Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Джинни Майерс Сэйн

Темные тайны

Ginny Myers Sain

DARK AND SHALLOW LIES



© Ginny Myers Sain, 2021

© Перевод. Н. Кудашева, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Эта книга посвящается моим Летним Детям, всем детям театра «Подмостки». Но особенно – нашей Кэйти.
Все прошлое – пролог. У. Шекспир. «Буря»
Он продирается за мной сквозь кусты, тяжело дыша и выкрикивая мое имя. Даже несмотря на ветер и проливной дождь, я слышу только его. И прибавляю шаг. Я выбегаю на открытое пространство и чувствую, что он приближается. Теперь больше негде укрыться, кроме как в темноте. Я выключаю свой фонарик и позволяю тьме поглотить меня.

1

Когда я в последний раз виделась со своей лучшей подругой, она назвала меня жалкой лгуньей и ударила кулаком в челюсть. Из-за шока я ничего не почувствовала, понятия не имею, о чем думала Элора в тот момент. Она мне не сказала, а я не умею читать мысли.

Вот Лапочка, моя бабушка, умеет. Моя мать тоже умела. Все женщины в моей семье умели это делать.

Но только не я.

Я размышляю о той ночи прошлым летом, стоя на парадном крыльце нашего книжного магазина «Мистическая Роза». Смотрю на объявление, где сообщается о пропаже Элоры, и стараюсь успокоить дыхание. Мне непонятно, почему они выбрали именно эту фотографию. Ту, где Элора с полузакрытыми глазами, она ненавидела этот снимок.

Боже.

Не ненавидела, а ненавидит.

Я морально готовила себя к этому моменту со времен телефонного звонка в феврале. Старалась представить, как это будет, когда я вернусь домой и сойду с пароходика в Ла-Кашетт, где уже нет Элоры. Я знала, что будет тяжело, но не была готова увидеть плакат, на котором слова: ПРОПАЛА ДЕВУШКА, напечатаны большими красными буквами. И номер телефона шерифа.

Я чувствую, как внутри все сжимается. Рюкзак падает на землю, а я опускаюсь на ступеньки крыльца, чтобы собраться с силами. Очистить голову от жуткого видения, которое, словно вспышка молнии, поразило меня.

Образ Элоры, убегающей от кого-то.

Незнакомец преследует ее под дождем.

А потом Элору поглощает тьма.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы избавиться от ужаса. Ее ужаса. Тогда я снова могу нормально дышать.

Хлопает соседская сетчатая дверь, и я слышу шаги на крыльце у себя за спиной. Это Ева.

– Привет, Грей! – Она на корточках присаживается рядом со мной на ступеньках и предлагает разделить пластинку жвачки, вынув ее из кармана джинсовых шорт. – Мисс Розалин сказала, что ты приедешь сегодня утром. Ты только сейчас прибыла?

Городок Ла-Кашетт, штат Луизиана, – самопровозглашенная столица экстрасенсов, поэтому мне кажется странным, когда каждое мое лето начинается с того, что люди задают мне вопросы, ответы на которые им и так должны быть известны.

Как дела в школе в этом году?

По-прежнему хорошие отметки?

Уже встречаешься с парнем?

– Да. – Я принимаю угощение Евы и киваю в сторону лежащего около моих ног рюкзака. – Сошла с почтового судна несколько минут назад. – Жвачка немного засохла. Интересно, как долго Ева таскала ее с собой?

– Мы не знали, приедешь ли ты в этом году… – Голос Евы замирает, и она бросает взгляд на объявление о пропаже, на расположенную в его центре фотографию, на полузакрытые глаза и длинный темный конский хвост, на ярко-синюю майку без рукавов с выцветшими желтыми звездами. И на улыбку, как бы говорящую: «Уж я надеру тебе зад».

Элора…

– Она моя лучшая подруга, – произношу я. – Моя… – Но не могу выдавить больше ни слова.

– Твоя родственная душа, – говорит Ева, и я киваю. Она придвигается ближе и берет меня за руку. – Поэтому ты приехала.

Ласка Евы знакома мне так же хорошо, как гладкие ступеньки крыльца, как запах реки. Я рада, что именно она первой обнаружила меня.

Я вытираю пот верхней частью футболки. Сейчас только половина девятого утра, а такое ощущение, что уже миллион градусов жары и пятьсот процентов влажности. Почти до девяти лет я жила тут постоянно, так что вроде бы должна была привыкнуть к такой погоде. Но нет, мне всегда требуется время, чтобы акклиматизироваться после школьного года в Арканзасе, где я живу с отцом. Там тоже жарко… но не так, как здесь.

Нигде нет такой жары, как в Ла-Кашетте. И высокой влажности. Провести лето в этом городке все равно, что жить три месяца в сауне.

Я отвожу взгляд от фотографии Элоры и замечаю, как в высокой осоке рядом с дощатым настилом скрывается хвост большой черной змеи. Расстояние слишком большое, чтобы определить вид змеи. Но, по-моему, это щитомордник. Я знаю, что они тут обитают, ползают у нас под ногами. Время от времени кто-нибудь из них выползает на дощатый настил, а затем в чей-нибудь дом, где встречает свою погибель от мотыги или лопаты.

