И они рванули на улицу Дмитрия Донского! Но та в самый глухой ночной час встретила их лишь огнями фонарей да пустотой и тьмой дворов. И маяк вдруг внезапно отключился… сигнал пропал…

Гектор остановился у знакомой «хрущевки», указал Кате на окна квартиры Мармеладовой и застекленный балкон – они были темны. Открыл при помощи универсального ключа дверь подъезда. Они быстро поднялись на третий этаж. Дверь квартиры заперта, а на резиновом коврике…

Гектор нагнулся и поднял мелкие осколки пластика.

– Камеру она сорвала и растоптала… Ну, Соня-Мармеладка! – Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. – Дурак я дурак… купился на ее ложь. Я ж как ее на пробежке у дома тогда увидел, сразу подумал – черта с два она сумасшедшая! Психи так себя не ведут.

– Гек… Гек. – Катя тормошила его. – Но вы же сказали, что непонятно, что с картинкой камеры, к ней мог кто-то прийти и… Мало ли, что дверь заперта? А вдруг она там лежит убитая? Мы Резинову Веру отпустили… А она ведь не только в свой Звенигород могла вернуться. Она нам зачем-то в самом конце проговорилась про фетиш… Не означает ли, что она сама в нем заинтересована? Хочет до него добраться? Гек, не лучше ли нам сейчас вызвать сюда местных полицейских? Пусть они вскроют квартиру, и мы убедимся…

– Ваша полиция еще нас повяжет – чего это мы тут делаем среди ночи. – Гектор опустил руку в карман пиджака, достал свою верную разогнутую скрепку и сунул в хлипкий замок двери Мармеладовой. Крак!

– Я сам себе слесарь. – Он легко открыл дверь.

Тьма. Катя нашарила на стене выключатель. Квартира Мармеладовой была пуста. В прихожей разбросаны вещи. Однако не похоже было, что кто-то что-то искал. Скорее, впопыхах собирался.

И вдруг… Резкий сигнал мобильного Гектора.

– Маяк опять включился! – Он вперился в телефон. – Локация… Съезд с МКАД на Минское шоссе. Пока мы у нее в квартире, Мармеладка куда-то мчится на всех парах… Тачку, что ли, угнала или такси поймала?

– Минское шоссе? Но это же…

– Да, Катя, да. Судя по всему, она едет в Полосатово. Может, и прав наш Блистанов – после убийства она спрятала там какую-то вещь, которой они, эти Четвертые, дорожат… В доме ли, на участке или где-то в лесу… Не там ли, где мы с вами разбитую одалиску нашли?

Гектор набрал номер Блистанова.

– Слушай, Сеня, ее дома нет. Судя по сигналу маяка, она направляется к тебе в Полосатово. Поднимай всех – надо прикрыть путь в поселок на подступах, у вас ведь одна дорога… Дом – туда сам отправляйся сейчас же. С лесным массивом труднее, конечно, но постарайся. Мы возвращаемся к тебе, но Мармеладова нас здорово опередила. Поэтому, если что, действуй по обстановке, задержи ее сам.

– Понял, Гектор Игоревич! А… я ж ее не видел… Как она хоть выглядит?! А то задержим, да не ту!

– Блин… да, ты ее не видел. Но чем ты слушаешь?! Узнаешь ее сразу – у нее же лицо изуродовано, шрамы.

В машине Гектор настроил мобильный на прием сигнала с маяка, синхронизировав его с ноутбуком.

– Катя, пристегнулись? Поедем очень быстро. Штрафов за превышение не миновать, но… это ерунда. Главное, вы не бойтесь гонок ночных.

– Гек, я не боюсь, – ответила Катя, пристегиваясь. – С вами мне не страшно.

И они рванули по Москве так, что…

Какие там штрафы…

Оглушительные сигналы машин, которые Гектор обгонял, устроив бешеные «шашки» на дороге. Вой полицейской сирены… Гектор лишь прибавил скорость – и разозленные наглостью лихача гаишники остались где-то далеко позади. Огни, огни, огни… Они так и мелькали мимо, мимо…

Катя раз пять покрывалась холодным потом. Все же… «какой русский любит такую езду»? О, мама моя…

Но он, Гектор Троянский… Шлемоблещущий словно создан для всего этого – скорости, риска, экстрима…

Они уже сворачивали с Минского шоссе к железнодорожной станции Юдино, откуда начиналось Полосатовское дачное шоссе, как вдруг… Сигнал маяка снова пропал.

Гектор съехал на обочину. Остановился. Катя перевела дух.

– Полосатик ее взял, что ли? Не пойму. – Гектор позвонил Блистанову. – Ну, что там у тебя, капитан?

– Ничего. Я у дома Гришиной. Здесь никого. Все темно. Калитку я сам открыл – на участке тоже никого, дом не вскрыт, окна целы, проникновений нет, – доложил Блистанов. – Мои патрульные на дороге у поселка останавливали все машины подряд. Их за это время всего пять прошло. Грузовик с продуктами для магазина, три частника и одно такси. Ни в одном женщины со шрамами на лице не обнаружено. Если она вышла из такси раньше поворота на нашу дорогу, значит, она все еще в пути, лесом идет. Но куда? А что сигнал показывает?

– Ничего. Вырубился сигнал, – мрачно ответил Гектор. – Ждем, Сеня.

– А что собой представляет ваш маяк? – спросила Катя.

– Пластинка типа фольги. Израильская разработка датчиков движения с локацией. Но там радиус лишь примерный, до полукилометра от фактического местонахождения объекта. – Гектор постукивал по рулю кулаком.

В кромешной темноте на дачной дороге они сидели и ждали. Прошло полчаса. Затем еще десять минут. Снова раздался звонок мобильного.

– Гектор Игоревич, – спросил убитым тоном Полосатик-Блистанов, – ну как, чего? Мне-то чего делать? Отбой всей операции? Не возьмем мы поганку с поличным? Вы-то сами где сейчас находитесь?

– Мы на полпути между Юдином и Полосатовом, у железной дороги, – ответил Гектор. – Давай так поступим: ждем еще четверть часа и затем возвращаемся в Москву на улицу Донского. Куда бы эта баба Мармеладова ни путешествовала ночью, что бы ни забрала, если что-то и спрятала, деваться ей, кроме ее норы, некуда, тогда… ты ее задержишь дома. И мы…

– Гек, Гек, смотрите, у вас там красная точка-маркер появилась, пульсирует. – Катя, оглянувшись, указала на экран ноутбука, который они оставили на заднем сиденье включенным. – Только звукового сигнала нет, но…

Гектор резко обернулся, следя взглядом за медленно ползущим красным маркером на экране. И по его лицу Катя поняла – что-то еще случилось. И такого сам Гектор Троянский не ожидал.

