Ричардс Мэтт, Лэнгторн Марк

The Show Must Go On. Жизнь, смерть и наследие Фредди Меркьюри

Роде Шарлотт, которая принесла столько радости за столь короткий срок – и продолжает это делать. Мэтт
Эта книга посвящена моему близкому другу, Мише Кучеренко – выдающемуся во всем. Марк
Ричарду и Ли – спасибо, что верили в эту книгу, и за всю вашу поддержку.
Жизнь без испытания не живуща в человеке[1]. Сократ


Пролог

Ноябрь 1991 года

Лондон, воскресенье, десятое число. Типичная для столицы погода – мрачная. Субботние и воскресные газеты полны домыслов о недавней гибели у берегов Тенерифе скандального газетного магната Роберта Максвелла. Посланник англиканской церкви Терри Уэйт только что освобожден из ливанского плена. Фильмы «Терминатор 2: Судный день» и «Робин Гуд: Принц воров» борются за британские кассовые сборы. Надежды на победу на выборах лейбористов, возглавляемых Нилом Кинноком, подкреплены опросом компании MORI, показывающим преимущество в шесть очков перед правящей партией консерваторов Джона Мейджора.

Все это, вероятно, не имеет значения для немощного пассажира частного самолета, приземлившегося на британскую землю после короткого перелета из Швейцарии. Его, слепнущего и не способного ходить без посторонней помощи, осторожно ведут по трапу самолета. В порядке исключения его проводят в обход очередей на таможне – так ему удается избежать публики, прессы и поджидающих камер. После паспортного контроля пассажира ведут в стоящий наготове «Мерседес», тонированные стекла которого помогают ему остаться неузнанным. Всего через час он выходит из машины у своего кенсингтонского особняка, и ворота с электронной системой безопасности отгораживают его от окружающего мира.

И мир от него.

В просторной прихожей, украшенной прекрасным дрезденским фарфором, недавно заново развесили гравюры, а длинная галерея примыкающих комнат заполнена японской мебелью и произведениями искусства, масляной живописью и изысканными вазами фирмы «Лалик». В музыкальной комнате на деревянном полу стоит рояль. На нем в серебряных рамках – картины жизни, скрытой от столь многих. Крышка рояля опущена.

Лестница ведет наверх. Перила – необходимое подспорье больному в его утихающем стремлении добраться до хозяйской спальни. Дней, когда он спускается утром за чашкой чая, все меньше. Он проводит время у себя в спальне. Наверху освежитель воздуха смешался с запахом дезинфицирующих средств. Кажется, будто слишком много часов было упущено.

В хозяйской спальне когда-то безупречно ярко-желтые стены стали выглядеть болезненно-выцветшими. Перед огромным окном стоит кровать со встроенным в стену изголовьем. По бокам – два искусно инкрустированных комода красного дерева, сделанных на заказ. У стен стоят французские шкафы-витрины времен Второй империи с изогнутыми передними стенками. В них – дорогая коллекция хрустальных скульптур и венецианских чаш.

В правой части спальни находится будуар. Эдвардианский шезлонг и кресло-фотель XVII века готовы принимать друзей и гостей. Но посетителей теперь мало. Они приезжают не на шумные посиделки и вечеринки, как в былые времена, а предаваться воспоминаниям. Стойка для капельницы справа от кровати – для переливания крови – выдает, что в доме поселилась болезнь.

Больной лежит в полусне. Дыхание тяжелое. Противорвотное подавляет тошноту, а инъекция болеутоляющего, сделанная верной домашней прислугой, не отходящей от него ни на шаг, начинает действовать. Смесь лекарств вводится через имплантат Хикмана – канюлю, вставленную в вену на шее. Эту простую операцию провели месяцы назад, чтобы облегчить введение лекарств, необходимых для спасения жизни пациента – или как минимум поддержания в нем жизни, свободной от боли. Имплант также позволил обойтись без присутствия медсестры каждый раз, когда нужно устанавливать венозный катетер – то есть минимум дважды в день. Положение усугубляется аллергией пациента на морфин – седативный препарат, который используется для обезболивания в таких случаях.

Живущего здесь человека сейчас почти никто бы не узнал, хотя почти все знают, кто он такой. Он практически недееспособен: его кровать будто спасательный плот, уцелевший при кораблекрушении обломок; он пленник в стенах собственного дома. За пределами святилища его японского сада, за стенами его дома беснуются пресса и папарацци, непрерывно рыскающие в поисках любого слуха или сплетни, которые можно превратить в заголовок для ненасытной публики, жаждущей новостей о постояльце этого дома. Они устроили осаду и ждут. Он чувствует их присутствие – ему слышно, как они галдят и бубнят, пока он лежит в постели. Звуки доносятся только из-за одной стены, и иногда ему видно, как всплывают наверх синие клубы дыма от их сигарет.

Но это лишь одна из причин, по которой обитатель спальни не выходит из своего дома. Другая, главная причина – у него СПИД. Надежда на исцеление, тщетная вера в лекарства, способные продлить ему жизнь, пропали. Авторитетные врачи отступили – им больше нечего предложить.

Вообще-то в ближайшие недели он не сможет спуститься на первый этаж, не говоря уже о выходе за ограду дома.

Неспособный есть регулярно, он выживает на минимуме необходимого. Рис всегда жареный, никогда – вареный. И напитки – вода и чай с молоком. Иногда, но все реже, свежие фрукты.

Надежды больше не осталось, спасения от прошлого больше нет. Его иммунная система настолько разрушена, что тело фактически беспомощно перед угрозой инфекции. Врач регулярно звонит и приходит через день, но пациенту теперь нужен аппарат искусственного дыхания; он почти не может управлять своими мышцами.

Телевизор проигрывает фильм 1959 года «Имитация жизни», его любимую картину с Ланой Тернер в главной роли. Раньше он не мог сдержать слез в финале. Режиссер воздействовал на его эмоции так же, как он сам управлял эмоциями людей, слушавших его музыку предыдущие два десятилетия. Но сейчас он не плачет. Его состояние существенно изменилось с тех пор, когда он в последний раз побывал в Лондоне. Это беспокоит его близких. Он угасает быстрее из-за решения, принятого меньше недели назад, – отказаться от лекарств.

Препараты, которые он принимал последние три года, – экспериментальный и в конечном счете смертельный коктейль – мало помогли отсрочить неизбежное. Они стали не чудесным средством исцеления, как он надеялся, а разрушительным катализатором, лишь ухудшившим оставшийся ему отрезок жизни.

Надежды на чудо не оправдались. И вопрос теперь был не в том, умрет ли он, а в том, когда это случится. Так кончалась его жизнь.

И так он начал умирать.

Часть первая

Глава 1

У всего есть начало.

Начало этой истории лежит в Бельгийском Конго, в самом сердце Африки. Стоял 1908 год, страна пыталась восстановиться после жестокого правления короля Леопольда II.

В том году Свободное государство Конго прекратило существовать, аннексированное Бельгией. Этот регион, в 75 раз больше самой Бельгии, теперь стал колонией под названием Бельгийское Конго. Король Леопольд умер через год, так ни разу и не ступив на эту территорию.

Вскоре Бельгийское Конго превратилось в «образцовую колонию», а передача полномочий Брюсселю способствовала тому, что немалая часть получаемых регионом доходов инвестировалась в него же. Прибывшие миссионеры строили больницы и клиники, а церковь руководила школами. Была создана инфраструктура железных и автомобильных дорог. Горнодобывающие компании предоставляли своим сотрудникам жилье и техническую подготовку.

Хотя это давало большие преимущества жителям крупных и более мелких городов вроде Бомы и Леопольдвиля[2], щупальца прогресса едва ли дотронулись до обитателей глубин влажного тропического леса. Племенные народы, как и тысячи лет до этого, выживали за счет охоты и собирательства. Они добирались до ближайшей деревни или города только для того, чтобы продать дичь или ценный мед, добытые под пологом влажного тропического леса. Бескрайние тропические леса Конго населяло несколько племен. Самые известные из них – пигмеи, которых знают как мбути в лесах Итури на севере Конго. Кроме них здесь обитали племена ака, тва и бака, а также их более рослые и влиятельные соседи – банту, среди которых был один молодой охотник.

Наш охотник жил в глубине конголезских джунглей и относился к той малочисленной этнической группе банту, которая населяет верховье реки Санга. Кочевники по природе банту охотятся на лесную дичь. Молодой, физически крепкий и мускулистый, он был одним из лучших охотников племени и занимался не только этим. Ему доверяли отвозить мясо дичи, туши и меха вверх по реке в город Леопольдвиль, чтобы обменивать их на корни маниоки, из которых пекут «хлеб из кассавы» для всего племени. Но сначала нужно было поймать добычу.

Накануне, вооруженный длинным копьем, ножом с железным наконечником и проволокой для ловушек, он отправился в лес, чтобы расставить силки. Веткой он прикрепил к земле смертоносную проволочную петлю и прикрыл ее листьями. Молодое деревце, пригнутое к земле с помощью второго куска проволоки, стало пружиной, которая затянет петлю. Теперь, спустя ночь и день после установки ловушек, он проверяет, не попалась ли в них добыча.

Приближаясь к первой ловушке, охотник слышит шум в подлеске впереди. Он подкрадывается медленно и тихо, опасаясь потревожить яркую, как стебельки травы, смертоносную зеленую мамбу, обитающую в нижнем ярусе тропического леса и на деревьях. Вот и ловушка. Вглядываясь сквозь занавес похожих на виноградные лозы лиан, охотник видит, что поймал молодого самца шимпанзе. Животное, когда-то энергичное и полное жизни, теперь выглядит истощенным и почти мертвым.

Подойдя ближе, охотник замечает, что животное отгрызло себе часть ноги, чтобы освободиться от ловушки. Он бросается вперед и колет шимпанзе копьем, но недостаточно быстро. Зубы шимпанзе вонзаются в его левую руку. Он отступает от боли, поднимающейся от его кисти к локтю. Затем со всей силы вонзает копье глубоко в грудь шимпанзе. Этого достаточно: животное перестало бороться за жизнь.

Он осматривает свою раненую руку. Укус не слишком глубокий, поскольку животное уже ослабло от потери крови. Он старательно очищает рану, затем железным ножом разделывает мертвое животное и вырезает его внутренности. Закончив, он взваливает тушу на плечи и несет к лодке. Теплая кровь шимпанзе смешивается с его кровью, сочащейся из открытой раны.

Охотник не знает, что пойманный и убитый им шимпанзе – переносчик вируса. Тот проникает в его кровь через рану и, обнаружив, что эта кровь не сильно отличается от крови шимпанзе, инфицирует ее. Человек для него – идеальный носитель, так как у шимпанзе и людей совпадает более 98 % генома. Вирус тут же начинает агрессивно размножаться. Не подозревая об инфекции, охотник бросает мертвого шимпанзе в свою лодку поверх тушек ранее добытых животных – например, панголинов и малой антилопы, – и отталкивает лодку от берега. Он движется в сторону Леопольдвиля, что в трех днях пути вниз по течению реки Санга.

В те времена Леопольдвиль был процветающим, шумным торговым центром с быстро растущим населением. Город Бома, расположенный более чем в 320 км к западу, был столицей Бельгийского Конго и резиденцией генерал-губернатора, а Леопольдвиль – буйно разрастающимся городком из одноэтажных лачуг, спускавшихся к самому берегу реки Конго. Этот могучий водоем, длиной свыше 4300 км, тянется на северо-восток к Кисангани – городу, расположенному почти в тысяче километров. Благодаря появлению железной дороги до Матади Леопольдвиль превратился из рыбацкой деревушки в шумный центр коммерции. Именно поэтому в Леопольдвиль стекались торговцы, лоточники и охотники со всего Бельгийского Конго, желающие продать свои товары. А где есть торговцы, лоточники и охотники, там есть и проститутки.

После трех дней на реке наш охотник прибывает в Леопольдвиль. Он часто бывал здесь, обычно с какими-нибудь животными, которых выслеживал и убивал в джунглях. Этот раз – не исключение. Привезенные им туши, включая укусившего его шимпанзе, разделаны и готовы к продаже для дальнейшей готовки или копчения. Блюда из мяса шимпанзе, скорее всего, никого не заразят. Шкуры и меха охотник обменяет на маис и кассаву. Но за мясо дичи ему удается выручить несколько бельгийских франков – сумму достаточную, чтобы отпраздновать сделку выпивкой и посещением одной из многочисленных проституток, расхаживающих по улицам города. Либо в этот раз, либо во время последующих приездов охотник передаст им обосновавшийся внутри него вирус, о котором он не подозревает, и это станет началом распространения болезни среди человечества[3]. Передача вируса от шимпанзе к охотнику, вероятно, была тем единственным разом, когда штамм ВИЧ прошел межвидовой барьер от шимпанзе к человеку и затем успешно проявился в виде пандемии, которую мы наблюдаем сегодня.

В густонаселенном Леопольдвиле, где мужчин было намного больше, чем женщин, и проституция процветала, вирус нашего охотника довольно легко распространился. Опаснее всего было то, что период от заражения до смерти больного мог занимать – чаще всего так и происходило – несколько лет, пока вирус подтачивал иммунную систему носителя, позволяя незамеченным переходить от одной жертвы к следующей. Проститутка, с которой охотник провел ту ночь в Леопольдвиле, а затем и другие, у которых он побывал, передали вирус своим клиентам, которые затем вернулись домой к своим женам, подружкам и партнерам. Именно так, неторопливо, начался этот фатальный цикл.

Глава 2

На протяжении десятка лет после событий 1908 года инфекция передавалась по цепочке, но не выходила за пределы Конго. Болезнь, вызываемая вирусом, не привела ни к одной заметной вспышке за несколько последующих десятилетий. Требовалось идеальное стечение обстоятельств, чтобы вирус стал стремительно распространяться.

Такие условия сложились в ходе медицинских кампаний, проводимых в Бельгийском Конго с 1921 по 1959 год. Продиктованные благими намерениями, они привели к злосчастному результату. Колониальные органы здравоохранения, вознамерившись победить изнурительные и подчас смертельные тропические заболевания, такие как сонная болезнь, впервые использовали одноразовые шприцы массового производства. Именно с их помощью стало возможным осуществить ряд медицинских программ.

Шприцы для инъекций существовали с 1848 года, но даже к концу Первой мировой войны их стеклянные и металлические части все еще производились мастерами вручную, из-за чего они оставались большой редкостью. Во время одной из медицинских экспедиций по верховью реки Санга в 1917–1919 годах французский врач Эжен Жамо излечил более 5300 случаев сонной болезни, используя всего шесть шприцев[4].

В 1920-х годах началось массовое производство шприцев, и положение дел изменилось. Это было крайне важным событием для медицинских команд, работающих в Африке – особенно в Бельгийском Конго и соседнем Камеруне, хотя их ресурсы и оставались ограниченными. Шприцы не были одноразовыми, а стерилизовать их или даже иголки на практике не представлялось возможным.

Эти кампании по вакцинации от сонной болезни создали идеальные условия для распространения того вируса, который наш молодой охотник невольно занес в Леопольдвиль. В Бельгийском Конго инъекции проводили мобильные команды, не имеющие профильного образования и получившие минимальную техническую подготовку. Они навещали пациентов в деревнях, чтобы сделать им ежемесячные уколы. Цель визитов, однако, состояла не только в лечении деревенских жителей, но и в защите от болезни туземной рабочей силы и колониальной администрации. Из-за огромного множества людей, нуждающихся в инъекциях, времени на кипячение и стерилизацию каждой иглы не хватало. Перед следующим пациентом их просто ополаскивали водой и спиртом.

Поэтому зачастую в шприцах оставалось немного крови. Ничтожного количества зараженной крови хватало, чтобы передать болезнь. Даже после 1956 года, когда появились одноразовые пластиковые шприцы (изобретенные новозеландским фармацевтом и ветеринаром Колином Мердоком, который хотел разработать метод вакцинации, устраняющий риск заражения), скорее всего, их продолжали использовать повторно из-за дороговизны.

Эта практика продолжалась, что подтолкнуло канадского профессора микробиологии Жака Пепина в 2011 году предположить, что связующим звеном между исходным человеком-носителем и мировой эпидемией вируса был именно шприц для инъекций[5]. Он установил, что из 3,9 млн инъекций против сонной болезни 74 % были сделаны внутривенно, а не внутримышечно. Внутривенные инъекции – не только самый прямой путь введения лекарства в организм, но и лучший способ непреднамеренной передачи вируса, переносимого кровью[6]. Кроме того, до 1950 года в Африке, южнее Сахары, было всего две колонии, где проводились программы переливания крови. Первой был Сенегал, запустивший их крови в 1943 году, а второй – Бельгийское Конго, где с 1923 года велись примитивные процедуры исключительно для лечения маленьких детей с тяжелыми формами анемии, вызванной малярией. Малярии так боялись, что, по-видимому, польза от переливания крови намного перевешивала риск заражения другими заболеваниями или вирусами, передающимися через кровь, – такими как вирус иммунодефицита человека (ВИЧ)[7].

Существуют разные мнения на этот счет. Некоторые эксперты сомневаются, что иглы сыграли значительную роль в распространении ВИЧ среди людей, полагая, что достаточно было и просто сексуальных контактов. Но даже они согласны, что кампании по вакцинации (и в меньшей степени программы переливания крови) впоследствии сыграли свою роль, обеспечив распространение вируса среди людей по всей Африке.

Пепин, однако, полагал, что именно инъекции могли быть связаны с переходом ВИЧ через критический порог распространения. Момент, когда вирус был непреднамеренно введен стольким людям, что естественное затухание вируса стало невозможным, – это точка, за которой передача половым путем смогла доделать остальное. Население Африки стало чаще путешествовать по континенту благодаря развитию автомобильных и железных дорог, и трансафриканское распространение инфекции ускорилось. С конца 1930-х и до начала 1950-х годов вирус продвинулся по железной дороге и водным путям до Мбужи-Майи и Лубумбаши на юге и Кисангани на севере. Сначала инфекция была ограничена конкретными группами людей. Но вскоре вирус проявился среди обычного населения и стал распространяться, особенно после того, как Бельгийское Конго обрело независимость 30 июня 1960 года и стало называться Демократической Республикой Конго. Тогда вирус укоренился и образовал вторичные очаги заражения, начав свое неотвратимое распространение на юг и восток Африки, а также в регионы южнее Сахары.