Я не хочу думать о змее и о том, куда она направляется, но это лучше, чем смотреть на плакат и на слова «Пропала девушка», которые прочно въедаются мне в мозг.

– Ты в порядке, Грей? – спрашивает Ева. Она наматывает на палец прядь светлых, почти белых, волос.

– Да. Просто как-то странно, понимаешь? Все по-другому…

– И в то же время все по-старому.

И это так.

Ева наклоняется, чтобы почесать место укуса насекомого на босой ступне, и я замечаю, как сильно она вытянулась с прошлого лета. К тому же у нее появилась грудь. В прошлом сентябре Еве исполнилось шестнадцать лет, она самая младшая из всех нас… но всего на год.

Местные называют нашу компанию «Летние Дети». Десять. Совершенное число. Число божественной гармонии. Десять заповедей. Десять казней египетских[1].

Десять младенцев, родившихся в восьми разных семьях.

Настоящий демографический бум для маленького Ла-Кашетта. Сотня крохотных пальчиков на руках, и столько же – на ногах. Мы родились в один и тот же год между днем весеннего равноденствия в марте и днем осеннего равноденствия в сентябре.

Я, Элора. Харт.

Евангелина.

Серафина и Лисандр.

Кейс.

Мэки.

Эмбер и Орли.

Интересно, изменились ли остальные? Что происходило с Элорой, пока меня не было?

Черт!

Почему происходило? Происходит!

Внезапно меня пронзает боль, такая сильная, что я утопаю в ней. И, возможно, в отличие от меня Ева умеет читать мысли. Она кладет руку мне на плечи и неловко обнимает.

Только я знаю, что она не телепат. Ева – яснослышащая. Она многое слышит. Сообщения. Слова. Обрывки звучащих шепотом разговоров. Порой – музыку. У нее в голове словно работает радио. Такой у Евы дар.

Моя мать тоже не была настоящим телепатом. Не совсем. Она видела цветные свечения. Это был ее дар. Что объясняет то, как я получила свое имя[2]. Представьте, что вы смотрите на свою прекрасную малышку и видите, как она плывет в море серого цвета.

Цвета тумана и нерешительности.

Такой цвет не представляет собой ничего особенного.

Это цвет всего промежуточного.

– Мы рады, что ты здесь, Грей. – Голос Евы мягкий. Она всегда говорит тихо, словно боится заглушить голоса в своей голове. Будь я на ее месте, наверное, говорила бы громко, чтобы не слышать их шепот. – Мы тебя ждали, – добавляет Ева. И я знаю, что она имеет в виду всех.

Ну, всех, кроме Эмбер и Орли, потому что они ушли навсегда.

И кроме Элоры.

Элора пропала чуть больше трех месяцев назад. Однажды февральской ночью она отправилась на болото и бесследно исчезла.

– Ты уже виделась с Хартом? – спрашивает Ева.

– Я не виделась ни с кем, – отвечаю я. – Кроме тебя.

– Он не в порядке, Грей. – Голос ее звучит как-то странно, и она отворачивается, смотрит в сторону реки. – Я хочу сказать, всем было тяжело, но Харту… он… – Ева нервно качает головой и начинает грызть ногти. – Ты сама заметишь.

Мне кажется неправильным, что мы обсуждаем Харта прежде, чем я увиделась с ним. Знаю, ему бы это не понравилось.

– Лапочка встала? – спрашиваю я.

– Да, – кивает Ева. – Она в подсобке распаковывает пачку новых дисков с йогой. Я принесла ей маффины для туристов.

Для всех остальных мою бабушку зовут мисс Розалин. Но я называю ее Лапочкой. Она владеет книжным магазином с эзотерической литературой – это единственный прибыльный бизнес в городе. «Мистическая Роза» продает книги, а также амулеты, магические кристаллы, благовония, свечи, лечебные травы, а теперь еще и диски с йогой. В выходные мать Евы, Бернадетта, подрабатывает, отправляя Лапочке свежую выпечку и бутерброды, чтобы та продавала их голодным туристам.

– Пожалуй, я дам ей знать, что уже приехала, – произношу я. – Она думает, что я прибуду десятичасовым пароходом.

Не существует дорог, которые вели бы в Ла-Кашетт. Чтобы добраться сюда, из Нового Орлеана едешь два часа на машине на юг, затем шоссе заканчивается в Кинтере, крохотном городке, где можно купить продукты и бензин, а затем пересаживаешься на пароходик и продолжаешь свой путь в парапсихологическую столицу мира. Путешествие по реке до Ла-Кашетт занимает полчаса.

Городок, хотя он недостаточно велик, чтобы так называться, расположен на низинном острове, в самой южной точке Луизианы, прямо в том месте, где могучая Миссисипи распадается на три рукава, а затем расщепляется еще на сотню, прежде чем излиться в заболоченную заводь, которая в итоге достигает Мексиканского залива. С одной стороны острова – «Старик-река»[3], а по другую – ничего, кроме полузатопленного болота.

Как любит повторять Харт, есть только вход. И никакого выхода.

Я бросаю взгляд на старую деревянную табличку, прибитую к столбу на лодочном причале.



«Добро пожаловать в Ла-Кашетт, штат Луизиана!

Высота над уровнем моря – 3 фута.

Население – 106 человек».



Это число меняется, когда кто-нибудь рождается.

Или умирает.

