Джой Джордан-Лейк

Позолоченная луна

Эта книга посвящается моей матери, Диане Оуэн Джордан, которая так любит людей. А также памяти моей бабушки, Эвелин Хопсон Вуд Оуэн, от которой я унаследовала любовь к горам, искусству и словам. И всем родным и друзьям, которые учили меня доброте и мужеству. И, наконец, всем тем, кто старается сделать наш мир более сострадательным, мирным и справедливым.
Joy Jordan-Lake

Under a Gilded Moon



© 2020 by Joy Jordan-Lake

This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency

© Бялко А., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022

* * *

Глава 1

Октябрь 1895 года

Сквозь клубы дыма, окутывающего вагоны, дымовые трубы и развевающиеся подолы юбок, с самой дальней платформы Центрального вокзала Нью-Йорка прорвался свисток: настала пора взглянуть в лицо прошлому, которое, как она думала, удалось обмануть, оставить позади, покинуть. Пассажиры торопливо шли по платформе, покачивались высокие цилиндры, котелки и развевающиеся перья — все стремились вперед, к путешествиям, приключениям и тайным интригам. Но Керри МакГрегор застыла на месте. Она давно боялась, что этот момент когда-нибудь наступит.

Керри встретилась с мисс Хопсон взглядом. В уголках глаз старой учительницы в последнее время появились новые морщинки, но сам взгляд был твердым, как ствол старого дуба, на который можно опереться, когда уже не можешь сделать ни шага. Керри попыталась придумать что-нибудь, чтобы рассмешить их обеих — это было ее старое, испытанное средство справляться с трудностями. Но разум, растекаясь клубами, как дым вокруг, никак не мог сосредоточиться.

Улица погрузилась в предзакатные сумерки, но газовые фонари уже заливали вокзальные платформы тусклым золотым светом. Она посмотрела на уходящие вдаль параллельные стальные полосы, словно пытаясь разглядеть там очертания своего будущего — готового рухнуть на эти рельсы.

— Спасибо, что пришли.

— Керри, ты же знаешь, я все понимаю. Почему ты чувствуешь, что должна вернуться туда, что у тебя нет другого выбора? И — прости, но это надо сказать — во что это тебе обойдется?

Эти слова повисли на несколько секунд в воздухе вместе с паром и вокзальными запахами горячей стали, мокрого бетона и жареных каштанов. У Керри свело желудок. Она почти ничего не ела с тех пор, как три дня назад получила телеграмму. Отчасти спазм был вызван этим. Но каштаны всегда пахли бедой.

Там, дома, она собирала их в подойники для молока — чтобы было чем оплатить счета. Даже теперь, два года спустя, ее рот наполнился от этого запаха горькой слюной. Неоплаченные налоги. Коллекторы под дверями дома. Папа, взводящий курок своего ремингтона.

— Керри, ты же помнишь, я больше кого-либо знаю, как далеко простираются щупальца нищеты. Как этот мир может затянуть тебя в бездну бедности.

Керри услышала свист выходящего пара и подумала: не из ее ли легких выходит последний воздух?

— Ты с таким трудом получила это место. Мне так жаль видеть, что ты…

— Упускаю свою жизнь?

— Она у тебя только одна…

— Когда я разберусь там, дома, с делами, я смогу вернуться.

Пауза.

— У нас нет большого влияния на совет директоров «Коламбии». К тому же столько достойных девушек претендует на стипендию в Барнарде… Но ты же знаешь, мы попытаемся сделать все возможное. Ну, в той мере, в какой ты сумеешь распоряжаться собой без… осложнений.

— Осложнений. — Керри не нуждалась в уточнениях. Мисс Хопсон три года назад побывала в той школе с одной классной комнатой, откуда выросли эти осложнения.

Пожилая женщина вздохнула.

— Дорогая, я могу только восторгаться твоим чувством долга. Особенно на фоне, скажем так, твоего более чем непростого воспитания.

Керри вздрогнула. Это было правдой — и очень завуалированной правдой. Но тем не менее услышать это было больно.

С дальнего конца вокзала доносились трамвайные звонки и звуки скрипки — это играл уличный скрипач. Закрыв глаза, она могла услышать, как ее сестра звонит в колокольчик, брат играет на банджо, сделанном из тыквы и беличьей шкурки, а папа извлекает из своей скрипки тягучую, печальную балладу.

Их папа. Который мог заставить их прослезиться от красоты, от открытой боли любой из его песен. Когда бывал трезвым.

Их папа, который, когда трезвым не был, мог заставить их плакать по бесконечному числу других причин.

