Марьян Камали

Маленький книжный магазинчик в Тегеране

Посвящается Камрану Я люблю тебя
Они стремительно соскользнули в близость, от которой так и не выздоровели. Ф. Скотт Фицджеральд «По эту сторону рая»
На свете нет ничего нового за исключением истории, которую вы не знаете. Гарри Трумэн
Marjan Kamali

THE STATIONERY SHOP

Copyright © 2019 by Marjan Kamali



Перевод с английского Ирины Гиляровой



JACKET DESIGN BY Grace Han

Jacket ART © Getty Images; © 1234RF





© Гилярова И., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Часть первая

1. 2013. Пансионат

– Я позвонила и договорилась, что приеду.

Она сказала это так, словно речь шла о визите к стоматологу или терапевту или о встрече с настырным продавцом, который обещал ей с Уолтером пожизненную гарантию на охлажденное молоко, свежие овощи и незаветрившийся сыр, если они купят эту новейшую марку холодильника.

Уолтер вытирал посуду, не отрывая взгляда от кухонного полотенца, от нарисованного на нем желтенького цыпленка под зонтиком. Он не спорил. Любовь Уолтера Арчера к логике, его умение руководствоваться здравым смыслом были для Ройи подтверждением ее собственного здравого смысла. Ведь недаром она стала женой разумного и – боже! – невероятно чуткого и внимательного мужчины. И не вышла замуж за того мальчишку, с которым встречалась так много десятков лет назад в небольшом магазине канцелярских принадлежностей в Тегеране. Вместо этого жизнь привела ее к этому столпу стабильности, рожденному в Массачусетсе. К Уолтеру, который почти каждый день ел на завтрак сваренное вкрутую яйцо.

– Если хочешь повидаться с ним, не откладывай и поезжай, – сказал он, вытирая ложки. – А то ты в последние дни чуточку нервничала.

Теперь Ройя Арчер стала почти американкой, и не только благодаря замужеству, но и потому, что прожила в Соединенных Штатах больше полувека. В ее памяти осталось детство, прошедшее на жарких и пыльных улицах Тегерана, игра в салки с младшей сестренкой Зари, но теперь ее жизнь ограничивалась Новой Англией.

Жизнь с Уолтером.

Но неделю назад она зашла в один магазинчик – купить канцелярские скрепки! – и размеренный уклад ее жизни дал трещину. Она снова перенеслась в тревожное лето 1953 года, в центр иранской столицы, в фойе кинотеатра «Метрополь». Вот круглый красный диван, над ним крупными хрустальными слезами сверкала люстра, плавал синеватыми струйками дым сигарет. Парень взял ее за руку и повел вверх по лестнице в кинозал, где на экране ласкали друг друга кинозвезды с иностранными именами. После фильма он провожал ее домой. Сгущались летние сумерки, всюду цвел жасмин, по лавандовому небу тянулись полосы самых немыслимых оттенков розового и красного. Возле одного из жасминовых кустов он сделал ей предложение. Его голос дрогнул, когда он произнес ее имя. После этого они обменивались бесчисленными любовными посланиями, строили планы на будущее. Но ничего не получилось. Жизнь лишила их всего, разрушила все их планы.

Ничего не поделаешь.

Мать Ройи всегда повторяла, что наша судьба при рождении начертана у нас на лбу невидимыми чернилами. Никто ее не видит и не может прочесть, но она там, и течение жизни следует той судьбе, как бы мы ни пытались обмануть ее.

Десятки лет Ройя прогоняла мысли о нем. Ей нужно было как-то налаживать свою жизнь в чужой стране. Замужество, Уолтер. Заботы о ребенке. Парень из Тегерана оказался где-то на периферии памяти, словно старая ненужная тряпка на дне ведра, а потом и вовсе был почти забыт.

Но теперь она наконец-то могла спросить его, почему в тот день он не встретился с ней в центре площади, ведь она ждала его там.

* * *

Уолтер умело маневрировал на скользких участках дороги, узкой из-за сугробов. Когда они резко остановились, Ройя не смогла открыть дверь машины. Видно, во время долгой поездки ее заклинило.

Он обошел капот и открыл дверцу, потому что он – Уолтер, потому что его так воспитала мать (Элис: добрая, милая, пахнувшая картофельным салатом); она научила его, как нужно обращаться с леди. Теперь ему было семьдесят семь лет и он не мог понять, почему молодые люди не берегут своих жен как зеницу ока, как хрупкое стекло. Он помог Ройе выйти из машины и поправил на ее шее вязаный шарф, чтобы он защищал от ветра ее нос и губы. Вместе они пересекли парковку, поднялись по ступенькам серого здания и вошли в Дакстонский пансионат.

В вестибюле их встретил поток перегретого воздуха. За столом регистратора сидела молодая женщина лет тридцати с пластиковым бейджиком на груди, на котором значилось «Клэр». За ее спиной на доске объявлений листки с энтузиазмом и восклицательными знаками сообщали: «Вечернее кино!» и «Ланч по-баварски!», хотя края их загнулись от времени, хотя одни немощные обитатели пансионата кое-как передвигались в инвалидных креслах по линолеуму, а другие осторожно, чтобы не потерять равновесия, толкали перед собой ходунки.

– Здравствуйте! Вы приехали на пятничный ланч? Решили присоединиться к нам сегодня? – громко спросила Клэр.

Уолтер раскрыл рот и хотел что-то сказать.

– Нет-нет, – опередила его Ройя. – Мой муж решил попробовать в «Дэндилайен-Дели» знаменитый ролл из имитации лобстера. Я увидела рекламу в «Визге». Так редко встретишь лобстеры в середине зимы, правда? Даже их имитацию. – Она несла чепуху, изо всех сил стараясь не нервничать. – Он получил пять звезд.

– Тот «Дели»? – удивилась администраторша.

– Нет, ролл из лобстера, – пробормотала Ройя.

Уолтер вздохнул и поднял кверху пять пальцев, намекая Клэр, что его жена верит в пять звезд.

– О, я поняла! Лобстер! – Клэр кивнула. Она произносила «лобста». – Что ж, этим обзорам в «Визге» приходится верить!

– Ну, ступай, – ласково сказала Ройя мужу. Она встала на цыпочки и поцеловала Уолтера в свежевыбритую щеку, морщинистую, пахнущую мылом «Айриш спринг». Хотела заверить его, что все в порядке.

– Совершенно верно. – Уолтер кивнул. – Вы все понимаете. Ну, я поехал. – Но он даже не пошевелился.

Она нежно сжала его руку, как делала это десятки лет.