В моем подсознании глумливый голос шепчет, что теперь им придется переделать эту табличку. Из-за Элоры. Но я затыкаю уши, не позволяю себе слушать.

В этот момент из книжного магазина доносится голос Лапочки:

– Грей, ты собираешься войти и поздороваться со мной?

Ева улыбается и собирается уходить:

– Она уже знает.

Дует легкий ветерок, и я слышу звон китайских колокольчиков где-то неподалеку. Это приятный звук. Почти как смех.

Улыбка Евы гаснет:

– Мисс Розалин всегда все знает.

Она поворачивается и шагает по дощатому настилу в направлении своего дома, находящегося по соседству. Но я останавливаю ее вопросом, который не собиралась задавать:

– Ты думаешь, она мертва?

Несколько секунд Ева пристально смотрит на меня, наматывая на палец длинную прядь светлых волос, моргает бледно-голубыми глазами, а потом произносит:

– А ты?

– Надеюсь, что нет.

Однако я не говорю Еве остального. Элора не может быть мертва, ведь если ее нет в живых, я не представляю, как буду продолжать жить дальше.

Ева поднимает руку, чтобы отогнать слепня, жужжащего вокруг ее головы, и, когда она открывает рот, чтобы снова заговорить, мне хочется сказать, что я не спрашиваю ее мнения. Я хочу понять, звучит ли у нее в голове радио, настроенное на частоту Элоры. Но единственное, что она говорит:

– Добро пожаловать домой, Грей!

Лапочка опять зовет меня из книжного магазина, я встаю и подбираю свой рюкзак. Потом выплевываю жвачку Евы в высокую траву и направляюсь внутрь.

Когда я открываю дверь, звонит колокольчик, и Лапочка кричит:

– Вернулась, Сахарная Пчелка!

Я осторожно проношу рюкзак через заполненный предметами магазин. Курятся благовония, и каждый дюйм буквально ломится от книг, бутылочек, баночек и цветных камней. На подоконниках в маленьких пучках сушатся травы.

Я останавливаюсь, чтобы перевести дух в уютной обстановке сотен знакомых запахов, потом раздвигаю занавес из бусин, который висит у входа в подсобку. Лапочка прекращает распаковывать коробки и подходит, чтобы крепко обнять меня. На ней фиолетовое платье с цветочным рисунком и удобные белые теннисные туфли. Длинные серьги и желтый шарф, скрывающий седые кудри. Я не могу понять, изменилась ли она с тех пор, как я уехала отсюда в прошлом августе. Похоже, какого бы возраста ни была Лапочка, мне кажется, что она не меняется. Только, глядя на фотографии, я замечаю, что Лапочка стареет.

– Вот и моя девочка! – Она целует меня в макушку. – Какая у тебя прическа! – добавляет Лапочка, хотя у меня на протяжении многих лет одна и та же короткая стрижка пикси. – Ты выглядишь такой утонченной! – Это заставляет меня улыбнуться. – Я думала, ты приедешь позднее, – ворчит она. – Я бы приготовила завтрак.

Дважды в день в будни и три раза в выходные старый челнок ездит между Кинтером и Ла-Кашеттом. Первый рейс всегда бывает в десять часов. Однако, если повезет, можно уговорить капитана почтового судна, Альфонсо, позволить тебе поехать с его ранним рейсом. Сегодня мне повезло.

– Я не очень голодная, – отвечаю я. – Я съела батончик мюсли.

Лапочка поднимает брови, молчаливо порицая моего отца за то, что посадил меня на пароход без завтрака.

– Евангелина принесла свежих маффинов, – сообщает она. – С отрубями. И, по-моему, несколько штук с ежевикой. – Лапочка ведет меня обратно в магазин и указывает на корзинку возле кассы.

Я копаюсь в маффинах, пока не нахожу тот, что с ежевикой. Начинаю отдирать с него вощеную бумагу, когда замечаю на прилавке стопку листовок.

«ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ?»


Под большими прописными буквами – еще одна фотография Элоры. На этот раз она сидит на краю столика для пикника позади ее дома. На ней джинсовые шорты и оранжевая укороченная майка. Длинные темные волосы распущены, солнцезащитные очки, как корона, украшают голову. Рот открыт – ее застигли в тот момент, когда она смеется.

Я тотчас узнала это фото. Оно было сделано в начале прошлого лета. До того, как у нас с Элорой все разладилось. Лишь узкая полоска голого плеча с краю снимка намекает на то, что кто-то сидит рядом с ней. Кто-то, кого позднее обрезали.

Этот кто-то – я.

Лучшая подруга, которую Элора вырезала из своей жизни, точно так же, как кто-то обрезал меня на фотографии.

Минуту я вспоминаю, стараясь припомнить, почему она смеялась. Я смотрю на Элору и на то пространство, где следовало находиться мне. Когда я наконец поднимаю голову, то вижу, что Лапочка наблюдает за мной.

– Ты ее чувствуешь, – произносит она. – Ты всегда говорила, что у тебя нет дара, но я не верила.

– Нет. – Я обратно заворачиваю маффин в бумагу и откладываю его в сторону. – Это не то. Я просто постоянно ожидаю, что она объявится, понимаешь?

Я хочу задать Лапочке тот же самый вопрос, который спросила у Евы. Знает ли она наверняка, жива ли Элора? Но я молчу, так как боюсь услышать ответ.