Глава 40. Великий мясник

– Маяк показывает: Мармеладова не в Полосатове, – объявил Гектор.

– А где она? – Катя следила взглядом за алой точкой-маркером, что медленно двигалась по экрану ноутбука на крупномасштабной карте и… внезапно остановилась.

– В Жаворонках.

– У Четвергова? Она в такой час явилась к нему?!

– Может, у Четвертых даже ненастоящих ночь – это день? – Гектор резко сдал назад «Гелендваген» и начал разворачиваться на пустой дачной дороге.

И тут сигнал на экране исчез.

Через двадцать минут они миновали Литовский поселок и въехали в старую часть Жаворонков. Остановились недалеко от поместья Стаса Четвергова. Прошли по бетонной дороге в полной темноте – Гектор даже не включал взятый с собой фонарь. Стояла мертвая тишина – высоченный забор подпирал небо подобно крепостной стене, ворота были закрыты. Камеры наблюдения… Гектор шепнул Кате, чтобы она держалась вплотную к забору, чтобы не попасть в их обзор, хотя он не знал, как именно отрегулирована программа наблюдения.

Ночь дышала духотой, где-то далеко снова собиралась гроза.

– Он ее сам впустил, когда она явилась. Они же друзья. Они сейчас в доме. – Гектор оглядывал высокий забор.

Он быстро повел Катю вдоль него к лесу, в который вклинивался огромный участок «дворянского гнезда» Четвергова. Они огибали территорию, Гектор искал место, где можно перебраться через стену.

– Здесь. Дальше не пойдем. Там снова камеры. – Он смерил расстояние от земли до верха стены.

– Гек, я не перелезу. – Катя поняла, что сама она никогда не сумеет перебраться через подобный забор.

– Спокойствие… Все под контролем. Снимите только свои шлепанцы для начала.

– Пантолеты. – Катя быстро разулась, встала босыми ногами на траву.

Гектор снял ботинки. Свои так и оставил у забора, а Катины пантолеты поднял, перебросил через забор.

– Там обуетесь. – Он скинул и пиджак, отошел от забора на приличное расстояние – разбег и… он прыгнул, ногами отталкиваясь от стены, быстро словно взбегая по ней, как это делают спецназовцы при преодолении препятствий и штурма зданий, в броске дотянулся рукой до верха забора, ухватился, подтянулся, изгибаясь, поднимаясь.

Зацепился ногами за верх забора, зажимая его край под коленями и… свесился вниз головой, точно акробат в цирке на трапеции – руки опущены.

– Катя, подойдите, повернитесь спиной, ничего не бойтесь. Я вас удержу и подстрахую, мы вместе переберемся.

Катя шагнула вплотную к нему, свисающему с забора вниз головой, повернулась, и он крепко обнял ее, приподнял легко. Начал медленно поворачивать, просовывая руку ей под колени и одновременно сам приподнимая верхнюю половину тела.

И вот он уже держит Катю на руках у груди и, сгибая торс, поднимается вместе с ней… тянется вверх, напрягая мускулы…

Катя вцепилась в него.

– Гек!

– Тихо, тихо, тихо… сейчас… не уроню…

Он подбросил себя рывком вверх, и вот уже он сидит на верху стены, держа Катю в железных объятиях.

– Мы уже лазили вместе по заборам, помните?

– Гек, это только вы так можете. – Катя боялась взглянуть вниз – все же очень высоко.

– Здесь, как в кресле, удобно. И обзор классный. Только не видно ни зги… Теперь я вас очень аккуратно опущу на ту сторону, – шепнул он. – Только, чур, не щекотать меня, а то закричу.

Наклонился и начал опускать Катю, снова ее бережно поворачивая, как это проделывают с партнершами гимнасты под куполом цирка. Крепко ухватил ее за правое запястье и…

– Сейчас отпущу и подстрахую. Не бойтесь.

Катю резко бросило вниз силой собственной тяжести, когда он отпустил ее из объятий, но он моментально поймал ее левое запястье и, наклонившись, начал опускать.

– Все, до земли чуть больше метра. Я вас сейчас отпущу, прыгайте.

Катя сверзилась на траву, словно со стула спрыгнула. А следом за ней с высоченного забора соскочил и Гектор, подобно тигру паркура.

– Все нормально? Дыхание под контролем. – Он крепко взял Катю за руку, проверяя пульс.

– Все нормально. – Катя от волнения и стресса дышала тяжело.

Гектор посветил фонарем – нашел ее пантолеты, Катя обулась. Сердце ее готово было выскочить из груди!

Он погасил свой армейский фонарь. Их снова окутала полная тьма. Они попали на участок поместья Четвергова со стороны хозяйственных построек. От дома с колоннами их отделял огромный сад. Они быстро шли сквозь него, за деревьями возникли контуры дома – свет горел в крыле, где располагалась мастерская, все другие окна тонули во мраке.

– Гараж его вроде закрыт. – Гектор кивнул на ворота гаража.

Кате показалось вдруг, что на фоне освещенных окон там, внутри, промелькнула какая-то быстрая тень.

– Гек, она больная… безумная, помните об этом… Пусть и жестокая, и расчетливая, и скрытная… Но таковы многие сумасшедшие. Разум и душа ее все равно больны. Что бы ни случилось, мы должны это учитывать…

– Учту, – пообещал он. – Только вы держитесь строго за мной. Смотрите, дверь у них настежь… вот черт… что там происходит?

Дверь – та самая, на пороге которой Стас Четвергов встречал их в первый раз, была действительно распахнута. Они приблизились. Гектор остановился на пороге – анфилада освещенных комнат. Самый яркий свет горел в мастерской, заставленной баллонами и ящиками с образцами породы и камней. Дальше в комнате-музее освещались лишь витрины с образцами ископаемой флоры. Папоротники юрского периода… хвощи мезозоя… В воздухе витал какой-то еле уловимый сладковатый запах, словно мертвая флора медленно оживала.

А еще дальше в перспективе анфилады – посреди ярко освещенного зала валялись разбитые китайские вазы.

На паркете среди осколков пестрели кровавые пятна.

У Кати потемнело в глазах. И она, забыв о предупреждении Гектора, ринулась в зал – что, что, что здесь стряслось? Безумная Мармеладка убила и «гангстера» – друга детства?!

– Четвергов! – крикнула Катя громко.

Эхо в анфиладе комнат…

Гектор, последовавший за ней, вдруг остановился на пороге зала, сделал резкий жест руками – крест: тихо! Молчи!

Он указывал в сторону комнаты-музея, которую они только что миновали.

