Глава 19

ЭЛИС

– Итак, ваше настоящее имя – Дженнифер Уоллес. И когда вы намеревались сообщить нам об этом?

Я нерешительно повожу плечами и сжимаю губы. Мне очень хочется спросить у инспектора Мелани Сандерс, поймали они его или нет. Не Алекса Саннингема, мужчину, которого я каждый божий день пытаюсь забыть. Нет, я про того типа на мотоцикле. Того, кто всего пару часов назад заставил меня поверить, будто он обезобразил мое лицо, искалечил мне жизнь…

– Вы хотя бы понимаете, Дженнифер, сколько времени вы потеряли даром, скрывая от нас правду? Играя с нами в игры?

Дженни. Мне хочется сказать ей, что Дженнифер меня называли лишь в те минуты, когда очень сердились, а вообще все звали меня просто Дженни…

Но вид у инспектора Сандерс разъяренный. На столе прямо перед ней лежит папка, при виде которой я тут же начинаю думать о другом. Я не хочу быть здесь, в этой комнате, за этим столом. Глядя на стопки бумаг, которыми завалена потертая деревянная столешница в пятнах, я размышляю о том, настанет ли когда-нибудь такое время, когда полиция перестанет возиться с бумагами. Или у них – как у нас в редакции: безбумажное будущее – лишь несбыточная мечта? Людям очень нравится что-нибудь распечатывать.

Часть бумажек, лежащих перед ней сейчас, – это вырезки из газет с заметками о судебном разбирательстве по делу Алекса Саннингема. Другие, видимо, взяты из его тюремного досье, хотя судить трудно – я вижу их вверх ногами. Инспектор замечает мой прищур и тут же поднимает папку под углом, чтобы я не смогла ничего прочесть.

– Ни в какие игры я не играю, – отвечаю я наконец и сама удивляюсь тому, насколько тихо звучит мой голос. Внутри меня все кипит, и я хочу, чтобы речь была твердой и уверенной. Почему со мной обращаются так, словно это я преступница? Я ведь ничего плохого не сделала. Преступники – это Алекс Саннингем и неизвестный преследователь.

Хочется разозлиться еще больше, хочется заорать, но утреннее происшествие полностью выбило меня из колеи. Все время вспоминается, как Мэтью, стоя рядом со мной на коленях, медленно и сосредоточенно льет воду на лицо. Я закрываю глаза, еще раз переживая минуту ужаса, когда я была уверена, что ослепну.

Вдруг я слышу странный звук, как будто кто-то со свистом втянул в себя воздух. Я открываю глаза – инспектор Сандерс смотрит на меня совсем с другим выражением лица.

– То, что произошло с вами сегодня, Дженнифер, было ужасно. Мы все еще проверяем записи с камер наблюдения. Ничего существенного пока не обнаружили, но мы его поймаем. Не думайте, что я вам не сочувствую, я так завелась… – она делает паузу, словно пытаясь взять себя в руки, – просто потому, что у нас была бы фора в расследовании, если бы вы рассказали нам всю правду.

– Алекс Саннингем тут ни при чем, – возражаю я.

– Да, точно. Вы в этом уверены, не так ли? У вас же многолетний опыт полицейской работы.

– Он в тюрьме. И если только он не сбежал… – я поднимаю брови, понимая, что мой насмешливый тон на грани сарказма неуместен, – то у меня не было никаких причин посвящать вас в эти детали.

Мелани Сандерс качает головой и упирает взгляд в потолок, словно не веря своим ушам. Потом не мигая смотрит на меня, берет из лежащей перед ней папки какую-то бумажку и кладет передо мной, чтобы я могла прочесть.

Это ксерокопия документа о досрочном освобождении. Конфиденциальные данные: электронные адреса, имена, примечания – закрашены, но общий смысл сообщения ясен.

Нет. Этого не может быть.

– Но почему мне ничего не сказали?

– Формально вы не относитесь к числу его жертв, ведь так? Но если бы вы и были ею и кто-то, скажем, из чистой любезности решил бы поставить вас в известность, откуда бы он знал, где вас искать? Вы же поменяли имя, исчезли с лица земли. – Инспектор стучит по документу указательным пальцем. – Его уже почти месяц как выпустили, Дженнифер. С комиссией по условно-досрочному освобождению согласовано. В тюрьме Алекс Саннингем показал себя образцовым заключенным. За хорошее поведение ему скостили срок.

Я чувствую, как кровь отливает от щек. Мне становится холодно. Потом жарко. Прямо как в тот раз, когда я увидела открытку в коробке для пирожных, в редакции.

Алекса приговорили к пяти годам лишения свободы. Я и не подозревала, что его выпустят так скоро. По моим представлениям, он должен был сидеть еще около трех лет. Прошло всего два с половиной года…

– Но ведь и в газетах о его освобождении ничего не писали. – Я недоуменно смотрю на ксерокопию. – Вы правда считаете, что учитель может соблазнить двух несовершеннолетних девочек и сесть всего на два года? И об этом даже в новостях не упоминается?

– В этом нет ничего необычного – за хорошее поведение часто сокращают срок. К тому же это условно-досрочное. Если он что-нибудь натворит, его тут же вернут обратно. Ну, вы знаете, как это бывает. – Снова наступает пауза, во время которой у инспектора Сандерс в очередной раз меняется выражение лица. – Хотя в данный момент все не так просто. Уже готовится официальное заявление для прессы.

– Что? Какое заявление? Вы правда думаете, что он может иметь отношение ко всему этому? К тому, что происходит со мной? – Я чувствую, как подбородок втягивается в шею. – Послушайте, Алекса осудили на основе других показаний. Я тут ни при чем. Ему не за что мстить мне.

– Дженнифер, вы действительно не понимаете, что для нас он подозреваемый номер один? Вы ведь журналистка, умная, образованная женщина. И вы знаете, на что способен этот человек. Ложь, хитрость, полное отсутствие моральных принципов. Мы специально спрашивали вас о том, нет ли какого-нибудь бывшего мужа или друга, на которого нам следовало бы обратить внимание. Того, у кого мог быть мотив причинить вам зло. Ну или просто скользкого типа.

Я прижимаю ладони к вискам: мозг вскипает тысячей незваных мыслей. Я ничего не сказала про Алекса потому, что считала – он еще в тюрьме. Но не только: мне хотелось сделать вид, что я его не знаю, хотя бы перед самой собой притвориться, что та наивная дурочка, которая купилась на его смазливую морду, – это была не я.

А еще я пытаюсь вспомнить – тогда, в суде, как он смотрел на меня? Считал ли он меня причастной к тому, что с ним произошло? Был ли он похож на человека, который в один прекрасный день во всем обвинит меня? И начнет мстить?

– Нет-нет, я даже представить не могу подобную ситуацию. Он во всем винил родителей девочки. Той, с которой сбежал. Это они представляли сторону обвинения, убедили дочь дать показания против него. Я же вообще понятия ни о чем не имела. Выглядела последней идиоткой, если уж вам непременно нужно знать. И вы, конечно, правы, у него действительно нет моральных принципов. Но жестокости я в нем не наблюдала. И поступки, наподобие тех, которые творит тот парень, тоже не в его духе.

