Когда тебя неправильно понимают

— Мне, похоже, новый меч нужен.

Колючка вздохнула, нежно опустив на стол отцовский меч. Пламя горна тут же высветило многочисленные царапины и зазубрины. За годы постоянной полировки лезвие стало почти полукруглым, оплетка рукояти висела засаленными клочьями, а дешевое железное навершие едва держалось.

Подмастерье окинула меч Колючки быстрым взглядом, а на саму нее и вовсе не глянула.

— Похоже, что так.

На ней была только обожженная во многих местах кожаная рубаха, перчатки до локтей, а плечи — голые, все в бисеринах пота, видно было, как напрягаются мускулы, когда она ворочала в алеющих углях полосу металла.

— Это хороший меч.

И Колючка провела пальцами по изрубленной стали.

— Отцовский. Много повидал. И с отцом, и со мной.

Подмастерье даже не кивнула в ответ. Не очень-то вежливо с ее стороны, но Колючка сама не отличалась хорошими манерами, и поэтому решила не таить зла на девушку.

— А мастер твой здесь? — спросила она.

— Нет.

А где? Не дождавшись ответа, Колючка все-таки спросила:

— А когда он придет?

Девица фыркнула в ответ, вытащила полоску металла из углей, оглядела ее и пихнула обратно. Фонтаном полетели искры.

Колючка решила начать разговор с начала:

— Я ищу кователя мечей с Шестой улицы.

— Ну так вот она я, — ответила девица, хмуро глядя на лежавшую в углях заготовку.

— Ты?

— Я — кователь мечей с Шестой улицы, да.

— Я думала, ты… старше.

— Похоже, у тебя с этим туго… с думаньем.

Колючка с мгновение прикидывала, оскорбиться ей или нет, и решила не оскорбляться. В конце концов, сколько ж можно оскорбляться, надо и меру знать.

— Мне уже это говорили. Просто не так-то часто увидишь девушку, которая умеет мечи ковать.

Тут она подняла взгляд. Острый такой, пронзительный. В глазах играли отсветы горна, и она смотрела из-под челки, рассыпавшейся по лицу, с такими твердыми и почему-то чрезвычайно знакомыми чертами… Но ладно, сейчас не до этого. Девица-кузнец ответила:

— Как и девушку, которая ими машет.

— Эт точно, — кивнула Колючка и протянула руку. — Я…

Девушка-кузнец вытащила заготовку из горна, да так близко от протянутой руки Колючки, что та быстро отдернула ладонь от раскаленного железа.

— Я знаю, кто ты такая, Колючка Бату.

— А. Ну да.

Видать, слава действительно шла впереди нее. И, похоже, это не так-то здорово. Во всяком случае, не всегда здорово.

Девушка взялась за молот и стала бить по металлу, придавая ему форму клинка. Колючка смотрела, как она бьет по наковальне, и слушала ее музыку — полезная вещь, кстати. Короткие, быстрые удары, ни одного лишнего движения, все точные, четкие, совершенные — как удар мастера меча. С заготовки летела раскаленная пыль. Колючка больше понимала в том, как драться мечом, но даже полный кретин сразу бы понял: эта девица — умелый мастер.

— Говорят, ты куешь лучшие мечи в Торлбю, — сказала Колючка.

— Я кую лучшие мечи в землях вокруг моря Осколков, — сказала девушка, поднимая стальную плашку.

Раскаленный металл светился, на потном лице играли красноватые отблески.

— Отец говорил мне — не возгордись.

— А это не гордыня. Это факт.

— Скуешь мне меч?

— Нет. Не скую.

Вообще-то да, люди, которые в своем ремесле лучшие, часто не утруждают себя вежливостью, но тут творилось что-то совсем странное.

— У меня деньги есть.

— Не нужны мне твои деньги.

— Почему?

— Ты мне не нравишься.

Колючка обычно оскорблений не спускала, но такого поворота беседы не ожидала. Он застал ее врасплох.

— Ну… тогда придется мне искать другого кузнеца.

— Вот и ищи.

— Ну так найду.

— Вот и найди. И пусть он скует тебе меч подлиннее.