Рядом с домашним музеем находился винный погреб. И свет в нем не горел, поэтому они в горячке пропустили его, ринувшись сразу в освещенный зал, где на полу была кровь.

Однако сейчас…

В тусклой подсветке музейных витрин, что не в силах была полностью побороть мрак винного погреба, лишенного окон, виднелся лишь небольшой фрагмент бетонного пола, стеллажи с бутылками и… человеческие ступни в носках, торчавшие из-за стеллажей.

– Он там! – воскликнула Катя и снова, забыв о предупреждении, метнулась в сторону погреба, Гектор попытался удержать ее, но она уже увлекла его за собой через порог.

Большой дубовый стеллаж с бутылками закрывал от них лежащего на полу Четвергова. Катя позвала его – он не откликнулся. Они углубились в винный погреб и…

Дверь с лязгом и грохотом стремительно поехала в бок, захлопываясь у них за спиной. Сработал механизм-автомат.

Они оказались в кромешной тьме.

Их поймали в ловушку.

Катя ощутила прилив дикого, почти первобытного страха. Да, в процессе расследования она слушала легенды и разговоры о Четвертых, об их способностях – чему-то верила, чему-то нет, рассуждала, строила догадки и версии, допускала мысли, что такое в принципе возможно, потому что факты свидетельствовали. Однако в глубине ее души жило недоверие – самые обычные, бытовые сомнения нашего нормального вроде как мира, лишенного сказок и веры в чудеса. Но, оказавшись взаперти во тьме, она вдруг остро ощутила всю свою беспомощность и уязвимость перед чем-то грозным, непознанным и тайным. В памяти всплыла Невеста-Фантом Ирина Лифарь с ее беспалой покалеченной рукой, пила… И апостола Симона Зилота Четвертого пилой распилили, и в цирке бедных одалисок… может, настала их с Геком очередь испытать на себе нечто такое, чему нет точного названия, во что так трудно поверить. И это вселяет в сердце леденящий ужас… И пусть истинные факиры давно мертвы, как угадаешь, что они оставили после себя, какое наследство? Но я же обещала его защитить… В детстве моего Гектора, лишенного помощи богов в Трое, и здесь его, Гека… я обещала его уберечь от бед, от боли, от страданий… Я должна… Я не позволю свихнувшейся Ящерице причинить ему зло… Я не думаю сейчас о себе… Я защищаю его… Я буду сражаться до конца…

Пока буря бушевала в Катиной смятенной душе, Гектор просто включил свой армейский фонарь. Свет упал на его лицо и… Катя увидела, что он – пусть внешне – ничуть не обеспокоен обрушившейся на них катастрофой.

Светя фонарем, он повел Катю за стеллаж. Желтое пятно ползло по бетонному полу и…

Ступни в носках, ноги в спортивных брюках, задравшаяся линялая футболка, брошенная скомканная ветровка…

Катя обо что-то споткнулась во тьме. Это были старые кроссовки для бега – те самые…

Луч света выхватил из тьмы лицо Софьи Мармеладовой, распростертой на полу.

Они бросились к ней. От нее несло чем-то сладким, дурманящим и столь крепким, что в горле першило.

– Камфара, – шепнул Гектор. – Надышалась она.

Ни на руках, ни на лице Мармеладовой, ни на ее одежде не было следов крови. Они начали ее трясти, приводя в чувство, Гектор приподнял ее и усадил. Голова Мармеладовой упала на грудь, словно она все еще спала. Но вот ее ресницы дрогнули и… она медленно открыла глаза – мутные и тусклые.

– Что с вами случилось? – шептала Катя. – Как вы сюда попали? Где Четвергов?

Мармеладова, с трудом ворочая шеей, огляделась по сторонам… она их словно не узнавала… Камфарой от нее пахло так сильно, что и у Кати в груди спирало дыхание.

Гектор нашел в складках ветровки марлевую тряпку, пропитанную камфарой, и швырнул ее далеко в угол винного погреба. Морок сразу рассеялся. Мармеладова задышала нормально, замутненное ее сознание прояснялось.

– Как вы попали в погреб? Кто еще был с вами здесь в доме? Четвергов? Где он? Или… Верка-Шмыга? – Катя, вне себя от волнения, тормошила ее. – Ответьте! Мы здесь заперты!

– Катя, не паникуйте. Коробка дверная из алюминия, и дверь не стальная, металлопластик, – шепнул ей на ухо Гектор очень тихо.

Она, правда, в тот миг не поняла смысла фразы – какая разница, из чего сделана дверная коробка, если они заперты и некого звать на помощь в глухом мешке?

И в этот миг яркий ослепительный свет вспыхнул в винном погребе – включилось верхнее освещение. А сбоку на стене загорелся монитор встроенной в стену домашней камеры наблюдения.

Переход от мрака к свету оказался столь резким и неожиданным, что на мгновение они все почти ослепли. А затем…

На экране появилась темная фигура – она медленно приближалась к камере. Ослепленная Катя сначала не могла ее разглядеть, но потом…

С монитора на них глядело нечто невообразимое.

Потрясенной Кате показалось, что это не человек перед ними, а некое создание темных кровавых легенд… чудовище, порожденное адом или больным воображением…

Сморщенная чешуйчатая кожа ящера…

Вытянутая морда жуткого существа, ощерившегося клыками приоткрытой пасти…

Конусообразная голова, украшенная гребнем пресмыкающегося в струпьях и рубцах…

Черные провалы глаз смотрели прямо на них с экрана… сквозь них… сквозь пелену времен…

Истинные факиры…

Четвертые…

Великий Скиталец…

Мегалания…

Ящер…

Великий Мясник…

Мармеладова издала хриплый вопль, ткнув пальцем в сторону монитора, и закрыла руками лицо.

А жуткое существо на экране тоже подняло руки вверх, потянуло за гребень, сдирая, снимая адскую личину…

Маску…

Маску?!

С монитора на Катю и Гектора глядел Стас Четвергов. Лицо его было в ссадинах и темных пятнах – на черно-белом экране камеры так выглядела кровь.

Он поднял вверх снятую личину, что напоминала теперь… и правда маску из кожи, украшенную звериными клыками, похожую на те, что используют африканские колдуны или шаманы в ритуалах.

Показал ее им.

Соня Мармеладова отняла ладони от лица.

