Андрей Молчанов

Побег обреченных

ВЕЧЕРОМ ОН ВЫШЕЛ К ОКЕАНУ

Скалы дышали накопленным за день жаром ушедшего в ночь солнца, небо мерцало звездами в черном зеркале спокойной воды, а безветренный воздух был душен и вязок.

Он уселся на краю обрыва, незряче вглядываясь в темень слившихся воедино стихий.

Наконец-то он, Джордж Лоуренс, мог позволить себе просто отдохнуть. Главное было сделано, и ему очень хотелось надеяться, что это именно так.

Сделано! Несмотря ни на что!

Он истратил все свое состояние, накопленное несколькими поколениями его предков, он отказался от семьи, не понимающей его устремлений, купил этот остров, создал здесь лабораторию и полигон; он провел практически десять лет в затворничестве, оставив карьеру некогда известного физика, и лишь изредка навещал прошлых приятелей-коллег, дабы пополнить свой арсенал необходимыми материалами и аппаратурой, и вот наступает время итога… А итог – получение ключей от Вечности. Ключей от Миров…

Когда-то, более двадцати лет назад, он – физик и сейсмолог, увлекшийся исследованиями гипотез о параллельных с Землей пространствах, был осмеян как романтик и фантазер и замкнулся, решив добиваться результата в одиночку, а после внезапно узнал, что проблема начала изучаться серьезными военными ведомствами, причем в разных странах, и многие из бывших его оппонентов, утратив прошлый сарказм, резко изменили свое мнение. Однако таковые новости были восприняты им с равнодушием. Он уже слишком далеко ушел по дороге, начало которой еще только пытались разглядеть прозревающие скептики.

Он нашел двери в Миры, он увидел пространства, он познал восторг первого окрыления открытием, а потом понял, что двери открыты не всегда и не всем и что надо создать свою дверь и положить в свой карман ключ от нее и тогда, только тогда возможно стать властвующим хозяином, а не просящим подаяния рабом.

Гордыня? Может быть. Однако она простительна ему. Он завоевал на нее право! Трудом, самоотверженностью, одиночеством, поиском истины!

И завтра собственным ключом он откроет собственную дверь в Вечность.

Нет, что-то его тревожило… Возмездие за грех гордыни, как бы он ни оправдывал таковой? Или же – вероятность просчета, срыва?

Он всячески пытался отрешиться от мысли о неудаче, о крахе, сулившем его невозвращение сюда и мыкания в неизвестных грозных пространствах, но тревога не отступала, заставляя размышлять о возможных партнерах и соратниках, способных подстраховать его, вызволить из неведомой пока еще беды…

Поздно! Уже некогда искать этих партнеров, промедления он не вынесет, да и какого черта делиться с кем-либо тем, на что ушла вся его земная жизнь? Ключи принадлежат ему, и только ему! Он тяжело привстал.

В тишине протяжно и визгливо крикнула чайка – в последнее время их во множестве развелось на острове.

Пошел обратно, глядя на освещенные прямоугольники окон дома.

Сегодня ему надлежало как следует выспаться. Перед главным днем его жизни.

Небольшой двухмоторный самолет уже третий час висел в кристальном, пронизанном тропическим солнцем пространстве над океанской бескрайней синью, стыло скованной штилем, и Мертону Брауну, сидевшему за штурвалом, казалось, будто самолет уперся в некую невидимую преграду и теперь замер в напрасной попытке ее преодоления, стрекоча вхолостую лопастями своих упрямых винтов.

Он купил этот самолетик два года назад, после того, как, отслужив четверть века в иммиграционной службе Штатов и выйдя на пенсию, решил переехать из Нью-Йорка, утомленный его грязью, промозглыми зимами, круглосуточной деловой суетой, сюда, на благодатные Гавайи, где ранее частенько проводил ежегодный отпуск с покойной женой.

Пенсионное благостное существование не тяготило его. Небольшой домик с садом, бассейн, наконец, этот маленький самолетик требовали ежедневного ухода и присмотра; кроме того, он увлекся рыбалкой, полетами к дальним, затерянным в океане островкам – и все это заполнило его жизнь, не оставляя в ней места ни чувству скуки, ни одиночеству, тем более редкий месяц не обходился без того, чтобы его не посещали приезжавшие погостить многочисленные друзья и родственники.

Он покосился на сидевшего рядом с ним Алекса, то бишь Александра, гостя из России, – тот сосредоточенно выковыривал перочинным ножом шпильку из тесного для его запястья браслета новых часов, пытаясь, видимо, отрегулировать подходящую длину.

Они познакомились в Москве год назад, при обстоятельствах довольно печальных: у зазевавшегося на Красной площади Мертона воришка вытащил бумажник со всеми наличными, кредитками, документами, и турист из США, респектабельный мистер Браун, сразу же оказался никем, и ничем в незнакомой стране, куда он, старый дурак, руководимый идиотской привычкой ежегодного странствия за океан, поперся, преодолев половину земного шара. Тем более ничего особенного в этой Москве, похожей по нравам и укладу жизни на безумный Нью-Йорк, он не обнаружил. Пятилетний внук, прилетевший к нему в гости со старшим сыном, оказался прав, когда, услышав о намеченном путешествии, заявил: мол, и зачем тебе, дед, эта Москва?

– Как? – изумился Браун. – Там древний Кремль, музеи, Мавзолей…

– С трупом? – брезгливо уточнил внук. – Ну и пользы-то?.. Обойдешь вокруг гроба, и все.

Сопливый мальчишка как в воду глядел!

Положение было отчаянным. Полицейские власти лишь вяло сочувствовали Брауну, разводя руками. До отлета в Штаты оставалась неделя; плату за дальнейшее проживание в отеле он умышленно не внес, намереваясь съездить в Санкт-Петербург; и оставалось одно: жить на тротуаре в положении бродяги, поскольку дату вылета, проставленную в авиабилете с дешевым тарифом, компания менять категорически и бессердечно отказывалась.

