Керри, скользнув вперед, положила руку Диргу на плечо.

— Эй. Что на тебя нашло?

Он отшатнулся, как будто ее рука была раскаленными в одном из каминов у дальней стены щипцами.

— Не думай, что люди не видят, что у вас тут происходит.

Джордж Вандербильт выступил вперед.

— Мистер Тейт. Полагаю, вам лучше уйти. Сейчас же.

Нахмурившись, Дирг направился в сторону главного выхода.

— Эй, давай-ка через кухонный выход, мистер! — крикнула ему вслед миссис Смит. — Еще не хватало, чтобы мне рабочие таскали грязь туда, где ходят гости мистера Вандербильта.

Дирг развернулся, сжав кулаки, и толпа подвинулась ближе к дереву. Кто-то из детей, прижимаясь к отцу, работнику фермы, захныкал.

От шагов Дирга, вылетевшего из боковой двери на лестницу вниз, на кухню, задрожал весь зал. Когда отголоски его шагов по лестнице затихли внизу, все молчали еще несколько секунд.

Наклонив голову, чтобы видеть самую верхушку дерева, Вандербильт нарочно заговорил по-итальянски:

— Buono. Sembra buono. Не просто хорошо, великолепно. А теперь, миссис Смит, не могли бы вы принести нам всем этого пряного сидра, пока мы будем наряжать первую елку Билтмора.

Миссис Смит появилась из комнаты для завтраков с огромным подносом в руках, воздух в зале наполнился ароматом корицы и гвоздики, яблок и жженого сахара, смешивающихся с запахом кленовых поленьев, тлеющих в каминах, и запахом еловой хвои.

Откуда-то снизу послышался грохот, как будто кто-то сшиб на пол целую кучу медных кастрюль.

Дирг, поняла Керри. Пробивает себе путь через кухню. И внутри у него бурлит что-то страшно злобное и яростное.

Глава 30

Канун Рождества 1895 года

Керри соскользнула с длинноногого гнедого — миссис Смит настояла, чтобы она взяла его для поездки по делам в город. Взяв коня под уздцы, Керри подвела его к зданию станции. Она не была такой уж хорошей наездницей. Мальволио, их мул, был упрям ровно в той мере, как говорят об этой породе, и даже заставить его идти в нужном направлении было непростой задачей. Но этот мерин казался вполне покладистым, охотно шел, куда она просила, и, казалось, был просто рад оказаться на свежем зимнем воздухе — так же, как и она сама. Она привязала его к сосне на солнышке.

Когда она оказалась на станции, в голове снова всплыла давняя история. Как в одном из этих фильмов мистера Эдисона, картинки сменяли одна другую рывками и вспышками, но она увидела все, как было: смятые кусты возле места, где висел костыль, застывшее тело репортера, его филактерии — маленькие черные коробочки для молитвы, — валяющиеся там же в грязи… А перед тем — то, как он обернулся на своем сиденье в вагоне, чтобы поговорить с ней. Его лицо, такое оживленное, целеустремленное, исполненное мужества, когда он говорил про газеты и демократию…

Расшвыривая снег по дороге, Керри замедлила шаг, подходя к окну «Вестерн Юнион». Фарнсуорт, телеграфист, наверняка лучше всех знал, кто где находится в Бесте — теперь Перекресток Билтмор, — поскольку сидел тут, в самой деловой части поселка, и слушал больше, чем говорил. А ей надо было успеть отыскать Дирга за то небольшое время, пока будет готов заказ миссис Смит. В поселке говорили, что они с братом уехали с фермы.

Расшвыривая снег, она снова подумала о том, что увидела тем вечером на земле. Филактерии. Символ веры и происхождения репортера. Маленькие черные коробочки, которые исчезли… куда? Они сейчас в полиции?

Керри подошла к окну.

— Мистер Фарнсуорт?

Металлическая ручка аппарата на его столе продолжала отстукивать сообщение. Не поправляя сползшие с носа круглые очки, он взглянул на нее, не поднимая головы, будто демонстрируя, что он занят.

— Я думала, не могли бы вы подсказать мне, где я могу найти Дирга Тейта?

Фарнсуорт не отрывал глаз от металлической ручки.

— Я что, похож на человека, которому платят за ответы на посторонние вопросы?

— Как часть вашей работы, наверное, нет. Но я спросила вас как жителя поселка.

