Тереза Дрисколл

Это не сон

Teresa Driscoll

The Friend



© Петухов А.С., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Сегодня, 14.00

«При чем здесь малиновка? Ничего не понимаю…»

Я стою в вагонном туалете – широко расставив ноги и опираясь на крохотный умывальник из нержавейки, и судорожно пытаюсь… просто… вздохнуть… черт побери… и разобраться, какое отношение, мать твою, ко всему этому имеет малиновка.

А более чем в двухстах милях отсюда, в больнице, моего ребенка обихаживают чужие люди. И сейчас решается вопрос о том, удалять ему селезенку или нет.

Какое-то кошмарное недопонимание, которое все мои телефонные звонки так и не смогли разрешить; ведь он находится там со своим другом, а медики – и это самое поразительное – не могут определить, кто из них кто. Вся эта путаница с идентификацией кажется пошлой и сюрреалистичной, хотя только сейчас мне приходит в голову, что, если сильно не приглядываться, дети действительно довольно похожи: каштановые волосы, карие глаза и, благодаря недавнему «рывку» друга моего сына, одинаковый рост.

Медсестра с мягким ирландским акцентом пытается выяснить у меня хоть что-то, в то время как меня окутало каким-то туманом, который мешает логически мыслить. Она интересуется, есть ли у моего сына особые приметы.

«Родинки? Веснушки? Родимые пятна?»

Ранее мне уже сказали, что парамедики[1] удалили одежду мальчиков, но я почему-то чувствую какое-то странное успокоение, когда медсестра перечисляет мне предметы гардероба: зеленая футболка с динозавром (любимая, которую я специально выгладила накануне) и черные джинсы с завернутыми манжетами, потому что они слегка ему длинноваты. Я все время собиралась подшить их, но, как мать, я вообще-то не по этому делу, и…

Медсестра осторожно прерывает меня и спрашивает о его волосах.

«Они у него прямые? Или кудрявые?»

Я рассказываю, что у него необычная макушка – немного напоминает вопросительный знак. Когда он, младенцем, спал у меня на руках, я, бывало, водила по ней пальцем.

Линия на том конце замолкает, и я ловлю себя на том, что непроизвольно рисую вопросительный знак на краю умывальника. А потом сестра говорит, что ей очень жаль, но она проверила прическу ребенка и не понимает, что я имею в виду, а я перестаю ее слушать и вспоминаю тот день, когда мой сын решил самостоятельно сделать себе стрижку. Ему было около трех (это произошло год назад), и он вошел ко мне в комнату с широко раскрытыми глазенками: они со страхом смотрели на меня из-под спутанной копны волос, а в руках он держал ножницы.

И в этом крохотном жутком пространстве, в котором я сейчас нахожусь, мне вдруг на мгновение представляется его чистое лицо, которое смотрит на меня из глубины покрытого потеками нержавеющего антуража.

«Мамочка, а ты можешь это починить?»

Раскачивающийся вагон – та-там, та-там – делает поворот и вновь набирает скорость, поэтому мне приходится еще шире расставить ноги, чтобы не упасть. Кто-то негромко стучит в дверь туалета и спрашивает, всё ли у меня в порядке, но вопрос этот кажется мне настолько неуместным, что я слышу лишь странные звуки, которые вырываются у меня изо рта. Закрываю глаза, и перед моим внутренним взором проносятся смутные картины тех мест и тех моментов, когда я должна была бы предвидеть то, что произошло.

И остановить это.

Нам понадобилось всего шесть месяцев, чтобы оказаться там, где я сейчас нахожусь, и я не могу поверить, что позволила…

И вот в трубке вновь раздается голос медсестры (та-там, та-там), и сейчас она явно чем-то взволнована: у одного из мальчиков на руке что-то нарисовано фломастером. Эта закорючка напоминает птицу – возможно, малиновку, потому что у нее ярко-красная грудка.

Так вот, она хочет знать, не напоминает ли мне это о чем-нибудь?

«Красная грудка малиновки?»

Глава 1

В недалеком прошлом

Мы встретились в четверг. Два мальчика. Две матери. Много позже, особенно в поезде, я буду корить себя за любопытство и волнение, которое ощущала в тот момент, за тот энтузиазм, с которым пошла навстречу всему этому.

Но в те минуты я ничего не знала о будущем – о последствиях этой встречи.

Тогда я еще не знала, что кто-то умрет, – я была захвачена настолько тривиальными дневными заботами, что в самый критический момент нашей встречи позволила пастернаку[2] полностью отвлечь мое внимание.

Вообще-то, в магазин я пошла за свежими яйцами, захватив с собой только сумочку, но пастернак меня удивил: он был таким крепким и толстым… Я купила его слишком много для того бесплатного и очень хилого бумажного пакета, так что на деревенской площади в самый разгар суматохи я появилась с Беном, которого удерживала на одном бедре, и пастернаком, торчавшим из пакета во все стороны, на другом.

Сначала я не заметила грузовик – просто небольшая толпа, собравшаяся возле паба. Увидела несколько знакомых, которые качали головами с привычным испуганным выражением на лицах. И только когда я подошла ближе – несколько корнеплодов вывалились на землю сквозь прореху в пакете, черт бы их побрал, – я поняла, что произошло.

Это случилось не впервые – за те четыре года, что мы жили в Тэдбери-Кросс, я уже видела два похожих инцидента: грузовозы неправильно оценивали поворот на изгибе холма возле паба и оказывались зажатыми между стеной питейного заведения и коттеджем несчастной Хизер.

«Несчастная Хизер» была местной художницей, которая находилась в бедственном положении и платила самый большой страховой взнос среди жителей деревни. Когда пару лет назад ей пришлось восстанавливать бо́льшую часть кухонной стены, Хизер решила выбросить полотенце[3]. Но слухи об угрозе грузовозов уже расползлись по округе, так что двое потенциальных покупателей быстро слились, а владельцы близлежащих домов, боявшиеся подобных «разрушительных» слухов больше ядерной войны, заставили окружной совет начать громкую, но совершенно бесполезную дискуссию о строительстве объездной дороги.