Лапочка – спиритуалист старой закалки. Настоящий медиум. Она верит, что духи мертвых существуют и обладают способностью напрямую общаться с живыми. Если пожелают.

По мнению Лапочки, они общаются через видения. Она гадает на кофейной гуще и делает все в таком духе, но это лишь шоу для туристов, приезжающих на дневную экскурсию из Нового Орлеана. Настоящие способности Лапочка не применяет, так как никто больше не хочет прислушиваться к мудрости мертвых. Все только интересуются, когда их парни сделают им предложение, либо выиграют ли они в лотерею. А мертвым, считает Лапочка, это безразлично, потому что у них есть дела поважнее.

Я отрываю взгляд от изображения Элоры, а Лапочка по-прежнему наблюдает за мной.

– С каждым годом ты все больше напоминаешь мне свою мать, – произносит она, и я понимаю, что сходство, которое она видит, лежит глубже, чем наши каштановые волосы, большие зеленые глаза и разбросанные по носу веснушки. – Всегда важное прячешь в себе.

Звенит маленький колокольчик над дверью, и я поднимаю голову, надеясь, что там стоит Элора и вся эта история будет закончена. Мы сорвем объявления о пропаже и вышвырнем листовки в мусор. Затем я попрошу у нее извинения, и она меня простит. И все станет как прежде.

Так, как должно быть.

Но это не Элора, а Харт.

И я думаю, что это не хуже.

* * *

Я делаю несколько шагов назад. Именно здесь все закончится. Мы оба это знаем. В этот момент начинается ливень. Небо резко раскалывается прямо над нами, дождь льет как из ведра. Реки воды. Такой дождь быстро смоет кровь и улики. Никаких следов. Никаких зацепок. Никакого прощания.

2

Прежде, чем я успеваю поздороваться, Харт уже огибает прилавок и крепко, до боли, обнимает меня. Его руки сильные. Знакомые. И я позволяю себе раствориться в надежной безопасности дома. Тихое пощелкивание занавески из бус говорит мне о том, что Лапочка ускользнула в подсобку, чтобы оставить нас наедине.

– Ева сообщила мне, что ты приехала. – Голос Харта звучит иначе, чем прошлым летом. Он кажется ниже. А может, просто печальнее. Я общалась с ним по телефону в феврале, когда он позвонил, чтобы рассказать об Элоре. Но тот разговор был странным. Коротким и беспорядочным. Мы не привыкли болтать друг с другом по телефону. И оба были расстроены. Харт рассказал мало подробностей, а я была слишком потрясена, чтобы задавать вопросы. Как только я положила трубку, я не могла поверить в реальность произошедшего. Словно я просто выдумала этот телефонный разговор.

Но сейчас я убедилась в реальности. Объятие меня убедило.

Харт самый старший из нас, он первый из десятки. Родился в конце марта, почти на три месяца раньше, чем мы с Элорой, которые пришли в этот мир в один и тот же день, в июне. Харт – сводный брат Элоры, но слово «сводный» никогда не имело для нас значения. Я тоже относилась к нему, как к старшему брату. Порой он с нами играл, иногда доставал нас. Время от времени Харт заступался за нас и задавал кому-нибудь жару. Но он всегда был рядом. Мать Харта вышла замуж за отца Элоры, когда нам было по шесть лет, это только подтвердило то, что мы и так уже знали, – мы трое принадлежим друг другу.

Родственные души – не разлей вода.

Три монетки в фонтане[4].

Цирк с тремя аренами под одним куполом.

Харт, Элора и Грей. Грей, Элора и Харт.

Через месяц Харту должно было исполниться семнадцать, когда пропала Элора, но когда он позвонил мне на следующий день, голос у него был совсем не взрослым. Он звучал так, как в нашем детстве. Испуганно.

– Как ты держишься? – спрашиваю я. Ева была права. Харт выглядит так, словно неделями не ел и не спал.

– Это тяжело, Грейси. – Он отстраняется, чтобы взглянуть на меня. – Ты-то как?

Я пожимаю плечами.

– Думаю, здесь мне легче.

Я хотела приехать с самого начала – стала собирать вещи, как только позвонил Харт, но отец мне не позволил. У нас произошла ссора, мы кричали и хлопали дверьми, а потом не разговаривали почти неделю. Отец сказал, что я не буду прогуливать школу, особенно в самом конце выпускного класса, когда вот-вот начнется сезон спортивных состязаний.

Стипендия, понимаете?

Харт отходит и садится на высокий табурет за кассой, и я вижу, как он смотрит на листовки. Проводит пальцами по непослушным темным кудрям, но они не поддаются приручению. Готова поспорить, что Харт не притрагивался к расческе с того февральского дня. Глаза у него покрасневшие, а ногти на руках выглядят так, словно он грыз их до мяса. Харт проводит много времени на свежем воздухе, но кажется бледным, несмотря на свой рыбацкий загар.

Он кивает на стопку листовок:

– Это я сделал снимок. Помнишь тот день?

– Я пыталась вспомнить, над чем Элора смеялась.

– Кто знает? – Харт старается улыбнуться. – Элора часто смеялась.

Я жду, когда он исправит собственную ошибку. Элора смеется. Но Харт, похоже, оставляет ее в прошлом.