— Если спрашивать меня, то пусть поселок идет к черту. Это поможет?

Рядом с Фарнсуортом на столе в рамке был щит, который Керри видела и раньше. Но теперь она к нему пригляделась. В его обрамлении были французские лилии, а в самом центре щита красовался силуэт, похожий на ее собственного Короля Лира, гордо царящего над своими курами на закате.

Петух.

— Галльский петух? — это была лишь догадка, импульс, вспыхнувшее воспоминание о том, что она видела эти лилии в статье Atlantic Monthly, где говорилось о символах национальной гордости, включая французские. Но вслух она произнесла это еще до того, как ей пришло в голову, что в разговорах с Фарнсуортом стоит быть осторожнее.

Телеграфист поднял голову. Прищурился.

— Эдвард Фарнсуорт, — продолжала она. — Не очень-то французское имя.

Губы Фарнсуорта так и не открылись, но уголок рта приподнялся в подобии улыбки. Как будто гроссмейстер наконец встретил достойного противника.

— Так, значит, Лига Национального Антисемитизма…

С его губ свисала незажженная сигарета — так же, как в ночь нападения.

— Какого черта ты пытаешься у меня выспросить?

— В тот вечер, когда произошло убийство, вы тоже исчезали, как раз перед тем, как репортер — еврейский репортер — был убит.

Фарнсуорт приподнял бровь, как бы прикидывая, посмеет ли она продолжать.

У Керри сжалось все внутри.

Начальник станции, стоявший в нескольких метрах, подошел к ним поближе и покачал головой на телеграфиста.

— Фарнсуорт в последнее время просто козел какой-то. Даже больше, чем обычно.

Телеграфист поджал губы в тонкую линию и посмотрел на Керри в упор. Она не могла разглядеть в этом взгляде ничего. Ни вины. Ни попыток все отрицать. Разве что… Что это могло быть? Своего рода гордость. И, может быть, злость. И вызов.

— Так вышло, Керри, — заметил начальник станции, — что я могу ответить на твой вопрос. Сам-то я не видал Дирга с того дня, как он вернулся из Уитнела — на следующий день после нападения он приехал на поезде. Но я слыхал, что братья Тейт поселились в пансионе, Спурс, 48, там, в Эшвилле. Я и сам там жил, когда только приехал сюда, потому и знаю. Его держит миссис Рейнольдс.

— Спасибо. Вы так любезны. — Керри взглянула на солнце. Ей придется гнать гнедого вскачь, если она хочет успеть доехать три мили от поселка до Спурс-стрит, быстро поговорить с Диргом — если его удастся найти, — забрать заказы Билтмора и вернуться за то время, что отвела на это миссис Смит. И до наступления темноты. От мысли о Дирге и темноте Керри стало не по себе.

Но точно такое же чувство она испытывала при воспоминании об Эдварде Фарнсуорте и его щите.

Фарнсуорт. Теперь к образам, мечущимся у нее в голове, добавились новые: телеграфист обходит здание станции. Снимает костыль с крюков. Поднимает его высоко над головой. И одним мощным ударом обрушивает на репортера.

— Да, он здесь, — объявила миссис Рейнольдс. — Как ни странно. Потому что он бывает нечасто. — Она неодобрительно наморщила нос. Прищурилась на Керри. — Вы можете увидеться с ним вот здесь, в салоне, — она указала налево, в сторону комнаты с большим количеством стульев и лампами в абажурах. — Или можете подняться к нему в комнату, на третий этаж. В зависимости…

От того, насколько вы приличная женщина, осталось невысказанным. Но Керри ясно это расслышала.

Как же прекрасно принадлежать к классу людей, от которых не ждут ничего хорошего. Можно поступать как угодно — все равно от тебя никто ничего не ждет.

— Я только на несколько минут. Так что я поднимусь.

Хозяйка ухмыльнулась. Но Керри уже взбегала бегом по лестнице со всей скоростью, какую позволяла узкая юбка.

Дирг открыл на первый же стук — явно ожидая кого-то еще. При виде Керри у него округлились глаза.

И в них мелькнул страх, подумала Керри, до того, как туда вернулось упрямство.

Он отступил, позволяя ей зайти и ничего не сказав в качестве приветствия. Его лицо закрылось, словно защищаясь. Отгораживаясь стеной.

Он указал на стул. Но сам остался стоять. Так что Керри тоже не села.