… Тут-то, буквально на улице, и повстречался ему этот Александр Михеев, сносно владеющий английским и проявивший к нему, Мертону, удивительное, далекое от какого-либо формализма сочувствие.

Привел домой, накормил, дал денег, съездил с ним в качестве сопровождающего в Санкт-Петербург и, наконец, проводил в аэропорт, ничего при этом для себя не выпрашивая и ни на какие компенсации категорически, как уяснил Мертон, не рассчитывая.

Браун, человек благодарный, сразу же по приезде немедленно взялся за оформление вызова в США своему новому русскому знакомому, причем, памятуя о сложностях с выдачей американской визы, по личным каналам выхлопотал для Александра официальное поручительство иммиграционной службы, незамедлительно отправив пакет с документами надежной почтой «Федерал экспресс» в Москву.

Он искренне хотел, чтобы этот парень приехал к нему на Гавайи, пожил бы в просторном доме на берегу океана, походил по рыбным ресторанчикам, поглазел на роскошное казино Трампа, слетал бы с ним, Мертоном, к далеким островам…

Как одно из удручающих воспоминаний, в памяти Брауна запечатлелась унылая московская квартирка Алекса, где, помимо его семьи – жены и ребенка, проживал – вот ужас! – еще и какой-то сосед; обшарпанный подъезд, индустриальный пейзаж за окном, серая грязная улица…

Как понял Браун, Алексу – государственному служащему, инженеру с мизерной зарплатой – полет на Гавайи мог только грезиться, а потому в пакет с документами он не без некоторого удовлетворения вложил и авиабилет – причем первого класса, летать которым лично для себя находил излишней роскошью…

Браун был человеком экономным и бережливым. Но отнюдь не жадным.

И вот они вместе в Америке, под ними – гладь Тихого океана, а уже через полчаса на горизонте темным пятном выделился живописный островок с посадочной полосой, побережьем, усеянным бунгало; тут они славно порыбачат, а вечером окунутся в здешнюю экзотику: открытое небо местного ресторанчика в ясных бесчисленных звездах, шорох пальмовых ветвей, гирлянды цветов, смуглые островитянки, танцующие в разноцветных лучах прожекторов…

Голос подала сидевшая позади Анджела – тридцатилетняя блондинка, проживающая с Мертоном по соседству, через дом, и напросившаяся сегодня составить им компанию в воздушной прогулке:

– Мистер Браун, странный звук… Что-то с двигателем?..

– Оу… – удивленно произнес Александр, глядя на расстегнутый браслет своих часов, который вдруг сам собою изогнулся и как бы вытянуто завис в воздухе под воздействием неведомой силы.

Тут внезапно зачихали моторы, Браун обвел оторопелым взглядом сбесившиеся стрелки приборов, пляшущие и вращающиеся в каком-то диком, бессистемном разнобое, и, растерянно пытаясь осознать причину неисправности, вдруг увидел, что пространство над океаном, через которое они летели, как бы уплотнилось, матово остекленев; темно-синяя тушь воды подернулась рябящей бирюзовой дымкой, а через мгновение небо приобрело мутно-сизый оттенок, слившись с водой и напрочь утратив горизонт, будто неведомая кислота съеживала и разъедала весь мир…

Лопасти винтов дернулись и – беспомощно замерли. Самолет падал. Падал в какую-то зыбкую, неясную бездну.

Браун, лихорадочно пытаясь запустить двигатели, мельком обернулся на сосредоточенно окаменевшее лицо Алекса; донесся сдавленный всхлип охваченной ужасом Анджелы…

Винты не без усилия крутанулись, потом – трудно и нехотя заработал левый двигатель, самолет качнуло вбок, и Браун, насквозь мокрый от дикого напряжения, понял, что падение удалось затормозить, однако на одном глохнущем моторе лететь он не сможет, и остается лишь одно – планируя, медленно снижаться к воде, чтобы сесть на нее, если, конечно, не случится вдруг чудо чудное и не воскреснут пораженные внезапной немощью двигатели.

Мутная стеклянная пелена, заволокшая пространство, неожиданно рассеялась, левый двигатель заработал ровнее, Браун потянул руль на себя, желая наверстать утраченную высоту, но тут понял, что сделать этого не сумеет: самолет неуклонно входил в плоскость пугающе близкой воды, Мертон лишь успел задрать нос судна, и вскоре под алюминиевым брюхом жестко и оглушающе ухнула, рассекшись, тугая океанская гладь, стекло кабины облепили тысячи брызг, захлебнулся в клокотании охвативших самолет струй двигатель, а после наступила мерная, баюкающая слух тишина…

Браун потянулся к рации. Контрольная лампа питания горела ровным зеленым светом, но в мембране наушника царила безжизненная ватная тишина. В рации, видимо, безнадежно вышли из строя микросхемы, и о подаче сигнала бедствия теперь нечего было и думать.

– Что делать, Мертон?! – раздался истерический возглас Анджелы. – Мы тонем…

– Быстро… – Мертон отстегнул ремень безопасности и отбросил колпак кабины, физически ощущая начавшееся погружение самолета вглубь. – Отодвинь вон тот рычаг, Анджела, и толкни дверь в сторону. Умница…

Из выброшенного за борт компактного прорезиненного брикета, мгновенно увеличиваясь в размерах и тут же разламываясь по швам заполняемых сжатым воздухом полостей, на воде громоздко и пухло вырос спасательный плот.

Самолет тонул, вода неуклонно заполняла кабину, но все-таки, прежде чем оказаться в океане, они сумели побросать свои сумки на плоское дно плота и вскарабкаться на него, с завороженным испугом наблюдая, как крыло самолета, будто плавник акулы-гиганта, медленно вскальзывает, проваливаясь в глубь безмятежной и оттого мистически зловещей воды.