– Ужас свой пошлю перед ними… Не Симон Зилот говорил так, но тоже кто-то из библейских… Великая любила острить, – произнес он. – Представляю, какие лица были у гэбистов в марте 53-го, когда она напялила маску на себя. Пугать дураков Великая всегда умела… Кое-кто, например, ты, Соня, даже искренне верила, что сила Мегалании заключена в этой штуке. Ты ведь так хотела взглянуть на нее хоть одним глазком и заполучить. Но у тебя – маленькой воровки – ничего не вышло тогда. А это просто маска. – Четвергов потряс фетишем перед камерой. – Память о незабвенной Аделаиде. Она прислала ее моей бабке незадолго до смерти, маску сшили на Востоке из кожи варана, и она почти истлела от времени. Великая потом починила ее и усовершенствовала для пущего страха, заказав таксидермисту использовать скальп сдохшего циркового павиана, челюсть и клыки мертвого циркового льва. Обезьянья морда и львиная челюсть здесь выступают как резонатор, он меняет голос того, кто маску надевает. Великая все учла, все мелочи. Но это просто сшитая ритуальная маска, и все… Дар Четвертых, как говорила мне Великая, не может заключаться в вещах или предметах, он внутри. Она поведала мне об этом, когда я случайно увидел ее пацаном в маске и грохнулся в обморок со страха. Она в тот момент звонила своему любовнику, который ее бросил… Да, она наказала его, потому что не могла простить измены. Ее когда-то бросил муж, который был для нее всем на свете, и она так и не смогла забыть его предательства… Но это было единичное наказание. Тебя, Сонечка, изувечила не Великая, она простила тебе твой поступок, твое воровство. И укротительницу Бугримову она не наказывала, с ней на самом деле произошел несчастный случай, подхваченный досужей злобной молвой. Истинные факиры, Четвертые, в отличие от нас, обычных людей, наказывают только чудовищ, тиранов или предателей… А тех, кто оступился или ошибся, они оставляют с их совестью наедине.

– А вот ты не оставил Регину, мать твоего сына, с ее совестью наедине! Ты ее убил! – выкрикнула Мармеладова страстно.

– Вот, слышали? – Стас Четвергов повернул свое окровавленное лицо в профиль к камере, ища взглядом Гектора и Катю. – Этого я и боялся. Этого пытался избежать. Ее обвинений. Она с вами ими не поделилась, нет? Но это было только делом времени. Она сумасшедшая… И контролировать ее – что она начнет вдруг вам болтать – я не мог.

– Я не сумасшедшая! Я зрю в корень! – выкрикнула Мармеладова. – Ты убил Ригу, отомстил ей за смерть Данилы, своего сына! Хотя я сто раз тебе твердила, что это не она заставила его… не ее сила… Он сам покончил с собой!

– Так Даниил все-таки твой сын? А ты солгал нам. Ты убил ее? – спросил Гектор Четвергова.

– Я. – Четвергов смотрел прямо на них. – Знаешь, полковник, что такое сын? Что такое ребенок, твоя плоть и кровь? Это понимаешь лишь с возрастом. Когда Регина забеременела, я был на седьмом небе от счастья. Я любил ее с тринадцати лет – жизнь свела нас, потом развела, затем снова бросила в объятия друг другу, и я надеялся, что мы с ней наконец достигли того, о чем я мечтал с юных лет – полного единения, любви, счастья. Я преклонялся перед ней, перед ее одаренностью, исключительностью… Я почти благоговел… Но она надменно рассмеялась мне в лицо – нет, это не твой ребенок, заявила мне она. Ты ни при чем, Стасик… Пока мальчик рос, я искал в нем сходство с собой, а она надо мной издевалась – нет, нет, он не твой… Его отец был настоящий мужик, а ты так, погулять вышел – и не Четвертый, и не экстрасенс, ты никто, ничтожество, типичная посредственность. У тебя и в браке нет детей. А у меня есть сын, и вот он уж станет истинным Четвертым, таким, каких еще не бывало. Я сделаю все для этого. Я его научу. И я смирился на какое-то время, оставил их, занялся собственной жизнью… Но потом скоропостижно скончалась моя жена Ксения. Я остался совсем один… Не знаю, что на меня нашло однажды. Наверное, ум мой помрачился. Я позвонил Регине и сказал: «Ну, что моя любовь… Видишь, что я могу сделать? А ты можешь так? Кто из нас истинный наследник Великой? Ты или я?»

– Регина приняла твое вранье за чистую монету? – спросил Гектор. – Поверила, что ты способен убить человека… жену, вот так… без контакта?

– Она мне поверила.

– Нет. Она кинулась расспрашивать врачей, подозревая, что ты скормил жене то ли яд, то ли таблетки, вызвавшие тромб.

Четвергов смотрел на них в камеру, а потом усмехнулся.

– Не было между вами никакой любви никогда! – выкрикнула и Мармеладова. – Одно злое маниакальное соперничество с детства и до седых волос. Это вы оба были психи! Вы! Ты ей наврал, а она… она лгала даже самой себе, что имеет дар убивать, а сама травила своих птиц втихаря! Это ли не безумие?!

Катя слушала их, и ее все больше охватывал ужас. Они все словно погружались на самое дно… в яму… в иллюзию…

– Когда Данила покинул наш мир, – произнес Четвергов, – Регина сначала вообще отказывалась со мной разговаривать о нем. Я настаивал. Я спрашивал – что случилось на самом деле? И в июле… только тогда она сказала мне…

– Что? – спросила Катя, подходя близко к экрану, вглядываясь в лицо человека, который заманил их в ловушку, запер и намеревался тоже убить…

– Она наконец призналась – да, Даниил твой сын. Но он предал меня – мать, меня, истинную Четвертую. Он отказался от нашего с ним общего пути. Он меня бросил. И я наказала его за это. Если ты избавился от своей жены силой своего дара, чтобы доказать мне, что ты все же чего-то стоишь, то вот тебе мое главное доказательство в нашем многолетнем споре. Наш сын. Его смерть.

Они все молчали. Катя была потрясена чудовищностью услышанного. И – правдой.

– Она тебе опять солгала, а ты поверил, – тусклым голосом объявила Мармеладова. – Я тебе твердила – не было у Риги такого дара… Такой силы… После больницы в слезах она клялась мне, что нет ее прямой вины в том, что случилось. Мальчик убил себя сам. Он не смог выбрать между ею, матерью, и той, которую полюбил всем сердцем. Пусть эта женщина, его избранница, и порочна, но любовь слепа! Регина не могла смириться, она угрожала ему, что если он не бросит невесту, то в следующий раз пилой уже дело не обойдется – она Ирину убьет. А он решил устранить саму причину их ненависти и вражды – самого себя. Он покончил с собой. Он позвонил ей ночью, когда вскрыл себе вены в ванной. И сказал, что уходит навсегда. Она бросилась в Москву к нему. А он это знал… Кровь вытекала медленно из ран, он боялся, что она приедет и остановит его. Поэтому он пошел и повесился. Она увидела его уже мертвым в петле. Ее прямо там, в зале нашего арбатского дома, сразил инфаркт. Вот она – голая правда, Стас…

– А вот тебе – моя правда, Мармеладка, – ответил Четвергов. – Твои шрамы, твоя изуродованная харя… те ножницы – они на совести Риги, а не Великой. Это Рига силой внушения заставила, загипнотизировала тебя тогда. Доказала Великой, да и мне, сопляку, что дар у нее – какой-никакой – все же есть. Она призналась мне в этом поступке потом в постели. И она не лгала. Она торжествовала, считая себя особенной, сильной. Четвертой.