– Посмотрите, чтобы она не слишком разволновалась, – попросил он наконец Клэр. В его голосе слышалось беспокойство.

Волна холодного воздуха ворвалась в холл, когда Уолтер вышел из здания и спустился на ледяную парковку.

Ройя стояла возле стола, чувствуя неловкость. Внезапно ее неприятно поразил запах аммиака и чего-то вроде говяжьего рагу. Наверняка говядины с луком. Жара, компенсирующая мороз Новой Англии, делала запах невыносимым. Ройе даже не верилось, что она действительно приехала сюда. Радиаторы шипели, инвалидные кресла скрипели, и внезапно все стало казаться ужасной ошибкой.

– Чем я могу вам помочь? – спросила Клэр. У нее на шее висел золотой крестик. Она смотрела на Ройю со странным выражением лица, словно знала ее.

– Я звонила сюда и договорилась о встрече, – сказала Ройя. – С одним из ваших пациентов.

– А-а, вы имеете в виду одного из постояльцев. И кто же это?

– Мистер Бахман Аслан. – Слова медленно слетели с губ, словно колечки дыма, зримые и реальные. Столько лет она не произносила вслух его полного имени.

Крестик на шее Клэр блеснул под флуоресцентным светом. Вероятно, Уолтер уже дошел до автостоянки.

Клэр встала и вышла из-за стола к Ройе. Ласково взяла ее за руки.

– Как мне приятно наконец-то познакомиться с вами, миссис Арчер. Я – Клэр Беккер, помощница администратора. Спасибо, что приехали. Я так много слышала о вас. Мне очень важно, что вы здесь.

Значит, она не простая сотрудница, а администратор. Откуда Клэр Беккер известна фамилия Ройи? Должно быть, из журнала посещений. Но почему эта молодая женщина вела себя так, словно знала ее? И каким образом она могла много слышать о Ройе?

– Проходите, пожалуйста, – мягко сказала Клэр. – Сейчас я отведу вас к нему. – На этот раз она не добавила непременного восклицательного знака, который скрашивал здешнюю бедность.

Ройя пошла за Клэр по коридору и попала в просторный холл с длинным столом и пластиковыми стульями вокруг него. Но за столом никто не сидел, не играл в бинго и не сплетничал.

Клэр показала на дальний конец холла.

– Он ждал вас.

У окна в инвалидном кресле сидел мужчина. Спиной к ним, и Ройя не видела его лица. Клэр направилась было к нему, но остановилась, теребя бусы. Она наклонила голову и смерила Ройю взглядом с головы до ног, словно измеряя ее потенциал драматизма и безопасности.

– Вам принести что-нибудь? Воду? Чай? Кофе?

– О, все в порядке. Спасибо.

– Вы уверены?

– Вы очень любезны. Но нет, ничего не надо.

Теперь медлила Клэр. Боже, никто не хотел оставлять Ройю наедине с этим… постояльцем. Ради всего святого! Как будто она, маленькая семидесятилетняя женщина, обладала какой-то властью над ним и над кем-либо еще. Как будто она, Ройя Арчер, могла сжечь этот пансионат своим присутствием, взорвать его тем, что явилась сюда.

– Все в порядке, – сказала она. Она научилась так говорить у американцев. Все в порядке, все хорошо, все окей, оки-доки. Немудреные американизмы. Она владела ситуацией. Ее сердце тревожно стучало, но она спокойно взглянула на Клэр.

Та наклонила голову, повернулась и наконец-то вышла. Удалявшееся цоканье ее каблуков перекликалось с громким стуком сердца Ройи.

Она все еще могла повернуться и уйти следом за Клэр, сбежать из этого неприятно пахнувшего места, отыскать Уолтера, прежде чем он закончит ланч, уехать домой, лечь в постель и сделать вид, что никогда не совершала этой странной ошибки. Еще не поздно. Она представила себе, как Уолтер одиноко сидит, сгорбившись, над кружкой имбирного пива и роллом из лобстера – бедный… Но нет. Она приехала сюда, чтобы наконец все выяснить.

Ее ноги отяжелели и словно приросли к полу. Но она заставила себя пройти несколько шагов к окну, к инвалидному креслу. Ее каблуки не стучали, на ногах были удобные серые туфли на толстой подошве. Уолтер настаивал, чтобы она надела теплые эскимосские сапожки, но она отказалась. Она была готова смириться с чем угодно, но впервые за шестьдесят лет встретиться со старой любовью в матерчатых сапогах на меху она никак не могла.

Мужчина, казалось, не замечал ее присутствия.

– Я ждал, – внезапно проговорил голос на фарси, и сердце Ройи забилось еще сильнее. Этот голос очаровывал и успокаивал ее когда-то давно, когда они были неразлучными.

Неожиданно Новая Англия растаяла вместе с ее морозом и невыносимой жарой в пансионате.

…Это было в 1953 году. Летом. Ей исполнилось семнадцать. Они стояли с Бахманом возле баррикад и кричали во всю глотку. Толпа прибывала, солнце жгло голову, две длинных косы падали ей на грудь, круглый воротничок блузки намок от пота. Собравшиеся вокруг люди размахивали кулаками и орали. Воздух был буквально пропитан нетерпеливым ожиданием перемен, уверенностью в том, что скоро наступят новые, хорошие времена. Ройя тоже была уверена, что скоро станет жить вместе с любимым в свободном, демократическом Иране, что у них все впереди. Будущее принадлежало им, судьба им благоволила, страна ждала больших изменений. Ройя любила Бахмана невероятно сильно и не мыслила будущего, в котором не слышала бы каждый день его голос.

Ройя увидела на линолеуме свои ноги и внезапно не узнала их – серые старушечьи туфли на толстой подошве и с крошечными бантиками.

Мужчина развернул инвалидное кресло, и на его лице вспыхнула улыбка. Он выглядел усталым – губы сухие, на лбу глубокие морщины. Но в глазах сияли радость и надежда.

– Я ждал, – повторил он.

Неужели возможно так легко вернуться в прошлое? Его голос был прежним. Это был он – глаза, голос. Ее Бахман.

Но потом она вспомнила, зачем приехала.

– Я вижу. – Ее голос прозвучал гораздо громче, чем она ожидала. – Но я только хотела спросить у тебя: почему ты не ждал меня в тот раз?

Она села рядом с ним на пластиковый стул, внезапно почувствовав страшную усталость. Ей было семьдесят семь лет. Но когда она вспомнила то жестокое, развеявшее все иллюзии лето, от которого она так никогда и не оправилась, то снова почувствовала себя семнадцатилетней.