Мисс Хопсон сказала, осторожно подбирая слова:

— Я беспокоюсь о твоем будущем… — Она сделала паузу, как будто бы горы Северной Каролины были так далеки от Нью-Йорка, что казались ненастоящими. — Там.

Кондуктор на дальней платформе вынул из кармана часы и сверил их с вокзальными, висящими на ажурном кованом столбе рядом с Керри. Она постаралась избавиться от чувства, что они тикают прямо у нее в голове.

— Я понимаю, — сказала Керри. И она действительно понимала.

Именно поэтому она до сих пор не поднялась в вагон и не уселась у окошка, чтобы смотреть на пролетающие мимо поля, города и невыразительные фермы, которые все удалялись бы, уменьшаясь и растворяясь в голубом тумане. Она понимала, что это решение приведет ее к полному развороту на жизненных рельсах. Или совсем сорвет с них.

Мисс Хопсон кашлянула.

— Времени мало, поэтому прости за краткость: как ты собираешься поступить с Диргом Тейтом?

— Если повезет, у него уже будет жена и трое детей, — улыбнулась Керри. — Что само по себе разрешит любые проблемы, которые могли бы возникнуть.

— Другими словами, ты в должной мере беспокоишься об этом. Керри, ты же знаешь, посторонние могут считать меня старой девой, которая, будучи профессором в Барнарде, не имеет представления о подобных вещах, но могу тебя заверить, существуют такие силы за пределами, — она поправила юбки, — всяческого разумения, которые могут полностью сбить женщину с толку.

В нескольких метрах от них джентльмен в цилиндре остановился возле вокзальных часов. У него было моложавое лицо, по которому, впрочем, как надвигающийся шторм, мелькали какие-то тени. Возможно, злость. Или же тоска. Керри проследила, куда был направлен его взгляд — мимо часов ковылял плачущий ребенок. Джентльмен в цилиндре шагнул вперед, по направлению к нему. Но тут подбежал другой человек, опустился на колени и обхватил мальчика руками.

— Нико! — этот другой темноволосый человек в твидовой кепке набекрень прижал мальчика к себе. — Ero cosi spaventato! Нельзя вот так убегать, когда я на секунду отвернулся. — Он взял лицо ребенка в ладони. — Я больше не позволю им забрать тебя у меня.

Керри скрестила руки, пытаясь закрыть дыру той боли и тоски, которую она испытывала, скучая по своим брату и сестре. Что, собственно, и придало такую мощь той телеграмме.

— Через что же, — пробормотала она своей старой учительнице, — пришлось пройти этим двоим?

Джентльмен у часов пошевелился, и она снова взглянула на него. Он прижал два пальца правой руки к левому лацкану — словно какой-то знак — и держал их таким образом.

Обернувшись, он поймал ее взгляд. На лоб ему упала прядь русых волос. Выпрямившись, он убрал руку с лацкана.

Она подумала, что во всем этом есть какое-то противоречие — элегантный цилиндр, небрежный разворот плеч — и что-то такое в лице, чего она не могла понять.

— Итак, — продолжала мисс Хопсон, — я полагаю, что болезнь твоего отца очень серьезна.

— Сам факт, что они прислали телеграмму… У них же совсем нет на это денег. А «Вестерн Юнион» не очень охотно берет в качестве платы сушеные яблоки. — Керри достала прямоугольный листок бумаги.

Папа заболел. Мы с близнецами хотели бы вызвать тебя домой.

— Заболел — значит, умирает, раз уж они послали эту телеграмму. Мы с близнецами значит, что моя тетушка Рема рассчитывает, что я ужасно скучаю по брату и сестре — что так и есть. И рассчитывает, что это окажется сильнее того, что привело меня сюда. Вызвать — не просто требование приехать, это ее способ сказать, что мне может понадобиться помощь, чтобы вернуться к тому, что все еще, нравится мне это или нет, является моим домом.

Мисс Хопсон кивнула.

— Когда ты сказала мне про телеграмму, я поняла, что ты решишь, что обязана ехать. Так что я позволила себе помочь тебе — и тоже послала свою собственную телеграмму. В том дальнем вагоне тебя ждет сюрприз, и, я надеюсь, ты будешь ему рада.

Керри посмотрела в конец платформы.

— Что бы вы ни сделали, спасибо.

Снова раздался свисток. Новые клубы пара. У Керри в груди все сжалось.

— По вагонам! — закричал кондуктор. — Королевский голубой экспресс отправляется в Вашингтон!