– Гипнотизировать, внушать, калечить она была способна, но не убивать, – произнес Гектор. – Что вы натворили с ней оба?! Ты дал ей яд во время чаепития в саду?

– Смерть моего сына я бы ей не простил никогда, – ответил Четвергов. – Я поверил в ее виновность в смерти Данилы, потому что до этого была Мармеладка и трагедия с пилой. И всему этому кошмару, ее маниакальности, ее злобе, ее паранойе, ненависти и одержимости собственной исключительностью надо было положить конец. Да, это я отравил ее. Я приехал к ней домой. Сказал, что нам пора объясниться. Она меня приняла. Она меня слишком презирала, чтобы опасаться.

– А яд бродифакум был тобой заказан загодя по интернету на имя подруги детства, Сони, чтобы запутать следы? – спросил Гектор. – До чего вы дошли в своем террариуме… ящерицы долбаные, уроды…

Катя внезапно вспомнила – они в комнате Мармеладовой среди множества старых цирковых фотографий… И Гектор вскользь упоминает о дорогом кофе, аромат которого витает в квартире и который явно не по карману пенсионерке… А Мармеладова говорит о курьерах с продуктами, которых присылает Четвергов. Приезжают, привозят сумки… что-то путают, потому что он заказывает много и себе тоже, и ей… Курьеры возвращаются, меняют сумки, что-то забирают – то, что якобы было перепутано… Оставляют продукты, покупки, перевозя, забирая сумки, пакеты, коробки…

Вот так все это было сделано, организовано… По лицу Гектора она поняла – он думает о том же. Он тоже догадался.

– А до чего дошел ты, полковник? Зачем ты сунулся в наше, так сказать, семейное дело? Зачем вы оба сунулись? – зло парировал Четвергов. – Ты таким образом завоевываешь любовь и внимание женщины, которая тебе нравится, на которую ты запал, да? Я когда-то тоже запал на Регину, я добивался ее всеми способами, я хотел ей доказать… Не тебе нас с ней судить! Что мы творили, как жили, как сходили с ума… Может, то был акт не мести, а высшей страсти? То, что я не простил ей смерть нашего сына, которого она принесла в жертву своему безумию, своей одержимости Четвертыми? А я не смог его спасти, уберечь. А как бы ты поступил на моем месте, полковник? Простил бы? Не надо, не отвечай… Я по глазам твоим ответ читаю. Я, как только тебя увидел, когда вы заявились ко мне в дом в первый раз, понял, что у меня с тобой будут большие проблемы. Потому что ты… может, именно ты в силу каких-то обстоятельств в своей жизни подошел ближе всех нас к тому, что моя бабка Великая Мегалания Коралли искала в людях так тщетно… Я говорю не о даре… не о способностях экстрасенсов, а о силе духа… Зачем вы сунулись? Что мне теперь делать с вами обоими?

– А что ты хотел сделать с подругой детства? Зачем ты украл ее среди ночи из квартиры, как вор?

– А что мне оставалось? Наша безумная Соня продолжала бы болтать и болтать… В следующий ваш визит к ней она бы обвинила меня в убийстве Регины. Обычные нормальные менты не стали бы слушать ее бреда, но только не ты, полковник, и не твоя подруга. Ты в нашем деле дошел ведь до того, что добыл тайное досье КГБ на мою бабку… А что бы ты раскопал на меня, следуя в русле обвинений Мармеладки? Увы, есть что раскапывать… Я наследил в Полосатове в тот роковой день. По дороге к Регине я заехал на заправку у торгового центра в Юдине. До меня только потом дошло – черт, что же это я творю… Но я ведь не профессиональный киллер – элитный спецагент, подобный тебе, полковник, который просчитывает все… Я обычный среднестатистический человек… Не Четвертый… Я безутешный отец, одержимый местью за отнятого у меня сына, которого я так жаждал иметь, обрел на старости лет и потерял… В Полосатове в тот день я оставил свой «крузак» в лесу на опушке, чтобы не светиться возле ее дома… А когда я уезжал, тачка моя вдруг по закону подлости не завелась. Мне пришлось выйти на дорогу, поймать грузовик – машину с продуктами из здешнего супермаркета. Шофер вытащил меня на тросе из леса, он меня запомнил… Если бы вы вплотную взялись за меня, опираясь на обвинения Сонечки, вы бы водителя непременно нашли, расширив круг поисков… Я решил оборвать все разом: и все нити, и все связи, и все возможные обвинения, и ваше чертово расследование. Через пару дней полиция бы обнаружила труп нашей болтливой Мармеладки в лесу висящим в петле на сосне. Самоубийство… А в кармане ее записка с признанием в убийстве Регины из мести за давнюю травму лица… Она выкрикивала разный бред о Регине и своем увечье еще на похоронах Данилы… Есть тому свидетели. И наша Верка-Шмыга полиции бы это подтвердила, и я…

– А записка с признанием? Как бы ты заставил ее написать? Силой мысли, что ли? – хмыкнул презрительно Гектор.

– У меня ее записка есть. – Четвергов вдруг широко, светло и совершенно безумно улыбнулся, вселяя в сердце Кати новую порцию ужаса. – Сонечка собственноручно написала мне из больницы – еще тогда, в нашей юности… после ножниц… Нас к ней врачи не пускали, она передавала мне письма через нянечек. Я все записки сохранил как память. В одной она рассказывает мне свой сон, как она убила Регину, отомстив ей за ножницы… Именно за этой чертовой запиской и веревкой я и заехал домой. Забрал Мармеладку из машины, чтобы быть уверенным, что, пока меня нет, она не очнется и не сбежит. Записка, ее почерк… безумные строки… Суицид больной… Полиция бы закрыла дело. Ну и вы бы волей-неволей отступились. А я бы уехал… далеко. Покинул страну. Понимаете, я не могу позволить себе стать объектом внимания со стороны полиции. У меня много обязательств после смерти моей супруги перед ее братом и очень, очень могущественными людьми.

– Чьи капиталы ты все еще хранишь, как цепной пес, исполняя обязанности Кошелька.