В толпе звучало «нет» и «только не это», а я напрягала мышцы живота, стараясь собрать пастернак и в то же время не уронить Бена. И, только выпрямившись, заметила ее. Свое зеркальное отражение. Эту поразительную приезжую – женщину моего возраста, которая стояла точно в такой же позе, что и я, прижимая к бедру маленького мальчика.

С ног до головы она была одета в черное, на ногах – серебристые балетки, а дополняли всё это соответствующие аксессуары – признак городского шика, который стал мгновенно заметен, как только она подняла солнцезащитные очки и я смогла рассмотреть ее поразительные голубые глаза. Я заметила, как Натан – местный архитектор и друг нашей семьи – смотрит на нее, стараясь втянуть живот, и прикусила губу, чтобы не улыбнуться.

– Ваш фургон? – спросила я, делая шаг вперед. Мальчики, устроившиеся у каждой из нас на бедре, рассматривали друг друга с робким любопытством.

– Боюсь, что да. Не самое лучшее начало, а? – Ее сын уткнулся лицом ей в плечо. Бен сделал то же самое. Оба они притворялись, что не смотрят украдкой друг на друга. Выглядело это смешно.

Через площадь до нас доносились взаимоисключающие рекомендации, которые несколько человек давали водителю фургона для перевозки мебели: кабину временно зажало между двумя каменными стенами.

«Руль до конца влево…»

«Нет. Нет. Сначала ему надо выровняться. Вперед немного. А потом назад».

– Мы переезжаем в «Приорат», – женщина скорчила гримасу. – Так, по крайней мере, планировалось. Кстати, меня зовут Эмма. Эмма Картер. – Она попыталась протянуть мне руку, но ее сынишка заерзал, протестуя, и она только пожала плечами, как бы извиняясь, а потом подхватила его обеими руками и приподняла в более удобное положение.

– Послушайте, я живу как раз напротив, – я улыбнулась. – Как насчет чашечки чая? Меня зовут Софи, а это – Бен.

– Спасибо за приглашение, но я не могу. Правда. Мне надо помочь разобраться со всей этой неразберихой.

– Поверьте мне – это надолго. А помощников здесь и так хватает. Вполне возможно, что скоро здесь появится группа с телевидения. Боюсь, что это случается не в первый раз. Сейчас как раз ведется небольшая кампания, чтобы решить этот вопрос раз и навсегда. – Выражение ее лица изменилось, и я почувствовала укол вины. – Простите меня, Эмма. Я растревожила вас не по делу… Честное слово, вы оба выглядите так, что чашка чая вам совсем не помешает. Почему бы не переждать всё у меня? Мальчики поиграют. Никаких проблем.

– Но я чувствую себя ответственной…

– Глупости. Вы ни в чем не виноваты. Идемте.

Я повернулась предупредить Натана, стоявшего слева, о том, что мы собираемся делать, и потеряла еще несколько корнеплодов, отчего Эмма громко рассмеялась. Несколько голов повернулись в нашу сторону, кто-то помог мне спасти овощи, так что, когда мы подходили к нашему коттеджу, мы обе улыбались над нелепостью произошедшего.

Когда я открыла дверь, меня как громом поразило – появилась странная дрожь возбуждения, которая иногда возникает при встрече с незнакомым человеком. Я заметила, что Эмма смотрит прямо себе под ноги, в точности как смотрела я, когда впервые вошла в дом. Пол. Иногда, после отпуска, я всё еще ему удивляюсь. Этот плитняк[4]. Совсем не та идеальная подогнанность плитки, как в некоторых магазинах, продающих кухни, в которые мы иногда заходили в прошлом, в нашу бытность горожанами. Это более мягкое и изысканное доказательство минувшего. Свидетельство времени. Все камни имеют округлую форму и очень гладкие – контуры их размыты сотнями тысяч ног, которые прошли по ним за сотни лет, поэтому, когда я увидела их в первый раз, мне захотелось нагнуться и погладить их. Отчаянно захотелось провести пальцами по прохладной гладкой поверхности. В тот момент я чувствовала себя не в своей тарелке – агент по торговле недвижимостью улыбался от уха до уха, а Марк шипел у меня за спиной, что не стоит демонстрировать столько энтузиазма.

«Повредит при торге, Софи».

– Милое местечко. – Эмма поставила сына на пол и разгладила одежду, прежде чем последовать моему давнему примеру и опуститься на колени, чтобы провести по полу сначала ладонью, а потом дотронуться до него кончиками пальцев. Перед тем как присесть на корточки, она ощупала края окаменелостей в самом углу одной из пластин плитняка.

– Я вам завидую. Это просто великолепно. – Еще раз провела кончиками пальцев по контуру камня (моего любимого), и я заметила, что ее руки не соответствуют ее общему внешнему виду. Короткие пальцы, неухоженные ногти, грубая кожа.

– Так обидно, что множество таких полов просто перекопали… К сожалению, в «Приорате» везде ковровое покрытие. Я надеялась, что под ним может что-то скрываться, но, проверив, убедилась, что там – бетон.

– Я знаю. – Меня что-то сбивало с толку, какое-то ощущение, которое невозможно осознать, поэтому я отвернулась и повела мальчиков на кухню, где налила им яблочного сока и опустилась на колени, чтобы посмотреть сыну Эммы в глаза.

– И как же вас зовут, молодой человек?

– Тео. Сокращенно от Те-о-дор.