— Я тебя долго не задержу, Дирг.

Он скрестил руки на широкой груди.

— Я рада тебя видеть, — начала она. Хотя, если честно, она бы лучше грызла ржавые гвозди, чем задавала ему сейчас неудобные вопросы.

Его голос прозвучал хрипло, выдавая больше эмоций, чем он хотел показать.

— Я тоже рад тебя видеть.

— Дирг, я не собираюсь осуждать твое решение продать землю. Я знаю не хуже других, как с ней стало трудно. Особенно теперь, когда нас осталось так мало.

Его лицо слегка расслабилось. Он снова указал ей на стул, и на сей раз они оба сели.

Керри обежала глазами комнату. Узкая кровать в железной раме, деревянный комод, армейский топчан в углу — наверняка для Джерома, который сейчас в школе. Дирг не многое взял из дома — прялка его матери, маслобойка и ткацкий станок наверняка остались тем рабочим, которые будут разбирать хижину теперь, когда земля стала частью Билтмора. Но он принес оружие — старая винтовка его прадедушки висела над кроватью, винчестер стоял у стены рядом с дверью, а пистолет лежал на маленьком столике. Как будто он был готов к какому-то нападению, которое могло в любой момент случиться у его дверей.

Ее глаза вернулись от двери и ружей к нему.

— Этот мир больше не безопасен, — сказал он.

— А когда-нибудь был?

Его лицо, красивое и грубое, сморщилось, как будто он хотел заплакать.

— Раньше все было хорошо. Непросто. Но хорошо. А сейчас только посмотри. Ты, я, наша земля. Нас выпихнули. И кто же? Какие-то богатые янки. Думают, могут населить половину Синих гор. И кучка иностранцев, что понаехала сюда со своими грязными преступлениями.

— Ты это про убийство?

Он отвернулся.

— Не только.

— А что еще?

— Они явились сюда, чтобы вредить. — Янтарный взгляд его глаз на секунду смягчился. — Тебе нужна защита. — Он протянул большую, мозолистую руку, коснулся ее колена — но тут же отвернулся.

— Да нет, Дирг. Не нужна. Со мной все в порядке.

Секунду он смотрел на нее. Потом стиснул челюсть. Его глаза, которые только что были теплыми, снова стали ледяными. Вызывающими.

— Можешь не верить, как хочешь, Керри МакГрегор. Сама все увидишь. Эта страна недолго еще останется нашей. Они ее займут.

— Да кто они?

— Да все эти, кто и приезжать сюда не должен был — все чужаки. Итальяшки. Евреи. Цветные. Да все они.

Керри вспомнила совет тети Ремы и досчитала до десяти.

— А это не связано с тем, что ты ощущаешь, что это тебя вышвырнули?

— Вот погоди. Если так будет продолжаться, пропала вся чертова гонка.

— Да о какой гонке мы говорим?

— Не гонка. Вся белая раса может исчезнуть с лица земли. Тут. Во Франции. В Германии. Везде. Есть исследования — научные — это доказано. Только вопрос времени. От нас ничего не останется. Если что-то не изменить. И быстро.

Белая раса. Керри моргнула, и перед ней снова всплыла телеграмма Мэдисона Гранта: Галльский петух. Часть рисунка на щите в офисе Фарнсуорта, символ французской гордости. Reichsadler, должно быть, — это какое-то немецкое слово; она понятия не имела, что это значит, но наверняка какой-то символ немецкой гордости. А лысый орел должен был обозначать Соединенные Штаты, а не какие-то попытки Гранта спасти дикую природу.

И последние слова телеграммы: вся раса погибнет, если мы будем так продолжать. То есть пославший телеграмму использовал слово race в двойном значении: гонка, которую почти проиграли, но и ясная отсылка на национализм и цвет кожи.

— Господи, Дирг. Как же Мэдисону Гранту, Фарнсуорту и всем прочим удалось так заразить тебя этим?

Он вытащил из кармана часы и положил себе на ногу. Керри показалось, что их секундная стрелка буквально дрожит на всю комнату.

— А, Керри МакГрегор и ее знаменитая приметливость, да?

— Дирг. Я же знаю тебя. — Они встретились взглядами, и на секунду она видела только старые школьные парты, венки из незабудок, босые ноги в ледяной воде ручья. — Ты же только повторяешь все это. Это не твои слова — не того мальчика и юноши, которого я знала.