2. 1953. Парень, который хотел изменить мир

– Мне бы хотелось, – сказал за завтраком Баба, когда они ели свежую пшеничную лепешку наан с сыром фета и кисловатым домашним джемом из вишни, – чтобы вы, мои дочки, стали новыми мадам Кюри. Мне бы очень хотелось. Или даже писательницами, – он улыбнулся Ройе, – как та американка: Элен? Келлер?

– Я не глухая, Баба, – сказала Ройя.

– Она не слепая, Баба, – добавила Зари.

– Какое это имеет значение? – Маман кивнула дочкам, чтобы они ели быстрее.

– Чтобы стать такой, как Элен Келлер, надо быть глухой и слепой, – важным тоном сказала Зари, гордая тем, что знает американских героинь.

– А еще немой. Не забудь об этом, – добавила Ройя с набитым ртом.

– Я имел в виду не это. – Баба поставил на стол стакан с чаем. – Я имел в виду гениальность. То, что она написала одиннадцать книг. Вот я о чем говорил.

Судьба подарила Маман и Баба лишь двоих детей, и при этом девочек. Для своего времени Баба был замечательно, необычайно прогрессивным человеком: он хотел, чтобы его дочки получили образование и добились успеха в жизни. Образование стало его религией, а демократия – мечтой.

В старших классах Ройя и Зари стремились получить самые лучшие знания, какие были доступны иранским девочкам в 1953 году. Страна стремительно менялась, открывалась миру. У них прошли демократические выборы, премьер-министром стал Мохаммед Мосаддык[1]. У них был правитель, шах, продолжавший курс своего отца Реза-шаха[2] на расширение прав женщин.

– Шах уж точно служит проклятым англичанам, отдавая им нашу нефть! – всегда возмущался Баба. – Но зато помогает женщинам в их правах, в этом ему не откажешь.

Родители с их прогрессивными взглядами часто слышали слова осуждения и гнева от более консервативных родственников. Тетки сердито шептали на кухне Маман: почему она и ее муж позволяют дочкам-подросткам всюду ходить по городу одним? Маман научилась их ловко высмеивать. Она сняла хиджаб, когда Реза-шах в 1930-е годы призвал женщин не закрывать лиц. Она приветствовала реформы по эмансипации женщин, хотя ее более религиозно настроенные родственницы недовольно хмурились, глядя на моду и манеры фарангов – европейцев.

Маман и Баба отправили дочек в лучшую женскую школу Тегерана. Каждое утро, когда Маман заваривала чай, Ройя и Зари собирались на учебу. Ройя просто умывалась и заплетала свои густые темные волосы в две длинные косы, а вот Зари, которая была младше сестры на полтора года, слегка подкрашивала губы и горделиво поправляла волны на волосах, для чего накручивала их на ночь на газетные жгутики.

Пока младшая сестренка прихорашивалась, Ройя глядела на себя в зеркало. За последний год она сильно изменилась. Ее лицо утратило детскую округлость, скулы выделились, кожа очистилась от прыщиков. Длинные черные волосы были волнистыми от природы, и Зари советовала ей не заплетать их, чтобы они свободно падали ей на плечи. Но Ройя все равно заплетала косы. Так она ощущала себя прежней, несмотря на произошедшие в ней перемены. Она все еще оставалась миниатюрной, но у нее выросла грудь, а фигура все-таки немного округлилась, оформилась, как любила говорить сестренка.

Зари отпихнула ее и сама встала перед зеркалом. Надула губки и поправила волосы.

– С такой прической я похожа на Софи Лорен. Правда?

Конечно, Ройя согласилась с ней. А что ей оставалось? Она застегнула легкую блузку с длинными рукавами, надела на себя форму из ткани ормак и натянула ужасные гольфы до колена. Ей, конечно, хотелось носить короткие, до щиколотки, «американские» носки, как их называли девочки, но директриса за это наказывала. Ройе не хватало храбрости войти в школу с гордо поднятой головой и в коротеньких носках.

– На него вся надежда! – заявил Баба и сунул в рот хлеб с фетой. – Премьер-министр Мосаддык национализировал нашу нефть, чтобы мы могли избавиться от удавки АИНК. – АИНК, Англо-Иранская нефтяная компания, была предметом его ненависти. – Впервые за десятки лет иранцы сами контролируют свои природные ресурсы, отобрав это право у империалистов. Наш премьер-министр – единственный, кто может им противостоять. Скоро у нас будет демократическая страна, и Мосаддык приведет Иран к этому. И если вы, доченьки, будете старательно учить историю, химию и математику, то войдете в ряды лучших профессионалов, каких знала наша великая страна. Вы понимаете? Видите, какие возможности открылись теперь перед молодыми девушками? Что могу сделать я, правительственный чиновник? Перебирать бумаги? Сидеть и пить чай? – Он с удовольствием глотнул чаю. – А вы, мои дочки, вы пойдете дальше, чем могли мечтать мы с вашей матерью! Разве не так, Манидже?

– Хоть одно утро! – сказала Маман. – Неужели мы не можем провести хоть одно утро без лекций? Просто позавтракать?

Баба обиженно вскинул брови, но остановился не сразу.

– Моя Мари Кюри! – Он кивнул на Зари. – Моя Элен Келлер! – Он подмигнул Ройе.

Девочки прекрасно понимали, что надежды их отца слегка преувеличены. Семнадцатилетняя Ройя старалась оправдать его ожидания, но на самом деле ей больше всего хотелось читать переводные романы Хемингуэя и Достоевского. Или стихи соотечественников, великих персидских поэтов Руми, Хафиза или Саади. А еще Ройя любила готовить, стоя рядом с Маман и следуя рецептам лучших рагу хореш.

Да и ее младшая сестренка не очень-то стремилась стать в будущем мадам Кюри. Зари безумно влюбилась в мальчика по имени Юсоф. Она мечтала о богатом муже, хотела танцевать танго и кружиться в вальсе. Ей хотелось заплатить пять томанов за билет на популярный детский праздник, отплясывать самбу и поразить всех своей ловкостью и грацией. Вечерами, ложась спать, Зари подробно рассказывала сестре о своих мечтах.

– Ну, ступайте в школу! – Маман поцеловала дочек и стала убирать со стола.

Зари помахала рукой отцу, шутливо изобразив на лице преданность его идеалам. Баба медленно и серьезно, без улыбки, кивнул ей в ответ.

Зари взглянула на Ройю с мимолетной гримаской, заметной только сестрам.

У порога Ройя и Зари обулись. Хотя они учились уже в старших классах школы, им все равно полагалось носить черные кожаные туфли совершенно детского фасона. Но ничего не поделаешь, такова школьная форма. Ройя туго натянула ремешок и застегнула пряжку.

