— А у него были прецеденты? Я вот что имею в виду: известны ли тебе случаи в прошлом, когда он терял голову в сходной ситуации или проявлял неуравновешенность?

Сабина задумалась, склонив голову набок, как делают обезьяны, однако Нардо ей на это указывать не стал. Наконец она вспомнила:

— Со мной он никогда не проявлял насилия. Но однажды рассказывал, что в юности у него случился бурный роман с одной девушкой, которая была помолвлена. Она ему изменила, и он «больше никогда ее не видел». Он так и сказал, слово в слово.

— Ясно. Однако многие мои клиентки говорили, что при разрыве отношений, изменах и прочих изменениях реакция, хотя бы минимальная, не только оправдана, она обязательна! Накануне мы гуляем рука в руке, обсуждаем отпуск на море с будущими детишками, а на следующий день ты сообщаешь мне, что уходишь к другому или к другой, и желаешь всяческих благ… И если я не потребую объяснений, не затопаю ногами, то и вправду окажусь животным. Как думаешь?

— Конечно…

— Не случайно преступление называется «акт преследования» и наказуемо только в том случае, когда перейдены определенные границы.

— Насколько я знаю, ту девушку Роберто тоже прогнал…

— Вот оно что. Это плохо… это не отменяет моих сомнений, но в любом случае это ценная информация. Посмотрим, как он отреагирует на послание, если вообще отреагирует.

— Думаешь, может не ответить?

— Может. Ведь мы же можем предположить и даже допустить, что все гадости в твой адрес — его рук дело. У нас, правда, нет доказательств, кроме того букета роз, присланного издалека…

Сабина не услышала последних слов этой фразы, настолько поразило ее болезненное подозрение. Она немного помолчала. Инстинкт велел ей ничего не говорить, но она не смогла удержаться и с напряженной улыбкой бросила:

— Неужели нельзя просто понять, что мы действительно любили друг друга?

Нардо резко выдохнул. Он ничего не сказал, только, с трудом сдерживаясь, слегка покачал головой. У Сабины возникло ощущение, что от этой фразы у него опустились руки, что она все разрушила, свела на нет весь долгий путь, пройденный учителем с самозабвенной страстью. Она вдруг почувствовала себя глупой девчонкой и вытаращила глаза, силясь найти хоть какой-то способ все исправить.

Об этом позаботился он, как всегда, первым сделав шаг вперед:

— Ты устала, Сабина. Иди-ка спать. А я разложу по местам кое-какие бумаги и тоже лягу. На завтра у меня назначено много встреч, я должен быть в форме.

— Прости меня, я сказала полную чушь.

— Тебе вовсе не надо извиняться, и мне не нужны извинения, поверь. Хочешь прийти со мной к согласию? Тогда исключи из своего лексикона это слово.

— Любовь? Но почему?

— Это долгий разговор, я тебе об этом пока ничего не говорил. Мы с тобой только начали работать и оба очень устали. Нет смысла обсуждать это сегодня. Иди, тебе нужно отдохнуть.

— Послание сработает, Нардо?

— А ты хочешь, чтобы сработало?

— Да, хочу.

— Значит, сработает.

* * *

И сработало. Следующие дни Сабина провела в доме своего защитника, но общалась с ним редко, потому что по утрам он был очень занят массажем шиацу, а остальное время дня посвящал помощи попавшим в беду женщинам. Комнаты, где они обитали, располагались рядом с его комнатой. Все они были разного возраста и приехали из разных мест, некоторые даже с детьми. Вечерами они вместе с Сабиной подолгу сидели на диване верхнего этажа и секретничали друг с другом, дожидаясь либо новостей, либо неожиданного вторжения хозяина дома. Во многих страданиях и тревогах этих измученных душ Сабина узнавала свои собственные и замечала, что за эти несколько дней ее подход к преследованиям, до сей поры профессионально отстраненный, полностью изменился. По вине Нардо — а может, благодаря ему — к ней вернулось сочувствие к жертвам, с которыми он работал. Она начала плакать вместе с ними, держать их за руки, обнимать и не раз спрашивала себя, смогла бы она теперь заново воздвигнуть между ними и собой тот необходимый профессиональный барьер, который называется отчуждением.

Со временем Сабина поняла, что все обитательницы дома Нардо были жертвами в буквальном смысле этого слова, и со стороны их бывших мужей или любовников им угрожала реальная серьезная опасность. В случаях же, когда предполагаемые жертвы преследований используют полицию и карабинеров, исключительно чтобы насолить своим бывшим и ускорить разрыв с ними, для них здесь просто-напросто не находится места. И в этом еще одно большое профессиональное преимущество Нардо: он может выбирать себе клиентов, чего полиция, разумеется, никогда делать не сможет. Эти женщины, так же как и все остальные, кто общался с ним только по телефону, буквально вися на губах у своего заступника, скрупулезно, с каким-то исступлением выполняли его указания и доходили до того, что мифологизировали своего героя, как фанаты — какую-нибудь рок-звезду. Наблюдая, с каким бескорыстием Нардо наставляет своих подопечных, Сабина ловила себя на том, что с каждым днем этот человек очаровывает ее все больше: притягательный, решительный, всегда изысканно вежливый и, как никто другой, уверенный в себе. Со временем она начала чувствовать себя в какой-то мере уязвленной его ночными визитами к другим подопечным. Он не делал из этого секретов ни для нее, ни для других, кто не пользовался такой благосклонностью. Для него это было нормой, как с Кирой или бог знает со сколькими еще, не сумевшими устоять против его обаяния. А может, дело обстояло проще: таким образом они старались отблагодарить его пропорционально тому, что он делал для них. А его помощь была редкостной, неоплатной, и ни один официальный профессионал, будь он мужчина или женщина, не смог бы ее оказать. Для них для всех Нардо становился домом и защитой, ободрением и заботой, а главное — конкретным и реальным разрешением всех проблем. Поэтому он занимался любовью со всеми подопечными, кто его об этом просил, словно это было самым естественным делом в мире. Судя по звукам, которые прорывались сквозь закрытые двери, перекрывая музыкальный фон, он предавался этому занятию со страстью. И его не интересовало, молоды они или слегка увяли: его отношение к ним держало самую высокую планку, далекую от стандартов поведения, и была в этом какая-то непостижимая трансцендентность. Большинство его подопечных эмоционально всё еще оставались втянуты в орбиты взаимоотношений с бывшим спутником или — и таких случаев было немало — с тем, кто его заменил. И это придавало особый аромат атмосфере, которой дышал весь дом и которую создавали действительно редкие и необычные взаимоотношения одного мужчины со многими женщинами, такими разными и очень похожими друг на друга. С ним их связывала какая-то нутряная связь, которая со временем ослабевала, когда отпадала надобность постоянно восстанавливать привычные эмоциональные отношения.

Прошло дней десять. Нардо садился за стол вместе с Сабиной и остальными подопечными в основном в обеденное время, потому что очень часто по вечерам был занят «охотой на преследователей». Хорошо готовить он не умел, как и положено «голой обезьяне мужского пола», но всегда находилась какая-нибудь женщина из тех, кто был с плитой на «ты». Несколько раз и Сабина приложила к этому руку.

Постепенно она убедила себя, что Нардо относится к ней по-особенному, хотя на самом деле они никогда не бросались в страстные изъявления чувств, разве что порой обнимались. Ей казалось, что он ищет ее глазами среди остальных и при каждом удобном случае старается мимоходом коснуться ее или слегка погладить. Прикосновения были очень осторожны, но всякий раз наполняли ее энергией. Впрочем, контакты отличались просто какой-то трагической эфемерностью, ибо проходило несколько мгновений — и Нардо уже либо оборачивался к какой-нибудь из своих подопечных, либо отвечал на полученное сообщение, либо мчался вниз в лечебный кабинет или на срочный вызов неизвестно куда и неизвестно к кому.