И вскоре он разошелся по всему миру.

Глава 3

Ищи себе счастье в счастье для всех. Заратустра
Четырнадцатого декабря 1908 года – того самого года, когда вирус иммунодефицита обезьян, впоследствии мутировавший в ВИЧ, передался от шимпанзе к охотнику в Конго, – в маленьком индийском городе к северу от Бомбея родился мальчик весом 2,8 кг. Родители нарекли младенца именем Боми, а его фамилия – Булсара – происходила от названия города Булсар (ныне Валсад), в котором он появился на свет.

Боми родился в семье парсов – так называют группу религиозных последователей иранского пророка Заратустры. Парсы, что на фарси означает «персы», эмигрировали в Индию из Ирана в VIII веке, чтобы избежать жестоких религиозных преследований со стороны мусульман, и осели главным образом в Бомбее и в городках и деревнях к северу от него.

Развив свою прирожденную способность к коммерции, парсы восприняли европейское влияние на Индию, и в течение XIX века стали богатой общиной благодаря железнодорожной и судостроительной промышленности Бомбея. Семья Булсара, однако, жила не в процветающем Бомбее, а почти в 200 км к северу, в штате Гуджарат. Единственным источником дохода для большинства местных жителей здесь был сбор манго в многочисленных садах, усеивающих окрестности. Поэтому община парсов в Гуджарате была далеко не богатой, и многим молодым людям из региона приходилось искать работу в других местах – не только в Индии, но и за ее пределами.

Боми, один из восьми братьев, не стал исключением. Денежные трудности вынудили его, вслед за братьями, в поисках работы уплыть из Индии за 5000 км – через океан, в страну с экзотическим названием Занзибар.

С работой Боми повезло: сразу же по прибытии он получил место кассира Верховного суда при британском правительстве в Каменном городе[8]. Он быстро и с комфортом обосновался на острове, посвятив себя работе и усердному, но неспешному выстраиванию привилегированного образа жизни. Однако ему хотелось завести семью, чтобы было с кем разделить безбедную жизнь: ведь на Занзибар он прибыл холостым одиночкой. По работе Боми часто ездил в командировки по всему Занзибару и Индии. Во время одной из таких поездок на родину он познакомился с Джер, элегантной девушкой в очках, младше его на 14 лет. Это была любовь с первого взгляда, и вскоре они поженились в Бомбее. После этого Джер покинула свою семью и последовала за мужем на запад через Индийский океан – на Занзибар, где они надеялись вырастить детей.

Молодожены жили в двухэтажной квартире, в которую вел лестничный пролет с оживленной улицы Шангани в Каменном городе, что на западной стороне острова. Уровень жизни семьи Булсара был ощутимо выше, чем у других занзибарцев: зарплата Боми позволила им нанять прислугу и даже купить небольшой семейный автомобиль. Почти 60 лет спустя Джер Булсара вспоминала, что это была «беззаботная жизнь»[9].

В четверг, 5 сентября 1946 года, в парсийский Новый год, в правительственной больнице в Каменном городе у семьи Булсара родился первенец. Мальчика, весившего при рождении 3 кг, нарекли именем Фаррух Булсара. Одна из двоюродных сестер Фарруха, Первиз Даруханавалла, вспоминала: «Когда он был совсем маленьким, лет трех-четырех от роду, – его мать, уходя на работу, оставляла его с моей матерью, потому что она была домохозяйкой, а у него родители оба работали»[10]. В разговоре с писательницей Лесли-Энн Джонс Первиз вспоминала: «Он был совсем маленьким, такой маленькой деткой. Еще совсем крохой он приходил ко мне домой со своими родителями. Они оставляли его с моей матерью и шли по своим делам. Повзрослев, он стал играть в нашем доме. Озорной был малыш. Я была гораздо старше его, и мне нравилось за ним присматривать. Он был очень милым мальчишкой»[11].

С пятилетнего возраста Фаррух посещал Занзибарскую миссионерскую школу – заведение под руководством британских монахинь в Каменном городе. По словам его матери, Джер, еще мальчиком Фаррух проявлял интерес к музыке и выступлениям: «Он любил слушать пластинки, а затем петь – любую музыку: народную, классическую или индийскую»[12]. Когда родители маленького Фарруха посещали различные торжества или вечеринки, он сопровождал их. Стало традицией, что на этих мероприятиях его просили что-то спеть. Всегда готовый услужить или даже показать себя, мальчик охотно запевал и гордился тем, что смог осчастливить всех своим пением в столь юном возрасте.

В 1952 году родилась сестра Фарруха, Кашмира. «Ему было шесть лет, когда я родилась, поэтому мы были вместе только год. Но я всегда знала, что мой гордый старший брат меня защитит», – вспоминает она[13]. Кашмира говорила, что провела с Фаррухом только год, потому что в феврале 1955 года родители отправили его в школу-интернат в Индии. Это было в День святого Валентина, вскоре после проведения церемонии навджот – ритуала очищения у парсов, которым Фаррух был посвящен в зороастризм. Его зачислили в школу Св. Петра – закрытую английскую школу в Панчгани. Это учебное заведение было основано в 1902 году и стало престижным в последние десятилетия британского правления. Школа находилась почти в 5000 км от Занзибара, так что в ближайшие несколько лет, вплоть до 1963 года, Фаррух мог видеться с родителями всего раз в год – лишь месяц летом, когда он приезжал домой.

Путь в новую школу начался для Фарруха с морского путешествия от Занзибара до Бомбея, в которое он отправился вместе с родителями. Судно останавливалось в Момбасе и на Сейшельских островах, прежде чем прибыть в Индию, откуда они отправились в Бомбей, а затем и в Панчгани. На следующие несколько лет школа с девизом „Ut Prosim“ (лат. «Чем я могу служить») станет домом Фарруха.

«Я плакала, когда мы уезжали, а он запросто влился в компанию остальных мальчишек, – вспоминает Джер Булсара. – Он был очень доволен и отнесся к происходящему как к приключению, ведь в этой школе были и дети наших друзей»[14].

Был ли молодой Фаррух действительно счастлив и считал ли свою новую жизнь в школе-интернате приключением, трудно сказать. Любому восьмилетнему ребенку, отправленному в школу за 5000 км от семьи, наверняка было непросто приспособиться к новой обстановке – не только вначале, но и в последующие годы. В своей книге «Их становление: британское отношение к детям и система школ-интернатов» (Lone Arrow Press, 2000) автор Ник Даффелл утверждает, что отправка ребенка в закрытую школу в возрасте восьми лет равносильна жестокому обращению с детьми. Он говорит, что получил тысячи писем от людей, которые чувствуют, что им нанесен ущерб из-за отправки в интернат в детстве. «Они не умеют строить отношения с другими людьми, – поясняет Даффелл. – Детей этого возраста должны воспитывать люди, которые их любят. Учителя, какими бы хорошими они ни были, не могут дать им этой любви. У детей в этом возрасте нет ни эмоционального интеллекта, ни зрелости, необходимых, чтобы справиться с этим чувством утраты. Их личность формируется по типу „оперативного выживания“. Внешне они выглядят компетентными и самонадеянными, внутри же они закрыты и не уверены в себе. Многие из них испытывают неуверенность до конца жизни»[15].

Спустя годы, когда Фаррух Булсара стал Фредди Меркьюри, в интервью он редко заговаривал о школьных годах, проведенных в индийском интернате. Одним из лучших друзей Фредди в зрелом возрасте был певец и звезда вест-эндских театров Питер Стрейкер, но даже с ним Фредди редко говорил о своем детстве. «У меня сложилось впечатление, что он не слишком вдавался в подробности, потому что в детстве учился в Индии и не хотел, чтобы его считали индийцем, – предполагает Стрейкер. – Сейчас это не имеет значения, но в то время все было по-другому. Он всегда говорил, что он перс. Ему нравилось так думать, потому что это более экзотично – будь ты звезда рок-н-ролла или профессиональный борец»[16].

Редким случаем, когда Фредди публично говорил о своей учебе, было интервью 1974 года. Когда его спросили о школьных годах, он был непреклонен: «Принадлежали ли мои родители к высшему классу и много ли денег они в меня вложили? Был ли я избалован? Нет. Мои родители были очень строгими. Я не был единственным ребенком, у меня есть сестра, и я был в школе-интернате девять лет и редко видел своих родителей. Этот опыт очень помог мне тем, что я научился отвечать за себя»[17].

В другом интервью 1974 года, когда речь зашла о школе, Фредди повторил: «Мои родители думали, что обучение в закрытой школе пойдет мне на пользу, поэтому они отправили меня в одну из таких школ, когда мне было семь, дорогуша. Оглядываясь назад, я думаю, что это было замечательно. Вы учитесь беречь себя и нести ответственность»[18].

Естественно, обстановка закрытой школы иногда связывается с травлей и сексуальным насилием, а такие действия могут повлиять на формирование личности и дальнейшую взрослую жизнь. Юнгианский психоаналитик, психотерапевт, супервизор, доктор наук Джой Шаверен считает, что психологический ущерб, наносимый детям и особенно мальчикам в школах-интернатах, в первую очередь заключается в чувстве утраты, когда семья подменяется множеством незнакомцев того же пола. По мнению исследовательницы, такая травма может существенным образом повлиять и на сексуальное развитие. Она пишет: «Тепло можно найти и среди доступного окружения, тогда формируется новое братство или сестринство. Сексуальные эксперименты могут приносить утешение, но также ведут к насилию. Это может привести к искажению формирующейся сексуальной идентичности, и некоторые мальчики начинают сомневаться в своей первоначальной сексуальной ориентации. В то время как ребенок приобщается к радостям гомосексуальности, учебное заведение объявляет их опасными. Это может побудить человека скрывать свою гомосексуальность – или провозгласить себя гетеросексуальным и решительно открещиваться от гомосексуальности»[19].

Получил ли Фаррух подобный опыт сексуального развития в школе Св. Петра и если да, то повлияло ли это на его дальнейшую сексуальную ориентацию, мы не знаем. Позже в своих интервью Фредди почти не касался темы травли и сексуальности в школе-интернате. Но в интервью для журнала NME, сделанном в марте 1974 года, он все же кратко прокомментировал тему насилия в школе, когда его спросили о жестоком поведении и гомосексуальных похождениях: «Глупо утверждать, что в школах-интернатах такого нет. Все, что о них говорят, более-менее правда. Вот эта травля и все прочее. Меня преследовал один странный учитель. Меня это не шокировало, потому что в закрытой школе не сталкиваешься с этим внезапно, ты узнаешь обо всем постепенно. Это часть жизни». Когда его спросили, был ли он симпатичным мальчиком, с которым все хотели переспать, Фредди ответил: «Как ни странно, да. Каждый через это проходит. Меня считали заядлым гомиком». А в ответ на вопрос: «А вас нагибали?» Фредди ответил: «Ах ты, хитрая корова. Скажем так, были времена, когда я был молодым и зеленым. Со школьниками это случается. Я тоже участвовал в школьных шалостях. Подробности опущу»[20].

Питер Патроа, преподававший в школе Св. Петра математику, когда там учился Фаррух, вспоминает, что уже в этом учебном заведении проявления гомосексуальности Фредди Меркьюри были на слуху. «Гомосексуальность есть в любой школе, – сказал Патроа в 2008 году. – Она, конечно, имела место и в интернате Св. Петра, когда Фредди там учился. На момент переезда в Мумбаи мальчик, по-видимому, был близок с одним парнем. Его отцу об этом сообщили, и он, я уверен, очень огорчился. Эта была строго религиозная семья в нескольких поколениях, а зороастрийцы категорически запрещают гомосексуальные отношения»[21].

Учительница из Панчгани Джанет Смит, которая жила в школе Св. Петра, пока ее мать преподавала у Фредди изобразительное искусство, тоже была убеждена, что признаки его гомосексуальности были очевидны довольно рано: «Было заметно, что Фредди отличается от других мальчиков. Он бегал повсюду, называя всех „дорогушами“, и часто был крайне взбудоражен. В то время мы не понимали, что такое гей. Однажды я спросила у мамы, почему он такой, и она просто сказала мне, что некоторые люди другие»[22].

Первое время в школе Фаррух был ужасно застенчив. Он стыдился своих верхних резцов, которые заметно выступали вперед – у него было четыре лишних задних зуба, увеличивающих голосовой диапазон. Товарищи даже дали ему кличку «Бобер». Однако вскоре у него появилось новое имя: учителя стали ласково называть его «Фредди». Он немедленно подхватил это имя, и с того момента Фаррух Булсара стал Фредди Булсарой.

Как бы далеко Фредди ни был от родителей, вскоре он преодолел тоску по дому и погрузился в школьную жизнь, особенно занятия спортом. «В школе большое внимание уделялось спорту, и я занимался всеми его видами. У меня был бокс, крикет и настольный теннис, в них я был действительно хорош», – позже вспоминал Меркьюри[23]. Он также был достаточно силен в спринте и хоккее, которые его мать одобряла больше, чем бокс. «Фредди блистал во всех видах спорта. Но когда я узнала о боксе, я написала ему из Занзибара, где мы тогда жили, чтобы он прекратил им заниматься. Мне это не нравилось, я считаю бокс слишком жестоким», – вспоминает она[24].

Одиннадцатилетний Фредди выиграл школьный кубок за юношеское многоборье в 1958 году. Невероятно гордясь своими достижениями, он написал о них родителям:

«Дорогие мама и папа, надеюсь, у вас все хорошо и простуда Кашмиры прошла. Не волнуйтесь, я в порядке. Мы с друзьями здесь просто как вторая семья. Учителя очень строгие, и дисциплина в школе Св. Петра – самое главное. Я счастлив сообщить, что получил награду как лучший многоборец среди юношей. Мне вручили большой кубок и даже сфотографировали для школьного ежегодника. Я очень горжусь собой и надеюсь, что вы мной тоже. Обнимите от меня Кэш. Люблю свою сестренку, как и всех вас. Фаррух»[25].

Несмотря на успехи в спорте, Фредди больше привлекали другие предметы – изобразительное искусство, литература и, конечно, музыка. Еще в Занзибаре родители познакомили его с музыкой – главным образом, оперной, – но он развил в себе вкус и к западной поп-музыке, особенно к фортепианному рок-н-роллу таких артистов, как Литл Ричард и Фэтс Домино. В школе Св. Петра Фредди пел в хоре и участвовал в нескольких театральных постановках, а также открыл для себя записи Латы Мангешкар, одной из самых известных и уважаемых в Индии закадровых певиц. Закадровые певцы озвучивали песни к фильмам за актеров и актрис, исполнявших роли. Фредди увлекся Мангешкар после того, как посетил один из ее бомбейских концертов в ноябре 1959 года. Два года спустя она приехала в школу Св. Петра и выступила на летнем празднике перед Фредди и остальными учениками.

Что касается пения Фредди, то первым человеком, который оценил его природную музыкальную одаренность, была Шеру Хори, его тетя по матери. «Однажды, лет в девять, он прибежал к нам на завтрак, – вспоминала она. – В доме работало радио, а когда мелодия закончилась, он сел к пианино и сыграл ее. Я подумала, что должна организовать ему уроки музыки. У него был хороший слух»[26]. Она уговорила родителей Фредди платить за частные уроки. Позже Фредди смог сдать экзамены за 5 класс по теории и практике, и 7 ноября 1958 года получил свой сертификат на ежегодном школьном празднике, сопровождавшимся вручением наград. «Я занимался фортепиано в школе, – потом вспоминал Фредди, – и мне это очень нравилось. Это все благодаря моей матери. Она позаботилась о том, чтобы я не бросил»[27].

В 1958 году Фредди создал свою первую группу. К тому времени он хорошо подружился с четырьмя учениками школы Св. Петра: Брюсом Мюрреем, Фарангом Ирани, Дерриком Браншем и Виктори Раной. Все они были поклонниками Элвиса Пресли. Пятерка решила создать группу и начала использовать кабинет по изобразительному искусству как студию для репетиций. Назвав себя The Hectics («Чахоточные»), они принялись барабанить собственную примитивную версию рок-н-ролла. Для того, кто станет одним из самых колоритных и экспрессивных музыкальных исполнителей, Фредди занимал в той группе на удивление скромное положение. Он играл на фортепиано в характерном для себя стиле буги-вуги и подпевал Брюсу Мюррею, который исполнял роль вокалиста.

«Мы хотели всего лишь произвести впечатление на обитательниц соседней девичьей школы, – вспоминал Мюррей. – Мы пели такие хиты, как „Tutti Frutti”, „Yakkety Yak” и „Whole Lotta Love”. Фредди был чудесным музыкантом. Он мог исполнить все что угодно. У него был дар прослушать песню по радио один раз и затем сыграть ее. Остальные из нас просто поднимали жуткий шум на дешевых гитарах, барабане и старом ящике из-под чая, который мы переделали в бас-гитару с одной струной. Но группа свою цель выполнила: девчонкам мы правда нравились»[28].

The Hectics, одетые в рок-н-ролльную униформу, – белые рубашки, черные галстуки, брюки со стрелками и напомаженные волосы – вскоре стали звездами школьных мероприятий. Они также обрели популярность среди населения Панчгани, где они прославились как The Heretics («Еретики»), потому что слишком выделялись для того времени. Но когда Фредди покинул Панчгани и школу Св. Петра 25 февраля 1963 года, провалив экзамены за 10 класс, группа распалась. Фредди отправился на Занзибар навстречу неясному будущему.