Керри подхватила маленький, обтянутый кожей сундучок, одолженный у мисс Хопсон, и свою коричневую сумку. Не говоря ни слова, они вместе пошли вдоль поезда. И вдруг мисс Хопсон, широко раскрыв глаза, указала на конец поезда:

— Боже мой… Ты только посмотри.

— Они прицепили частный вагон?

— Не просто вагон. К твоему поезду прицеплен Сваннаноа, вагон Джорджа Вандербильта.

Керри наклонила голову набок.

— Я бы сказала, это уж скорей его поезд, чем мой. Его семья, возможно, владеет и всеми рельсами.

Мимо них прошла женщина в сиреневом платье, несколько подбородков тонули в кружевном жабо.

— Говорят, этот вагон элегантнее салонов на Пятой авеню. Но я не вижу самого мистера Вандербильта, а вы?

Мисс Хопсон покраснела.

— Я не уверена, что знаю его в лицо.

— Но вы же видели его в светской хронике! Говорят, он сам построил новое поместье где-то… там, — она помахала рукой.

Керри подмигнула старой учительнице.

— Где-то там. — Как у всех нью-йоркцев, в ее представлении география Юга состояла из хлопковых полей, табачных ферм и, может, небольшого города типа Атланты.

Вдоль поезда мимо Керри торопились дамы в серых, бежевых, темно-голубых дорожных жакетах и юбках в тон. Рукава жакетов, узкие в запястьях, расширялись вверх от локтей настолько, что из-за этих пуфов на плечах им приходилось держать дистанцию. Цветы и перья на шляпах покачивались в такт их разговорам. Следующая волна садящихся в поезд пассажиров вынесла двух джентльменов в цилиндрах.

— Вон, — сказал тот, что был повыше, отводя рукой прядь русых волос, упавшую на глаза; это был тот же самый джентльмен, которого она видела раньше. — Вон там, в конце, вагон Джорджа.

Второй джентльмен стряхнул пылинку с рукава.

— Он не мог найти более неподходящего места для нового предприятия. По моему представлению, эти люди гор совсем непросты. Для начала они страшно дики и независимы.

— Я слышал. — Обогнав Керри, джентльмен, который был повыше, обернулся и посмотрел на вокзальные часы. — И трагически неграмотны.

Керри крепче стиснула в правой руке свою небольшую коричневую сумку, сделанную из мешка от муки, который она сама выкрасила цикорием и фитолаккой. Предполагалось, что этот эффект поможет ей смешаться с кожаным миром путешествий, хотя высокий джентльмен, бросив на нее взгляд, кивнул головой так, словно это был музейный экспонат из раздела примитивных культур.

У Керри вспыхнули лицо, шея, грудь. Она ответила мужчине прямым взглядом.

— Дикие, — сказала она ему, — это еще очень слабо сказано.

Оторопев, он моргнул.

Но тут поезд снова засвистел, и на сей раз этот звук заставил Керри торопливо обнять свою учительницу. Неким образом слова этого джентльмена, такие высокомерные и небрежные, помогли ей миновать последнее, выворачивающее душу прощание и сделать, расправив плечи, то, что должно быть сделано.

Мисс Хопсон положила руку в перчатке на ее локоть.

— Счастливого пути. И еще одно слово. — На лице, покрытом морщинами, ярко блеснули глаза. — Всегда помни: «Богаче будь, чем видно напоказ».

— «Прибереги слова, коль много знаешь», — Керри отступила назад и подняла руку, сжимающую мешок.

— «Коль просят в долг, не бойся дать отказ», — закончила мисс Хопсон, посылая ей воздушный поцелуй.

— Постойте, — обернулась проходящая мимо дама в сиреневом. — Я знаю эту цитату. Это же из «Короля Джеймса»?

Но Керри уже пыталась бежать за носильщиком со своим мешком из-под муки и одолженным сундучком. Она направлялась не в конец поезда, где пассажиры со шляпами в перьях и атласными лацканами усаживались в дамские вагоны и Сваннаноа, но к самому первому вагону. Туда, куда долетали дым и искры из кочегарки — где ездили иммигранты и те, кто победней.

Она сделала свой выбор.

И этот выбор, скорее всего, повернет ее будущее куда-то очень далеко от того, ради чего она столько времени билась. Далеко от всех ее мечтаний. И она понимала это даже сейчас, на бегу.

Но чему быть, того не миновать.

Она учтет предупреждение своей учительницы. Она будет стараться избегать всех ловушек, какая бы сила ни сохранилась до сих пор в тех старых течениях и водоворотах.

И она будет сдерживать свою давнюю обиду на отца, въевшуюся ей в самые кости, — потому что иначе она не вынесет и взорвется.