Девочки вышли из андаруни, внутренней части дома, прошли по коридору и сбежали по ступенькам, ведущим в сад. Когда они проходили мимо прудика, облицованного бирюзовой плиткой, Ройя позавидовала плававшим там рыбкам. Ведь им не надо было становиться самыми успешными в истории Ирана профессионалами, которыми будет гордиться вся страна.

Ройя закрыла калитку, и сестры вышли по переулку на главную улицу. Там они остановились, прижимая к груди учебники.

В такой ранний час протестующих еще не было видно, но повсюду остался мусор от предыдущей демонстрации. Валялись портреты премьер-министра Мосаддыка – мужчины с орлиным носом и умными усталыми глазами. Ройе больно было смотреть, как люди наступали прямо на его лицо. Она подняла несколько фотографий и аккуратно сложила их.

– Ой, ты думаешь, что можешь спасти его? – спросила Зари. – Сегодня вечером будет демонстрация коммунистов. После них сюда придут сторонники шаха. Премьер-министра ты все равно не спасешь. У него много врагов, и они хотят, чтобы он ушел со своего поста.

– У него тысячи, миллионы сторонников! Мы поддерживаем его! – воскликнула Ройя.

– У людей слишком мало возможностей, и тебе это известно. В стране процветает коррупция и прокручиваются всякие махинации.

Они торопливо шли в школу. Ройя еще крепче прижимала к груди книжки и портреты Мосаддыка. Конечно, Зари права. На прошлой неделе в школе срочно собрали всех учеников в актовом зале. На сцену вышла директриса и, уперев руки в бока, потребовала от учащихся признаться, кто приносит в школу коммунистические листовки. Не признался никто. Ройя знала, что это делала Залех Табатабаи – приносила листовки, напечатанные на пергаментной бумаге, и разбрасывала в классах и коридорах. Ройя удивлялась, откуда у Залех эти листовки; как она вообще осмеливалась брать их в руки!

Потом собрание закончилось и прибыла полиция с мегафоном, оружием и водопроводным шлангом. Аббас, школьный сторож, помог коренастому полицейскому присоединить шланг к крану во дворе. Когда Залех вышла из школы, полицейский включил воду и направил струю на девушку. На лице Залех появилось удивление, но его быстро сменили решительность и воля. Она подпрыгнула, спасаясь от шипящей водяной змеи, но все равно приземлилась на струю. Через несколько секунд Залех промокла насквозь, школьная форма прилипла к телу, подчеркивая его изгибы, с волос текла вода.

– Это тебе урок, – сказал один из полицейских. – Будешь знать, как не уважать нашу страну, распространяя коммунистическое вранье. Не думай, постепенно мы найдем вас всех. Вы предатели, работаете на Россию. Ты – девочка и должна думать о том, как стать хорошей матерью, а не политической ослицей.

Директриса зааплодировала ему.

Монархически настроенные девочки, преданные шаху, тоже ликовали и аплодировали, собравшись стайкой во дворе. Некоторые были из богатых семей, их отцы трудились в нефтянке. Вместе с ними аплодировали несколько глубоко религиозных школьниц. Впервые за долгое время семьи мусульман-фундаменталистов и приверженцы шаха стали союзниками.

Сочувствовавшие коммунистам девочки подбежали к Залех и обняли ее, как только со двора ушли полиция и директриса. Они обтирали ее носовыми платочками, подолами формы, кофтами. Залех, хоть и мокрая, стояла, горделиво выпрямившись, и уговаривала подружек не волноваться. Даже смеялась. Ройя понимала, что теперь Залех станет распространять еще больше листовок. Такими были школьницы, поддерживающие Иранскую коммунистическую партию «Туде», – бесстрашные и решительные, они всегда считали, что Иран должен идти по пути Советского Союза.

Ройя с Зари и другие сторонницы премьер-министра, потрясенные и испуганные, тоже держались вместе. Если Ройю спрашивали, за кого она, она отвечала: «За премьер-министра Мосаддыка и Национальный фронт». Другой ответ огорчил бы отца. Премьер-министр мог бы привести страну к полной демократии. Он учился в Швейцарии, стал министром иностранных дел и обратился в ООН, заявив, что британская Англо-Иранская нефтяная компания должна вернуть Ирану право на владение собственной нефтью. Ройе нравился Мосаддык с его независимостью и уверенностью в себе. Она даже восхищалась его пижамами (в которых он иногда фотографировался).

Теперь Ройя шла в школу вместе с сестрой, вспоминала инцидент с Залех и водопроводным шлангом, и ей хотелось, чтобы наконец-то прекратились постоянное политическое соперничество и раскол в обществе. Политика проникла в каждый класс. Девочки в школе, как и вся страна, разделились на монархисток, сторонниц премьер-министра и коммунисток. И Ройя устала от всего этого.

Когда Ройя и Зари подошли к воротам школы, там стоял строгий Аббас. Он следил, чтобы на территорию не заходили посторонние, охранял порядок и безопасность девочек в школе. В его обязанности не входило расстегивать иногда ширинку и показывать свой пенис, аккуратно перевязанный розовой ленточкой. Но все знали за ним такую слабость.

Зари насторожилась, увидев, как Аббас открыл ворота и улыбнулся им. Когда они прошли мимо него и он не мог их слышать, она прошептала:

– На прошлой неделе он опять показал мне свой дудул.

– Что, и с ленточкой? – спросила Ройя.

– Как всегда. И как только мужчины ходят с такой болтающейся штукой?

– Наверно, это больно.

– Он такой большой. Я удивляюсь, что у них нет там постоянного воспаления.

– Ну, ты видела только у сторожа.

– Да. – Зари, казалось, с минуту обдумывала эту фразу.

– Ты сообщила об этом директрисе?

– Она заявила, что некрасиво лгать такой девочке, как я. Что Аббас работал в школе, когда я еще даже не родилась, и что стыдно придумывать такие вульгарные истории.

– Понятно. Это ее обычная реакция.

– Угу. – Зари вздохнула.

* * *

Мальчишки без труда находили дорогу к женской школе и болтались у ворот, ждали, когда у девочек закончатся уроки. Аббас орал на них и гнал прочь.

– Собачьи дети! – орал он. – Оставьте девочек в покое, или гореть вам в аду!