– Это была магнитная аномалия, – нарушил молчание Александр. – Точно. – Он снял с себя майку, не торопливо отжал ее. – Я по своим часам определил… Где, кстати, они?.. А-а, черт! – Покривился досадливо. Затем продолжил: – Довелось как-то побывать на заводе по производству алюминия. Так вот в одном из цехов, где сильные, магнитные поля, стальные браслеты от часов точно так же выгибались…

– Аномалия, хреномалия! – У Анджелы после пережитой катастрофы судорожно подергивалась щека. – Что теперь, а? Где мы? Куда плыть?

– Ну-ну, спокойно, девочка, – справляясь с невольной нервной дрожью, урезонил ее Мертон. – У нас есть компас, я знаю направление, все не так и плохо… Бог спас нас. – Он расчехлил легкие пластиковые весла. – Придется грести, и грести долго, но мы выплывем…

– Думаете, долго? – Алекс, прищурившись, вглядывался в океанскую даль. – А там что?..

– Где? – следуя направлению его взгляда, спросил Мертон.

– А вон какая-то точка…

– Боже милосердный, – прошептала, закусив дрогнувшую губу, Анджела. – Остров… Неужели остров?

– По-моему, здесь нет никаких островов, – покачал головой Мертон. – По крайней мере, мне они неизвестны. – Положив на ладонь компас, он вглядывался в подрагивающий ромб стрелки. – И плыть нам надо в другую сторону.

– А сколько плыть? – спросил Алекс.

– Ну… несколько суток. Правда, мы исчезли с радаров, возможно, вскоре вылетит поисковый самолет…

– Несколько суток! – Анджела прыснула нервным смешком. – А если шторм? Не-ет, давайте грести туда… – И, вывернув ладонь, указала в сторону предполагаемой, хотя и невероятной, с точки зрения Брауна, суши.

– Вообще… разумно, – поддержал ее Алекс, глубокомысленно кивнув.

– А если это не остров? – спросил как бы сам себя Мертон.

– Но что же тогда?! – Анджела вновь протянула руку в сторону темного расплывчатого пятнышка.

– Может… судно? – несмело предположил Александр.

– Еще лучше… Тогда беритесь скорее за весла, джентльмены. По-моему, у судов есть одна нехорошая особенность: уплывать в противоположную сторону от терпящих бедствие…

– Подчиняюсь большинству, – буркнул Мертон.

И джентльмены неохотно взялись за весла.



Нет, это не было судном…

Из знойного океанского марева действительно вырастали очертания острова, и, чем ближе подплывал плот к безжизненному черному камню его берегов, тем тревожнее становилось на душе Мертона, ибо странен казался ему этот клочок суши, над которым реял какой-то неясный голубоватый туман и где не угадывалось ни единого кустарника и деревца, а разломы камня заполонил грязно-белый, как затоптанный на тротуаре сахар, песок…

– Не очень уютное местечко, – пробурчал он, погружая весло налитыми усталостью руками в неподатливую, вязкую, как загустевшее масло, воду.

– И что же теперь? – бездумно произнесла Анджела.

– Ничего. – Александр пожал плечами. – Вскарабкаемся на твердь земную, наловим рыбки… И будем ждать подмоги. Кстати, у нас есть пиво и сода.

– Я летела с вами не за тем, чтобы… – скрипнула зубами Анджела, но тут же и замолчала под укоризненным взглядом Мертона, измученного управлением громоздким неуклюжим плотом, медлительно приближавшимся к отвесно высившимся скалам берега.

Судя по всему, остров представлял собой вершину глубоководной горы, некогда выдавленной из пучины тектоническим катаклизмом; на это указывало и то, что близкий уже берег не предваряла мель, глубина под плотом оставалась по-прежнему непроницаемой для взора, и солнечные блики, уходя в синь, истаивали в ней, не достигая дна.

Им удалось обнаружить достаточно пологий склон и пришвартоваться к нему, привязав плот к обросшему белесыми водорослями валуну.

По косо вздыбленной плите осклизлого гладкого туфа, с трудом находя в нем трещины, обросшие гроздьями мелких мидий, нещадно обдирая колени и пальцы, они поднялись наверх, в скальный разлом, в изнеможении опустившись на илистый грунт, уже начинавший подсыхать под солнцем.

Дохлая пестрая рыбешка тропических вод, россыпи ракушек, подернутых блеклой известняковой коростой, неторопливо снующие крабы, черные как смоль морские ежи, ощетинившиеся длиннющими колючками…

– А я, кажется, понял… – хрипло произнес Алекс, механическим жестом утирая с лица обильный горячий пот. – По-моему, благодаря именно этому островку мы и сверзлись с небес…

– То есть? – вяло прошептала изнемогающая от жары Анджела.

– Банальная штука, – пояснил он. – Поднятие океанского дна, смещение плит, подводный вулканический процесс… Ну, и как следствие – магнитная аномалия. Вот он и появился, островок. Или же – просто приподнялся. У самолета же, естественно, ушли параметры всех приборов… – Из-под закованной в известняк разлапистой раковины он выковырнул мыском ботинка мертвую барракуду и обалдевшего от кислорода лангуста, отшвырнув их в воду. Затем в доказательство своих слов указал на валуны – обросшие кораллами, в уже подсыхающей на солнце пемзе губок и волнистой жиже мертвых актиний.

Мертон, отдышавшись, развязал узел притороченного к брючному ремню капронового каната, тянувшегося вниз, к плоту. Хмуро кивнул Александру – мол, подсоби…

Канат натянулся под тяжестью привязанных к нему сумок, и, перевалившись через борт, заскользил вверх по влажному склону сбившийся ком убогой, промокшей поклажи.

– Итак, – сказал Мертон, расстегивая «молнию» одной из сумок. – Что у нас есть? Выходные брюки… – Он натянуто усмехнулся. – Прелестно. Далее… Нижнее белье.

– Где пиво? – раздраженно перебила его Анджела.

– У нас всего шесть банок, – терпеливым голосом отозвался Мертон. – Придется потерпеть, леди, бара тут еще не отстроили.

– Ракетница, нож, две упаковки соды, – перечислил Александр кладь, имеющую практическую значимость.