Носильщик с легким поклоном принял у нее сундучок. Но свой мешочный багаж она ему не отдала.

— Благодарю, но это останется со мной. Тут лежат мои, — она повернула голову в сторону светловолосого джентльмена, который продолжал стоять в нескольких метрах от нее, — ценности.

Он приподнял бровь. После чего, сделав небольшую паузу, коснулся пальцами полей своего цилиндра и направился вслед за своим товарищем в сторону Сваннаноа.

Да, дикие, захотелось ей закричать ему вслед. И упрямые. Больше, чем можете вообразить и вы, и ваш Вандербильт, и все ваши приятели-миллионеры.

Глава 2

Следуя за дамой в сиреневом, поднявшейся с помощью носильщика в вагон, Керри тоже поднялась по ступенькам и стала пробираться по проходу. Ее глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к яркому электрическому свету, темно-голубому потолку, красновато-коричневым стенам, рядам полированных деревянных скамей и клубам сигарного дыма, клубящегося вокруг мужчины в коричневом котелке. Так что она располагала лишь мгновением, чтобы собраться, когда два пассажира в дальнем конце вагона вдруг вскочили со своих мест и кинулись к ней.

— Талли! — Керри обняла сначала сестренку, а потом брата. — Джарси! Как, почему?

Прижимая их к себе, Керри слышала, как их сердечки стучат рядом с ее собственным сердцем. Оно тоже забилось сильнее, как будто эти прошедшие в разлуке два года только и делало, что выжидало время — стуча медленно и неохотно.

Талли откинула косу на спину.

— Это все мисс Хопсон, она купила нам билеты, чтобы мы приехали. Сказала, нам всем будет гораздо лучше путешествовать вот так, вместе.

Джарси молча крепко сжимал руку Керри, словно боялся, что она может снова исчезнуть в станционном дыму.

Сияющая Рема подняла глаза от своего вязания.

— Вот это зрелище — отрада для глаз. Господи, детка, как же мы по тебе соскучились.

— И я по вам соскучилась, — Керри сама удивилась правдивости своих слов. Какой провидицей оказалась ее учительница, купив им эти билеты для всей семьи — последний дар, причальные швартовы для возвращения Керри домой.

Керри подняла голову, но продолжала обнимать близнецов за плечи, пока они все втроем пробирались в начало вагона.

— Ну, тетя Рема, — спросила она у женщины, бесстрашно стрелявшей в черных медведей, горных львов и по ногам загулявшего мужа, но, кажется, слегка подавленной Нью-Йорком. — Как вам показался город?

Рема только пожала плечами, бросив небрежный взгляд в сторону окна.

— Куча домов, только небо заслоняют.

Усмехнувшись, Керри устроилась на скамье по ходу поезда, слушая Талли и Джарси, которые одновременно трещали без умолку. Новости о деревенской школе — учителя опять нет, после мисс Хопсон их сменилось уже четверо, а она-то пробыла долго. Ромео, папина гончая, так храпит, что к нему не подойдешь. Дом пропах яблоками, потому что на ферме теперь только они еще и растут.

Но никто даже не упомянул об истинной причине их путешествия — о самом отце.

Когда поезд отошел от станции и начал набирать скорость, спицы Ремы застучали в такт перестуку колес. Ее желтое платье из домотканой материи косо свисало с плеч, словно со сломанной вешалки. В свое время она настояла на том, чтобы забрать близнецов, позволяя таким образом Керри отправиться в Барнард. Но, может быть, Керри не стоило позволять ей этого.

Когда доехали до Пенсильвании, близнецы заснули, растянувшись на скамье. На коленях Керри лежали голова Талли и ноги Джарси. Этой осенью им исполнилось тринадцать; длинные, тощие, они даже поворачивались на лавке одновременно, как будто видели один и тот же сон. Но Керри заметила, что их лица во сне были спокойными — что казалось необычным. Как будто теперь, когда старшая сестра вернулась к ним, все снова стало хорошо.

Что, как знала сама Керри, было далеко не так.

Отправившись еще до заката, Королевский голубой экспресс разогнался до девяноста миль в час и покрыл все расстояние до Вашингтона за какие-то пять часов. Но там они пересели на поезд Южной железной дороги, который шел с остановками, и это сильно снижало скорость. Все четверо, устроившись в вагоне, смотрели на расстилающиеся перед ними поля Вирджинии. А после долгой остановки и смены поезда в Солсбери, Северная Каролина, где вагон Джорджа Вандербильта отцепили и прицепили к новому поезду, земля начала вздыматься, и пологие холмы сменились невысокими горами.