Ее глаза снова обежали комнату, на сей раз задержавшись на столе слева. В прошлый раз она заметила там только пистолет, но теперь увидела рядом с ним стопку бумаги. Отпечатанную грубым шрифтом, с карикатурами.

Керри взяла одну листовку.

— Человек вроде Мэдисона Гранта может казаться очень умным, образованным и обходительным, но он втянет тебя в неприятности. И причинит тебе целое море зла.

Дирг кинул на нее взгляд, полный ярости. Он просто излучал злость.

И смущение, подумала Керри. Мир так быстро меняется, а он весь остался где-то позади — земля дрожит у него под ногами, пока он просто пытается выстоять.

— Дирг, это ты разорил лавку Лин Йонга?

Он резко поднялся и подошел к двери. Провел рукой по дулу своего винчестера. Его способ показать, что разговор окончен.

— Дирг, это канун Рождества. Мы с тобой знаем друг друга всю жизнь. Мы…

— Были чертовски важны друг для друга, — закончил он за нее. Его голос снова охрип.

Он открыл дверь. Чтобы она ушла.

— Счастливого Рождества, Керри МакГрегор, — сказал он.

Она все ждала, пытаясь поймать его взгляд, чтобы убедиться, что он действительно хочет, чтобы она ушла вот так. Была выгнана.

Она зажмурилась, пытаясь вытеснить сладкие воспоминания: танцы где-то в конюшне, поцелуи у водопадов украдкой.

Когда она открыла глаза, его губы над напряженной челюстью были плотно сжаты, чтоб удержать слова, которые он не мог — или не хотел — говорить. На секунду его глаза снова смягчились, а рука поднялась, как будто он хотел коснуться ее лица. Но тут же упала вновь. А глаза он отвел в сторону.

— Счастливого Рождества, Дирг Тейт, — прошептала она. И ушла.

Глава 31

Лебланк уставился на телеграфиста, невзрачного человечка с облезлой бороденкой по ту сторону стекла — и зубы у него в пятнах, словно собачья моча на снегу.

— Вы меня слышали. Телеграмма в Новый Орлеан. И я не собираюсь торчать тут весь день.

Кучер в ливрее, стоявший возле саней рядом с платформой, притоптывал ногами, чтобы согреться. В ливрее. Здесь. В этих богом забытых местах. Откуда что взялось?

Телеграфисту, похоже, не понравился нагоняй от постороннего. Черт бы побрал этих провинциальных идиотов — да и весь этот треклятый городишко. Теперь он нарочито медленно уселся перед своей машинкой.

— Вы хотите послать телеграмму… Кому, вы сказали, в Новом Орлеане?

— Мистер Морис Бартелеми.

— По буквам, пожалуйста.

Лебланк произнес по буквам.

— Кто отправитель?

— Л-Е-Б-Л-А-Н-К.

Молчание.

— И что вы хотите… сообщить?

— Добрался сюда от каменоломен Пенн. Точка. Преследую Катафальмо. Точка.

— И это все?

— Это все, что, к черту, необходимо.

— Ну, поскольку сейчас канун Рождества, большинство моих клиентов сегодня добавляют поздравления с этим чертовым праздником.

Лебланк фыркнул.

— Чтоб я дополнительно заплатил за Поздравляю с чертовым Рождеством? Я что, должен потратить лишние деньги в каких-то богом забытых горах в сотнях миль от минимальной цивилизации?

— Я так понимаю, сэр, поздравлений не будет.

Кучер, лакей или кто он там был в этой своей нелепой ливрее, заметил Лебланк, выглядел так, словно сошел со страниц книги чертовых сказок. Шляпа натянута на глаза, воротник поднят. Золотое шитье на красном камзоле.

— Да он прямо как охранник Букингемского дворца. Здесь, в этом захолустье.

Телеграфист как будто собрался обидеться, но потом передумал.

— Джордж Вандербильт сегодня велел всем нарядиться. У него тут дом, вот только что достроили. А ближайшим поездом прибывает все его семейство. — Он кивнул в сторону худого мужчины с аккуратно подстриженными усиками, который остановился что-то сказать парню в ливрее. — Да вот и он сам, Вандербильт, собственной персоной.

Лебланк покосился на грязную обочину дороги и выдохнул облачко пара.

— Ну и. Есть у вас тут гостиница для человека со вкусом? А то я вижу только сосны и снег.