Но бывали моменты — по счастью, довольно редкие, поскольку подопечные обычно задерживались в доме не дольше пары дней, — когда по утонченной, чисто женской игре взглядов своих соседок у Сабины возникало впечатление, что она находится на территории восточного гарема тысячелетней давности. Это открытие — в сущности, достаточно тревожное — постепенно начало ее забавлять. Причин было две. Прежде всего, Нардо как-то изловчался в тесном женском окружении заниматься своим ремеслом с той же раскованностью, с какой Диего Марадона пасовал и дриблинговал апельсином в телевизионной студии. Он не был жуиром в классическом понимании этого слова, хотя некоторые подруги попросту называли его «волокитой». Он казался, да и был человеком, который, по какой-то непонятной причине, посвятил свою жизнь защите жертв одной из самых отвратительных разновидностей насилия. И, надо сказать, делал свое дело со страстью и самоотдачей, а главное — успешно. Он обладал прочностью гранита, но умел быть нежным, умел понимать и сопереживать. Этот дар отражался в его глазах, и он непрестанно передавал его в неуловимых посланиях тем женщинам, которым пришлось особенно несладко. И женщины не могли, а может, и не хотели противиться его посланиям. Сабина помнила, как ощутила эту власть, эту мощную энергетику, едва взглянув на него тогда в комиссариате. Но она и подумать не могла, что обнаружится за всем этим.

Вторая причина несла в себе неожиданное и в какой-то мере запретное удовлетворение: ощутив себя по определению частью гарема, Сабина все больше убеждалась, что в борьбе за то, чтобы стать фавориткой султана, ее позиция самая сильная.

А султан за все это время относительного спокойствия в доме Баджо всего несколько раз, и всегда в присутствии остальных, отзывал фаворитку в сторонку на несколько минут, чтобы узнать, нет ли новостей. Прошло время, и он разрешил ей все дольше держать мобильник включенным и подсоединенным к вай-фаю, взяв с нее обещание, что она не будет отвечать, не посоветовавшись с ним. Но постепенно они поняли, что Роберто, даже «разблокированный» и имеющий возможность в любой момент с ней соединиться, был сильно выбит из колеи ее ночным сообщением. Эсэмэски от посетителей городских бань резко сократились, и Сабина попросила разрешения заехать домой, чтобы полить цветы и проверить, всё ли там в порядке. Такое разрешение она получила и отправилась домой на общественном транспорте, благо в Париоли ходили автобусы и метро. Выйти на улицу и подышать воздухом, хоть и ужасно грязным, доставило ей большое удовольствие. А когда Сабина обнаружила, что дома всё в порядке и теперь можно спокойно передвигаться по городу, не замечая по ходу никаких опасностей, она и вовсе успокоилась. Нардо посоветовал ей зарегистрироваться в службе каршеринга. Раньше она ленилась этим заняться, а теперь обнаружила, что это очень удобно, если нужно съездить туда, где не ходит городской транспорт. Покупать другую машину ей не хотелось — по крайней мере, сейчас.

Спустя десять дней после того, как сгорел ее автомобиль, Сабине позвонил Нардо. Она как раз зашла в магазин, чтобы хоть что-то положить в свой давно пустующий холодильник, в перспективе скоро вернуться домой. Нардо попросил ее подтвердить, собирается ли она сегодня ночевать в его доме, и сказал, что им надо поговорить. Сабина подтвердила и к вечеру уже была на месте.

Она смотрела телевизор вместе с единственной оставшейся соседкой, с которой случайно столкнулась еще в день своего первого визита к Нардо. Девушка была вся в татуировках, с мрачным взглядом и порванным ухом. Нардо вошел тихо, стараясь никому не помешать, хотя и пришел к себе домой, и Сабина ему улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и издалека подарил ей часть своей огромной жизненной энергии, которую не мог сдержать, даже если хотел, даже если очень устал.

Он подошел, не скрывая раны на левой скуле, видимо, полученной в драке. Но рана его не волновала; он нежно поцеловал девушку с татуировками, Розанну, и с восторгом приложился к щеке своей фаворитки. Сабина ощутила мускусный запах вспотевшего мужчины, которому пришлось побегать и с кем-то подраться, и без всяких сомнений разрешила себя поцеловать. Она не стала спрашивать, что случилось, понимая, что просто очередной неисправимый преследователь получил лечебную процедуру, которая навсегда решит проблемы одной из клиенток фирмы Баджо. Тот, кто получил процедуру, заслужил ее. Сабина в этом не сомневалась, и ее инстинкт полицейского, когда-то связанный с другими принципами, такими, как законность во что бы то ни стало, на этот раз предпочел не высовываться.

Обе женщины, взволнованные приходом хозяина дома, старались делать вид, что ничего не происходит, и продолжали смотреть телевизор, пока Нардо принимал душ, обрабатывал рану и аккуратно подстригал бороду электробритвой. Сабина вовсе не была уверена, что именно Розанна была причиной ночных подвигов Нардо, но, как ни странно, это ее больше не интересовало. Девушка коротко, с недомолвками рассказала ей свою историю, которая явно заслуживала самого пристального внимания Нардо, и даже более того.

Он вернулся через четверть часа, босиком, в тенниске и чистых шортах. В руке у него дымилась чашка с каким-то напитком, а сам он благоухал чистотой. Щека была заклеена пластырем, и он не отказал себе в удовольствии немного пригладить гелем волосы, несмотря на то, что было уже очень поздно. Вся усталость очередного дня охоты, казалось, слетела с него, и он снова был готов принять любой вызов. Он попросил у дам разрешения выключить телевизор, достал виниловую пластинку «Битлз» Abbey Road, которой очень дорожил, — еще той самой эпохи, в «родной» записи 1969 года, — и поставил ее, чуть убавив звук. Потом повернулся к Розанне.

— Розанна, завтра у тебя будет очень важный день, почему ты до сих пор не спишь?

— Ты прав, Нардо, но я волнуюсь, потому и не могу заснуть.

— Понимаю. Я тебе приготовил ромашковый чай, а еще советую принять снотворное. Поверь мне, будешь спать, как младенец, а назавтра встанешь бодрой и готовой к подвигам.

— Нардо, ты же знаешь, что я и дерьмо съем, если ты попросишь.

Все трое рассмеялись. Розанна умело манипулировала своей врожденной вульгарностью и часто казалась смешной и циничной, что свойственно людям очень умным. Она взяла белую таблетку, которую ей протянул Нардо, и сразу ее проглотила. Потом помахала им рукой и исчезла в своей комнате, оставив за собой еле заметный след дымящегося ромашкового чая.

Нардо протянул Сабине руку, поднял ее и проделал с ней несколько па под последние звуки Come Together, песни, которой открывается последний «прижизненный» альбом «Битлз». Она не сопротивлялась, наслаждаясь свободным потоком энергии, вливавшимся в нее, и слишком неожиданно прерванным.

— Итак, как дела, моя девочка?

— Неплохо, мой мальчик. Я подняла голову.

— И тебе по-прежнему не хватает твоего Роберто?

— Конечно, не хватает. Было бы странно, если б это было не так.

— Это точно. Ты уже говоришь, как я. И ты непрерывно проверяешь мобильник?

— Клянусь, почти не проверяю.

— И как часто тебе хочется его проверять?

— Примерно каждые семь секунд. А вчера хотелось каждые шесть.

