Часть вторая. Больше Роуз. Жизни 2 и 3

ГЛАВА 6

15 августа 2006 года

Роуз, жизнь 2

Люк стоит с моей стороны кровати. Обычно он туда не подходит. В руке у него банка с витаминами для беременных. Он трясет ее, как пластиковую погремушку.

Звук глухой и тяжелый – банка полна.

В том и проблема.

– Ты же обещала, – говорит Люк.

– Иногда забываю, – признаюсь я и делаю шаг к мужу.

Его плечи опускаются.

– Роуз. Ты обещала…

– Знаю…

– Тогда почему ты их не пьешь?

– Пью. Просто не каждый день.

Люк снова трясет банкой.

– Она почти полная. – Открывает ее и заглядывает внутрь.

Я подхожу к кровати и сажусь на край, сваливаюсь кулем, образчик измученной жены. Вопрос о моем материнстве всегда маячит где-то на горизонте. Деревянные половицы поблескивают на свету.

– Наверное, я принимаю их нерегулярно.

Люк подходит и садится рядом, матрас прогибается под его весом, притягивая нас друг к другу.

– Я думал, мы хотим попробовать, Роуз.

– Я сказала, что буду пить витамины. Больше я ничего не обещала.

– Но мне казалось, это значит, что ты рассматриваешь возможность завести ребенка.

– Я старалась рассматривать.

Люк поворачивается ко мне. Чувствую его теплый взгляд на своем уже разгоряченном лице.

– Я старалась для тебя, – объясняю я. – А потом перестала.

– Почему ты мне не сказала?

Я моргаю. На голове у Люка торчит вихор, мне это всегда так нравилось. У меня ёкает сердце. Хочется, как обычно, пригладить прядь, но я ничего не делаю. Не теперь.

– Я боялась говорить. Знала, что ты расстроишься. Переживала, что скажешь.

Люк издает вздох – долгий, тяжелый, какой-то не такой. Что это? Принятие? Разочарование? Отчаяние? Банку с витаминами он все еще сжимает в ладонях.

– И что мы теперь будем делать? – спрашивает Люк.

– Не знаю.

– Нет, знаешь. – На сей раз в голосе мужа отчетливо слышны гнев и сарказм.

– Не будь таким, – говорю я.

– Каким? – огрызается он.

Я вдруг словно разделяюсь, разрываюсь надвое – женщина и жена. Одна половина хочет вырвать из рук Люка банку и изо всех сил швырнуть в стену, а вторая – исправить непоправимое, перескочить бездонную пропасть, которая разверзлась между нами и которую ни я, ни Люк не в силах преодолеть.

Верх одерживает вторая.

Я беру ладонь Люка, и в ту же секунду, как дотрагиваюсь до мужа, как наши руки соприкасаются, его гнев угасает.

Между нами расцветает крошечный огонек надежды.

* * *

– Я не передумаю, так и знай, – сказала я Люку уже, кажется, в тысячный раз. К тому времени мы встречались больше года. – Никогда не хотела детей и не собираюсь менять мнение.

Я намеревалась донести свою мысль ясно – безошибочно и безвозвратно.

Мы сидели у родителей Люка, наверху, в небольшой гостевой комнате, которая также служила кабинетом. Это был не первый мой приезд, и каждый раз, как мы сюда возвращались, наши отношения казались чуть серьезнее, чуть ближе к «долго и счастливо». В тот вечер мы с мужем собирались на ужин – веселый и замечательный, потому что в ту пору я еще нравилась его родителям.

– Я тоже не хочу детей, – сказал Люк.

Он повторял мне это уже много раз.

– Ты должен действительно так думать.

– Я и думаю!

– Правда?

– Да. Хватит сомневаться во мне, Роуз. Это бесит. – На лице Люка появилось страдальческое выражение. – И вообще, для меня важна фотография. Если мы заведем ребенка, возможно, придется подыскать другую работу. Фотографу непросто свести концы с концами, сама знаешь.

– Да, и это никуда не годится, – кивнула я.