— Вам надо было сойти на следующей станции, в Эшвилле. Или еще через три мили, в Кенилворте. Гостиница «Бэттери Парк». И еще всякие. — Он указал на дорогу, ведущую на восток.

— Так что мне теперь, тащиться три мили по снегу? Я приехал, чтобы задержать опасного преступника, а мне говорят, что я теперь должен идти три мили до приличного отеля?

По другую сторону стекла, которое уже давненько не мыли, Фарнсуорт поднял безразличный взгляд от металлической ручки.

— Я что, похож на человека, которому платят за то, чтоб он отправлял телеграммы для всяких грубых чужаков, да еще решал их проблемы?

Лебланк окинул его взглядом.

— К счастью для нас обоих, мне-то платят достаточно, чтоб я был грубым и получал все нужные мне ответы. — Вытащив из нагрудного кармана стопку купюр, он отделил две и просунул их в щелку между стеклом и узкой деревянной полкой.

Телеграфист молча убрал деньги в карман.

— В квартале отсюда есть конюшня, — мотнул он головой на запад. — Ну, если там еще кто-то будет в это время, да еще накануне Рождества. Так что за преступника вы ловите?

Детектив помолчал, усиливая эффект. После чего произнес медленно, по слогам, словно перекатывая буквы во рту и пробуя их на вкус.

— У-бий-цу.

Телеграфист прищурился.

— И в чьем же убийстве его подозревают?

— Не подозревают. Жертва сама назвала имена своих убийц перед смертью.

— Вот так прямо назвала по имени, да?

— Ну, скажем так, опознала преступников. И этому удалось убежать.

Фарнсуорт скрестил руки на груди.

— Это хоть в каком году было-то?

— Случилось все в девяностом. А в девяносто первом негодяй выскользнул из рук правосудия.

— Погодите. Так вы что — ловите этого парня уже четыре-пять лет?

— Типа того, да.

— То есть парень водит вас за нос добрую половину десятилетия.

Лебланк ответил, цедя слова:

— Детективы Пинкертона не дают водить себя за нос.

— Я просто удивлен, что вы до сих пор его не поймали.

— Болван, — пробурчал детектив, отходя от окна.

Фарнсуорт дважды щелкнул металлической ручкой своего аппарата.

— Пришло сообщение, — сказал он вслед.

Но тут затряслась земля, ветки кустов задрожали, роняя вниз комья снега. По долине разнесся свисток паровоза, отражающийся эхом от окрестных гор.

Когда Лебланк вернулся на станцию на второпях нанятой лошади, со смятой попоной под седлом и загребающей снег передними ногами, поезд уже разгружали. Сквозь клубы пара он смог разглядеть только нечто, напоминающее стоящих на задних лапах медведей. Но в тусклом свете фонаря уже стало видно, что это были дамы, с головы до ног закутанные в меха.

Из любопытства — что, черт побери, и было его работой — Лебланк подогнал лошадь поближе, туда, где он мог и видеть, и слышать все.

Самая старшая из дам протянула руку Вандербильту.

— Джордж, дорогой. Мы все ждем не дождемся, чтобы увидеть Билтмор во всей красе, сынок.

Вандербильт поцеловал ее в щеку.

— Мама, одна из спален убрана специально для вас. Как я рад снова вас видеть.

Кучер в ливрее — или кто он там был — присоединился к остальным, выгружающим сундуки и шляпные коробки из поезда на вторые и третьи сани, подтянувшиеся к первым.

Закутанные в меха Вандербильты, опираясь на руки слуг, расселись в первые и вторые сани, а горы сундуков загрузили в третьи.

Другая дама, помоложе, лет сорока, огляделась вокруг.

— О господи. Джордж, как же это далеко. Как вы можете переносить такую изоляцию от общества?

Лебланк не расслышал, что пробормотал Вандербильт в ответ — но судя по тону, что-то скучно-нейтральное и вежливое.

— Но все же уехать из Нью-Йорка — такое облегчение, — ответила дама. — Правда, Джордж, три четверти города теперь сплошные иностранцы. Господи, этот их гуляш, чеснок, эти свиньи, куры и толпы детей, половина из них заразные. А запах! Полное, полное отсутствие всяческой гигиены.

Пока слуга в своей нелепой ливрее помогал ей забраться в сани, она замолчала, а потом обратилась к остальным:

— Этот загадочный дом Джорджа еще окажется чудесным убежищем. Хотя бы ради этого чистого, неотравленного воздуха.