– Я бы их давно сбросил с себя. Эти обязанности – оковы, полковник. Когда умерла жена, я вздохнул с облегчением, честное слово. Но не все так быстро получается в финансовой бюрократии… Сбросил бы, да не могу… И стать фигурантом в уголовном деле об убийстве тоже из-за этого не могу. Я после ареста в камере и дня не проживу, сам понимаешь. И не зови меня Кошельком, полковник. Ты сам недавно деньги вышибал в интересах вашей конторы, сам служил режиму, как цепной пес. Что, стал бессребреником вдруг? – Четвергов усмехнулся зло и холодно. – Ладно. Сам с собой я разберусь. Вопрос в том, что мне делать с вами теперь… Залетевшими на мой огонек ядовитыми осами? Что делает с насекомыми ящерица плейстоцена? Великий Скиталец? Великий Мясник?

Он отвернулся, шагнул вбок и… пропал из поля зрения камеры.

Мармеладова с трудом поднялась на ноги. Ее шатало от камфары, которой она надышалась во время похищения из дома. Гектор подошел к двери, внимательно осмотрел ее, потрогал дверную коробку. Он хотел что-то шепнуть Кате, но в этот миг…

Стас Четвергов снова появился на экране. Он тащил с собой баллон со шлангом.

– Как вы дознались, что я забрал Сонечку из квартиры? – спросил он, дыша тяжело от усилий, потому что баллон с неизвестным содержимым был явно не легкий. – Камеру воткнул, полковник, да? На камере меня увидел, нет? Но я вроде сразу смекнул и от нее избавился… А вас я тоже узрел сейчас на мониторе – вашу тачку, у меня обзор дальний на подъезде к воротам и забору. Пришлось устроить небольшой перформанс с мышеловкой и приманкой. Только Мармеладка вдруг проявила себя с неожиданной стороны – очнулась, начала сопротивляться, ударила вазой меня, лицо мне поранила… Ладно, заживет… Я не в обиде ни на нее, ни на вас. Селяви… Знаете, что я с вами сделаю? Это конгениально! Баллон-окуриватель… У меня осы на участке гнездо свили, я купил дымовой окуриватель с газовой горелкой. Это гуманнее, чем травить их пестицидами. Осы просто улетят. А вы – нет. В моем погребе хорошая вентиляция. Я закачаю через нее дым к вам. И вы задохнетесь минут через двадцать… У вас всех троих в крови потом патологоанатомы обнаружат углекислый газ, что мне и надо… Я положу вас в «Гелендваген». Отгоню машину подальше. Подожгу – и бах! – якобы бензин взорвался. Ни одна экспертиза точно не установит, что, как… Произошел несчастный случай – вы двое то ли забрали, то ли задержали Мармеладку. И ваш автомобиль взорвался… Все, финита.

Они молчали, наблюдая, как по ту сторону двери Четвергов подсоединяет шланг окуривателя к вентиляционному отверстию погреба. Как пробует зажечь газовую горелку.

– По взглядам вашим лихорадочным, мечущимся вижу, что вы думаете, как выбраться и… о том, что еще кое-кто в курсе всего происшедшего. Тот паренек… полицейский из Полосатова, да? Дурачок инфантильный! – Четвергов презрительно расхохотался. – Совсем как я наивный в свои шестнадцать… К вашему сведению, я навел справки. Его мамаша – генеральша, если что, на нее надавят сверху такие влиятельные люди, что мало ей не покажется. И она сама заткнет своему сынку рот. Так что не надейтесь, что после вашей смерти мальчишка-полицейский посчитается со мной за вас. Уж он точно не герой-мститель.

Горелка вспыхнула. Баллон зашипел – Четвергов до отказа открыл вентиль. В винном погребе запахло паленым, а затем из вентиляционного отверстия поплыли сначала бледно-серые, а потом и черные едкие клубы дыма.

И свет внезапно погас.

Горел только неумолимый монитор, откуда он следил за ними.

Первой начала кашлять от дыма Мармеладова, ее легкие, травмированные камфарой, уже не справлялись с удушьем.

Гектор содрал с себя футболку, разорвал пополам, схватил со стеллажа бутылку вина, отбил горлышко о ящик и вылил вино на тряпки.

– Нате обе держите, прижмите крепко к лицу, дышите через мокрую ткань. И спокойно, без паники, – скомандовал он. – Четвергов, я сейчас выйду отсюда! Ты завещание написал? Кошелек, кому достанутся капиталы твоего долбаного шурина замминистра?

Их палач, их убийца не ответил на издевку. Лишь дым валил из вентиляционного отверстия все гуще, гуще…

Гектор ринулся в самый дальний конец погреба к стене. Короткий разбег – взметнувшись вверх с разворота, он ударил босой ногой по дверной коробке. Еще раз развернулся в прыжке на месте и ударил снова – пяткой с такой сокрушительной силой, что монитор слетел со стены, а дверная рама, прогнувшись, треснула в области замка. Он ударил ногой уже в металлическую дверь, и ее перекосило в дверной раме – появился зазор. Удар кулака и… зазор расширился, впуская в герметичный погреб свежий воздух.

Катя, задыхаясь от дыма, прижимая к лицу мокрую от вина ткань, начала поднимать снова рухнувшую на колени, полузадохнувшуюся Мармеладову. Тянула ее вверх, стараясь удержать на ногах, не дать снова свалиться на пол, где сгустился дым.

Гектор еще раз в прыжке с разворота ударил ногой – по раме, а затем, не останавливаясь, ногой и кулаком в дверь. Трещины змеились по металлу рамы, дверь с грохотом накренилась, проседая назад и вбок. Гектор ударил ногой опять и…

С лязгом и скрежетом металлическая дверь-купе вылетела из пазов, открывая выход!

Он подхватил одной рукой кашлявшую от дыма Катю, другой Мармеладову и вырвался с ними из винного погреба!

Послышался грохот, топот ног – по полу катился металлический баллон, который Четвергов швырнул в сторону двери. Сам он, схватив горелку, устремился в мастерскую. Гектор отпустил Катю – она хоть и шаталась от дыма, но крепко стояла на ногах. А Мармеладова сразу упала на четвереньки и, подобно ящерице, поползла прочь – в глубь дома, в котором она ориентировалась гораздо лучше Гектора и Кати, устремляясь в сторону открытой веранды, где ночной ветер полоскал кисейные шторы. Чтобы дышать, дышать…

Гектор бросился за Четверговым. Он почти настиг его в комнате-музее, но тот вывернулся, швырнул в сторону преследователя горящую горелку, попав в плечо. Горелка, отбитая обожженной рукой Гектора, расколола витрину, посыпались осколки стекла, однако огонь сразу погас. Издав хриплый вопль ярости, Четвергов повернулся и кинулся в мастерскую. Гектор за ним.

