Кеч Джика — суденышко длиной в тридцать футов, на котором он приплыл из Англии, — походил на гибрид мастерской художника с мелочной лавкой. В глаза бросались занавесочки, подушечки и какие-то цветущие растения. Джик откупорил шампанское и разлил по бокалам.

– Ген, храм был очень древний. Рухнувшая главная дверь – это, наверное, первый признак того, что Арактус где-то проложил новое русло и крушит все на своем пути. Через несколько дней вода разрушила храм полностью. Это все равно когда-нибудь случилось бы. Всё, что строит человек, рано или поздно рушится. – Он поймал слезу, катившуюся к моему уху. – Однако мне жаль, что я не вошел туда с тобой. Мне всегда было интересно, что ты там увидел. – Он подождал немного, надеясь, что я отвечу, и наконец спросил: – Не хочешь рассказывать или не можешь?

— Ей-богу, — сказал он, — мне чертовски приятно видеть тебя здесь.

– Не могу, – признался я и поддразнил: – Да и все равно не стал бы.

Сара вежливо присоединилась к тосту за мой приезд, но я не был убежден, что ей тоже чертовски приятно. Я извинился, что нарушил их медовый месяц.

Он рассмеялся и опять пощупал мне лоб.

— Да черт с ним! — лихо возразил Джик. — Чрезмерное домашнее согласие весьма расслабляюще влияет на душу человека.

— Все зависит от того, — уточнила Сара, — что тебе нужно для дальнейшей жизни — любовь или одиночество.

Стражник принес поесть. Волшебник и Софос перекусили. Когда желтый квадрат солнечного света напротив окна потускнел, в коридоре снова послышались шаги. Королева прибыла в замок и пожелала встретиться с волшебником.

Когда-то Джик однозначно предпочитал одиночество, но времена меняются. Меня интересовало, что он рисовал в последнее время, но, осмотревшись, я не нашел и следа его творчества.

– Ген, я сделаю для тебя все, что в моих силах, – пообещал волшебник, вставая. Софоса тоже увели, и я остался в камере один. Интересно, что волшебник намеревается для меня сделать.

— Я теперь на седьмом небе, — заявил он. — Запросто мог бы залезть на Эверест и постоять на руках на его вершине.

* * *

— Не нужно Эвереста, хватит камбуза, — вернула его на землю Сара, — если ты не забыл привезти раков!

Когда он вернулся, в камере царила кромешная тьма. Стражники принесли фонари, и я зажмурился от яркого света, надеясь, что они скоро уйдут. Но тут кто-то толкнул меня сапогом. Я тихо застонал, отчасти от боли, отчасти от обиды на такое обращение. В ребра ужалил пинок посильнее, и я открыл глаза. Надо мной, между волшебником и гвардейским капитаном, возвышалась королева Аттолии.

Когда мы жили вместе, Джик всегда занимался стряпней, и, похоже, ситуация не изменилась. Именно он, а не жена быстро и умело пооткрывал жестянки с раками, сдобрил их сыром и горчицей и пристроил на рашпере. Именно он промыл листья свежего салата и разложил гренки, намазанные маслом.

Мы пировали, сидя за столом в каюте, а дождь хлестал по иллюминаторам и крыше, и ветер, становившийся все свежее, плескал морскую воду в борта. За кофе, поскольку Джик настаивал, я рассказал им, зачем я прилетел сюда.

Завидев мое удивление, она улыбнулась. Королева стояла на свету, в окружении тьмы, куда не долетали лучи фонарей, и казалось, что ее окутывает божественная аура. Ее черные волосы были собраны златотканой лентой в подражание Гефестии. Платье из вышитого красного бархата ниспадало складками, словно пеплос. Она была высокая, почти как волшебник, и очень красивая. Я никого еще не видел красивее нее. Всё в ней наводило на мысли о древней религии, и я понимал, что такое сходство было намеренным. Королева желала напоминать подданным, что правит Аттолией, как несравненная Гефестия повелевает остальными богами. К несчастью, я своими глазами видел Великую богиню и понимал, как далеко аттолийской королеве до ее величия.

Они молча выслушали меня. Потом Джик, чьи взгляды не изменились со студенческих времен, пробормотал что-то неразборчивое о «сволочах», а Сара была откровенно обеспокоена.

Она заговорила, и голос ее был тих и прелестен:

— Не волнуйся, — сказал я ей. — Теперь, узнав о том, что Джик женился, я не собираюсь просить его о помощи.

– Волшебник из Сауниса известил меня, что ты – вор непревзойденного мастерства. – И ласково улыбнулась.

— Я помогу! Помогу! — зажегся Джик.

– Верно, – искренне подтвердил я.

— Нет, — помотал я головой. Помолчав, Сара спросила:

– Однако он полагает, что твоя преданность родной стране не слишком крепка.

— С чего ты планируешь начать, Тодд?

Я скривился.

— Попробую установить происхождение обеих картин Маннинга.

– Я не питаю глубокой преданности королю Сауниса, ваше величество.