Глава 4

Вернувшись в Занзибар к родителям, Фредди поступил в школу в Каменном городе, пытаясь закончить образование и параллельно ловя любые отзвуки поп-культуры, попадавшие на остров. Западный мир, с его музыкой и модой, неизменно притягивал к себе юного Фредди Булсару. Об этом прекрасно знала его мать, Джер: «Он очень хотел попасть в Англию. Подростком он знал обо всем в западных странах, она манила его»[29]. Для проживающего с родителями школьника, учившегося полный день, в начале 1960-х годов шансов осуществить свои мечты и отправиться в Англию было довольно мало. Но в Занзибаре назревали важные события, которые вскоре привели к массовым беспорядкам, а в конечном итоге – к тому, что семья Булсара, гонимая смертельной опасностью, бросила все и сбежала в Великобританию.

В начале 1960-х годов культурное наследие Занзибара было чрезвычайно богатым благодаря этническому разнообразию его населения. Веками торговые пути из Африки, Азии и Ближнего Востока сходились в Занзибаре, привнося в страну различные влияния. Теперь, в начале десятилетия, напряженность между этническими группами обострилась: арабское население, хоть и занимало пятую часть населения Занзибара, доминировало и в политике, и в экономике. В 1963 году, когда Великобритания даровала Занзибару независимость, в стране прошли выборы, стравившие «Партию Афро-Ширази» и «Националистическую партию Занзибара» султана Джамшида ибн Абдуллы. Последняя победила, набрав на выборах 54 % голосов, но это только усилило досаду среди темнокожего населения: вскоре последовал переворот во главе с самоназначенным фельдмаршалом Окелло. Окелло считал, что он был избран богом, чтобы отобрать власть у арабов. Двенадцатого января 1964 года при поддержке угнетенного африканского большинства революционеры прорвались в Каменный город.

Семья Булсара в то время еще жила в квартире в Каменном городе и была наслышана о убийствах и мародерствах, совершаемых Окелло и его революционерами по всему Занзибару. И арабы, и азиаты были в опасности. Джер Булсара вспоминает этот период: «Было очень страшно. Все метались и не знали, что делать. И поскольку у нас были маленькие дети, мы тоже должны были что-то решить. Нам пришлось покинуть страну»[30].

Собрав в два чемодана все пожитки, которые можно было увезти с собой, семья бежала из Занзибара. Они могли отправиться в Индию, но так как отец Фредди, Боми Булсара, работал на британское правительство в Занзибаре и у него был британский паспорт, они решили лететь в Англию. В мае 1964 года Боми, Джер, Фредди и его младшая сестра Кашмира прибыли в аэропорт Хитроу.

Они обосновались в доме с четырьмя спальнями по адресу: Глэдстоун-авеню, 22, в Фелтеме – маленьком городке на западе лондонского боро[31] Хаунслоу, прямо под воздушными путями аэропорта Хитроу. Фредди был очень рад, что наконец добрался до Лондона, но его родителям жилось несладко. На Занзибаре они привыкли к безбедной жизни с прислугой, не говоря уже о тропическом климате. А теперь в тускло-сером лондонском небе у них над головами без конца шумели самолеты. Да и сама Британия в начале 1960-х годов была не самым гостеприимным местом для иммигрантов.

С конца 1940-х годов численность темнокожего и азиатского населения в Великобритании выросла за счет миграции из стран Карибского бассейна, а также из Индии, Пакистана и Бангладеша. Стало нарастать недовольство, межрасовые отношения и иммиграция сделались серьезной внутриполитической проблемой. Летом 1958 года в лондонском Ноттинг-Хилле произошел расистский погром, в ходе которого был убит молодой темнокожий – 32-летний Келсо Кокрейн. А в 1964 году, в год прибытия семьи Булсара в Великобританию, в рамках всеобщих выборов прошли печально известные дополнительные выборы в Сметвике, в ходе которых расовые вопросы обострились настолько, что позднее в том же году был сформирован британский филиал Ку-клукс-клана. В это непростое время Боми и Джер Булсара решили особо не выделяться и постараться обеспечить свою семью как можно лучше, пока жизнь в Великобритании не наладится. Оказалось, что расходы здесь выше, и работать пришлось обоим родителям. Боми нашел работу бухгалтера в местной кейтеринговой компании, а Джер устроилась в магазин Marks & Spencer.

Для Фредди Булсара, стоявшего на пороге восемнадцатилетия, восторг, вызванный долгожданным переездом в Англию, омрачался тем, что он оказался на распутье. Его учеба в Индии и Занзибаре была провальной, но он рвался учиться в Лондоне – в местной художественной школе. Однако его родители хотели иного – они были убеждены, что ему нужна более перспективная и надежная карьера. «Он знал, что мы хотим, чтобы он стал адвокатом или бухгалтером или кем-то в этом роде, как большинство его двоюродных братьев и сестер, – объясняет Джер Булсара. – Но он отвечал: „Я не такой умный, мама. Я не такой умный»[32]. Чтобы казаться чем-то занятым, Фредди заполнял заявки о приеме на работу, но в глубине души надеялся, что его никуда не возьмут.

Его желание поступить в художественную школу было вызвано не столько страстью к изучению живописи, скульптуры или работы с текстилем, сколько решимостью следовать по пути, который до него избрали многие английские звезды поп-музыки. Еще в Занзибаре он читал в редких на острове западных журналах, что для будущих звезд поп-музыки было почти традицией сначала посещать художественную школу. Тогда он выбрал Технический и художественный колледж в Илинге, который окончили такие знаменитости, как Ронни Вуд, Роджер Раскин Спир и Пит Таунсенд. «Он часто говорил о том, – вспоминает мать Фредди, Джер, – что столько выпускников художественного колледжа занимались поп-музыкой. Я тогда на это не обращала внимания, думала – ну, бывает, посмотрим, что получится»[33].

Однако из-за того, что в Индии и Занзибаре Фредди не преуспел в учебе, у него не было оценок, необходимых для поступления в Илинг. Единственным доступным вариантом было прохождение базового курса в другом учебном заведении. В тридцати пяти минутах езды на автобусе от дома Фредди в Фелтеме находился Айлвортский политехнический колледж, где в сентябре 1964 года он приступил к изучению базового художественного курса. Здесь он надеялся получить аттестат с отличием, нужный для поступления в Илинг.

Хотя Фредди Булсара пока не добился желаемого, он уже добрался до Лондона, причем в самое подходящее время. То была эпоха The Beatles, The Kinks и The Rolling Stones, а также Mods and Rockers, доносящихся со всех приморских курортов. Тогда «Радио Кэролайн» вело трансляции из территориальных вод Великобритании, а на «Би-би-си» только начали транслировать хит-парад лучших поп-песен Top of the Pops («Вершина популярности»). Здесь Фредди впервые ощутил себя причастным к происходящему. Он твердо решил в полной мере использовать возможности, которыми одарила его судьба.

Он тогда не подозревал, что в городе Фелтем, всего в нескольких кварталах от семьи Булсара, живет семнадцатилетний студент-физик. Этот юноша был увлеченным гитаристом, но не мог себе позволить вожделенную электрогитару Fender Stratocaster, о которой давно мечтал. Оставалось только сделать гитару самому. И вот, в течение 18 месяцев, с помощью отца он изготовил электрогитару в полном соответствии с желаемыми характеристиками.

Несколько лет спустя Фредди познакомится с этим юным кудесником-гитаристом в какой-то случайной компании в Лондоне. Этот день станет поворотным моментом в истории музыки. Жизнь Фредди Булсары и ход истории поп-культуры навсегда изменятся, ведь эта встреча приведет к основанию группы Queen.

Глава 5

Примерно в то же время, когда семья Булсара бежала из Занзибара, чтобы начать новую жизнь в Лондоне, ВИЧ, перешагнув границы Африканского континента, стал распространяться по всему миру.

Десятки лет, с момента передачи вируса от шимпанзе к человеку примерно в 1908 году, болезнь оставалась в пределах Республики Конго. В июне 1960 года страна получила независимость от Бельгии, а затем избавилась от названия Бельгийского Конго. Как раз в тот год, когда Бельгия отказалась от своих интересов по управлению регионом, стал решающим и ключевым моментом в середине XX века, когда ВИЧ начал свое глобальное распространение.

Именно стремление великих западных держав освоить богатства западной части Африки и привело к ситуации, способствующей распространению ВИЧ-инфекции за пределы «Черного континента». Желающие прибрать к рукам регион Конго – с его слоновой костью, каучуком и алмазами – построили сеть железных дорог, необходимых для интенсивной индустриализации. Это создало идеальную среду для распространения вируса. Киншаса (бывший Леопольдвиль) быстро обзавелась лучшей среди всех африканских столиц сетью связей – а значит, сделалась идеальным проводником для быстрой передачи инфекции. К 1948 году более миллиона человек ежегодно проезжали через Киншасу по железной дороге, невольно способствуя разнесению вируса ВИЧ-1 по всей стране. Здесь в какой-то момент, между концом 1930-х и началом 1950-х годов, вирус вышел за пределы эпицентра.

Признаки распространения вируса были очевидны, но пока никто не знал, что это и как его искать. Еще в 1930-х годах доктор Леон Пале, французский военный врач, наблюдал за ростом смертности среди мужчин, задействованных на стройке железной дороги Конго – Океан. Проведя ряд вскрытий, он обнаружил у 26 покойников истощение, которое назвал «майомбской кахексией». Это состояние, названное в честь джунглей Майомбе, где погибли эти мужчины, включало поражение мозга, увеличение лимфатических узлов в кишечнике и ряд других симптомов, которые впоследствии будут связываться с ВИЧ. Но в 1930-е годы это был еще один неизученный тропический недуг.

Таким образом, ВИЧ мог очень быстро распространяться по Демократической Республике Конго – стране размером с Западную Европу – в результате расширения железнодорожной сети и, в меньшей степени, развития водных путей. Изменившиеся у населения сексуальные привычки – в частности, рост проституции – также сильно способствовали тому, что вирус привел к пандемии. Социальные перемены, связанные с получением независимости в 1960 году, также сыграли роль. Исследование доктора Нуно Фариа с кафедры зоологии Оксфордского университета подтверждает, что в том году «вирус вырвался за пределы небольших групп инфицированных людей, чтобы заразить более широкие слои населения и в конечном счете весь мир»[34].

Помимо медицины и создания инфраструктуры, самым эффективным способом распространения вируса был секс. Проституция в Демократической Республике Конго процветала, благодаря строительству автомобильных и железных дорог и развитию промышленности. Среди строителей, шахтеров и руководителей, наводнивших регион в поисках работы, мужчины были в большинстве (в Киншасе – в пропорции два к одному), и все они посещали проституток. А те, обслуживая большое количество клиентов и практикуя небезопасный секс, невольно помогали заразе охватывать город. Отсюда инфекция перешла в соседние регионы по тем самым дорогам, которые и строили зараженные рабочие. Исследование, проведенное журналом Science, показало, что медицинские программы и рост проституции способствовали быстрому распространению ВИЧ из Киншасы, так как инфицированные люди путешествовали по свежепостроенным железным и проезжим дорогам, а также по привычным водным путям. К 1937 году ВИЧ продвинулся на 6,5 км от Киншасы до близлежащего города Браззавиль. К 1946 году он уже достиг Бваманды, преодолев еще 940 км, а к 1953 году – Кисангани, находящегося в 1150 с лишним милях от Киншасы. Авторы исследования утверждают, что к 1960 году распространение вируса в Западной Африке приняло экспоненциальный характер, хотя этого пока никто не осознавал[35]. Можно только предполагать, сколько африканцев умерло от этой болезни, – возможно, около 200 млн за 80 лет.

Затем, примерно в середине 1960-х годов, ВИЧ пересек Атлантику и попал на Гаити. Катализатором этой передачи вируса стал еще один жест доброй воли, который имел весьма печальные последствия. Когда в 1960 году Демократическая Республика Конго обрела независимость, большинство бельгийских чиновников (если не все из них) поспешно покинули регион, оставив за собой опасный вакуум в центре новорожденной республики.

Чтобы заполнить эту пустоту, ЮНЕСКО отправила тысячи гаитянских учителей и управленцев в Африку, в частности в Демократическую Республику Конго. Большая часть из них обосновалась в Киншасе. Эти идеальные кандидаты на то, чтобы занять освобожденные бельгийцами места, были франкоязычными, образованными, темнокожими и готовыми с радостью покинуть Гаити и жестокую диктатуру «Папы Дока» (Франсуа Дювалье). Недели, месяцы или годы проработав в Западной Африке в таких странах, как Демократическая Республика Конго, Ангола и Камерун, они возвращались на родину. Именно в 1964 году, когда эти специалисты вернулись домой, штамм вируса ВИЧ-1 достиг Гаити.

Эти временные рамки точно соответствуют перемещениям тысяч гаитян, которые в 1960 году отправились на работу в Африку и вернулись на родину в середине-конце 1960-х и начале 1970-х годов, когда Заир (как стала называться Демократическая Республика Конго в 1971 году) завершил подготовку местных национальных руководителей. Массовый исход гаитян из центральной Африки начался после 1968 года, хотя многие из них к тому времени уже вернулись домой. В 1998 году Дж. Ф. Молез написал статью для American Journal of Tropical Medicine, в которой говорится: «Медицинские исследования, проведенные на Гаити с 1985 по 1988 год, и клинические наблюдения сообщали о смертях отставных гаитянских руководителей, которые жили и работали в Заире, а затем вернулись на Гаити (и проживали там в течение 10–15 лет), предположительно вызванные СПИДом». Учитывая, что в 1980-х годах продолжительность жизни с момента заражения ВИЧ до смерти от СПИДа составляла от семи до десяти лет, эти даты идеально согласуются с теорией о том, что примерно в 1970 году Гаити пережил собственную эпидемию СПИДа после возвращения своих граждан, работавших в Заире, в конце 1960-х годов.

Но распространение вируса на Гаити происходило не только за счет половых контактов, будь они гетеросексуальными или гомосексуальными. Кое-что еще усугубляло проблему – конечно, никому на тот момент не известную. Доктор Жак Пепин утверждает, что одним из факторов быстрого распространения ВИЧ в Гаити был центр сбора плазмы в Порт-о-Пренсе. Это учреждение проработало всего два года, с 1971 по 1972, но славилось очень низким уровнем гигиены. В те годы гаитянским беднякам предлагалось продавать плазму крови для США за смехотворные суммы, поскольку Америка отчаянно нуждалась как в самой плазме для переливания, так и в содержащихся в ней белковых элементах, таких как гамма-глобулин для прививок против гепатита. США, по-видимому, не могли удовлетворить потребности в плазме из-за дефицита здоровых доноров, готовых сдавать кровь. Одной из причин было то, что большинство американцев были слишком обеспеченны, чтобы соблазниться сдавать кровь, тогда как нищие гаитяне с радостью рвались сдавать кровь по 3 доллара за процедуру.

Компании Hemo-Caribbean удалось подписать десятилетний контракт с министром внутренних дел Гаити Люкнером Камбронном, прозванным «Карибским вампиром», – лидером, вселяющим страх «тонтон-макуты», тайной полиции[36]. Компания Hemo-Caribbean применяла относительно новую процедуру: донор сдавал литр крови, из нее выбиралась плазма с янтарной кислотой, а то, что оставалось, вводилось обратно в организм донора. И все это за 3 доллара. Оплату могли увеличить до 5 долларов, если донор был готов к вакцинации против столбняка – она делала его плазму более ценной, позволяя получить новые порции материала для прививок. После этого в вены доноров вливались остатки взятой у них крови, чтобы они могли снова сдавать плазму, не заработав себе анемию.

В этот процесс закралась катастрофическая ошибка: кровь бесчисленных доноров непреднамеренно смешивалась между собой в аппарате для плазмафереза, прежде чем ее возвращали обратно в их вены. Это приводило к возможности заражения каждого донора – а значит, и реципиента – любым передающимся через кровь вирусом, носителем которого являлся донор… Например, ВИЧ.

Но компания Hemo-Caribbean, по-видимому, была полностью довольна своим методом сбора плазмы. В интервью для New York Times от 28 января 1972 года Джозеф Б. Горинштейн, рассказывая о своих методах, с непринужденной беспечностью заявил, что плазма, которую обрабатывала его компания, была «чертовски чище, чем та, что приходит из трущоб некоторых американских городов».

Только в 1972 году президент Ричард Никсон попросил провести расследование деятельности компаний, занимающихся донорской кровью в США, но пока без проверки на ВИЧ, так как вирус еще не стал общепризнанной проблемой. Вирус циркулировал на Гаити и, скорее всего, уже попадал в США либо с зараженной плазмой, либо с каким-то одним зараженным иммигрантом, который прибыл в один из больших городов – скажем, Нью-Йорк или, скорее, Майами, находящийся всего в тысяче километрах от Гаити.

Этот подтип вируса, занесенный в США за счет единичной миграции, исследователи называют «пандемической кладой». Его прибытие в Америку стало поворотным моментом в истории пандемии ВИЧ. Единичной миграцию вируса называют только в том случае, если он успешно приживается. Возможно, и до этого люди с ВИЧ приезжали в США и даже успели заразить несколько человек, но эта линия распространения инфекции оборвалась сама собой. Предполагают, что единичный случай успешного заражения произошел между 1969 и 1972 годами. Это соответствует общей картине последующей эпидемиологии ВИЧ в США, поскольку первые случаи СПИДа были зарегистрированы примерно через десять лет после того, как ВИЧ предположительно попал в страну из Гаити. Именно такой временной интервал необходим, чтобы заражение ВИЧ-инфекцией привело к развитию СПИДа и смерти больного[37]. Как и в Конго в те десятилетия, когда еще не начались массовые путешествия (и колониальные медицинские программы с использованием полых игл), вирус затаился почти на десять лет, прежде чем его кто-то обнаружил.