Катя, собрав все свои силы, побежала… нет, сначала пошла… ноги были как ватные, грудь болела от каждого вдоха, в горле все еще першило от дыма. Но она шла все быстрее…

Грохот… вопль в мастерской…

С порога от двери она увидела, что Четвергов, лавируя среди ящиков с породой и камнями, спрятался от Гектора за токарным станком, швыряя в него инструментами – ножницами по металлу, молотком, дрелью. Гектор ударом ноги просто опрокинул станок на пол, расчищая путь.

Четвергов вдруг наклонился к ящику, выдернул из него что-то… Катя в первую минуту даже не поняла, что он держит в руках – какой-то брикет с прикрепленным шнуром…

Четвергов выхватил из кармана зажигалку, которой запаливал горелку для дымоокуривателя, и поджег шнур.

Гектор в это мгновение находился почти рядом с ним, занося кулак для удара… Брикет с подожженным шнуром просвистел в воздухе, словно камень, пущенный из пращи, шлепнулся на пол в углу недалеко от Кати – среди ящиков с породой и…

Гектор моментально развернулся – он прыгнул назад к Кате.

– На пол! – крикнул он. – Тротиловая шашка! На пол! Быстро!

Он сшиб Катю, они упали на пол, он накрыл ее собой, своим телом сверху.

– Руки! Руки под меня спрячь! – прошептал он, прижимая ее к полу, закрывая собой как щитом.

Но Катя не послушалась – обнимая его крепко, она руками закрыла ему голову и…

Грохнул взрыв!

Доски от ящиков, камни, осколки породы, гвозди, скобы взрывом взметнуло к потолку. В мастерской и в зале вылетели стекла в окнах.

Лежащих на полу Гектора и Катю засыпало осколками породы и всей этой страшной мешаниной взрыва.

Катю оглушило, но… даже в мгновенном беспамятстве она ощутила острую боль…

И почти сразу очнулась.

Гектор лежал на ней, закрывая ее собой, а она закрывала его голову, прижимая к себе, и горячая кровь из их ран текла… струилась ручьем…

Доски, щепки, известка, камни… папоротники юры… хвощи мезозоя… чешуя динозавров… кожа ящериц… пыль, пыль… дым… дым…

От боли в руках Катя застонала, и он… Гектор, тоже оглушенный взрывом, посеченный осколками, окровавленный, он… сразу очнулся, пошевелился… перевернулся на бок… Потом с трудом поднялся…

Самого Четвергова взрывом отбросило за порог мастерской. Но он практически не пострадал – его не задело. Гектор, приблизившись, рывком сдернул его с пола и ударил кулаком в лицо, посылая в долгий нокаут.

В ночи во всем поселке Жаворонки слышались трели сигнализаций – домашних и автомобильных, сработавших от взрыва. Винный погреб заливали струи воды, льющейся с потолка – запоздало среагировала на дым противопожарная система, видимо, застопоренная самим хозяином-убийцей.

Гектор без всякой жалости ударил ногой по голени поверженного Четвергова, ломая ему кость, обездвиживая его, лишая возможности не то что убежать – уползти.

А затем он бросился к Кате, лежавшей на полу – у нее сил хватило лишь на то, чтобы на бок повернуться. Из раны на ее плече хлестала кровь. Кисти обеих рук тоже в крови.

– Катенька… сейчас… я сейчас… ничего… все под контролем. – Гектор оторвал от низа ее хлопковых брюк широкую полосу ткани, скрутил жгут и быстро могучим движением затянул его над раной так плотно, что Катя вскрикнула.

– Тихо… тихонько… Катеныш, потерпи… надо кровотечение остановить сразу. – Он рванул на себе из-под пояса свои эластичные бинты, оторвал и замотал ими Катино плечо. И обе кисти.

Поднял ее на руки и бегом, хотя его самого шатало, бросился из дома через участок к воротам, вышиб электронный замок ворот ударом ноги. Крикнул на бегу Мармеладовой, перегнувшейся через перила веранды:

– Давай за нами к машине! Давай сама, шевелись! Отвезу в больницу!

Но Мармеладова не последовала за ними, ее рвало.

На дачной дороге слышалась полицейская сирена – все ближе, ближе… Местная одинцовская полиция мчалась на звук взрыва в поселке, а следом за ней, воя сиреной, – пожарные и «Скорая помощь», вызванные соседями Четвергова.

Гектор с Катей на руках добежал до своей машины – сто раз пожалел, что оставил ее так далеко. Он устроил теряющую сознание от кровопотери Катю на сиденье, сел за руль, дал газ.

– Катенька… Катеныш мой. Сейчас приедем в больницу… здесь рядом хорошая есть… госпиталь частный… Все будет хорошо, обещаю… клянусь!

Катя с усилием открыла глаза – она словно уплывала куда-то… Но видела его – Гека, Гектора ясно… так же, как и в своем детстве, в снах – у стен Трои. Только они сейчас словно поменялись местами… Кто кого защитил? Спас? Уберег?

На Гектора самого было страшно смотреть – окровавленный, обнаженный, покрытый ссадинами, ранами, закопченный от сажи и весь в пыли…

– Гек…

– Что? – Он и на дорогу не смотрел, хотя они мчались на бешеной скорости, он ловил ее взгляд.

– Вы сами… вы в крови весь… ранило вас…

– Ничего… посекло просто. Сейчас мы приедем… Кровь мы нашу смешали друг с другом… Катенька… Нет связи крепче, чем эта…

У частной клиники недалеко от Юдина Гектор, отчаянно сигналя, не стал даже дожидаться, когда сонная охрана откроет шлагбаум – «Гелендваген» снес ворота.

К ним бежали охранники, дежурные медсестры, врач.

Но ничего этого потерявшая сознание Катя уже не видела и не слышала.

Она видела образ из своего детского сна.

Они с Гектором Троянским на колеснице, запряженной вороными конями. Колесница несется вдоль древних крепостных стен, выдержавших и осаду, и штурм, вдоль берега синего моря, вдоль кромки прибоя, а затем отрывается от земли. И мчится… летит… парит среди облаков…

Глава 41. Портрет без воронов

«Дева спала, на бессмертных похожая ростом и видом,

Милая…

Подобных тебе никого не видал я средь жен…»[14]

Перебирая в памяти события тех дней, Катя думала о единстве гармонии и хаоса, существующих словно в одном измерении, совместно – чередуясь, меняясь местами, борясь, переплетаясь, сплавляясь воедино…

Его сообщение в их тайный чат пришло только следующей ночью, когда Гектора перевели из операционной в палату после срочной хирургии под общим наркозом. Очнувшись, он сразу написал ей: «Милая… Подобных тебе никогда не видал я…»

Катя рыдала в своей постели дома над текстом – да, да, события и факты имеют странную обыкновенность меняться местами в одночасье, и то, что казалось почти смертельным, становится рядовым, а то, на что вроде мы не обращали внимания сначала в горячке, выходит на первый план, требуя безотлагательной помощи.