– Неужели? Что ж, очень красивое имя. Раньше мне не случалось встречать Те-о-дора. – Я специально вслед за ним разделила имя на три слога, но он никак на это не отреагировал, даже не улыбнулся, поэтому я повернулась к собственному сыну: – Ладно, Бен, как насчет того, чтобы показать Тео игрушки у себя в комнате и поиграть с ним? И не забудь, я вставила новые батарейки в поезда.

Я выпрямилась, и ощущение только усилилось. Это была давно забытая – но не могу сказать, чтобы неприятная, – смесь из легкого невроза и ожидания чего-то нового. Незнакомка. Перемены. Глоток свежего воздуха.

– Так, значит, вы знаете «Приорат»? Хотя о чем я говорю… Вы, наверное, знаете все дома в вашей деревне, Софи.

– Простите, но я бы на вашем месте здесь не садилась. Кошачья шерсть. Кстати, что будете пить – кофе или чай?

– Чай, если можно. А потом в качестве благодарности я погадаю вам на чаинках. О, боже, вы только посмотрите на это, – добавила она, усаживаясь возле окна. – Кто-то пытается влезть в кабину фургона через окно. Как вам это нравится?

– Если один из работников с фермы, то это очень здорово. Они способны развернуть фургон практически на пятачке. Простите, я не совсем поняла, что вы сказали… Я имею в виду чай.

Эмма отвернулась от окна.

– Это моя коронка на всех вечеринках. Я гадаю по чаинкам. Научилась у бабушки. По руке тоже. Вы же не против? – А потом, увидев, что я нахмурилась, добавила: – Простите, Софи. Я, кажется, вас смутила.

– Совсем нет. – Ложь. – Хотя, наверное, да. Честно говоря, мне кажется, у нас только пакетики с чаем.

Эмма рассмеялась, увидев, как я роюсь в стенном шкафчике.

– Поверьте мне, это не важно. Не беспокойтесь. Кружка крепкого чая – и больше ничего не надо. И чем крепче, тем лучше. Хотя насчет гадания я не шучу. Можем заняться этим в другое время. – Она вновь повернулась к окну. – Простите, а что вы там говорили насчет телевидения?

– Они вполне могут появиться. Это у нас вроде нескончаемой саги – грузовозы и дорога. Все зависит от того, насколько крепко он застрял и насколько они заняты с выпуском новостей. Хотя, если за дело взялся один из работников с фермы, дело может закончиться достаточно быстро. – Я прекратила свои поиски, будучи уверена, что обычного чая у нас нет, положила три пакетика в синий фарфоровый заварочный чайник и слегка отодвинулась от струи пара, поднявшейся, когда я наливала в него кипяток.

– Вообще-то, это очень мило с вашей стороны. То, что вы выручили меня и Тео. В Стритхэме[5] такое просто невозможно.

– Так, значит, вы к нам из Лондона?

– Не совсем. Через Францию. Я провела там несколько месяцев с мамой.

– Ах, вот как… Понимаю.

– Сомневаюсь. Вообще-то, все немного запутано. Начнем с того, что мистера Картера не существует в природе. И никогда не существовало. Я надеюсь, что это не вызовет кривотолков. Я имею в виду Тео – ведь место здесь такое маленькое…

– Не говорите глупостей. – Я почувствовала, что краснею, и отнесла заварочный чайник и две наши лучшие кружки на стол. – Значит, несколько месяцев во Франции? По-моему, это здорово.

А потом Эмма вновь удивила меня – она явно вздрогнула, глядя на меня своими невозможными глазами и поигрывая длинными прядями темных волос. Странный и необъяснимый жест, принимая во внимание всю ту уверенность в себе, которую она демонстрировала.

Было очевидно, что Эмма явно пытается выиграть время, и мне стало ее жаль, когда она демонстративно отвернулась в сторону игровой, где мальчики, лежа на полу, устанавливали вагоны вслед за локомотивами на двух параллельных железнодорожных путях. Какое-то время мы обе наблюдали за ними. Я ждала.

– Кажется, они неплохо ладят друг с другом. Тео нервничал при переезде, и я, честно сказать, – тоже. – Наконец-то голос Эммы вновь зазвучал твердо. – Хотя я думаю, что мне здесь понравится.

И вновь улыбка. Не только на ее губах, но и в глазах, в которых я только сейчас заметила разноцветные точки – зеленые и коричневые вкрапления на голубом фоне. Это было настолько необычно, что я вновь насторожилась – из-за этого своего странного и неожиданного смятения чувств. Любопытство и еще что-то очень странное.

Что-то, чему я в тот момент не смогла найти определения.



Сегодня, 16.30

Так для чего же нужна эта селезенка?

Я смотрю из окна поезда и пытаюсь вспомнить, чему меня учили на уроках биологии, или хотя бы какой-нибудь отрывок из научно-популярного фильма, который мог бы мне помочь, но, к сожалению, в голову ничего не приходит. Вместо этого я вдруг вспоминаю про женщину, сидящую в нескольких рядах от меня с ребенком (он выводит меня из себя) и с… с «Айфоном».

Не проходит и минуты, а я уже стою в проходе возле нее.

– Прошу прощения, что отвлекаю; я никогда не решилась бы попросить вас, если б не была в полном отчаянии. Мне необходимо посмотреть кое-что в Интернете, а у меня сегодня этот дурацкий телефон. Я готова вам заплатить…

– Простите?

– Не могли бы вы дать мне на время свой телефон? Прошу вас. Это всего на минуту. Дело в моем сыне. Ему всего четыре.

– У вашего четырехлетки уже есть мобильный? – В ее голосе слышится одновременно и удивление, и осуждение.

– Нет. Нет. Я, кажется, плохо объясняю… Я не собираюсь ему звонить – мне надо посмотреть кое-что, касающееся его. Он получил травму… Послушайте, я не хочу грузить вас… – Мне приходится делать паузу; слова застревают у меня в горле, а глаза гипнотизируют мою собеседницу: «Не. Смейте. Черт возьми. Спрашивать. Прошу вас». – Поймите. Я – в отчаянии. Это мой запасной телефон, и на нем нет выхода в Сеть. – Я подношу к ее глазам неуклюжую древнюю модель.