– О, видеокамера! – удовлетворенно добавил Мертон, извлекая из сумки компактный кожаный футляр.

Анджела презрительно хмыкнула.

– А что? Видеокамера – это неплохо, – заметил Александр с оптимизмом. – Когда все это закончится, на что я весьма рассчитываю, кассетка, запечатлевшая наше страшное приключение, окажется весьма кстати, и, уверен, милая Анджела, ты наверняка сделаешь себе копию…

– Да нужна мне эта…

– Ну, ладно, пойду осмотрю окрестности, – молвил Александр, поднимаясь и отряхивая песок с влажных измятых шорт.

– Потом поведаешь о местных достопримечательностях, – проронила Анджела, расшнуровывая кроссовку и стягивая со ступни мокрый носок.

– Непременно! – дружелюбно пообещал Александр.

Спотыкаясь на скользком камне, отшвыривая ботинками бесчисленных морских ежей в опасении напороться на их дикобразьи иглы, он двинулся вверх, огибая громоздящиеся друг на друга валуны, затянутые темно-зеленой слизью морских трав, покуда не очутился у проема в скальном массиве, причудливо изгрызенном океанскими течениями.

Шагнул в его остро и тухло пропахшую йодистой гнилью глубину, как бы вытесанную в камне, и обнаружил за ней подобие дороги, которую являла собой извилистая прогалина, тянувшаяся вдоль обросших водорослями и ракушками скал к вершине острова.

Хрустя осколками дырявых ракушечных створок, тронулся дальше.

Оставшись в одиночестве, он, Саша Ракитин, поневоле утратил свой вымученный оптимизм, сменившийся чередой невеселых раздумий.

Память возвращала его в Москву, к тому моменту, когда на улице к нему подошел пожилой сутулый американец и, осведомившись, не говорит ли Ракитин по-английски, получил утвердительный ответ, после чего предложил купить за бесценок приличные часы.

От сделки подобного рода Ракитин, естественно, наотрез отказался; господину Мертону Брауну, попавшему в затруднительное положение в чужой стране, помог, а вот вызов, который тот впоследствии ему прислал, поверг Александра в немалое замешательство.

И дело заключалось не в том, ехать ему в Америку или же проигнорировать приглашение нового знакомца. Вопрос стоял иначе, а именно: кем мистер Браун являлся? Действительно американским туристом, попавшим в неприятную историю на территории России и теперь возжелавшим отблагодарить своего спасителя, или же… провокатором?

Да, так мыслил Александр Ракитин, офицер Федерального агентства правительственной связи и информации России, в сотый раз перечитывая текст приглашения, а также приложенного к приглашению письма из иммиграционной службы, которое гарантировало посольству США полную социально-общественную лояльность визитера.

Якобы случайная встреча с Брауном могла означать собою всего лишь первый этап в его, Ракитина, разработке американской разведкой.

В принципе, как рассуждал подполковник Ракитин, особой ценности для ЦРУ он не представляет, являясь всего лишь техническим работником спецслужбы, однако, с другой стороны, он, в общих чертах осведомленный о конъюнктуре разведывательных мероприятий, поневоле сознавал, что заполучить его в качестве агента для американцев, безусловно, нелишне – пусть бы с расчетом на перспективу или же просто для галочки, а потому…

А вот что «потому» – в точности он сформулировать не мог.

Первым его желанием было пойти в известную инстанцию, доложить, как полагается, о своем знакомстве с американцем, отдать пакет с документами и ждать ценных указаний от руководства, однако сделать такой шаг он не спешил.

Во-первых, понимал, что вокруг его персоны тотчас же начнется всякого рода гнусная контрразведывательная мельтешня; во-вторых, положительным образом подобная ситуация его карьере никак не способствовала, а, в-третьих, в ближайшей перспективе ему была уготована долгосрочная командировка в Испанию, способная в обстоятельствах странного знакомства с мистером Брауном легко и логично сорваться.

Кроме того, имелся за Ракитиным и грешок: приятель, работавший в МИДе, сделал ему, «невыездному», загранпаспорт на фамилию «Михеев», и паспортом этим Ракитин уже дважды воспользовался, скатав в Прагу и в Стамбул, что, с точки зрения руководства, представляло собой вопиющий криминал.

Мир, открывшийся Ракитину, попросту ослепил его своей яркой и многоликой сутью, существовавшей за непробиваемой стеной бесконечного однообразия серых служебных будней, должных в итоге закончиться выслугой лет, скромной пенсией и неясной перспективой дальнейшей гражданской жизни, продержаться в которой на плаву без дополнительного приработка было бы невозможно.

Тем более уже давно вызревало у него желание уйти с опротивевшей службы, где не виделось никакой перспективы, однако тяжкой, но привычной цепью раба сковывали, удерживая, семнадцать лет выслуги, включавшей армейскую повинность, и – опять-таки – грядущая волшебная командировка в Испанию.

А после пришла к Ракитину бесшабашная идейка: мол, ну и хрен бы с ним, с этим ЦРУ, прорвемся! Мотива для сотрудничества у него нет, шантажом его не сломят, да и отоврется он в случае чего, доказав свою бесполезность и неинформированность…

А потому… почему бы и не окунуться в острую авантюру? Вынырнем!

Так что, Мертон Браун, ждите своего гостя – инженера московского НИИ, каковым он вам официально, представлен.

В восемь часов утра Александр стоял в очереди подобных ему страждущих у американского посольства, а к вечеру уже любовался на вклеенную в паспорт пеструю, на всю страницу, визу со своей фотографией.

Через неделю он отбыл в законный отпуск.

Куда может поехать «невыездной» в отпуск в январе? Конечно, на Урал, покататься на горных лыжах…

Первую неделю своего пребывания в Америке Александр откровенно трусил, ожидая какого-нибудь подвоха, но затем успокоился, все больше и больше убеждаясь в абсолютной безопасности своего визита сюда, в открытости и чистосердечности Мертона.