– Новостей по-прежнему нет? – спрашиваю я. – Никто ничего не слышал? – Невероятно, что кто-то может просто исчезнуть. Нет ни следов, ни зацепок.

Ни прощания.

Как такое возможно? Именно здесь, в этом месте?

Харт качает головой:

– Никаких следов, Грейси. Они так и не нашли…

Он запинается, и я чувствую тошноту. Понимаю, что Харт имеет в виду. Они искали там, в байу[5]. Не Элору. А то, что от нее осталось, нечто ужасное и уродливое. Что-то плавающее в болоте. Распухшее, разлагающееся тело, всплывшее на поверхность грязной, черной воды. Тело, опознаваемое только по ярко-синему топу на бретельках с выцветшими желтыми звездами.

Или часть тела, что более вероятно. После аллигаторов мало что остается.

Комната продолжает кружиться, и я хватаюсь за край прилавка, чтобы сохранить равновесие. Харт мгновенно вскакивает, берет за руку и притягивает меня к себе.

– Эй, Грейси, спокойно. – Голос его тихий и мрачный, но знакомое звучание немного успокаивает меня. – Сейчас все пройдет. Просто дыши. – Я киваю, упираясь лбом в его грудь и чувствуя вину за то, что вынуждаю Харта утешать меня. Особенно, когда знаю, что ему это тоже нужно.

Харт по психическому складу личности – эмпат. Лапочка считает, что это величайший дар, но в то же время самый худший. Она говорит, что это его может погубить, если он не побережет себя. Харт не просто знает, что чувствуют другие люди, он ощущает это. Все, до мелочи, и так же сильно, как они. Каким-то образом их переживания проникают в него. И я знаю, чего это ему сто́ит – постоянно принимать на себя чужую боль. Я высвобождаюсь из его рук и отхожу, чтобы дать ему немного пространства.

– Что вы, ребята, там делали? В ту ночь? – У меня много вопросов. Харт мало рассказал мне по телефону. После нашего разговора я позвонила Лапочке, и та сообщила мне все, что знала. Но ей были известны лишь самые несущественные детали.

Харт смотрит на меня и вздыхает.

– Не хочешь уйти отсюда? – Он обводит взглядом магазин. – Пока не причалил первый пароход. У меня нет настроения возиться с туристами.

Каждый человек в Ла-Кашетте имеет свои отношения с туристами, которые можно обозначить как «любовь-ненависть». Местные их ненавидят, однако любят их деньги. Деньги туристов – единственное, что поддерживает на плаву большинство жителей. И еще рыбалка. В субботу, при хорошей погоде, пара сотен людей могут совершить прогулку от Кинтера до Ла-Кашетта и обратно на борту старенького речного такси. По пути капитан вещает в потрескивающий микрофон, обращая внимание туристов на живописные объекты по берегу реки.

Я заглядываю в подсобку и говорю Лапочке, что мы с Хартом уйдем ненадолго. Она кивает:

– Вам двоим полезно побыть вместе. Целительно.

Не знаю насчет исцеления, но понимаю, что мне нужно побыть с кем-то, кто любит Элору так же сильно, как я. Это не отменяет факта ее пропажи, но я не так сильно буду ощущать одиночество.

Оказавшись снаружи, мы с Хартом поворачиваем налево. Идем в тишине, и несколько мгновений все кажется почти нормальным. Мне нравится знакомое шарканье шлепанцев по дощатому настилу. Этот звук у меня ассоциируется с летом, с Ла-Кашеттом.

Городок состоит примерно из двух дюжин маленьких домиков на сваях, соединенных между собой деревянной пешеходной дорожкой, приподнятой над землей. Все в этом городе построено таким образом, чтобы наводнения, приливы и речной ил протекали под нами. Мы находимся и не на воде, и не на земле. Когда происходит отлив, в распоряжении города появляется несколько ярдов суши. Хотя это с натяжкой можно назвать сушей. Когда прилив, то сложно понять, где заканчивается река и начинается город.

Прямо сейчас идет прилив, и вода под нашими ногами медленно прибывает. Я щурю глаза из-за слепящего света, отражающегося от реки, и из-за яркой белой краски. Весь город каждую весну покрывается краской. Красится каждый квадратный дюйм: все постройки, дощатый настил, даже причал. Все одинакового ярко-белого цвета. Вероятно, живя всю жизнь бок о бок с грязью и илом, местные жители жаждут чистоты.

«Мистическая Роза» расположена прямо в центре города, напротив речного причала, а дом Харта и Элоры находится ниже по реке. Он самый последний. В четверти мили и в целых пяти минутах ходьбы. На всех постройках в городе есть таблички над парадным крыльцом или написанные краской на окнах буквы, рекламирующие полный спектр эзотерических услуг. Тут все – от спиритических сеансов, гаданий по ладони до регрессии прошлой жизни[6]. Есть даже одна дама, утверждающая, что может контактировать с духами ваших умерших домашних питомцев и они – за номинальную плату, конечно, – передадут ей свои сообщения на великолепном английском.