Должно быть, рука слуги соскользнула, и дама едва не рухнула в снег. Но он вовремя опомнился и успел поддержать ее.

Сани тронулись, Вандербильты, их меха и сундуки, покачиваясь, двинулись в сторону просвета между деревьев, будто в высокую входную арку.

— Только зря потратил чертово время, глядя на все это, — пробормотал Лебланк. Он погнал лошадь трусцой, расшвыривая снег при каждом шаге и направляясь в сторону, которую указал ему этот дурак-телеграфист.

Глава 32

Хватило одной фразы, сказанной шепотом от дверей, — и у Керри задрожали руки, причем она заметила это не потому, что опустила глаза, а потому, что увидела отблески серебра в огне камина. Золотые, красные, зеленые искры, которые отбрасывали края подноса, зажатого в ее трясущихся руках.

Талли и Джарси разрешили провести эту ночь в Билтморе, в пустой комнате для слуг вместе с Керри, которая должна была работать допоздна. Элла Братчетт в очередной раз предложила присмотреть за Джонни Маком в их отсутствие.

Керри придержала ее за руку.

— Позволь, я заплачу тебе за это время.

— Если люди гор не будут помогать друг другу — особенно мы, те две последние фермы, которые еще не выкупили, — да еще при том, что вы сейчас живете в хлеву, значит, мир окончательно превратился в преисподнюю, и мы все вместе с ним.

— Ну, пожалуйста. Только так я смогу спокойно остаться в Билтморе.

— Поговорим об этом после. Я только рада, что Рема наконец проговорилась мне про вашу крышу и мы узнали, что вам надо помочь. Идите спокойно.

Не говоря ничего про деньги, Роберт Братчетт покачал головой.

— Нам с Джонни Маком надо кое-что обсудить и выяснить. Я останусь с Эллой, и мы всласть поболтаем.

Керри с трудом сглотнула. А потом взяла в руки фотографию отца и Братчетта в военной форме солдат Конфедерации, которая лежала на их единственном столе.

— Это было спрятано в его скрипке.

Братчетт приподнял бровь.

— Вот как? — Он не сделал попытки рассмотреть поближе, как будто изображение и без того было запечатлено в его памяти. У Эллы напряглись плечи, словно она пыталась скрыть какие-то сильные эмоции.

Наступившая тишина как будто вибрировала от чего-то невысказанного.

— Никто из вас не хочет рассказать мне что-нибудь об этой фотографии? Или о том, почему она так волнует его? — Она поглядела на отца, который весь день был без сознания. — Ну, в смысле, кроме воспоминаний о войне?

Глаза Роберта Братчетта не отрывались от неподвижного тела ее отца. — Ты же знаешь, не все тут, в горах, сражались на той стороне.

— Мы знаем, что он был за Конфедерацию. Но он сам особо не распространялся об этом.

— Нет. И не стал бы.

— А в этой фотографии есть что-то, что отец мог бы связать с нападением на станции? Так странно, что он…

Она явно коснулась какой-то тайны своим вопросом, потому что гости быстро переглянулись.

Элла Братчетт наконец произнесла:

— Дай лучше сперва Роберту переговорить с твоим папой, если в эти дни будет такая возможность. Может, они сумеют что-то выяснить. И тогда ты потом сможешь спросить все, что хочешь.

И вот близнецы с сияющими, умытыми до скрипа личиками стояли, заглядывая в зал, ведущий в бильярдную. Миссис Смит велела им держаться подальше от коридоров и лестниц, когда начнет прибывать поток гостей.

Керри страшно нервничала из-за того, что́ близнецы могут сказать или сделать. Но руки у нее задрожали не поэтому. А потому, что минуту назад сказал ей Марко Бергамини. Стаканы с горячим какао постукивали о серебро подноса.

Клейдесдали, снова запряженные в сани, вернулись, позвякивая в падающем снегу своими серебряными колокольчиками. Они везли укутанных в пледы гостей в шубах и цилиндрах, а также их багаж.

Все конюхи и лакеи были заняты помощью пассажирам и разгрузкой их вещей. Керри стояла сбоку со стаканами горячего какао на подносе в одной руке и блюдом дымящихся круассанов Пьера — в другой. В последнюю минуту Рема настояла на том, чтобы добавить в какао больше сливок, что вызвало очередные баталии внизу, на кухне.