Отпуск, как и все хорошее, пролетел быстро, через три дня предстояло отправляться обратно, и вот тут-то судьба выкинула трюк, подсунув ему незадачу с этой дурацкой аварией…

И, главное, чем данное приключение закончится?

Конечно, их рано или поздно спасут, но даже и в самой благополучной оконцовочке вполне вероятно угодить в липкие лапы представителей прессы и телевидения…

Вот так сюрприз преподнесет он своим шефам, проведай те о похождениях лихого подполковника в американских тихоокеанских тропиках!

Тогда – хоть оставайся в Штатах! Ничто не спасет! Шкуру спустят – вживую!

Александр тяжело перевел дух, оглядываясь по сторонам.

И вдруг его посетило некое странное чувство, с каким обычно открывают закономерность в хаосе разрозненных, нестыкующихся событий…

С болезненной настороженностью он, еще не веря, различил среди нагромождения камня, обрамлявшего прогалину, донных отложений, наростов ракушечника и песчаных наносов явную границу иной суши, где виднелась редкая травка, помет чаек, осколки их яиц…

Значит, он миновал лишь подножие острова, выдвинувшееся из океанского чрева, и теперь стоял на бывшем его побережье.

Следующие находки – пластиковая сломанная зажигалка и кусок электропровода – вселили в него немалое воодушевление: возможно, на острове находились люди!

Ракитин уже целеустремленно спешил подняться по склону, движимый надеждой на скорую встречу с желанными, как никогда ранее, представителями рода человеческого.

Вскарабкавшись на невысокий откос, он очутился на краю расстилавшегося перед ним каменистого плато, широкой подковой врезанного в основание вершины.

И – замер, ошарашенно всматриваясь в странные, даже нелепые в своих фантасмагорических формах сооружения, видневшиеся неподалеку: подобие распавшихся игральными картами стен дома, чудом удерживающих перекрученную, похожую на диковинную раковину алюминиевую крышу; стальные ажурные мачты, схожие с высоковольтными опорами, но утратившие словно бы под воздействием неведомой силы геометрически строгую выверенность форм, свернутые и перекореженные, вытянутые в разные стороны конструкции, напоминающие шизофренические творения модернистов…

«Аномалия, это определенно какая-то сильнейшая аномалия», – тревожно стучало в голове у Ракитина, когда он шаг за шагом неуверенно и с опаской приближался к изувеченным строениям, безо всякого вдохновения предчувствуя встречу с какими-либо ужасными находками или открытиями.

У небольшого сборного дома, а вернее, у нагромождения деформированных, как пластилин, стройматериалов, некогда дом составлявших, он остановился, не решаясь войти внутрь и оглядываясь не без сомнения на уродливые сварные конструкции, оплетенные сплющенными кабелями, тянувшимися к перекошенным щитам, установленным в проемах их изуродованных вершин. Щиты, отсвечивающие тусклой ртутью своих растресканных и вспученных зеркальных поверхностей, пусто и обреченно, как мертвые глаза, взирали на Ракитина, и если он испытывал некоторое подсознательное любопытство, то оно скоренько исчезло: сердце внезапно захолонула темная жуть, словно источаемая зыбкими, блуждающими в рассеянном свете тенями – может, как мелькнуло в его голове, – тенями тех, кто недавно претерпел здесь неведомую зловещую катастрофу…

Заставить себя войти в дом он так и не сумел, поспешив прочь, и, пройдя обратный путь, не без облегчения вздохнул, увидев спокойно посапывающих, положив сумки под головы, Мертона и Анджелу.

Две пустые пивные банки валялись неподалеку от зачехленной видеокамеры – компаньоны все же решились утолить жажду.

Ракитин легонько тронул Мертона за плечо.

– А? – с трудом разлепил тот сморенные сном глаза. – Бери пиво, Алекс…

– Мертон… там…

– Что?

– Там разрушенный дом…

– Какой еще…

– Серьезно! Дом, какие-то металлические мачты изуродованные…

– Наш русский друг обнаружил-таки следы цивилизации, – шмыгнув носом, прокомментировала, не удосужившись открыть при этом глаза, Анджела.

– Здесь что-то случилось, – отозвался Александр. – И, кажется, относительно недавно… Какой-то катаклизм. Все будто вывернуто наизнанку…

– Что ты имеешь в виду? – пробурчала Анджела, переворачиваясь на спину и закрывая тыльной стороной ладони лицо от настырного полуденного солнца.

– Это надо видеть, мисс!..

Мертон, словно бы нехотя, приподнялся, щуря одурманенные дремотой глаза.

– Так что это за дом? – полюбопытствовал он, с натугой откашлявшись.

– Я как следует не рассмотрел… – ответил Ракитин, открывая банку с пивом и с удовольствием делая внушительный глоток горьковатого, колко опалившего углекислотой сухое нёбо напитка. – Дом как дом. Относительно новый. Но – будто бы после попадания в него бомбы.

– И что в нем? Золото, бриллианты? – протяжно зевнув, спросила Анджела.

– Насчет этого ничего пообещать не могу, – ответил Александр, – до нас, вероятно, все украли, но вот что-нибудь из пропитания там поискать следует. А не найдем – наловим крабов. Развалины дома пойдут на дрова.

– На плоту – котелок и спиртовка, – вздохнул Мертон. – Включены в комплект.

– Ура, – равнодушно произнесла Анджела, без энтузиазма поднимаясь на ноги. Тронула свои волосы, растеребив и без того растрепанную челку. Произнесла не без сокрушения: – Извините, джентльмены, я выгляжу, как морской черт…

– Это комплимент морскому черту, – заметил Ракитин.

– Да бросьте вы, Алекс… Пойдемте, взглянем лучше на ваши руины…

– А вы, кстати, возьмите камеру, Мертон, – порекомендовал Ракитин. – И кассеты. Не знаю, как сложится жизнь, но если мы выберемся когда-либо отсюда, такую память о Соединенных Штатах я хотел бы для себя сохранить.