Табличка, которая свисает с фасада маленького домика, где живут Элора и Харт, сделана из фанеры, вырезанной в форме сердца. Она выкрашена в ярко-красный цвет, с затейливыми золотыми буквами: «ЛЮБОВНОЕ ЯСНОВИДЕНИЕ. МИСС КАССИОПЕЯ, СОВЕТНИЦА В СЕРДЕЧНЫХ ДЕЛАХ»

Если вы принесете матери Харта что-то, принадлежащее вашему бойфренду, жене или жениху, она может сказать, любят ли они вас по-настоящему. Я миллион раз видела, как она это делает, и всегда безошибочно. Люди со всей страны присылают ей предметы по почте. Карандаш подружки или запонку мужа. Их гостиная обклеена приглашениями на свадьбу от счастливых клиентов. Я не сомневаюсь в ее таланте, но на самом деле ее зовут Бекки, не Кассиопея. В Ла-Кашетте граница между реальным и вымышленным становится размытой.

Дощатый настил заканчивается сразу за их домом, и именно туда направляемся мы с Хартом. Там, в речном иле ржавеет старая понтонная лодка, принесенная каким-то ураганом. Отец Элоры, Лео, приковал лодку цепью, чтобы ее не унесло при следующем наводнении, так она и осталась. Наверное, он надеялся когда-нибудь починить ее, но так и не решился. В то лето, когда нам было по семь лет, мы провозгласили ее местом своих постоянных сборищ. И с тех пор она стала нашей.

Лодка была нашим пиратским судном. Мать Евы сшила нам для нее флаг с черепом и скрещенными костями. Следующим летом лодка превратилась в космический корабль. А став старше, мы приходили сюда, чтобы украдкой выкурить сигарету или выпить по очереди банку пива. Большинство из нас первый раз там поцеловались. А некоторые – и того больше. Элора потеряла там свою девственность с Кейсом в то лето, когда нам было пятнадцать.

Харт спрыгивает на нос лодки. Высота не очень большая, примерно четыре-пять футов от настила, но мои ноги не такие длинные, как у него, поэтому я спускаюсь к нему по шаткой деревянной лестнице.

– Эй, Печенька, – поддразнивает он. – Ты живешь в Литл-Роке[7], потому что низкого роста? Или это совпадение? – Я закатываю глаза. Старая шутка, притом глупая, но сейчас я радуюсь ей. Харт смеется надо мной. Мне всегда нравились его морщинки в уголках глаз, когда он улыбается, и я радуюсь, что вижу старого доброго Харта, пусть даже эта вспышка радости длится только секунду.

Мы сидим вместе на одной из потрескавшихся скамеек. Навес у лодки давно отсутствует, и я рада, что нахожусь в тени единственного кипариса, который растет из темной воды в нескольких футах от нас. Я скидываю шлепанцы и притягиваю колени к груди.

– Ты видел Уилли Нельсона в этом году? – спрашиваю я.

Харт кивает.

– Вижу его буквально каждый день. По-прежнему здоровый, как баржа, и страшный, как смертный грех.

Уилли появился три или четыре года назад. Чудовищный аллигатор. В длину, вероятно, футов тринадцать. Местные наверняка пристрелили бы его на мясо, но туристы любят фотографировать Уилли. Когда река полноводная, он исчезает в глубине байу, а вскоре, когда вода начинает уходить, приползает в пруд. И так год за годом, потому что пруд никогда не высыхает. Однажды Лео застукал, что мы бросаем крокодилу хот-доги, и пригрозил вышибить дух из всех, включая Уилли. Мы существуем в состоянии осторожного перемирия. Уилли живет в своей части илистого пруда, а мы – в нашей.

Харт наклоняется и подбирает старый гвоздь, ржавеющий на дне лодки. Он швыряет его в сторону, где обычно обитает аллигатор, и я слышу, как гвоздь звонко шлепается в воду. Мы наблюдаем, как по поверхности начинает идти рябь, а в течение нескольких минут становится так тихо, что злое жужжание водяных насекомых кажется почти оглушительным.

Вскоре Харт вдыхает полной грудью.

– Мы охотились за фифолетом[8]. Как делали в детстве, помнишь?

Я киваю. Все мы выросли, слушая рассказы о проказливых блуждающих огоньках, появляющихся в байу. Странные, жутковатые шарики колеблющегося голубого газа. Легенды каджунов[9] гласят, что, если ты достаточно храбр, чтобы следовать за фифолетом, они приведут тебя к пиратскому сокровищу контрабандиста Жана Лафита. Но часто фифолет балуется, уводя людей все дальше и дальше от безопасного места, пока они не исчезают в болотах.

Я вздрагиваю, потому что ощущаю старый страх, но Харт легонько подталкивает меня.

– Это ведь только легенда, Грейси.

– Да, – соглашаюсь я. Но эти легенды всегда меня пугали.

– Была вторая суббота месяца, поэтому все взрослые отправились вверх по реке в Кинтер на розыгрыш лотереи. И было совершенно нечем заняться. Это была идея Элоры. Она хотела пойти на охоту за фифолетом. – Он пожимает плечами. – Ну, мы и пошли.

Я жду, пока Харт вытащит из кармана рубашки потрепанную пачку сигарет. Вытряхивает одну и прикуривает ее прежде, чем продолжить:

– В ту ночь было очень темно. Луну заслоняли плотные облака. Мы не увидели никаких огней. Даже ничего не услышали. Это было жутковато. Такая зловещая тишина.