В 1969 году в Сент-Луисе от неизвестной болезни умер подросток. Его смерть поставила в тупик врачей Вашингтонского университета и навела на мысль, что вирус СПИДа, возможно, уже неоднократно побывал в США еще до начала эпидемии 1980-х годов. Этого пятнадцатилетнего афроамериканца сначала называли Роберт Р., но затем выяснилось его полное имя – Роберт Рейфорд. Он явился в клинику в 1968 году, страдая от целого букета заболеваний, в том числе увеличения лимфатических узлов, отека ног, нижней части торса и гениталий. На протяжении 15 месяцев он лечился в трех различных больницах, но все больше слабел, резко терял в весе и страдал тяжелой формой хламидиоза. Никто из врачей, лечивших его в больницах, не мог поставить диагноз. В конце концов он скончался от бронхиальной пневмонии, а вскрытие показало, что все мягкие ткани его тела были поражены саркомой Капоши, которая впоследствии стала общеизвестным признаком заражения СПИДом.

Лишь в 1986 году врачи смогли провести специфичные анализы образцов тканей Роберта Рейфорда. Тестов было два: блоттинг его кровяной сыворотки (специальный тест на наличие антител к вирусу СПИДа), а также тест на антиген p24 – вирусный белок, который дополнительно подтверждает заражение. Оба теста дали положительный результат. Но важнее всего то, что это был не тот штамм, который уже был известен с конца 1970-х годов и вызывал СПИД по всему миру. Доктора остались в недоумении. Рейфорду никогда не переливали кровь, он не принимал наркотики и никогда не выезжал из своего района, в котором даже не было зарегистрированных случаев заболевания. Эксперты сошлись на том, что несколько разных штаммов ВИЧ уже вторгались в разные страны, включая США, и в какой-то момент один из них укоренился и привел к пандемии. Возможно, что точно так же, как это было в Африке, люди в США уже заражались ВИЧ и умирали задолго до обнаружения вируса. Вот только тогда никто не связывал эти смерти со СПИДом просто потому, что никто не искал вирус, о существовании которого не мог знать[38].

Большая часть полученных данных указывает на то, что, хотя разные штаммы ВИЧ могли существовать в США и других частях мира до 1970-х годов, самый вероятный путь проникновения смертоносного ВИЧ-1 в Америку произошел через одиночную миграцию – в период с 1969 по 1972 год. Занесенный тогда штамм незаметно распространился по стране, в последующие годы при каждом удобном случае закрепляясь в различных слоях населения Америки.

«Вирус добрался до больных гемофилией через переливание крови, до наркоманов – через общие иглы. До геев он добрался половым путем, глубоко вторгаясь в их круги, губя любовников и знакомых», – предположил Дэвид Куаммен[39].

Около десяти лет он спокойно путешествовал от человека к человеку. Симптомы проявлялись медленно; смерть наступала намного позже. Никто не знал причину и не связывал между собой отдельные смерти.

В какой-то момент в 1970-х годах кто-то передал вирус канадскому бортпроводнику Гаэтану Дюга. Затем кто-то мог передать его голливудскому актеру Року Хадсону.

И где-то через десять лет после прибытия вируса с Гаити кто-то заразил им Фредди Меркьюри.

Глава 6

Двадцать четвертого мая 2006 года на лондонском аукционе «Бонхамс» был выставлен на продажу трехминутный рулон пленки формата «8 Супер», вызвавший живой интерес во всем мире. Лот 474, датирующийся примерно 1965 годом, обладал исторической ценностью: это был редкий, неопубликованный фильм с участием студента Айлвортского Политехнического колледжа Фредди Булсара.

В немом кино, снятом одним из друзей Фредди, Брайаном Фэннингом, участвует группа из шести молодых людей. Они то подходят к камере, то удаляются от нее, принимают театральные позы, сидят на скамейке в парке, курят или простирают руки к небу. Безмолвие добавляет фильму странности. Фредди, одетый в темно-красный блейзер, белую рубашку и синие брюки, выделяется своей застенчивостью. Он ни разу не улыбается – возможно, он сильно стыдится своих выступающих зубов. Пока он совсем не похож на того шоумена, каким он станет позже, хотя в движениях и жестах уже проявляются эксцентричный характер и некоторая манерность, особенно когда он смущенно усмехается, опуская подбородок к плечу и театрально поднимая руки к небу.

Фредди учился в Айлворте с 1964 по 1966 год, и попасть в школу искусств это ему, безусловно, помогло. Он уже сдал три экзамена основного уровня – по изобразительному искусству, истории и английскому языку, – а теперь еще и обязательный для поступления экзамен продвинутого уровня по искусству и моде. Но к тому же он обрел свободный доступ к моде, кинематографу, английской поп-культуре того времени и, конечно же, музыке.

Середина 1960-х годов стала поворотным моментом в развитии поп-культуры Великобритании. Как раз достигло совершеннолетия поколение беби-бумеров (британцев, родившихся во время всплеска рождаемости в конце 1940-х – начале 1950-х годов), а поп-культура, искусство и политика объединились, чтобы радикально изменить все слои британского общества. Впервые творческие круги стали искать одобрения масс, а не верхних эшелонов власти. The Beatles показали, что поп-музыка может одновременно быть искусством и получить огромную популярность, и знакомили массы с региональными акцентами. Такие фильмы, как «Дорогая» и «Сноровка», а также «Отвращение» Романа Полански с Катрин Денев в главной роли преобразили британское кино, а документальные картины вроде «Военной игры» ошеломляли зрителей демонстрацией ужасов ядерной атаки. В театральном мире Лондона дебютировала пьеса Фрэнка Маркуса «Убийство сестры Джордж», ставшая одной из первых ведущих британских постановок, в которых фигурировали лесбийские персонажи. Тогда же на экраны вышел фильм Дирка Богарда «Жертва», вошедший в историю кино как первый фильм на английском языке, в котором прозвучало слово «гомосексуал».

Фильм «Жертва» стал важным социальным явлением, так как существенно способствовал либерализации общества (равно как и британских законов). Четыре года спустя лорд Арран предложил декриминализировать гомосексуальные контакты между мужчинами, что в конечном итоге привело к тому, что в 1965 году член парламента Лео Эбс предложил «Законопроект о сексуальных преступлениях». Еще через два года его приняли как «Акт о половых преступлениях», и с тех пор в Англии и Уэльсе гомосексуальные контакты между двумя мужчинами старше 21 года в условиях частной жизни перестали считаться преступлением. И, вдобавок ко всему, в 1965 году театральный критик Кеннет Тайнен вызвал возмущение общественности, произнеся слово „fuck” в эфире британского телеканала «Би-би-си 1».

Обучение в Айлвортском политехническом колледже и лондонская жизнь в «бурные шестидесятые» оказали жизненно важное влияние на преображение Фредди Булсара в Фредди Меркьюри. Он прибыл в Лондон вовремя: Булсара внимательно наблюдал и впитывал происходящее и, как сорока, подбирал все, что блистало в музыке, кино, танцах и моде. Бережно храня эти находки, в следующие десятилетия он станет вписывать их в свою музыку, свой стиль и свой облик. Конечно, он не был единственным, кто так делал. Уникальность состояла в том, что пока другие воровали или заимствовали из блюза, скиффла[40] или рок-н-ролла, Фредди крал у Пуччини, Портера и Пресли. Именно эта беспорядочная культурная смесь, влившись в его композиции, сделала их чем-то выдающимся.

Но все это пока в будущем. А сейчас, в 1965 году, Фредди требовалось время, чтобы приспособиться и встать на ноги. Один из его самых близких друзей в Айлвортском политехническом, Адриан Морриш, вспоминает, что Фредди выделялся с самого начала: «Он одевался странно: коротковатые брюки-дудочки и старомодные куртки, которые ему были явно маловаты. Наверное, он привез эту одежду с собой из Занзибара или Индии. Он казался очень неотесанным, но отчаянно хотел вписаться»[41]. Его сестра, Кашмира, также помнит, что сначала у Фредди явно не было чувства стиля: «Фредди выделялся на фоне сверстников. В то время в моде были длинные растрепанные волосы, а когда мы приехали, Фредди выглядел старомодно, в духе Клиффа Ричарда: с блестящими волосами, зачесанными назад. Такой у него был вид, что, когда мы куда-то ходили вместе или просто возвращались с автобусной остановки, я шла сзади, потому что не хотела, чтобы люди думали, что я с ним»[42].

Стремление Фредди «вписаться» побудило его записаться в молодежный хор и театральную группу колледжа. Он даже участвовал в паре постановок – «Кухня» и «Спектр». Но главной его страстью оставалась музыка, и он потерял покой, пытаясь найти выход своему музыкальному потенциалу.

Вечерами и по выходным он ходил с друзьями в местные пабы, где они слушали выступления таких групп и исполнителей, как Род Стюарт и Долговязый Джон Болдри. Оттуда они порой захаживали на вечеринки, хотя Фредди пил мало и частенько уходил рано. Мало что выдавало в нем человека, который десятки лет спустя будет устраивать одни из самых разнузданных вечеринок в истории рок-н-ролла. И хотя ни один из его друзей по колледжу не помнит, чтобы в Айлворте Фредди встречался с девушками, никто не замечал никаких явных признаков того, что он гей. Он просто посещал занятия, немного дурачился с друзьями, подрабатывал чернорабочим – мыл посуду в аэропорту Хитроу, укладывал ящики на складе в соседней промзоне и даже позировал в качестве обнаженного натурщика по 5 фунтов за сеанс.

К моменту выпуска из Айлворта в 1966 году Фредди обрел уверенность в себе и чувствовал себя как дома. Более того, его чувство стиля заметно улучшилось: он сменил устарелую одежду, которую привез с собой из Занзибара, на богемные одеяния, характерные для Лондона 1960-х годов. Наконец Фредди Булсара начал вписываться в окружение.

В сентябре 1966 года Фредди поступил в Илингский художественный колледж на курс дизайна одежды. Все его мечты исполнились: он мог изучать искусство и следовать по стопам рок-музыкантов и поп-звезд, которые прошли тот же путь до него. Более того, он оказался в Лондоне в момент его наивысшего культурного расцвета и значимости. Чего еще он мог желать?

Скоро оказалось, что ежедневные поездки из Фелтема в Илинг довольно обременительны, поэтому Фредди стал ночевать на полу в квартире приятеля по колледжу Криса Смита, которую тот снимал по адресу: Эддисон-Гарденс, 42, в Кенсингтоне. Хотя учеба в Илинге была его мечтой, Фредди вскоре разочаровался в выбранном курсе, где он тратил время на изучение печати на ткани и текстильный дизайн, и уже подыскивал альтернативы. Но в первую очередь Фредди отчаянно рвался реализовать свои музыкальные амбиции. И это желание лишь усилилось, когда 16 декабря 1966 года в телешоу Ready Steady Go! канал «Би-би-си» транслировал первое в Великобритании телевизионное выступление американского гитариста Джими Хендрикса. Исполняя „Hey Joe“, Хендрикс зрелищно заявил о себе, показав виртуозную манеру игры и энергичный, дикий сценический образ. Фредди был очарован всем в выступлении Хендрикса: музыкой, стилем, прической и, прежде всего, умением артистично держаться на сцене.

Фредди так увлекся Хендриксом, что был на его концертах 14 раз, в том числе девять ночей подряд в пабах по всему Лондону. «Я таскался по стране, чтобы увидеть все его выступления. У него было все, что нужно звезде рок-н-ролла: стиль и личное обаяние, – позже рассказывал Фредди. – Ему не нужно было прикладывать никаких усилий. Он просто выходил – и зал тут же вспыхивал. Он был всем, чем хотел быть я»[43].

Хендрикс был почти на четыре года старше Фредди и зажег в нем стремление следовать своей мечте. Еще до этого Фредди, полный решимости быть звездой, начал писать песни дома – вспоминает его мать, Джер: «Он писал песни с раннего возраста. Я твердила ему, как и все мамы: „Давай учись и убери в своей комнате“. Однажды я вошла в его комнату в Фелтеме. Я сказала, что собираюсь вынести весь мусор, в том числе бумаги под подушкой. Но он ответил: „Не смей“. Он писал небольшие песни и стихи и клал их под подушку перед тем, как лечь спать. Музыки было настолько больше, чем учебы, что мой муж говорил, что не знает, что из него выйдет»[44].

Фредди точно знал, чем он хочет заниматься, но ему нужны были единомышленники-музыканты. Не найдя никого, кто мог бы разделить его страсть, амбиции и природные данные, он утешал себя, прямо на занятиях рисуя портреты своего кумира, которыми потом обвешивал стены своей комнаты. «Он был отличным художником-графиком. У него был целый альбом рисунков. Он часто рисовал Хендрикса, выходило просто потрясающе», – вспоминает один из его друзей по колледжу, Джон Тейлор[45].

Где-то между 1967 и 1968 годами директор Илингского колледжа Джеймс Дрю предложил Фредди покинуть курс дизайна одежды – главным образом из-за того, что тот проводил слишком много времени за пределами учебного заведения (в частности, посещая концерты Джими Хендрикса). Невероятно, но вместо отчисления он сумел убедить директора перевести его на другой факультет. Так Фредди оказался на факультете графики. Именно тут он и встретил трех студентов, разделявших его увлечение музыкой. Кроме Криса Смита, которого Фредди уже знал, это были Найджел Фостер и – что более важно – Тим Стаффел.

Стаффел был более чем способным музыкантом. В начале 1960-х он играл на губной гармонике, пока не перешел на гитару, а затем окончательно избрал бас-гитару в качестве основного инструмента. Однажды вечером 1964 года он играл на гармонике за кулисами группы Chris & The Whirlwinds в парке Мюррей в Уиттоне. Среди публики в ту ночь присутствовали молодой басист и молодой гитарист, учившиеся в Хэмптонской школе, которые только что основали группу под названием «1984». Басиста звали Дейв Диллоуэй. Гитаристом был тот молодой человек из Фелтема, который с помощью отца сам изготовил себе в мастерской гитару. Его звали Брайан Мэй.

После концерта Диллоуэй и Мэй отыскали Стаффела и убедили присоединиться к своей новой группе, где тот должен был петь и играть на губной гармошке. 28 октября 1964 года, уже с Тимом Стаффелом в составе, группа «1984» дала свой первый концерт в зале Церкви Святой Марии в Туикенеме. К 1967 году, когда Фредди Булсара подружился со Стаффелом, «1984» постоянно выступали в окрестностях Лондона и даже записали несколько песен в студии Thames Television Studios. 13 мая 1967 года группа также выступила на разогреве у Джими Хендрикса, когда он играл в Имперском колледже Лондона. Возможно, на этом концерте Фредди побывал как зритель.

После перевода на другой факультет в Илинге Фредди быстро сошелся со Стаффелом и остальными увлеченными музыкой студентами. «По первым впечатлениям, Фредди был совершенно гетеросексуальным в проявлениях. Скажем так, консервативным, – я даже не задумывался о его сексуальности. Не сказал бы, что в нем было что-то вызывающее. Он был довольно скромен и не особо выделялся. Однако он был прирожденным исполнителем, и его сценический образ уже тогда быстро развивался. Лично я думаю, что его звезда восходила уже тогда. Он привлекал людей», – вспоминает Стаффел[46].

Зимой 1967 года Стаффел познакомил своих друзей с группой «1984». Фредди и Крис Смит стали завсегдатаями их лондонских выступлений. По словам Смита, было довольно очевидно, что Стаффел и Мэй на голову выше остальных участников группы в плане таланта. Неудивительно, что в начале 1968 года Брайан Мэй внезапно покинул группу. Ему хотелось выступать в коллективе, который исполнял бы собственные произведения, а не кавер-версии. Также ему нужно было уделять больше времени учебе. В 1965 году Мэй выпустился из Хэмптонской школы, сдав десять экзаменов основного уровня и четыре экзамена продвинутого уровня, и поступил в Имперский колледж изучать физику и инфракрасную астрономию. Тем не менее Мэй поддерживал связь со Стаффелом после распада группы, и несколько месяцев спустя они снова объединили усилия.

Между тем, когда Фредди не спал по-цыгански на полу кенсингтонской квартиры Криса Смита, он продолжал сочинять песни и стихи в спальне родительского дома в Фелтеме, учиться в Илинге и лихорадочно, при каждой возможности, следовать за Джими Хендриксом. «Я думаю, Хендрикс был для него чем-то вроде воплощения цели, которую он сам мог бы достичь», – предполагал Тим Стаффел[47].

Но в 1968 году, несмотря на влияние Хендрикса, еще не было заметно признаков того броского сценического характера, в которого Фредди Булсара однажды превратится. Как вспоминал его одноклассник, Джон Хибберт: «Зная, кем он стал, можно подумать, что он сильно выделялся и уже тогда был лидером. Но это не так: по своей природе он был очень добрым, кротким и довольно спокойным»[48].

Фредди продолжал рваться в мир музыки, но пока мог лишь дышать в спину своим товарищам. Ему повезло, что один из его ближайших друзей, Тим Стаффел, собрался создавать новую группу.

Стаффел и Брайан Мэй по-прежнему стремились реализовать свои музыкальные амбиции – даже после распада предыдущей группы, «1984». Осенью 1968 года Мэй и Стаффел, который продолжал учиться в Илингском художественном колледже, собрались создавать новую группу, в которой Стаффел взял бы на себя вокал и бас-гитару, а Мэй – гитару. Им нужен был ударник, чтобы сформировать музыкальное трио из баса, гитары и тарелок, что было особенно модным в 1968 году из-за популярности группы The Jimi Hendrix Experience. Итак, приняв решение, они разместили объявление в Имперском колледже, где учился Мэй. Текст гласил, что им требовался «ударник типа Митча Митчелла и Джинджера Бейкера», который смог бы присоединиться к их новой группе.

На объявление отозвались разные кандидаты, однако ни один из них не соответствовал искомым качествам. Но тут помог случай. В один прекрасный день мимо доски объявлений проходил студент Имперского колледжа Лес Браун. «Я помню, в первый день в Имперском колледже я зашел в бар студенческого союза, увидел объявление о поиске ударника, написанное Брайаном, и принес его домой», – вспоминает он[49].