– Тюрьма меняет людей, Дженнифер. Там люди обрастают новыми знакомыми и связями, которые порой заводят их на темную дорожку. Для этого он достаточно долго пробыл за решеткой. Теперь нам надо его найти. А вам – завести привычку быть честной со мной во всем, на все сто процентов.

– Найти? – Я невольно вскидываю голову, как от удара.

В каком смысле «найти»? Я думала, Алекс уже под стражей. Если полиция всерьез подозревает его, то разве не время сейчас проверить его алиби – где он был и что делал каждую среду за последние пять недель? И я очень надеюсь, что когда Алекса допросят как следует, то обнаружат, что это не он.

Вдруг дверь допросной открывается, входит женщина в штатском, наклоняется к инспектору Сандерс и что-то быстро шепчет ей, а та кивает. Женщина уходит.

– Ваш друг Том здесь, Дженнифер.

– Я бы предпочла, чтобы вы по-прежнему называли меня Элис. Это мое второе имя. Оно записано в свидетельстве о рождении. Теперь я – Элис.

– Посмотрим. Мне сказали, что Том пытается давить авторитетом, грозит своими адвокатскими связями. Устроил на входе скандал, требует встречи с вами. Ему сказали, что придется подождать. Я так полагаю, он все знает об этом Алексе? О вашем прошлом? И о том, что вы изменили имя?

Я поднимаю руку к уху и дергаю себя за мочку несколько раз. Впечатление такое, что голова вот-вот отвалится. Напряжение внутри нарастает.

Не хочу пока даже думать о Томе. О том, как я ему, черт возьми, все это объясню. Бессмысленное эхо слов Мелани Сандерс еще звучит у меня в ушах.

– Почему вы сказали «нам надо его найти»? Разве служба по контролю за досрочно освобожденными не в курсе местонахождения Алекса?

Глава 20

ЭЛИС – ПРЕЖДЕ

После концерта – в тот вечер, когда я встретила Алекса – группа волонтеров, приглашенных благотворительным фондом, организовала чаепитие со сладостями. Я разочарованно поглядывала на столики, тщетно выискивая бокал вина. Мне стало стыдно за свое желание пропустить бокальчик «Шираза».

Я взяла интервью кое у кого из музыкантов и у представителя благотворительного фонда, старательно притворяясь, будто не замечаю пристального внимания Алекса. У него был взгляд мужчины, совершенно уверенного в своей привлекательности, и, находясь на другом конце зала, он всеми силами пытался встретиться со мной глазами. Но я сопротивлялась: очень хотелось вернуться домой и выпить наконец вина.

Публика уже расходилась, когда Алекс вдруг оказался со мной рядом и, наклонившись, прошептал на ухо:

– А вы любите дельфинов, Дженнифер?

– Дженни. Меня зовут Дженни. Конечно, люблю. Разве это не противозаконно – посметь не любить дельфинов?

– Так вы сейчас свободны? – Короткая пауза. – Или нет?

Алекс сразил меня наповал. Вблизи оказалось, что он умопомрачительно пахнет – дорогим лосьоном после бритья. И хотя я ожидала приглашения, но совсем не рассчитывала, что это случится прямо сейчас. Я думала, мы просто поболтаем и он скажет, что неплохо было бы сходить выпить вдвоем как-нибудь вечерком. Такого напора я не ждала. А еще меня задело, что он был так уверен в моем интересе к нему, и я попыталась взять себя в руки, даже начала представлять себе восхитительный звук, с которым «Шираз» польется в мой бокал, когда я вернусь домой.

– Теплая одежда. Термос с кофе. Дельфины. – Алекс наклонил голову. – Нравится?

Была примерно половина десятого вечера, на улице стоял жуткий холод. Я сразу поняла, к чему он клонит: в нескольких милях от нас, на побережье, было одно популярное местечко, куда люди приезжали, чтобы понаблюдать за дельфинами. Я и сама бывала там пару-тройку раз, когда устроилась на работу в этих краях, но мне не везло – дельфинов я не видела. Я удивилась – на улице темень, что вообще можно увидеть в такой час? И разве сравнится продуваемое всеми ветрами побережье с бокалом любимого «Шираза» бордового цвета в моей уютной гостиной?

Мысленно я уже сказала: «Нет. Однозначно нет». И тут я совершила ошибку – повернулась и взглянула Алексу в глаза. С моих уст тотчас слетело предательское «да». Вскоре мы уже сидели на скамейке на берегу моря, завернувшись в два огромных пледа, которые нашлись в багажнике его машины, и всего через полчаса увидели трех дельфинов, резвившихся в серебристой лунной дорожке. Настоящее чудо. Нарочно не придумаешь.

И я потеряла голову.

В первую ночь между нами ничего не было. Зато было во вторую. И в третью. И в четвертую тоже. А всего через две недели я переехала в его дом на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на море. Конечно, это был шальной поступок, совершенно для меня не типичный, но все было великолепно.

Вечерами, в сумерках, я обычно стояла у окна спальни, высматривая дельфинов, а Алекс подходил сзади, обхватывал руками за талию и клал голову мне на плечо. Тихое и совершенно неожиданное чувство полного удовлетворения.

– Но ты же его почти не знаешь! – возмущалась по телефону Лиэнн, когда я ошарашила ее новостью о том, что мы уже живем вместе.

Тогда я отправила сестре на телефон его фото плюс небольшую запись, где он играет на рояле «Стейнвей»[9] в своей музыкальной комнате. «Боже! – написала Лиэнн. – А у него брата-близнеца, случайно, нет?»

Вот так и вышло, что я поддалась чарам Александра Саннингема, даже не подозревая, какой ужас ждет меня впереди. Мы вместе готовили еду, постоянно смеялись и часто ходили гулять, нарядившись в толстые куртки и смешные вязаные шапчонки.

В то время я была стажером в одной местной газете и получала весьма скромную зарплату, так что вскоре ощутила все преимущества совместного проживания, не только финансовые, но и эмоциональные. Алекс зарабатывал на жизнь тем, что давал уроки игры на фортепьяно всем желающим, независимо от пола и возраста. Раз в неделю он ходил в местную начальную школу, где проводил уроки музыки, а еще аккомпанировал на фортепьяно скрипачам, саксофонистам и другим музыкантам из школьного оркестра во время сольных занятий. Те же ученики приглашали его аккомпаниатором, когда сдавали экзамены. Все остальные дни он проводил дома, за «Стейнвеем».

Занятия с учениками могли проходить в любое время, иногда в самые причудливые часы, и я привыкла, возвращаясь домой из редакции, заставать у нас в гостиной такую сцену: родитель какой-нибудь девочки или какого-нибудь мальчика мирно попивает кофе у нас в гостиной, пока ребенок колотит гаммы в музыкальной комнате.

Прежде мне никогда не доводилось делить жилье с кем-либо, кроме родителей, и меня поразило, как быстро я приспособилась. Наверное, не в последнюю очередь потому, что у каждого из нас была своя профессиональная жизнь. Жилье – часть большого краснокирпичного дома-террасы – Алекс получил в наследство от бабушки вместе со «Стейнвеем», так что мы были обеспечены куда лучше, чем большинство пар нашего возраста.