Но Гектор… он поражал ее… От него захватывало дух… Когда теперь она думала о нем, о том, что он сделал ради нее и чего это ему стоило на самом-то деле – а она и не поняла там, в машине, когда он вез ее, когда нес на руках, – в сердце ее бушевала буря чувств и слезы…

«Кровь заструилась… боя герой не прервал шлемоблещущий пламенный Гектор…»[15]

Но даже строки «Илиады», которые она шептала ему в ответ в голосовом сообщении чата в ночи (не могла писать из-за забинтованных распухших кистей), были не способны передать то, что она чувствовала к нему сейчас… Ее душа была полна им, как и его душа ею.



– Пришли в себя? Чудесно. А я вас уже зашил под местной анестезией – сто лет проживете, – сообщил ей бодро хирург-травматолог, когда она сама очнулась в больнице, куда привез ее Гектор. – Вы ничего и не почувствовали, обморок – порой это очень даже хорошо.

– А что со мной? – Катя скосила глаза, отмечая, что она в одном бюстгальтере и трусиках лежит на кушетке, уже даже не в операционной. И плечо ее, и кисти рук забинтованы.

– Осколочная травма мягких тканей плеча, даже кость не сломана – так, чиркнул осколочек по кости, отсюда и шок ваш болевой. Ну и крови потеряли вы. – Врач писал что-то в своем электронном планшете.

– А руки? – Катя подняла к лицу забинтованные кисти.

– Сплошные раны и ссадины. Вам крупно повезло, могли вообще пальцев лишиться. Я вам все обработал и забинтовал. А с плечом еще приедете к нам на осмотр. Сейчас же можете отправляться домой. Вам машина наша от клиники заказана – отвезет вас.

– А где мой спутник? – Катя с усилием поднялась и села на кушетке. Голова ее кружилась. Слабость сильная. Однако никакой боли в плече она не ощущала из-за анестезии. Руки, правда, в бинтах болели, горели.

– Он уже в травматологии, в хирургии.

– В хирургии? – У Кати потемнело в глазах. – А что с ним?!

– Он до себя нам дотронуться не давал все время, пока мы вам оказывали помощь. Мы ему говорили – необходим срочный осмотр с таким кровотечением – осколочные ранения ведь не шутка! Он ждал, пока мы с вами разберемся. И лишь когда я сказал ему, что с вами все в порядке, что никакой опасности для здоровья нет и вы можете ехать домой с такой травмой, он дал себя нам обследовать. У него кроме множественных неопасных для жизни ранений спины пятисантиметровый осколок металлический застрял между двумя ребрами. Он с раной, как я понимаю, вас сюда вез, машиной управлял с такой адской болью. Осколок движется внутри от любых мышечных усилий. Вовремя спохватились мы – а то бы осколок до легкого добрался, а это чревато очень серьезными последствиями. Ваш спутник сейчас на операции. Ему дали общий наркоз, учитывая его прежние травмы.

Катя сидела на кушетке, оглушенная известием… Гек…

Всплыло в памяти последнее, что она помнила перед обмороком – как он нес ее к машине, как вез, как смотрел на нее…

Домой в Москву из Юдина ее на рассвете доставила «Скорая» клиники – ее оплатил Гектор, как и все прочие медицинские услуги.

Дома – лихорадочное ожидание… слабость… страх за него… надежда… полузабытье в ночи – не сон, не бодрствование…

И – его сообщение. Долгожданная весть.

– Гек, как вы?!

– Замечательно. Все путем у меня. Как вы, Катенька? Больно?

– Нет! Ерунда. У меня же ничего серьезного. Ну, шрам на плече останется… Гек, это вы… это у вас… Осколок они удалили?!

– Вырезали. Заживет все. Я через пять дней выпишусь. Завтра сиделка сюда отца привезет – помните, я говорил, ему операция катаракты нужна? Ну, пока я здесь валяюсь на койке больничной, ему и сделают заодно – я за ним пригляжу, ухаживать буду, его в мою палату положат.

– Гек, вы всегда о других заботитесь, не о себе!

– Я хотел о вас заботиться здесь, Катя. Но какое счастье, что вы дома. Что все обошлось.

Они слали друг другу голосовые сообщения. Их голоса выражали бурю эмоций. А затем он написал ей снова словами из «Одиссеи»:

«Он, пробудившись, увидел… то есть услышал прекрасную деву…

Сидел он книзу глаза опустив, дожидаясь, услышит ли слово…»

И Катя вновь ответила голосовым сообщением – их «Одиссей», продолжением их «Илиады»:

«Он сел весь красотою светясь…

В изумлении дева глядела…

На него…»

Гек!

– Что? «Восхитился Гектор услышанной речью». – Он тоже ответил голосовым сообщением и строкой из «Илиады». Голос его – хриплый после операции, анестезии, но отнюдь не слабый, исполненный такой силы. – Катенька, а сейчас видеозвонок можно мне?

Катя забинтованной рукой сама попыталась позвонить в чате, но пальцы не гнулись из-за бинтов, и, конечно, он опередил ее. Он возник на экране мобильного. Они глядели друг на друга.

«Пора наконец нам обоим радостью сердце наполнить –

Мы бед претерпели так много…»

Он шепнул ей, словно они были рядом – да они и были рядом, несмотря на разделявшее их расстояние и ночь…

Той ночью ей снова приснился сон про Трою. Но уже не из детства. А новый. И не привиделось битв у крепостных стен, боя у кораблей, шлемов, копий, щитов, колесниц. Все пока еще было немного смутно и почти сказочно в новом сне. Но какое же сладкое трепетное чувство, когда пальцы запутываются в его темных волосах, лаская… А губы скользят по его коже, целуют, врачуя каждую его рану, каждый ожог и шрам…

Однако реальный мир скоро ворвался в ее сны извне, приняв облик Полосатика-Блистанова, заявившегося к Кате, все еще находившейся на больничном, прямо домой – как снег на голову и с новостями.

– Так, здесь сумки с продуктами. Гектор Игоревич мне велел, пока он сам в клинике, вам все домой доставить. Ягоды и фрукты, а здесь вкусного всего много. И домашняя еда. И торт он вам прислал. А какой торт? Чизкейк? Шоколадный? А чаем меня с тортом угостите? А то я есть хочу – с работы прямо к вам! Из Полосатова!