— А потом?

– Вот и хорошо. Не думаю, что он тебя высоко ценит.

— Хорошо бы найти их бывших владельцев.

– Да, ваше величество. Совсем не ценит.

— Мне кажется, что это необязательно, — протянула она.

Она опять улыбнулась, блеснув идеально ровными зубами.

— Мельбурн? — проговорил вдруг Джик. — Ты сказал, что одна картина куплена в Мельбурне? Конечно, мы поможем. Сразу же отправимся туда. Лучше и быть не может. Ты знаешь, что будет в следующий вторник?

– Тогда ничто не мешает тебе остаться в Аттолии и перейти на службу ко мне.

— Конечно нет, — ответил я. — А что?

Я посмотрел на волшебника. Вот, значит, какую услугу он мне оказал: убедил королеву, что я ценный ресурс и такими разбрасываться нельзя.

— Во вторник разыгрывается Мельбурнский кубок. — В его голосе чувствовалось торжество.

– Гм, – протянул я. – Есть только одно препятствие, ваше величество.

— Лучше бы ты не приезжал, — хмуро взглянула на меня Сара, сидевшая напротив.

От изумления брови королевы выгнулись изящными дугами.

– Какое же?

Надо было срочно что-нибудь придумать. Осторожность не позволяла сказать, что я считаю ее исчадием потустороннего мира и пусть меня затравят горными львами, если я пойду к ней на службу. Выискивая подходящий предлог, я вспомнил разговор с волшебником на берегах Арактуса.

Глава 6

– У меня есть возлюбленная, – с убежденностью сказал я. – Ваше величество, я обещал, что вернусь к ней.

Той ночью я спал в переоборудованном эллинге, который считался постоянным местом проживания Джика. Кроме уголка, отгороженного для коек, новой ванной и примитивной кухни, все остальное пространство эллинга использовалось как студия.

Королева улыбнулась. Волшебник пришел в ужас. Он не понимал, почему я отвергаю шанс на спасение. Естественно, в моем досье из королевской тюрьмы не было никаких записей о любовных приключениях. В этом я был уверен, потому что сам написал то досье. Это был легкий способ превратить горы хвастовства в надежную репутацию, и столь же легко оказалось вложить листки в груду других записей. Тот, кто сумел стащить королевскую печать, запросто справится с замками в архивной библиотеке.

Посреди стоял старый массивный мольберт, а по обеим сторонам от него — столики с разложенными на них красками, кистями и банками с маслом, скипидаром и растворителем.

– Ты обручен? – спросила королева, не веря своим ушам.

– Да, ваше величество, – твердо ответил я.

Ни одной начатой работы, все закрыто и прибрано. Как и когда-то в Англии, мат перед мольбертом пестрел пятнами краски. Джик имел привычку, меняя цвет, вытирать о мат недостаточно чисто промытые кисти. Тюбики с краской тоже были характерно примяты посредине, потому что от нетерпения он никогда не выдавливал краску по правилам, с конца тюбика. Палитра была ему не нужна, потому что он преимущественно накладывал краску прямо из тюбика и достигал своих эффектов, нанося слои один поверх другого. Под столом стояла коробка с тряпками, которыми можно было вытереть все, что использовалось для нанесения краски на полотно: не только кисти, но и пальцы, ладони, ногти — все что угодно. Я мысленно усмехнулся. Мастерскую Джика было так же легко опознать, как и его картины.

– И не хочешь нарушать свое обещание? – Она грустно покачала головой.

Вдоль стены на двухъярусном стеллаже стояли ряды картин, которые я вытаскивал по одной. Сильные и резкие цвета, так и бьющие в глаза. Все то же тревожное видение, чувство обреченности. Распад и страдание, унылые пейзажи, увядшие цветы, умирающие рыбы — и обо всем нужно догадываться, ничего явного, определенного.

– Не могу, ваше величество.

Джик не любил продавать свои картины, а если и расставался с ними, то очень неохотно, что, на мой взгляд, было правильным, потому что от их присутствия в комнате нормальному человеку становилось не по себе. Безусловно, его полотнам нельзя было отказать в силе эмоционального воздействия. Каждый, кто видел его работы, запоминал их надолго, они пробуждали мысли и даже, может быть, меняли мировосприятие. И в этом смысле он был выдающимся художником, каким я не стану никогда. Но легко завоеванное признание общества он воспринял бы как личное творческое поражение.

– И не хочешь отказаться от нее ради служения мне? Разве я плохая госпожа?

Утром, когда я спустился в кеч, Сара была там одна.

– Вы гораздо красивее, ваше величество. – Королева улыбнулась, и я закончил: – Но она добрее.

— Джик пошел за молоком и газетами, — сказала она. — Сейчас я приготовлю завтрак.

Вот вам и осторожность. Улыбка исчезла. Наступила такая тишина, что можно было бы услышать, как падает булавка на каменный пол. Ее алебастровые щеки налились кровью. Никто еще не смел обвинить королеву Аттолии в нехватке доброты.

— Я пришел попрощаться.