Они расхохотались, довольные, что говорят на одном языке. А потом заговорила Сабина. Ей было необходимо срочно высказать ему все, что не удавалось высказать в предшествующие дни.

— Нардо, это нормально, что Роберто совсем замолчал после того последнего сообщения, на которое он, кстати, так и не ответил?

— А мы не знаем, ответил он или нет. Может, и ответил, но ты ничего не получила, потому что сразу его заблокировала.

— Ладно, это верно. Но потом он даже не пытался меня найти.

— И тебе это не по нраву, понимаю; это естественно.

— Ну, как сказать… но ответь на мой вопрос: это нормально?

— Хотя и нечасто, но это случается. Ненормальным было то, что он вытворял по отношению к тебе. Помнишь, я даже усомнился, не псих ли он? И вообще, он ли это был.

— Да, помню. Думаю, это был он, а послание могло сыграть скверную роль… Как думаешь, он снова начнет?

— Не знаю.

— Но ты не можешь ответить «не знаю». Я тебе запрещаю, черт тебя побери!

Сабина сказала это, смеясь, словно шутливо жаловалась на плохо оказанную услугу. Нардо, чтобы подыграть ей, тоже засмеялся.

— Это мы еще посмотрим, начнет он снова или нет, Сабина. Посмотрим.

— Ладно, ты прав… однако… как бы это сказать… я…

— Я знаю, девочка. Тебе это все наскучило.

— Это настолько видно?

— За милю, как говорится. Но это хорошо. По мне, так если человек заскучал, это серьезный признак.

— То есть?

— Все мы — крокодилы, что ты на это скажешь?

— Нет, я бы этого не сказала…

— Молодец. Крокодилы могут очень быстро рвануть с места, хотя перед тем часами лежат неподвижно, глядя перед собой в одну точку. Знаешь почему?

— Не-а, просвети меня.

— Потому что не боятся охотников, у них слишком сильный бросок. Они способны есть один раз в неделю, а их охотничьи приемы практически безошибочны. Это позволяет им выживать в любых условиях, даже в тех, которые привели к вымиранию динозавров.

— Но ведь мы же всего-навсего голые обезьяны, верно, маэстро?

— Совершенно верно. В отличие от них, наши гены сформировались за миллионы лет отчаянной борьбы за выживание, чтобы добыть себе пищу и самим этой пищей не стать. Наиболее активные, шустрые и предприимчивые из наших пращуров ели лучше, жили дольше и производили больше потомства, такого же предприимчивого, как они сами. А мы, плоды этой эволюции, живем в нашу благословенную эпоху и вынуждены ходить в спортзалы и садиться на диеты, чтобы сбросить накопленный жир, тогда как в течение долгих веков прекрасно понимали, что сдохнем с голоду, если не будем каждый день выкладываться по максимуму. Отсюда и наши тревожные состояния, и наша апатия, депрессии или то, что современным языком называют паническими атаками. Нас, голых обезьян, убивает готовая пища, безделье и то, что поле зеленое, а еще то, что мы получаем готовую пищу только в тот период, что соответствует двум последним полоскам травы на поле. Остерегайся тех, кому не тоскливо, потому что это вырождение вида, и на зеленом поле он неизбежно долго не протянет и вымрет.

— Но ведь, значит, и ты сам постоянно тоскуешь?

— Тоскую, но всегда стараюсь чем-нибудь себя занять, как ты, наверное, заметила. Однако тоскую страшно, невыносимо, каждый день, каждую минуту.

— Ну, тогда ты просто настоящая горилла.

— Заметь, голая горилла.

— И ты в самом деле всегда тоскуешь?

— Нет, не всегда; вот с тобой, например, не тоскую.

— Ну вот, только я собиралась это сказать, как ты меня опередил… Зануда!

Уже в который раз буек в их навигации мог бы стать спинакером, треугольным парусом при кормовом ветре, но они ему не позволили. Они обошли этот неумелый маневр молчанием, несколько секунд пристально глядя друг другу в глаза. Пока Сабина подбирала слова, чтобы объяснить ему, что она никогда не сделает первый шаг, поскольку это не в ее привычках, Нардо быстро разрядил обстановку:

— И когда у тебя кончается больничный?

Сабина вздохнула, слегка разочарованная, но виду не подала.

— Во вторник я иду к врачу. Собираюсь добиться разрешения выйти на работу, хотя и понимаю, что новая должность мне не по нраву.

— Отлично. Я считаю, что ты уже можешь вернуться домой, если захочешь. Но не скрою, ты доставила бы мне удовольствие, если б осталась на выходные, если тебя это устраивает.

— Меня устраивает, Нардо, еще как устраивает!

— Но должен предупредить, что мне предстоят трудные дни, и я, как и в последнее время, не смогу уделять тебе достаточно внимания. К сожалению…

— Долг превыше всего, мой Бэтмен! Но я всегда готова протянуть руку помощи. Как ты на это смотришь?

Нардо задумался и еле заметно кивнул. Он был явно удивлен таким предложением.

— Ну, а почему бы и нет? Ведь мы с тобой неплохо поработали в последний раз.

— Вот и хорошо… Кстати, какие известия о Кире и Джордано?

— Позавчера Кира пришла на похороны Джордано…

Сабина вытаращила глаза и приоткрыла рот от изумления. А Нардо продолжил:

— Она проявила большое мужество: было нелегко выдержать взгляды его семьи. Думаю, она сделала правильно, что пришла пролить последние слезы над Джордано, хотя он этого и не заслуживал. Она быстро придет в себя, и без этого груза ее новая жизнь покатится под откос.

Сабина не знала, что и сказать, хотя в ее работе смерть была частью хлеба насущного. А Нардо принялся отвечать на вопросы, которые она не успела задать.

— Джордано был слабым, но достаточно умным, чтобы понять, что собственными руками разрушил свою жизнь. Он повесился в камере спустя четыре дня после ареста и постановления о предварительном заключении, которое окончательно его доконало. Кстати, такое постановление было вынесено по материалам актов, которые редактировала ты.

— У меня нет слов…

— Это суровый закон саванны, моя дорогая, и он правит миром на территории всего зеленого поля. Сказать по правде, у меня не получается сожалеть о нем. Более того, мне кажется, что, если не считать дикости последнего поступка, эта горилла действительно хоть что-то поняла — правда, слишком поздно.

Сабина быстро встряхнулась, целиком положившись на монументальную уверенность собеседника:

— Ну, тогда мир его душе…

— Да. Скажем так… Значит, завтра работаем командой?

— Конечно. А что нам предстоит?

— «‘Ндрангета»[13].

«Интересно, когда же я наконец перестану замирать с разинутым ртом после каждой фразы, произнесенной Нардо?» — спросила себя Сабина и тут же сделала хорошую мину при плохой игре:

— Ах, это?.. Ну, так это не в первый раз. Введешь в курс дела?

— Нет, я все расскажу тебе завтра. А сейчас пошли спать, мы оба как выжатые лимоны. Если еще держишься на ногах, лучше пойди найди в архиве досье Розанны и изучи его. Но все-таки я бы советовал тебе пойти спать. Дать тебе что-нибудь? Ромашку или таблетку?

— Нет, не надо. Я не позволю ни Роберто, ни Джордано, ни всему Соединенному Королевству вывести меня из строя, будь спокоен.

— Вот теперь ты мне нравишься. Спокойной ночи, Сабина.

Они встали, чтобы разойтись по комнатам, но тут Сабина вспомнила про утренний телефонный звонок.

— Нардо, извини, но сегодня утром ты позвонил и сказал, что должен со мной поговорить. Что ты хотел мне сказать?

— Да так, ничего срочного. Теперь, когда я знаю, что ты еще у меня задержишься, успеем спокойно все обсудить. Спокойной ночи.

10

Рано утром Нардо проводил Розанну на встречу с адвокатом, который должен был лично отвезти ее в суд. На обратном пути он позвонил Сабине, чтобы убедиться, что та уже проснулась, и велеть собираться: через полчаса она должна быть уже в машине. Сабина быстро встала, оделась, чуть-чуть подкрасилась и, заинтригованная вчерашним вечерним разговором, принялась искать в архиве досье Розанны.

Любопытная, как кошка, она заглянула и в другие досье, по большей части тех женщин, которым Нардо «оказывал услуги». Хозяин дома, похоже, относился к этим данным спокойно и хранил их в белой тумбе с выдвижными ящиками, которые не запирались на ключ и были доступны всем. Все досье — надо сказать, среди них попадались и мужские имена — были рассортированы пофамильно и расставлены по алфавиту. Сабина поискала свое досье и нашла его, но в папке не было ничего, кроме формуляра с печатями, заполненного от руки ее паспортными данными. В других досье, помимо таких формуляров, лежали фотокопии судебных актов, различных заявлений и документов идентификации, а кроме того, фотографии, сделанные явно издалека. На них, скорее всего, изображены те места, где жили или часто бывали жертвы и их палачи.

Управлять всеми этими людьми и знать наперечет все данные, которые могут быть полезны для вмешательства в экстренной ситуации — как, к примеру, те, что спасли жизнь Киры и обрекли на смерть Джордано, — было нелегко. Но Нардо, с его дотошностью (и это еще мягко сказано) справлялся с задачей ювелирно точно.

Сабина вошла во вкус и углубилась в анализ огромного мира информации о всевозможных преследованиях, выбирая папки потолще, иногда толщиной в две упаковки писчей бумаги. Она боялась, что ее застанут за этим не слишком благородным занятием, а потому действовала быстро, но все же отметила для себя несколько особенностей. Прежде всего, учитывая строгие нормы приватности, архив не соответствовал никаким принципам, начиная с глобальной вырубки леса и заканчивая полной недееспособностью государственной администрации. Не предавая гласности щекотливую информацию, Нардо никогда не имел бы особых проблем, но это был архив в полном смысле слова, и в нем не наблюдалось даже следов авторизации права на использование фактов личной жизни клиентов. Сабина улыбнулась про себя, представив, как Нардо отбивается от разных протестов по этому поводу, пускаясь в свои обычные рассуждения о голых обезьянах, зеленых полях и способности человека усложнять себе жизнь, любой ценой соблюдая охрану прав.

Еще одной общей особенностью толстых досье была серия непонятных значков, написанных ручкой на обратной стороне папки. В ее досье их не было, если не считать маленького прямоугольника в левом верхнем углу. Зато обратные стороны самых толстых папок, как, к примеру, папка Киры, часто, хотя и не всегда, буквально пестрели значками. А у самых старых, судя по дате заполнения и потертости, в правом нижнем углу стояла красная печать с надписью AIRBR.

Сабина сообразила, что Нардо уже вот-вот вернется, и нашла документы Розанны, заметив при этом, что на обратной стороне папки есть только два значка: пять раз повторяющаяся звездочка и четыре раза повторяющийся кружок. А вот прямоугольников, украшавших другие папки, не было.

Когда Сабина закрывала выдвижной ящик, ее вдруг одолело желание проверить папку Гайи Лаурентис, вероятно, убитой собственным мужем, Карло Брульи. Во время расследования этого случая впервые и всплыло имя Нардо. Среди досье на букву Л папку она не нашла, а когда услышала, как поворачивается ключ в замке, закрыла ящик и направилась к выходу.

— Привет, ищейка, ты готова? — Нардо сиял горделивой улыбкой.

— Да, мой султан. Я взяла досье Розанны. — Она с усилием помахала в воздухе толстой папкой.

— Вот и хорошо. Я это досье знаю, а вот тебе надо бы в него заглянуть, если придется меня подождать. Поехали?

— Погоди минутку. Я приготовила тебе завтрак — вафли с фисташковым кремом и рыбу.

— Черт возьми, ты что, пытаешься меня завоевать?

— Давно пытаюсь, только ты не замечаешь.

— Я все замечаю, мой милый мент. Но ты ведь знаешь мои правила…

— Зато ты моих не знаешь. Давай, я уже наливаю кофе. Мы успеваем?

— Если поторопишься, то да.

После завтрака, прошедшего за болтовней ни о чем, просто ради удовольствия быть в компании, оба сели в «Альфа Ромео» Нардо и отправились в Римский суд. На сегодняшнее утро было назначено слушание дела о том, с кем останутся дети Розанны. Борьбу за детей затеял ее бывший муж Антонио. Быстро побежав глазами копии судебных документов этого джентльмена, Сабина словно опять перенеслась в свой кабинет в Париоли. Там она каждый день до тошноты возилась с бумагами паршивцев такого сорта. Он был осведомителем, «сынком» одного из криминальных кланов Калабрии. Ей не составило большого труда понять, что на самом деле Антонио — всего лишь один из тех мошенников, что добывали сведения для службы защиты исключительно ради собственной выгоды, и, что еще того хуже, в этих сведениях не было ничего, что могло бы заинтересовать полицию. Нардо оценил ту ловкость, с какой Сабина ориентировалась в этих кругах, не свойственную ее коллегам того же звания и положения, и рассказал ей одну совершенно иную историю, о которой, исходя из судебных документов, можно было только догадываться. Это была история о немотивированных и жестоких преследованиях, об омерзительных деяниях, продиктованных только ревностью и жаждой власти. Мужчина годами жестоко обращался с матерью своих детей, с которой был знаком еще со школы, а потом, когда она нашла в себе мужество вырваться из этой безысходной ситуации и бежать на север, его вдруг «осенило», что он ее «любит». В то время, пока она находилась под защитой правосудия, оба бывших супруга, особенно если речь шла о детях, встречались только на официальной территории и только в присутствии полицейских и под охраной карабинеров. Но едва только Антонио сочли раскаявшимся, он снова взялся за свое и принялся истязать жену, словно она была единственным, что осталось от его невеселой жизни. В большинстве случаев ему удавалось к ней приблизиться, обходя запреты закона, играя в основном на ее добросердечии и прикрываясь детьми. Пару раз такие встречи прошли спокойно, по четкому сценарию, зато следующие превращались в настоящие побоища. В результате Розанна оказывалась в больнице, Антонио — в тюрьме, а безутешных заплаканных детей передавали либо родителям матери, либо в дежурные благотворительные учреждения.

Нынче утром очередной судья, приглашенный сказать свое слово в этой бесконечной истории домашнего насилия, должен был лишить Антонио родительских прав и передать детей на воспитание матери окончательно и бесповоротно. Оба бывших супруга были обязаны присутствовать на слушании, но рассчитывать на приличную охрану со стороны гражданских служб безопасности не приходилось. У входа стояли всего двое карабинеров, и это на тридцать-сорок залов заседания и кабинетов, которые работали одновременно.

Сабина ощутила себя раздавленной, читая документы дела и краем уха слушая бесстрастный рассказ Нардо, который умудрялся еще воевать с бешеным утренним трафиком. Всем давно известно, что бедам конца не бывает, но по сравнению с тем, что перенесла Розанна, ее собственная история с преследованиями казалась сущим пустяком. Как полицейская дама с высоким положением, которой она себя осознавала, сейчас Сабина оказалась абсолютно бессильной. Антонио и Розанна являли собой стереотип скверного функционирования всей системы правосудия и той легкости, с какой любой преступник, даже самый отпетый, при хорошей поддержке может действовать, как рычагом, юридическими институтами, существующими только на бумаге. Все это неоспоримо доказывает, что современная юрисдикция неприменима к таким тяжелым случаям и преследует главным образом личные интересы весьма сомнительного свойства.

Когда Сабина впервые увидела Розанну, Нардо еще только-только входил в ее жизнь. Последний фингал Антонио поставил ей во время «защищенного» свидания с детьми, когда набросился на нее с обвинениями в измене. Мало того, что он ударил ее по лицу, он еще почти оторвал ей ухо, когда тащил за него через всю комнату, а оперативницы не успели его вовремя нейтрализовать. Этот проступок сочли недостаточным, чтобы в очередной раз заключить его в камеру (полиция слишком поздно вмешалась, поскольку была далеко от места преступления, а потому смогла только сделать заявление), но его хватило, чтобы Антонио утратил последние остатки надежды вернуть жену. Одна из представительниц социальной службы тогда посоветовала Розанне обратиться к Нардо, весьма успешному «массажисту» и своему старому знакомому. Тот выслушал ее и осмотрел, а потом предложил защиту и гостеприимство. В это утро он должен был стать ее живым щитом, на тот случай, если бывший супруг и отец ее детей снова впадет в бешенство.

— Нардо, но ведь дело может кончиться кровопролитием.

— Возможно. Но я, то есть мы, обставим всё таким образом, чтобы это не оказалась кровь Розанны или, не дай бог, наша.

— Что ни полиция, ни карабинеры не станут ее защищать, это я понимаю. На сегодняшний день у них такого права нет. Но мне непонятно, как это дойдет до простого гражданина.

— А и не нужно, чтобы дошло. У нас он сам сделает все, как надо. А значит, в трибунале у нас проблем не будет, вот увидишь.

— Оружие он с собой взять не сможет, но я все равно ни на грош не доверяю охране.

— По этому поводу мы сделали запрос, и нас уверили, что в помещении будут присутствовать охранники.

— Значит, я думаю, мы туда и не войдем?

— Конечно. Он не должен увидеть нас и расценить как часть вражеской команды. Мы будем наблюдать снаружи. Розанну он, как и всегда, считает своей собственностью. Но дети — для него единственный повод, чтобы встречаться с ней, лупить ее и чувствовать себя все еще мужчиной. Сегодня у него отберут все права, и жизнь паразита утратит для него всякий смысл. Он это хорошо понимает и поведет себя соответственно: как яблоко, которое, оторвавшись от ветки, упадет с дерева.

— Как скажешь, командир.

Когда они приехали в район Прати, Нардо послал Розанне ободряющее сообщение. Она ответила, что волнуется, но хорошо выспалась благодаря снотворному, которое дал ей Нардо. Антонио она пока не видела.

Они припарковали «Альфа Ромео» недалеко от площади Квирити и уселись на скамейку возле станции метро «Лепанто». Этот район оба знали хорошо, и Нардо рассчитывал увидеть Антонио издали. Встреча была назначена примерно через полчаса, и надо было ждать, никому не бросаясь в глаза.

Сабина непринужденно закинула свою ногу на ногу Нардо, чего, будучи сотрудницей полиции, никогда бы не сделала. Она знала это место: рано или поздно мимо наверняка пройдет кто-то из знакомых, но это ее мало беспокоило. Маловероятно, что этот «кто-то» будет Роберто: прокуратура располагалась далеко от гражданского сектора трибунала. Сабина почти не думала о Роберто, находясь рядом с Нардо: тот действительно умел излечивать сердечные недуги. Но когда заметила, что ее султан не отодвинулся, а, наоборот, дал понять очаровательной улыбкой, что оценил ее интимный жест, в ней вдруг вспыхнула надежда, что Роберто и вправду может пройти здесь и увидеть их. Чтобы преодолеть возникшее смущение, она заговорила:

— Ну, так что, Нардо, что ты хотел мне вчера рассказать?

Казалось, его этот вопрос удивил.

— Да так, ничего особенного. Я и сам почти не помню.

— Стеснительного изображаешь? Это не твой стиль.

Он сразу же вновь обрел свой солидный и вальяжный вид — и буквально сразил ее:

— Я хотел поговорить с тобой о религии.

— О чем? С чего это вдруг?

— А с того, что она — важный фактор, от которого зависит равновесие в нашем сообществе голых обезьян. Я заметил, что ты довольно часто упоминаешь имя Господа, и хочу пояснить, что такое религия на самом деле.

У Сабины возникло отчетливое впечатление, что речь сейчас пойдет о некоем доводе, который он приплетет просто так, наугад. Однако, чтобы не нарушать возникшую близость, она дала ему полную свободу, предвкушая очередную интересную историю. Да и время можно будет неплохо скоротать.

— Прошу вас, учитель. Ученица готова к следующему озарению.

— Вот льстица!.. Ладно. Но тебе, как обычно, придется усилиться. Попытайся дать мне определение религии, которое подходило бы ко всем более или менее известным, то есть к наиболее распространенным ее разновидностям.

— О господи!.. Знаешь, это ставит меня в тупик. Мне кажется, что я снова вернулась в лицей.

— Вот видишь? Ты снова упоминаешь религиозные сюжеты и символы; значит, эта тема может стать для тебя полезной. Ну, давай!

— Хорошо. Религия — это объединение верований, мыслей, ритуалов, дающих обществу надежду, иными словами, то, во что можно верить.

— Неплохо, девочка. Немного путано, но и вопрос был задан врасплох… Честно говоря, на лучшее я и надеяться не мог.

— Ну да, короче, теперь ты меня презираешь. И после того как ты меня совсем запутал, собираешься просвещать, учитель?

— Мне абсолютно нечему кого-либо учить, дорогая. Максимум, что я могу…

— Ага, поделиться, я знаю. Тогда поделись со мной твоим знанием!

— А ты знала, что это фраза Далай-ламы? «Поделись своим знанием, ибо это лучший способ достичь бессмертия». Нынче многие искажают это высказывание: в Сети можно «поделиться» чем угодно, начиная с фотографий аперитивов.

Сабину поначалу сбила с толку та скорость, с которой Нардо умудрялся переходить от серьезных вещей к площадным шуточкам, и она начала улыбаться, постепенно входя во вкус, а потом залилась веселым смехом, разом освобождающим от всех проблем. Он залюбовался ею, потом продолжил:

— По мнению научного сообщества, религиозные обряды по большей части суть проявления покорности, многократно повторенные и ставшие ритуалом. Покорность изъявляет некая группа по отношению к индивидууму, которого почитают высшим и неприкосновенным. А цель этих обрядов — либо умилостивить высшее существо, либо добиться от него решительного вмешательства. Согласна?

— Ну как я могу не согласиться с научным сообществом?

— Отлично. Эта высшая сущность имеет множество воплощений, в зависимости от эпохи и места: от солнца до вулкана, от человека с орлиной головой до старого мудреца. Но ей всегда присуще одно неотъемлемое качество: всемогущество.

— Это верно. Следовательно?..

— Следовательно, сейчас религия, как ее понимаем мы, голые обезьяны, находится на линии ворот, исключительно чтобы измениться. А что же происходило в ходе эволюции на зеленом поле?

— Э… а что происходило? Ничего в голову не приходит, ведь это было давно.

— Тогда слушай: когда мы были обезьянами, мы жили в безопасности на деревьях. Чем мы питались?

— Фруктами? Овощами?

— Не только. Как и теперешние приматы, мы, будущие голые обезьяны, жили в густых лесах, где было полно фруктов и овощей, но еще — нравится это веганам или нет — насекомых и мелких зверюшек всех сортов и калибров. Мы ели всё подряд с утра до вечера, жили группами, а чтобы поесть, нам достаточно было просто протянуть руку. Вот почему сейчас не найдется ни одного диетолога, который не рекомендовал бы не наедаться до отвала дважды в день, а есть понемножку несколько раз, как мы, пока жили на линии ворот…

— Но, господи, ведь это верно!

— А еще ты призываешь Господа, когда видишь что-нибудь необыкновенное. Но тут нет ничего необычного, это всего лишь наука, а значит, к тому же и история. Наш желудок эволюционировал на зеленом поле, потому что не годится играть только на линии ворот, как поступали все, кроме нас.

— Давай дальше, Нардо.

— В таких сообществах не было нужды охотиться, борьба за существование была отдаленной перспективой, правила общежития диктовал доминирующий самец, который необязательно был самым сильным, но обладал мощной харизмой. И его признавало все племя. В группе такая фигура и была богом; ему подчинялись, его почитали, и так было на протяжении всего периода зеленого поля. То есть для нас он постепенно становился фигурой необходимой.

— Я чуть не сказала «о господи!», но говорю «ничего себе!». Ничего себе! А потом?

— А потом либо нас стало слишком много, либо деревьев слишком мало, и наши предки решили покинуть леса и перебраться в саванну. Первый шаг к завоеванию мира был сделан, но в ближайшем будущем он стал травматичен, и это еще слабо сказано. Теперь мы были вынуждены охотиться и каждый миг рисковать жизнью. Мы начали делать небольшие запасы еды и съедать их только дважды в день, возвращаясь с охоты, потому что не были достаточно вооружены, чтобы соперничать с хищниками. А на то, чтобы научиться обращаться с оружием, у нас ушли века. Теперь и роль доминирующего самца изменилась, потому что уже никому не хотелось склонять голову или рисковать жизнью ради того, кто не доказал, что достоин жертвы. А значит, вожак стаи перестал быть «избранным», богом, а просто выделялся своей силой, умел охотиться больше и лучше других и мог защитить соплеменников от агрессии воров или соперничающих групп, как еще сегодня поступают львы. Лидерство радикально сместилось в сторону меритократии[14] и оставалось таковым вплоть до прихода политики, а вместе с ней — всяческих игр вокруг власти, которые, в комплексе с нашей эволюцией, занимают на белой линии ворот пространство в два миллиметра.

— Интересно. А затем?

— Ты слышала когда-нибудь о боге-сотруднике? О боге осязаемом, который все время находится рядом и готов запачкать руки? А главное — о боге, который может ошибаться, как ошибается порой командир войска или властитель, сраженный шпагой претендента на престол? Думаю, что не слышала.

— И правда, не слышала.

— И все-таки у нас, голых обезьян, в генах уже укоренился догмат поклонения высшему существу. Мы слишком долго жили в этом поклонении, и наша фантазия работала, обожествляя животных, предметы, атмосферные явления или людей прошлых времен, наделенных харизмой непогрешимости. Нам всегда необходим предмет обожания, чтобы было кого бояться, кому подчиняться и у кого выпрашивать милости. Мы и теперь, уже пройдя длинный путь эволюции, обращаемся к вере, если нам не удается что-то объяснить. Раньше мы приносили в жертву девственниц или козочек, а теперь жертвуем свое время на алтарь других бессмысленных мифов.

— Никак не могу решить, чего в тебе больше: богохульства или очарования.

— Оба комплимента великолепны, а потому решай сама. Я, между прочим, объяснил тебе, почему в Риме больше церквей, чем мусорных баков или фонтанчиков с водой, а потому ты должна как минимум угостить меня кофе.

— Я пока не хочу, мы же пили кофе совсем недавно.

— Хочешь, хочешь, поскольку Антонио только что зашел в бар, что у нас за плечами. Значит, так: ты ждешь пару минут, потом выходишь, заказываешь два кофе и выносишь сюда. Внимательно вглядись в Антонио и запомни его, но так, чтобы он тебя не заметил.

— Хорошо. А ты сам не пойдешь?

— Нет, будет лучше, если он меня не увидит, даже мельком; я тебе потом объясню. У него встрепанные крашеные волосы, бледно-голубое поло, сумка через плечо, тонкие ноги и талия, как у борца сумо.

— Ладно, сейчас иду. Только объясни мне, для чего понадобилась эта притча про религию. Мне она очень понравилась, как обычно, но если ты все это затеял, чтобы не давать мне каждую секунду восклицать «о господи!», то, по-моему, это перебор.

— Да вовсе нет, восклицай сколько хочешь. Это всего лишь база для другого разговора, гораздо более важного, который у нас состоится в другой раз, тем более что сейчас нам есть чем заняться.

— Разговор о чем, прости за бестактность?

— О том, чего нет, но что привело Антонио сюда. И он готов бесповоротно разрушить свою жизнь. То же самое только что заставляло тебя каждую секунду проверять мобильник и оглядываться по сторонам в надежде, что Роберто сейчас пройдет мимо и увидит, как мы сидим, обнявшись, словно жених с невестой.

Сабина вздохнула, признав свое поражение:

— Да ты просто демон какой-то…

— Знаю.

* * *

Антонио был типичным заурядным итальянцем, который, вопреки очевидности, считал себя самым лучшим. Низкорослый, с невыразительными чертами лица, он позволил злоупотреблениям взять над собой верх, и они так исказили его облик, что теперь он даже отдаленно не напоминал того средиземноморского парнишку, который изображен на фото с карты идентификации, хранящейся в досье Розанны. Он отвратительно обильно потел, подмышки его были обведены мокрыми кругами, а шея — мокрым ожерельем. Розанна, при своем более чем скромном положении, несмотря на детей и постоянные мучения, выглядела и держалась великолепно. От одной только мысли о том, что это омерзительное существо добивалось права прикасаться к бывшей жене, у Сабины к горлу подступала тошнота. Но ей удалось как следует его разглядеть: недаром она была профессионалом.

Антонио пришел один, был очень возбужден и все время лихорадочно поглядывал на мобильник. Чтобы обеспечить доставку калорий для поддержания своей необъятной талии, он заказал кока-колу и сдобную булочку с кремом, посыпанную сахаром, и теперь с жадностью все это поглощал. Его не интересовал окружающий мир: ни туристы, идущие к собору Святого Петра, ни рабочие всех специальностей, снующие по улицам. Он был на пике нервного напряжения, хотя и не подавал виду, и напоминал самоубийцу, готовящегося совершить собственную казнь.

Сабина воспользовалась моментом, чтобы зайти в туалет, потом заказала два кофе и направилась к скамейке, но Нардо уже куда-то с нее перешел. Она спокойно огляделась и увидела его на другой стороне боковой улицы, тоже выходящей на дорогу Юлия Цезаря. Он повернулся и пошел по улице; она шла за ним, делая вид, что ничего не происходит. Потом поравнялась с ним и протянула ему кофе.

— Я полагаю, тебе нетрудно будет его узнать, если понадобится, ловкая ищейка?

— Конечно. Так куда мы идем?

— Мы за ним проследили и знаем, откуда он войдет; и еще знаем, что и выйдет оттуда же. А вот чего мы не знаем, так это чем он воспользуется, чтобы выследить жену.

— То есть ты хочешь сказать, что он собирается на нее сегодня напасть?

— Несомненно. Утратив родительские права, он не сможет узнать, куда перевезут детей. У семьи Розанны много связей в Канаде. Как только Розанна сможет свободно путешествовать с детьми без разрешающей подписи отца, она увезет их далеко, чтобы начать наконец новую жизнь. Ему остается либо убить ее сегодня, либо потом сделать слишком большое усилие, чтобы ее найти. А он прекрасно понимает, что не способен на это: кишка тонка.