И, разумеется, мы много путешествовали – Лондон, Эдинбург, Барселона, Рим. Нашим отношениям было всего восемь месяцев, когда Алекс вдруг пригласил меня в Сорренто, где совершенно неожиданно сделал предложение. И я, удивив саму себя, согласилась.

«Тебе не кажется, что вы оба слишком торопитесь?» Моя сестра Лиэнн, которой Алекс теперь скорее нравился, чем нет, все же была настроена слегка скептически. Зато мама, тогда еще совершенно здоровая – диагноз «болезнь легких» был еще впереди, – меня поддержала. Она сама вышла замуж за моего отца, будучи беременной, «и все сложилось просто великолепно».

Мы запланировали свадьбу на весну, и я не уставала твердить всем, кто не отказывался меня слушать, это было совсем не рано; я чувствовала себя невероятно счастливой. На работе все складывалось успешно, к тому же у меня был жених, который производил фурор, куда бы ни пришел; а он писал песни и посвящал их мне. Как мне могло все это не нравиться?

А потом в нашей повседневной жизни произошла перемена, которой я поначалу не придала значения. Просто Алекс спросил меня однажды, как я отнесусь к тому, чтобы побыть «компаньонкой» для его младших учениц, чьи родители не всегда могут присутствовать на уроке. Речь шла о вечерах и о выходных. До сих пор помню, как он говорил, что родители абсолютно правы, требуя для своих детей надежных мер безопасности, да он и сам должен беречь репутацию.

Тогда я еще спросила его, надо ли мне будет сидеть с ними в музыкальной комнате в течение всего урока. Если да, то я могу взять книгу или еще чем-нибудь заняться. Алекс ответил, что нет, – позже мне пришлось во всех подробностях пересказать этот наш разговор полиции – достаточно будет, если я просто буду находиться в соседней комнате, как обычно поступали все родители. Дверь в музыкальную комнату будет распахнута, и это всех устроит.

Так и повелось. Время от времени кто-то из родителей привозил на урок ребенка, а сам отправлялся по делам, и тогда я усаживалась с книжкой или айпадом на диване в гостиной, откуда через распахнутую дверь могла наблюдать за ходом урока в музыкальной комнате. Алексу я доверяла безоговорочно и не сомневалась, что все это нужно скорее для его безопасности, чем для безопасности детей. Я искренне беспокоилась, что кто-нибудь из девочек может обвинить его в приставаниях, тем более что многие из них совершенно явно были в него влюблены.

Так продолжалось месяца два или три, пока не произошло одно событие, которое выбило меня из колеи. Позже, во время допроса в полиции, я поняла, что должна была прислушаться к чувству тревоги, которое вызвало во мне то происшествие, и с кем-нибудь поделиться.

Холодным октябрьским утром я вернулась домой из магазина – дело было накануне дня рождения Алекса – и застала его расхаживающим по гостиной с мобильным в руке. Свободной рукой он то и дело ерошил себе волосы и вел явно напряженный разговор.

– Нет, я запрещаю тебе так поступать. Мы ведь уже говорили на эту тему. У тебя еще все впереди. Вся жизнь. У тебя есть друзья, родители, тебя все любят…

Заметив меня, Алекс гримасой дал понять, что попал в переделку. Я приподняла брови, безмолвно спрашивая, чем могу помочь. Он помотал головой и продолжил успокаивать невидимую собеседницу.

Я ушла на кухню и стала слушать разговор оттуда. Меня встревожило то, что, судя по репликам Алекса, его собеседница была в отчаянии, возможно, на грани самоубийства. Алекс проявлял бездну терпения и такта, ласково уговаривая ее пообщаться с кем-нибудь, обратиться за профессиональной помощью. Он постоянно напоминал ей, что «жизнь стоит того, чтобы жить». Снова и снова повторял, что все будет хорошо, что надо только смотреть вперед, а не оглядываться все время назад.

Разговор затягивался, я тоже ходила туда-сюда по кухне, чувствуя, как меня охватывает тревога. Однако тревожилась я не только за неизвестную мне девушку, которая почему-то звонит Алексу, находясь явно в пограничном душевном состоянии, что само по себе странно; меня напрягал тон, которым говорил с ней Алекс. Слишком уж он был ласковым, на грани интимности.

Завершив наконец беседу, Алекс пришел на кухню. Выглядел он измученным.

– Что это было, Алекс?

– Одна из моих учениц-подростков переживает тяжелый внутренний кризис. Совсем с катушек съехала. Я уже давно подозревал, что она себя режет. У нее на руках шрамы – их видно, когда она играет. Но я и не подозревал, что у нее проблемы дома, а тут имел глупость спросить. Ну и понеслось.

Я была поражена. Почему я впервые слышу о том, что у него есть проблемная ученица?

– Что за ученица?

– Ты ее не знаешь. Приходит по вторникам, утром. Ей пятнадцать.

– Что, одна приходит?

– Да, одна.

– А как же твое «правило компаньонки» – если нет родителей, то присутствую я?

– Это для младших. И только в тех случаях, когда родители беспокоятся. А этой уже пятнадцать, Дженни. Она почти взрослая. Ей не нужна компаньонка. Точнее, я бы сказал, ей нужен хороший друг. Судя по ее словам, родители у нее – хуже не придумаешь.

Я не верила своим ушам.

– Алекс, ты спятил?! Тебе самому нужен присмотр! Подумай только – девчонке пятнадцать лет, она режет себе руки и думает о самоубийстве. Немедленно звони ее родителям. Или в службу психологической помощи, или еще куда-нибудь! Не пускай это дело на самотек.

– Все уже под контролем. Она сейчас беседует с матерью. И с психикой у нее все в порядке, просто она чувствует себя несчастной.

– Ты поэтому так ворковал с ней по телефону?

– Ничего я не ворковал, Дженни. Просто проявлял заботу, – сказал он изменившимся голосом и поглядел на меня так, словно хотел добавить, что у меня нет сердца. – А как я, по-твоему, должен был себя вести? Сказать ей «отвали, иди режь себе вены»?

Я принялась расхаживать по кухне, пытаясь собраться с мыслями. Я и так расстроилась, а тут еще Алекс пытается выставить меня виноватой.

– Она что, пугала тебя самоубийством? Грозила наложить на себя руки? Ну тогда тем более надо звонить ее родителям, в социальную службу или хотя бы лечащему врачу. Есть же какие-то правила поведения в таких случаях?

– Есть, конечно. Я и сам думал этим заняться. Но я же тебе говорю, сейчас с ней ее мать. Она заметила, что дочь рыдает в трубку. Так что теперь бедняжка под присмотром. Обещала все рассказать матери. Та ей поможет.

– А если не расскажет? Что, если она все придумала? Что, если она сделает сейчас с собой что-нибудь страшное, а твой номер – последний набранный в ее телефоне?