Она опять улыбнулась мне, но уже совсем по-другому, ядовито, и склонила голову, признавая мою победу. Я улыбнулся в ответ и с горечью поздравил себя. Королева повернулась к капитану:

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Отнесите его наверх и позовите лекаря. Дадим ему возможность передумать.

— Это уже не имеет значения.

Ее красный пеплос скользнул по тыльной стороне моей руки, и я поморщился. Бархат был мягкий, а вышивка царапалась.

— Все поправится, когда я уеду.

* * *

— Обратно в Англию?

Меня положили в комнате несколькими этажами выше темницы. Лихорадка нарастала. Я бредил и, словно со стороны, сам понимал, что это бред. У моей постели села Мойра. Она заверила, что я останусь жив. Я сказал ей – лучше б я умер. Потом из темноты вышел Эвгенидес, и Мойра исчезла. Поначалу Эвгенидес был терпелив. Он напомнил, что жизнь, как и любое имущество, может быть украдена. Спросил, хочу ли я умереть. Я сказал, что, пожалуй, да, и он спросил, что тогда станется с моими мечтами о славе и о том, чтобы мое имя высекли в камне. И хочу ли я, чтобы мои товарищи тоже умерли?

Я покачал головой.

Мне не хотелось бы называть волшебника товарищем. Но в таком случае почему я рисковал жизнью ради него? Я вздохнул. И еще надо было побеспокоиться о Софосе. Я сказал, что если бы умер в тот миг, когда из меня вытащили меч, то сейчас меня бы не мучила совесть. Бог хранил молчание, и молчание это растекалось от него, стоявшего у моей постели, по всему замку и, кажется, по всему миру. Мне вспомнилось, что Лиопидус погиб в огне, а Эвгенидес остался жив.

— Так я и думала, что нет. — Тень усмешки мелькнула в ее глазах. — Джик сказал вечером, что он не знает другого такого человека, способного с достаточной точностью определить координаты судна ночью, после четырехчасовой борьбы со штормом, имея пробоину в корпусе и помпу, которая вышла из строя, для того чтобы подать сигнал «у меня авария» по любительскому передатчику.

После бесчисленных долгих мгновений Эвгенидес снова заговорил:

— Но он сам залатал пробоину и исправил помпу. А на рассвете мы ликвидировали наш радиосигнал.

– Зимой скончалась его жена. Трое детей живут у тетушки в Эйе.

— Вы оба были дураками.

Наконец я отважился приоткрыть глаза, но он уже исчез. Я снова погрузился в сон и, проснувшись, понял, что голова немного прояснилась. Я понял: если оставлю Софоса и волшебника на верную смерть, совесть не будет меня мучить, даже если я сам вскоре погибну. А еще надо подумать о славе и о богатстве. Я с трудом встал с постели и обвел взглядом комнату.

— Лучше сидеть дома?

* * *

— Мужчины, — она отвернулась, — не знают покоя, пока не рискнут своей жизнью.

Засовы повернулись, и дверь камеры открылась. Лампы в коридоре были потушены, и ни волшебник, ни Софос не видели, кто появился на пороге.

Отчасти она была права. Ощущение опасности, особенно если она позади, действовало как допинг. Страх делал человека слабым и отбивал охоту снова взяться за настоящее дело.

– Это я, – шепнул я, не дожидаясь, пока они раскроют рот и разбудят стражу. Раздался шорох – они пошли на мой голос. Я попятился, чтобы они в меня не врезались. Очутившись в коридоре, спросил у Софоса, осталась ли у него туника.

— Женщины тоже бывают такими.

– А что?

— Но я не такая.

– Дай мне.

— Я не возьму Джика с собой.

– Зачем?

Сара все еще стояла спиной ко мне.

– Потому что из одежды на мне только бинты. Все мои вещи отобрали.

— Он погибнет из-за тебя, — сказала она.

Софос стянул тунику и протянул мне, чуть не ткнув в глаз.



– Башмаки тоже дать?

Маленькая пригородная галерея, где Мейзи приобрела свою картину, не сулила никакой опасности. Сквозь витрину можно было разглядеть пустые залы, а табличка за стеклянными дверями сообщала: «Закрыто».

– Нет, я лучше босиком.

В лавочках по обе стороны галереи только пожимали плечами:

– Ген, – сказал волшебник. – Не надо этого делать.

— Она работала всего два месяца. Похоже, что большого оборота у них не получилось, и они решили закрыться.

– Чего? Одеваться?

— Может быть, кто-то знает, — интересовался я, — кто именно снимал помещение?

– Ты понимаешь, о чем я. – Хорошо хоть у него хватило ума говорить шепотом. – Спасибо, что открыл дверь, но сейчас для тебя самое лучшее – забыть о нас. Возвращайся, откуда пришел, и сделай вид, что вообще не вставал с постели.

Нет, они не знали.

– И как вы проделаете весь остальной путь отсюда? Через парадные ворота?

— Конец расследования, — изрек Джик.

– Как-нибудь справимся.