И ковательница мечей с Шестой улицы наклонилась сдуть пепел с металла.

— А когда скует, возьми и засунь его себе в задницу.

Колючка схватила свой старый меч со стола и хотела было треснуть наглую девку по голове плашмя, но передумала и развернулась к двери. Но не успела она дойти до нее, как девушка снова заговорила:

— Как ты можешь так обращаться с моим братом?

Да она ж сумасшедшая. Вот оно что!

— Каким еще братом?!

Девушка мрачно покосилась.

— Брандом.

Колючка пошатнулась, как от удара кулаком в подбородок.

— Не тот ли Бранд, что…

— Какой же еще? — и она ткнула себе пальцем в грудь. — Я Рин.

Колючка теперь поняла — точно. Они ж похожи. И она снова пошатнулась и жалобно пискнула:

— Я не знала, что у Бранда есть сестра…

Рин презрительно хмыкнула:

— Откуда тебе знать? Вы всего лишь год проплавали на одном корабле.

— Он ничего мне не сказал!

— А ты спрашивала?

— Конечно! Ну как бы да. — Колючка сглотнула. — На самом деле нет.

— Его год дома не было. — И Рин снова сердито пихнула клинок в уголья. — И вот он заявляется домой, и знаешь, о чем он со мной разговаривает?

— Ну…

И она взялась за мехи и принялась раздувать их с такой яростью, что Колючка вспомнила себя на тренировочной площадке, как она Бранда по морде била…

— Колючка Бату бежала по веслам, пока мы плыли мимо эльфьих руин! Колючка Бату спасла его жизнь, когда они щит к щиту стояли! Колючка Бату заключила союз, который спасет мир! Я уж думала, все, еще раз скажет что-нибудь про Колючку Бату, за нос его укушу! Так что же? Думаешь, что он мне следом сказал, а?

— Ну-у…

— Что Колючка Бату по дороге домой ему ни полслова не сказала. Как мозоль срезала — и забыла. И вот что я тебе скажу, Колючка Бату, чо-то мне кажется, что ты сука стервозная, вот ты кто, он для тебя столько сделал, а ты… В общем, не буду я тебе ковать меч…

— Так, хватит, — рявкнула Колючка. — Ты вообще не знаешь, что между нами было.

Рин бросила раздувать меха и зло поглядела на нее:

— Ну так расскажи!

— Ну…

Вот только этого ей и не хватало. Расчесать эту ссадину, когда она только начала заживать. И потом, она не хотела расписывать, что она сама виновата — ишь, губу раскатала, ну и обожглась. И ей пришлось не смотреть на Бранда, и не разговаривать с Брандом, и вообще с Брандом не иметь дела, и так каждый день, просто потому что она боялась обжечься снова.

— Все наоборот, в общем, было, ты все неправильно поняла!

— А тебе не кажется, что люди слишком часто тебя неправильно понимают? Может, пора уже задуматься: а вдруг это в тебе что-то не так? А?

И Рин вытащила заготовку из горна и грохнула ее на наковальню.

— Ты вообще ничего обо мне не знаешь, — прорычала Колючка — она тоже начала закипать от гнева. — Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти!

— А кому щас легко? — пожала плечами Рин и взялась за молот. — Но некоторым проще: они могут оплакивать свои несчастья в большом доме, который купил папа!

Колючка обвела руками новую просторную кузницу на заднем дворе дома под стенами цитадели:

— То-то я смотрю, вы с Брандом бедствуете!

Рин замерла, мускулы взбугрились на плечах, и глаза ее полыхнули яростью. Да такой, что Колючка попятилась, не отрывая глаз от все еще занесенного над наковальней молота.

И тут Рин с грохотом отбросила его в сторону, стащила перчатки и швырнула их на стол:

— Пойдем чего покажу.

* * *

— Мама умерла, когда я была еще маленькой.

Рин вывела их за стены. На наветренную сторону, чтобы вонь помоек не смущала добрых горожан.

— Бранд ее помнит. Немного. А я нет.

Какие-то мусорные кучи уже занесло землей, и они поросли травой. А некоторые были еще свежими, и они смердели гниющими костями и кожурой, тряпками и экскрементами людей и животных.