– Да ничего страшного не случится. Просто молоденькая девушка слегка поддалась эмоциям. К тому же сейчас с ней мать. Я беспокоился, пока она была одна, а теперь с ней все будет в порядке. Так что не драматизируй…

– Что?! Я? Драматизирую? Господи, Алекс…

И тут мы разругались в пух и прах. За все время, что мы прожили вместе, у нас никогда таких скандалов не было. Он обвинял меня в бессердечии, а я орала в ответ, что он наивный и безответственный. В конце концов он согласился позвонить матери девочки и удостовериться, что та действительно в курсе происходящего. Я слышала обращенные к ней слова и немного успокоилась.

Позже мне придется во всех деталях пересказать полиции и тот эпизод, и нашу последующую ссору. Та пятнадцатилетняя ученица окажется первой несовершеннолетней, которую Алекс соблазнил, а затем бросил, причем я не имела об этом ни малейшего понятия. Мать девочки ничего не знала о травме, которую получила ее дочь. В тот день, когда мы с Алексом поссорились, женщина была на работе и ни с кем по телефону не разговаривала. То есть он просто сделал вид, что позвонил ей.

А я, до смерти напуганная и обозленная, ничего не заметила. В моих глазах Алекс вел себя ужасно глупо. Меня беспокоило, что девочка могла и впрямь втрескаться в него по уши, учинить какую-нибудь глупость и посадить на его репутацию такое пятно, от которого он всю жизнь не отмоется. Я боялась, что, послужив неуравновешенной юной особе жилеткой, он дал ей повод надеяться на развитие отношений, а когда этого не случится, девица обвинит его во всех смертных грехах, а то и, чего доброго, покончит с собой.

И я в недвусмысленных выражениях потребовала от него, чтобы он перестал давать ей уроки.

Алекс тут же согласился и обещал впредь быть осторожнее. Позже я испытала унижение, осознав степень своей доверчивости. Но тот эпизод стал лишь маленькой каплей в море стопроцентной надежности Алекса, его здравомыслия, верности и, главное, любви ко мне. У меня не было никаких причин подозревать его в нечестной игре, и никогда, даже в самых диких фантазиях, я не смогла бы заподозрить, что он будет изменять мне с малолетками.

Когда потом я вспоминала ту сцену и во всех подробностях описывала ее полиции, то чувствовала себя идиоткой. Но тот случай и в самом деле был единственным темным облачком на безмятежном небосклоне наших с Алексом отношений. К тому же он сумел так преподнести нашу размолвку, что в конце концов виноватой ощутила себя я – за свою черствость.

Правда же состояла в том – знаю, это прозвучит безумно, – что я и впрямь переживала за репутацию Алекса. Я злилась, потому что боялась – а вдруг эта девчонка станет для нас проблемой. Меня бесила излишняя, как мне казалось, доброта Алекса и его наивность, доходящая едва ли не до самопожертвования.

Глава 21

ОН – ПРЕЖДЕ

После истории со Стэном и домом престарелых прошла неделя, и снова наступила среда. Уроки тянутся вечность, но он совсем не против. Наоборот, подольше бы пробыть здесь.

Он смотрит в окно на облака. Днем, на математике, он так засмотрелся, что даже учительница рассердилась. Но он услышал ее голос, только когда она громко окликнула его по имени. Мисс Хендерли ждала, что ученик ответит на вопрос, но беда в том, что вопроса-то он не слышал. Мечтал о том, как сидит на облаке рядом с мамой, – до чего же жалко, что она умерла, и вообще, как было бы здорово, будь у него нормальные родители, как Джим и Хелена.

– Я не знаю, – честно признаётся он.

Весь класс смотрит на него, и один за другим ученики начинают смеяться: если он не знает, значит, не знает и никто другой. Он всегда первым решает все задачки.

– Ну хватит, – сердито обрывает веселье мисс Хендерсон. – Перестаньте отвлекаться. Слушайте внимательно.

Когда звенит последний звонок и наступает время идти домой, у него болит живот, и он долго копается в раздевалке, натягивая куртку. Он снова думает об облаках и жалеет, что не умеет летать. Домой совсем не хочется. Не хочется сладкого чая. И традиционного для среды угощения – рыбных палочек с фасолью и мороженого. И больше всего не хочется «быстренько надевать пижамку и нырять в постель». А хочется сорваться с места и полететь вокруг света. З-зум, з-зум-м! Стремительно, подобно ракете, которая изображена на его одеяле.

Одним из последних он выходит из раздевалки и сразу видит бабушку: она стоит на краю игровой площадки в синем непромокаемом плаще и розовом шарфе, дожидаясь внука. Когда она работает в дневную смену и приходит забирать его после внеурочных занятий, он всегда радуется, едва завидев ее. Один вид бабули наполняет его счастьем. Но не в среду. В среду она приходит за ним сразу после уроков, и они спешат домой. Идет дождь, и он надевает капюшон. Ему нравится, что капюшон заглушает все звуки снаружи, и он часто использует это как предлог. «Я тебя не слышу».

Вот и теперь бабуля берет его за руку и спрашивает:

– Как прошел день?

– Извини, я тебя не слышу.

Бабушка стискивает его ладонь и молча ведет к воротам, а дальше они идут по дубовой аллее. Он знает, что аллея дубовая, потому что на прошлой неделе они изучали разные виды листьев на уроке рисования. Для этого они сначала их собирали, а потом макали в краску и прижимали к бумаге, делая картинки. Он с размаху плюхал свои листья на бумагу. Плюх, плюх, плюх – краска брызнула на Сьюзи, его соседку. Учительница попросила, чтобы он брал поменьше краски, но он тогда тоже сделал вид, что не слышит.

Дорога из школы домой занимает совсем не так много времени – а жаль, хорошо бы она была подлиннее, как, например, дорога от их дома до бабушкиной работы.

Бабуля говорит, что очень старается найти работу без ночных смен, но беда в том, что она слишком стара и мало что умеет. Он возражает ей, что она умеет все на свете и могла бы работать на раздаче в школьной столовой, но бабуля только вздыхает:

– Если бы в жизни все было так просто. – В их столовой и так есть кому работать.

Скоро он уже сидит дома на кухне и смотрит на рыбные палочки рядом с горкой фасоли на тарелке.

– Почему ты не можешь остаться дома? Пожалуйста, останься.

Глаза у бабушки опять становятся странные, как будто она вот-вот заплачет, и она опускается на стул рядом с внуком.

– Я знаю, что тебе тяжело, сладкий мой, но, поверь, я бы ни за что не ушла от тебя, если бы это не было необходимо. Я ведь тебе говорила, я не смогу оплачивать эту квартиру и все счета, если у меня не будет работы. А Стэн донесет, если я не буду выходить в ночь.

Мягкой ладонью она убирает ему волосы со лба.

– Помнишь, я рассказывала тебе о том, как я была маленькой и жила на ферме? Когда овцы рожали ягнят, мой папа тоже уходил из дому на всю ночь, и я оставалась одна. У меня ведь тоже не было мамы, помнишь? Она ушла от нас, когда я была совсем малышкой. И все-таки я не боялась, когда мой папа уходил к овцам. А ведь мы жили бог знает где, вокруг не было ни единого дома. А ты здесь, среди людей, где совсем не страшно. Ты только соблюдай все правила, как я тебе говорю, и ложись спать, и с тобой ничего не случится.