— Нет, рано, — возразил я. — Попробуем расспросить местных посредников.

Мы разделились и зря потратили два часа. Все фирмы, занимающиеся продажей недвижимости, ответили, что такой галереи в их реестре не числится. Мы снова встретились у двери галереи, не добыв никакой информации.

— Куда теперь? — спросила Сара.

— Где городская галерея?

— В Домайне, — кратко ответил Джик.

Этот район был парком в центральной части города. Художественная галерея имела снаружи соответствующий фасад с шестью колоннами и Маннинга — внутри.

Но, увы, никто не подошел к нам, чтобы поболтать и посоветовать дешево купить Маннинга в какой-нибудь маленькой галерее.

Мы постояли немного, пока я любовался поразительным мастерством, с которым пара серых пони была помещена в полосах предштормового света перед притемненным табуном, и Джик нехотя признал, что художник все-таки разбирался в том, как надлежит пользоваться красками.

Больше ничего не случилось. Мы поехали назад, и ленч немного развеял нас.

— Что теперь? — спросил Джик.

— Я немного поработаю с телефоном, если таковой имеется в твоем ангаре.

На разговоры ушло все послеобеденное время. Я вооружился телефонным справочником и по алфавиту обзванивал все фирмы по найму помещений, и в конце концов зацепился за ниточку. Указанное помещение, ответили в конторе «Холоуэй энд сан», снималось на короткий срок галереей изобразительных искусств.

— На какой именно срок?

— На три месяца, с первого сентября.

Нет, они не знают, что помещение уже свободно. Фирма не может сдать его до первого декабря, так как уплачено вперед. Нет, они не могут пересмотреть это соглашение.

Я представился как посредник, у которого есть клиент на освободившееся помещение. Контора назвала мне какого-то мистера Джона Грея и дала вместо адреса номер почтового ящика. Я рассыпался в благодарностях. Мистер Грей, сказали они, немного оттаяв, снимал галерею для небольшой частной выставки, и потому они не удивляются, что помещение уже пустует.

Как мне узнать мистера Грея при встрече? Им трудно объяснить. Все переговоры велись по телефону или в письменной форме. Если моему клиенту помещение понадобится еще до первого декабря, то лучше всего написать мистеру Грею.

«Спасибо и на том», — подумал я.

Хуже, во всяком случае, не будет.

Я нашел подходящий лист бумаги и черными чернилами в самых изысканных выражениях написал мистеру Грею, что его фамилию и номер почтового ящика мне сообщили в фирме «Холоуэй энд сан», и попросил перепродать мне право на последние две недели ноября из трехмесячного срока, чтобы я мог организовать выставку акварелей своего клиента. Назовите свою цену, писал я, в пределах разумного. И подписался: «Искренне ваш Перегрин Смит».

Я спустился в кеч и спросил Джика и Сару, не имеют ли они ничего против того, чтобы я указал номер их почтового ящика как свой обратный адрес.

— Он просто не ответит, — заявила Сара, прочитав письмо, — если он и вправду преступник. Я бы на его месте не отвечала…

— Первый закон рыболова, — вступился за меня Джик, — приманить рыбу.

Я фыркнул:

— На такую приманку не клюнет даже пиранья, умирающая с голоду.

– Не справитесь.

Все-таки Сара нехотя дала согласие, и я послал письмо. Никто из нас не надеялся, что это что-то даст.

– Если нас поймают, скажем, что подкупили стражника.

Зато звонки Джика по телефону оказались несомненно успешнее. В Мельбурне, в дни, предшествующие самым знаменитым скачкам года, отели всегда забиты. Но он решил воспользоваться отказами от брони, сделанными в самую последнюю минуту.

— Что и говорить, посчастливилось, — удовлетворенно констатировал он.

Я лишь отмахнулся. Хорошо, что он не видел.

— Где?

– Пошли скорей. – Я поторапливал их взмахами здоровой руки, и этого он тоже не видел.

— В «Хилтоне», — ответил он.

– Ген, прошло всего два дня. Со дня ареста – три. Ты не выдержишь.

Я долго колебался, побаиваясь больших расходов, но в конце концов мы все отправились в Мельбурн. В колледже Джик жил на небольшой доход от семейной компании. Оказалось, источник хлеба насущного не исчерпался до сих пор. Судно, эллинг, спортивный автомобиль и жена — денежки на все шли не от живописи.

– Сдается мне, – произнес я, стиснув зубы, – что я скорее ценное имущество, чем объект для заботы.

Утром следующего дня мы вылетели на юг, в Мельбурн. Даже затылком я ощущал неодобрение Сары, но остаться в Сиднее она отказалась. Природную склонность Джика к рискованным приключениям теперь связывала любовь, и перед лицом опасности он будет предусмотрительным. Хотя вряд ли нам что-то грозит. След в Сиднее — дело дохлое. В Мельбурне тоже может найтись частная галерея, которая уже закрылась. И что в таком случае делать? Перспектива весьма неопределенная, а тут еще мрачные горы, над которыми мы пролетаем…

– Ген, я не об этом. – В темноте он протянул руку, хотел коснуться моего плеча, но я отодвинулся. – Ген, однажды ты уже рискнул жизнью, и мы не имеем права просить об этом еще раз.