Окно в вагоне было приоткрыто, и воздух пах дождем, соснами и прелыми листьями. Керри захлестнула волна нетерпения, сменившегося страхом — целый поток настолько противоречивых эмоций, какой может вызвать только путешествие домой после долгого отсутствия.

Фара локомотива прорезала туман, освещая склоны холмов, покрытых красными, желтыми и зелеными красками осени, словно складками ярких лоскутных одеял.

Керри с близнецами снова сидели вместе на одном сиденье, на сей раз в конце самого первого вагона. Рема вязала на сиденье спереди, ее соседом был молодой человек с копной темных кудрей под шапочкой-ермолкой. Керри вспомнила, что он ехал в одном вагоне с ними с самого начала путешествия, из самого Нью-Йорка.

Обернувшись к ним, он спросил с улыбкой:

— Едете в отпуск?

Керри выдавила ответную улыбку.

— Возвращаемся домой. — Она поправила волосы Талли и штанину Джарси. — Это мои брат и сестра. А рядом с вами — наша тетя.

Он протянул руку.

— Арон Беркович. По служебным делам.

Пожимая руку, Керри взглянула ему в лицо: широко открытые серьезные глаза, из нагрудного кармана куртки выглядывает перьевая ручка и небольшой блокнот, твидовый костюм слегка помят.

— Так значит, вы журналист.

— Корреспондент, веду расследование. — Он вытянул шею в ее сторону, казалось, чего-то ожидая.

— О, дайте я угадаю. Вы из Herald. Или из Harper’s.

Он повернулся на скамье, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Из New York Times.

— А… Очень впечатляет. И это ваше первое большое расследование?

Он моргнул.

— Как вы догадались?

Она рассмеялась.

— Да на вас это написано — на лице, в глазах.

Он слегка сник.

— Я обещал себе, что буду вести себя сдержанно, словно бывалый писака. Но я хотел заниматься этим со старшей школы. Или еще раньше — с тех пор, как ребенком приехал в эту страну. Власть свободной прессы, стоящей на страже демократии. Вы, наверное, думаете, что я смешон…

— Напротив, я думаю, что все должны любить свое дело, как вы. И куда же вас направили?

Он помедлил.

— Надеюсь, я могу доверять вам, мисс…

Это было откровеннее, чем допускали правила хорошего тона в Нью-Йорке, но они, в конце концов, тоже находились не в светской гостиной. И он действительно нравился Керри.

— МакГрегор.

— Меня отправили, — он оглянулся по сторонам, — в Эшвилл.

— Господи. Что же там, в Эшвилле, может быть гламурного — или дьявольского, — чтобы это вызвало интерес New York Times?

— Можно сказать, в основном люди. Люди с их тайнами, которые они хотели бы скрыть.

— Ну, мистер Беркович, разве не у всех нас есть подобные тайны?

— Конечно же. Но у нас с вами — это наши собственные странности или же недоразумения. А те секреты, о которых говорю я, стоили целую кучу денег и множество человеческих жизней. — Он наклонился к ней. — И теперь… Теперь мы получили новую информацию, чтобы продолжить расследование. Можно сказать, внезапная атака. Главный виновник, который считает, что ему удалось выйти сухим из воды, будет захвачен врасплох. И теперь истина наконец восторжествует.

— Как драматично. И как же вы думаете добраться до истины?

Он дотронулся до ручки и блокнота.

— Я умею задавать вопросы. И наблюдать.

— Господи, — раздался рядом с репортером голос Ремы. — Наблюдать. Ну точно, как наша Керри.

Керри покачала головой в ответ на реплику тетушки. Но Рема, не переставая стучать спицами в такт движению поезда, лишь однажды обернулась на нее и продолжала:

— Господи, да она всегда замечала все самые мелкие детали. И выясняла, что за ними кроется. Эти ее заметочки, так мы это называли. У нее прямо дар, вот что.

— Это правда?

— Ну уж не дар, — сказала Керри более резко, чем собиралась.

Она-то знала, что такое этот ее «не-дар»: просто хороший навык. Ее способ борьбы за выживание. За то, чтобы защитить близнецов. Всего лишь отточенное искусство обращать внимание на такие мелочи, как взгляды, интонации и ритм шагов.

Журналист понимающе кивнул ей.

— А что вы замечаете теперь?

— Только то, что могли бы заметить и все остальные.

— Например?