Он втыкает нож в рыбную палочку и разрезает ее на два куска. Потом на четыре. На восемь.

Он вспоминает сегодняшний урок математики и учительницу. Она хорошая.

– А давай попросим мисс Хендерли присматривать за мной по средам? Она не откажется. – Он уже предлагал этот вариант раньше, но бабушка была против. Странно, разве это не отличная мысль? Мисс Хендерли целыми днями приглядывает за целой кучей детей, неужели она не может присмотреть за одним мальчиком раз в неделю ночью?

Но бабуля приходит в ужас от этой идеи.

– Мы ведь уже говорили об этом, милый, – наш секрет никому нельзя рассказывать, особенно в школе. Они сообщат соцработникам, что я не справляюсь, и тебя снова заберут у меня. Разве ты этого хочешь?

Он мотает головой. Бабуля права: он вовсе не хочет, чтобы это повторилось.

– Значит, ты будешь храбрым? Да? Потерпишь, пока я найду другую работу? Ну вот и хорошо, кушай. На сладкое у тебя мороженое. Твое любимое.

* * *

Два часа спустя бабушка надевает синий плащ и повязывает розовый шарф. Он уже в пижаме, хотя еще совсем рано – часы показывают шесть.

Бабуля повторяет с ним правила. Плиту не трогать, и никакие электрические приборы тоже. Дверь не открывать, на телефонные звонки не отвечать. Со спичками, свечками и другими вещами, от которых может что-то загореться, не играть. Телевизор можно смотреть, пока короткая стрелка не покажет восемь. Тогда нужно будет все выключить и идти спать. Свет в большой комнате и на кухне погасить, ночник в спальне можно оставить.

– Бабуля, а давай купим рацию? – Он с надеждой заглядывает ей в глаза.

– Нет, милый, это слишком дорого. К тому же вряд ли рация нам поможет.

– А в армии помогает.

– Мы же не в армии. Ничего, все будет в порядке. Соблюдай правила, и ничего с тобой не случится. Из квартиры можно выйти, только если начнется пожар. Вот тогда открывай дверь и беги со всех ног. Но пожара у нас не случится, потому что ты хороший мальчик и не станешь нарушать правила. Так что не бойся. Дверь заперта, тебя здесь никто не тронет.

Бабуля смотрит на часы.

– Прости, милый, мне пора бежать. Ты хороший мальчик. Бабушкин маленький солдатик. И помни, я… – она умолкает.

Раньше она всегда говорила: «Я совсем близко», – но теперь он знает, что это неправда. Он помнит, как они ехали на автобусе и еще шли пешком. Он чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Бабушка вздыхает, целует его в лоб и на мгновение крепко прижимает к себе. А секунду спустя уходит.

* * *

Он включает телевизор, но там ничего хорошего нет, программы все скучные. Он съедает печенье, которое оставила ему бабуля, запивая соком. В квартире под ними играет музыка, ему это нравится. Но вскоре музыка обрывается, и наступает полная тишина. Это уже плохо.

Дома немного холодно, поэтому он накидывает халат и забирается в постель с книжками. Он уже умеет читать некоторые слова, но еще не все. Из-за этого он так старается в школе – хочет научиться читать по-настоящему, чтобы по средам, когда бабушка на работе, можно было читать по ночам. Иногда во время чтения он как будто ныряет в страницу и забывает о том, где находится. Вот бы сейчас так.

Он внимательно осматривает комнату – хоть бы нигде не оказалось паука. В одну из сред в углу спальни сидел огромный паук, поэтому ему пришлось взять свое одеяло и пойти в гостиную, а дверь закрыть и заложить подушками щель под ней, чтобы паук не вылез. Утром бабушка вернулась домой и, обнаружив его в гостиной на диване, спросила: «Это что еще за чертовщина?»

Он лежит в постели, свернувшись калачиком, и старается заснуть, но вокруг становится все тише и тише. Вот это ему особенно не нравится – когда вокруг так тихо. И темно. Правда, он никогда не выключает ночник, а еще кладет с собой в кровать фонарик – на всякий случай, вдруг электричество отключится.

Он часто плачет, особенно когда кто-нибудь в школе начинает рассказывать страшные истории. Он тогда убегает играть, стоит услышать хоть слово про привидения и призраков.

Правда, бабушка говорит, что привидений не бывает, но он ей не верит. Надо перестать думать об этом. Очень хочется по-маленькому, но страшно вылезать из-под одеяла и идти через темную гостиную в туалет.

Он все ждет, когда неприятное чувство пройдет, но оно не проходит, терпеть становится по-настоящему трудно. Он вспоминает, что было на прошлой неделе, когда Стэн нашел его в углу бельевой.

Он зажигает фонарик, вылезает из постели и крадется к двери, светя перед собой фонариком. Он уже на середине комнаты, когда кто-то стучит в дверь. Прямо как в позапрошлую среду.

– Слышишь меня? Я знаю, что ты там. – Голос негромкий – едва доносится сквозь дверь.

Он замирает. В тот раз было так же – он замер и не двигался, и тот, за дверью, ушел.

Надо было рассказать бабуле, но он боялся, что она рассердится, что он вылез из постели.

В дверь снова стучат – тук-тук-тук. Совсем не громко, так чтобы слышал только он. Тук-тук-тук. Раз, два, три…

– Я вижу свет из-под двери. И знаю, что ты там. Открой, иначе я вызову полицию.

Он каменеет. Полицию? Бабушка очень огорчится, если в дело вмешается полиция. Он старается не дышать, но сердце бьется очень громко. Наверное, надо выключить фонарик, но в темноте будет совсем страшно.

И вдруг крышка почтового ящика на двери приподнимается, и он видит чей-то кончик носа и глаз – кто-то пытается заглянуть в щель.

– Я видел, как уходила твоя бабушка, и знаю, что ты там один. Открой дверь немедленно, или я иду звонить в полицию.

И тут он понимает, кто это. Брайан.

Их сосед, толстяк Брайан.

Глава 22

МЭТЬЮ

– Что случилось? Ты что-то от меня скрываешь?

Мэтью отвечает жене не сразу. Сначала смотрит на нее, потом опускает глаза в тарелку. Жареная картошка и стейк. Хорошо прожаренный, приготовленный по всем правилам поварского искусства, а потому ароматный и сочный. Но Мэтью почему-то не хочется есть его, не хочется даже резать, и мясо на тарелке остывает.

– Как тебе удается видеть меня насквозь, Сэл? – И он снова смотрит в тарелку, удивляясь тому, что аппетит пропал. Надо же, он ведь очень любит стейк.

Тут Хилл замечает в центре куска маленькое кровавое пятнышко и сразу все понимает. Салли приготовила среднепрожаренный стейк, с небольшим количеством крови, и вот эта кровь, напоминание о сыром мясе внутри жареного, напомнила ему еще кое о чем. Обычно он неприхотлив в еде и не привык выискивать что-нибудь в тарелке, но сегодня постоянно мысленно возвращается к тому нападению. Кислота. Ожог. Тот страшный миг, когда он ждал, что кожа на лице Элис начнет менять цвет.