Я снова вздрагиваю, представляя себе эту картину. Здесь, на суше, в дневное время бывает так тихо, что услышишь, как падает капля. Но байу никогда не бывает тихим по ночам. Какофония звуков от насекомых, лягушек, сов и ревущих аллигаторов. Иногда так шумно, что ты не можешь заснуть даже в доме, со всеми закрытыми окнами и жужжащим кондиционером.

– У нас было немного пива, мы его выпили. Но Ева запаниковала и захотела домой. А Кейс решил играть в салки с фонариком. – Харт делает паузу, глубоко затягивается, выпускает дым и стряхивает пепел за борт лодки. – Но никто не хотел играть, нас это больше не увлекало. Кейс был злой, захмелевший. Ты же знаешь, каким он бывает. Он не хотел идти домой.

У Кейса самые красивые волосы, какие я когда-либо видела, глубокого темно-рыжего цвета. И характер под стать им. Бо́льшую часть времени с ним все нормально, но он может стать агрессивным, как водяной щитомордник, когда выпьет. У них с Элорой отношения с тех пор, как нам исполнилось двенадцать лет. Она время от времени встречается и с другими парнями, но у нее никогда не было настоящего бойфренда, кроме Кейса. «Не то, чтобы это любовь, – сказала мне Элора однажды. – Не то, чтобы с прицелом на будущее. Просто поразвлечься».

Харт докуривает и гасит сигарету.

– Ну мы и согласились. Играли у протоки Лайл. Потом настала очередь Мэки водить, и он очень быстро всех нашел. Всех, кроме Элоры.

– Что вы делали? – спрашиваю я.

– Кричали, что все закончилось и она может выходить. Но Элора не появилась. Мы решили, что она не могла уйти далеко, поэтому стали ее искать. – Харт проводит рукой по своим влажным от пота кудрям. – Неожиданно, буквально ни с того ни с сего начался шторм. Однако мы все равно остались. Искали несколько часов под чертовым ливнем.

Мне становится плохо при воспоминании о видении, в котором я увидела Элору, когда небо раскалывается и обрушивается ливень. Точь-в-точь как описывает Харт.

– Я оставил остальных искать у протоки, где Элора исчезла. Пришел домой и вывез квадроцикл. Ездил везде, где только можно. Проехал даже до острова Келлера. Вымок до нитки, вымазался в грязи и весь был покусан мошкарой.

– Нет. – Я качаю головой и подавляю поднимающуюся во мне панику. – Элора туда не пошла бы. Она боится того места.

Все мы его боимся. Элора ни за что туда не отправилась бы. Тем более в темноте. Тем более одна.

Ни в коем случае.

Только не на остров Келлера.

– Я знаю, – кивает он, – но, Грейси, куда-то же она должна была пойти!

Я крепче прижимаю колени к груди, вспоминая, как раньше Харт высмеивал нас с Элорой. Дразнил, что за нами придет Демпси Фонтено. Он опять вытряхивает из пачки сигарету и закуривает, затягивается и медленно выдыхает, а потом продолжает:

– После полуночи, когда все вернулись с лотереи, мужчины отправились искать Элору. Аэролодки и охотничьи собаки, мотовездеходы, поисковые прожектора. Кричали ее имя до самого утра, пока не охрипли. И абсолютно ничего. Ни одного чертова признака.

Он задирает край своей футболки, чтобы промокнуть вспотевший лоб, но толку от этого мало. Майка уже насквозь мокрая. Я плавлюсь в шортах и шлепанцах, не представляю, каково Харту в джинсах и ботинках. Он никогда не носит шорты, только когда мы плаваем.

– Вот такая история, – вздыхает он. – На следующий день рано утром Лео позвонил шерифу. Очень скоро полиция прочесала на лодках всю реку. Поисковые группы обшаривали байу. Двести волонтеров прочесали дюйм за дюймом то место, где Элора пропала. Точно, как по телевизору. – Харт опять подносит к губам сигарету. Затягивается, задерживает дым, а потом выпускает его. – Бесполезно.

Взгляд Харта устремлен куда-то вдаль, поэтому я пользуюсь случаем не торопясь рассмотреть его. Рассмотреть по-настоящему: его темные спутанные кудри, загорелую кожу, острые скулы, выгоревшие джинсы и старую серую футболку, туго обтягивающую широкие плечи.

В Харте есть то, что Лапочка называет харизмой, а под ней она понимает сексуальную привлекательность. И она не ошибается. Харт такой даже сейчас, когда на нем отразилась тяжесть последних нескольких месяцев.

Раньше, когда мы были младше, я думала, что мы можем стать больше чем просто друзьями. Харт даже поцеловал меня однажды, когда нам было тринадцать лет. Элора так об этом и не узнала, но она бы точно разозлилась. Это – наш единственный секрет от нее. Наш поцелуй ни к чему не привел, но порой я борюсь с желанием протянуть руку и зарыться пальцами в его прекрасные кудри.

И я чертовски отчаянно борюсь с этим сейчас. Я хочу этого так отчаянно, что ощущаю зуд в руках.

– Ты ее чувствуешь? – спрашиваю я.

Харт проводит рукой по щетине, затем делает еще одну затяжку. Только на сей раз его рука дрожит. Так сильно, что я беспокоюсь, что он может уронить сигарету на колени и обжечься.