– Именно. И потому хватит предупреждать меня о детях. Доверься мне.

Мы стояли на небольшом ковре между столом и раскладной кроватью. Я не хотела доводить до ссоры, но всякий раз, как только поднимала эту тему, разговор уходил в сторону. Я злилась, пока не выплеснула свой гнев.

– Я не в тебе сомневаюсь, Люк. Но мне много лет приходилось объяснять людям, что я не хочу детей, и ни один человек не воспринимал меня всерьез. Какие-то гребаные «Желтые обои»[2], где никто не верит женщинам на слово.

– Роуз, не расстраивайся…

– Людям хватает наглости заявлять, что я просто не встретила подходящего мужчину, раз не хочу от тебя ребенка! Но я на сто процентов уверена, что не стану рожать и что ты для меня – самый подходящий мужчина.

Лицо Люка слегка покраснело. Похоже, он был счастлив.

– Я – тот, кто тебе нужен, – сказал он.

Полное уверенности заявление.

– Да, – ответила я, – кроме тебя мне не нужен никто.

– Это самое главное, – просияв, сказал Люк.

И я тоже разулыбалась.

Он обнял меня за талию. Я смотрела на него снизу вверх. Если б я только знала, как легко обожание может превратиться в обиду. Помогло бы это нам? Или вовсе помешало бы пожениться?

– Я так тебя люблю, – сказала я, и мать Люка позвала нас ужинать.

Через два дня мы обручились.

Если б только. Если бы.

Если бы важна была одна лишь любовь.

Глупые. Мы были такие глупые.

Или только я? С чего я взяла, что Люк поверил моим словам, когда больше никто не верил? Почему я решила, что он – единственное исключение?

* * *

Наклонившись, муж ставит банку с витаминами на пол между кроватью и стеной. Она смотрится так странно и неуместно. Одиноко.

– Это я виноват, – говорит Люк.

– В чем?

– Я обещал тебе.

Мой взгляд опускается на профиль мужа, щеку, глаз.

Ты обещал, Люк. Ты обещал.

– Что обещал? – спрашиваю я.

Неужели я настолько ужасна, что хочу заставить мужа произнести это вслух, напомнить ему и себе обо всех разговорах, которые мы вели до того, как обручились?

– Обещал, что не захочу детей. Говорил, что понимаю: после свадьбы ты не передумаешь.

Затаив дыхание, я застываю и жду. Мне нужно, чтобы Люк сказал больше, вернул нас к привычным реалиям, с которых начались наши отношения, когда мы договорились: чтобы у нас был крепкий брак, мне не нужно становиться матерью, а ему – отцом.

– Знаю, несправедливо просить тебя изменить мнение, но я все равно это сделал. Теперь все под угрозой.

Услышав его слова, я вздрагиваю. Отворачиваюсь от Люка, опускаю взгляд, который падает на одинокую банку – пластиковый островок, потерянный и уязвимый. Легким толчком ноги я могу перевернуть ее, опрокинуть.

– Думаешь, у нас все кончено? – шепчу я.

Люк долго молчит. Слишком долго.

Так долго, что моя спина – позвонок за позвонком – начинает сгибаться, образовывая горб. Люк поворачивается и тянется к фото, что стоит на тумбочке у кровати.

Он берет ее, мою фотографию, которую хранит там, и подносит ближе.

В насмешку? Показать, что мы потеряли? Желудок сжимается. Неужели сейчас мы расстанемся? А ведь когда поженились, обсуждали: один из плюсов брака в том, что больше не придется переживать расставание…

Но потом Люк говорит:

– Нет. Я так не думаю.

Поворачиваюсь к нему и смотрю на профиль, которым всегда восхищалась, от изгиба лба к мягкому скату носа.

– Нет?

Он качает головой, глаза с мольбой взирают на меня.

– Мне так жаль, Роуз. Ты сможешь когда-нибудь меня простить? Сумеешь набраться терпения и подождать, пока я буду пытаться вернуть свое прежнее отношение к детям?