— Он всегда говорил, что она велела ему творить добро.

Шелудивая псина настороженно покосилась на Колючку — видно, увидела в ней конкурента — и снова принялась обнюхивать отбросы.

— Мой отец погиб, сражаясь с Гром-гиль-Гормом, — пробормотала Колючка, пытаясь показать, что и у нее в жизни не все было гладко.

Честно говоря, ее подташнивало — от вида этого места, от запаха, от самого факта, что она даже не подозревала о его существовании, потому что мусор у них дома вывозили материны рабы.

— Они положили его в Зале Богов.

— А тебе достался меч.

— Без навершия, — выдавила Колючка, пытаясь дышать через рот. — Горм забрал его себе.

— Повезло, тебе осталось что-то от отца.

А вот Рин, похоже, вонь совсем не смущала.

— Мы-то от нашего ничего не получили. Он любил выпить. В смысле… сильно выпить. Он ушел от нас, когда Бранду было девять. Однажды утром взял и ушел, и нам, мне кажется, было лучше без него.

— А кто вас взял к себе в дом? — тихо спросила Колючка: у нее складывалось нехорошее впечатление, что в сравнении с Рин все ее жизненные трудности окажутся полной ерундой.

— Никто.

Рин немного помолчала, давая ей время осмыслить фразу.

— В то время здесь мало кто еще жил.

— Здесь?

— Ну да. Мы рылись в отбросах. Иногда находили что-нибудь съедобное. Иногда находили что-нибудь, что можно было продать. А вот зимой… — Рин поежилась. — Зимой приходилось туго.

А Колючка стояла, слушала и глупо моргала — а что еще прикажете делать? Ей стало холодно, хотя до лета оставалось всего чуть-чуть. Вообще-то ей всегда казалось, что детство у нее было трудное. А вот теперь выходит, что, пока она страдала в своем прекрасном доме, что матушка называет ее, видите ли, не тем именем, которое ей нравится, некоторые дети рылись в помойках в поисках необглоданных косточек.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что это не рассказал Бранд. А ты — не спросила. Мы попрошайничали. И подворовывали.

Рин коротко и горько улыбнулась.

— Но Бранд все твердил, что надо творить добро. И он работал. В порту, в кузнях. Нанимался на любую работу. Работал как ломовая лошадь. И били его так же. Как ту лошадь. Я заболевала, а он меня выхаживал, я снова заболевала, а он снова меня выхаживал. И он все мечтал, что станет воином, и получит место на ладье, и у него будет семья — команда. И он пошел тренироваться. Что-то из снаряжения он выпросил, что-то занял, но ходил и тренировался. А до тренировки и после — работал. А если после этого кому-то нужна была помощь — он приходил и помогал. Нужно творить добро, всегда говорил Бранд, и если будешь добр к людям, люди будут добры к тебе. Он был добрый мальчик. И вырос таким же. Добрым.

— Я знаю, — проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего — из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. — И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня!

Рин вытаращилась:

— Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все…

Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел!

— Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и…

— Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Что?

Тошнота накатила сильнее.

— Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел!

Рин аж рот раскрыла от удивления:

— Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись?

— Нет! Насчет того дела с Эдвалом — нет, уж будь уверена!

— Ну понятно, — и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. — Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал.

Колючка ничего не понимала.

— А что он, черт побери, должен был мне сказать?

— Он пошел к отцу Ярви.

И Рин взяла Колючку за плечо, крепко так взяла, и отчеканила, слово за словом:

— И рассказал, что случилось на берегу. Хотя и знал, что поплатится за это. Это дошло до мастера Хуннана. И его не взяли в поход, и лишили его места на ладье, и он не стал воином, и все его надежды пошли прахом.

И тут из Колючкиной груди вырвался странный звук. Какое-то сдавленное кудахтанье. Так клохтает курица, когда ей сворачивают шею.

— Пошел, значит, к отцу Ярви… — просипела она.

— Да.

— Бранд спас мне жизнь. И из-за этого потерял все, о чем мечтал.

— Да.

— А я над ним из-за этого смеялась и издевалась над ним всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.

