еще мне нравится медицина. Я стараюсь не ради них, — она кивнула в сторону коридоров, набитых каталками, поскольку все палаты были заняты, — я стараюсь ради самой себя.

— Что ж, значит, пациентам повезло. А уж как повезло нам…

— Спасибо, — улыбнулась Эмма. Немного добрых слов мне сейчас не помешает.

ПАУК

Сижу на скамейке возле дверей.

Жду.

Люди входят. Люди выходят. Его среди них нет.

Мне холодно. Ног не чувствую. Уже полчаса как.

Пальцев на руках тоже.

Сжимаю кулаки в карманах.

Куртка промокла. Не греет. И ничто не греет.