Его взгляд падает на мое фото. Люк обводит пальцем рамку – с любовью, с тоской.

– Может, теперь мой черед одуматься, не твой?

Я киваю, когда Люк все это произносит. По моей левой щеке стекает слеза.

– Да, я могу подождать. Конечно. Я потерплю. Я люблю тебя. Так сильно люблю.

Люк смотрит на меня:

– Я тоже люблю тебя, Роуз.

Муж откладывает фото в сторону, обнимает меня, и это самое крепкое объятие за всю нашу жизнь. Крошечный огонек надежды разгорается в пламя.

ГЛАВА 7

20 декабря 2012 года

Роуз, жизнь 3

– Адди! Бери свой маленький стульчик.

Моя четырехлетняя дочь – решительная, серьезная – подходит к стене, где рядом с полкой, заваленной книгами и беспорядочной кучей журналов, стоит ее стул для готовки. Его сделал специально для Адди мой отец. Она медленно подтаскивает ярко-розовый стул к кухонной столешнице. Розовый – любимый цвет Адди, хотя мы с Люком изо всех сил старались убедить ее, что синий, зеленый и бледно-лиловый тоже хороши, как фуксия и пастельные оттенки, которые она всегда обожала. Волосы дочки блестят на свету, они темно-каштановые, подобно моим, и образуют над головой ореол непокорных кудрей, как у Люка. Сдерживаю желание провести по ним рукой: уж я-то знаю, что Адди сразу протестующе завопит. Но коснуться ее порой хочется нестерпимо.

На стойке нас ждет большой тяжелый пакет с мукой, емкость с теплой водой и яйца комнатной температуры.

– Все, мамочка, – говорит Адди. – Я готова!

Она кладет маленькие пухлые руки – с каждым днем все менее пухлые – на деревянную столешницу. Еще рано, очень рано, Люк пока спит, а мы с Адди обе в пижамах. Ее – сплошь в розовых жирафах, от которых моя дочь без ума. Каждый раз, увидев жирафа по телевизору, Адди визжит и смеется. В ее спальне – повсюду жирафы, есть даже один большой и высокий, чья шея служит вешалкой для одежды. Бабушка Адди, мама Люка, подарила его в марте, на четвертый день рождения моей дочери.

Негромко играет рождественская музыка. Личико у Адди крайне сосредоточенное, карие глаза смотрят внимательно, маленькие красные губы сжаты, нос пыхтит.

Она очень серьезное дитя.

* * *

«Только послушай, как бренчат на санях колокольчики…»[3]

– Помнишь, что нужно сделать сначала, Булочка?

Это прозвище Адди дала моя мама, и оно прилипло.

– Нам надо, надо… сделать колодец. – Тонкий и звонкий голосок Адди отчетливо выговаривает каждое слово.

– Правильно! А как мы должны его сделать?

Адди наваливается на столешницу и изо всех сил тянется к мешку с мукой. Не дав ей его опрокинуть, я придвигаю мешок ближе. Дочь сует руку внутрь, вынимает всю белую, с зажатой в кулаке мукой, и высыпает на рабочую поверхность. Я беру еще немного муки и рассыпаю по столу. Адди предупреждающе смотрит на меня:

– Я сама могу, мамочка…

– Знаю, что можешь. Хорошо.

Поднимаю белые от муки руки и отхожу в сторону, посмеиваясь над тем, как Адди старательно подготавливает пространство, где мы будем замешивать тесто для пасты. Кропотливо и медленно она добавляет и добавляет муку, и вот наконец на столе образуется остроконечная горка.

«Джек Фрост ущипнет тебя за нос!» – поет Фрэнк Синатра для Адди.

Терпением я никогда не отличалась и потому думала, что мать из меня выйдет ужасная. Однако количество ресурсов, которые ты открываешь в себе, заводя собственного ребенка, просто удивительно. Ты становишься родителем, и в тебе меняется все: личность, самоощущение, тело – словно тебя встряхнули и взорвали, но по-прежнему уже не будет никогда.