Рой игнорировала ребят, которые тащились за ними до самого дома, а вот Зари всегда старалась, чтобы самые симпатичные увидели ее густые темные волосы, особенно если неподалеку был и Юсоф. Иногда мальчишки появлялись на каждом углу, за каждым поворотом. Ловкие, хитрые, умные мальчишки; они подмигивали, свистели и флиртовали. Красивые, воспитанные, с обаятельными улыбками. Тихие и робкие, которые бросали украдкой взгляд и тут же краснели. Ройя привыкла к ним, как к назойливым мухам, к которым на самом деле невозможно привыкнуть.

Самым любимым местом в Тегеране Ройя считала магазин канцтоваров. Он находился на углу улицы Черчилля и авеню Хафиза. Напротив русского посольства и наискосок от школы.

Ройя любила водить пальцами по гладким листам бумаги. Ей нравились пахнущие свинцом карандаши в коробках. Она могла подолгу разглядывать авторучки и флаконы чернил, листать книги, рассказывающие о любви и разлуке, томики поэзии. Магазин назывался просто, без затей, – «Канцелярские товары», но в нем продавались еще и книги. Когда зимой усилились политические противоречия, на улицах вспыхивали яростные дебаты, проходили демонстрации, магазин канцтоваров оказался самым тихим местом в городе. Это был настоящий храм спокойствия с негромкими звуками и приглушенным светом.

В один особенно неуютный, ветреный январский день Ройя хотела укрыться от демонстрации коммунистов и нырнула в магазин канцтоваров. Ей хотелось почитать что-нибудь из персидской поэзии.

– Что, сегодня Руми? – спросил из-за прилавка господин Фахри, спокойный, добрый мужчина лет пятидесяти, с проседью в шевелюре, пушистыми усами и в круглых очках с тонкой металлической оправой. Его туфли всегда были начищены до блеска. Он владел этим магазином, сколько Роя себя помнила, и прекрасно разбирался в книгах. В магазине были полки с персидской классикой и поэзией, а также с переводной литературой стран мира.

– Да, будьте любезны. – Ройя бывала здесь так часто, что господин Фахри знал ее вкусы и предпочтения. Он знал, что Ройя любила древнюю персидскую поэзию, но не могла терпеть кое-какие современные рассказы. Он знал, что она готова потратить последние деньги на бумагу и что она предпочитала немецкие канцтовары, самые красочные и современные. Знал, что она не только знала каждое слово в старинных стихотворениях, но иногда и сама что-то царапала на купленной у него бумаге. Господин Фахри знал все это, и его добродушное спокойствие привлекало ее не меньше книг, карандашей и бумаги.

– Вот, пожалуйста. – Он предложил ей томик стихотворений Руми в темно-зеленом переплете с золотым тиснением, напечатанный на прекрасной белой бумаге. – Тут некоторые из его лучших творений. Найдите себе спокойный уголок и читайте, ни на что не отвлекаясь. Если вы хотите понять его творчество, необходимо сосредоточиться.

Ройя кивнула и полезла за кошельком, но тут зазвенел дверной колокольчик. Дверь распахнулась, в магазин вместе с порывом ветра ворвались крики с улицы. В руке у Ройи затрепетали страницы Руми. В дверь торопливо вошел мальчишка, ее ровесник, в белой рубашке, с гривой черных волос и раскрасневшимися от ветра щеками. Он насвистывал какую-то мелодию, полную грусти. Мелодия не походила ни на что слышанное ею ранее и никак не сочеталась с походкой и уверенным видом мальчика.

Господин Фахри вскочил и засуетился. Нырнул под прилавок, схватил пачку бумаг, перевязал их бечевкой и протянул вошедшему так, словно весь день ждал этого особенного посетителя. Тот перестал свистеть, порылся в карманах и заплатил. Все было проделано быстро и молча. Парень уже подошел к двери, когда вдруг оглянулся. Ройя думала, что он хотел поблагодарить господина Фахри. Но он смотрел прямо на нее, и в его взгляде светились радость и надежда.

– Я счастлив, что встретил вас, – сказал он и вышел на улицу, продуваемую ветром.

Господин Фахри и Ройя стояли молча, а в магазин возвращалось обычное спокойствие после появления мальчишки, словно они летели на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом, и наконец совершили посадку.

– Кто это был? – спросила Ройя. Она испытывала какой-то непонятный восторг и не понимала его причины. Краткое появление парня подействовало на нее словно удар молнии.

– Это, моя дорогая девочка, Бахман Аслан, – сказал господин Фахри. На его лице появилась озабоченность, и он забарабанил пальцами по прилавку. – Парень, который хочет изменить мир.

Ройя аккуратно убрала томик Руми в портфель и взглянула на дверь. Она была поражена, словно увидела что-то необычайное, удивительное, но при этом глубоко личное, затронувшее ее жизнь, заронившее в ней надежду. Словно в тумане, она попрощалась с господином Фахри.

* * *

Потом она долго высматривала его на улице. Сопливый Хоссейн плелся за сестрами по пятам, и это ужасно раздражало. Нахальный и горластый Кирус подскакивал и открывал двери перед ней и Зари. Юсоф украдкой поглядывал на Зари, когда они перешли улицу, а потом делал вид, будто смотрит на уличный фонарь. Везде, куда бы они ни пошли, на улицах было полно мальчишек. Но одного парня она так и не увидела – того, кто ворвался в магазин канцтоваров и заставил мир двигаться чуть быстрее, проворнее, энергичнее – пусть даже всего на несколько минут.

Каждый день Ройя ходила в школу вместе с сестрой, ела приготовленное матерью рагу хореш и слушала, как Баба рассказывал им о планах премьер-министра Мосаддыка. Он хотел сделать их страну независимой от иностранного влияния раз и навсегда, чтобы больше никто не мог снова красть их нефть. Независимой и демократической!

Ройя учила геометрию, царапала какие-то стишки и улыбалась, когда отец в который раз называл ее будущей мадам Кюри. Да-да, она станет ею, а не второй Элен Келлер. Но она нигде не видела того парня с веселыми глазами, того самого, кто заставил господина Фахри достать ему из-за прилавка пачку бумаг с такой поспешностью, словно он вручал оружие воину.

* * *

На следующей неделе Ройя взяла в магазине металлическую точилку для карандашей и провела пальцем по крошечным бугоркам на ее боках. И снова ветер пошевелил листы бумаги, когда стремительно открылась дверь и вошел тот парень.

На этот раз он сразу перестал свистеть, как только увидел ее. И казался он не таким уверенным в себе, даже немного робким.

– Руми, – сказал он господину Фахри, но тут же бросил на нее быстрый взгляд. Его темная шевелюра была старательно зачесана набок. Белая рубашка выглажена. Глаза сверкали, и он вежливо улыбался.