– В прошлый раз вы говорили иначе, – напомнил я.

Если бы мне удалось привезти домой доказательства, свидетельствовавшие, что нити ограбления дома Дональда ведут в Австралию, то полиция оставила бы его в покое, он ожил бы, а Регина была бы наконец похоронена.

Если бы…

– Я ошибался.

И у меня совсем мало времени, потому что может оказаться поздно. Дональд долго не выдержит.

– И сейчас ошибаетесь.

В Мельбурне было холодно и дул сильный ветер. Мы зарегистрировались в «Хилтоне» и с удовольствием нырнули в его плюшевые недра. Душу ласкали прямо с порога ярко-красные, пурпурные и голубые цвета, бархатная обивка, медь, позолота и хрусталь. Персонал отеля улыбался. Лифты работали. То, что я сам понес свой чемодан, вызвало легкий шок. Все это никак нельзя было сравнить с голыми стенами, в каких я жил в Англии.

– Ген, королева Аттолии не желает тебе ничего плохого.

Я распаковал свои вещи, то есть повесил в шкаф единственный костюм, немного помявшийся в сумке, и снова взялся за телефон.

Мне вспомнилась ее прощальная улыбка.

Фантастика. В мельбурнской конторе «Монга Вайнъярдз Пропрайе-тари» меня бодро уведомили, что с мистером Дональдом Стюартом из Англии дело вел сам управляющий мистер Хадсон Тейлор, пребывающий сейчас в своем офисе, расположенном в его имении — на виноградных плантациях. Дать его телефон?

– А по-моему, желает.

— Буду очень признателен.

– Она лишь хочет, чтобы ты дал слово служить ей.

— Пустое! — ответили из конторы, и я понял, что так звучит австралийское сокращение от нашего «не стоит благодарности».

– Не дам. – Я слышал много историй о том, что случалось с людьми, согласившимися служить ей. – Может, прекратим этот разговор? – Я шагнул во тьму, и они последовали за мной. Мои босые ноги ступали осторожно, а больное плечо то и дело давало о себе знать.

Я достал карту Австралии, купленную по дороге из Англии. Мельбурн, столица штата Виктория, находился в юго-восточном углу. Аделаида, столица Южной Австралии, располагалась приблизительно в 450 милях на северо-запад… Поправка! В 730 километрах — австралийцы уже перешли на метрическую систему единиц, и это путало мои расчеты.

– Как ты раздобыл ключи? Где стражники? – Даже в кромешной тьме Софос никак не мог прекратить болтовню. – И почему все лампы погашены?

Хадсона Тейлора не оказалось там. Снова бодрый голос уведомил меня, что он поехал в Мельбурн на скачки. Его лошадь принимает участие в розыгрыше кубка. Интонации бодрого голоса свидетельствовали о том, что к такому сообщению следует относиться с уважением.

Я вздохнул.

— А могу ли я позвонить ему?

– Нету никаких ключей. У меня отобрали одежду и, скорее всего, сожгли. А отмычки и все, что было в карманах, сложили на столе в моей комнате. – Пришлось оставить там фибулу от волшебниковского плаща и гребень Амбиадеса. А перочинный ножик я прихватил – вдруг пригодится. Мы дошли до угла. Я ощупью нашел дорогу, свернул, взял Софоса за руку. – Тише, – шепнул я. – И постарайся не дергать меня. – Я нетвердо стоял на ногах и боялся, что он, споткнувшись, потянет меня за собой.

— Конечно. Он остановится у друзей. Запишите телефон и позвоните ему после девяти вечера.

– Все-таки что со стражниками? – не отставал он. – И с фонарями?

Переведя дух, я спустился на два этажа и увидел, что Джик и Сара с радостным визгом скачут по номеру.

Стражники, объяснил я, сидят в конце коридора и охраняют колоду карт, а фонари не горят, потому что я их задул.

— Мы достали билеты на завтра и на вторник на скачки! — объявил Джик. — И пропуск на машину. И саму машину! А в воскресенье напротив отеля состоится матч крикетистов «Вест-Индия» и «Виктория». Туда у нас тоже есть билеты.

– Если услышат, что мы тут щебечем, как воробышки в гнездышке, то не смогут сразу нас найти.

— Чудеса по милости «Хилтона», — пояснила Сара, в связи с новой программой она стала куда более терпимой. — В стоимость номеров, на которые была бронь, входит цена комплекта билетов.

– Но куда мы идем?

— Ну а что ты предложишь на вторую половину дня? — великодушно закончил Джик.

– Да заткнись же наконец!

— Вы сможете выдержать посещение Художественного центра? Оказалось, что смогут. Даже Сара решила составить нам компанию, не предсказывая при этом конца света. Отсутствие видимых успехов приободрило ее. Чтобы ее прическу не испортил дождь, мы поехали на такси.