– Колдовство. Разве ты до сих пор не понял, что живешь с тайной ведьмой? Белой, разумеется. Ешь свой стейк, а я пока схожу навещу нашу принцессу Пиппи Покет. Когда вернусь, ты мне все расскажешь. Договорились?

Мэтью кивает. Они женаты уже несколько лет. Мэтт любит свою жену, но что у нее в голове, для него по-прежнему загадка. Иногда, сидя за завтраком, он представляет себе, что Амели уже выросла и эти две женщины болтают на совершенно незнакомом ему языке. О моде и сплетнях.

И, разумеется, о диванных подушках.

Мэтью улыбается жене, чувствуя приступ вины за то, что иногда пропускает ее слова мимо ушей. Они познакомились, когда он расследовал дело – сложный, запутанный случай, касавшийся двух старинных подруг Салли. Вспоминая об этом, он до сих пор холодеет от страха – а вдруг ее подруга, Бет, выбрала бы другого частного детектива? Как бы тогда сложилась его жизнь?

«Тогда бы у меня было меньше подушек», – лукаво думает он, вспоминая их постель с горой шелковых препятствий.

– Чего это ты ухмыляешься?

– Да так, ничего особенного. Просто я люблю тебя, Сэл.

– И я тебя. Ешь свой стейк.

С этими словами Салли покидает их кухню-столовую и идет наверх. Мэтью слышит голос дочки, которая заявляет, что она нисколечко не устала. Он снова улыбается – когда это дети говорили иначе? Сверху доносится песенка – мама и дочка поют вместе, – а потом голос Салли завершает: «Так, а теперь спать».

Наконец жена возвращается, и он тоже заставляет себя вернуться к трапезе.

– Ну вот и хорошо. Тебе не хватает железа, ты какой-то бледный в последнее время. Я как раз прочитала на днях в одном журнале, что дефицит железа – проблема куда более распространенная, чем кажется большинству людей. Ну а теперь выкладывай, я слушаю. – И она берет бутылку вина, но Хилл накрывает свой бокал ладонью и мотает головой.

Он опять думал об Элис, поэтому все еще встревожен. Не исключено, что сегодня еще раз придется выйти. Он пока не решил.

– Этим утром я немного облажался. Элис не захотела поехать в моей машине, а я не настоял. И зря. На нее напали. Неизвестный тип сделал вид, будто облил ее кислотой. Это было ужасно.

– Что значит «сделал вид»? Облил или не облил?

Мэтью рассказывает жене про мотоциклиста и ледяную воду из бутылки. И как они предполагали худшее.

– Наверное, это уже примета времени. Мотоциклист знал, что мы сразу решим, будто это кислота. Элис до жути испугалась.

– Кошмар какой. Но все-таки странно… Столько ухищрений ради фальшивого нападения? Его ведь могли поймать. Ведь там наверняка есть камеры наблюдения?

– Его пока не нашли. По-моему, это что-то вроде предостережения. Как будто он говорил ей: «Видишь, что я могу с тобой сделать, если захочу?» Манипуляция через страх. Классическое поведение преследователя. Он просто запугивает Элис.

Салли потрясена, и тогда Мэтью рассказывает ей вторую часть новости: о том, что Элис – не совсем Элис.

– Так, значит, ты больше не занимаешься этим делом? Вот и хорошо. Если клиентка скрывает правду о своей личности, то эти излишние сложности ни к чему.

Преданность жены вызывает у Мэтью улыбку. Она за него горой, ему нравится, что она сердится из-за его неурядиц. Но сам-то он уже миновал стадию гнева. Он изучил материалы судебного процесса над Алексом Саннингемом, и ему стало жалко Элис – или Дженнифер, или как там ее зовут.

– Ты точно отказался от этого дела? – Салли подается вперед, заглядывая в лицо мужу.

– Ее бойфренд меня уволил, так что можно считать, что отказался.

– Вот и славно. Давай займемся рекламой. Подыщем тебе работу получше. Хорошо, что недавно поступили деньги за корпоративный тренинг, которой ты вел, – на несколько месяцев нам хватит. И незачем тебе браться за дела, которые выводят тебя из зоны комфорта. Мне эта затея с самого начала не нравилась – ты все-таки детектив, а не телохранитель какой-то. А главное, что толку: если уж полиция не может защитить ее от нападений, то чем можешь помочь ты? – Жена встает и, звеня тарелками, начинает загружать посудомойку, и тут у Мэтью вибрирует телефон.

Сообщение от Мелани.

«Можешь подъехать в наше кафе через час?»

Хилл опускает мобильный в карман и бросает взгляд на спину жены – Салли занята и ничего не заметила. Вот и хорошо. Она расстроится, если муж скажет, что это Мелани. Инспектор полиции Сандерс не оставляет надежды уговорить Мэтью вернуться в дружные ряды правоохранителей, а Салли и слышать об этом не хочет, боится, как бы это не пробудило его старых демонов. Хилл ушел со службы потому, что винил себя в смерти одного ребенка. Тот случай до сих пор ему снится. Так что не стоит упоминать о Мелани: жена разнервничается.

– Я выскочу ненадолго. Не волнуйся, ничего особенного. Может быть, новый заказ наклюнется.

Салли поворачивается к супругу:

– Надеюсь, это не тот тип, которого якобы хотят похитить человечки?

– Все может быть. – Мэтью подмигивает жене, подходит, чтобы чмокнуть ее в щечку, а сам думает, что надо бы заглянуть к Иану, проведать его самого и его человечков. Ну, может быть, не сегодня, но на днях точно.

* * *

Хилл входит в кафе за час до закрытия. По вечерам здесь продают бургеры и картошку фри для увеличения выручки, и Мэтью, к своему ужасу, обнаруживает, что ему хочется и того и другого, несмотря на недавно съеденный стейк. Хорошо еще, что он не склонен к полноте, да и с обменом веществ пока все в порядке, но ведь он не молодеет, а значит, надо быть осторожнее.

«Возьму только кофе», – думает он.

Мелани появляется через несколько минут. Она стала еще крупнее.

– Слушай, Мел, и как у тебя на все это хватает сил? Не пора ли уже пойти в декрет? Эта тройня может родиться в любой момент!

Инспектор склоняет голову набок и показывает ему язык.

Официантка берет у них заказ – кофе для Мэтью и снова кусок морковного торта с чаем «Эрл Грей» для Мелани.

– Да, неприятная ситуация. Элис оказалась Дженнифер. – Мэтью берет из вазочки на столе пакетик с сахаром, но тут же кладет его обратно. Времени в обрез, так что руки можно оставить свободными.

– Мягко сказано. – Помолчав, Мелани чуть подается вперед и добавляет: – Босс рвет и мечет. Так что у нас все как всегда – мы с тобой не встречались и не разговаривали.

Хилл поднимает обе руки, мол, сдаюсь.

– Ты же знаешь, я нем как рыба.

– Ладно. Я, конечно, пропесочила Элис на тему закона и порядка, но, честно говоря, мне ее жаль. Особенно после того, как я все узнала: и о ее прошлом, и о том, что стряслось сегодня утром.

Хилл рад это слышать. Мелани – тот человек, чье хорошее отношение дорогого стоит. И ничего, что беременная, нервы у нее – стальные канаты. Наверняка устроила Элис приличную выволочку.