– Ясно. Я все поняла. Ну… пожалуйста. – С этими словами она смотрит на собственную дочь, которая фломастером раскрашивает картинку феи в разные оттенки розового. – Ну, конечно. Да. Прошу вас. – Что-то набирает на экране смартфона, снимая его с пароля, а я стараюсь ничем не показать, что завидую ей, потому что ее дочь сидит с ней рядом. Тяжело вздыхающая и явно скучающая.

В безопасности.

– Очень вам благодарна. Я – быстро.

Спустя пять минут я возвращаюсь на собственное место, а в голове у меня звучат одни и те же слова:

«…неотъемлемая часть иммунной системы».

Как я и боялась, селезенка – важная часть организма. Похожий на сжатый кулак орган расположен пониже грудной клетки и повыше желудка. Я делаю пометки в своей записной книжке. На странице в Интернете было что-то написано о системе фильтрации. Тромбоциты, красные и белые кровяные тельца. Если селезенка отсутствует, то риск инфекции значительно повышается, а это значит: может случиться так, что придется каждый день принимать пенициллин или другие антибиотики…

А ведь ему всего четыре.

Медицинская сестра проговорилась по телефону об операции. Позже она пошла на попятную – сказала, что не имела права говорить мне об этом до тех пор, пока консультант не примет решение и они наконец не определят, кто есть кто из двух мальчиков…

Неожиданно к горлу подступает рвота. Само тошнотворное звучание слова «селезенка» делает меня слабой и жалкой – получается, что я недостаточно сильна для своего сына. Закрываю глаза и чувствую, что больше всего на свете мне сейчас хочется, чтобы на подносе из нержавейки, который стоит у стены операционной, оказалась селезенка его друга. Сама по себе эта мысль жестока и безнравственна, и мне становится невероятно стыдно за себя, но я никак не могу ее от себя отогнать, потому что это и называется «материнство».

Мой ребенок. Моя детка.

В этот момент на этом гребаном поезде у меня нет сил думать о чем-то другом.

Глава 2

В недалеком прошлом

Знаете, в чем заключается самая большая ирония? Я сама заставила нас переехать в деревню, поскольку решила, что в ней будет безопасней.

Это был мой план, а не Марка. И я фактически настояла на нем.

Первые два года после свадьбы мы действительно наслаждались Лондоном. Театрами. Ресторанами. Мостами. Звуками большого города.

У нас была стандартная квартира с эркером в северной части города. Все рабочие поверхности в ней были черными, мягкие диваны – белыми, а возле местной кебабной постоянно что-то случалось. Воплощение мечты жителя мегаполиса, в которую мы безоглядно влюбились – и которую позже стали так же безоглядно ненавидеть. Наши друзья, плавно переходящие с каждой новой беременностью от наслаждения станциями метро и экзотической едой, что всегда была под рукой, к неожиданным спорам по поводу высокого уровня преступности, отсутствия свободного места для хранения шмоток и качества преподавания в местной муниципальной школе.

С распространением детских гормонов среди членов нашего круга друзья стали удивлять друг друга и всех остальных, радикально изменяя свою жизнь: Райан и Илейн отправились управлять туристическим комплексом во Франции, Салли и Иден уехали учительствовать в Новую Зеландию, Гермиона и Йен поселились в столь ненавидимом ими пригороде, а Саймон и Стелла стали участниками бракоразводного процесса.

А потом наступила наша очередь.

– Лондон – не место для семейной жизни, Марк. Здесь слишком опасно.

– Полная ерунда, Софи. Для семьи это место – просто роскошь. Только подумай о музеях…

– В музеи, Марк, мы никогда не ходим. Я – серьезно. Ты видел местную школу? Такое впечатление, что ножи там входят в обязательный набор первоклассника.

– Значит, мы будем учиться в частной.

– Мы же с тобой не верим в частное обучение.

– Способность менять свои убеждения – вещь вполне допустимая, после того как ребенок уже родился. – Он смотрел на мой живот, а я стояла перед ним на пятом месяце беременности в черно-белой кухне нашей вдруг ставшей неудобной квартиры с одной спальней.

План Марка был даже слишком примитивен. Мы просто переедем в бо́льшую квартиру с палисадником и лазерной системой охраны.

Мне понадобилось не меньше нескольких недель, чтобы переубедить его: я вела совершенно бесстыдную кампанию с использованием такого количества бифштексов с кровью, что ими можно было бы накормить троглодита, и бесконечного орального секса.

– В деревне мне будет спокойнее, Марк. Я стану другим человеком. Буду больше готовить. Стану меньше дергаться без всякого повода. Это именно то, что нужно малышу. То, что нужно нам всем.

И пока Марк продолжал бубнить что-то про пригороды, я занялась созиданием нашей новой жизни. Если уж согласилась сделать перерыв в карьере ради семьи, то заниматься этим надлежало с энтузиазмом. Еще будучи ребенком, я влюбилась в Девон[6], и мне хватило оптимизма решить, что с течением времени Марк сможет перевести свой бизнес в Эксетер. Или, на худой конец, в Бристоль.

– Ты что, Софи, с ума сошла? Девон? Ты хоть представляешь себе, сколько времени мне придется добираться до офиса из Девона? Я буду навещать вас в уикенды.

А потом стали появляться проспекты – они вываливались из нашего почтового ящика, – в которых говорилось об амбарах под соломенной крышей и о «полях чудес» с гамаками и ламами. А еще о гольфе. Так что пока мой животик рос, Марк наконец сдался, и в этот момент и его, и мое внимание привлекла Тэдбери.