С таким же проворством и желанием угодить господин Фахри достал с полки такую же книжку, какую неделю назад дал Ройе. Кашлянул.

– Вот, пожалуйста, Бахман-джан.

На этот раз Бахман поблагодарил господина Фахри, слегка поклонился Ройе и вышел на улицу.

– Почему он всегда так торопится? Куда он идет? Что у него за важные дела? – спросила она однажды, набравшись храбрости. Хотела показать господину Фахри, что этот парень не произвел на нее особого впечатления.

– Я уже говорил вам, Ройя-ханум. Парень хочет изменить мир. В таком деле нужна спешка. – Господин Фахри взял тряпку и протер прилавок. – Нужна осмотрительность. – Он замер с тряпкой в руке. – Нужна… – он многозначительно посмотрел на нее, – крайняя осторожность.

Ройя хмыкнула и положила точилку на место. Выпрямилась.

– Я не знаю, как он намерен изменить мир, – сказала она. – Он слишком быстро двигается. Он не очень вежлив. Он свистит без причины! Он не сказал вам ни слова, когда явился сюда в прошлый вторник. Он ведет себя как важная персона. У него странная прическа. Уж и не знаю, как такой парень может изменить мир.

– Крайняя… – господин Фахри положил руки на прилавок и наклонился к Ройе, – …осторожность.

* * *

Это было предостережение. Ройя еще несколько раз видела Бахмана в «Канцтоварах» – каждый раз он приходил туда по вторникам, словно знал, что увидит ее там. Каждый раз Ройя разглядывала книги или новые канцтовары и смотрела куда угодно, только не на него. Но каждый раз, конечно, все равно украдкой бросала на него взгляды. В пятый вторник она все-таки не выдержала.

Она сделала вид, будто хотела задать какой-то вопрос о поэзии, и адресовала его господину Фахри. Тот почему-то не отозвался, а вместо него ответил парень, который хотел изменить мир.

– Огонь, – сказал он в ответ на ее вопрос о том, какое слово следует дальше в строфе Саади, которую она только что процитировала.

Ее лицо вспыхнуло.

– Огонь, – повторил парень.

Конечно, он был прав, назвав именно это слово. Он заявил это с такой уверенностью, что Ройя надеялась, что он ошибся, но в то же время захотела сесть рядом с ним и часами говорить обо всем на свете. Но пора было уходить: ее ждала сестра.

Зари стояла на другой стороне улицы и злилась, когда Ройя подошла к ней. Она пожаловалась, что оглохла, слушая выступавших политиков, пока сестра торчала над карандашами и книгами в этой несчастной лавке. Она заявила, что ей надо пойти домой и лечь в постель с горячей бутылочкой, потому что у нее страшно заболел низ живота из-за менструации, а еще она умирает от голода. И что вообще Ройе пора бы научиться уважать чужое время, хотя бы для разнообразия. Ройя слушала ворчание сестры всю дорогу до дома. Но все равно глядела по сторонам и гадала, увидит ли когда-нибудь того парня где-то еще, а не в магазине канцтоваров.

2013



Ройя прижалась лбом к стеклу и смотрела на проплывавшие мимо промороженные ландшафты Новой Англии.

Она хотела поговорить с Уолтером, сказать, как приятно им будет пообедать вместе. Она поджарит рыбные палочки, его любимые. Ей хотелось забыть свой визит в пансионат. Она не собиралась ворошить давнее прошлое. Но слова из того письма врезались в ее память шестьдесят лет назад, и она не могла их забыть.

Я обещаю тебе, любовь моя. Давай встретимся на площади Сепах в ее центре… в среду… в 12 часов. Или чуть позже, если я задержусь. Жди меня там, и мы с тобой будем вместе навсегда. Радость видеть тебя поможет мне прожить эти несколько дней.

– Ох, Уолтер, – проговорила она, снова прижалась лбом к окну и зарыдала.

3. 1953. Любовь: как она ловит в свои сети

Взгляни на любовь,Как она ловит в свои сетиГорячие сердца.Взгляни на дух,Как он сливается с землей,Давая ей новую жизнь.

Ройя перечитывала стихотворение Руми и ждала Бахмана. С того дня, когда он впервые увидел ее в магазине, он не пропустил ни одного вторника. Та зима вообще была полна восторга, ожидания, разговоров. «Когда ты влюбилась, сестра? Скажи мне. Ты влюбилась в него, когда он процитировал слово из того стихотворения, да?»

«Конечно нет», – ответила Ройя сестре. Дело не в одном слове, не в одном мгновении. Такое бывает только в американских фильмах, разве не понятно?

Ройе хотелось забыть обо всем, хотелось тепла и уюта. Все это она находила в магазине канцтоваров с его книгами. Потом там появился Бахман. Но если бы ей потребовалось назвать день, когда она влюбилась окончательно и бесповоротно, то она сказала бы про седьмой вторник. В тот день стало понятно, что зима с ее холодами, морозом и серым небом уже позади, что впереди зеленая листва, цветы и новая жизнь. Вся страна готовилась праздновать первый день весны – персидский Новый год.

В тот вторник господин Фахри выглядел особенно оживленным и энергичным; он помогал матерям покупать детям новогодние подарки, заворачивал карандаши, звонил своим покупателям и сердечно желал им радости и долгих лет жизни.

– Я хочу купить подарок сыну, – проворковала очередная покупательница. – Он хорошо учится и любит читать. – Гордость на ее лице вызвала у Бахмана улыбку, и Ройя заметила ее. Еще один мужчина купил цветные карандаши, и господин Фахри сложил их в букет, как цветы, и перевязал зеленой ленточкой. Но больше всего, конечно, люди покупали поэзию – как всегда, любовь к персидской поэзии была безграничной. Когда в магазин нахлынула новая волна покупателей, Ройя и Бахман разошлись в разные стороны. Он стал рассматривать политические брошюры на стенде, она листала в глубине зала переводные романы.

Потом толпа рассеялась так же быстро, как и появилась. Книги были куплены, подарки выбраны, советы выслушаны. Все ушли, остались лишь Ройя и Бахман; казалось, они были поглощены собственными занятиями, но, конечно, оба ощущали присутствие друг друга. Господин Фахри захлопнул с громким стуком свой кассовый аппарат.

– Удивительно, как много стали люди покупать к Новрузу. Неужели у всех детей в этом городе хорошие оценки, раз они заслужили такую кучу подарков к Новому году?

Ройя и Бахман молчали, каждый в своем углу магазина.

– Вот что! – Господин Фахри обвел взглядом магазин, словно обращался к огромной аудитории. – Я не могу жаловаться, сегодня моя торговля шла замечательно, но теперь я должен отнести в банк выручку.