– Но я сама еще не все ей рассказала. Она, кстати, настаивает, чтобы мы называли ее Элис. Вроде как это ее второе имя и мать с сестрой уже привыкли. Короче, я сейчас сливаю тебе информацию, но завтра она все равно будет во всех газетах, а твое мнение мне надо знать сейчас. Алекс Саннингем исчез.

– Ты серьезно?

– Более чем. Он уже несколько раз не являлся отмечаться к своему куратору. А теперь выяснилось, что и в хостеле его нет. Мы не хотели поднимать шум, но, похоже, не выйдет. И дело не только в том, что мы хотим допросить Саннингема по делу Элис. Кстати, она должна знать – имеет на это право, – что он теперь наш главный подозреваемый. А я-то надеялась, что он уже у нас на крючке…

Мэтью приподнимает бровь. Мелани вздыхает, и оба откидываются на спинки стульев, когда официантка ставит на столик их заказ. Едва девушка уходит, Мелани подносит к губам чашку с чаем, после чего продолжает:

– Та малолетка – пятнадцатилетняя девица, с которой он сбежал в прошлый раз, – тоже пропала.

– Шутишь!

– Если бы.

– Но ведь она вроде бы каялась перед журналистами, рассказывала свою историю, предостерегала других от совершения ошибок. Даже, кажется, говорила, что ненавидит Алекса. И что вы теперь об этом думаете? Он до нее добрался? Хочет отомстить?

– Мы пока ничего не знаем. Ей ведь уже восемнадцать. Готовится к выпускным экзаменам, есть место в университете. В общем, нормальная девушка. Родители в ужасе, твердят, что она всегда сообщает им, если куда-то уходит, а тем более уезжает. Никто не знает, что теперь делать. Может, это совпадение. Или же агрессивная выходка со стороны Алекса. А может, и что-нибудь похуже…

Мэтью вздыхает и делает глоток кофе. В памяти всплывает все, что он знает об Алексе Саннингеме.

– Ты хочешь услышать, что я об этом думаю? Сначала девочка-подросток, теперь еще и Элис… Является ли это местью?

– Да. Черт возьми, Мэтт, ну почему ты не у нас работаешь? Расследовали бы сейчас это дело вместе. Ну ладно, ты все равно с ним связан, так что помоги, а? Я верю твоему чутью, ты же знаешь. Ну скажи, что ты об этом думаешь? Ясно же, что по условиям досрочного освобождения Алекс не имеет права контактировать с этой девчонкой. С той группой, которая занимается исчезновением этой парочки, я еще свяжусь. Если все так и есть, то он профукает свое условно-досрочное. Но что нам думать о нем самом? Опасен он или как? Просто голова кругом.

– Два года в тюрьме могли превратить Алекса в другого человека. Что он мерзавец, мы и так знаем, не исключено, что теперь он к тому же опасный мерзавец, склонный к насилию. Два года в тюрьме – это тебе не шутка. Крыша у кого угодно поедет. И я думаю, что такой тип, как он, вполне способен стать преследователем и выбрать своей мишенью девушку-подростка, чтобы отомстить. Считать иначе мы просто не имеем права.

– Согласна. Надо его найти, и как можно быстрее. Мы уже планируем созвать пресс-конференцию, если девчонка не объявится до утра.

– Значит, дело Алекса Саннингема опять будет во всех газетах.

– Да, и Элис – или Дженнифер – придется решить, как ей быть дальше. Я рада, что именно ты передашь ей эту новость, Мэтт, но мне надо знать, как она отреагирует. Лады?

Хилл допивает кофе и заглядывает в телефон.

– Договорились. Но она – моя клиентка, так что все непросто. – Он умолкает, вспомнив, что это уже не так, ведь заказчик отказался от его услуг.

Но, по правде говоря, он не готов бросить это дело, особенно теперь, после фальшивого нападения. Мэтью смотрит на Мелани. А еще из-за того жуткого случая, который произошел с ними во время учебы. Рейчел Аллен, молоденькую девушку, задушил именно преследователь, бывший поклонник. Снимки с места трагедии до сих пор стоят перед глазами, хотя прошло много лет…

Вот и Мел, очевидно, взволнована по той же причине. И не просто взволнована – ей страшно ошибиться, сделать что-то не так.

– Я пока не уверен, что там дальше с Элис, поэтому честно расскажу ей о нашем разговоре. Кстати, Мел, давай услуга за услугу. – Хилл снова заглядывает в телефон, в папку со снимками. – Мне надо знать, чья это машина. Черный «Гольф». – Он показывает ей картинку, затем увеличивает номерной знак, а Мелани делает снимок на свой телефон.

– А что такое?

– Может, и ничего, пока не знаю. Но я дважды видел этот «Гольф», пока наблюдал за Элис. Не исключено, что он ехал именно за нами, хотя, возможно, просто показалось. Выскочил этот мотоциклист, я отвлекся и потерял «Гольф» из виду.

– Ясно. Я проверю и сообщу. А Элис пока пусть помучается, чтобы впредь было неповадно нас обманывать. Если до утра девчонка не появится, я тебе напишу, и ты предупредишь Элис до того, как СМИ растрезвонят об этом на весь свет. Но мне надо знать, как Элис отреагирует на новость. Признаюсь честно: ты лучше меня поймешь, что она думает об этой ситуации на самом деле. Мне важно знать, можно ли ей доверять в дальнейшем. Договорились? А потом я допрошу ее еще раз, официально. Может быть, у нее возникнут идеи, где искать Саннингема. Она обязана помогать нам, Мэтт. Время игр закончилось. Или она поможет нам найти его, или… В общем, работать с нами в ее интересах.

Глава 23

ЭЛИС

Мы спали в одной постели, но так, словно после ссоры, – каждый отвернувшись в свою сторону, избегая прикосновений.

Сегодня четверг. Я все еще не пришла в себя после вчерашнего нападения. К тому же меня огорчает, что все теперь знают об Алексе и злятся на меня. Полиция, Мэтью, Том… Но есть и кое-что приятное: в зеркале я вижу нормальное лицо. Я то и дело ощупываю его, изумляюсь тому, что ничуть не пострадала, а еще радуюсь, что у меня есть немного времени на передышку – до следующей среды.

– Кофе? – Голос Тома возвращает меня в комнату. К его настроению, которое так трудно прочесть. Он в пижамных брюках – я удивлена, раньше он никогда не надевал пижаму, я даже не знала, что она у него есть.

– Да, если можно. – Я смотрю ему вслед, когда он выходит из комнаты, а потом оглядываюсь, отмечая идеальный порядок и подчеркнуто мужской стиль интерьера, который разительно отличается от того, к чему я привыкла.

Квартира расположена на втором этаже дома, с балкона которого открывается чудесный вид на реку Экс. Отсюда удобно добираться и до центра Эксетера, и до вокзала, что особенно важно теперь, когда Тому часто приходится ездить в Лондон по служебным делам. Он начинал как юрист по уголовному праву, но впоследствии перешел в корпоративную сферу – больше денег, да и работа почти исключительно в офисе.