– Да. – Следует долгий, наполненный дымом выдох. – Я чувствую ее все время, Грейси. В том-то и дело. Я чувствую ее каждую минуту каждого проклятого дня.

– Что именно ты чувствуешь?

– Страх, – отвечает он. – Ничего, кроме страха.

– Я тоже ее ощущаю.

Неожиданно Харт роняет сигарету, и она приземляется ему на колени, как я и предполагала. Но не обжигает его.

– Господи, – бормочет он и скидывает сигарету на дно лодки, затаптывая каблуком ботинка. – Боже мой, Грейси…

Я не собиралась рассказывать Харту о странных видениях, которые у меня возникают. У меня никогда не было дара. И я не хотела его иметь.

Я не хочу этого и сейчас.

– Что ты чувствуешь? – спрашивает он.

– То, что ты сказал. Ничего, кроме страха.

* * *

Беги и прячься.

Прячься, беги.

Я сосчитаю до десяти.

Пригнись и молись.

Я найду все равно.

Я найду и убью.

Я злодей Фонтено.

3

Мы с Хартом подскакиваем от неожиданности, когда раздается громкий рев парохода. Сегодня последняя суббота мая, нас ожидает трехдневный уикенд[10]. Идеальная погода. Жарко, но не удушающе, как будет в следующие несколько недель. Местные должны заработать сегодня хорошие деньги.

Помимо управления магазином «Мистическая Роза» и гаданий, Лапочка часто действует как агент других эзотериков и ясновидцев города. За комиссионное вознаграждение, конечно. Туристы-однодневки сходят с пароходика и сразу направляются в ее магазин, намереваясь купить бутылку холодной воды и, может, открытку. Лапочка предлагает им услуги прорицателей: гадания на любовь, очистка энергии, общение с умершими питомцами. Все что угодно! Возникает толкотня, поэтому я знаю, что она рада во время горячего сезона моей помощи.

На другом конце пруда Уилли Нельсон выполз из жидкой грязи и греется на солнышке в высокой траве, словно ему абсолютно плевать на туристов. Как и на их деньги. Мне кажется, что Харт наблюдает за аллигатором с некой завистью. Он трет мыском ботинка ржавое пятно на корпусе лодки, а затем поворачивается и смотрит на меня.

– Объясни мне, что с тобой происходит, Грейси? – В голосе его слышится настороженность, и беспокойство отражается в его ореховых глазах. И теперь я сожалею, что вообще упомянула об этом.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Ничего.

– Сны? – уточняет он, но я качаю головой.

– Нет, я плохо сплю.

– Тогда… как… это проявляется? Какие-то видения?

– Не совсем. Это просто… вспышки. Понимаешь? – Это звучит дико. Или, по крайней мере, звучало бы так в Литл-Роке. А в Ла-Кашетте это считается нормальным разговором. – Словно я вижу фрагменты той ночи, вижу то, что видела она. Думаю то, что думала Элора, и чувствую ее эмоции. Но я ничего не понимаю, все перемешано и беспорядочно.

Харт выковыривает грязь из-под ногтей, локти покоятся на коленях.

– Но эти вспышки… Ты полагаешь, они относятся к Элоре?

– Да.

– Что ты видишь? Конкретно? – Его голос спокоен. Но я на это не ведусь. – Или чувствуешь? – Челюсти Харта крепко сжаты, на скулах заиграли желваки.

Он явно боится. Меня. Того, что я знаю. Того, что собираюсь ему сказать. А я не хочу такой власти. Никогда не хотела.

Только не над Хартом.

Да и не над кем другим.

– Я не уверена, – признаюсь я. – Темнота. И вода. Буря. Внезапный дождь. – Следующую фразу я заставляю себя произнести. – По-моему, Элора от кого-то убегает. – Я слышу, как Харт резко втягивает в себя воздух, и ненавижу себя за то, что это из-за меня. – Я просто чувствую тот самый страх, про который ты сказал. Ужасный страх, от которого задыхаешься.

Харт берет меня за руку. Пальцы Харта жесткие и мозолистые.

– Да, – кивает он. – Мне тоже.

– Но я все равно надеюсь, что Элора жива.

– Грейси…

– Нет, послушай! Во всех этих видениях, или вспышках, или как их там, она всегда жива. Элора испугана, дезориентирована, возможно, ранена. Но она всегда жива! Я не вижу, чтобы Элора… – Я не могу выговорить это слово, но Харт заканчивает за меня:

– Ты никогда не видишь, чтобы она умирала.

Сверху, с дощатой дорожки, доносятся голоса и шаги, и мы с Хартом отстраняемся друг от друга. Он отпускает мою руку, а я вытираю потную ладонь о шорты. Это могут быть туристы, разыскивающие Уилли Нельсона.

Однако это не туристы.

Это остальные Летние Дети, они нашли нас и спускаются по приставной лестнице один за другим, как цирковые акробаты из-под купола.

Серафина.

Лисандр.

Мэки.

Евангелина.

Они смеются и говорят одновременно. И на мгновение мне кажется, что я чужая. Затем Мэки берет меня за руки и поднимает, Сера обнимает и признается, как сильно по мне скучала, а Сандр приветливо улыбается. Я замечаю босую Еву, которая не знает, куда себя деть. Все как раньше.