«Деревня года» – с церковью тринадцатого века, пабом, магазином и начальной школой, – Тэдбери предлагала в качестве редко встречающегося бонуса центральную площадь с шестью магнолиями, которые каждую весну в течение короткого промежутка времени осыпали розовым конфетти жителей города, выгуливающих своих собак по утрам и паркующих свои машины по вечерам.

«В деревне я буду счастлива. Я это знаю, Марк».

* * *

Как же эта фраза преследовала меня, пока я вертелась без сна и кувыркалась в кровати после нашей встречи с Эммой!

Вся эта скука и разочарование! Мой промах – к гадалке не ходи!

Я покинула Лондон, мечтая именно о такой жизни. И, тем не менее, в тот самый момент, когда покинула свой пост старшего копирайтера в большой рекламной корпорации, я… сами можете догадаться – я заскучала. А когда долгожданный ребенок заревел у меня на руках от приступа колита, мне пришла в голову мысль: «Что же я натворила?» Тоска по звукам большого города. По словам «осторожно, двери закрываются». Все это заставляло меня испытывать жуткое чувство вины, наблюдая за тем, как Марк мотается туда-обратно по автостраде.

Он попытался разделить со мной ответственность. И действительно, искренне старался перевести свой бизнес, но потерпел неудачу. Однако все-таки основной просчет – на моей совести.

Это мне не пришло в голову, что лиса станет есть моих цыплят, влажные дрова откажутся гореть, а дождевые тучи будут липнуть к пустошам, как мишура к рождественской елке. А тот факт, что младенец № 2 наотрез отказывался появляться, превращал перерыв в карьере в тоскливое и бесконечное страдание.

«Возвращайся на работу, Софи… Второго малыша ты не дождешься», – такие мысли посещали меня с частотой один раз в несколько месяцев, но каждый раз я забывала о них из-за этой очередной проклятой задержки. На одну многообещающую неделю. На две. И я начинала мечтать. Строить планы. А потом вечно наступало это вытягивающее все жилы разочарование…

– И… какая же она?

Я открыла глаза и увидела Марка, откинувшегося на спинку кровати.

– Кто «какая»? – На мгновение я запуталась; вчера вечером я не слышала, как возвратился мой муж.

– Ты что, не слушаешь меня, Софи?

И опять это чувство вины… Теперь – из-за мыслей о том, что случилось с подбородком Марка. Разве когда-то у него не было прекрасного подбородка? И куда всё подевалось?

Интересно, а другие жены тоже так делают? Смотрят на мужей после того, как прошло первое очарование, и думают: «Боже, неужели ты всегда так выглядел?»

– Прости. Прости. Я еще не совсем проснулась. Так ты о ком?

– О таинственной женщине, которую в пабе обсуждали все, кому не лень.

– В пабе?

– Ты уже спала, когда я вернулся.

– То есть ты пропустил кружечку?

– Три. – Он поцеловал меня в лоб, обдав при этом в качестве подтверждения своих слов жутким запахом застоялого перегара. – Но я заключил на этой неделе новый контракт, который позволит тебе продолжать эту волшебную жизнь. Так что это было, в некотором роде, празднование. Короче, там сидел Натан. И он весь вечер говорил о том, как вчера фургон для перевозки мебели врезался в стену Хизер, и о какой-то таинственной женщине, на которую он, очевидно, запал. Считает, что она – джазовая певица. Рассказал о том, что ты ее спасла, так что у меня четкие указания получить от тебя всю информацию до игры в гольф.

– Неужели ты опять собираешься играть в гольф с Натаном?

– А в чем, собственно, дело?.. Так что, она – человек известный?

Я вновь вспомнила наше вчерашнее общение и нахмурилась. Мы прекрасно провели время с Эммой, но нет, о музыке не было сказано ни слова. Более того, мы вообще не касались темы работы, что меня полностью устраивало.

– Я ее не узнала. И она ничего такого не говорила.

– Нет, ты определенно безнадежна. Я приготовлю кофе.

– Вообще-то, она женщина довольно специфическая. Обаятельная, но с явным налетом богемности, присущим жителям Тотнеса[7]. Она хотела погадать, что показалось мне довольно странным. Бабушка из Румынии, или что-то в этом роде. А в общем, она мне понравилась. Более того, может быть, именно ее не хватало этому местечку. Хотя для Натана она слишком хороша. Придется ее предупредить.

Услышав о Тотнесе, городишке, расположенном неподалеку и напоминающем странный портал в еще более странное прошлое, Марк сложил пальцы в шутливую «козу»[8].

– А он действительно уверен, что она – певица?

– Как я понял, на джазовой сцене. Работала с Джулсом Холландом[9]. Хотя ты ведь музыкой не интересуешься.

– Интересуюсь.

– Нет, не интересуешься. И я на твоем месте не стал бы мешать Натану.

Я подняла брови.

– Понял. Кофе, – в ответ Марк поднял руки.

Он исчез на лестничной площадке и прикрыл за собой дверь, а я зажмурила глаза и услышала топот ножек Бена. За ними последовали звуки, напоминающие звук самолета, и хихиканье, означавшие, что Марк закружил нашего сына в воздухе. Именно так… И я улыбнулась, вспомнив, почему согласилась выйти за него замуж: «Папочка может приготовить завтрак. Папочка может изобразить аэроплан. Папочка может…»

А потом Марк разбудил меня во второй раз (то ли через десять минут, то ли через час – я так и не поняла), появившись у кровати с подносом и с озадаченным лицом. Кофе с хорошей пенкой намекал на вынужденную борьбу с кофеваркой. Еще на подносе лежали газеты, небольшой букетик цветов и, что было совсем уж непонятно, пачка «Дарджилинга»[10]. Темно-зеленая коробка в традиционном стиле с золотыми буквами. Отличное качество. Правильный чайный лист.

– Цветы?