Взгляд Керри скользнул по вагону, через проход, по скамейке, которой касались вытянутые ноги Талли. Там, слегка отвернувшись, сидел темноволосый мужчина — тот самый, в твидовой кепке, который бежал за мальчиком по перрону, — как бы защищая нависающим телом спящего на левом боку ребенка. В сгибе его правой руки лежал рулон бумаги. Почувствовав их взгляды, он посмотрел в сторону Керри и репортера — и сразу же быстро отвернулся. Его левая рука опустилась на грудь мальчика, как будто его успокаивал сам факт, что ребенок дышит.

— Ну, например… — Керри наклонилась поближе и понизила голос. — Вот почему у этого пассажира такая бледная кожа на шее сзади и над верхней губой? Все остальное у него загорелое, почти до черноты. Должно быть, он недавно постриг волосы и сбрил усы. Костюм на нем почти новый, но при этом плечевые швы практически трещат, а рукава не закрывают запястья, как будто бы он носит одежду другого, более низкого и щуплого человека.

— Ого, — приподнял бровь репортер. После чего игривым жестом вытащил свой блокнот и прошептал: — Теперь, мисс МакГрегор, вопрос — зачем?

Словно чувствуя неладное, мужчина снова вскинул на них через проход подозрительный, опасливый взгляд.

Сонно приподняв голову, Талли села на скамье и тоже посмотрела на мужчину.

— Керри, это же наш друг. Он показал нам с Джарси такой красивый рисунок дома мистера Вандербильта как раз перед тем, как ты села в Нью-Йорке в поезд.

Человек побледнел. Он явно не хотел, чтобы об этом узнали остальные.

Керри протянула ему руку — хорошие манеры забывать нельзя.

— Керри МакГрегор.

Он протянул свою, и рукопожатие состоялось.

— Марко Бергамини, — представился он. — Его губы выговаривали слова очень отчетливо, старательно произнося все звуки — несколько странная манера произносить собственное имя. — А это, — указал он на спящего ребенка примерно лет восьми, — Карло. Мой брат.

И снова эта нарочитая аккуратность в произношении имени. И имя мальчика было другим, не тем, что этот человек выкрикнул там, на перроне.

Склонив голову набок, Керри улыбнулась.

— Новое место — новые имена?

Тетя Рема повернулась к ней и слегка округлила глаза.

— Иногда бывает, что дар может обернуться здоровенной занозой в ослиной заднице…

Да нет, хотела возразить Керри. Никакой это не дар.

Вот ее бедная мама всегда лежит в постели, зачастую в таком горе, что не может пошевелиться, рожая одного за другим младенцев не крупнее кукол из кукурузных початков и таких же неживых. И отец — совсем неплохой человек, когда трезвый. Но настолько другой, когда пьян.

Как будто виски, просачиваясь ему в мозг, распаляло там все тлеющие угли предательства — каждое падение цен на зерно, каждое унижение от торговца, который требовал наличные вместо бартера. Все это уносилось в его кровь и собиралось, как казалось Керри, в правой руке.

Так что Керри смолоду научилась слышать, когда походка отца становилась неровной — он спотыкался, поскальзывался. Различать малейшую запинку в речи.

Чтобы знать, когда надо хватать близнецов и бежать.

Так что нет. Это был не дар. Просто навык выживания, который она обрела не по доброй воле.

Не-Марко Бергамини открыл было рот, чтобы защитить себя и свое имя, которое она подвергла сомнению. Но потом поднял руку и коснулся своей кепки.

— Честь имею.

— Взаимно, — ответила Керри, и он отвернулся.

Она склонилась к тете и прошептала ей на ухо:

— Рема, а почему у него были рисунки Билтмора?

— Если б ты тут не обвиняла его в том, что он выдумал свое собственное имя, глядишь, он и сам бы тебе рассказал. — Но тут Рема вдруг уронила клубок. — Мы уж почти дома, а я напрочь забыла, что у меня есть.

Она развернула сверток из красной материи, и по всему вагону разнесся аромат запеченного окорока и корицы. Потом подняла большую банку, стоящую у нее в ногах, и отвинтила металлическую крышку.

— Пусть сладкое молоко и не охладилось, но не думаю, что оно свернулось, — мои ноги подсказывают, что пол у них тут вполне холодный. — Она засунула ножичек с широким лезвием в баночку поменьше, наполненную печеными яблоками. Вложив по куску ветчины в две булочки, она намазала каждый из них яблочным пюре и протянула близнецам. Потом сделала то же самое для репортера, а потом еще три, которые передала Керри, а та, в свою очередь, отдала два из них не-Марко Бергамини и его брату, который только проснулся.

Рема кивнула в сторону малыша.

— У бедняжки, небось, уж колики начались, сколько он уже путешествует.