Если бы кто-то другой так медленно и долго доставал муку, чтобы приготовить тесто, я бы давно отпихнула его в сторону и сделала все сама. Но поскольку это Адди, я смирно стою рядом в фартуке с надписью Doctor Chef, который подарил мне на прошлое Рождество Люк, и наблюдаю, как дочь выполняет мелкую работу, будто терпение мое поистине безгранично.

– Отлично, мисс Булочка, кажется, муки уже достаточно. Молодец! А теперь дай мамочке сделать колодец.

«Индейка и омела скрасят Рождество».

– Я хочу помочь!

– Конечно, ты поможешь. – Поднимаю ее – ох и тяжелая она стала! – и дочь нависает над мучным Эверестом. – А теперь двумя руками, Адди, раскрой ладошки, раскрой! Вот так, и прижимай муку, чтоб расплющилась. Молодец. Все получается! И по бокам… Отлично! А теперь я посажу тебя на стульчик и закончу.

– Но…

– Итак, Булочка, внимательно следи, как делает мамочка, и тогда в следующий раз все закончишь сама, хорошо?

Обращение к себе в третьем лице как к мамочке – вот еще один пункт в списке того, что я обещала никогда в жизни не делать.

Адди долго, протяжно вздыхает и кивает.

Я тружусь, спасая пасту от неловких ручек дочери, и тут начинает играть ее любимая рождественская песня.

– Адди, споешь со мной? «Там, на Севере, где воздух так свеж…»

– А вдруг мы разбудим папу? – перебивает она, но с улыбкой. Ей нравится, что утром, когда кто-то еще спит, можно пошуметь.

– Не переживай за папу. Он не проснется. Его даже взрывом бомбы не разбудишь.

* * *

Люк – хороший отец, правда. Или старается им быть. Очень этого хочет.

И все же странно: муж, который отчаянно хотел ребенка, умолял о нем, стал совсем не таким, как я представляла, когда мы обзавелись дочерью. То есть, я хочу сказать, что он замечательный, я люблю его, Люк потрясающий, почти всегда жизнерадостный, много работает, но все же помощи от него мало, даже очень.

Почти каждое утро после рождения Адди мне приходится чуть ли не силой вытаскивать его из постели и заставлять помогать с дочерью.

– Люк, Люк… – зову я, а потом разочарованно вздыхаю. – Люк!

Дальше я, как правило, ору ему на ухо, трясу, чтобы разбудить, жалея, что у меня нет рупора, в который обычно кричат на футбольных матчах.

– М-м-м… – мычит Люк.

Почти всегда не в силах открыть глаза, он пребывает в счастливой отключке и не ведает, что в доме есть ребенок, и совсем скоро этот ребенок подрастет.

Сейчас это полный энергии болтливый детсадовец – малыш, который никуда не исчезнет и нуждается в нашей заботе и внимании, всегда будет нуждаться в заботе и внимании…

Когда я наконец решилась забеременеть, мы с Люком договорились разделить обязанности. Муж обещал даже делать больше, чтобы компенсировать тот факт, что я рожу ребенка, неважно какой способ мы выберем.

Он искренне намеревался выполнить обещание, он поклялся.

Однако никто и ничто не в силах подготовить вас к будням первого года. Все ложится на плечи женщины. Ведь это твое тело, что и задает тон дальнейшим событиям. Все эти месяцы беременности, бешеный, ослепляющий хаос родов, за которым следует неумолимая реальность: ты лишь недавно пережила самую серьезную физическую травму из всех, что испытывает женщина, и практически сразу на тебя ложится ответственность за беспомощное существо, которое к тому же тобой и питается.

Грудью кормить я решительно отказывалась. Об этом мы с Люком без конца спорили. Он приводил аргументы из всех газет и журналов, какие только сумел отыскать, почему кормление грудью необходимо и не делать этого практически преступление.

«Нет, – говорила я, – ни за что, мне плевать, ребенок все равно выживет». Нас самих с Люком когда-то выкормили смесью, и ничего, все отлично.