Иногда он поговаривает о том, чтобы снять жилье в Лондоне, но, как и я, любит провинцию, побережье, а потому ему нравится эта квартира. В доме надежная охрана, так что можно ни о чем не беспокоиться во время отъезда, даже затяжного. На парадном входе ведется видеозапись, везде висят камеры, так что и для меня это место идеальное, почти как дом Лиэнн в Дорсете.

У противоположной стены стоит огромный шкаф с зеркалом, который Том заказал пару месяцев назад за бешеные деньги, чтобы хранить в нем офисные костюмы и пальто. Натуральное дерево, не какая-то там ерунда из фанеры. По обе стороны кровати – одинаковые тумбочки в тон, и ни на одной из них нет такой свалки, как у меня в спальне. Я перевожу взгляд на ту половину кровати, где спит Том, – там стоит рамка с фотографией его родителей. Том очень похож на своего отца. Он был поздним ребенком, так что после рождения сына родители вскоре вышли на пенсию. Отец был хирургом, мать – врачом общей практики. Неудивительно, что последние события выбили Тома из зоны комфорта – он с детства привык к предсказуемости и надежности.

Наконец он появляется с двумя кружками кофе, я беру одну из них и делаю попытку вымученно улыбнуться.

– Так как мне тебя теперь называть – Элис или Дженни? – напряженно спрашивает он.

– Элис. Я решила, что все же останусь Элис. Это мое второе имя. Настоящее. К тому же я привыкла воспринимать его как журналистский псевдоним, и оно мне нравится.

– Ясно. – Том делает глоток и внимательно глядит на столбик пара над кружкой, избегая встречаться со мной взглядом.

– Послушай, Том, ты имеешь полное право злиться. Столько всего случилось за последнее время, тебе нелегко это принять, я понимаю. Почему бы тебе не выплеснуть все свои эмоции наружу? Будь со мной искренен. Если хочешь выразить свой гнев, то давай.

Том молчит, но в его глазах плещется боль, и это хуже пощечины. Вчера, после того как он привез меня сюда из полицейского участка, у него постоянно было такое же выражение лица. И для меня это, пожалуй, тяжелее всего.

– Я не сержусь. Скорее я в шоке, как после контузии. Ну, в смысле, он же педофил, Элис. Ты жила с настоящим педофилом…

– Но я же не знала, Том. Поверь, я и сама себя за это казню каждый божий день, задаваясь вопросом, могла ли я что-то предпринять, чтобы защитить этих нечастных девочек. И мне ничего не приходит в голову. Абсолютно.

– Ясно. Да, все верно. Зря я это сказал. Ты и так пережила настоящий ужас… – Тут он наконец смотрит на меня. – Тебе поэтому так трудно?

– В смысле?

– Трудно со мной, Элис. Я пытаюсь не форсировать события. Даю тебе время, чтобы все шло своим чередом. Но, по правде говоря, я не понимаю до конца, что у нас с тобой…

Я уже собираюсь ответить, когда начинает звонить мой мобильный, лежащий на прикроватной тумбочке. Я смотрю на экран.

– Это Мэтью. Надо ответить.

– Просто удивительно, как у него наглости хватает. Помощник, тоже мне.

Я отворачиваюсь к окну и прижимаю телефон к уху. Мэтью не виноват, что вчера на меня напали, даже если Том думает иначе. Я сама настояла на том, чтобы ехать отдельно, значит, это моя вина. Я жду, что детектив начнет расспрашивать о подробностях беседы с Мелани Сандерс, но, к своему изумлению, слышу совсем иное:

– Так, Элис, не буду ничего от тебя скрывать. Скажу как есть. Алекс Саннингем нарушил условия досрочного освобождения и скрылся. Та девочка-подросток, с которой он сбежал в тот раз в Шотландии, тоже исчезла. Она до сих пор не связалась с родителями, так что готовится обращение через средства массовой информации для розыска Алекса. Газетчики, скорее всего, слетятся на эту историю как мухи. И телевидение, возможно, тоже. Мы решили тебя предупредить. Не исключено, что полиция захочет еще раз допросить тебя.

Я так плотно прижимаю телефон, что он буквально впечатывается в ухо. На мгновение я теряю дар речи.

– В чем дело? – рядом со мной стоит Том.

Я ненадолго опускаю телефон к груди и закрываю глаза, чтобы собраться с мыслями, а потом снова медленно подношу трубку к уху.

– Не знаю, что сказать. Мэтью. Не знаю, что и думать. А что думает полиция? Они считают, что эта девушка сама с ним сбежала? Или он ее похитил? Или что?

– Они пока не в курсе. Она уже совершеннолетняя, но дело не в этом. По условиям досрочного освобождения Алексу запрещены любые контакты с ней, к тому же теперь он главный подозреваемый в твоем деле, так что его надо срочно найти. – Пауза. – Послушай… Буду с тобой откровенным. Мелани Сандерс просила рассказать ей, как ты отреагируешь на этот звонок, но я не могу так поступить со своей клиенткой. Мелани – очень хороший полицейский, Элис, и тебе необходимо, чтобы в этом деле она была на твоей стороне. И мне тоже. Так что ничего больше от нее не утаивай. Ты должна быть на сто процентов честной и с ней, и со мной. Скажи, у тебя есть хотя бы малейшее представление, хотя бы намек на то, где он может скрываться? Что-нибудь приходит на ум? Какие-нибудь друзья? Родственники? Особые места? Куда еще можно отправить полицейских на его поиски?

Я пытаюсь сообразить. Взгляд бегает туда-сюда, я не могу сосредоточиться. Я так долго приучала себя совсем к другому – не думать об этом негодяе, а теперь от меня требуется представить его во плоти, на свободе, затерявшимся неизвестно где. Нет, это уже слишком.

– Послушай, Мэтью, я понятия не имею, где его искать, и это чистая правда, клянусь. И честно скажу, я ничего не хочу слышать об этом человеке, никогда. Но я тебя поняла. Отныне я говорю правду и только правду. Тебе и полиции. Обещаю. И спасибо, что сообщил мне об этом. – Я умолкаю. В голову приходит новая мысль: – А ты не знаешь, когда эту новость обнародуют?

О нет. Мама. Я смотрю на часы и начинаю вставать с постели. Мама всегда смотрит новости по утрам. Господи. А тут еще Том внимательно наблюдает за мной, и морщинка между его бровями становится глубже.

– Пока не знаю. Когда узнаю, сообщу. У тебя все нормально, Элис? Ты не одна? Сейчас, конечно, не среда, и вообще меня отстранили от твоего дела…

– Я с Томом. Он все еще злится на меня и на тебя тоже. Я бы на его месте тоже злилась. – Эти слова я произношу, глядя прямо в глаза Тому. – Но я хочу, чтобы ты продолжал заниматься моим делом, Мэтью. Ты готов помогать мне и дальше? Насчет оплаты не сомневайся – мы все оплатим. Я оплачу.

В трубке молчание.

– Ладно, это был нечестный ход. Тебе необязательно отвечать прямо сейчас. Я позже перезвоню, вот только к маме съезжу.

Том сверлит меня взглядом. Как только я заканчиваю звонок, он тут же накидывается: