АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ,
ЛЬДЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы...
Высказывание Т. Даннига, которое К. Маркс приводит в «Капитале»
ОТ АВТОРА
Фантазия – великая сила. Она способна перенести в иное время, на другие планеты, она же может служить своеобразным увеличительным стеклом, показывающим мир, в котором мы живем.
В научно-фантастическом романе, вновь предлагаемом читателю, научные идеи не более достоверны, чем путешествие во времени или оторвавшиеся от Земли материки у классиков фантастической литературы. Идеи эти не претендуют на предвидение, они лишь придают «фантастической оптике» свойства, позволяющие показать с необычной стороны реальный мир, ведь в нем и сегодня те же социальные силы определяют судьбы человечества.
Именно этому свойству «фантастической оптики» и можно приписать то, что в мире, отраженном автором в фантастическом зеркале действительности еще два десятилетия назад, современные события начинают напоминать вчерашнюю фантастику.
Но пусть роман ни в коем случае не будет пророческим, а лишь послужит предостережением человечеству. Пусть оно на самом деле не пройдет через все описанные испытания. Торжество Разума неизбежно на Земле. С этой верой в грядущее автор и дает своим «Льдам» вторую жизнь.
Александр КАЗАНЦЕВ
ВМЕСТО ПРОЛОГА
«Меня просят высказаться по вопросам, казалось бы, далеким от физики, но суждения о них доступны каждому.
В наш век глобальной информации всем пора понять, как легко нарушить гармонию Природы, непоправимо ухудшить условия обитания на планете, подрубить сук, на котором сами сидим.
Нельзя дальше развивать технологическую цивилизацию по-прежнему бездумно, пренебрегая загрязнением атмосферы и океанов, истощением природных богатств и угрожающим ростом тех сил, которыми овладел человек.
Однако даже и при сдерживании ядерных войн договорами, вред, наносимый техникой Природе, огромен. Так, если и впредь будет уменьшаться процент кислорода в атмосфере и увеличится в ней содержание углекислоты (из-за векового сжигания горючих материалов), это приведет не только к вымиранию некоторых видов животных. Скажется «парниковый эффект». Углекислота в атмосфере, подобно рамам в теплице, пропуская лучи Солнца (за вычетом расходов на биопроцесс), задерживает тепловое излучение Земли в космос. А достаточно повышения ее среднегодовой температуры на 2–3 градуса, чтобы полярные льды и ледники Гренландии и Антарктиды начали бы таять. Уровень океанов так поднимется, что они затопят ныне цветущие страны.
Человек должен понять, что равновесие, при котором гомо сапиенс появился на Земле, неустойчиво.
Перегреть планету нетрудно – просто продолжать жить, как жили. Но так же легко изменить климат и в другую сторону, спровоцировать, скажем, похолодание и даже наступление льдов. Изобретения, способные так преступно уродовать Природу, витают в воздухе.
Стоит подумать, почему наша планета не раз переживала ледниковые периоды. Нам известны одиннадцатилетние, столетние, даже тысячелетние циклы колебаний солнечной активности. Возможно, что излучение его заметно менялось по неизвестному нам многомиллионному циклу, катастрофически уменьшалась прозрачность атмосферы, как это случилось после страшного извержения Каракатау, или Солнце со всеми планетами периодически проходило через скопления космической пыли, заслонявшей Землю от Солнца.
И совсем немного нужно уменьшить его радиацию, чтобы «оживить» ледники, заставить их снова расползаться из полярных областей.
Начаться такое бедствие может всего лишь одним холодным летом, когда снег не исчезнет в умеренных широтах, а превратится в лед. Зима завершит дело. Солнцу уже не растопить ледяной покров.
Мы лишь недавно осознали, что «во всем виновато солнце». С недоверием многие отнеслись когда-то к открытию советского ученого, профессора А. Л. Чижевского, показавшего, как солнечная радиация зависит от солнечных пятен и как влияет она на все процессы, происходящие на Земле. И не только на погоду (с чем долго не могли согласиться метеорологи?!), но даже на эпидемии, войны, количество смертей от инфаркта миокарда, на массовые психозы... Все зависит от Солнца!
Но зависит ли Солнце от нас?
Пока нет, но ученые уже взялись за воссоздание термоядерных реакций, происходящих на Солнце. А с помощью освоения ныне лазеров можно помышлять о таких несбыточных, казалось бы, задачах, как нагрев тел на расстоянии, отделяющем нас от Солнца.
В этом свете можно допускать, что люди грядущего не смирятся с катастрофическими изменениями своего светила, о которых нет-нет да вещают «прорицатели» Запада, пугая обывателей. Они наверняка найдут средства воздействия в нужную сторону на происходящие на Солнце процессы. И подобное открытие не за горами. Остается лишь предупредить, что, будь оно сделано и попади в руки таких безответственных элементов, как американские стратеги, оно может послужить, подобно ядерной бомбе в свое время, во вред человечеству.
Вот почему надо беречь чистоту целей науки, беречь и Солнце и Землю с ее природой, среди которой жить нашим потомкам.
Сергей БУРОВ».
«Мне, другу и помощнице Сергея Андреевича Бурова, после всего случившегося и академика, и лауреата Ленинской и Нобелевской премий, и Героя Советского Союза, и Героя Социалистического Труда, который по моей просьбе еще задолго до всего дальше описанного так ясно рассказал о зыбком равновесии условий жизни на Земле, остается лишь признаться, как трудно было мне подготовить эту книгу о новом ледниковом периоде, порожденном возвратом «холодной войны». Я лишь рядовой физик, и мне не под силу было нарисовать во всей ее грандиозности картину мировых потрясений. Мне привелось участвовать в важных событиях, близко видеть тех, кто влиял на них, но я не считала себя способной нарисовать их и потому не упускала случая передать слово самим участникам, публикуя подлинные документы, дневники и письма, ведя повествование от первого лица, то есть от имени действующих персонажей, в числе которых была и я, «гадкий утенок», каким я кажусь теперь сама себе при чтении наивных записей в голубой тетрадочке.
Заранее прошу простить за несоблюдение хронологического порядка. Я преследовала лишь одну цель – показать, как возвращение «холодной войны» принесло бы миру безмерное несчастье.
Кажется невероятным, что люди, кем бы они ни были, решатся на действия, грозящие гибелью им же самим; но десятилетия гонки ядерных вооружений убеждают нас, что сиюминутная выгода для западных политиков, прежде всего американских, сильнее рассудка, что она мать безответственности и причина грозящих нам глобальных бед.
Людмила ВЕСЕЛОВА-РОСОВА».
КНИГА ПЕРВАЯ,
СПАСИТЕ СОЛНЦЕ
И сказано в легенде древней: Днем черный сумрак пал на землю.
Часть первая,
ПОГАСШЕЕ СОЛНЦЕ
Нет более обещающих загадок, чем загадки Природы
Глава первая
МЕДНОЕ СОЛНЦЕ
Медное солнце, тусклое, приплюснутое, садилось за горизонт. Бесконечные, покрытые платиновым снегом льды расстилались мертвой гладью, даже без торосов, этих следов движения и борьбы. Казалось, вся земля скована ледяным панцирем и в небе умирает бессильное, остывшее Солнце. Красноватые отблески наста темнели, становясь тенями ночи.
С горечью смотрел на эти льды капитан Терехов, ведя сквозь них свой гидромонитор. Еще недавно он плавал здесь в чистой воде. Льды вернулись, когда погасло «солнце», «Подводное солнце», оно подогревало с помощью термоядерных реакций струю Гольфстрима, отгороженную от полярных морей ледяным молом на всем протяжении сибирских берегов
1.
Терехов был одним из строителей этого мола, «Мола Северного», который должен был изменить климат Арктики, сделать Северный морской путь круглогодично судоходным.
И вот теперь все вернулось к былому. Льды снова затянули отгороженную полынью, погасло «Подводное солнце», развеялась «Полярная мечта»...
Глядя по курсу корабля, капитан видел на носу ледокола одну из пассажирок, Шаховскую. Крепко вцепившись в поручни, она смотрела на льды и о чем-то думала. Капитан уже привык, что она всегда стоит на этом месте. Он знал о ней мало: окончила томский институт, добилась своей отправки в «самое трудное место» – в Проливы, где ученые должны выяснить причину угасания «Подводного солнца». И меньше всего мог Федор Иванович Терехов подозревать о необыкновенной миссии, выполнение которой Шаховская добровольно приняла на себя и о чем исступленно думала, глядя на ледяные поля.
Конечно, ее легко обвинить в чем угодно: от сентиментальности до авантюризма.
В легкой оленьей куртке, с непокрытой головой, оттягиваемой назад тяжелым узлом волос, она стояла, гордо подняв подбородок, смотря немигающими глазами вперед.
Пусть нет на Земле ни одного человека, который не только одобрил бы ее действия, а просто понял бы ее, как нет такого, который знал бы о ней все... Даже сам дедушка, отправлявший внучку на подвиг, ужаснулся бы, узнав о подлинных ее намерениях. Но истинный подвиг в том и заключается – как он сам ее учил, – что совершается не ради признания, не ради славы, а во имя выполнения святого долга! Пусть этот долг Шаховская сама определила для себя, но, приняв его, она готова была на все...
И вместе с тем на первых же шагах она была оглушена, оскорблена, унижена едва ли не первым человеком, с которым встретилась на новом поприще. Непомерная гордыня ее была уязвлена... И все же она не смогла поступить иначе, чем поступила. Может быть, это и опрометчиво, но... пути назад не было.
Силуэт молодой женщины на фоне тускнеющей зари был все еще виден с капитанского мостика атомного ледокола. Федор Иванович, конечно, не мог угадать в ней ту, которой предстоит сыграть столь значительную роль в грядущих событиях.
Ледокол медленно наползал на льдину. И она проламывалась под его тяжестью. Для тонкого молодого льда на месте недавней полыньи не требовались водяные струи гидромониторов, способные резать даже паковые льды. Рейс не обещал быть трудным, но...
Терехов увидел, как в полукилометре от корабля ледяное поле постепенно начало вздуваться, словно гигантский шар всплывал под ним со дна. Это было так неожиданно, так непонятно, беззвучно и грозно, что капитан вцепился в ручку машинного телеграфа:
– Стоп машина! Назад... самый полный!..
Ледокол задрожал.
А ледяное поле продолжало выпучиваться, пока наконец вдруг не лопнуло, не покрылось змеистыми щелями, из которых с шипением вырвался, заклубился под снегом пар.
Лицо Терехова побледнело, покрылось потом. С силой нажимал он на ручку машинного телеграфа, будто мог этим ускорить отступление содрогавшегося судна.
Ледяное поле разломилось. Под ним поднялась гора воды. Взвился белый гейзер пара и сразу превратился в вишневый столб огня. Он достал до самого неба и расплылся в нем черной тучей.
Корабль пятился, налезая кормой на льдины.
Что-то, посыпалось сверху, загрохотало, запрыгало по палубе. Лед дробился на кусочки, холодные и острые.
Первой мыслью Терехова было, что его ледокол попал в зону атомного взрыва, которым физики, «забыв про корабль», пытались снова зажечь «Подводное солнце» и вновь победить льды.
Но от выпавших с неба «кусочков льда» почему-то вдруг стали дымиться доски. Не только лед, а раскаленные камни падали с неба!
Что это?
«Вулкан! Подводный вулкан проснулся, – едва успел объяснить себе Терехов. И упрекнул себя: – Как же о физиках такое подумать?!»
Палуба вспыхнула в нескольких местах. Уже горели палубные надстройки и капитанский мостик. На корабль словно упали сотни зажигательных бомб...
Прикрывая рукой обожженное лицо, капитан вслед за серьезно пострадавшим рулевым стал спускаться с мостика, чтобы руководить тушением пожара. Холодная струя воды, направленная из брандспойта, чуть не сбила его с ног, но помогла сойти по охваченному огнем трапу.
По палубе метались растерянные люди. На них летели искры, головешки и горячие камни. Корабль загорался все в новых местах. Охваченное огнем дерево трещало. Струи воды били вверх, вниз, наперекрест, а пламя шипело, клубилось паром и вспыхивало еще неистовее.
Перед капитаном появился долговязый старпом, сейчас словно еще более вытянувшийся.
– Всем занять места по пожарному расписанию. Аврал! Мобилизовать пассажиров! – командовал капитан.
– Федор Иванович! Течь в трюмах... в десятках мест... Пробило корпус... камнями, как снарядами подводными... Тонем, Федор Иванович.
– Спокойно, – сказал капитан. – Спускать плавсредства! Всем стать кто куда приписан.
– А ну! – проревел в мегафон старпом. – Спускать плавсредства! Всем стать кто куда приписан! А ну! Спокойно! Женщин вперед, женщин!..
Капитанская рубка и салон под ней пылали. Огонь разделил корабль на две части.
На носу одиноко стояла Шаховская. Она еще не осознала, что произошло: огненный столб впереди, огненная стена позади. На палубу падали малиновые камни, как зажигательные бомбы, сразу превращались в дымки. Она посмотрела за борт. Вода клокотала.
Шаховская с отчаянием подумала обо всем том, что не успела сделать. Она стиснула зубы, зажмурилась. Открыла глаза. Все изменилось, потому что дым от капитанского мостика повалил на нее и палуба стала покатой.
Шаховская ухватилась за поручни. Неужели гибель? Она не кричала, не металась по палубе, лишь отодвинулась от слишком близко упавшего раскаленного камня, прошившего палубу. Усмехнулась. Думала о ледяном панцире, а кругом огонь... и за бортом кипяток.
Да, она боялась, до спазм в горле боялась, но еще больше вскинула голову, подняла выше подбородок. Она умела владеть собой, даже когда вокруг никого не было...
Из-за дыма, окутавшего корабль, Шаховская не видела спускающихся шлюпок и катеров. Она решила, что о ней забыли. И почти с негодованием подумала об одном человеке, который был на корабле.
Этот человек сейчас тоже думал о ней.
Он бежал с кормы, заглядывая всем в лица.
– Шаховская!.. Кто видел Шаховскую? – хрипло спрашивал он.
На него смотрели, на огромного, тяжеловатого, но быстрого в движениях, с растрепанной русой шевелюрой, с яростными, почти бешеными глазами, смотрели и отрицательно качали головами.
С шлюпок сдирали брезенты. Скрипели блоки. У моряков закопченные, перекошенные от напряжения лица.
Капитан снял фуражку и рассматривал ее прогоревшее дно. Вдруг он увидел человека в распахнутой куртке, с неистовым вопрошающим взглядом.
– Она там, – указал капитан на нос корабля. – Куда? Назад! – крикнул он, видя, что пассажир бросается на стену огня.
Опаленный, тот отскочил назад и сбросил куртку.
Капитан выхватил у матроса в брезентовой робе брандспойт, словно вырвал струю из огня, и нацелил ее на куртку, которую держал перед ним пассажир. Вода надула ее рвущимся пузырем.
– С головой накройся! – напутствовал капитан.
И пассажир, прикрывшись мокрой курткой, ринулся в огонь, как бросаются в воду.
Корабль уже дал опасный крен. Шлюпки плюхались на волны. Из-за поспешности катер сорвался, лег на бок и затонул.
Люди в пробковых поясах толпились у кренящихся к воде реллингов. Никто не решался прыгать в клокочущую воду.
Шаховская, как и они, смотрела на этот кипяток, не решаясь в него прыгнуть. Она отвернулась и увидела, как из огненной стены появился кто-то накрытый с головой дымящимся балахоном.
Бросив на палубу горящую куртку, Буров предстал перед нею.
– Прыгать... за борт! – крикнул он, хватая ее за руку.
– Оставьте, Буров! Вы с ума сошли! – отстранилась она.
– Да что вы... в такую минуту вспоминать? За борт... вместе!..
Она смотрела на него. Все-таки он пришел. Но мог бы не прийти...
– Там кипяток, – сказала Шаховская.
Он не стал убеждать ее, доказывать... Он просто кинулся на нее, охватил руками и поднял на воздух.
Она извивалась, отталкивала его, непроизвольно защищаясь, но полетела за борт. Больно ударилась о воду боком. Вынырнула, захлебнулась... Ей казалось, что дух захватило у нее, что она сварилась в кипятке, что кожа сейчас сойдет... Но ощущение это было вызвано холодом. Холодная вода клокотала, потому что со дна вырывались пузырьки газов. Пахло серой, разъедало глаза.
Буров, прыгнув за ней следом, плыл рядом. Он подхватил ее под руку, почти приподнимал над водой.
Шаховская посмотрела с благодарностью.
– Хорошо, не успели ударить, – буркнул он и потащил ее дальше от судна.
С горящего ледокола по воде ползли тучи дыма.
Вода действительно «ошпарила», как кипяток. Но она оказалась холодной, очень холодной. От нее захватывало дух.
Спасение теперь только в движении. Надо плыть, невзирая ни на что, и плыть... и выжить.
К счастью, корабль успел выйти из особо опасной зоны. Камни здесь не вылетали из воды, не могли ранить «прямым попаданием». Но от газов, заставляющих клокотать воду, легко задохнуться, не говоря уже о судорогах, готовых свести ноги.
Шаховская увидела близкую льдину, подплыла к ней и ухватилась за скользкий край.
Буров нагнал ее и ударил по руке.
– Вы с ума сошли! – со слезами в голосе крикнула она.
– Не держаться... Отплывать! Вода нагреется... – предупредил он.
Шаховская опустила льдину. Ей уже показалось, что вода начинает жечь. Она легла на спину и отчаянно заработала ногами. Когда-то она победила в заплыве на спине. Победит ли сейчас?..
Она видела упершийся в небо вишневый столб с клубящейся черной тучей вверху, подсвеченной снизу красным.
Совсем близко в воду падали камни, с шипением исчезая в глубине. Словно кто-то обстреливал беглецов.
Атомный гидромонитор, гордость арктического флота, погибал.
Шаховская слышала тяжелое дыхание Бурова. Он плыл на боку, одной рукой держа ее.
– Пустите, – сказала она без прежней злости.
– Дальше! – настаивал Буров.
И они плыли.
Небо горело. Море отсвечивало. Вода стала медной, как недавно солнце. И белой рябью колыхались куски разбитых льдин.
Вдали взмахивали светлыми веслами шлюпки.
– Надо же!.. Подводный вулкан, – сказал Буров, отплевывая воду.
Шаховская еще яростнее заработала ногами.
Вулкан? Здесь, в Арктике? И ледокол оказался в районе извержения!.. Все могло закончиться, не начавшись...
А может быть, и не начнется еще?..
Все-таки он пришел... Что же он за человек, плывущий рядом? Сильная у него рука. Конечно, вода чуть нагрелась, иначе, сведенные судорогами, они уже пошли бы ко дну... Почему же он не плывет с ней к шлюпкам? Хочет раньше добраться до ледяного поля? Только бы судорога не стянула ногу... Нет! Не думать об этом, не думать!..
Какие страшные раскаты грома передаются по воде! И гул... Наверное, с самого дна... Вода здесь не слишком соленая... Камни прыгали по палубе, как теннисные мячи... Как он смог пройти сквозь огненную стену?..
Глава вторая
ШАХОВСКАЯ
Сергей Андреевич Буров впервые увидел Лену Шаховскую несколько дней назад, когда она, стоя на баке, любовалась ледяным молом. Он словно ножом обрезал ледяные поля.
В этом месте прибрежная, отгороженная молом от Ледовитого океана полынья еще не успела замерзнуть. Ледяная плотина, вдоль которой шел гидромонитор, казалась чудом. По одну сторону громоздились льды океана, бизоньим стадом напирая на нее при каждом порыве ветра. По другую сторону мола бежали быстрые волны. Они озорно налетали на зеленоватую стекловидную стену, в тучах пены разбиваясь о нее.
Шаховская почувствовала, что он подошел к ней. И, не оглядываясь, сказала ему, совсем незнакомому:
– Смотрите. Как два мира. И разделяет их холод...
– А это неплохо сказано. Холод вроде бы действительно возвращается на Землю. Слишком много сильных мира того, тоскующих по былому климату «холодной войны».
– Они, – выдавила из себя Шаховская, – не верят в договоры, не верят в мирные намерения.
– Не верят? А во что они верят? Они не допускают мысли, что человечество может жить в мире. В состоянии преодолеть и энергетический и обычный голод. А разве неосуществимы проекты Великой Гибралтарской плотины, проекты использования силы морских течений, приливов и отливов?
– В мире очень многое можно сделать.
– И в мире частной инициативы, хотите вы сказать?
– Они просто так называют себя.
Буров усмехнулся.
– Инициатива имеет наибольший успех, когда человечество действует сообща. Тому примером Арктический мост, великие космические рейсы...
– Я всегда мечтала полететь в космос. Но... только одна.
– Вот как?
– Чтобы ни с кем не разделить славы! – с вызовом рассмеялась Шаховская.
– К сожалению, ракеты пока еще нацелены не только в космос.
– Куда же еще?
– Не только друг на друга, но и в Африку.
Шаховская нахмурилась.
–Мир связан договорами.
– Вы сами сказали, как верят у них в договоры. Их или не ратифицируют, или денонсируют.
– Да, холод может вернуться...
– Это вы хорошо сказали, – повторил Буров. – Только не будем продолжать сравнение. Тепло иссякает... Льды возвращаются в отвоеванную у Ледовитого океана полынью. Вы слышали о погасшем «Подводном солнце»?
Шаховская оглянулась, посмотрела на него, огромного, тяжелого, со лбом мыслителя. Она заметила, что Буров любовался ею.
– О погасшем «солнце» все слышали, – задорно сказала она, – но почему оно погасло, никто не ответит.
– Как знать! – лукаво сощурясь, неожиданно для самого себя сказал Буров и тут же поймал себя на том, что красуется перед незнакомой женщиной.
Она заинтересовалась:
– Уж не туда ли вы направляетесь, мужественный незнакомец?
– Вы проницательны.
– Тогда вы по меньшей мере несете с собой готовое решение, которого трепетно ждут беспомощные научные светила.
Он нахмурился, задетый за живое:
– Если бы вы были физиком, я не поскупился бы на информацию.
– Стоит ли опускаться до неуча!
Буров посмотрел на нее сверху вниз.
– Наверное, уже все перезабыли, – предположил он.
– Ну, знаете ли!.. Впрочем, это меня интересует разве что только ради того, чтобы получить о вас представление.
– Благодарю за интерес. Что ж... могу сознаться. У меня отнюдь не готовое решение. Только гипотеза, которую я мечтаю подтвердить.
– Мечтаете? Вот вы какой? А у вас есть факты, на которых вы основываетесь?
– Мне известно явление. Ядерные реакции в районе «Подводного солнца» вдруг стали невозможными. Я отвечаю почему.
– Не кажется ли вам, что гипотезы можно выдвигать только в объяснение фактов?
– Старая песня тех, кто отмахивается от нового слова. А разве у Джордано Бруно, дерзко высказавшего мысль об обитаемости иных миров, были факты в подтверждение его гипотезы? Но гипотеза эта, за которую он был сожжен инквизицией, заставила в наше время искать факты в ее подтверждение. Нет, милая незнакомка! Гипотезы можно выдвигать не только на основе фактов, но и для того, чтобы искать факты в определенном направлении. Этим и должны заняться ученые в районе «Подводного солнца».
– Так и предоставьте им выдвигать гипотезы на основе найденного. Меня учили, что научные гипотезы вправе выдвигать только ученые.
– Если не ошибаюсь, вы не хотите признать за мной такого права? Считаете, что, прежде чем говорить на научную тему, надо предъявить справку ученого совета о присвоении степени. А как быть с учителем Циолковским, с часовым мастером Мичуриным, с лабораторным служителем Фарадеем?
– В недурной ряд вы себя ставите!.. По другую вашу сторону я бы еще поставила Василия Буслаева, Степана Разина и Ермака Тимофеевича... когда он еще не был завоевателем, а только разбойничал.
Буров разозлился:
– Уж если бы я был разбойником, то просто выкинул бы за борт такую княжну, как вы.
Она засмеялась.
– А что вы знаете об этой княжне? – Шаховская почему-то выделила последнее слово.
– Скажите мне, что вы любите и что ненавидите, и я определю, кто вы.
– Извольте. Люблю такое: «Завеса сброшена, ни новых увлечений, ни тайн задумчивых, ни счастья впереди...» Зовут меня Лена.
– Почему Надсон? – удивился Буров. – Это так с вами не коррелирует.
– А вы, конечно, должны стихи писать сами.
– Почему?
– Ну, как Суворов. Вы должны делать что-нибудь совсем вам не соответствующее.
– Например, сочинять сказки.
– Сочините мне сейчас какую-нибудь сказку, и я все скажу про вас.
– Хорошо. Я попробую. Ну о чем?
– О лесе.
– Хорошо. О лесе. Жил-был лес, угрюмый, вечно ворчал на каждое дуновение ветра.
– Ворчал лес? Забавно. Дальше, – приказала она.
– Деревья в лесу были изогнутые, узловатые, толстые, всем недовольные... И особенно возмущались они совсем непохожим на них белоснежным деревцем, которое распускало золотившуюся полупрозрачную листву. Толстухам казалось это непристойным – стоять такой белоснежной на обрыве, у всех на виду. И они трясли ветками, наклонялись друг к другу и наушничали...
– И в лес пришел художник, – подсказала Лена.
– Да. В лес пришел художник, который жил в мире ханжей, как березка в этом лесу. Он захотел нарисовать ее... И нарисовал ее такой, какой она ему представилась. Он сделал это и ужаснулся. Он знал, что его все осудят, призовут к правителю города, сожгут перед ратушей его полотно. Тогда он закрасил написанное, оставив только одну березку, кора которой была как кожа женщины...
– Так говорил Марко Поло
– Художник никому не показал своего творения. Он скоро умер от пьянства – писал не то, что хотел. Вдова, у которой он снимал мансарду, стала за долги распродавать его вещи. Но картину с березкой никто не купил, и она досталась бедному студенту с мечтательной душой.
– Он должен был поселиться в той же мансарде.
– Да. В той же мансарде. Но большое окно там за делали, чтобы не было так холодно, оставили лишь совсем маленькое слуховое окошечко. И в это окошко только раз в день, вечерней зарею, заглядывал луч солнца. Однажды студент, отвлекшись от латыни, которую зубрил, взглянул на березку в тот момент, когда по ней скользнул волшебный луч. Взглянул – и ахнул. Каким-то чудом из-под красок проступили другие, береста березки слилась в белизну нагого женского тела, золотистая листва стала ниспадающими кудрями, и на студента смотрели зовущие глаза... Юноша бросился к картине, но видение исчезло – он заслонил собой горящий луч... Студент перестал ходить в кабачки, не пил больше пива с друзьями; вечерами просиживал около своего слухового окна, ожидая, когда волшебный луч оживит волшебную девушку... И она появлялась ему на миг, появлялась и исчезала... И была она его тайной до самой глубокой старости, когда стал он прославлен и знаменит. И все он ждал, что сойдет она когда-нибудь к нему с полотна, все ждал...
– Не надо было мне это рассказывать, – сказала Лена, опустив голову.
– Вы не любите березок?
– Напротив. Я люблю березки и ненавижу асфальтовые шоссе. Презираю рельсы, топоры и пилы. Я бы жила... Как это сказать?.. Жила бы в вигваме среди тайги, ходила бы молиться в скит, слушала бы, как журчат ручьи, и даже не срывала бы цветов...
– В тайге много мошкары. Не представляю вас в наряде раскольницы или с кокошником на голове!..
– Дедушка любил, когда я надевала русский сарафан. Он называл меня боярышней. Я хотела бы... и я могла бы быть такой, как боярыня Морозова. Но я никогда не видела картины Сурикова.
– Почему же? – удивился Буров.
– В Москве не была, – просто ответила она. – Я ведь из Томска.
– Значит, так бы и держали вверх два пальца, отправляясь на казнь?
– Да. В розвальнях.
Он задумался
– А ведь есть другие примеры силы русских женщин...
– Я же сказала, дедушка звал меня боярышней. Ну теперь мы познакомились. Я знаю, какой вы...
– А я знаю, кто вы. Вы – березка... Надо только суметь в вас заглянуть.
– Попробуйте, – дерзко сказала Шаховская, смотря снизу вверх в его лицо.
Видимо, он совсем неправильно понял, может быть, хотел наказать за дерзость. Никогда впоследствии Буров не мог объяснить своего поступка, но он схватил ее за плечи, притянул к себе и поцеловал в, казалось, призывно раскрытые губы.
Она вывернулась и ударила его звонко по лицу, а в следующую секунду он почувствовал нестерпимую боль и резко согнулся, сдержав стон.
Да, Шаховская применила прием каратэ, о котором ему приходилось только слышать... И вот он, слабый, поверженный, ухватился за поручни, почти повис на них, а она, не удостоив его взглядом, прямая, как деревце, прошла прочь.
Буров едва пришел в себя, пристыженный и оскорбленный. Вытирая холодный пот со лба, он поплелся вдоль реллингов, страшась встретиться с кем-нибудь.
Тяжело дыша, он все же остановился около иллюминатора кают-компании, осторожно заглянул в него. Окруженная молодыми людьми, Шаховская шутила там и смеялась, села за рояль, стала наигрывать.
Сергею Бурову было до отвращения плохо. И не только от физической боли... Как он мог дойти до этого, так разговаривать, так поступить с незнакомой женщиной, даже не зная, кто она!..
Крадучись, он пробрался в свою, к счастью, одноместную каюту и бросился на койку. Будь у него коньяк, Буров напился бы до бесчувствия. Но пойти в буфет он не решался...
Что за женщина, черт возьми!.. Ангел, сирена или стерва?.. Сочувствует льдам и раскольникам. Боярышня, а бьет, как в полицейской школе. Но хороша!..
Утром Буров не вышел к завтраку. Он навел справки о своей спутнице и ужаснулся: они оба оказались физиками и ехали в одно место!.. Вот это да! А он-то вещал о гипотезах!..
Позавтракав у себя в каюте, Буров вышел на палубу, чтобы хоть издали взглянуть на нее.
Шаховская вела себя, как обычно: стояла у реллингов, любовалась льдами за молом, волнами впереди, веером солнечных лучей из-за туч, болтала с пассажирами, но больше оставалась одна.
Буров не решался подойти к ней.
На следующее утро, еще при свете звезд, Шаховская уже стояла на носу корабля, а он тайком наблюдал за ней из-за переборок. Когда она проходила в кают-компанию, он прятался, как мальчишка.
После обеда она опять стояла на баке.
По мостику расхаживал капитан Терехов. Буров поднялся к нему. Капитан сказал, что в Проливах академик пришлет береговой катер за своими физиками: Буровым и Шаховской...
Сплющенное солнце светило медью. На фоне его потускневшего диска виднелся женский силуэт. Буров отчаянно упирался ногами в палубу, чтобы не оказаться на баке. Он едва заставил себя уйти на ют. Потом смотрел с кормы на пенную полосу в узком коридоре чистой воды во льдах за ледоколом.
Занятый своими мыслями, воображая в пенных струях желанное видение, Буров не сразу обратил внимание на грохот и шипение, заметил только странную вспышку неурочной зари за спиной. И тут понял, что винты закрутились в обратную сторону. Он оглянулся и невольно отпрянул назад. Ему показалось, что огненный водопад рухнул с неба на море.
По настилу запрыгали горячие камни.
Выскочившие на палубу перепуганные люди спасались от них, толкаясь, крича.
Теперь Буров уже догадался, что огненный смерч вырывается со дна моря. Как здесь мог проснуться подводный вулкан? Впрочем, острова тут все вулканические...
В следующее мгновение он уже не размышлял об этом. Им владела одна только мысль: Шаховская.
Салон капитана, штурманская и рулевая рубка пылали, огненная стена отгородила Бурова от бака, от нее...
Огонь не остановил Бурова...
И вот она плыла рядом с ним, он ощущал ее, поддерживая на воде, помогая плыть. Они даже обменялись несколькими фразами.
На медной воде виднелись шлюпки и головы плывущих людей. Не только Шаховская и Буров прыгнули в воду.
Буров первым услышал стук мотора.
– Это катер Овесяна. Держитесь! – сказал он.
Теперь он даже помог Лене взобраться на подвернувшуюся льдину. Шаховская стояла на ней в облипшем на ветру платье и кричала, махая снятой оленьей курткой.
С катера ее заметили. Он повернул к льдине. На носу его виднелась фигура человека в брезентовом плаще.
Буров узнал академика.
Лена, сидя на льдине, дрожала. Буров был в отчаянии, не зная, как ее согреть. И вдруг вспомнил.
– Напрягайтесь, напрягайтесь! – закричал он ей. – Представьте себе однозначно, что лезете по скалам, поднимаете тяжести, боретесь с кем-то, отбиваетесь...
– Я постараюсь, – стиснув зубы, сказала Лена, кутаясь в мокрую куртку.
Буров знал, что волевая гимнастика доступна только волевым людям. Он видел, как Шаховская стала напрягать мышцы, расслабляясь, снова сжимаясь комком. Усилием воли она совершила тяжелую работу, заставляя себя уставать, изнемогать от напряжения. Взгляд ее был сосредоточенным и яростным... Она боролась, она умела и хотела бороться. Такие побеждают!
О себе Буров не подумал.
Подошел катер, стукнулся о льдину.
Лена встала во весь рост и легко перепрыгнула через борт, даже не опершись на протянутые с катера руки.
Буров вдруг сразу ослаб. Ему было стыдно, что его вытаскивали из воды, как утопленника.
Вода стекала с него ручьями, когда он, обмякший, полулежал на скамейке. Его мутило. Усилием воли он унял дрожь. Ведь смогла же это сделать Лена...
Потом он стал искать ее глазами. Шаховская сидела, укутанная в бушлат, у ног академика, который продолжал руководить спасением людей.
Буров, перешагивая через скамейки, перебрался к ней. Она протянула ему руку. Он хотел пожать ее, но Лена оперлась на его руку и вскочила.
Они стояли друг перед другом. Она принялась застегивать пуговицу на его мокрой рубашке.
И не было для Бурова минуты счастливее!
Кто-то похлопал его по плечу. Это был академик Овесян. Его всегда подвижное лицо было сейчас нетерпеливым, глаза возбужденно горели, седые кудрявые волосы встрепаны.
– Буров? – спросил он. – По фотографии узнал. Я в фотографиях на глаза смотрю. У кого есть огоньки – годятся. Таких выбираю.
Лена с улыбкой посмотрела на Бурова. Пожалуй, этого можно выбрать...
Матросы вытаскивали из воды людей, Буров стал помогать им.
Катер подошел почти к самой корме ледокола. Она все еще торчала над водой. Видимо, там образовался воздушный мешок, который и удерживал еще некоторое время судно...
Взяв на буксир шлюпки, катер повел их к берегу.
Глава третья
ГУБОШЛЕПИК
Люда, хрупкая и решительная, стояла на ветру, закусив свои пухлые губы, и смотрела в море, словно могла перенестись туда, где зловеще что-то сверкало и откуда доносился сотрясающий землю гул.
Прижав к бедру сумку с красным крестом, порвав чулки и расцарапав коленки, она забралась на береговую скалу, где летом гнездилось множество птиц. Камень, говорят, выглядел белым от крыльев.
Во льдах в районе проснувшегося вулкана терпел бедствие ледокол. К нему по разводьям между ледяными полями отправился на катере академик Овесян. А ее, как она ни просилась, не взяли. И она ждала, не в силах совладать с дрожью, готовая отдать жизнь, чтобы кого-нибудь спасти...
Она смотрела на черное, подсвеченное красным небо и прижимала к себе сумку с красным крестом. В ней были бинты и все, что полагалось для оказания первой помощи. Но была в ней еще и общая тетрадка в мягкой обложке...
В ней записала Люда потом обо всем, что произошло на берегу.
«...Зачем я завела эту тетрадку? Чтобы вести дневник? Это было бы глупо. Я считаю совершенно бессмысленным делать «скушные и пошлые записи» только потому, что прошел еще один день, лил дождь или светило солнце и мама строго сказала мне что-то, а я плакала. Или какой-то мальчишка, у которого раньше оттопыривались уши, а потом он стал носить пышные волосы, чтобы было незаметно, сказал мне, что я губошлепик, а я после этого рассматривала перед зеркалом свои несносные губы и ревела...