Но увидев Адди, даже после всего безумия, что тогда творилось – двадцать часов родов окончились экстренным кесаревым сечением, – меня вдруг охватило странное желание ее покормить. Кто бы мог подумать?

Возможно, не дай я слабину, взглянув на идеальное сморщенное личико Адди – именно оно заставило меня согласиться на грудное вскармливание, – мы бы с Люком разобрались в вопросе разделения обязанностей. Однако этого не случилось, мы не разобрались, и Люк, в общем-то, хороший отец, но не настолько хороший, как я ожидала.

Вскоре после рождения Адди он начал часто пропадать в рабочих поездках. Когда я ему на это указала, Люк засмеялся и возразил:

– Вовсе нет, Роуз. Ты выдумываешь. Наверное, просто не выспалась. – Затем подошел ко мне – я стояла у плиты, где тушилась брокколи с чесноком, – и поцеловал в шею. – Я люблю тебя, ты же знаешь. Очень сильно.

– И я тебя люблю, – отозвалась я, ведь это была правда.

Но дело не в недосыпании. Я знала, что Люк стал уезжать чаще, чем обычно. И когда спустя несколько месяцев еще раз ему на это указала, ответ уже не был таким нежным.

– Не все получают продвижение каждый раз, как что-то публикуют, – огрызнулся Люк. – Я пытаюсь нас обеспечивать, ясно?

– Знаю, ты много работаешь, но мне нужно, чтобы ты был дома, с нами. Одной справляться с Адди непросто.

Люк уже открыл рот что-то сказать, но, похоже, передумал.

– Ты с ней отлично справляешься. Лучше меня. – Он засмеялся, но смех прозвучал грустно.

Моя досада потухла.

– Люк, – запротестовала я, – ты тоже прекрасно справляешься. Правда.

А про себя добавила: «Когда бываешь рядом».

– Я стараюсь, – отозвался он.

Но недостаточно.

– Это не соревнования. Просто нужно больше быть с нами. Со мной. – Не сумев удержаться, я добавила: – Последнее время мы почти не бываем наедине.

Люк ничего на это не сказал, просто ответил:

– Пойду в магазин, возьму бейглов[4]. Тебе что-то принести?

Я покачала головой.

Люк взял пальто и ушел.

Войдя в спальню, я долго смотрела на две фотографии, стоявшие на прикроватной тумбочке Люка. К той, что была там всегда – на которой я смеюсь в снегу, – добавилась еще одна, куда более свежая. На ней мы уже вместе с Адди смеемся в снегу. Фото отлично друг другу подходят. Идеальная пара. Каждый вечер перед сном Люк на них смотрит. Говорит, тогда он чувствует удовлетворение от своей жизни, эти кадры напоминают ему обо всем хорошем.

А мне они напоминают, что у меня есть муж, который очень нас любит.

В тот вечер, позже, Люк извинился и обещал почаще бывать дома. А на следующий – пришел с работы, бурля восторгом, с огромным букетом моих любимых пионов. Поцеловал меня и сказал, что договорился с родителями – те на выходных посидят с Адди, а мы уедем вдвоем, только он и я. Объяснил, что понял: мы не отдыхали с тех пор, как родилась дочь, нам нужна передышка. Нам это пойдет на пользу – снова побыть Роуз и Люком, а не Роуз, Люком и Адди.

«Да, – подумала я. – Да».



Мы остановились в маленькой гостинице у океана с видом на воду; здание стояло так близко к берегу, что казалось, волны совсем рядом. Мы сидели в баре, как взрослые, не отягощенные ребенком, потягивали вино, болтали, смеялись, будто в старые добрые времена. У нас был прекрасный, роскошный ужин, а потом мы отправились в постель и занялись любовью – с той раскрепощенностью, какую испытывали до рождения Адди, не волнуясь, что нас прервут или что мы будем слишком шуметь. Я вспомнила, почему люблю мужчину, за которого вышла замуж, – родительство заставляет об этом забывать. Думаю, Люк тоже вспомнил обо всем. Надеюсь, вспомнил.