Сам Лес Браун не был ударником. Но его сосед по квартире, Роджер Тейлор, был.

Глава 7

С ранних лет музыка была страстью Роджера Тейлора. Свою первую скиффл-группу, The Bubblingover Boys («Бурлящие мальчики»), он собрал еще в начальной школе. К 12 годам Тейлор заполучил свой первый простейший комплект ударных и усердно практиковался в гараже родительского дома на окраине Труро в Корнуолле. В 1965 году он присоединился к группе, которая позже станет называться The Reaction («Реакция»), и за несколько лет она обосновалась на музыкальной сцене Корнуолла. Несмотря на провинциальный успех, The Reaction распались летом 1968 года. Всего две недели спустя Роджер Тейлор отправился в Лондон на фиолетовом «Триумф Геральде», принадлежащем Лесу Брауну, чтобы изучать стоматологию в Лондонской школе медицины и стоматологии.

«Я приехал поступать в колледж, чтобы познакомиться с людьми и собрать группу. Таков был мой план. Колледж был всего лишь поводом, чтобы попасть в Лондон и найти единомышленников», – вспоминает Тейлор[50].

Роджер и Лес вместе снимали квартиру на первом этаже дома на Синклер-гарденс, 19, в районе Шепердс-Буш. Именно сюда однажды вечером вернулся Лес, держа в руках объявление Брайана Мэя о поисках ударника. Роджер немедленно откликнулся. Вскоре Брайан Мэй и Тим Стаффел, прихватив свои акустические гитары, отправились на его квартиру для прослушивания. Все трое быстро сдружились, Роджер был принят, и вскоре они начали свои репетиции в здании Имперского колледжа.

«Помню, как я удивился, когда Роджер раскладывал свою установку в Имперском колледже, – вспоминает Мэй. – Даже пока он настраивал ударные, он звучал лучше всех, кого я слышал. Это было потрясающе»[51].

Группу нужно было как-то назвать. Они остановились на варианте Smile («Улыбка»), предложенном Стаффелом, и приступили к репетициям. Не довольствуясь кавер-версиями, группа, особенно Мэй и Стаффел, принялась сочинять собственные песни.

Трое из них продолжали учиться на дневном отделении и тратить все свободное время на репетиции и обсуждение музыки. Квартира Тейлора в Шепердс-Буше стала постоянным местом их встреч. Здесь могли переночевать члены группы и их приятели, в число которых входил и Фредди Булсара, друг и одноклассник Стаффела. Фредди быстро сдружился с Роджером Тейлором, который был таким же истовым поклонником Джими Хендрикса, и стал частым гостем на концертах Smile. Самый первый концерт группы прошел в Имперском колледже 26 октября 1968 года, где они выступали на разогреве Pink Floyd.

В феврале 1969 года группа Smile дала второй большой концерт в Ричмондском атлетическом клубе. Всего пару недель спустя они выступили в третий раз (не привлекший особого внимания) на благотворительном концерте Имперского колледжа, который проходил в Лондонском королевском Альберт-холле. В результате первый отзыв на группу Smile появился в газете Times, где журналист назвал их «самой шумной группой на всем западе».

Вскоре после короткого тура по Корнуоллу Тим Стаффел взял Фредди на одну из лондонских репетиций. «Однажды он пришел с Тимом, – вспоминает Роджер Тейлор, – и как-то сразу стал одним из наших. Он был полон энтузиазма – длинные, струящиеся черные волосы и весь этот великолепный образ денди»[52].

Фредди сразу же понравилось их звучание, и он начал регулярно посещать их концерты и даже давать советы – не особо задумываясь, нужны они или нет. «Фредди был большим сторонником и ценителем наших талантов, – вспоминает Брайан Мэй. – Он твердил, что мы неправильно подаем себя. Он считал, что любое выступление должно превращаться в шоу, что тогда было довольно неординарной идеей. Мода диктовала, чтобы мы носили джинсы и походили на свою аудиторию, иначе это был бы уже поп. Фредди был одержим идеей, что рок – это шоу, которое должно показывать вам нечто сногсшибательное»[53].

Фредди отчаянно пытался влиться в группу, но место ему нашлось лишь в фургоне, когда он сопровождал Smile на концертах по окрестностям Лондона. Позже в том же году, в туре по Корнуоллу, группа играла в самых разных местах – на Королевской регате в Фоуи, в Художественном колледже Фалмута и Персивальском институте в Сейн-Минвере. К тому времени Роджер Тейлор взял академ, чтобы сосредоточиться на музыкальной карьере. Возможно, его решение сыграло на руку группе, так как Лу Рейзнер из студии звукозаписи Mercury Records предложил Smile записать сингл для США. В июне 1969 года группа перебралась в студию Trident Recording в лондонском районе Сохо, где при участии продюсера Джона Энтони они записали три песни.

Фредди наверняка было трудно смириться с предложением Smile записать сингл для США. Казалось, что путь в группу ему заказан и его надежды на музыкальную карьеру таяли с каждым днем, тогда как возможности друзей представлялись безграничными. И что еще хуже, он уже закончил свое образование, и его единственным источником дохода был магазинчик Kasbah, который они вместе с Роджером Тейлором открыли на Кенсингтонском рынке. «Мы мечтали выступать в группе, но, чтобы выжить, нужно было продавать ту причудливую одежду, которая нравилась нам самим, – вспоминает Тейлор. – Мы так там и бродили в бархатных накидках и штанах в обтяжку, продавая эти прикиды покупателям»[54].

И все же музыкальное чудо, на которое так надеялся Фредди, произошло как раз тогда, когда группа Smile ожидала выхода своего дебютного сингла в Америке. Ливерпульская группа под названием Ibex («Козерог») прибыла в Лондон в поисках славы и удачи. Как и Smile, это было трио: Майк Берсин – гитара и вокал, Мик «Миффер» Смит – ударные, и Джон «Тапп» Тейлор – бас-гитара. Менеджером группы был 17-летний Кен Тести, который сопровождал их из Ливерпуля. В то время Кен встречался с Хелен Макконнелл, чья сестра Пэт знала Роджера Тейлора и группу Smile. Завсегдатаи одного кенсингтонского паба, 31 июля 1969 года Smile и Ibex собрались вместе для празднования дня рождения Пэт. Главный почитатель группы Smile Фредди Булсара также присутствовал.

Позже в тот вечер компания перебралась в квартиру Пэт Макконнелл на Синклер-Роуд, 36. Вечеринка была в разгаре, когда Брайан Мэй начал играть на гитаре. Вскоре это перешло в импровизированный акустический концерт Smile, но в этот раз вместо того, чтобы отпускать комментарии, Фредди начал петь. Майк Берсин, гитарист и ведущий вокалист Ibex, трезво оценивал свои способности и сразу понял, что Фредди Булсара – именно тот, кого они ищут. Их менеджер, Тести, согласился: «Ibex не особо делали успехов. Но у них все же был определенный талант, и Фредди это заметил»[55].

Однажды вечером, после того как группы снова встретились в местном пабе, Фредди сказал Майку Берсину: «Что вам, ребята, нужно, так это певец». Тести прекрасно понимал, что в глубине души Фредди хотел бы присоединиться к Smile, «но раз этому не суждено было случиться, он обратил внимание на Ibex»[56].

Вскоре после этого Фредди Булсара прошел прослушивание для Ibex и был принят в группу в качестве ведущего вокалиста. «Когда у нас появился Фредди, мы еще были немного неотесаны и не совсем готовы, но у нас был большой потенциал», – вспоминает барабанщик Мик «Миффер» Смит[57]. Сочетание трех северян из рабочего класса и лондонского денди из Занзибара было странным, но, так или иначе, Фредди стал лицом группы. Быстро выяснилось, что 17-летнему менеджеру группы не удалось организовать им концерты в Лондоне, однако он договорился о двух выступлениях в Болтоне. Первое из них, обеденный концерт в театре «Октагон» 23 августа, стало дебютом для Ibex с Фредди Булсара в качестве ведущего вокалиста.

Больше, чем вокальное исполнение, Кену Тести на том первом концерте запомнилось умение Фредди вести себя на сцене: «Фредди был застенчив, но знал, как выступать на шоу. Так он выражал себя как личность. Все, что позже мы видели на сцене Queen, он делал в Ibex еще на своем первом концерте: выхаживал от одного конца сцены к другому, слева направо и обратно, или приплясывал на месте. Он привнес динамику, свежесть и презентабельность группе, которой этого явно не хватало»[58].

После второго концерта, который прошел на следующий день на фестивале под открытым небом в Королевском парке Болтона, Ibex не выходили на сцену аж до 9 сентября в Ливерпуле. Это время они посвятили репетициям, разучивая песни Рода Стюарта, Yes и The Beatles. Большинство репетиций проходило в Лондоне. Фредди к тому времени уже съехал из дома родителей в Фелтеме и жил в квартире на Ферри-Роуд в Барнсе. Но он там был не один: большинство членов Smile и Ibex стремились втиснуться в любую свободную комнату, а их инструменты и оборудование заполняли остальное пространство. В главной спальне были три раздельные кровати. Одну из них занимал Фредди, а на двух других ночевали те, кому посчастливилось успеть их занять.

Дениз Крэддок и Пэт Макконнелл вместе учились в Педагогическом колледже Марии Ассумпты и жили в одном доме. Дениз так вспоминает о квартире на Ферри-Роуд: «Люди просто спали в гостиной. Там были диваны, подушки и другие вещи, на которых можно было постелиться. Кажется, нам это обходилось в 25 фунтов стерлингов в месяц, что сейчас просто копейки. Но тогда мы были бедными студентами и сбрасывались на квартиру. Фредди с трудом сводил концы с концами. У него было очень мало одежды, а обувь была вся дырявая»[59].

Фредди взял несколько заказов как графический иллюстратор, чтобы немного подзаработать, но сердце его по-прежнему лежало к музыке. Девятого сентября Ibex играли очередной концерт на северо-западе страны. Выступление проходило в клубе The Sink, в ливерпульском подвальчике, и было совершенно заурядным – за исключением одного факта. Когда Ibex играли на бис, к ним присоединились еще два участника: Брайан Мэй и Роджер Тейлор, которые также находились в Ливерпуле, выступая с группой Smile.

К тому времени Фредди несоизмеримо лучше держался на сцене. Он уже нашел себе тот сценический инструмент, который позже станет одним из отличительных знаков Queen. «Думаю, что микрофон с полуразобранной стойкой уходит еще во времена Ibex, – вспоминает бас-гитарист Джон Тейлор. – Тогда, в 1968–1969 годах, оборудование не было очень хорошим, непрофессиональным. Мне кажется, однажды Фредди просто размахивал микрофонной стойкой, а когда ее основание отвалилось, он не смог прикрутить его обратно. Тогда не было дорожных менеджеров, у нас точно не было. Поэтому никто не выбежал на сцену, чтобы исправить оборудование, и Фредди так и прыгал на сцене с лишним микрофонным стержнем, стараясь выжать из ситуации максимум»[60].

Так как выступлений в Лондоне не предвиделось, Фредди и остальные члены группы устали колесить по автострадам до Ливерпуля. Лондон был для Фредди землей обетованной, хотя денег было мало, а жизнь на Ферри-Роуд состояла из беспорядочных ночевок в пропахшем марихуаной доме.

Пока Smile стремились выступать как можно больше, Фредди начал обдумывать следующий ход. Он считал, что смена названия может принести Ibex больший успех. Однажды ночью он позвонил гитаристу Майку Берсину, оставшемуся в Ливерпуле, и предложил назвать группу Wreckage («Обломки»). Группа согласилась, но не все из них появились на первом концерте Wreckage в Илингском колледже 31 октября 1969 года. Барабанщик Майк «Миффер» Смит ушел из группы. Решение Смита покинуть Wreckage возмутило Фредди. Он написал письмо своей подруге Селин Дейли 26 октября, в котором обругал Смита: «Миффер больше не с нами. Этот ублюдок одним прекрасным утром просто свалил, сказав, что он хочет стать молочником в Уиднесе». – И добавил: «А еще этот козел Миффер рассказал всем, что я превратился в законченного гомика»[61]. Конечно, остальные члены группы посмеивались над возросшей женоподобностью образа Фредди. Вспоминает басист Джон Тейлор: «У Фредди было свое прозвище в группе. У него были довольно женственные манеры, и мы этим воспользовались. Мы называли его „старой королевой“[62]»[63].

Знал ли Фредди о том, как товарищи между собой называли его или нет, но в тот момент он явно боролся со своей сексуальностью. Его женственность и имидж денди были очевидны. Чтобы избежать пересудов, в 1969 году он стал встречаться с одной из своих бывших одноклассниц по Илингу, Розмари Пирсон. Они понравились друг другу с первого взгляда. «Он тогда не очень много работал. В студии он все время пел. Он был очень харизматичным и вызывающе одевался – например, шорты, голый торс, а сверху шуба, – и намеревался стать великим певцом. Он был очень веселым, ну просто клоуном. Фредди – самый бесстрашный человек, которого я когда-либо встречала»[64].

Они проводили вместе все больше времени. Она водила его по художественным галереям Лондона, а он познакомил ее с различными музыкальными жанрами. «Он всегда вел себя так, будто он перед публикой, даже если мы оставались наедине. Жесты у него были театральными, а иногда он внезапно начинал петь прямо посреди улицы. Фредди нравилось быть в центре внимания, но он часто корил себя за это. Он всегда искренне интересовался мной и моей работой», – вспоминает она[65].

Розмари сопровождала Фредди в походах по магазинам на Портобелло-Роуд, вечеринки они посещали вместе, и вскоре их отношения расцвели полным цветом. «Мы сидели в ресторане, держась за руки, и целовались. Следующее, что я помню, – мы уже в его квартире в Барнсе. Нельзя сказать, что это были романтические, полные безумств отношения. Я говорила о том, что хочу поехать в Москву одна, и тогда бы нам пришлось бы расстаться. Отношения у нас были очень теплые и близкие. Ему нравилось быть нежным, он всегда обнимал и целовал меня. Не было такого, что он вдруг начинал приставать. У нас были другие отношения», – вспоминает она[66].

Когда они начали встречаться, Розмари не подозревала, что Фредди может оказаться геем. Но по мере того как их отношения развивались, она стала замечать, что Фредди выказывает все больший интерес к кругу ее друзей-геев, в который входили кинорежиссер Дерек Джармен и художник Дэвид Хокни. Розмари была единственной женщиной, приглашенной на их обеды, и Фредди настаивал, чтобы она его представила. Она была в замешательстве, особенно когда Фредди выразил желание узнать больше о гей-отношениях. «Я чувствовала, что если он с ними познакомится, он станет таким же, как они. Я боялась, что они отберут его у меня, и я окажусь лишней»[67].

В 1970 году, через год после знакомства, Розмари неожиданно решила разорвать отношения с Фредди. «Это было ужасно. Он умолял меня не бросать его, говорил, что ничего не понимает. Я понимала, что не смогу быть ему просто другом, зная о его других отношениях. Нужно было поставить точку»[68]. Оглядываясь на их отношения 35 с лишним лет спустя, она сказала: «Он был очень пылким любовником, всегда верным и преданным, хотя мы не жили вместе. Мы встречались не для того, чтобы только заниматься страстным сексом, мы были очень близки. Но не могу сказать, что это была страсть. Мы просто друг другу не подошли»[69].

Не только отношения с Розмари тогда завершились. Отыграв около десяти концертов, Wreckage распались незадолго до Рождества 1969 года. Фредди ходил на прослушивания к другим группам и, в конце концов, присоединился к коллективу Sour Milk Sea («Море кислого молока»), увидев объявление в журнале Melody Maker. «Фредди был с нами на прослушивании в молодежном клубе, устроенном в подземной часовне в Доркинге, – вспоминает барабанщик Роб Тайрелл. – Мы были потрясены. Он был очень уверен в себе. Не думаю, что он сильно удивился, когда мы предложили ему работу». Ритм-гитарист Джереми Гэллоп соглашается: «Он был невероятно харизматичен, потому мы его выбрали»[70]. Гитарист Крис Чезни также вспоминает то прослушивание: «Помню, Фредди был очень энергичным и много вертелся, подбегал ко мне во время моих гитарных соло и размахивал микрофоном. Он был таким впечатляющим. Он сразу создавал особую атмосферу. Его вокальный диапазон был огромным, он пел даже фальцетом. Никто так не мог»[71].

В составе этой группы Фредди отыграл несколько концертов в Лондоне и окрестностях, но вскоре его стремление к творчеству и желание все контролировать перестали устраивать других членов группы. Чезни вспоминает: «Когда появился Фредди, группа потеряла свой фокус. Сплоченность между нами четырьмя заметно ослабла. В музыкальном плане мы были более пасторальными, чем Фредди, который как будто явился из другого мира. Он превозносил Led Zeppelin. Я считал, что наши музыкальные трения были очень многообещающими. Наша основа стала менее „блюзовой“, хотя раньше мы придерживались палитры ритм-н-блюза»[72].

Джереми Гэллоп также вспоминает смену музыкального курса: «Фредди очень быстро захотел изменить нас. Помню, он пытался заставить нас выучить „Lover“. Перед глазами стоит до сих пор. Мы все – особенно я – думали: „Черт возьми, это совсем не то, что нам нужно!“ Если бы мы могли все начать заново… Но Фредди был очень приятным человеком и очень хорошим арбитром. Мы с Крисом ругались до чертиков, у меня бывали постоянные стычки с басистом, и Фред всегда был тем, кто мог остудить наш пыл и дипломатично все уладить. На сцене Фредди становился другим человеком – он был таким же зажигательным, каким мы все его знаем. А в остальном он был вполне спокойным. Я всегда буду помнить его до странности тихим и очень воспитанным, до крайности. Моя мама его любила»[73].

Барабанщик Роб Тайрелл, хотя и симпатизировал Фредди, всегда подозревал, что у певца совсем другие планы в отношении группы. «Нам нравился Фредди, – признает он. – С ним было весело, но он был изрядным интриганом, всегда себе на уме. Я прямо нутром чувствовал, что мы его не интересовали. Он знал, что он хорош. Он использовал нас как своего рода трамплин».

Весной 1970 года Sour Milk Sea распались, и Фредди снова оказался без группы. Он побывал вокалистом Ibex, Wreckage и Sour Milk Sea меньше чем за семь месяцев.

Между тем Smile тоже штормило. Их американский сингл провалился. Затем они отыграли показательный концерт в лондонском клубе Marquee Club в декабре 1969 года, который тоже не вызвал особого ажиотажа, и в результате группа распрощалась со студией Mercury Records. Хуже того, бас-гитарист и вокалист Тим Стаффел покинул группу. Неожиданно Брайан Мэй и Роджер Тейлор остались без группы. «Мы уже подумывали сдаться, – вспоминает Мэй. – Но как раз тогда на горизонте появился молодой Фредди Булсара»[74].

Фредди уже несколько лет маячил на периферии Smile, ревниво наблюдая за успехами группы. И вот теперь он остался без группы, а Smile лишились вокалиста. Как вспоминает Мэй, «Фредди всегда слонялся где-то рядом, и в тот момент он сказал: „Хорошо, я спою, мы можем объединить группы. Нам надо сделать то-то и то-то“, и как-то мы все постепенно согласились»[75].

Фредди не преминул возможностью стать вокалистом группы Smile. И вот, в начале 1970-х годов, еще под названием Smile, три четверти из тех, кто впоследствии образуют Queen, собирались в первый раз вместе выйти на сцену. Путь Фредди на вершину славы рок-н-ролла начался.

«Все случилось так, как и должно было быть, – радушно сообщает Тим Стаффел. – Фредди хотел создавать на сцене нечто театральное, к чему и так двигались Smile, но мне это не нравилось, и я покинул группу. И правильно сделал. Я рад, что я ушел, ведь если бы я этого не сделал, Queen бы не было»[76].

Глава 8

В начале 1970 года двадцатитрехлетний Фредди объединился с Роджером Тейлором и Брайаном Мэем в группе Smile, что ознаменовало следующий этап на их пути к музыкальному олимпу. Но что бы Фредди ни думал о своих талантах певца и композитора, страх перед собственной сексуальной ориентацией приводил его в замешательство, вызывал у него множество сомнений и причинял беспокойство.

Его отношения с Розмари Пирсон закончились, когда она узнала о его неоднозначной сексуальной ориентации и андрогинности. Впрочем, это не помешало Фредди чуть позже в том же году завязать отношения с другой женщиной, Мэри Остин. Фредди изо всех сил пытался разобраться, гетеросексуал он, гей или бисексуал. В этом он был не одинок. Несмотря на декриминализацию гомосексуальности тремя годами ранее, в 1970 году, любой гей в Великобритании мог столкнуться с враждебностью, насилием и даже попасть за решетку. Для таких, как Фредди, это было непростое время. Он был воспитан на идеалах и ценностях колониальной Азии, в строгой религии парсов, которая рассматривала гомосексуальность как форму поклонения дьяволу. Влияние старших членов семьи, которые были приверженцами парсийской веры, приводило к заниженной самооценке и чувству стыда во всем, что было связано с гомосексуальностью. В конце концов, Фредди был ребенком 1950-х, когда было широко распространено мнение о том, что гомосексуальность – это психическое заболевание.

Между 1945 и 1955 годами количество судебных преследований за гомосексуальное поведение в Великобритании выросло с 800 до 2500 случаев в год, при этом 1000 из них повлекли за собой тюремное заключение. К 1955 году 30 % лиц, подвергшихся судебному преследованию, были заключены в тюрьму. Кажется, судебная система так и не уловила иронии в том, что гомосексуальных мужчин помещают в тюрьму, полную одних только мужчин.

Рост числа гомосексуальных мужчин, приговоренных к заключению в 1950-х годах, был результатом активной политики преследования правонарушителей, проводимой Министерством внутренних дел. Также это было связано с паранойей времен Холодной войны. Гомосексуальные мужчины знали: если они сообщат о преступлении, и полиция заподозрит, что они гомосексуалы, органы проигнорируют изначальное преступление и сконцентрируются на их сексуальной ориентации. Одной из самых печально известных жертв такого подхода стал математик и расшифровщик кода машины «Энигма» Алан Тьюринг. Он сообщил полиции о взломе, но впоследствии был обвинен в совершении развратных действий в 1952 году, что в итоге предположительно и привело к самоубийству Тьюринга в 1954 году.

Тех, кого не сажали в тюрьму, часто поощряли пройти «аверсивную терапию» – любимую забаву психиатров 1950-х годов. Этот жестокий метод лечения заключался в следующем: «пациенту» показывали изображения обнаженных мужчин. Одновременно с этим применялся электрошок или вызывающие рвоту препараты, такие как апоморфин, с целью навсегда избавить «больного» от гомосексуальности. Чтобы убедиться, что их «излечили», мужчинам показывали изображения обнаженных женщин или фильмы о нудистских поселениях, когда им становилось легче. Аверсивная терапия применялась и в 1960-е годы, так что и в новом десятилетии гомосексуальность считалась не только уголовным преступлением, но и была признана психическим заболеванием.

Когда Фредди Булсара прибыл в Великобританию в 1964 году, общий социальный климат был крайне гомофобным. Куда ни посмотри, нигде не было открытых геев в качестве примера или каких-то групп их поддержки. Однако все вокруг детей 1960-х было пропитано духом «Лета любви» – и молодые люди в США, Великобритании и по всей Европе воспользовались возможностью сбросить свои одежды наравне с консервативными социальными ценностями, навязанными им послевоенным режимом и их родителями, и начали экспериментировать с наркотиками и сексом. Середина и конец 1960-х годов для многих стали эпохой сексуального пробуждения и всяческих экспериментов. Но на большинство гомосексуальных мужчин такое проявление сексуальной свободы не распространялось. Они считались живыми доказательствами моральной деградации, вследствие чего многие из них пытались жить «нормальной» гетеросексуальной жизнью, скрывая свою гомосексуальность.

В 1967 году британская Палата общин все же приняла законопроект, частично легализовавший гомосексуальные отношения. Этому предшествовало долгое десятилетие агитации, начиная с доклада сэра Джона Вольфендена в 1957 году, который утверждал, что гомосексуальность не следует классифицировать как преступление и что общество и закон должны уважать «личную свободу действий и индивидуальную мораль». Законопроект приняли, безусловно, только благодаря бесчисленным компромиссам, достигнутым в ходе этого непростого и затянувшегося процесса. В результате каждый, кто ожидал, что статус гомосексуалов достигнет юридического равенства с гетеросексуалами, был разочарован: законопроект даже не приблизился к этому. А все, кто надеялся, что аресты также закончатся, были вынуждены пока оставить эти мечты. Между 1967 и 2003 годами около 30 000 мужчин-геев и бисексуалов были осуждены по обвинению в непристойном поведении, которое заключалось в том, что они держались за руки на улице или целовались в общественном месте. Однако, важно отметить, что законопроект декриминализовал гомосексуальность лишь в условиях частной жизни (и только между двумя мужчинами в возрасте от 21 года), и любое проявление гомосексуальности на публике могло привести к тюремному заключению. Таким образом, в то время как в частной жизни геи-мужчины могли быть самими собой, в глазах общественности они все еще были вне закона, считались преступниками и в основном воспринимались как больные. Фактически гомосексуальность была незаконной повсюду, кроме как при закрытых дверях и по отношению к одному мужчине.

Для многих людей в то время быть гомосексуалом было слишком большим позором. Стыд – это душераздирающее чувство, оно подавляет каждого и заставляет стесняться себя перед членами семьи и приверженцами той же веры. Возможно, каждому, кто родился после 1980 года, сложно представить, каково это было, хотя позже клеймо ВИЧ-позитивного и больного СПИДом станет почти столь же постыдным.

По ту сторону Атлантики американцы были в курсе событий в Англии и Уэльсе (в Шотландии и Северной Ирландии не удавалось декриминализировать гомосексуальные контакты в условиях частной жизни до 1980 и 1982 года, соответственно). В 1969 году Стоунволлские бунты в Нью-Йорке стали отправной точкой современного движения за защиту прав гомосексуалов в США. Годом спустя в Нью-Йорке состоялся первый марш «День освобождения геев», считающийся первым парадом ЛГБТ (лесбиянок, геев, бисексуалов и трансгендеров), в Лос-Анджелесе был проведен «Парад гей-силы», а в Сан-Франциско – первое выступление в защиту геев. Примерно в это же время на обложку журналов в США впервые была вынесена статья с изображением геев и лесбиянок. В опубликованной в 1960 году в журнале Time статье говорится, что «хотя большинству американцев они покажутся довольно странными, гомосексуалы никогда не были столь заметны, их обсуждает общество, и пристально исследует наука». Это была эпоха знаменательных перемен для геев и лесбиянок США, которая продолжалась до начала 1970-х годов, повысив общественную значимость гей-движения. Ребекка Дж. Розен писала: «Бутылка толстого стекла, содержавшая целую культуру, была откупорена в 1969 году; в течение следующих нескольких лет она будет разбита на тысячу осколков»[77].

В Англии и Уэльсе гей-движение еще только пыталось принять темпы американских изменений, несмотря на то что Фронт освобождения геев был учреден в Лондонской школе экономики в 1970 году. Хотя их лозунг гласил: «Гей – это хорошо», предрассудки пока не исчезли с улиц Великобритании. В 1971 году при поддержке Клиффа Ричарда, Мэри Уайтхаус и Малкольма Маггериджа британские христиане провели «Национальный фестиваль света», выражая растущую озабоченность формирующимся в стране обществом вседозволенности. Особенно их беспокоило развращающее влияние гомосексуальности.

Фредди Булсара и бесчисленные мужчины-геи, несмотря на принятие «Акта о половых преступлениях», так и не смогли совершить каминг-аут[78]. Все еще не верилось, что они когда-нибудь смогут жить открыто, не скрывая своей сексуальной ориентации. Скорее всего, это было невыносимым для столь яркой личности, стремящейся стать рок-звездой, как Фредди, – с его тягой к успеху и жгучим стремлением проявить себя. Ведь опера, мода, балет и искусство были его настоящей страстью.

Это стало одной из причин, по которой Фредди редко открыто рассказывал о своей сексуальности. Любопытным журналистам он отвечал остроумными замечаниями, произносил двусмысленности и вообще говорил иносказательно. Он знал, что, несмотря на изменение закона, гомосексуальность продолжает быть общественным табу и останется таковой еще пару десятилетий. Поэтому, подобно другим людям, скрывающим свое истинное «я», он предпочитал вращаться в кругах, полных атмосферы безопасной двусмысленности, избегая шанса быть подвергнутым раскрытию и дискриминации. Фредди обнаружил, что шоу-бизнес может укрыть его от пристального внимания публики, как это происходило ранее с такими артистами, как Ноэл Кауард, Айвор Новелло, Дасти Спрингфилд и Тими Юро. И, возможно, именно это Фредди и сделал в 1970-х: стал геем эпохи 1950-х. Он отрывался в тесном кругу, но не нарушал статуса-кво на публике. Хотя времена менялись, он все еще не был твердо уверен в своей сексуальной ориентации, чтобы рискнуть в этом признаться. Это решение будет принято когда-нибудь позже, в другой жизни.

В 1972 году в Лондоне прошел первый британский гей-парад, и около 700 его участников промаршировали от Трафальгарской площади до Гайд-парка. Наравне с любопытством и растерянностью зрителей участники демонстрации столкнулись с угрозами, враждебностью и агрессивным поведением полиции. В Гайд-парке их ждала еда, выпивка, наркотики и музыка, а также походные версии развлечений типа «бутылочки» и «платочек». Также им удалось провести массовый публичный однополый поцелуй, который в 1972 году по-прежнему был потенциально незаконным (в зависимости от обстоятельств). Но, как вспоминает один из участников марша Питер Татчелл: «Трусливая столичная полиция арестовала бы нас, если бы мы были одинокими целующимися гей-парами, но они не осмелились арестовать всех 700 участников»[79].

В 1972 году увидел свет первый номер Cosmopolitan – журнала для молодого поколения амбициозных женщин-профессионалов. Журнал провозглашал мужчин «уязвимыми, зависимыми и подверженными эмоциям существами», которых пугает перспектива оцениваться исключительно на основе их половых функций. Казалось, что все маски были сброшены, и сомнения в традиционных представлениях о мужских социальных ролях стали очевидными. Принятие закона «О равной оплате труда» в 1970 году, вместе с «Актом об абортах» 1967 года, помогло женщинам стать равноправными и более независимыми от мужчин. Вся концепция мужчины-кормильца и нуклеарной семьи[80] была подвергнута сомнению, неизбежно вселяя чувство неуверенности и неопределенности у мужчин как в работе, так и семье. Это усугублялось упадком британской промышленности, который создавал кризис маскулинности, поскольку господствующее положение мужчины в обществе было подорвано.

Тогда как молодежь с легкостью приняла эти настроения, старшее до– и послевоенное поколение изо всех сил пыталось адаптироваться к новому десятилетию 1970-х. Времена менялись. Молодые пары нового поколения все меньше разделяли доисторические представления о том, что мужчины не моют посуду и не выполняют работу по дому. В начале десятилетия вдруг появились молодые мужчины, которые проводили свободное время со своими семьями и занимались домашним хозяйством, будь то садоводство, мелкий ремонт или совместный шопинг. Это прекрасно отражено в сериалах того времени, таких как «Мужчина в доме».

На то же время пришелся значительный сдвиг в мужской моде: в тренде были воротники-бабочки, полиэстеровые ткани, брюки клеш, обтягивающие футболки и тщательно завитые волосы. Шляпы были сброшены, а растительность на лице и золотые медальоны носил каждый. Реклама тщательно отслеживала изменения моды и изображала симпатичных и мускулистых, уверенных в себе гордых молодых людей – в штанах с завышенной талией, рубашках с цветочным рисунком и трикотажных свитерах. Рекламные ролики показывали знаменитостей, привлекающих внимание аудитории к средствам после бритья – от рекламы одеколона Деним «Для человека, которому не нужно слишком стараться» до лосьона «Освежи всего себя» фирмы «Брут».

К счастью для Фредди, раз стилевые границы больше не соблюдались, именно поп-культура – особенно музыка, кино и театр – осмелилась посмотреть, как далеко в этом можно зайти. Это был мир Фредди. Спасение пришло в 1972 году в виде фильма «Кабаре» (в основу которого лег роман Кристофера Ишервуда 1939 года «Прощай, Берлин»). Прогремев на экранах кинотеатров всего мира, «Кабаре» разрушил «слащавую репутацию мюзикла своим резким неприятием антисемитизма, нацизма, запретов абортов и даже гонений на гомосексуальность»[81]. Фильм переносит нас в 1931 год, в Берлин, где на фоне расцвета гедонизма во времена упадка Веймарской республики и подъема нацистской партии развиваются отношения между подающей надежды актрисой Салли Боулз и выходцем из среднего класса, учителем английского языка Брайаном Робертсом. Салли вскоре обнаруживает, что, хотя Брайан и превозносит ее как личность, на самом деле он влюблен в Максимилиана фон Хейне. Проблема в том, что и она тоже! Предыстории этих персонажей и их конфликтные отношения обеспечили «Кабаре» огромный кассовый успех, но без оригинальной постановки, талантливой игры актеров, новаторской хореографии и умелого монтажа фильм не получил бы восемь наград Американской киноакадемии. Что еще более важно, «Кабаре» стал одной из первых крупнобюджетных картин, прославляющих гомосексуальность. Фредди обожал этот фильм. «Я люблю кабаретные вещи, – сообщал он в интервью 1977 года. – Именно из фильма „Кабаре“ я черпал вдохновение в ранние годы. Я обожаю Лайзу Миннелли, она просто потрясающая! Как она исполняет свои песни – это же чистая энергия, а как свет подчеркивает каждое движение шоу!»[82].

Фильм «Кабаре» глубоко повлиял на Фредди – в то время молодого человека, только что открывшего для себя гомосексуальность, которая все более его привлекала. Неоднократно пересматривая фильм, он находил и другие темы, которые становились для него все более актуальными и очевидными: тщетность несбыточных мечтаний, декаданс, одиночество, неизбежность смерти и стремление к истине. Это был классический голливудский мюзикл, продолжающий традиции театра и литературы – областей, которые так привлекали Фредди и к которым он был причастен. Стиль фильма колебался между натурализмом и фантазией и опирался на широкий спектр музыкальных течений, каждое из которых входило в круг интересов Фредди и удовлетворяло его культурное любопытство. Учитывая декадентскую атмосферу фильма, его обширный культурный контекст, темы сексуальной ориентации и то, что «Кабаре» не только позволяет нам отождествить себя с главными героями, но также ставит нас на место его зрителей, нетрудно представить, какое разностороннее влияние тот оказал на Фредди. «Кабаре» вселял в него уверенность в том, что он должен принять себя таким, какой он есть, и не бояться принимать решения насчет себя, своего настоящего и будущего.

Чуть более года спустя, к полному восторгу Фредди, в Лондоне вышел мюзикл «Шоу ужасов Рокки Хоррора». Публика увидела представление с элементами трансветизма (еще один пример из долгой традиции мальчиков, играющих девушек, – от оригинальных пьес Шекспира и мужчин, играющих женщин в британской пантомиме, до более поздней андрогинности британских глэм-рокеров, которые скоро примут Фредди Меркьюри в свои ряды). Фредди в мюзикле больше всего трогало открытое осуждение Рокки сексуального пуританства и лицемерия, что делает шоу актуальным и по сей день.

В момент своего выхода «Шоу ужасов Рокки Хоррора» был откровением. Гомосексуальные мужчины и женщины впервые ощутили толику подлинной сексуальной свободы. Наконец они могли встречаться публично, относительно свободно ходить на свидания и увидеть позитивно представленные образы привлекательных и сексуальных героев фильмов и книг. «Кабаре» наряду с «Шоу ужасов Рокки Хоррора» были одними из первых фильмов, показавшим их, соблазнительными и головокружительно прекрасными. Неожиданное признание позволило им больше не скрывать свою сексуальную идентичность и жить свободно, не таясь – хотя многие из них, в том числе и Фредди, по-прежнему скрывали или были вынуждены скрывать гомосексуальность всю оставшуюся жизнь. Но, несмотря на это, Фредди и многие другие творческие люди с радостью окунулись в новообретенную атмосферу грядущих перемен, а некоторые осмелились даже заглядывать еще дальше. И, конечно же, они все были без ума от этой свободы.

За следующие десятилетия «Шоу ужасов Рокки Хоррора» обретет иной, новый смысл, горький и печальный, но это еще впереди. Кто в 1973 году мог предположить, что будет дальше, и какую цену придется заплатить за сексуальную свободу?

Это что касается мира кино и театра, но поп-музыка тоже подхватила тему андрогинности, и проявилась она через глэм-рок. Первые щупальца глэм-рока коснулись культуры в 1971 году – в лице группы T. Rex и их сингла „Bang A Gong (Get It On)“. По правде говоря, этот жанр оформлялся всю вторую половину 1960-х годов в выступлениях и сценических образах Мика Джаггера – в его видеоклипах, где он был переодет в медсестру или Оскара Уайльда, и в его песнях (считалось, что текст „Honky Tonk Women“ рассказывает о «дрэг-квин» – то есть мужчине, переодетого в женщину). Добавим к этому его необычный внешний вид, который он демонстрировал даже в фильмах (таких как «Представление» (1970) Николаса Роуга), и станет понятно, почему Стивен Симелс так писал о Джаггере: «С узкими бедрами, изможденный, с губами такой удивительной похотливости – когда он выступает, он больше всего напоминает какую-то дикую смесь половых органов обоих полов»[83].

В начале 1970-х годов благодаря культовым личностям, таким как Мик Джаггер, социум неожиданно не только стал принимать андрогинность, но и даже поощрять ее. Семьюдесятью пятью годами ранее, в конце 1890-х, само понятие «андрогинность» означало тип мужчины-гомосексуала, который скорее воспринимал себя как «подражателя женщине». Теперь это стало модным. Как пишет Марджори Гарбер: «1960-е и 1970-е годы, подобно 1890-м Оскара Уайльда и Обри Бердслея, вновь продемонстрировали, что андрогинность – по крайней мере „плохая“ андрогинность, будь это мальчик или девушка, – может быть сексуальной. Это привлекало отчасти потому, что было нарушением незыблемых родительских убеждений относительно гендера и гендерных ролей, а отчасти потому, что толкование, интерпретация этих символов всегда увлекательна. Другими словами, это было потрясающе интересно, потому что было неопределенно. Это влекло за собой риск»[84].

Андрогинность в сочетании с философией художника Энди Уорхола, утверждающего, что каждый может быть звездой, если он похож на звезду, создала новую моду глэм-рока, которая не могла не привлечь внимания Фредди. Все дороги десятилетий социальных и культурных перемен вели сюда.

Глэм-рок в самом первом, классическом британском воплощении возник из множества разрозненных музыкальных трендов: в частности, любви к трехаккордному рок-н-роллу 1950-х годов, общей андрогинности, ставшей результатом культурных войн того времени, а также средств массовой информации и новых технологий – как современных, так и будущих. Началась эпоха цветного телевидения. В 1960-х поп был черно-белым, но уже в 1970-е он разукрасил дома британцев: можно было арендовать цветные телевизоры для просмотра новых цветных трансляций. Внезапно поп стал ярким, блестящим и гламурным. Расцвет жанра пришелся на период с 1972 по 1975 год. Типичная британская глэм-рок-песня в то время были громкой, с притопываниями, незамысловатой и броской, с длинными гитарными риффами и повторяющимися напевами. Также она отличалась тяжелым барабанным ритмом (иногда на одной звуковой дорожке играли два ударника) и вокалом, который как минимум вызывал вопрос гендерной принадлежности. Это идеально соотносилось с теми идеями, которые Фредди сам вынашивал с юности: всеми теми текстами и музыкальными задумками, которые он сочинял в своей спальне и которые его мать собиралась выкинуть.

Затем, в 1972 году, на волне роста популярности глэм-рока Дэвид Боуи представил своего Зигги Стардаста – вымышленного персонажа, который мгновенно стал главной темой обсуждений в мире рока. И никто, казалось, не задумывался или не замечал откровенно гомосексуальных намеков. Боуи был знаковой личностью в культуре начала 1970-х годов – не только благодаря его изменяющейся сексуальности, но и потому, что акцент на имидже, театральности и стилистике, также как и нарциссизм его сценических персонажей, казалось, были характерными для всей той эпохи. Он создал свой уникальный стиль с яркими красками и одеждами, и Фредди неожиданно открыл для себя, что нет ничего невозможного. Филипп Аусландер размышляет о гендерных конструктах и формировании идентичности в своем обзоре выразительного искусства глэма. Он утверждает: «Требование свободы для исследований и построения собственной идентичности на основе таких понятий, как пол, сексуальность или любых других, – это наиболее важное наследие глэм-рока»[85].

Для Фредди глэм-рок был средством, с помощью которого он мог намекнуть на свою гомосексуальность, не прибегая к явной демонстрации оной или открытым заявлениям о своих предпочтениях. Он использовал Queen и свое творчество как удобную возможность свободно выражать себя на публике с помощью сексуальных намеков и аллюзий.

Фредди заявил: «Помню, в одном интервью я сказал, что „играю на бисексуальности“. Конечно, я играю с этим. Все зависит от того, какое у меня настроение. Если меня спросят, гей ли я, я отвечу – решайте сами»[86].

Певец Марк Алмонд с теплотой вспоминает 1970-е, время после Боуи и Марка Болана из T. Rex. Они окунулись в глэм-рок и прятались за андрогинностью, скрывая или, наоборот, намекая на свои сексуальные предпочтения: «После Боуи и Болана стало нормальным играть с андрогинностью. Мне тогда не казалось, что Фредди на самом деле гей. Когда Боуи утверждал, что он бисексуал, мы знали, что это просто игра, часть эпатажности. У Боуи были жена и ребенок, как и у Марка Болана. Болан тоже был невероятно женственным, взбалмошным, капризным и хорошеньким; у него еще была манера говорить таким хриплым шепотом. Мне нравилось думать, что он спит со своим бонго-ударником Микки Финном, хотя все знали, что он не гей. Так с чего же Фредди быть геем?» – говорит Алмонд[87].

Кто-то мог думать, что Фредди, должно быть, завидовал Боуи, чей ненасытный гетеросексуальный аппетит позволял ему играть гея уверенно и без последствий. Боуи, однако, прекратил притворяться геем в 1983 году – по случайному совпадению, в момент самого разгара эпидемии СПИДа.

Но в реальности поклонники Боуи, которые, беря с него пример, совершали каминг-аут, часто сталкивались с враждебностью и насилием.

«Оглядываясь назад, – говорит Алмонд, – мы понимаем, что Боуи и Болану было легко говорить, что они бисексуалы, потому что каждый вечер они возвращались к своей гетеросексуальной жизни. Геи же так сделать не могли. Объявить себя бисексуалом для мужчин-геев тогда было единственным способом выжить»[88].

Появиться в большинстве мест с блестками на лице и накрашенными ресницами было верным способом быть избитым. Неудивительно, что геи – как мужчины, так и женщины – в повседневной жизни и работе были вынуждены скрывать свою гомосексуальность. Это был слишком большой риск не только для них лично и их семей, но и для их карьеры и возможностей. Даже такая суперзвезда, как Джон Карри – британский фигурист и обладатель золотой олимпийской медали, у которого был долгий роман с актером Аланом Бейтсом, – вынужден был скрывать, что он гей. Единственные успешные примеры геев (хотя они никогда не произносили слова «гей» в шоу-бизнесе) встречались на телевидении: безобидные карикатуры, шаржи и клоуны. И ни одного открытого гея среди певцов или музыкантов. Пройдет несколько лет, пока Том Робинсон не ворвется в массовую культуру, и не менее десятилетия до появления Джимми Самервилла и группы Frankie Goes To Hollywood.

Поэтому Фредди не собирался совершать каминг-аут как гей, даже если и был тогда на это способен. И в этом он, к сожалению, был прав – это лишило бы его любых шансов сделать карьеру еще до ее фактического начала. К тому же в лице своих гетеросексуальных коллег из группы Queen он нашел удобную дымовую завесу, которая прикрывала все сомнения в его сексуальности.

Итак, скрытый гей, разыгрывающий гетеросексуала, возглавит группу под названием Queen. А когда группа, в свою очередь, поймет и примет его имидж и взгляды, Фредди спрячется за их нормальностью и обыденностью.

И когда группа Smile и Фредди начинали свой путь, зрители ни о чем не догадывались.

Глава 9

В мае 1970 года Фредди Булсара был принят в качестве вокалиста группы Smile, и его превращение началось. Это была именно та роль, которой он так отчаянно и долго жаждал, но получил он ее, заняв место Тима Стаффела – человека, который и познакомил его с группой. Хотя амбиции Фредди зашкаливали, это не было переворотом власти – Стаффел ушел по своей воле.

Обретя нового вокалиста, группа Smile с новыми силами приступила к репетициям в Лондоне. «Мы впервые играли вместе в лекционном зале Имперского колледжа, а Роджер привел с собой старого друга, который играл на бас-гитаре, – вспоминает Брайан Мэй. – Фредди пришел со свежими идеями для песен, да и у нас было несколько своих. Поэтому мы сразу стали работать над собственным материалом, ничем другим не занимаясь – разве что развлекались, наигрывая „Jailhouse Rock“ и „Hey Big Spender“»[89].

В группе также появился новый басист, Майк Гроуз. «Я встретил их на Вест-Кромвель-роуд, – вспоминает он. – Там были Роджер и Брайан, и Фредди Меркьюри, который в то время был еще Фредди Булсарой, мы пожали друг другу руки и все такое. Кажется, тогда мы еще звались Smile, хотя никто этого не обсуждал. Они объяснили мне, что Фредди тоже в группе – они знали его целую вечность, и всю эту целую вечность он хотел быть в группе. Мне голос Тима нравился больше, чем Фредди. Тим был хорош, чертовски хорош. Фредди часто фальшивил. Когда нужно было брать высокие ноты, он отодвигал микрофон подальше от рта, чтобы его не было слышно. Но Брайан поговорил со мной о Фредди, и, по-моему, Брайан в него действительно верил»[90].

Гроуз перебрался на Ферри-роуд в Барнсе, и когда Smile не репетировали в Имперском колледже, вся четверка собиралась поработать над собственными композициями, расширяя репертуар. «Разумеется, основными авторами были Фредди и Брайан, – вспоминает Гроуз. – Фредди просто приходил, усаживался в саду и рассказывал, чего он хочет, иногда напевал мелодию. Или даже у него был готовый текст, и мы вместе создавали из этого песню. Вот так. Изредка у него были аккорды или целая аранжировка»[91].

Хотя официально Фредди был новичком в Smile, даже с учетом лет на периферии группы, он с первой минуты пытался навязать остальным свое видение. «Он был очень сильной личностью, – говорит Брайан Мэй. – Мы сначала не видели в нем великого певца или музыканта: он был очень неискушенным и неопытным. Но мы видели в нем человека, обладающего невероятной верой и харизмой, и он нам нравился»[92].

Репетиции в Имперском колледже и сочинение песен в неформальной обстановке сада в Барнсе – именно так закладывался фундамент того, что через годы станет репертуаром Queen. «Результаты этих посиделок потом станут их первыми синглами. Это и „Keep Yourself Alive“, и, конечно, „Seven Seas of Rhye“, – говорит Майк Гроуз. – Даже „Killer Queen“, которая вышла позже, родилась тогда же»[93].

Помимо того что Фредди играл важную роль в подготовке оригинального репертуара, он также потратил несколько недель перед следующим концертом Smile в Труро, прочесывая лондонскую модную тусовку в поисках «образа» группы. Он еще держал магазинчик на Кенсингтонском рынке вместе с Роджером, который временно прекратил изучение стоматологии и чувствовал себя ответственным за создание модного имиджа группы. Как вспоминает Майк Гроуз: «Мы с Фредди искали сценическое оборудование – кажется, на Кингз-роуд, – и он заставил меня напялить те черные бархатные брюки. Они были такими тесными, что я едва мог ходить!»[94].

Завершив репетиции и облачившись в некое подобие сценических костюмов, подобранных Фредди, четверка музыкантов вместе с двумя дорожными менеджерами, Джоном Харрисом и Питом Эдмундсом, погрузили снаряжение в микроавтобус «Фольксваген» Майка и отправились в Корнуолл, чтобы дать первый концерт Smile в новом составе. Концерт состоялся в здании муниципалитета Труро, аудитория которого могла вместить до 800 человек. Однако 27 июня 1970 года в ней собрались едва ли 200 человек, которые пришли послушать первый концерт группы Smile с новым басистом Майком Гроузом и вокалистом Фредди Булсарой.

Одетые в новые черные шелковые костюмы из брюк мятого бархата, футболок и сапог с наборными каблуками, украшенные серебряными кольцами и увешанные браслетами и цепочками, Smile открыли концерт песней „Stone Cold Crazy“. Фредди уже исполнял эту песню с одной из своих предыдущих групп, Wreckage. В интервью 1977 года он так вспоминает и песню, и их облачение: «Сперва мы просто выступали в черном. Очень смело, дорогуша. Затем мы стали для разнообразия носить белое, и пошло-поехало. „Stone Cold Crazy“ была первой песней Queen, исполненной на сцене»[95].

Хотя они много репетировали, концерт прошел далеко не идеально. Как вспоминает Майк Гроуз: «В ту ночь мы выступали довольно плохо. Мы практиковались, но игра вживую сильно отличается от репетиций в помещении колледжа. Еще мы немного растерялись, когда один из нас начал играть не ту аранжировку песни. Мы старались как могли скрыть промахи, но, скажем так, не рассчитывали, что нас пригласят еще раз»[96].

Вот один из обзоров на их концерт, опубликованный в местной прессе: «Четверо очень своеобразных молодых джентльменов, одетых в шелк и увешанных драгоценностями, создающих достаточно шума, чтобы разбудить половину мертвых Корнуолла»[97].

Роджер Тейлор, чья мать организовала выступление, вспоминает, что это был благотворительный концерт, но группе все равно заплатили: «Мы получили пятьдесят фунтов на всех, что казалось огромной суммой. Мы считали себя богачами! Это было первое настоящее выступление Фредди с нами. Моя мать была в шоке. И тогда он еще не выработал технику исполнения. Он звучал как очень громкая овца!»[98]

Несмотря на более чем скромные отзывы о первом концерте Smile в новом составе, Фредди был полон энергии и по дороге домой в Лондон не умолкал ни на минуту. «Фредди сильно вложился в первый концерт, – вспоминает Майк Гроуз. – Я помню, как он скакал повсюду, похожий на Мика Джаггера, но в своем стиле»[99].

Следующий концерт Smile должен был состояться в Имперском колледже в Лондоне. Но тут произошли две кардинальных перемены. Во-первых, группа сменила название. Майк Гроуз вспоминает обсуждение, происходившее в саду на Ферри-роуд в Барнсе. «Мы были в саду, просто репетировали номер, и вдруг вспыло это название – Queen. Конечно же, это была идея Фредди. Они спросили меня: „Что скажешь?“ Знаю, теперь это покажется смешным, но сорок лет назад назвать себя Queen было немного рискованно. Я сказал: „Ну, если нас не арестуют или что-то вроде того, то они хотя бы нас запомнят!“»[100]

Фредди уже какое-то время разрабатывал новое название для группы и даже упоминал об этом Сью и Пэт Джонстон, двум сестрам из Корнуолла, которые в 1970 году бывали на Ферри-роуд. «Мы обычно садились на автобус в Корнуолл в самом начале трассы M4. Однажды, провожая нас к автобусной остановке, Фредди спросил: „Что вы думаете о названии Queen?“, – вспоминает Сью. – Мы подумали, что название очень смешное, потому что он всегда был таким женственным. И мы сразу засмеялись из-за ассоциации с гомосексуальностью, но он попытался как-то сгладить этот момент, убеждая, что название звучит очень „по-королевски“. Он тогда уже начал работу над гербом и логотипом. С самого начала Фредди продумал всю концепцию. У него был отличный маркетинговый ум, и это, должно быть, стимулировало остальных. Он всегда добивался своего»[101].

«Это была идея Фредди, – вспоминает Роджер Тейлор. – Мне сначала не понравилось название, и Брайану тоже, но мы привыкли. Мы думали, что когда станем популярнее, наша музыка будет говорить о нас больше, чем название»[102].

«Это всего лишь название, но оно царственное и звучит великолепно, – утверждал Фредди. – Это сильное название, универсальное и понятное. Оно несет большой визуальный потенциал и имеет массу толкований. Конечно, я осознавал ассоциации с гомосексуальностью, но это была всего лишь одна из граней»[103].

Так группа Smile прекратила свое существование. С этого момента группа будет известна как Queen.

Второе изменение, произошедшее перед следующим концертом группы, состояло в том, что Фредди Булсара тоже сменил имя. Летом 1970 года Фредди Булсара, застенчивый мальчик из Занзибара, стал Фредди Меркьюри, эксцентричным вокалистом группы Queen.