Ни Ройя, ни Бахман не пошевелились.

– Раз я уйду, мне придется закрыть магазин.

– Я побуду здесь, – спокойно заявил Бахман.

– Что?

– Я могу остаться здесь. Если придут покупатели, я скажу им, что вы скоро вернетесь.

– О. – Господин Фахри поглядел на Бахмана, потом, неуверенно, на Ройю.

Ройя поняла его замешательство и просто окаменела при мысли о том, что останется наедине с Бахманом. Конечно же, это неприлично.

– Мне пора домой. Всего вам хорошего, господин Фахри!

– Ну, раз вы уходите… да, Ройя-ханум, хорошего вам дня! – с облегчением отозвался господин Фахри и снова посмотрел на часы. – Банк скоро закроется. У меня мало времени. Спасибо, Бахман-джан. Я ловлю вас на слове. – Мистер Фахри схватил пальто и со строгим видом повернулся к Ройе: – До свидания, Ройя-ханум. Идите домой. Пока не стемнело. – Он надел на голову черную шапочку. – Бахман-джан, я скоро вернусь. – Он торопливо вышел, и Ройя направилась следом за ним.

– Останься!

Голос Бахмана звучал ясно и уверенно.

– До свидания.

Она замерла в дверях. Господин Фахри скрылся за поворотом.

– Пожалуйста, останься. – Теперь его голос звучал не так уверенно.

Она повернулась, чтобы объяснить ему, почему она не может остаться. Но когда увидела его лицо, у нее перехватило дыхание. Бахман нервничал. У него горели щеки, но в глазах светилась нежность.

Ей нужно было идти домой, там много дел. Маман и Зари убирали дом к Новому году, им нужно помочь – вытирать пыль, выбивать ковры, мыть с уксусом стекла. Ох уж эта весенняя уборка! Нет, она никак не могла остаться тут наедине с этим парнем.

Но она уже осталась наедине с ним. Она была с ним здесь, и внезапно в этом хранилище покоя забрезжила возможность переменить абсолютно все.

– Какая у тебя самая любимая книга? – быстро спросил он.

– У меня такой нет.

– О, но ведь… мне показалось, что ты любишь читать.

– Да, люблю. Я имела в виду, что у меня она не одна. Их очень много.

Он усмехнулся, и его лицо, все еще красное, немного расслабилось.

– Господин Фахри сказал мне, что ты хочешь изменить мир. – Ей казалось, будто она прыгает с обрыва, и удивлялась тому, что еще в состоянии передвигать ноги. Ройя направилась к Бахману и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Он стоял перед ней с пылающим лицом, темной густой шевелюрой и в штанах цвета хаки.

– Я ничего не знаю об этом. – Бахман опустил голову и посмотрел себе под ноги.

– Но ведь ты занимаешься политикой, разве не так?

– Разве в этой стране найдется хоть один человек, стоящий в стороне от политики? – удивленно возразил он.

– Это я, – солгала она.

– Тебе надо интересоваться политикой. Особенно теперь.

– Понимаешь, мне она не нравится. Все эти споры. Демонстрации…

– Это все, что у нас есть. Мы должны участвовать в этом. Нельзя допустить, чтобы свергли премьер-министра Мосаддыка.

– Ты веришь слухам? Его хотят сместить?

– Да, меня они беспокоят. Это могут сделать иностранные державы или наши соотечественники. Предатели живут среди нас, это нарастает… – Он замолк. – Ладно, не хочу надоедать тебе этим.

– Я привыкла к таким разговорам. Мой Баба говорит почти то же самое.

– Правда? – Бахман улыбнулся.

– О да. Я получаю свою порцию рассуждений.

Он больше ничего не говорил, а просто смотрел ей в глаза. Они стояли лицом друг к другу. Она слегка нервничала от его взгляда, но все же трепетала от восторга. Они могли не касаться друг друга, это им было совсем не обязательно.

– Я знаю, что ты любишь читать. Ты любишь поэзию и романы, – тихо сказал он.

– Откуда ты знаешь?

– Каждый вторник я вижу тебя. Ты любишь тот уголок. – Он кивнул туда, где у господина Фахри стояли на полках зарубежные романы.

– Ой, ты приходил сюда каждый вторник? Я не замечала!

Он рассмеялся. И когда он это сделал, его лицо окончательно успокоилось. В его глазах сверкал смех, они наполнились поразительной, захватывающей дух добротой.

– Я приходил сюда и в другие дни. Тебя тут не было. Ты появлялась лишь по вторникам.

– Это единственный день, когда я могу здесь бывать, – пояснила она.

– Чем ты занимаешься в остальное время?

– Учусь.

– Правда?

– Да. – Она серьезно посмотрела на него. – Мой отец хочет, чтобы я занималась наукой. Или писала книги… как Элен Келлер. – Конец фразы она пробормотала еле слышно.

– А ты?

– Что я?

– Чего ты хочешь сама?

Вопрос казался нелепым. Ройя даже не могла сказать, спрашивал ли кто-нибудь ее об этом. Не достаточно ли того, что у нее такой прогрессивный отец и он так заботится о своей дочери? Произведет ли это впечатление на такого политического активиста, как этот парень?

– Мои родители хотят, чтобы я окончила школу, поступила в университет и потом занималась наукой.

– А что бы ты выбрала сама, если бы могла делать то, что хочешь?

Ее ошеломила дерзость вопроса.

– Я бы… я бы послушалась отца. Моя мама…

Он шагнул к ней. От смеси аромата мускуса и свежего ветра у нее закружилась голова. Тогда он взял ее за руку. Для нее это было новое ощущение. Он нежно сжал ее пальцы, и у нее учащенно забилось сердце. Его прикосновение поразило ее, но при этом, как ни странно, успокоило.

– Ты любишь романы. Я видел.

– И что?

– Так и читай их. Сколько хочешь.

Сколько раз Маман говорила Ройе, что у нее покраснеют глаза, если она будет читать слишком много? Сколько раз Зари выбрасывала ее книжки и ругалась, что она еще не встречала таких дурочек, как Ройя, которые постоянно сидят, уткнувшись носом в книгу, и что она испортит из-за этого себе осанку? Сколько раз Баба твердил ей, как важно в этой жизни получить серьезную профессию, а если ты не можешь заниматься наукой и читаешь вместо этого романы, тогда уж лучше не читай их, а пиши, как эта самая Элен Келлер.

– Разве что ты и вправду хочешь пойти в науку или стать писательницей. Тогда, конечно, делай что хочешь.