Отец и мать мужа нам не звонили, ни разу.

– Хорошо проведите время, – сказала мне свекровь Нэнси на прощание. Я была так ей благодарна, что вдруг сделала то, чего не делала годами, – обняла ее. Нэнси удивленно ахнула, когда я обхватила руками ее стройную фигурку. А потом крепко обняла меня в ответ.

Я так и не забыла, как родители Люка обращались со мной, пока я отказывалась заводить детей. Теперь-то все в порядке, потому что они бабушка и дедушка Адди, но если убрать дочку из уравнения, наши отношения в лучшем случае напоминают коктейль из креветок – холодный и, вопреки ожиданиям, не столь вкусный.

И все же в тот миг я испытала такой прилив теплоты от этого проблеска душевной щедрости свекров, что не сумела сдержаться и вдобавок обняла Джо, отца Люка.

Поэтому муж поехал в отпуск с улыбкой. Моя злость на его родителей всегда стояла между нами – «твой отказ простить», как говорил Люк, не замечая, что они рядом со мной постоянно испытывают неловкость.

После этого наш отдых стал только лучше.



И теперь, когда бывает совсем тяжко, когда Люк все неохотнее встает с кровати, чтобы погулять с Адди в парке, как обещал, я стараюсь вспоминать те два дня в гостинице у океана. Я говорю себе: хватит одного уикенда и мы все исправим. Бац – и готово!

* * *

Раздается дверной звонок.

– Кто там, мамочка?

Мы с Адди все в муке, на руках, даже на предплечьях у нас липкое тесто. У Адди оно к тому же в волосах и на щеках. Дочь выглядит так, будто каталась по столешнице.

– Оставайся здесь, – велю я, – и ничего не трогай.

Мы как раз миновали сложный этап в процессе приготовления пасты – разбили колодец. На фоне Мэрайя Кэри[5] поет мою любимую рождественскую песню. Я подпеваю, отмывая руки в раковине – тесто совсем не легко отскрести. Позже, когда отправлюсь спать, я найду его на руках, на шее и даже на ноге.

Звонок звенит снова и снова.

– Иду, иду! – Закрываю кран и вытираю так и не отмытые руки. Тесто прилипло к ладоням, пальцам и отслаивается, как кожа зомби.

– А может, это рождественские подарки? – с надеждой говорит Адди.

Она стоит на маленьком стульчике, подпрыгивает, подражая Мэрайе. Нам с Люком удалось убедить дочь, что иногда Санта посылает с подарками своих помощников пораньше. Они не могут нарядиться эльфами, поскольку притворяются работниками доставки.

Я открываю дверь. За порогом стоит моя подруга Джилл, профессор психологии в нашем университете. В руках у нее – большой коричневый пакет из супермаркета.

– Я звонила тебе, но ты не взяла трубку! – Окинув взглядом меня, обсыпанную мукой, мой фартук, Джилл добавляет: – Доктор шеф!

– Телефон на беззвучном режиме.

Она входит и сразу берет тапочки, которые оставила у нас для себя.

– О, Мэрайя Кэри! «Я хочу лишь быть с тобой, все сомнения долой…»

Посмеиваясь, иду за ней: Джилл поет, не попадая в такт, громко и задорно.

– Мне бы лучше ничего не трогать, а то все испачкаю, – говорю я, но Джилл не слушает.

Она ставит пакет на стол.

– Привет, Булочка! – восклицает Джилл, крепко сжимая Адди в объятиях.

Та взрывается смехом. У Джилл нет детей. Она, как и я, не хочет их иметь. Как я когда-то…

– Прости, что прервала вашу кулинарную феерию, но у меня дело к твоей мамочке. – Джилл шумно целует Адди в щеку, покачивая бедрами в такт музыке, и поворачивается ко мне: – А Люк где? Спит?

– Где ж еще?