– Вы очень сентиментальны, Алекс, – вставила Анджела. – Мой бог, и как же меня угораздило оставить в этом чертовом самолете свою косметичку…

– Самолет ни при чем! – буркнул Мертон.

– Еще как при чем! Проклятая рухлядь с пропеллерами! Или вы сожалеете о нем?

– Представьте себе.

– Не лукавьте, Мертон, страховка окупит с лихвой все ваши душевные страдания по данному поводу…

Это замечание Мертон оставил без ответа. В данном случае практично мыслящая леди, несомненно, была права.

Приблизившись к дому, Мертон изумленно присвистнул, глядя на его перекрученную винтом крышу, а внезапно утратившая свой обычный скептицизм Анджела, округлив глаза, молвила не без нотки обескураженности и почтения:

– Это, конечно, не Хиросима, но…

– Но что-то тут приключилось изрядное, – поспешил дополнить Александр.

Входную дверь, заклинившую в косяке, пришлось долго расшатывать, прежде чем, бороздя своим краем пол, она растворилась, обвиснув на перекосившихся петлях.

Коридор, заваленный разломанной мебелью, одеждой, обломками какой-то промышленной радиоаппаратуры, привел их в гостиную, более похожую на некую лабораторию, развороченную взрывом: съеженная, перекрученная кожаная мебель, стеллажи с аппаратурой, большая часть которой валялась на полу, россыпи монтажных плат, микросхем, разбитые настенные дисплеи и компьютеры, ворохи бумаг, испещренных формулами…

– Нашла консервы! – донесся из кухни голос Анджелы. – И фрукты. Вернее, желе из них… Тут полный разгром!

– Видишь письменный стол? – справляясь с невольной одышкой, спросил Мертон Ракитина.

– Обломки стола? – уточнил тот.

– Посмотри, может, там что-то есть…

Выдернув из разболтанных пазов ящики, Александр исследовал их содержимое.

Канцелярские причиндалы, бумаги, деформированные компьютерные дискеты, пухлая черная папка на «молнии»…

Открыв ее, он увидел четыре металлические, переливающиеся всеми цветами радуги, как голографические детские этикетки, пластины.

– Золото! – с убежденной иронией заключила вошедшая в помещение Анджела.

– То, что не золото, – наверняка, – откликнулся Александр, осторожно проводя пальцами по радужно сияющему налету одной из пластин. – Она невесомая… Пластик, что ли?

– Похоже на то, – согласился Мертон. – Здесь, по-моему, проводились какие-то эксперименты…

– Хорошо, что нет пострадавших, – сказала Анджела. – Я ужасно боюсь мертвецов.

В этот момент над ее головой раздался зловещий скрип.

– Крыша! – крикнул Ракитин, хватая Анджелу за руку. – Дуем отсюда на всех парусах!

Браун, проявив сверхъестественную проворность, первым выскочил в дверь.

Крыша, осев, выбила опорные балки, одна из которых, скользнув возле замешкавшейся Анджелы, своим ребром ободрала ей кожу с плеча.

Через считанные минуты троица, оскальзываясь и падая на гладких камнях, спешила вниз, к знакомому скальному распадку, под которым бился оранжевым пузатым бортом о вулканический туф спасательный плот.

Над островом звенел голос Анджелы. Звучали определения в адрес дома-убийцы, незаасфальтированной дороги, личной жизни леди, наполненной сплошными несчастьями, и, слушая ее, Александр недоуменно раздумывал, где она выучилась столь виртуозно материться?

Впрочем, по возвращении на место привала страсти, мало-помалу улеглись, подавленные отупелой усталостью. Тягостное молчание воцарилось на пятачке, где расположилась, готовясь к ночлегу, компания.

Мертон, усердно разглядывавший прихваченные из развалин пластины, внезапно прервал свое занятие, напряженно прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь редким плеском волны, бившейся лениво о скалистое подножие острова.

– Слышите?

– Ничего не слышу… – ответил Ракитин, вскрывавший перочинным ножом консервы.

Лицо Анджелы, время от времени стенавшей от осознания полученной травмы, да и вообще от истомления тела и духа, вдруг исказила лихорадочная радость.

– Вертолет! – завопила она, подскочив с места. – Вон! Я вижу! – И указала на приближающуюся к острову в начавшей заволакивать небо вечерней сизой мгле черную точку в еле заметном ореоле стрекочущих винтов.

Мертон, отложив пластины в сторону, схватился за ракетницу, дрожащими пальцами втискивая в широкий ее ствол красную гильзу патрона.

Ракета, оставляя белый волнистый след, косо ушла в небо, рассыпавшись снопом малиновых искр.

– Еще! Стреляй еще! – возбужденно орала Анджела. – Целься прямо в него! Ну же!

Их заметили. Точка, неуклонно приближаясь, превратилась наконец в белый, с темно-синей полосой на борту вертолет береговой охраны, выписавший крутой вираж и усевшийся чуть выше распадка на небольшую площадку, от которой тянулась дорога к руинам дома.

– Здесь есть мистер Мертон Браун? – заглушив двигатели и высунувшись в окно, крикнул пилот – молодой парень с идеально уложенной прической, в белой, тщательно отглаженной рубашке.

– О, да, да! – радостно завопила Анджела, карабкаясь что было сил по склону к спасительному воздушному судну.

– Вы мистер Браун? – с холодной усмешкой вопросил благополучный пилот.

– Браун – я, – молвил трудно обретавший дар речи от переполнившего его счастья потерпевший крушение летчик.

– Все живы? Требуется ли медицинская помощь?

– Все-все! – горячо заверила Анджела, мертвой хваткой вцепившаяся в ручку двери.

– Полетели! – кивнул в глубь салона пилот, приглашая страждущих в свою компанию.