— Понятно. Какая еще информация у тебя есть?

— Та, которую подсказывает здравый смысл. У Антонио нет водительских прав, и в одиночку он не может быстро передвигаться. Значит, его кто-то сюда привез. И этот кто-то, очень вероятно, не окажется представителем Красного Креста, и его можно будет вычислить.

— Ладно, давай разделимся. Через четверть часа встречаемся возле бара для первого обсуждения результатов.

— Слушаюсь, командир!

Через тринадцать минут они встретились в условленном месте, чтобы обменяться впечатлениями первой рекогносцировки. Тем временем Розанна прислала сообщение, что слушание вот-вот начнется и что муж движется по коридору, дружески беседуя со своим адвокатом, а в ее сторону даже не смотрит.

Нардо и Сабина выделили с десяток автомобилей, которые могли пригнать для подкрепления доблестного смельчака Антонио, и у всех были примерно одинаковые характеристики. Большинство из них были припаркованы как попало — видимо, чтобы быть как можно ближе к подъезду трибунала, а не только из-за хронической нехватки места. Судя по номерным знакам, шесть из них прибыли с юга Италии, а водители и пассажиры еще четырех либо сидели внутри, либо толклись неподалеку, коротая время кто как может.

Оба разведчика, стараясь не мозолить глаза, умудрились поближе подойти к подозрительным машинам, чтобы убедиться, не исходит ли от двигателей специфический звук системы охлаждения, говорящий о том, что их заглушили совсем недавно. Сабина, с ее специфической профессиональной хваткой, разглядела, что под передним пассажирским сиденьем лежат массивные цепи. А Нардо заметил, что двадцатилетний «Ауди 80» с шумным и явно модифицированным двигателем раза четыре проехал по проспекту, словно что-то разведывал. И ему показалось, что он слышал этот характерный звук, перед тем как Антонио появился у него за спиной у входа в бар.

Сверив все данные и исключив маловероятные автомобили, оба пришли к заключению, что Антонио мог рассчитывать на поддержку в общей сложности трех машин.

— У него практически есть по машине для каждого возможного маршрута, учитывая, что проспект Юлия Цезаря, если двигаться к Ватикану, никуда тебя не приведет, а значит, можно только пересечь реку по направлению к Муро Торто, подняться к Аурелии или ехать в направлении Тор ди Квинто.

— Верно. Молодчина, я бы не смог сказать лучше.

— Ты массажист, а я полицейская ищейка, легавая, милейшая моя борода. И не говори, что дело не в массаже, а в лечебных процедурах: мне это уже порядком надоело.

Нардо ничего не сказал, только рассмеялся, а Сабина продолжила:

— Ты знаешь, куда поедет Розанна после слушания?

— Мы все время на связи; она поедет туда, куда скажем мы. Но проблема в другом: цепи относятся к тому редкому типу оружия, которое никто не может запретить возить с собой…

— И проблема в том, что нас всего двое.

— Именно. Учти еще, что машин будет только две, с двумя людьми в каждой. Если они будут действовать согласованно, мы рискуем оказаться вдвоем, без оружия, против четверых, вооруженных цепями. Строго говоря, перебор. Разве что моя подруга Сабина воспользуется своим званием и положением, чтобы получить квалифицированную помощь…

Интересно, что бы делал Нардо, окажись он в этой ситуации один? Ведь ее присутствие в это утро вполне можно считать импровизацией. Не успела Сабина осмыслить это сомнение, как ее товарищ по несчастью получил сообщение: слушание закончилось, и Антонио, поняв, что он официально больше не считается отцом своих детей, молча исчез за дверью зала.

— Что будем делать, Нардо?

— Выберем единственно мудрое решение: не попадаться ему на глаза. Мне нужно сопровождение. Думаю, тебе не откажут в охране, даже если ты не станешь вдаваться в подробности?

— Можно попробовать; надеюсь, проблем не возникнет.

— Хорошо. Это животное вот-вот выйдет, и я пойду за ним, потому что он меня пока еще не видел. Каким бы олухом он ни был, все же у него за плечами криминальное прошлое, и он привык оглядываться по сторонам, прежде чем действовать. Ты же вызови летучий патруль, предъяви им пропуск, проведи в помещение суда и попроси, чтобы они без шума вывели Розанну и отвели куда-нибудь подальше. А я, как только смогу, ее заберу.

— Ладно. Ты предупредил Розанну и адвоката? Где стоит их машина?

— Внутри, во дворе; это еще одна редкая уступка от учреждения, которой мы добились. Я позвоню им и попрошу сидеть в офисе, пока не придешь ты. Договорились?

В этот момент из двери рысью выскочил Антонио и сразу рванул на север. Лицо у него было перекошено, и он кричал в трубку фразы на каком-то непонятном языке.

— Иди, Нардо, дальше я сама справлюсь.

— Пока, легавая.

* * *

Сабина попробовала разыграть джокера, и ей повезло. Фоски, командир летучего патруля, который первым примчался на место преступления в доме супругов Брульи, был на дежурстве и курсировал по объездной дороге в районе стадиона. Из звонка Сабины на личный мобильный номер он на лету ухватил смысл задачи, не стал задавать лишних вопросов и меньше чем через десять минут подъехал, не предупреждая диспетчерскую. Сабина знала, что территория трибунала считалась зоной усиленного патрулирования и в этот день входила в зону летучих бригад, а значит, благодаря обычной неразберихе и случайным событиям есть надежда, что акция останется незамеченной. Она позвонила Фоски в надежде, что он будет доступен, и в уверенности, что найдет способ прислать кого-нибудь из своих ребят, даже если сам не сможет.

Фоски оформил себе разрешение на проезд на территорию трибунала, и Сабина села в патрульную машину, чтобы не надо было предъявлять документы и давать кучу объяснений. Спустя несколько минут она уже стояла перед Розанной, и та, увидев ее, расплакалась от радости. Она не знала, что Сабина служит в полиции, и принялась извиняться за то, что о многом умолчала, рассказывая свою историю. Но таковы были обстоятельства. Сабина вежливо кивнула и позвонила по мобильному Нардо.

— Командир патруля вызывает Ворона. Прием…

— Привет, Ворониха. Все идет по программе?

— А ты что, сомневаешься?

— Ну, что ты! Так быстро сработала!

— А я «массажами» не занимаюсь. Жду распоряжений, маэстро…

Нардо уточнил, что с этого момента такие «массажи» Сабине будут оплачиваться. Потом сообщил, что Антонио сел в замеченный недавно черный «Ауди 80», и продиктовал номер, который Фоски прилежно занес в служебную карточку. В этот момент Антонио остановился возле машин, стоявших в два ряда у входа в трибунал, и приготовился следить за бывшей женой. За рулем сидел какой-то неизвестный тип. Очевидно, одна из машин арьергарда «пасла» Розанну с самого утра, и оттуда «засекли», что она села в машину своего адвоката.

— Сабина, Розанна все еще носит волосы забранными в узел?

— Да.

— Можешь попросить ее собрать тебе волосы в такой же узел и сесть на ее место в «БМВ» адвоката? Сделаем последний отвлекающий маневр. Может, он и не даст результатов, но кто его знает…

Сабина взвесила в уме все за и против. Конечно, издалека она могла сойти за Розанну и сбить противника с толку, но вблизи… Не может быть, чтобы кто-нибудь, наделенный хоть малой толикой мозгов, напал вместо Розанны на нее. Но, в общем, идея не показалась ей такой уж опасной. Она ответила Нардо согласием, и тот попросил ее подождать еще несколько минут, чтобы он мог забрать «Альфа Ромео» с парковки, проследить, чтобы выехала машина летучей патрульной бригады со спрятанной внутри Розанной, а за ней — «БМВ». Нардо поедет вслед за патрульной машиной, чтобы в надежном месте вывести Розанну и освободить коллег. Они распрощались, договорившись скоро связаться.