Левой рукой, раненой, я вел по стене и вдруг наткнулся на дверную ручку. От резкой боли я застыл на месте и крепко стиснул ладонь Софоса, чтобы он не наткнулся на меня.

«Виктория Артс Сентр» — современное и оригинальное сооружение, имеющее величайшую в мире крышу из витражного стекла. Джик упивался оригинальностью его конструкции и громко разглагольствовал о том, что Австралия — лучшая страна в мире, в ней еще сохранился приключенческий дух, в отличие от всего остального мира, погрязшего в продажности, своекорыстии, ненависти и так далее. Посетителей его речь потрясла до глубины души, а Сара не выразила никакого удивления.

– Стой, – шепнул я и стал возиться с замком. Они терпеливо ждали. К счастью, у меня нашелся похожий ключ, и я сумел повернуть его одной рукой. – Осторожно, тут дверь, – сказал я и приоткрыл ее. Она слегка заскрежетала, но петли не скрипнули. – Головой не стукнитесь, – предупредил я волшебника.

Между прочим, в самом дальнем закоулке галереи мы нашли Маннинга. Картина сияла благодаря чудесному освещению, которым отличалось все сооружение. «Отъезд собирателей хмеля» — великолепное синее небо и полные собственного достоинства цыгане.

Мы вышли в коридор шириной не больше дверной створки. Сводчатый потолок нависал всего в паре дюймов у меня над головой. В дальнем конце обнаружилась еще одна дверь, каменная, задвинутая всего лишь на засов. Выйдя из нее, мы очутились на узкой каменистой тропе, тянувшейся вдоль стен замка. В тишине было слышно, как где-то внизу плещутся волны. В речной воде плясали призрачные блики факелов, установленных вдоль дозорного пути у нас над головами.

Молодой парень сидел за мольбертом сбоку и старательно работал над копией. Рядом с ним на столике стояли банки с маслом и скипидаром, а также горшочек с кистями в растворителе. Несколько человек стояли поодаль и следили за работой, хотя и делали вид, что не обращают на это внимания. Так поступают посетители галерей во всем мире.

– Что это? – спросил Софос.

На полотне, укрепленном на мольберте, уже были видны точные контуры сюжета, и по небу он слегка прошелся лазурью.

– Сеперкия, – ответил волшебник. – Эта крепость стоит посреди реки, и с обоих берегов к ней ведут мосты.

Мы с Джиком зашли ему за спину, чтобы тоже посмотреть. Парень глянул Джику в лицо, но не заметил ничего, кроме вежливого внимания. Мы наблюдали, как он выдавливал из тюбика на палитру свинцовые белила и желтый кадмий, а потом размешивал их кистью, получая приятный бледный тон.

– Нет, я вот об этом. – Софос потопал ногой по каменистой тропе.

— Эй! — громко произнес Джик, хлопнув его по плечу. — Ты мошенник! Если ты художник, то я слесарь-водопроводчик.

– Этот карниз тянется вокруг всего замка, – объяснил я, – чтобы можно было следить за состоянием фундамента. По нему мы пройдем к мосту, ведущему в город. Говорите потише. Кругом стражники.

Вряд ли получилось учтиво, но все же было несмертельно. На лицах посетителей отразилось скорее замешательство, чем осуждение. Однако парень вскочил как ошпаренный. Он опрокинул мольберт и дико вытаращился на Джика. А тот, забавляясь от души, поставил точку над «i»:

– А зачем тут дверь?

— То, чем ты занимаешься, является уголовным преступлением! Парень отреагировал молниеносно: он схватил банки с маслом и скипидаром и выплеснул их содержимое прямо в глаза Джику.

Ответ на этот вопрос я оставил волшебнику.

Я схватил его за левую руку. Он правой подхватил палитру с красками и изо всех сил размахнулся, целясь мне в лицо. Я инстинктивно пригнулся, и палитра угодила не в меня, а в Джика, который закрыл глаза руками и заорал во весь голос.

– Отсюда выбрасывают в реку мертвые тела.

Сара бросилась к нему и с разгону налетела на меня, из-за чего я не смог удержать молодчика. Он выдернул свою руку, метнулся к выходу, обежал сзади двух зевак среднего возраста, входящих в зал, и толкнул их прямо на меня. Пока я от них освобождался, его и след простыл.

Я пробежал несколько залов и переходов, но не смог найти его. Он ориентировался здесь, а я — нет. Прошло немало времени, прежде чем я бросил преследование и вернулся к Джику.

Около него уже сгрудилась огромная толпа, а Сара от страха стала просто невменяемой и, заметив мое возвращение, всю ярость излила на меня.

— Сделай что-нибудь! — завопила она. — Ну сделай что-нибудь, ведь он ослепнет! Я же так и знала, что нам не нужно было слушать тебя! Что мне делать?!

Я схватил ее за запястья, когда она намеревалась расцарапать мне лицо в отместку за то, что стряслось с ее мужем. А она была сильной женщиной.