— Он так голоден, что ему невесело, — транслировала Керри, и оба итальянца явно выдохнули с облегчением.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал репортер, но при этом вернул свой бутерброд.

Рема нахмурилась.

— Сынок, это был кабан, который успел пожить на этом свете и не очень стремился жить дальше, если это тебя успокоит.

Керри открыла было рот, чтобы объяснить тете, в чем дело, но репортер улыбнулся Реме, и это ее успокоило.

— Мадам, спасибо, что вы угостили меня.

Керри откусила кусок, чувствуя, как яблоки, ветчина и булка буквально тают во рту. Потом она коснулась плеча Ремы.

— Мало ли что они тут думают, — сказала Рема. — В этом своем городище.

Старший итальянец, проследив, что Карло съел свою булку, откусил от своей.

— О-о-о, — сказал он, и это был почти стон. — Mio Dio.

Довольная Рема снова взялась за свое вязанье.

— Ну, и тебе mio Dio, сынок.

Ее спицы снова застучали. Снаружи начало смеркаться, и все посерело, но висящие в вагоне лампочки светились теплым желтым светом. Поезд постукивал и покачивался, и все они, сидящие в первом вагоне, постепенно смолкли. Заходящее солнце посылало сквозь окна свои последние лучи.

Керри пыталась представить себе, что ей нужно будет сказать. Как ты себя чувствуешь, папа?

Неплохо.

Я слышала, ты бросил пить. После всех этих лет, когда ты довел маму до могилы. Эгоистичная сволочь.

Она вздохнула. Не самое лучшее приветствие после двухлетней разлуки.

Ей хотелось бы, чтобы он умолял о милосердии. Вымаливал прощение.

Чего Джонни МакГрегор — окажись он хоть в пекле, хоть в потопе, а потом снова в пекле — не сделал бы никогда.

Керри ощущала убаюкивающее качание и постукивание поезда. Взбираясь все выше на Голубой хребет, вагон все сильнее раскачивался из стороны в сторону. Слева от нее попутчик с маленьким братом и свернутым рулоном бумаги, прижатым к груди, поглубже уселся на сиденье, опустил голову и задремал.

Поезд замедлил ход, и пролетающие за окном размытые зеленые контуры начали формироваться в очертания деревьев. Мимо нее по проходу пробирался пассажир. Керри почувствовала, что ее тело расслабилось впервые за все время после получения телеграммы.

И тут внезапно раздался визг тормозов. Поезд засвистел и накренился.

Итальянец вскрикнул, просыпаясь, и схватил своего маленького брата.

— Нет! — вскочил он на ноги. — Нет!

Глава 3

В темноте раздался резкий свист струи вырвавшегося из котла пара. Должно быть, это корабль. Приближается к верфи.

Или… нет… Только не корабль.

Он не мог размышлять. Не мог заставить себя думать. Перед глазами замелькали искры, руки опалило.

Они поймали его. Теперь вот-вот появятся их лица, злобные, распаленные.

— Нико, — пробормотал он. — Держись ближе ко мне.

Под ним тряслась земля, за первой на него накатывала другая волна этих яростных лиц.

Даже сквозь облако собственного страха он чувствовал запах смолы и дегтя, морской воды и пота.

— Мафиозные крысы, — ухмыльнулся один из них. — Чертовы лживые чесночники.

— Кто убил шефа, — поддразнивал другой. — Гнусные слизняки.

Один он бы еще мог спастись. Но он обещал.

Пригнувшись, прячась за корабельными клетями, он притянул к себе брата.

Снова крики, снова визг где-то внизу.

Все случилось сразу, внезапно: свист, возня. Схватив Нико, он вскочил. Его тело врезалось во что-то спереди, он отлетел назад.

И резко проснулся.

Вокруг была не тьма, а сумерки, как будто время повернуло вспять, и солнце, почти утонувшее в водах залива, стало возвращаться на небосвод. Не было больше никаких мигающих фонарей. Лишь слабый золотой отсвет на ярко окрашенных деревьях, да светящаяся лампочка, свисающая с потолка в паре метров от него.

Он рухнул на скамью. На сей раз не корабль, а поезд.

Он не пересекает океан, он пробирается через горы.

Полупривстав, опираясь всем весом на одну ногу, маленький Нико приоткрыл один сонный глаз. Увидев Сола рядом, он снова закрыл глаза и опустился обратно на скамью.

Нико привык к таким вспышкам.

Но про остальных пассажиров такого сказать было нельзя.

Все, кто был в вагоне, обернулись и смотрели на него — из-под полей шляп, поверх черно-белых страниц газетных баррикад. Шуршали толстые глянцевые страницы дамского журнала, из-за которого на него испуганно взирала плотная дама в сиреневой шали.