Нардо был до жути спокоен, а Сабина чувствовала, как в ней постепенно нарастает тревога. Она объяснила полицейским их план, но адвокат был не в восторге от роли приманки. Предполагалось, что он сядет за руль, но Сабина решила на него не полагаться. Он был старый, грузный, любое напряжение вызывало у него панику и могло привести к остановке сердца. Сесть за руль «БМВ» вызвался Фоски. Он наденет гражданскую куртку, которая лежит у него в багажнике, а его коллега-водитель тем временем аккуратно выведет патрульную машину. Рядом с ним сядет адвокат в форме командира экипажа, а сзади, свернувшись на сиденье, спрячется Розанна. Такое решение показалось Сабине самым мудрым, несмотря на нагрузку, что легла на плечи сотрудников, к тому же не на ее подчиненных, а значит, не самых преданных. Она решила не говорить об этом Нардо или, по крайней мере, не звонить ему, связываясь с ним только по вотсапу. Она не поняла, будет ли связь вообще, потому что Нардо отключил интернет. «Чтоб он сдох!» — подумала Сабина и дала сигнал начать маневр, потому что задержка могла вызвать подозрения.

Машина летучей бригады выехала с территории трибунала и направилась на юг, свернув на боковую улицу, которая беспрепятственно вывела их на площадь Квиритов. А машина, что дожидалась снаружи, с места не сдвинулась. Ее частично было видно в камеры слежения. План сработал, и Розанна, следом за которой наверняка едет Нардо, теперь была почти в безопасности. Оставалось только держать экс-папашу подальше от детей.

Фоски, как истинный профессионал, занял место за рулем «БМВ», подмигнул Сабине и знаком попросил охрану открыть ворота. Они выехали направо и сразу свернули на проспект Юлия Цезаря, ведущий к реке. Нардо не отдал никаких распоряжений, и Сабине это показалось самым логичным выбором, учитывая, что они влились в густой транспортный поток, который перед светофором двигался медленно. Их со всех сторон окружали машины, а значит, в какой-то мере они были под защитой. Фоски доложил, что «Ауди» с подозреваемым на борту преследует его, и встроился в тот же ряд, на три или четыре машины сзади. Он казался спокойным, но то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, отчего тревога его соседки только нарастала. Один на двоих табельный пистолет в белой кобуре, висевший на боку у Фоски, придавал им обоим немного уверенности.

Пропустив в пробке еще пару светофоров, они проехали перекресток, и тут Сабина заметила, как один из автомобилей, которые она сама определила как подозрительные, оказался метрах в двадцати перед ними, проехав по единственной наконец-то доступной для всех дороге, то есть повернув направо вдоль дамбы на Тибре в предписанном направлении на юг. Этот путь обязательно приведет на мост, ведущий к площади Республики и к Муро Торто. Сабина подумала было позвонить Нардо и посоветоваться, но вспомнила, что она начальница государственной полиции, и высокая самооценка перевесила. Сейчас самым умным было бы на ближайшем светофоре выйти из машины и дать себя разглядеть, чтобы у врага пропало всякое желание напасть. Сабина немного успокоилась и глубоко вздохнула, подумав, что они все еще находятся в гуще движения, а значит, защищены. Чтобы сразу отмести всякую двусмысленность, она распустила волосы и решительно тряхнула головой в надежде, что тот, кто за ней следит, увидит, что волосы у нее гораздо короче, чем у потенциальной жертвы. И тут Фоски лаконично сообщил ей скверную новость:

— Доктор, у этой машины тонированы задние окна…

— Вот паскудство…

— А могу я спросить вас, почему мы не задействовали еще людей, если это дело так опасно?

— Послушай, я сейчас на больничном, а здесь нахожусь, чтобы приглядеть за подругой. Зови меня Сабина, говори мне «ты» и постарайся мне помочь как можно скорее выпутаться из этой передряги. По известной мне информации, бывший муж девушки не вооружен, он просто разжиревший недоделанный идиот. Даже если он и связан с уголовниками определенного уровня, ни один из его старых приятелей не станет нарываться на пожизненное, чтобы выставить это дело как семейную размолвку. Они — всего лишь тявкающие шавки и совершенно искренне убеждены, что женщина — товар, который можно продать или купить, а мы сейчас схватили их за задницу. Убеждена, что на службе ты каждый день сталкиваешься с такими ситуациями.

— Да никаких проблем, Сабина. И я охотно тебе помогу, но хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

— Слушаю.

— Если останемся живы, ты позволишь угостить тебя пивом.

Сабина удивилась, но ничего не ответила. Фоски не сводил с нее пристального взгляда, но она только слегка улыбнулась, глядя на дорогу перед собой.

На мосту машины выстроились в колонну по одной и, проехав несколько метров, остановились как раз на середине. Там шли ремонтные работы, начатые, наверное, еще во времена Тарквиния Приска. Привычная к такой трате времени вереница простояла довольно долго. После остановки Фоски заметил, что движение восстановилось, но машина, стоявшая перед ними, двигаться не спешила.

— Видишь? По-моему, это старый «Фокус».

Чтобы было лучше видно, полицейский попробовал высунуться из окна.

— Мне тоже так кажется. Синий.

— Вот черт… Это ловушка!

Оба выпрямились на сиденьях, а Сабина инстинктивно потянулась рукой к левой подмышке, где обычно висела кобура, но ничего не нашла. Фоски, пока с тем же спокойствием, вгляделся в зеркало заднего вида и прошептал:

— У этого придурка голубое поло?

— Да. Где он?

— Подходит к нам пешком сзади, на пять часов[15]. У него в руке цепь.

Сабина быстро прикинула что к чему и решила выйти из машины с таким расчетом, чтобы ее хорошо было видно, и таким образом нейтрализовать воинственный пыл Антонио. Она взглядом дала понять Фоски, что надо подождать. Тот уже вытащил пистолет, но с предохранителя не снял. Сабина глубоко вдохнула и вышла.

Антонио был уже в нескольких метрах от «БМВ», со стороны пассажирского сиденья. Он уставился на нее, но его сумасшедшие глаза, похоже, не в состоянии были увидеть, что происходит на самом деле. Он оторвал взгляд от какой-то незнакомой женщины, выходящей из машины адвоката его бывшей жены и, оказавшись совсем близко от правой задней дверцы, размахнулся. Тяжелая цепь сверкнула на сентябрьском солнце.

Сабина что-то крикнула, но транспортная волна уже двинулась с места. Цепь с грохотом обрушилась на багажник «БМВ», вдребезги разнесла фары, легко, как бумагу, смяв металл и заставив салон подпрыгнуть от мощного удара. Пока Антонио, взбесившись от ярости, отводил душу, Сабина поняла абсурдность ситуации: тонированные стекла его только подхлестывают. А он тем временем продвинулся на несколько сантиметров вперед, чтобы излить свой гнев на заднее стекло и в последний раз заставить закричать от ужаса ту, которая, как он уверен, сидела на заднем сиденье, трясясь от страха.

На то, чтобы открыть дверцу и показать ему пустое заднее сиденье, времени не было, и не было никакой возможности заставить этого бешеного быка хоть немного поразмыслить. А потому Сабине ничего не оставалось, кроме как отступить и пустить все на самотек.