– И прежде, чем ты скажешь: «Ну что ты, это ни к чему…», скажу тебе, что это не я. Они лежали на пороге вместе с чаем. И что же это всё значит?

– Наша новая певица.

– А чай-то здесь при чем? – Марк состроил гримасу, глядя на подарок, а я решила поинтриговать и, пожав плечами, якобы в недоумении, стала взбивать подушки.

* * *

Спустя час, приняв душ и одевшись, я спустилась вниз и услышала знакомый грохот из кладовки под лестницей – по-видимому, Марк искал свои клюшки для гольфа. Это было и удивительно, и совершенно бесполезно, потому что мешок с клюшками стоял в гараже. Я сама видела, как он перетащил их туда в прошлый уикенд, заметив, как бы между прочим, насколько удобнее будет «просто забросить их в багажник».

На грохот, сопровождавшийся проклятиями, я никак не отреагировала. Просто поставила букет в воду и тихо велела Бену: «Надевай ботиночки, милый».

– Черт! Да что же это такое! Я не могу найти свои клюшки! – раздался голос Марка из самой глубины чулана. После этого последовал особенно громкий грохот, послышался звон разбитого стекла, и наступило зловещее молчание.

Я быстренько надела на Бена его пальтишко и подтолкнула ребенка к двери.

– Посмотри в гараже, милый. Увидимся позже.

* * *

Прогулка до «Приората» получилась именно такой, как я и боялась, – абсолютно знакомой и в то же время совершенно чуждой. Хруст гальки под ногами, запах диких цветов, только что расцветших вдоль тропинки, мычание коровы возле зеленой изгороди, возмущенной тем, что ей помешали завтракать, – и вместе с этими знакомыми звуками и ароматами ясное осознание того, что не Кэролайн откроет нам большую конюшенную дверь, и сидеть мы будем не за ее кухонным столом со знакомыми пятнами и царапинами, за которым всего несколько месяцев назад ждали появления голубой полоски[11], – той самой, которая так и не появилась…

Приезд Эммы означал, что мне придется привыкать к «Приорату» в его новом обличии несколько раньше, чем я этого ожидала. Так что я попыталась представить себе, как всё это будет выглядеть. Знакомое место. Незнакомые диваны.

– Мы что, увидим Кэролайн, мамочка? Она что, вернулась?

– Нет, Кэролайн переехала – помнишь, я тебе говорила? Сейчас мы увидим новую леди и ее сына Тео… Ты встречался с ним вчера. Они будут жить в доме Кэролайн.

На ступеньках я притормозила Бена, чтобы он не врезался в дверь. Кэролайн ее никогда не запирала.

– А почему мы звоним в звонок, мамочка? И где будет жить Кэролайн, когда вернется?

– Она не вернется. Ты что, забыл? Я же тебе говорила.

– Это потому, что ты назвала ее «тараканом»?

– Хватит, Бен.

На пороге меня ждал сюрприз – дверь нам открыла Хизер.

– Черт, это вы, Софи… Заходите быстрее. Эмма чертовски занята. – Она улыбнулась Бену и через столовую провела нас на кухню, где Эмма извлекала глиняные плошки и фарфор из нескольких больших картонных коробок.

Меня поразили их дружеские отношения – если вспомнить о новой дыре в стене дома Хизер.

– И что же, никаких пистолетов с утра пораньше? И никакой схватки в грязи?[12] А я боялась, что вы будете общаться через адвокатов…

– Боже, нет, конечно. Эмма – просто чудо. Мы уже подписали все документы с фирмой по перевозке мебели. Слава богу, все было полностью застраховано. Здесь разбилось не так много, да и в доме у меня несущие конструкции вроде не пострадали… А кроме того, – тут Хизер повернулась к хозяйке и вытаращила глаза, – Эмма может предсказывать будущее.

– Я уже слышала об этом.

– Она погадала мне на чаинках и по руке. Это просто фан-та-сти-ка! У нее это получается так же здорово, как у того парня в Барбикане[13]. Послушай, Софи, надо, чтобы она тебе тоже погадала.

Я слегка расширила глаза, как будто хотела предостеречь ее.

– В общем-то, мы не собираемся задерживаться. Я пришла поблагодарить за цветы, Эмма, и предложить помощь. Как вы думаете, Тео согласится заглянуть к нам и поиграть? – Я понизила голос: – Если он не очень стесняется, то мы рады будем видеть его прямо сейчас. Это даст вам возможность закончить распаковывать вещи. Хотя если вы считаете, что мы слишком торопимся, то – не проблема. Просто эта мысль пришла мне в голову.

– Я не стесняюсь, но больше не хочу играть в поезда.

– Нет, нет, Тео, всё в порядке, – я подмигнула Эмме, вспомнив вчерашний спор мальчишек по поводу аварии на мосту. – У нас дома очень много других игрушек. Но решать тебе. Или ты, может быть, хочешь помочь мамочке с вещами?

Мальчики смотрели друг на друга так, будто между ними возник какой-то молчаливый заговор.

– У меня есть динозавры, – с надеждой в голосе произнес Бен.

– Человекоедящие?

Бен кивнул.

– Ладно. Если там есть ти-рексы[14], то я пойду.

– Класс. Тогда мы сможем поиграть в «Парк Юрского периода».

– Ты же не видел этого фильма, Бен.

– Нет, видел!

– Мы это с тобой уже обсуждали. Ничего он не видел, – заверила я Эмму и Хизер, подмигнув еще раз. – Это у нас больная тема.

Эмма взъерошила волосы Тео и рассмеялась, когда он вырвался у нее из рук, а потом включила чайник. Она настояла на том, чтобы мы сначала выпили чего-нибудь, а мальчиков отправили играть в футбол в сад.

– Не волнуйтесь, никакого чая. И никаких гаданий. Я приготовлю кофе, Софи. Так вы не будете чувствовать себя в затруднительном положении. Ведь Весы это ненавидят. – Эмма ухмыльнулась, когда заметила, что я посмотрела на Хизер.