— Да.

— Так чего ж он, мать его, просто не сказал мне, что…

И тут Колючка заметила, как что-то блеснуло в вороте рубахи Рин. И она потянулась к этому блестящему, поддела дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, синие с зеленым.

Те самые, что Бранд купил на рынке в Первогороде. Те самые, про которые она думала: это для нее. А потом решила, что для какой-то другой девицы в Торлбю. Те самые, которые, как выяснилось, предназначались для сестры. О существовании которой она так и не сподобилась узнать, потому что не пожелала спросить.

Колючка снова жалко кудахнула, только куда громче.

Рин смотрела на нее как на сумасшедшую:

— Что такое?

— Какая же я дура!

— Чего?

— Где он?

— Бранд? В моем доме. В нашем доме.

— Извини.

Колючка уже пятилась.

— Насчет меча потом поговорим!

И она развернулась и побежала к воротам.

* * *

Какой же он все-таки красавец. А сегодня — в особенности. А может, она просто по-другому смотрела на него — ну, после всего того, что узнала.

— Колючка! — Он явно не ожидал ее увидеть — и немудрено. И он тут же забеспокоился: — Что-то случилось?

И тут она сообразила, что выглядит, наверное, кошмарней обычного. И зачем она бежала всю дорогу? Могла бы хотя бы постучаться и ждать, пока откроют, и успела бы перевести дух и вытереть пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. И пришло время говорить прямо. Даже если со лба пот течет.

— Я с твоей сестрой пообщалась, — сказала она.

Он расстроился еще больше:

— Насчет чего?

— Ну, для начала узнала, что у тебя сестра есть.

— Ну это ж ни от кого не секрет.

— Ну, это-то нет.

Он расстроился сильнее:

— И что она тебе сказала?

— Что ты спас мне жизнь. Когда я убила Эдвала.

Он вздрогнул:

— Я же велел ей ничего не рассказывать!

— В общем, она все равно рассказала.

— Так. Может, в дом зайдешь? Если хочешь, конечно.

И он отступил от двери, и она прошла за ним в темный коридор. Сердце стучало сильней и сильней.

— Не стоит благодарности.

— Нет, — ответила она. — Стоит.

— Я ж не хотел совершить… ну, благородный поступок и все такое. Просто хотел сделать… ну, правильно все сделать. Но я все колебался и все никак не мог решиться, а потом все равно все испортил…

Она шагнула к нему:

— Ты ходил к отцу Ярви?

— Да.

— Отец Ярви спас мне жизнь?

— Да.

— Тебя не взяли в поход из-за этого?

Он пожевал губами, словно пытаясь потянуть время и найти отговорку, отпереться от этого — но не сумел.

— Я все хотел тебе рассказать, но…

— Такой, как я, пожалуй, расскажешь…

— Да и я говорить не мастак…

И он откинул волосы и поскреб в голове так, словно она болела:

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Это было бы нечестно.

Она растерянно поморгала:

— Значит… ты не просто рискнул всем, чтобы спасти мою жизнь. Ты еще и молчал, чтобы я, видите ли, себя неудобно не чувствовала.

— Ну… можно и так сказать. Наверное.

И он поглядел на нее исподлобья, и глаза его блестели в темноте. И снова этот взгляд. Жадный такой, словно он смотрит и не может насмотреться. А ведь она пыталась вырвать с корнем все эти надежды, и вот они снова расцвели, и снова все в ней всколыхнулось, сильней прежнего.

Она сделала маленький шажок ему навстречу:

— Прости меня.

— Тебе не за что просить прощения.

— Есть за что. За то, как я с тобой обращалась. На обратном пути. Ну и на пути туда тоже. Прости меня, Бранд. Я еще никогда не чувствовала себя такой виноватой. Я вообще никогда не чувствовала себя виноватой. Придется над этим поработать. Прости… я тебя тогда… неправильно поняла.

Он молча стоял. И ждал. И смотрел. И вообще, вообще никак не пытался помочь!

Ну? Просто возьми и скажи это. Неужели это настолько трудно? Ты ж людей убивала! Ну! Скажи это!