— Потому что, — торжествующе нанесла Рема последний удар, — со всеми этими причитаниями насчет призовых молочных коров мистера Вандербильта, сливки должны сами сказать свое слово.

Улыбнувшись про себя, Керри протянула поднос гостям.

— Неприятности, — шепнул ей Марко, протаскивающий мимо нее в сторону грузового лифта один из сундуков.

— О? — она повернулась к нему, едва не выплеснув какао на Джорджа Вандербильта, который выскочил из первых саней, едва они затормозили и остановились под перезвон бубенцов.

В следующий проход с очередным сундуком Марко добавил:

— Я должен кое в чем признаться.

И это все слова, которыми они успели обменяться. Но его глаза были темными и жесткими.

Сердце Керри забилось где-то в глотке. Если это было признание в убийстве репортера, она предпочла бы не слышать его, а оставаться под завесой лжи. Что бы там ни было у итальянцев в их мутном прошлом, сейчас она им доверяла и не хотела бы, чтобы это изменилось.

Джон Кэбот в нескольких метрах от нее помогал встречать гостей.

— Я только поздороваюсь, — сказал он Вандербильту.

— Ну что вы! Мы будем рады, если вы останетесь с нами, сколько вам будет угодно. Я совсем не хочу, чтобы вы сидели в отеле в одиночестве на Рождество.

— Я только поприветствую вашу матушку и всех остальных. Но это семейный праздник, — он похлопал Вандербильта по плечу. — А из моего окна открывается потрясающий вид на горы, засыпанные снегом.

— Тогда хотя бы возвращайтесь завтра днем, ко времени вручения подарков детям всех служащих, ладно? — В глазах Вандербильта снова мелькнула робость. — Мне кажется, вам это будет особенно приятно.

— Хорошо. Спасибо. — Кэбот мельком взглянул на Керри, а потом отвернулся.

Поставив поднос с пустыми стаканами в электрический подъемник, Керри достала из механического другой поднос, с глинтвейном в чашках с монограммами «V». Талли и Джарси сновали вокруг, как молодые угри, миссис Смит то и дело посылала их то на кухню, то в кладовую, то на третий, гораздо более шумный, подъемник.

— Ты видела все эти меха, Керри, а? — спросила Талли. — Прямо чудо, что в лесу вообще осталась хоть одна живая лиса.

— Я думаю, Талс, что это не лисы.

— Я едва сдерживаюсь, чтоб не подойти и не погладить.

Керри, смеясь, сморщила нос.

— Давай ты не будешь этого делать. Я должна быть уверена.

Джарси увернулся от нее, когда девушка повернулась, держа в руках поднос с глинтвейном.

— Этот человек, Кэбот, — тот, что с печалью в глазах, — почему он еще тут, когда все его друзья уже пару недель как уехали?

— Не знаю. Ну, разве что… Может, не у каждого есть семья.

Джарси, представив себе такое, едва не заплакал.

Может, она перестаралась, уча близнецов сочувствию к ближним — оба были слишком уж мягкосердечны, а в этом мире такое небезопасно.

Пока Керри озиралась в поисках лакея, чтобы передать ему поднос, к ней подошла миссис Смит.

— Мистер Вандербильт уверял меня, что ему ничуть не важно, будет ли обслуживать гостей лакей или судомойка, но я сама с трудом могу это вынести. — Она мрачно затрясла головой. — Но нам не хватает двух лакеев, да еще это грязное чудище там внизу вырвалось из подвала. И мы сумели поймать его только за кладовой, этого Седрика. Полный хаос, все, как нравится американцам. — Она вздохнула. — Так что, Керри, мне придется послать тебя туда, наверх, где, прости господи, отнюдь не место кухонной прислуге.

Керри осторожно спустилась в зимний сад. Пальмовые листья раскачивались вслед фланирующим гостям. В воздухе снова пахло корицей, гвоздикой и яблоками — от принесенного ею глинтвейна, — и еще орхидеями, которые обрамляли фонтан.

Гости осматривались, осыпая Вандербильта вопросами.

Покажи, где же ты решил повесить маминого Джона Сингера Сарджента.

Просто чудо, Джордж, что тебе удалось отыскать приличных рабочих в такой дали от цивилизации. Ты говорил, что привез из Англии далеко не всех. Да даже подобрать толковый персонал…

Сам факт, что все они, похоже, даже относительно недавно мылись…

При этих словах Керри дернулась, повернулась, и ее поднос опасно накренился.