Вскоре вертолет, набрав высоту, летел в лоно цивилизации, и очумевший от пережитого Ракитин, безразлично глядевший на затягивающийся дымной ночной пеленой океан, тягостно соображал, как бы ловчее объяснить Анджеле и Мертону о нежелательности фигурирования его имени в разного рода вероятных интервью, хотя спаситель-вертолетчик никаким магнитным аномалиям удивления не выказывал, а поднятие или же погружение в пучину островов почитал делом самым что ни на есть обычным в этом сейсмически неблагополучном регионе планеты. Тем более и сами Гавайи представляли собой не что иное, как цепь вулканических вершин, и в любой ведомый лишь богу миг могли кануть в океан, погибнув в огне и пепле внезапного извержения.



А через три дня Александр ехал в аэропорт Гонолулу, направляясь в обратный путь, в Москву. Не без оснований полагая, что отпуск проведен превосходно и ярко.

В качестве сувенира он увозил с собой две из найденных на острове пластин; по одной оставили себе Анджела и Браун. Ракитин сожалел, что так и не нашел время для видеосъемки на загадочном клочке суши, полагая, что, расскажи он жене о своем приключении, вряд ли она ему поверит.

Мыслями он уже давно был в Москве, безрадостно представляя себе привычную рутину, в которую ему поневоле придется вновь окунуться. И которая, что тут поделаешь, составляет его жизнь.

Волшебный же сон, именовавшийся Гавайскими островами, закончился. И, как он полагал, навсегда.

Он стиснул в прощальном рукопожатии кисть Мертона, оглянувшись растерянно на суету аэровокзала.

– Я вам очень благодарен, мистер Браун, – произнес, испытывая раскаяние от прошлых своих подозрений в отношении этого человека. – И вы даже не представляете себе, насколько я вам благодарен…



Невыспавшийся, с гудевшей головой и ломотой во всем теле от многочасового перелета через два материка и океан, трех самолетов и, наконец, виски, которое ему настырно подливали стюардессы, Ракитин как в тумане прошел паспортный контроль и таможню, безуспешно высматривая в толпе тестя, обещавшегося его встретить. Никого не было – видимо, случилась накладочка…

У Ракитина оставалось около двадцати долларов; мафиозного вида шоферишки, усердно навязывающие свои услуги, менее чем за полсотни ехать в город не соглашались, и Александру оставалось неприкаянно болтаться в зале прилета, посылая сквозь зубы куда подальше алчных водил и ломая голову, что же могло приключиться с тестем?

Купив у спекулянтов пару телефонных жетонов по доллару за штуку, он попытался дозвониться домой, но трубку никто не взял; телефон же тестя был беспросветно занят.

Прошел час, затем другой…

Ракитин, чувствуя, что валится с ног от усталости, набрал номер Гриши Семушкина – друга детства, а ныне – сослуживца.

От подобного поступка, раскрывавшего его криминальную с точки зрения служебных установок поездку за рубеж, конечно бы, стоило воздержаться, но в данном случае верх над благоразумием взяли раздражение, сонливость и коварно раскрепощающий сознание алкоголь.

– Гриша, – сказал он, расслышав в трубке голос приятеля, – выручай, я тут намертво завис…

– Где?

– Сначала скажи: ты в состоянии подскочить в аэропорт?

– Ты из отпуска?

– Нуда, да…

– Подскочу. В Домодедово?

– В Шереметьево-2.

– С чего это ты…

– Потом объясню.

– Жди, – вздохнул Григорий.

Они прибыли все вместе – тесть, жена и – Семушкин. Недоразумение прояснилось: справочная попросту сообщила неверное время прилета.

Ракитин уселся в машину Григория с желанием сгладить скользкую ситуацию, связанную как с напрасным беспокойством приятеля, так и с выплывшим фактом незаконного пересечения им, Александром, государственной границы.

– Гриша, – сказал он, глядя на обшарпанный салон «Москвича» и невольно вспоминая натуральную кожу сидений «Кадиллака» Мертона. – Я – колюсь! Был в Штатах.

– Ну, – сказал Семушкин, – класс! Только ты же преступник, жопа.

– Ты единственный, кто…

– Саня, не городи чушь. Единственный! Тоже ляпнул… И – молись, чтобы ни о чем не пронюхали наши жандармы. Но вообще… – Он завистливо крякнул. – Ты, мужик, молодцом… Молодцом! – повторил с чувством, кивнув вдумчиво. – Хоть на месяц, а выскочил-таки из клетки…

– Что, кстати, в клетке происходит? – спросил Ракитин. – Новенького?

– Имеешь в виду в стране или на службе?

– И там, и там…

– Ну, в стране ничего… такого, что бы в ней не про исходило и раньше. А на службе – да ну ее бесу во все отверстия, эту службу… – Григорий посмотрел на коробочку антирадара, висевшую на солнцезащитном козырьке. – Во, видишь, – кивнул на прибор, – с чем теперь ездим… Раньше мы кто были? КГБ, шестнадцатое управление. Ксиву гаишнику в зубы и – прости-прощай. А сейчас? Тут один тормозит меня, я ему: мол, извиняй, коллега… А он мне: какой ты, на хрен, коллега? Давай красивую бумажку веского достоинства или – оформлю тебя… связист малахольный! Ты понял? Хамы… А у меня корешок из службы внешней разведки, его тут тоже менты к ногтю придавили. Ехал под этим делом… Ты, говорят, кто? Шпион? Ну и засунь себе свой мандат, в ЦРУ им махай, там тебя сразу зауважают… Кстати. – Он сбавил скорость. – Ты там с америкашками не того… а?

– Да ты знаешь, как меня в принципе туда угораздило? – со смешком вопросил Ракитин. – Не поверишь – дуриком… Иду тут как-то по улице, и вдруг возникает передо мной благообразный такой бомжик… И говорит по-английски…

МЕРТОН БРАУН

Отныне Мертон Браун каждодневно возвращался мыслями к странному острову, несшему на своем разъеденном океаном камне печать неизвестной катастрофы.