— Я перестала разговаривать с тобой… потому что…

Как же трудно слова выговаривать, словно наковальни из колодца тащишь!

— Я… мне…

Словно по тонкому льду идешь и не знаешь, выдержит ли лед следующий шаг или провалишься в полынью с концами.

— В общем, мне…

Она не сумела выговорить «ты мне нравишься». Даже под страхом смерти не сумела бы! И она крепко зажмурилась.

— В общем, я хотела сказать, что… Ого!

И она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев нежно погладили шрам.

— Ты до меня дотронулся.

Ну и глупость она сморозила! Она и раньше была большой мастерицей по этому делу, но тут что-то прямо на удивленье идиотское она сказанула! А то они оба не видят, что он до нее дотронулся. И самое главное, наверняка не просто так.

Он отдернул руку:

— Я думал…

— Нет! — И она перехватила его руку и приложила обратно. — В смысле, да.

Какие теплые у него пальцы. И она гладила его руку своей, прижимая ее к лицу, и это было… Боги.

— Это ж мне не снится, нет?

И он подошел чуть ближе, и видно было, как кадык дернулся — сглотнул.

— Н-нет…

И он смотрел на ее губы. Смотрел так, словно видел там что-то такое очень интересное, и она боялась до смерти, как никогда еще в жизни не боялась.

— Что мы делаем? — пискнула она — со страху голос стал совсем тоненьким. — В смысле, понятно, что мы… да.

Боги, а вот это ложь, она вообще не понимает, что происходит! Вот жалко, Скифр ее не научила любовному искусству! Ну или как это называется…

— В смысле, понятно, что мы сейчас делаем, но ведь…

И он нежно положил ей палец на губы:

— Заткнись, Колючка.

— Ладно, — выдохнула она и поняла, что уперлась ему в грудь рукой, словно желая оттолкнуть. Она ведь так привыкла отталкивать людей, особенно его, и она заставила себя согнуть руку и просто положить ладонь ему на грудь. Оставалось надеяться, он не заметит, как эта ладонь дрожит.

И Бранд подошел поближе, и ей вдруг до смерти захотелось развернуться и убежать, а потом ее разобрал глупый смех, и она глупо булькнула горлом, не давая смеху вырваться, а потом его губы дотронулись до ее губ. Осторожно, очень нежно, в одном месте, в другом, и тут она поняла, что у нее открыты глаза. И она их быстренько закрыла. Еще б придумать, куда девать руки. Прям как деревянная она вся! А потом ее отпустило.

Он ткнулся в нее носом, и ей стало немного щекотно.

Он тихонько кашлянул, она тоже.

И она прихватила его губу своими, потянула, обняла его за шею и прижала к себе, их зубы с клацаньем столкнулись, и они быстренько расцепились.

Вот тебе и поцелуй. Совсем не похоже на то, как она себе это представляла, боги, сколько же раз она это себе представляла. А ей было очень, очень жарко. Может, от бега, но она же сколько бегала, а ни разу так жарко не было.

Она открыла глаза — он смотрел на нее. Вот этим своим взглядом. И челка на лицо падает. Конечно, это был не первый ее поцелуй, но те ей казались детской игрой. А тут все иначе. Это как настоящий бой отличается от поединка на тренировочной площадке.

— Ух, — выдавила она. — А это… приятно.

И она отпустила его руку, и ухватила его за рубашку, и притянула его к себе, и он улыбнулся уголком рта, и она улыбнулась в ответ…

И тут за дверью загремели.

— Рин, — пробормотал Бранд.

И, словно по команде, оба обратились в бегство. Дальше по коридору, как воришки, которых застали на месте преступления, потом они сталкивались боками на лестнице, хихикали, как два дурачка, влетели к нему в комнату, Бранд быстро захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, словно ее дюжина разъяренных ванстерцев штурмовали.

И они притаились в темноте, тяжело дыша.

— Почему мы убежали? — прошептал он.

— Не знаю, — шепнула она в ответ.

— Думаешь, она нас слышит?

— А вдруг? — ужаснулась Колючка.

— Не знаю…

— Значит, это твоя комната?

Он вытянулся, улыбаясь, как король, только что одержавший победу на поле битвы.