Джилл начинает доставать покупки: коробку пончиков, шоколад, пакет круассанов из моей любимой пекарни.

– Что это? – удивляюсь я. – Вечеринка?

Джилл вытаскивает свежевыжатый апельсиновый сок и шампанское.

– Что происходит?

– Ты с утра еще не выходила в интернет? Почту проверяла?

– Нет. Рассказывай.

Джилл с улыбкой открывает сок.

– Боже, правда? Неужели я его получила?!

Джилл выдерживает паузу, а потом принимается барабанить по столешнице.

– Да! Ты получила грант! Список выложили сегодня утром.

– Мать твою, да быть не может! – кричу я и захлопываю ладонью рот, когда Адди поворачивается ко мне. – Ура, ура! Обалдеть! Потрясающе! Охренеть!

– Мама!

– Прости, солнышко. Больше не буду.

Направив горлышко бутылки в сторону, Джилл с хлопком ее откупоривает. Адди удивленно охает.

Достаю из шкафчика три бокала. Наверное, вручить один из них Адди – идея так себе, но удержаться я не в силах. К тому же в ее бокале будет только сок.

Ставлю фужеры в ряд на присыпанном мукой столе, а Джилл начинает разливать «Мимозу».

– Это газировка? – спрашивает Адди, показывая на шампанское.

Она наклоняется вперед и внимательно рассматривает бутылку.

– Это мамочкина газировка, – говорит Джилл.

– А-а… – разочарованно тянет Адди.

Детство полно ужасных разочарований, непрерывной череды «нет» – то нельзя, это тоже нельзя, нельзя что-то говорить или делать. Адди все время на это жалуется. Почему ей всегда говорят «нет»? И я когда-то об этом спрашивала, как любит напоминать мне мама. И это тоже сводило ее с ума, с довольной усмешкой рассказывает она.

Джилл, которая стоит у противоположного края столешницы, берет свой бокал. Между нами посреди взрыва муки высится полуготовое тесто.

– За тебя, Роуз!

Беру бокал и помогаю Адди взять свой. Слегка пошатнувшись, дочь наклоняет длинную ножку, и сок капает на стойку.

– Ура-а!

С нашими возгласами смешивается хохот Адди.

Мы чокаемся бокалами, дочь снова проливает сок, на сей раз немного попадает на тесто, но мне плевать. Пузырьки шампанского покалывают кончики пальцев и устремляются вниз по ногам.

– И за нашу Булочку! – Я легонько подталкиваю локтем Адди. – За тебя, солнышко.

Адди улыбается. Кусочки подсохшего, растрескавшегося теста осыпаются с ее щек.

Шумно целую дочку в лоб.

– Мама! – вопит она и отодвигается.

Если бы пять лет назад меня спросили, что будет, если я рожу ребенка, я бы ответила: младенец – это самоубийство в профессиональном плане. Истинная правда. В первый год я думала, что уже никогда не отдохну. Все время была вымотана.

Но однажды ночью, спустя несколько месяцев непрерывной галлюцинации, в которую слился первый год Адди, мне не спалось после кормления. Я открыла ноутбук и просто начала писать, изливая свою тревогу: можно ли стать родителем, когда так упорно сопротивлялась материнству? Делает ли это меня плохой матерью? Имеет ли значение прошлое сейчас, когда я твердо встала на этот путь? Относятся ли теперь люди ко мне пристрастнее, с большим подозрением? Не считают ли они, что моей малышке-дочери не подходит ее мать? А вдруг я не гожусь? Есть ли в мире такие же женщины, как я, которые не хотели становиться матерями, но стали ими, испытывают ли они те же опасения или я такая одна?

Однажды Джилл, пообещав не обращать внимания на мой закапанный детской слюной свитер, пришла и принесла вино, виски и закуски. Я постаралась сделать заранее все, что полагается хорошей мамочке, чтобы иметь возможность выпить с подругой. Во время беременности я с радостью заказывала за ужином вино – всего бокал – и с вызывающей улыбкой смотрела на осуждающие взгляды. Насчет этого мы с Люком тоже спорили. Родители мужа устраивали скандалы. Из-за всего этого мне лишь хотелось заказать второй бокал и запить его рюмкой текилы.