– Не надо на меня так смотреть. Я ничего не говорила. Я вообще не знаю, когда у тебя день рождения, Софи. В «Фейсбуке» я не сижу… Я же говорила тебе, что она – высший класс!

Эмма меж тем вытерла руки и села за стол, ожидая, пока закипит чайник. И, очевидно, моей реакции.

– Простите, Софи, не буду вас интриговать, но готова поспорить, что вы – Весы. Это так?

Это было так. Двадцатое октября. Хотя, по непонятной мне причине, я совсем не собиралась подтверждать это.

– Я как раз собиралась спросить вас, Эмма. Так, чтобы быть уверенной, что я ничего не пропустила. Вы поете?

– Пою?

– Ну да. То есть для заработка…

Глава 3

В недалеком прошлом

Четыре дня спустя после описанных выше событий Эмма смотрела на раскинувшуюся у нее под ногами Тэдбери – и неожиданно кое-что поняла.

Накануне она выбирала в местном магазине почтовые открытки: романтические и нереальные виды деревни, всё – в слегка размытом фокусе и с таинственной дымкой. Тогда Эмма решила, что это «фотошоп».

Купила она целую пачку и сказала почтмейстеру, что использует их в качестве открыток для сообщения о своем новом адресе, но, придя домой, сразу же выбросила их в мусор: она никому не собиралась сообщать, куда переехала.

И что же теперь? Со своей наблюдательной позиции Эмма увидела, что в открытках не было никаких ухищрений фотографа. Далеко внизу утренняя дымка наползала на деревню в точности так, как это было на открытках, а чуть выше ее края коровы равнодушно жевали свой завтрак, купаясь, как и сама Эмма, в ярких лучах солнца.

Ладно. Значит, это не трюк фотографа, а топографический казус. Эмма улыбнулась, понимая, что дымка надолго не задержится, и думая о своей бабушке, благодаря которой могла ее видеть. Бабушка Эппл[15] была высокой и стройной женщиной, научившей Эмму подниматься ни свет ни заря для сбора грибов.

– Вот то, чего мы лишаемся из-за домов, Эмма, – много лет назад говорила она, когда они босиком шли по росе. – Дома дают людям ощущение бо́льшего комфорта внутри, чем снаружи. А теперь – посмотри вокруг. Только посмотри, насколько они неправы. И как много они теряют.

«Да, – подумала Эмма, – как много мы теряем».

– Это дым, мамуля?

Во Франции она носила Тео в небольшом рюкзаке на спине, но сейчас он уже перерос такой способ – тоненький настойчивый голосок теперь звучал рядом с ней. Сын что-то говорил. Иногда капризничал. Но никогда не замолкал.

– Нет, Тео. Это дымка.

– А она не злая?

Особенно он капризничал, когда она заставила его рано встать сегодня, но Эмма вспомнила один старый бабушкин способ.

– Когда вернемся, будем есть блины. Это станет нашей наградой.

– С кленовым сиропом?

Эмма проигнорировала его вопрос и на мгновение представила себе не сковородку на печке перед полуразрушенным бабушкиным домом на колесах, а блины, которые они ели во Франции. Женщины на рынке настолько искусно раскатывали громадные блины на больших горячих листах, что Тео вставал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, как они это делают. По воздуху стелились ароматы карамелизированного сахара и горячего шоколада, так же как сейчас по нему стелилась дымка. Но воспоминания о Франции заставили ее внутренности сжаться в комок; так происходило всегда, когда Эмма начинала думать о своей матери или бабушке – женщинах, которые никогда не могли ужиться друг с другом. Ни в одной комнате. Ни в одном времени. Ни в одном сне.

– Так ты дашь мне кленовый сироп, мамуля?

Эмма притворилась, что не слышит сына. Она знала, что постепенно он перестанет задавать этот вопрос.

У нее перед глазами предстала картина кухни ее матери во Франции, с засыпанным осколками разбитой посуды и стекла полом, а в памяти зазвучал ее собственный голос, неконтролируемый и разгневанный.

«Кто это сделал, Тео? Опять ты? Ты немедленно должен признаться мамочке и бабуле, если это сделал ты…»

– Договорились, Тео, – Эмма вздернула подбородок. В Тэдбери ей надо вести себя с сыном осторожнее. – Блины с кленовым сиропом.

Гораздо осторожнее.

Понимая, что тропинка, скорее всего, уходит на мили вперед, она протянула ему свою раскрытую ладонь и собралась предложить добраться до дома, сидя у нее на закорках.

«Софи, вероятнее всего, поступила бы так же».

Эмма была довольна собой за это намерение, но Тео никак не отреагировал – наоборот, убрал свою руку. Она поняла, что его внимание привлекло что-то в живой изгороди, растущей в нескольких футах от них. Встав на одно колено, Тео медленно раздвинул высокую траву и протянул руку вперед с не характерными для него осторожностью и самообладанием.

Его лицо как раз смягчилось от предвкушения, и в этот момент дальше по тропинке раздался громкий лай. Они оба повернули головы и увидели большую собаку – она явно намеревалась присоединиться к ним и с головой кинулась в самую гущу кустов.

– Тео! – Эмма бросилась вперед.

Собака оказалась золотистым ретривером[16], но, несмотря на всю доброту, присущую этой породе, возбужденный пес вызывал опасение. Тео завопил от ужаса, и собака вылезла из кустов, прижалась всем телом к земле и завиляла хвостом. Во рту у нее явно что-то было.

– Он ее съел! Ой, мамочка, он ее съел! – Отчаяние Тео было ей непонятно, потому что Эмма не знала, что привлекло его внимание. Она попыталась успокоить сына, чтобы он мог сквозь всхлипывания объяснить ей, в чем дело, и тут прозвучал громкий и поначалу бесплотный голос:

– Белла! Белла! Ко мне, девочка. – Источник голоса находился дальше по тропинке.