— Да. У меня есть своя комната.

— Как и подобает такому герою, — сказала она и обошла ее кругом, внимательно разглядывая.

Много времени это не заняло. В углу стояла кровать с тюфяком, укрытая старым, вытертым до ниток Брандовым одеялом, а в другом стоял, открытый, его рундук. И меч, который раньше принадлежал Одде, у стены. Все. Ну и голые доски пола и голые стены. И тени по углам.

— Мебели не многовато?

— Я еще не все купил…

— Ты еще ничего не купил, — отозвалась она, снова разворачиваясь к нему.

— Здесь, конечно, совсем не так, как во дворце Императрицы, извини уж.

Она фыркнула:

— Я зимовала под перевернутым кораблем с сорока мужиками. Думаю, я как-нибудь потерплю.

Он смотрел на нее не отрываясь. Она подошла поближе. Этот взгляд. Немного голодный. Немного испуганный.

— Значит, останешься?

— Сегодня у меня других дел нет…

И они снова поцеловались — на этот раз крепче. Теперь уж она не волновалась ни из-за сестры Бранда, ни из-за своей матери, воообще ни из-за чего. Она думала только об этом. О поцелуе. Сначала. А потом обнаружилось, что есть и другие части тела… Она удивилась, что это уперлось в ее бедро, и пощупала, а когда сообразила, что это тычется ей в бедро, быстро отстранилась. Потому что почувствовала себя глупо. И испугалась. А еще ей было жарко, и накатило возбуждение, и она вообще не понимала, что чувствует.

— Извини, — пробормотал он, нагнулся и поднял одну ногу, словно пытаясь прикрыть вспухшее под штанами место, и это выглядело так смешно, что она рассмеялась.

Он обиделся:

— Ну и ничего смешного.

— Да ладно тебе.

И она притянула его к себе за руку, и подцепила его ногу своей, и не успел он охнуть от неожиданности, как они повалились на пол, он на спине, а она сверху, оседлав его. Так обычно заканчивались их поединки, только сейчас все было по-другому.

Она прижалась бедрами и задвигалась, взад и вперед, сначала медленно, потом все быстрее. Она вцепилась ему в волосы и подтащила к себе, щетина защекотала ей подбородок, и их губы так тесно прижались друг к другу, что голова заполнилась его обжигающим дыханием.

Она же его сейчас раздавит… Но ей так понравилось ощущение, а потом она испугалась — как же так, ей это нравится! А потом она плюнула и решила, что пусть все идет как идет, а волноваться она будет потом. И она постанывала с каждым выдохом, и тоненький голосок в глубине попискивал, что это глупо и неправильно, но ей было все равно. Он запустил ей руки под рубашку, одна гладила спину, другая ребра, перебирала их одно за другим, и ее сотрясала приятная дрожь. И она отстранилась, тяжело дыша, и посмотрела на него. Он лежал, приподнявшись на локте, и смотрел на нее.

— Извини, — прошептала она.

— За что?

И она разодрала рубашку и стащила ее, и она зацепилась за эльфий браслет на запястье, но все-таки Колючка содрала ее и отбросила.

И на мгновение ей стало стыдно — ну что она за женщина, бледная, плоская, кожа да кости. Но он совсем не выглядел разочарованным, напротив, он обхватил ее, и прижал к себе, и принялся целовать, покусывая губы. Мешочек с костями отца упал ему на глаз, и она закинула его за плечо. И она принялась расстегивать ему рубашку, путаясь в пуговицах, словно они были с булавочную иголку, провела ему ладонью по животу, запустила пальцы в волосы на груди. Браслет светился мягким золотом, и свет этот отражался у него в уголках глаз.

Он поймал ее руку:

— Мы можем… не делать… ну… этого…

Конечно, они могли не делать этого. Более того, наверняка существовала тысяча причин тому, чтобы этого не делать. Но на каждую из этих причин ей было глубоко наплевать.

— Заткнись, Бранд.

И она высвободила руку и принялась расстегивать ему пояс. Она не знала, что дальше делать, но ведь даже у самых дурных получается…

Так что не так-то уж это все сложно, правда?