Тревожное ощущение внутреннего несогласия, постоянно терзавшее ее в школе и дома, немного утихло. Ей захотелось побольше услышать таких слов, поговорить с Бахманом, не отпускать его.

Звякнул колокольчик, и в магазин вбежал запыхавшийся господин Фахри в сбившейся набок шапочке. Он увидел их, и его лицо вспыхнуло. Он опустил глаза и кашлянул. Они уронили руки, словно обожглись, словно оба держались за огненный шар. Ей показалось, будто ее застигли за чем-то постыдным, за кражей. Но хотя она уронила руки и глядела на носки туфель, а потом пробормотала «Мне надо идти» и выскочила на улицу, она все равно знала, что будет приходить сюда вновь и вновь, целую вечность, что бы там ни думали господин Фахри или кто-нибудь еще. То, что случилось, случилось бесповоротно, и Ройя не хотела ничего менять.

4. 1953. Удар цепью

Они продолжали встречаться в пыльном и прохладном пространстве магазина среди книг, авторучек, карандашей и пузырьков с чернилами. Другие, ненужные мальчишки появлялись на каждом углу, но того, кто действительно притягивал к себе Ройю, она видела лишь по вторникам в «Канцтоварах». Он задавал ей самые разные вопросы, например что она думает о поэме Саади «Гулистан». Ройя удивилась своему солидному ответу. Ее голос прозвучал увереннее и громче, чем она думала. Вскоре (потому что Ройе было почти семнадцать, она жила в Иране и мечтала о великом) она уже была убеждена, что он самый умный парень из всех, кого она знала, и, пожалуй, самый красивый.

Он активно занимался политикой, поддерживал Мосаддыка и распространял листовки и статьи в Тегеранском университете и в старших классах школ. Он развозил по городу газеты и листовки Национального фронта. Где он их брал? У господина Фахри. В подсобке за прилавком у господина Фахри была обширная коллекция и более опасных политических материалов. Ройя запаниковала, когда Бахман рассказал ей об этом. Она вспомнила день, когда в школу нагрянула полиция и как Залех подпрыгнула, спасаясь от чудовищного напора воды. Как она стояла, промокшая до нитки. Полиция могла так же легко выследить Бахмана и обвинить его в распространении клеветнических материалов, подрывающих власть шаха. Его могли арестовать. И подумать только – господин Фахри помогал ему! Ройя никогда не подумала бы, что хозяин магазина мог участвовать в тайной политической борьбе. Она недооценивала спокойного, тихого торговца, вечно стоящего за прилавком.

Но Бахман сказал ей, что волноваться не нужно.

Между тем напряженность между политическими группировками увеличивалась. Нарастал уровень насилия. Демонстрации разгонялись, полиция применяла оружие, несколько человек получили смертельные ранения. Но хотя Ройя боялась за безопасность Бахмана, невозможно было не восхищаться его мужеством. Он всей душой верил в политику премьер-министра, пожалуй, даже с большей страстью, чем отец Ройи. Ситуация в стране менялась, говорил он. Перед Ираном открылось будущее, светлое будущее, и премьер-министр даст им все, что нужно. Вот только некоторые политики стремились помешать реформам Мосаддыка, свергнуть его, и Бахман был полон решимости не позволить им это.

Когда Бахман говорил об этом, Ройя прислонялась спиной к полкам и чувствовала спиной корешки книг – поэзию и политику. Если он слишком долго рассуждал о налогах и торговле, она просто смотрела ему в глаза, но такое случалось редко. Господин Фахри все чаще и чаще уходил под всякими предлогами в подсобку, и Ройя с Бахманом оставались одни. Но тогда сохранялась опасность того, что войдут другие покупатели, да так и бывало – появлялись старики в очках и со списком канцтоваров, которые они намеревались купить, или молодые студенты-коммунисты просили труды Маркса, или сторонники Мосаддыка спрашивали книги по философии и демократии. Некоторые узнавали Бахмана и кивали ему; по их взглядам Ройя видела, что они уважали и ценили его.

Она таяла от страсти, и он шептал ей на ухо слова любви, а когда они оставались одни, прижимался к ней всем телом, ласкал ее. Вскоре для нее не было на свете места желаннее, чем магазин канцтоваров.

* * *

Ройя листала в углу торгового зала переводные романы и ждала. Дверь распахнулась. Появился Бахман. В белой рубашке, штанах цвета хаки, с раскрасневшимися щеками и взъерошенной от ветра шевелюрой, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Он обвел взглядом помещение, и когда его глаза остановились на Ройе, лицо расплылось в широкой улыбке.

– Привет, Бахман-джан! – поздоровался из-за прилавка господин Фахри.

– Как вы поживаете, господин Фахри? – спросил Бахман, не отрывая глаз от Ройи.

Господин Фахри застыл, видя, как смотрят друг на друга юноша и девушка. В какой-то момент Ройя даже подумала, что он хотел их отругать. Но потом он вздохнул и сказал, что ему нужно провести инвентаризацию. При этом его голос звучал странно.

– Читори? Как дела? – спросил Бахман, употребив на фарси форму глагола, использующуюся для общения с близким человеком, и отбросив формальное «ты».

– Нормально. – Ройя вздохнула и вернула на полку «Анну Каренину». Когда она выпрямилась, Бахман стоял рядом и тут же обнял ее за талию. Она застыла, как статуэтка.

– Пойдем на улицу, – сказал он. Его сильная и властная рука лежала на ее тонкой талии. – Сегодня роскошная погода!

Она что-то пробормотала, возражая из скромности, но позволила ему вывести себя на яркий солнечный свет.

Он был прав. Весна бушевала, город утопал в цветах. Но Ройя беспокоилась, и ей не верилось, что они пойдут вдвоем по улице. Ведь они не помолвлены и не муж и жена; она даже почти ничего не говорила родителям про Бахмана, упомянула только, что познакомилась в магазине канцтоваров с умным парнем из хорошей семьи, страстным сторонником премьер-министра. Она знала, что такая информация произведет на отца впечатление. Конечно, Зари она рассказала больше, подробно описала их первую встречу, упомянув том числе и слово «огонь», которое он назвал, когда она спросила про стихотворение Саади. Зари проявила любопытство, но отнеслась ко всему скептически. Она сказала, что все политически активные парни – сумасшедшие, ей плевать, богата ли его семья, и, на ее взгляд, он идеалист, одержимый премьер-министром; что никто, кроме шаха, не может изменить политическую ситуацию в Иране, а Ройя должна повзрослеть и понять, что если уж она хочет заарканить парня, то надо выбрать самого лучшего. Но все-таки она с любопытством выспрашивала сестру о чувствах.