Эмма обернулась и увидела Натана, мужчину, которого встретила в первый день на деревенской площади и который сейчас болтал одетыми в «веллингтоны»[17] ногами, сидя на какой-то изгороди. Собака мгновенно подчинилась – сначала повернула голову, а потом бросилась по грязи к своему хозяину, продолжая вилять хвостом и оставив орущего Тео.

Эмма, низко наклонившаяся, чтобы обнять сына, увидела, как собака принесла в пасти Натану что-то, и он стал это очень внимательно изучать. На его сосредоточенном лице появилось удивленное выражение, и он стал шарить в своем кармане.

– Всё в порядке. Сидеть, Белла. Я сказал: сидеть. – Оставив собаку возле изгороди, он подошел к Эмме с сыном, очень осторожно укутывая находку в носовой платок. – Мне очень жаль. Обычно она только лает. Но посмотри, она еще жива.

Наклонившись к Тео, Натан осторожно приоткрыл белоснежный платок и показал, к удивлению Эммы, маленькую дрожащую птичку.

– Честно говоря, мне удивительно, что она не умерла от шока, услышав весь этот лай. Но собака обучена брать поноску очень осторожно. Посмотри. Она совсем не повредила тельце.

Мужчина еще больше отодвинул платок и показал, как птаха молча открывает и закрывает клюв, словно пытается защебетать. На ее левом крыле было пятно темной крови, которое Натан поспешил закрыть от Тео, увидев, как тот вздрогнул.

– Честное слово, это не Белла. Кровь уже высохла. Наверное, птичка попала в переделку. Прости, малыш, я не помню, как тебя зовут…

– Тео. Это сокращенно от Теодор.

– Отлично. А я – Натан. Сокращенно от Натаниэль.

Мальчик никак не отреагировал на это, даже не улыбнулся – так что Эмма, изогнув бровь, произнесла одними губами у него над головой: «Он обожает птиц». Одновременно она попыталась салфеткой удалить следы страданий со щек сына.

– Прошу прощения за всю эту суматоху, но я рад, что могу наконец и в самом деле познакомиться с вами, Эмма. – Мужчина крепко пожал ей руку, твердо глядя прямо в глаза. – Я был на площади в тот день, когда вы приехали.

– Да, я помню. Софи мне все о вас рассказала.

– Неужели? – Последовала пауза, во время которой Натан так и не отвел свой немигающий взгляд, а потом он ухмыльнулся и опять повернулся к Тео: – Что ж, похоже, ты спас малиновку.

– Малиновку? А я думал, что они появляются на Рождество…

– Нет, не только. Они летают здесь весь год. И всегда защищают свою территорию. Так что драки между ними нередки.

– Так вы любитель птиц? – спросила Эмма, выпрямляясь.

– Нет, нет, – Натан стал отряхивать брюки. – Не я. Это мой приятель в пабе, Том. Он, кажется, знает о птицах всё. – Неожиданно лицо Натана просветлело: – Вот что я предлагаю, молодой человек. Почему бы нам не отнести птичку ко мне домой – я живу совсем рядом, – а потом мы позвоним Тому и выясним, что он думает по этому поводу.

Тео обернулся к матери, чтобы проверить ее реакцию.

– Мы же собирались домой, есть блины…

– Совершенно случайно я умею готовить отличные блины.

– Кроме шуток? – Эмма посмотрела Натану прямо в глаза, а потом перевела взгляд на часы. – Ну что ж, почему бы и нет…

Амбар находился в пятистах метрах дальше по тропинке и был примером одного из тех редких перестроенных зданий, которое не располагалось непосредственно напротив фермерского дома. Он стоял на собственном участке площадью в два акра, что обеспечивало ему неожиданную уединенность. Внутри амбар был полностью переделан – крутые ступеньки поднимались к роскошным двойным дверям из дуба, ведущим прямо в гостиную со свободной планировкой, которая также включала в себя кухню и столовую.

– Ого, – Тео рассматривал длинные половицы из полированного дерева. – А можно я сниму ботиночки?

– Нет, Тео, – Эмма заметила на низких столиках весьма дорогую на вид керамику. Пострадает в первую очередь, если он поскользнется в носках.

– Ну, пожалуйста…

– Я сказала – нет. – Это было произнесено с привычной решимостью.

Мать с сыном вместе разглядывали помещение, пока Натан искал место, куда можно было положить птичку, так чтобы Белла ее не учуяла, но в конце концов протянул сверток Эмме: «Вы не подержите?» – и вывел собаку по лестнице на задний двор.

Через пару минут он появился с коробкой для обуви, в которую и предложил Эмме положить малиновку.

– Сейчас мы позвоним Тому. – Натан быстро вымыл руки, взял телефон и, пока набирал номер, прошел на кухню и открыл буфет. – А теперь перейдем к блинам… Прошу вас, чувствуйте себя как дома. Если ты готов простить Беллу, Тео, то она в саду. Она здорово обращается с поноской. Там, на лужайке, лежат несколько мячиков. Надо спуститься по ступенькам и пройти в большие двери. Честное слово, она очень дружелюбная. – Он повернулся к Эмме, неожиданно нахмурился и покраснел. – Хотя, если твоя мама нервничает… Уверяю вас, собака совершенно безопасна. Я знаю, что некоторые родители…

– Всё в порядке, если только я буду видеть их в окно.

Тео внимательно наблюдал за лицом матери и, когда та согласно кивнула, пожал плечами и направился к ступеням. Натан прижал телефон к плечу подбородком и заговорил с Томом, одновременно доставая ингредиенты для приготовления блинов, – к удивлению Эммы, он не стал заглядывать в рецепт, а уверенно отмерил муку и стал взбивать яйца.