Поначалу ему казалось, что об увиденном надлежит сообщить властям, но что именно он им способен поведать? О разрушенном доме? Да кому какое дело до каких-то руин? В Америке их – миллионы! Люди уезжают, покидая не то что отдельные дома, но и целые кварталы, приходящие потом в запустение, разграбляемые, поджигаемые шпаной… Поэтому не проще ли махнуть рукой на эти развалины, забыв о них?

Вероятно, это была самая здравая идея.

Практически сразу же после отъезда Ракитина комнату русского гостя заняла супружеская пара: из Вашингтона прибыл его близкий приятель Дик Слаут с супругой.

Дик, несмотря на свое недавно отпразднованное шестидесятипятилетие, продолжал служить в ЦРУ, куда еще в конце сороковых годов его перевели из иммиграционной службы, в которой совместно с Брауном он начинал свою карьеру государственного служащего.

Ныне Дик являлся весьма влиятельным лицом в шпионском ведомстве, однако Мертон воспринимал его не более чем приятеля юности, живого свидетеля и реальную частицу того прошлого, что было их общей молодостью.

Дик – седовласый, в очках с массивной роговой оправой, в накрахмаленной рубашке и строго отутюженных брюках, разглядывал через лупу металлическую пластину, вывезенную с острова.

– Перспективная штучка… – бурчал он. – Смотри, Мертон, тут какие-то неровности на одном из краев… Это не просто неровности… Это пазы, явно. И они должны соприкасаться с адекватной системой выступов. То есть очень похоже на носитель информации. И коли это так…

– То?.. – спросил Браун напряженно.

– То надо выяснить, что там внутри… Если ты не против, давай прямо сегодня отошлем эту штучку к нам, в Лэнгли. У меня толковые ребята, они разберутся…

Мертон пожал плечами. Бесплатная компетентная экспертиза… Почему бы и нет?

– Как бы ни повернулось дело, – предусмотрительно заметил он, – владельцем этого сувенира являюсь я, верно, Дик?

– Безусловно. – Слаут осклабился, закусив фиолетовую губу фарфором ровных зубов. – Кстати. Может, имеет смысл осмотреть твой островок?

– В принципе это возможно, – пожал плечами Браун. – Но для такой прогулки понадобится либо вертолет, либо яхта. Лучше – яхта.

– Почему?

– Я… получил серьезную прививку от всякого рода воздушных путешествий, – смущенно улыбнулся Браун. – Это оказалось очень неприятным делом, Дик, – нырять из заоблачных высей в пучину вод… И ползать потом по скалам в мокрых штанах.

АНДЖЕЛА

Шел уже третий день, как Анджела валялась на своей широкой неприбранной кровати, механически щелкая пультом управления телевизором и незряче взирая на мельтешение каких-то лиц и силуэтов на замызганном от небрежно протертой пыли экране.

Ею владели нудная, как зубная боль, досада и равнодушная злоба ко всему миру…

«Жизнь не задалась», – приходила она к горькому выводу, взвешивая все те обстоятельства, что такому умозаключению способствовали.

Она перебралась сюда, на Гавайи, из Техаса, разведясь со вторым мужем. Муж…\'Проклятый пропойца! Вот же везет ей на спутников жизни… Первый был наркоман, потом череда еще каких-то авантюристов и пустозвонов, наконец, он, деловой человек, владелец автомастерской, уже пять лет не притрагивавшийся к рюмке… Эти пять лет закончились на ней, Анджеле! Уникальными усилиями муженька буквально в течение месяца автомастерская превратилась в гору пустых бутылок…

Здесь, на Гавайях, она решила подцепить себе состоятельного папашку-пенсионера, одновременно подрабатывая на жизнь в какой-либо забегаловке, благо лицензией бармена она в свое время обзавелась.

Но с работой дело обстояло туго, хозяева питейных заведений место за стойкой предоставляли в обмен на отбытие бесплатной постельной повинности, а умудренные жизненным опытом одинокие пенсионеры тоже не спешили раскрывать свои кошельки, дабы взять на содержание тридцатилетнюю потасканную блондинку, чьи паразитические устремления без труда угадывались ими уже с первых минут общения.

Она решила поставить на Брауна, живущего по соседству, и даже сумела раскрутить старичка на пару походов в ресторан, но тем дело и завершилось. Более того, когда речь зашла о сотне баксов, которую она попросила у него в долг, ветхий пердун сразу напрягся, как при приступе геморроя, глаза его застила стальная поволока отчуждения, и он с холодной лживой тактичностью поведал, что ныне испытывает большие финансовые затруднения и впредь категорически рекомендует не расстраивать его подобными просьбами.

Вот жлоб! Уже одной ногой в могиле, а дал бы ей эту сотню, и, пожалуй, она бы даже легла с ним в его вонючую старикашечью постель – пусть бы поползал по ней, древний клоп! – но не захотел, придурок, а зря: утратил дедушка понимание истинных ценностей бытия, о чем и пожалеет при кончине. Жизнь он сэкономил, а не сотню, говнюк расчетливый!

Она закурила последнюю сигарету из пачки.

Завтра надо платить за квартиру, вернее, за подвал дома, который она снимала. Денег же нет даже на курево! А идти за пособием в социальную контору – только через две недели!

В холодильнике же – банка кока-колы и зачерствелый ломоть пиццы. Все!

Пропищал гудок домофона.

– Кто? – Анджела, нажав кнопку, с терпеливой злобой прислушалась к гулко фонящей пустоте в динамике.

– Это Рики, душечка…

О! Спасение! Итальяшка, хозяин бара, уже неделю кормящий ее обещаниями работы. Все-таки заявился! Сотню баксов, конечно, он не даст, но на сигареты мелочишки подкинет… А может, и сотню баксов даст, если ублажить толстячка, с ног до головы опутанного золотыми цепями и браслетами…

Анджела осторожно, боясь сломать длинный перламутровый ноготь, нажала на кнопку, открывая входной замок.

Потерла, досадливо кривясь, предплечье. Нудно болела рука. Тогда, при падении самолета, наверное, она потянула сухожилие…