Он знал, что вызывал в них страх. Не только этим своим криком, но еще и раньше. Самим своим видом, даже если бы он вообще ничего не говорил и не делал.

Позади хлопнула открывающаяся дверь, и Сол подскочил. Но это был всего лишь идущий по проходу кондуктор.

— Старый Форт! Кто сходит, приготовьтесь! Следующая — Черная гора. — Он остановился, окинув Сола подозрительным взглядом. — Ваши билеты?

Кондуктор уже проверял билеты у всех пассажиров. Помедлив, Сол потянулся за своими. Таким, как им с Нико, лучше не спорить.

Кондуктор внимательно изучил их — и его самого.

— Эй. Вы. Вот этот вашенский концерт…

— Мне просто приснился сон.

— Да-да, но я не позволю никаких таких снов, что пугают до смерти моих пассажиров. Понял, макаронник?

Вашенский. Ох уж эти американцы в разных частях своей огромной страны! Похоже, у них тут и языки-то разные.

Развернувшись на каблуках, кондуктор направился к выходу. За ним был проход, напоминающий сложенную гармошку — тамбур между вагонами. Для большинства пассажиров он, наверное, был нужен для того, чтобы смягчать резкие повороты. Но для Сола это означало, что одним местом для спасения меньше.

Как всегда, кошмар отпускал его медленно. Пульс все еще колотился, сам он покрылся потом, как будто они с Нико снова бежали, спасая собственные жизни.

Прямо напротив, через проход, сидела эта молодая женщина, Керри, которая усомнилась в его имени. Достаточная причина, чтобы общаться с ней как можно меньше.

Там же сидел репортер. Они с Солом из осторожности не подавали виду, что знакомы. Для этого еще будет время. Если все пройдет, как планировалось.

Чувствуя, как грудь сжимает старая тревога, Сол посмотрел на молодую женщину, Керри. В ее лице была красота, но еще и — как это? — risentimento.

У нее и у ее брата с сестрой были волосы цвета крыш в Палермо, этой темно-рыжей черепицы. И такие же у той седеющей женщины, которая поглядывала на них с Нико поверх своего вязания. Вьющиеся волосы выбивались из-под ее чепчика, рукава блузки протерты чуть не до дыр, из поношенных туфель выглядывали кончики пальцев, но она смотрела на них с Нико с жалостью. Ну что же, они это заслужили.

— Тетя Рема, — сказал мальчик Джарси, глядя в сторону Сола. — А что, этот дядя, должно быть, спятил?

Женщина прижала палец к губам.

— Да все они такие, — высказался мужчина, сидевший перед ними, — громко, на весь вагон. Сдвинув котелок на затылок, он захлопнул газету. — Все газеты полны тем, как они сами себя же грабят. Да и убивают, чего уж там.

Убивают.

Сотни миль от верфей Нового Орлеана, но это слово преследует их и здесь. Как будто оно написано кровью на лице Сола.

Может, тот человек в котелке узнал его. Вместе с фотографией в газете того начальника полиции, которого застрелили, но он успел назвать имена своих убийц.

Взглянув вперед, на другую сторону вагона, Сол теперь, в сумерках, смог разглядеть отражения в окнах остальных своих попутчиков. Напротив него девочка Талли теребила свою косичку, перевязанную ленточкой из мешковины.

Женщина, Рема, обратилась к мальчику:

— Тише, Джарси. Так показывать некрасиво. И я была бы признательна, когда бы ты вспомнил, что Господь наш не меньше любит и тех, кто утратил разум. — Она понизила голос, хотя и не настолько, чтобы Сол не расслышал. — Просто на всякий случай не подходи к бедолаге слишком близко, мало ли, если его снова скрутит.

Сол натянул козырек кепки пониже на лицо.

Такие случаи, вроде этого, могут дать знать тем, кто внимательно следит — не говоря уж о тех, кто за ним охотится, — что они с Нико теперь тут. Они тут, и оба живы, хотя не должны быть ни в том, ни в другом состоянии.

Покрепче прижав к себе братишку, Сол вдыхал горный воздух, свежий и полный незнакомых запахов. Какая разница с той жаркой душегубкой четыре года назад.

Хотя тот другой мир мог вернуться и напасть на него в любую минуту. Стоит лишь одному человеку, ярость которого зрела и наливалась все четыре года, ворваться в этот вагон.

Эта сволочь ушел безнаказанным после убийства, скажет он. Если вообще будет разговаривать перед тем, как стрелять.