— Сара, — произнес я с нажимом, — Джик не ослепнет!…

— Ослепнет! Ослепнет! — твердила она и била меня ногой, задыхаясь от ярости.

— Ты хочешь, чтобы он ослеп? — крикнул я.

Мои слова подействовали как пощечина. Она внезапно опомнилась, словно ее облили холодной водой, и ошалевшее существо превратилось просто в разозленную женщину.

— Масло вообще безвредно, — продолжал я твердо, — от скипидара немного режет глаза, но он никак не влияет на зрение.

Она сердито посмотрела на меня, выдернула руки и повернулась к Джику, который все еще корчился от боли, прижимая к глазам стиснутые кулаки. А поскольку это был все-таки Джик, он не мог не дать воли языку:

— Сукин сын, погань ты эдакая!.. Ну, погоди же, ты мне попадешься… Боже милостивый, я же ни черта не вижу… Сара, где же этот чертов Тодд?.. Я задушу его! Вызовите «Скорую», мне глаза выжжет… Чтоб его!..

Я громко сказал ему в ухо:

— С глазами у тебя все в порядке!

— Глаза-то мои, черт бы тебя побрал, и если я говорю, что мне скверно, то какой тут, к дьяволу, порядок?

— Ты прекрасно понимаешь, что не ослепнешь. Так что брось ломать комедию!

— Не твои глаза, зараза ты этакая!..

— И ты, кроме того, пугаешь Сару.

Теперь до него дошло. Он отнял руки от глаз и перестал орать.

Увидев его лицо, публика, привлеченная нашими воплями, ахнула от ужаса. На подбородке красовались мазки желтой и голубой краски с палитры копииста, красные, воспаленные глаза слезились, веки опухли.

– Ох.

– Иногда стражники за деньги отдают тело родным, если те подплывают на лодке.

Софос наконец-то умолк, и мы бочком двинулись вокруг замка. Луна еще не взошла. Я не видел дальше своего носа, поэтому держался за стену и ногой нащупывал дорогу. Волшебник занял позицию между мной и Софосом и старался не толкнуть меня невзначай. Мы обогнули один угол, потом другой. На мосту факелы не горели; должно быть, стражники, если они вообще тут были, дежурили на башнях, а не вдоль моста. Мы незамеченными переправились на другую сторону.

Идти по городу оказалось сложней, чем сбежать из крепости. В безлунье приходилось выбирать дорогу очень внимательно, и я с трудом придерживался нужного пути. Огни в домах были давно потушены, в окнах не горела ни одна свечка. Нам вслед лаяли собаки, однако, к счастью, никто не вышел посмотреть, в чем дело. Дорога, по которой мы шли из замка, уводила прочь от реки. Мы свернули с нее, рассчитывая спуститься к воде, и заблудились в лабиринте узких улочек. Дважды я чуть не натыкался на невидимые стены домов, и наконец мы вышли на другую дорогу, тянувшуюся вдоль берега, мимо моста.

– Останемся на этой стороне, – сказал я, и волшебник не стал спорить. Мы очень медленно шли мимо темных домов. Хорошо, что луны нет – не надо прятаться. И при неторопливой ходьбе я мог ступать осторожно, оберегая больное плечо.

– Ген, как ты? – спросил волшебник.

– Ничего, неплохо, – ответил я, сам удивляясь собственной бодрости. Я был слаб, однако голова работала ясно. Плечо болело, но будто бы где-то вдалеке. Только когда я спотыкался, пронзала острая боль, а я старался спотыкаться пореже. Казалось, я плыву над землей на чем-то очень мягком, вроде невидимого облака. Ночь вокруг полнилась обыденными звуками – гудели жуки, плескалась рыба, где-то вдалеке выли собаки, – но нас окутывал загадочный пузырь полной тишины.

Наконец взошла луна, и идти стало легче, однако волшебник не торопил меня. Они с Софосом хранили терпение, но у Софоса язык чесался поболтать. Наверное, ему было страшно, а за разговором становилось легче, но мне-то нужно было направлять всю энергию к ногам. За меня с ним разговаривал волшебник. Так мы шли почти до самого рассвета.

Не успели мы удалиться от города хотя бы на несколько миль, как дорога, по которой мы шли, взбежала на пригорок и круто свернула прочь от берега. Наш путь лежал вдоль реки, поэтому пришлось пробираться по узкой тропинке, петлявшей среди камней. Мы остановились отдохнуть. Я выбрал груду камней поудобнее и опустился наземь. Подложил под спину тунику Софоса – по счастью, она была мне длинновата – и закрыл глаза. Ноги замерзли. Не обращая на них внимания, я немного поспал. А когда открыл глаза, солнце уже пробудило все краски этого мира. Ноги были укутаны туникой волшебника, он сам куда-то исчез.

Я повернул голову, высматривая его, и горько об этом пожалел. Пока я спал, все мышцы задеревенели. Рядом со мной, свернувшись клубочком на земле, спал Софос. Волшебник стоял поодаль, смотрел на реку, бегущую среди камней. Я окликнул его. Он обернулся. Его лицо посерело и осунулось. У меня засосало под ложечкой, в животе стали клевать мелкие птички.