«Он написал песню для первого альбома, „My Fairy King“ («Мой сказочный король»), и в ней была такая строка: „О Мать Меркурий, что ты со мной сделала?“[104] – вспоминает Брайан Мэй. – После этого он сказал мне: „Знаешь, я собираюсь стать Меркурием, потому что мать в этой песне – моя мать, так что я теперь буду Меркурием“[105]. Мы все подумали, что он с ума сошел, но он был серьезен и сменил имя на Фредди Меркьюри. Думаю, что это было одним из ключевых моментов его превращения. Наверное, это помогло ему стать тем, кем он хотел, и хотя Булсара в нем был жив, для публики он собирался стать другим персонажем»[106].

Как сильно отличался этот новый персонаж от подростка, который бежал со своей семьей из Занзибара и приземлился в Хитроу в 1964 году? С тех пор прошло шесть лет. Образ жизни Фредди кардинально поменялся, и произошло это в момент самого пика культурной революции. Он воплотил свою мечту о художественной школе перед тем, как целиком посвятить себя музыке; он выбрал собственный путь, отказавшись от проторенной дорожки в бухгалтерии или юриспруденции, предложенной родителями. Сомнения в сексуальной ориентации вступали в противоречие с зороастрийской верой его родителей. Отказался ли он (хотя бы частично) от своего прошлого, от парсийских корней и колониального воспитания, сменив имя? У его близкого друга Дэвида Эванса есть своя теория по этому поводу: «Фаррух Булсара – это имя, которое он похоронил. Он не хотел больше говорить о своей жизни до того, как он стал Фредди Меркьюри»[107].

Итак, новорожденные Фредди Меркьюри и Queen начали свой путь к музыкальной славе с небольшого концерта для друзей в Имперском колледже Лондона 18 июля 1970 года. Впервые все четверо вышли на сцену как группа Queen. «Я не припомню, что это был настоящий концерт. Возможно, там было двадцать-тридцать товарищей Брайана, вот и все»[108], – вспоминает Майк Гроуз.

Лишь неделю спустя, 25 июля, состоялся их полноценный публичный дебют как Queen – в привычном для Роджера Тейлора местечке в Корнуолле. Выступление в заведении PJ’s в Труро, анонсированное в местных газетах как концерт „Queen (бывшие Smile)“, может, и было первым публичным шоу для Queen, но также было последним выступлением Майка Гроуза. Тот вскоре покинул группу и вернулся на основную работу в Корнуолле.

Следующий концерт группы был запланирован на 23 августа, и Queen срочно нужен был басист, чтобы заменить Майка. Случай свел их в Корнуолле с Барри Митчеллом, который стал их новым бас-гитаристом и был тепло принят группой: «Они были отличными парнями, правда прекрасными, – вспоминает Барри. – Брайан был особенно приятным. Такой замечательный, радушный человек. Фредди был темной лошадкой. Он был тогда не столь ярким, каким стал позже, и не таким уверенным в себе. Совсем наоборот: он, по-моему, был довольно-таки застенчив. Да, они все были классными парнями»[109].

Но на первом концерте в Имперском колледже 23 августа Митчелл обнаружил, что его роль в группе распространяется не только на бас: «Это было довольно странно: мы готовили закуски, состоящие из апельсинового сока, в те времена скорее нектара, и попкорна – знаете, как на настоящих рок-н-рольных тусовках. Вот я и готовил им попкорн»[110].

Покончив с приготовлением закусок, Queen вышли к публике в сценических костюмах. Митчелл был сначала несколько шокирован, обнаружив, что перед концертом Фредди выпрямляет себе волосы плойкой, а второй раз – когда тот вышел на сцену с ногтями, выкрашенными в черный цвет. Он также посмеивался над Фредди, когда перед концертом он предложил сменить образ на более вызывающий и нарядиться в женскую одежду. «Он правда хотел на этом выехать, но, слава богу, этого не произошло!» – говорит Барри[111]. Но Фредди стремился произвести впечатление своим шоу, независимо от того, что думали остальные члены группы. Он вышел на сцену в черных блестящих брюках, бархатной кофте, с браслетом на руке в форме змеи, в сапогах и с посеребренными волосами.

После концерта в лондонском районе Суисс-Коттедж в сентябре в следующий раз они должны были выступить 16 октября. Но незадолго до того Фредди был сражен печальными известиями. 18 сентября было объявлено, что умер Джимми Хендрикс, предположительно от передозировки наркотиками. Эта новость потрясла Фредди и Роджера Тейлора – они оба были ярыми поклонниками Хендрикса. В знак уважения они на весь день закрыли свой магазинчик на Кенсингтонском рынке.

Репетируя в тот вечер, группа играла хиты Хендрикса вместо подготовки собственного репертуара. Возможно, это и стало причиной того, что их следующий концерт в Колледже управления недвижимостью в Лондоне стал полным провалом. Они получили 20 фунтов стерлингов за 75-минутное выступление. Один из соратников Фредди по Кенсингтонскому рынку, Алан Майр, был в зале и припоминает, насколько плох был концерт: «Роджер и Брайан, без сомнения, были очень опытными, но вот Фредди был проблемой. Тогда у него была привычка брать высокие ноты. Он слишком воодушевлялся и начинал петь слишком высоко. А еще он был довольно неуклюжим на сцене. Он сильно откидывал голову назад и шагал вперед, не попадая в ритм. В зале еще и было эхо, так как он не был полностью заполнен и рекламы особо не давали. Туда поместилось бы в три-четыре раза больше публики. Я помню, как вечером после концерта мы все, по субботнему обычаю, пошли в паб The Greyhound. Мы говорили: „Что мы скажем Фредди, ребята? Он весь в восторге, а ведь было не очень хорошо“»[112].

В тот год Queen сыграли еще шесть концертов, в том числе в знаменитом клубе Cavern Club в Ливерпуле. И хотя амбиции и энергия у Фредди были огромные, до успеха и славы было пока далеко. Несмотря на периодическую нервозность на сцене и отсутствие успехов в музыкальном бизнесе, уверенность Фредди в том, что у него все получится, оставалась неизменной: «Когда Queen только сформировалась, мы все стремились к верхушке и не собирались довольствоваться малым. Нужно обладать огромной уверенностью, чтобы преуспеть в этом бизнесе. И не надо возражать, что вам это ни к чему. Если кто-то говорит: „Может быть, я недостаточно хорош, может, я должен смириться со вторым местом“, – лучше сразу забыть обо всем этом. Мы были уверены в себе. Так должно быть. Нужна наглость, много уверенности и абсолютная решимость – наравне с нужными музыкальными навыками. Самонадеянность очень хороша в самом начале: нужно говорить себе, что ты станешь самым первым, ни в коем случае не вторым. У нас это получалось. Наше эго было огромным»[113].

Одним из членов группы, который не разделял эту самонадеянность, был Барри Митчелл. В начале 1971 года он решил покинуть группу. Последний концерт Митчелла с Queen в Юэлле мог стать последним и для Роджера Тейлора. В программе также выступала группа Genesis, и после концерта к Роджеру Тейлору подошел Питер Габриэль, желая узнать, не хочет ли он бросить Queen и присоединиться к Genesis. Однако Тейлор решительно отклонил предложение. Он вложил много сил в Queen и был уверен, что у группы есть будущее. Митчелл же не разделял его мнения: «Я тогда не считал, что им удастся чего-то достичь, потому что они не были особенно оригинальными или коммерчески привлекательными»[114].

Утвердившись в своем решении, Митчелл оставался непреклонным даже в ответ на просьбы других членов группы: с Queen было покончено. Но уход Митчелла совпал по времени с выдвижением одной женской фигуры из окружения группы: Мэри Остин.

Глава 10

Мэри Остин была юной голубоглазой красавицей-блондинкой из бедной семьи в Баттерси, южный Лондон. Казалась, что общего у нее может быть с членами группы Queen, с их университетскими образованиями и культурными притязаниями? Ее отец был мастером по клейке обоев, а мать работала прислугой в небольшой компании. Оба родители были глухими, и она общалась с ними с помощью языка жестов и читая по губам.

В 19 лет, после того как семья переехала в таунхаус в Фулхэме, Мэри устроилась сотрудником по связям с общественностью в фешенебельный магазин моды Biba в Кенсингтоне. Основанная польским дизайнером Барбарой Хуланики, компания Biba стала воплощением стиля и моды в конце 1960-х и начале 1970-х годов. В то время все знаменитости – от Твигги и Джули Кристи до Сонни и Шер – одевались здесь. Музыканты, среди которых был Пол Маккартни и Мик Джаггер, также частенько навещали магазин не только ради модных шляп с витрины, но и приятного общения с симпатичными продавщицами.

Магазин Biba на Кенсингтон-Черч-стрит располагался неподалеку от магазинчика Фредди и Роджера, и оба они часто туда наведывались. «Я был фанатом Biba с самого начала, задолго до того, как он превратился в большой универмаг. Когда я туда ходил, это был небольшой бутик», – вспоминал Фредди[115].

Своей популярностью магазин был также обязан работавшим там девушкам. Однако Фредди и Роджер даже не подозревали, что еще один член Queen уже побывал там первым. «Отчасти прелесть Biba заключалась в том, что девушки, которые там работали, были очень красивыми и хорошо одетыми. Они умели подать себя, так что мы просто ходили туда, чтобы любоваться, – вспоминает Брайан Мэй. – Я знал, что Фредди тоже ходит туда за тем же самым. Одной из тех девушек была Мэри Остин. Я познакомился с Мэри на концерте в Имперском колледже, в моем колледже, и заговорил с ней, так как она сидела прямо за мной. Я очень смущался, но как-то расхрабрился пригласить ее на свидание, и мы встречались несколько раз»[116].

Это было в 1970 году. Фредди был на распутье: его последняя подруга, Розмари Пирсон, разорвала их отношения из-за его сексуальной неопределенности и интереса к гомосексуальности. Однако, похоже, что у него не было любовников после разрыва с Розмари, по крайней мере, ни один из его коллег или друзей не подозревал подобного. Часто бывая в магазине Biba, Фредди все больше увлекался работающей там блондинкой, а Мэри Остин заинтересовалась им в ответ. «Иногда у него хватало храбрости, чтобы прийти одному, – вспоминает она, – но чаще всего он приходил с Роджером или кем-то еще. Он улыбался и здоровался, проходя мимо, что бывало довольно часто. Думаю, так продолжалось около пяти-шести месяцев»[117].

Однако она встречалась с Брайаном Мэем, хотя ему вскоре стало ясно, что у этих отношений нет будущего: «Она очень настороженно относилась ко всем, поэтому обычно мы просто ходили выпить в какой-нибудь бар и расходились вечером, на прощание поцеловавшись в щечку. Вот и все. Наши отношения никогда не заходили дальше. Однажды Фредди спросил меня о ней, и стало ясно, что он хотел с ней встречаться. Так что я сказал: „Слушай, мы в общем-то и не пара, просто хорошие друзья, так что давай я тебя познакомлю“»[118].

Брайан сдержал свое слово и свел их вместе. Сначала Мэри была уверена, что Фредди больше интересуется ее подругой, но была просто очарована этим человеком, одновременно отталкивающим и притягивающим. «Он не был похож ни на кого из тех, с кем я раньше встречалась, – говорит она. – Он был очень уверен в себе – а мне этого всегда не хватало»[119].

Наконец, 5 сентября 1970 года, на свой 24-й день рождения, Фредди пригласил ее на свидание, но Мэри из приличия отказалась. Однако он был настойчив и продолжал донимать ее просьбами о встречах. И вот, через три недели после того, как Фредди впервые ее пригласил, Мэри перестала ему отказывать. 30 сентября 1970 года они вместе отправились в лондонский клуб The Marquee на концерт группы Mott The Hoople.

В то время Фредди, несмотря на грандиозные музыкальные амбиции, еще с трудом сводил концы с концами, выступая с Queen в лондонских колледжах и выжимая максимум из магазинчика на Кенсингтонском рынке, где он продавал старую одежду и свои художественные работы. Но Мэри не считала это зазорным. Напротив, она все больше в него влюблялась.

Пять месяцев спустя Фредди и Мэри уже делили маленькую квартирку за 10 фунтов в неделю на Виктория-роуд, 2 в Кенсингтоне вместе со своими котами, Томом и Джерри. «Мы могли позволить себе только одну пару штор, поэтому повесили их в спальне. Нам пришлось делить ванную и кухню с другой парой, – вспоминает Мэри[120]. – У Фредди было не так много денег, и мы жили просто, как вся молодежь. Не было шикарных ужинов – это пришло позже, когда он достиг успеха. Прошло около трех лет, пока я его по-настоящему полюбила. Никогда больше я такого не чувствовала»[121].

Брайан Мэй вспоминает, как Фредди и Мэри все больше сближались: «Фредди был счастлив с Мэри, и они были сильно влюблены. Думаю, можно сказать, что она была любовью всей его жизни»[122].

Так как Фредди недавно разорвал отношения с Розмари Пирсон, а теперь строил новые с Мэри Остин, любые подозрения о его гомосексуальности казались тогда беспочвенными. Барри Митчелл, который, хотя и ушел из Queen, но время от времени сталкивался с Фредди на Кенсингтонском рынке, вспоминает: «Я часто отправлялся на рынок повидаться с Фредди и Роджером, чтобы просто потрепаться. Фредди всегда дико жестикулировал, размахивал руками, особенно заметно это было в приветствиях. Не поймите меня неправильно, с ним было очень весело, и мы все привыкли к нему, но эти гомосексуальные штучки – я был уверен, что все это игра. Я уже знал его планы насчет имиджа группы, и предполагал, что ужимки были просто частью этого образа. Я никогда всерьез не задавался вопросом, гей ли он, потому что для этого не было оснований – он состоял в гетеросексуальных отношениях с Мэри»[123].

Похоже, в начале их отношений Мэри не подозревала о гомосексуальности Фредди. Вскоре она привела его в Фулхэм, чтобы представить отцу: «Я не предупреждала отца о том, что Фредди выглядит довольно экстравагантно, так что, думаю, мой отец неплохо справился с ситуацией. Отец открыл нам дверь и очень спокойно и тепло приветствовал Фредди. Соседи, конечно, косились и отпускали комментарии. Только потом я поняла, что визит такого музыканта, похоже, был для отца шоком»[124].

Фредди, однако, не торопился представлять Мэри своим родителям. Было ли это из-за страха, что они радостно примут ее в качестве идеальной спутницы для своего сына и начнут давить на него, чтобы он женился на Мэри и подарил Боми и Джер внуков, о которых они так мечтали? На самом деле, несмотря на то что он считал Мэри своей гражданской женой, брак никогда не входил в планы Фредди. «Я считаю Мэри своей гражданской женой, у нас все прекрасно, – говорил он. – Мы счастливы, и неважно, что думают остальные. Мы верим друг в друга, а это самое главное. На остальных мне плевать. Никто не смеет говорить нам, что делать. Я считаю, что мы женаты. Это от Бога»[125].

Отношения между Фредди и Мэри были вне всяких подозрений. Окружающие были свидетелями той любви и страсти, которую они испытывали. В начале отношений Фредди целиком растворился в Мэри, и их любовь, казалось, цвела пышным цветом. Хотя Мэри признавала, что их роману нужно было время, чтобы развиться: «Мне потребовалось много времени, чтобы по-настоящему влюбиться в этого человека. Но как только это случилось, я уже никогда не смогла бы от него отказаться. Его боль стала моей болью, а радость стала моей радостью»[126].

Не потому ли Мэри потребовалось так много времени, чтобы влюбиться, что изначально их отношения по своей природе были дружескими? Привлекательная женщина, она пользовалась успехом у мужчин, но Фредди очаровал ее с самого начала, и, в конце концов, она в него влюбилась. По мере того как крепла их дружба, его обаяние, его личность, его экстравагантность покорили ее, и она влюбилась. Не зная, что он гей, Мэри вполне могла влюбиться во Фредди именно потому, что он был геем и мог дать ей все, что гетеросексуальная женщина мечтает получить от гомосексуала. Как утверждает Сет Майерс в журнале Psychology Today: «Гомосексуалы обычно учатся принимать себя и не тратить бесполезных усилий на то, чтобы получить одобрение и принятие других. По этой же логике дружба с мужчиной-геем сильно отличается от дружбы с мужчинами-гетеросексуалами. Даже если убрать сексуальный подтекст в отношениях гетеросексуальной пары, гетеросексуальный мужчина гораздо более ограничен традиционной ролью сильного и не слишком эмоционального человека. В то же время геи получили своего рода общественное право быть настолько экстравагантными и эмоциональными, какими они хотят, ведь они – геи, и традиционные роли их не стесняют»[127]. Только в нашем случае Мэри понятия не имела о том, что Фредди был геем. Она была уверена, что влюбилась в гетеросексуального мужчину – будущую рок-звезду.

Что касается Фредди, для него отношения с Мэри были идеальными: она была другом, родственной душой и в чем-то даже матерью. Он, безусловно, любил ее, любил глубоко и страстно. Но пока Мэри целиком посвятила свою жизнь Фредди, у него еще была карьера, а чуть позднее проявилось и влечение к мужчинам, заняв важное место в его жизни. Это были неравные любовные отношения, обреченные на провал. Но им суждено было перерасти в крепкую дружбу, которая длилась до последнего дня жизни Фредди.

Глава 11

Пока отношения Фредди и Мэри крепчали, группа Queen искала себе нового басиста. Семнадцатилетний Даг Боги из Вейбриджа, Суррей, откликнулся на их объявление.

«Я не был профессиональным музыкантом, но просматривал объявления о прослушиваниях в еженедельной газете Melody Maker. И вот в январе 1971 года мне попалось объявление от „потрясающей новой группы, ищущей басиста“, – вспоминает Даг. – Я позвонил и назначил встречу. Жил я за городом, так что поехал к ним в Лондон на автобусе. Прослушивание проходило в аудитории Имперского колледжа – в университете Брайана, прямо за Королевским Альберт-холлом»[128].