Но тут же под него скользнула чья-то рука. И успела поймать.

Джон Кэбот смотрел прямо на нее. Прямо в глаза.

— Держитесь, — прошептал он.

Керри выпрямила спину.

— Спасибо.

Она свернула налево, чтобы предложить глинтвейн старшему брату Вандербильта, который стоял, закинув голову и любуясь стеклянным куполом наверху.

— Хант снова превзошел себя. Не могу представить, Джордж, сколько же ты потратил на все это из своей доли наследства. Меня до сих пор потрясает, что ты выбрал такое отдаленное место, что пришлось специально построить сюда железнодорожную ветку. И так близко к местному населению, которое, скажем прямо…

— Вообще-то, Фредерик, — перебил его Вандербильт, — местная публика кажется мне очень приятной. Они теплые и самодостаточные. А как они поют в церкви! И сами мастерят скрипки и банджо. И как они шутят!

Кэбот приподнял свой глинтвейн:

— За их интеллигентность.

Все обернулись к Кэботу, и он на секунду так и застыл с поднятой рукой.

Правый ус Вандербильта слегка приподнялся в полуусмешке.

— Кэбот изучает Западные Аппалачи. Управляющий в гостинице «Бэттери Парк» жаловался мне, что он допоздна стучит на своем ремингтоне, так что соседи жалуются на ночной шум.

— Да уж, меня не назовешь приятным постояльцем, — признался Кэбот. — Слава богу, что в Билтморе успели закончить комнаты для гостей раньше, чем меня выгнали на снег.

Эмили Слоан, находящаяся теперь под защитой всей своей семьи, тоже подала голос:

— А Джордж рассказывал вам про убийство, которое случилось здесь, у нас? Мы даже пытались сами его разгадать.

Одна из сестер Вандербильта сморщила нос.

— Господи, я и забыла. Мы же даже читали об этом в газетах — конечно, о нем писали из-за Джорджа и Билтмора. Этот несчастный Беркович. Даже при том что он был еврей, я не уверена, что это повод его убивать.

— Я совершенно убежден, — пробормотал Кэбот в свою чашку, — что это не повод.

— Я так понимаю, — заметил Фредерик Вандербильт, — что его, кажется, прислала Times, чтобы покопаться в каких-то рабочих беспорядках.

Еще кто-то из братьев Вандербильта встревоженно добавил:

— Господи, мне казалось, наши люди занимаются этим — этими рабочими беспорядками.

Фредерик Вандербильт покачал головой.

— Успокойся, Вилли. Это не сталь и не железные дороги. Это как-то связано с Новым Орлеаном. Давняя история. Times решила, что она осталась недосказанной. И послала Берковича сюда что-то раскопать. Ты же знаешь этих газетных писак — и их неестественное пристрастие к мелодраме и зарытым тайнам.

— Но почему сюда, ради всего святого, — спросила мать Эмили Слоан. — В эту глушь за пределами цивилизации? — Она огляделась вокруг, словно в поисках пещерного человека в обрывках шкур.

Джон Кэбот метнул на Керри быстрый взгляд и тут же отвернулся.

Тут что-то есть, подумала Керри. Он знает — или подозревает — что-то, о чем никому не говорит.

Теперь бокал поднял Фредерик Вандербильт.

— О чем мы пока не говорили, так это о том, что, помимо безусловной красоты Голубых гор, Джордж много делает для местного населения. Высокий прилив подымает все суда, и сам факт возникновения Билтмора несет с собой массу новых возможностей для отсталого населения в их жалких лачужках.

— Отсталого? — вырвалось у Керри прежде, чем она успела прикусить язык. — Жалких лачужках?

Все руки замерли, не донеся глинтвейн до ртов. Все глаза обернулись на Керри.

— Ну знаешь, Джордж, — с вызовом бросила мать Эмили, не заботясь о том, чтобы понизить голос. — Ты же, конечно, отчитаешь свою горничную за такое поведение?

— Вообще-то, Фредерик, я считаю, — сказал, не колеблясь, Джордж Вандербильт, — если бы ты нашел время задержаться в Билтморе подольше, ты бы увидел то, что вижу я: прекрасные пейзажи и талантливых, умелых людей, которые передают свои умения из поколения в поколение.