Я рассказала Джилл, что набросала кое-что, просто список тревожащих меня вопросов. Объяснила, вот мне интересно, одна ли я так себя чувствую: раз я не хотела ребенка, означает ли это, что и матерью для Адди стану плохой.

Глаза Джилл загорелись:

– Что ж, профессор Наполитано, почему бы вам это не выяснить?

– Что?

– Все это похоже на отличное исследование, Роуз.

– Серьезно? – удивилась я.

От усталости мои рефлексы притупились. Но затем во мне проснулось знакомое ощущение, то, которое всегда напоминало, для чего я получила докторскую степень. Внезапно оно проявилось снова, пусть слабое, но волнующее.

– О боже, мои вопросы могут послужить основанием для исследования. Это и есть исследование!

Джилл кивнула. Она оказалась права.



Кажется, это случилось целую вечность назад, и так оно и было. Мне потребовалось много времени, чтобы подготовить заявку на грант, больше, чем обычно. Но я это сделала.

И вот я здесь, на своей кухне, праздную получение гранта, пью шампанское и набиваю рот пончиками и шоколадом. Адди уже слопала не меньше четырех карамелек. Ее щеки поверх теста испачканы липким.

– Я так рада! – сообщаю я Джилл, наверное, в десятый раз. – Все еще не верится!

И тут из спальни выходит, потирая глаза, Люк в синем махровом халате.

– Во что тебе не верится, Роуз?

– Милый! Доброе утро!

– Привет, Люк, – говорит Джилл.

– Привет, папочка.

– Ого. – Люк подходит к Адди и снимает ее со стула. Потом поворачивается ко мне. – Обычно по утрам ты со мной не такая ласковая. Что случилось?

– Я получила грант, Люк, грант! – не сдержавшись, визжу я, и Джилл со мной. Мы подпрыгиваем, в бокалах плещутся остатки «Мимозы», разливаясь на пол.

– Ух ты! Потрясающе, Роуз, поздравляю. Молодец!

Я смотрю на Джилл, когда Люк с энтузиазмом меня хвалит. Затем поворачиваюсь к нему и внимательно гляжу на мужа. Остатки возбуждения улетучиваются, у меня перехватывает дыхание.

Я таращусь на Люка – на лице широкая улыбка, он произносит правильные слова, которые и должен сказать гордый за жену муж. И все же за его словами и улыбкой я вижу другое: Люк лжет. Он не радуется за меня. Его чувства совсем не такие. Уж я-то знаю. Жена всегда знает.

ГЛАВА 8

19 сентября 2008 года

Роуз, жизнь 2

У Люка роман, я уверена. Это мое наказание, правда? Я наказана за то, что не хочу детей. Что лишила мужа и его родителей ребенка и внука. Что уперлась и не хочу одуматься. У меня был любящий муж, счастливая жизнь, но я сделала выбор, и теперь мой любящий муж любит другую.

Откуда я знаю?

Ну…

По правде говоря, лучше спросить, как я могла не узнать. Как жена может остаться в неведении, когда такое случается?

Дело не в том, что Люку поступают какие-то подозрительные звонки или что-то в этом роде. Скорее просто шестое чувство. То, как он себя ведет. Вернее, как на меня смотрит. То есть не смотрит.

Отстраненность. Мы отстранились друг от друга после той глупой ссоры из-за витаминов, когда все закончилось обещанием Люка перестать на меня давить. Примерно на минуту ситуация улучшилась, но потом…

Люк постоянно чем-то занят, но не домашними делами, работой или электронной почтой. Нет, он все время в своих думах, куда я не могу добраться. А когда пытаюсь до него достучаться, он резко и неестественно возвращается из далей, где блуждали его мысли. Внезапно внимательный, натянуто-веселый… Даже слишком внимательный.