– Что случилось? – спросил я.

– Река течет не в ту сторону.

Стоит впустить в свою жизнь богов, и вера в законы природы сразу улетучивается. Птички перестали клевать и упали замертво. Я решил, что река и впрямь изменила направление и потекла вспять, и застыл с полным животом дохлых птиц. Потом дошло: он хотел сказать, что ночью мы неправильно определили, куда течет река, и пошли не в ту сторону.

Волшебник сел и обхватил голову руками.

– Ночью в городе я потерял чувство направления, – сказал он. – Все это время мы думали, что идем вниз по реке, к перевалу. А на самом деле шли вверх. Дорога поднималась плавно, и я обратил на это внимание только сейчас, когда дошли до крутого подъема. Понятия не имею, где мы находимся.

Я вздохнул от облегчения. К счастью, этого никто не заметил. Софос только сейчас сел, протирая глаза, и спросил:

– Что стряслось?

Волшебник объяснил. Заблудились. Он не знал, где мы находимся, лишь догадывался, что где-то на краю пустоши, на дальней стороне от Оливкового моря. Потому-то и свернула дорога, по которой мы шли. Выше по течению плодородные земли заканчивались. По мере подъема земля будет делаться все более каменистой, идти станет труднее. Насколько знал волшебник, мостов больше не было. В конце концов пустошь упрется в подножие гор, и оттуда мы уже никуда не денемся.

– По дальнему берегу идет торговая тропа, наверняка есть несколько деревень, но с какой стати им строить мост к пустоши?

– А чем плоха та дорога, по которой мы шли? – спросил я, хотя знал ответ.

– Она сужается, – сказал волшебник. – Рано или поздно превратится в тропу и, скорее всего, закончится тупиком на какой-нибудь ферме. Я сходил посмотреть.

– Что же нам делать? – спросил Софос у волшебника.

– Идти дальше, – ответил я. – Если повернем назад, наткнемся на поисковый отряд. – Я опять опустил голову на камень. – Будем держаться ближе к реке и надеяться, что каменистый берег замедлит лошадей. По их представлениям, нам нет смысла бежать в эту сторону, поэтому они, вероятно, сосредоточат поиски на других направлениях.

– Можем на время спрятаться в пустоши, – предложил Софос. – Пересечем ее и вернемся через Оливковое море.

— Сара, — пересиливая боль и отчаянно моргая, сказал Джик, — прости, милая. Этот сукин сын прав. Скипидар еще никого и никогда не ослеплял…

— По крайней мере, навеки, — добавил я, ибо нужно было отдать должное: сейчас, кроме слез, он ничего не мог видеть.

Враждебность Сары не уменьшилась:

— Тогда вызови «Скорую помощь»!

— Ему нужна только вода и время.

— Ты глупая безжалостная свинья! Ему явно нужен врач и…

Джик, перестав работать на публику, достал носовой платок и осторожно промокнул мокрые от обильных слез глаза.

— Он прав, дорогая. Нужно побольше воды. Вода все смоет. Отведи меня в ближайший туалет.

Волшебник покосился на меня:

– Нам не переправиться через Арактус.

– Подождем, пока Гену станет лучше.

– А чем будем питаться?

Я был не голоден и поэтому совсем забыл о пище.

– Ну, хотя бы воды у нас вдосталь, – оптимистично заявил я и попробовал встать. Чувствовал себя поломанными часами, которые иногда чинил брат. Волшебник наклонился и протянул мне руку. Софос тоже стал помогать.

– Ты правда думаешь, что нас станут искать? – спросил он. – Если нас казнят, начнется война. Разве их это не пугает?

Да, казнив высокопоставленных советников вражеской страны, они сильно поднимут свой престиж. Я взвесил это, сравнил со всеми бедами и потерями полномасштабной войны…

– Вас двоих, может, и отпустят, – кивнул я. – Чтобы избежать войны или хотя бы оттянуть ее, пока королева не будет к ней готова.

– А как же ты? – спросил Софос.

– Меня, возможно, тоже отпустят. Но, вероятнее всего, меня схватят, а вам обоим дадут уйти. – Из-за вора-простолюдина никто не станет начинать войну, а если она сумеет поставить меня к себе на службу, то я принесу немало выгоды.

Я вздрогнул, хотел застонать, но с губ сорвался только вздох. Надо держаться ближе к реке. Если почувствую опасность, то брошусь в воду.

Наконец я поднялся на ноги и по инерции качнулся вперед. Мы пошли по козьей тропе, петлявшей среди камней вдоль самого берега реки. Разбитая щебенка обдирала кожу с подошв, но видел я лучше, и мы шли быстрей, чем накануне.

На ходу – а мы шли вереницей – Софос болтал не умолкая.

– Ген! – спросил он. – Если бы ты прямо сейчас мог оказаться где угодно, куда бы ты захотел?

Я вздохнул: