Ричард Лаймон
Одной дождливой ночью
Richard Laymon
ONE RAINY NIGHT
© 1991 by Richard Laymon
All rights reserved.
© Григорий Шокин, перевод, 2022
© Валерий Петелин, иллюстрация, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
* * *
Посвящаетеся Рен и Иде Маршалл. Самым лучшим из всех, кого я знаю. Да пребудет удача ирландцев с вами вовек.
Бьют по мне капельки дождяВыплакивать глаза не собираюсь, впрочем, я –Плакать мне нельзя,Дождьне остановит мои глупые слезы…Би Джей Томас[1]
Смерть на поле
Чистое безумие, – подумал Хансон. Но не слез.
Рабица, ограждавшая футбольный стадион Средней школы Линкольна, тряслась, пока он карабкался вверх. Металлическая сетка похрустывала да позвякивала – каждый ее звук казался дьявольски громким в безмолвии ноябрьского вечера. Но, как полагал Хансон, услышать этот шум здесь было определенно некому. Ближайшие дома были вне поля зрения, за трибунами в дальней части стадиона. А за спиной – пустое поле, вытянулось вдаль аж до корпусов школы. Сам стадион тоже выглядел пустынно. Так что, как забор ни трясись, как ни звякай – услышать некому. И Хансон это понимал… но звуки все равно как-то подспудно заставляли нервничать. Как заставлял бы нервничать шепот палой листвы под ногами одинокого путника, идущего глубокой ночью через кладбище. Сердце колотилось в груди. Пот, казалось, тек сразу из всех пор. Руки и ноги сотрясала дрожь.
Залезть на забор было просто. Удержаться – куда сложнее. Добравшись до самого верха, он перевалился за край, пролетел два с лишним метра до земли, приземлился на полусогнутые колени – дабы хоть как-то уменьшить силу удара. Пояс с кобурой врезался в живот, недовольно скрипнула форменная куртка-кожанка, звякнула мелочь в карманах и наручники в чехле. Выпрямившись, Хансон подтянул штаны. Вытер потные руки о перед рубашки.
Что ж, добрался, – подумал он. Стоило ли добираться, впрочем – тот еще вопрос.
Он медленно пошел по траве, глядя на северные ворота – прямо впереди. Надо быть наивным простачком, чтобы всерьез надеяться на то, что здесь нарисуется что-то новенькое. Тут все тщательно прочесали прошлой ночью, а потом еще разок – днем. Сфотографировали, подобрали, пометили и вынесли все: и самого бедолагу, и его одежку, спички, окурки, жбан из-под бензина, обертки, прочий сор – словом, все, до чего добрались загребущие ручонки, даже то, что, возможно, никакого отношения к преступлению и вовсе не имело. Сняли весь дерн вокруг перекладины, к которой парня привязали, – шутка ли! Хотели и саму воротную стойку унести, но шериф решил – оно того не стоит. Пришлось ограничиться горелой травушкой – само по себе хорошее доказательство.
Ловить тут было категорически нечего.
Но Хансон, раскатывавший на патрульной машине по окрестностям, вдруг осознал, что нет-нет да и свернет в сторону школы, нет-нет да и замедлит ход у стадиона – и начнет высматривать эти чертовы ворота. В конце концов он припарковался неподалеку и покинул служебный автомобиль – даже не отрапортовав перед этим по радио куда следует. Чистое безумие.
Вышагивая по гаревой дорожке, он корил себя. Хоть Люси бы позвонил. Ведь ничего сложного – наврал бы, что свернул туда-то и туда-то перекурить чуть пораньше. Хотя врать, конечно, нехорошо. Он ведь на ней жениться собирался. А любимых женщин уж точно водить за нос не стоит.
Даже лучше, что все сложилось вот так вот, – подумал он. – В любом случае она меня прикроет, если что-то тут случится.
Трава под ногами была сухая и пружинистая. Он шел через конечную зону. Ворота как-то забавно расплывались перед глазами. Встал Хансон аккурат у круга срезанного дерна. Посмотрел.
Снова захотелось задать самому себе вопрос – какого черта это место его так манит? Видеть жертв убийств ему уже приходилось. Впрочем, не так уж их было и много. И из них только Дженнифер Сэйерс кончила по-настоящему плохо. Ее не сожгли, как этого паренька. Изнасиловали – и запытали до смерти. Вид ее обезображенного тела подарил Хансону не одну беспокойную ночь, но прогуляться в лесную чащу, где ее нашли, его как-то не тянуло. А тут – почему-то – совсем иной случай.
Вот-вот, – подумал он. – Почему-то.
Максвелл Чайди был из черных. Вот, наверное, причина. Лежит на поверхности.
Чем отличается ниггер от лука? Когда режешь лук – на глазах слезы.
Обычно Хансон смеялся над подобными остротками. Да чего уж таить, бывало, сам их выдавал.
Вот почему я здесь, – дошло до него. – Подспудное чувство вины.
Они сделали это с парнем, потому что он был черный. Белые люди. Раздобыли себе черномазика.
Черт, это всего лишь догадка, версия. Возможно, дело было совсем не в этом. Мы же не в Алабаме, в конце концов. Мотив мог быть банальнейшим. Зависть, жадность. Может, парень толкал травку, прослыл в школе буржуем, и…
Ну конечно же. Раз черный – так непременно толкач.
Все по накатанной.
Прожекторы стадиона вспыхнули.
Хансон вздрогнул, сделал судорожный вдох. Господи. Застукали.
Он обернулся. Оглядел трибуны по обе стороны поля. Никого.
Сохраняй спокойствие, – приказал он себе.
Надо полагать, просто завхоз дозором обходит. Может, и вовсе не знает, что я здесь. И все же…
Черт. Я полицейский. У меня здесь – свои дела.
По-прежнему никого не было видно.
Но кто-то же включил свет.
Дух Максвелла.
Ну да, ну да, КОНЕЧНО.
Но по коже побежали мурашки, едва он представил себе мертвого мальчика, что, пошатываясь, бредет через ворота стадиона к полю. Черная фигура, скрытая сумерками, шаркает при ходьбе. Изломанное тело, протянутые вперед руки, пальцы – скрючены. Лица нет. Один лишь обугленный ком над плечами – только с зубов копоть сошла, и они знай себе сверкают…
Ему казалось, что он почти слышит, как обгоревшие ноги Максвелла неспешно загребают землю, как хрустит его запекшаяся кожа, хрустит – и слетает черными хлопьями вниз, будто мертвая опаль.
Вот прихвачу-то я тебя сейчас, белый законник.
Так, хорош, велел самому себе Хансон, прекрасно зная: снятое с предохранителей воображение уже не так-то просто остановить. Он огляделся. Пересчитал глазами проходы под трибунами. По три – с каждой стороны. Темные дыры. Туннели, ведущие вглубь, к автоматам с прохладительными напитками и туалетам, и дальше – к воротам и забору.
Будет тебе. Пугаешь себя почем зря. Максвелл – в морге, а не…
Через поле, у ближайшей дорожки, появилась чья-то фигура.
Человек. Белый. В болотно-зеленом комбинезоне.
Завхоз?
Хансон вздохнул. Он чувствовал себя, как если бы все его силы вдруг иссякли. Стоять прямо – и то без дрожи не выходило.
Человек поднял руку в приветствии, затем поднялся на забор и спрыгнул вниз, на траву у конца бегового трека. Встав на обе ноги, он пошел к Хансону, хромая.
– Добрый вечер, офицер, – поприветствовал он.
Хансон кивнул.
Волосы человека поблескивали под огнями стадиона. У ушей они топорщились седой щеткой. Его худое лицо было обветрено, и выглядел он жилистым и крепким. Каждый его шаг сопровождало позвякиванье ключей.
– Тоби Барнс, – представился он, протягивая навстречу руку.
Хансон пожал ее.
– Боб Хансон.
– Только-только притопал сюда, Боб. Увидел твою машину снаружи. Не возражаешь, коли спрошу, как сюда пробрался?
– Перелез через забор.
Тоби, казалось, повеселел.
– Здорово. Я-то боялся, какой-то идиот оставил ворота незапертыми. Прости, что меня поблизости не случилось, – я б нормально пустил.
– Да никаких проблем.
– Ну, я подумал, в любом случае свет тебе не помешает. Я глава техобслуживания, знаешь же? Слежу за командой уборщиков. Почти вся орава – шалтаи-болтаи ленивые, – Тоби отвел глаза от Хансона, уставился на стойку ворот и нахмурился. – Жуть-то какая, – тихо произнес он. – Есть идеи, чьих это рук было дело?
– Мы работаем над версиями. Мне просто вдруг захотелось побыть здесь, и… ощутить ситуацию, что ли. Подумать над всем.
– Ты, наверное, и прошлой ночью здесь был.
– Так точно.
– Невеселое то было зрелище, наверное. Уж я-то навидался за жизнь зажаренных… Пожарным был, в Бейкерсфилдском департаменте – пока с крыши однажды не навернулся, – он хлопнул по правой ноге. Хлопок вышел странный – как будто под брючиной скрывалось что-то, что человеческой кожей явно не являлось. – Не сильно-то и хочется на такие вещи смотреть. И не привыкнешь ни в жисть. Такая уж работа – подвяжешься, и вскоре все сам смекнешь.
Хансон, решивший не выказывать преждевременных симпатий, все же почувствовал некое мрачное восхищение.
– Они не смогли завлечь меня зарплатой, – ответил он. – Вот и не стал я огнеборцем.
Тоби, ухмыльнувшись, кивнул. Его глаза все еще были прикованы к воротам.
– Думаешь, это дети учинили?
– Не знаю. Но, похоже, да.
– У нас здесь, насколько знаю, нет всяких банд.
– Банд?
– Ну да, такие делишки обычно обстряпывают банды. Расправы с огоньком.
– Вы знали того парня? – спросил Хансон.
– Видал у школы, – Тоби обратился к нему, чуть поникнув. – У нас не так уж и много было цветных, сам знаешь. Этот Чайди, он был не такой, как остальные. Высокий парняга, вроде и красавчик немного, говорил забавно. Думаю, с островов явился – Ямайка, Гаити, откуда-нибудь оттуда. Никогда от него не слышал этих «эй, беляш, братюня, мазафака». Говорил он так, будто был из толковых да родовитых, чуешь?
– Какие у него были отношения с другими учащимися?
– Ну, как я ведал, так он с другими черными не особо водился. Остальные – они кучковались всегда, и это, думаю, в них природой заложено, а он гулял сам по себе. Или с белыми. С девчонками, как правило. Ему, похоже, беленькие были больше любы.
В сердце Хансона родились подозрения.
– У него, выходит, была белая девушка?
– Ну что-то вроде. Я ее имя-то знать не знаю, но выяснить для тебя, Боб, смогу. В последние недельки они знай себе парочкой ходили. Надо думать, любили друг друга.
– Что ж, вот оно как, – пробормотал Хансон.
– Ну да, я теперь и сам смекаю – такие дела не всем могли по душе прийтись, с какой стороны ни глянь – с черной ли, с белой.
– Да, я об этом и…
Они оба подскочили и запрокинули головы – небо над ними, казалось, взорвалось. На мгновение Хансон решил, что прямо над стадионом произошло столкновение в воздухе. Но то, что он увидел, было лишь жгучей, яркой вспышкой молнии, ветвистой, как гигантское дерево, прорезавшей сверху вниз темный мусс большой тучи. Грохот уже затихал, но в ушах до сих пор жили отголоски.
– Бог ты мой…
Хлынул дождь.
Как будто саван, сотканный из мутной воды, укутал стадион, обратив горящие софиты в тусклые желтые лампочки. Едва свет померк, дождь окатил Хансона. Большие горячие капли забарабанили по его плечам и лицу. От них кожу покалывало. Они, казалось, мгновенно впитывались… и согревали изнутри. Его вдруг охватило необъяснимое, диковатое волнение.
– Срань господня, – произнес Тоби.
Полицейский и завхоз глянули друг на друга – сквозь стены темной воды и облачка невесть откуда взявшегося пара, дрейфующие кругом. Горячие струи рассеивали мягкую ноябрьскую прохладу. Тоби выглядел так, будто кто-то опорожнил чернильницу ему на макушку. Только глаза и зубы остались белыми.
А зубы были так хорошо видны, потому что Тоби недобро скалился.
Хансон выхватил револьвер из кобуры, едва Тоби бросился на него, глухо рыча. Его руки метнулись к шее Хансона, пальцы впились в гортань. Уперев дуло табельного револьвера тридцать восьмого калибра в живот Тоби, Хансон трижды быстро спустил курок. Выстрелы больно ударили по ушам. Тоби отшатнулся, сложившись пополам. Четвертая пуля ударила в его лысеющую макушку, замаранную черным. Школьный завхоз тяжело опустился на землю, да так и остался сидеть, протянув ноги.
Хансон, отступив на шаг, ударил ногой по тому, что осталось от головы врага. Он надеялся на то, что голова оторвется и полетит над полем, как хороший такой футбольный мяч, но, несмотря на усилие, все, что он смог сделать – опрокинуть тело навзничь.
Левая нога вдруг заскользила по мокрой траве, и, замахав руками и крикнув, Хансон плюхнулся на спину рядом с Тоби. Застигнутый падением врасплох, он некоторое время лежал неподвижно. Теплый дождь воспринимался кожей на ура. Как хороший душ… впрочем, даже лучше. Выпустив из рук револьвер, Хансон раскинул руки и ноги в стороны. Содрогнулся от удовольствия и застонал.
Повернув голову, он увидел тело Тоби рядом с собой.
Ничего себе, – пронеслась мыслишка. – Грохнул я этого выродка.
Он рассмеялся. Чувствуя, как дождевые капли шлепаются на зубы и стекают вниз, в глотку, он раскрыл рот пошире и вывалил язык.
Дождь на вкус мало походил на воду.
Распробовав его получше, Хансон решил, что чем-то дождевая вода напоминала кровь.
Не сильно. Совсем чуть-чуть.
Мягкий, пряный вкус. С очень тонкой медной ноткой. Очень тонкой.
Казалось, он мог пить этот благостный нектар небес вечно.
Хансон перевернулся, приподнялся и пополз на локтях и коленях. Ухватив Тоби за уши, он притянул голову завхоза к себе. Прижал рот к тому месту, куда вошла пуля, – и принялся жадно лакать.
Будет неласковый дождь
1
Ранее в тот же вечер, в то время как полицейский Боб Хансон все еще курсировал по улицам вокруг Средней школы Линкольна, четыре пули все еще покоились в обойме, ну а Тоби Барнс был все еще жив, Франсина Уолтерс сидела на диване в гостиной, подвинув пульт от телевизора поближе, и выжидала местные шестичасовые новости.
Когда заиграла музыкальная заставка, она залила в себя остатки виски со дна бокала.
– Добрый вечер, – сказала телеведущая Кристина Доннер. – К новостям последнего часа: следователи продолжают искать подозреваемых в жестоком убийстве семнадцатилетнего Максвелла Чайди, учащегося Средней школы Линкольна. Тело было обнаружено прошлой ночью на недавно отреставрированном школьном стадионе…
– Помяни мое слово, – изрекла Франсина, – парень нарвался и получил по заслугам. Видит Бог, ни за что его бы не прижали.
– Херня чистой воды, – пробормотала Лиза.
Франсина повернула голову к девушке.
– Что? Что ты сказала?
Лиза посмотрела на нее из недр кресла-качалки.
– Херня это чистой воды, вот что я сказала. Ты его не знала – так что не говори.
– Я прекрасно знаю, о чем говорю, юная леди, и не стоит вам общаться со мной в таком тоне. Что вообще с тобой такое? С самого утра – будто не с той ноги встала.
Недовольство потихоньку ушло из взгляда Лизы. Она открыла рот, будто намереваясь что-то сказать, но слова так и остались непроизнесенными. Губы девушки сомкнулись снова. Их уголки дрожали. Бледный подбородок мелко ходил вверх-вниз. Ее глаза наполнились слезами.
– Лиза?..
– Просто оставь меня в покое.
Она откинулась в кресле. То резко качнулось назад, и колени девушки, подброшенные вверх, врезались в край обеденного стола. Не так чтобы сильно, но бокальчик, стоявший на краю, подбросило вверх, и он сначала опрокинулся, выплеснув свое содержимое из кубиков льда и воды, а затем и вовсе скатился со стола, мягко ударившись о ковер.
– Глянь, что ты натворила! – всполошилась Франсина.
Шмыгнув носом, девушка подскочила и выбежала из комнаты.
Да какой же комар ее укусил?
Осторожно поставив свой стакан, Франсина встала. Услышала, как хлопнула дверь и звякнул язычок замка. Близковато для спальни Лизы. Наверное, ванная – ближе к коридору.
Она прошла мимо кресла Лизы, аккуратно присела на корточки, подняла стакан и собрала в него кубики льда с бежевого ковра.
Слава богу, в нем была только вода, – подумалось ей. Лиза бросала лед в стакан, даже если пила молоко или содовую. Остается благодарить все счастливые звезды на небосводе, что что-нибудь из этого не оказалось сегодня на полу.
Франсина поставила стакан в раковину и отправилась на поиски Лизы.
Затянувшийся переходный возраст дочери начинал ей потихоньку досаждать, но сегодняшний эпизод не укладывался в картину типичных истерик Лизы, как правило, спровоцированных месячными. Нет, тут что-то посерьезнее. Может быть, связанное со смертью этого черного парня.
Надо было мне догадаться, – подумала она.
Как она и подозревала, дверь ванной была заперта.
– Дорогая?..
– Оставь меня в покое.
По высокому, надломленному голосу девушки было очевидно, что она все еще плакала.
– Ты в порядке?
– Нет!
– Этот стакан – пустяк, милая. Выйди, пожалуйста. Тебе ведь к Фоксвортам через час, а ты…
– Я не поеду.
– Они рассчитывают на тебя. Выходи, и пойдем обратно за стол.
Спустя несколько секунд замок щелкнул, и дверь распахнулась. Лицо Лизы было красным-красно, глаза налиты кровью, на щеках – блестящие дорожки слез. К носу прижата салфетка.
Видя дочь в таком виде, Франсина поняла, что сама вот-вот разрыдается.
– Что с тобой, милая? – спросила она.
– О, мама! – Лиза рванулась вперед, обняла Франсину и крепко-крепко к себе прижала. Рыдания сотрясали ее плечи. – Я любила его! – выпалила она. – Я так любила его, а они его убили!
2
Покончив с бутербродом, Дениз Гундерсон согнула бумажную тарелочку пополам и бросила в мусорную корзину. Достав из охладителя печенье в шоколадной глазури, она надкусила его, предусмотрительно подставив ладошку на случай крошек, и, жуя, пошла в зал.
– Ну, фто у нас стесь? – спросила она с набитым ртом.
Ей было прекрасно известно что – пакет с тремя видеокассетами, что она взяла в прокате этим утром. Просто, оставаясь дома одна, она любила говорить сама с собой – хоть как-то нарушалась тишина.
Усевшись на пол по-турецки, она забросила в рот остатки печенья, вытерла пальцы о колготки и вытряхнула кассеты из пакета. «Соглядатаи», «Почти стемнело» и «Техасская резня бензопилой». Покачав головой, тихонько хихикнула и пробормотала:
– Отличненько. Самое то для беззаботного семейного просмотра.
Тому – точно понравится. Может, он их уже и видел, но разве это его колышет? Подобное он может крутить без остановки, и каждый раз будет ловить тот же кайф – что от первого раза, что от всех последующих.
Интересно, хватит ли ей духу позвать его?
Часы на плеере-кассетнике показывали 6:11 вечера.
Если собираешься вызванивать его, – подумала Дениз, – то самое время. Пока он куда-нибудь не намылился.
Стараясь игнорировать взволнованное трепыхание сердца, она поднялась на ноги. Пройдя на кухню, уставилась на телефон, висящий на стене, чувствуя себя чертовски неуверенной. Капли пота стекали по лопаткам.
– О ужас, – пробормотала она.
Если предки узнают, что я его сюда притащила…
У них было одно строгое, непреклонное правило: никаких парней в доме, если их самих дома нет.
И пока что Дениз его не нарушала. Искушение не уходило, но страх быть пойманной, пусть даже за невинным просмотром ужастиков с парнем, всегда преобладал.
Сегодня, однако, шанс, что родители ее застукают, приближался к абсолютному нулю. Предки должны были заночевать у друзей в Тибуроне, а тот был в двух часах езды от Биксби. Они позвонили ей в 5:30, просто убедиться, что у нее все в порядке. И папа, который ненавидел поездки в ночное время, явно не собирался поспеть домой до рассвета. Он с мамой планировал уехать из Тибурона в середине дня.
Тем не менее что-то всегда может пойти не так. Соседи могут увидеть, как Том приходит или уходит. Или его тачка сломается прямо на подъездной дорожке и проторчит там до тех самых пор, пока предки не вернутся. Может случиться землетрясение, и они окажутся с Томом зажатыми на пару в доме.
– Это было бы даже романтично, – вслух сказала она с ухмылкой. – К черту все, позвоню ему.
Она вытерла липкие руки о колготки, глубоко вдохнула и потянулась к трубке. Но тут телефон зазвонил сам, и она вздрогнула всем телом, растеряв все дыхание.
Это Том, – подумала она. – Так и знала – он чертов телепат.
Она подняла трубку.
– Слушаю?
– Дениз?
Не он. Женский голос, смутно знакомый.
– Да, я.
– Это Лин Фоксворт. Ты же была у нас сиделкой пару месяцев назад?
– Да-да. – О нет, – подумала она, но в голос напустила веселости. – Вы – мать Кары.
– Мне очень стыдно, что я вот так тебя без предупреждения беспокою… я вообще себя весь вечер ужасно чувствую. Если у тебя уже есть планы на сегодня – все нормально, я подыщу кого-нибудь еще. Мы в ужасном цейтноте. На семь назначен ужин, а мне только что звонила Франсина Уолтерс – мама Лизы, да, я просила Лизу посидеть с Карой, но Франсина чем-то сильно расстроена, кажется узнала, что Лиза горюет из-за этого убитого мальчика, они ведь дружили, ты знаешь? Ну и, в общем, Лиза вроде как знает, кто это сделал, и Франсина хочет свезти ее в полицию – жуть какая, представляешь? – ну и вот, Лиза не сможет посидеть с Карой, и это, наверное, к лучшему, вдруг эти убийцы захотят и с ней разделаться – жуть, как есть тебе говорю! Но что хуже, мы ведь теперь без сиделки остались, такой цейтнот, такой цейтнот, и вдруг у тебя уже есть планы?! Кара так тебя любит, я знаю, и я подумала, вдруг ты сможешь посидеть с ней еще разок – что думаешь?
Дениз зажмурилась. Слегка качнула головой влево-вправо. Особая манера миссис Фоксворт тараторить без умолку, перескакивая с темы на тему, всегда несколько выбивала ее из колеи. Надо было не брать трубку, – подумалось ей.
– У меня тут вроде как встреча намечалась, – сказала она.
– Ну так бери его с собой и иди сюда! – выдала миссис Фоксворт. – Боже, что я несу! О, ни за что бы не предложила такой выход Лизе, но – я ведь знаю, какая ты надежная, ответственная, умная девочка! Развлечений тут у нас, конечно, не особо сыщется – еда разве что да газировка, но, в конце концов, поиграете с Карой, почитаете ей что-нибудь…
Да, – подумала Дениз, – отчаянная у этой женщины ситуация, раз она на такое готова. Или я взаправду страдаю избытком надежности и благоразумности.
– Мы вернемся не очень поздно. В десять или в одиннадцать.
– Ну, хорошо, не знаю, как мой друг, но я буду точно. Во сколько мне подойти?
– Нам нужно выйти не позднее без десяти семь, так что – в любое время до этого.
Дениз взглянула на кухонные часы. 6:14.
– Если ты еще не кушала…
– Да только что закончила.
– …я накрою тебе, вот что хочу сказать, и… О, Дениз, ты меня просто выручишь. За мной должок. Спасибо большое.
– Рада помочь. Скоро буду.
– Хочешь, Джон за тобой заскочит?
– Нет, в этом нет необходимости. Но спасибо.
– О, не благодари меня! Ты меня спасла, на самом деле.
– Ладно, я пойду собираться.
– О, хорошо, хорошо. Отлично! Буду ждать тебя.
– До свидания, миссис Фоксворт.
Дениз повесила трубку. Подумала о взятых кассетах. О Томе.
Сразу сделалось грустно.
– Это еще не конец света, – пробормотала она.
Может быть, нет худа без добра, – думала она, идя в свою комнату, чтобы переодеться. – Не буду нарушать правила предков. Нет искушения – нет беды.
Может быть, я ХОЧУ беду на свою голову.
Эх, да только вот опять с носом останусь.
Дениз еще не знала, что в этот вечер беды не миновать ну никак.
3
Паттерсон, убиравший стол, наклонился вперед и ухмыльнулся, когда Тревор Хадсон вошел внутрь полицейского участка.
– Когда ты начнешь жить своей собственной жизнью, Хадсон?
– Я просто не мог оставить тебя одного, – сказал Трев. – Уж я-то знаю, как сильно ты меня хочешь.
– Ай, чмокни меня в жопу, дружище.
– Все ради тебя, сладкий.
Трев пролез за перегородку, приветственно улыбнулся Люси и был уже в двух шагах от стола, когда Паттерсон отворотился, насупившись.
– Эй, это только фигура речи!
– Да? Ладно-ладно. – Он придвинул вращающееся кресло на колесиках и сел.
– А так-то – вечер субботы, парень, субботы, сечешь? Тебе сейчас не со мной зависать нужно, а с какой-нибудь бабой.
– Я бы предпочел зависнуть с тобой, – сказал он, подмигивая дородному сержанту.
Люси за диспетчерским постом, расположившимся в углу, посмотрела на него и улыбнулась.
– Следи за языком, Трев, а то Пат – мужик чувственный, возьмет да и перескочит к тебе на коленочки.
– Я был бы не против тебя на моих коленочках, – отметил Паттерсон.
– Даже не мечтай, – сказала она и отвернулась – на пост поступил вызов.
Трев выдвинул верхний ящик своего стола. Он вынул карточку, предоставлявшую долларовую скидку на большую пиццу у О’Кейси, и пристроил ее в свой бумажник.
Ну и дела, – подумал он, запихивая бумажник обратно в задний карман брюк. – Зашел на работу забрать скидочник. Абсурд.
Ничего абсурдного, – поспешил он заверить себя в обратном. – Все равно же – по пути к О’Кейси. А денег лишних не бывает.
Но на душе у него скребли кошки – он прекрасно знал, что реальная причина заехать за скидочным талоном связана не с бережливостью, а с оттяжкой времени. Тактическая проволочка.
Морин ведь может там даже не оказаться. На прошлой неделе Трев заставал ее всякий раз, когда туда приходил, но сейчас суббота, и не должна же она, в конце концов, работать каждую ночь.
С другой стороны, «перекусочные» часы субботнего вечера для О’Кейси должны быть самым горячим времечком. И потом, она в семейном бизнесе. Похоронив Мэри в городе три недели назад, она вернулась, вновь открыла пиццерию и стала ждать клиентов. По словам ее брата, она осталась у Лиама на неопределенный срок, с намерениями заботиться об отце и помогать ему с ведением дел.
Так что вряд ли ее там не окажется.
Что ж, если она там, то Тревор наконец-то сделает решительный шаг. Он придет туда не просто рассыпаться в комплиментах и глазеть на нее, пока она будет хлопотать у столиков. Он планировал пригласить ее на свидание. Хоть и не был уверен, что ему хватит наглости.
Я ей нравлюсь, – подумал он. – Уж я-то знаю.
Дело было даже не в этом ее насмешливо-дружелюбном тоне – так она говорила со всеми посетителями. На других она так не смотрела, как на Трева. Когда их взгляды встречались, она, казалось, всматривалась в самую его душу, будто пытаясь найти что-то на дне его глаз, интересуясь чем-то… и было в этом что-то от молчаливого вызова.
Она хочет, чтобы я ее пригласил. И не понимает, почему я этого до сих пор не сделал. Ищет причину.
Я должен это сделать, – подумал Трев. – Сегодня. Сейчас.
Но он остался сидеть за своим столом и таращиться поверх пустынных рабочих мест на дверь, ведущую в комнату для допросов.
Давай, – приказывал он себе. – Встань – и иди. Сделай это.
– Все ворон ловишь? – спросил Паттерсон.
Трев посмотрел на него.
– Просто задумался, – ответил он. – Попробуй и ты как-нибудь половить. Авось понравится.
– Поавоськай мне тут, – хмыкнул Паттерсон и явно хотел добавить что-то еще, но тут кто-то, похоже, вошел в участок, и сержанту пришлось отвернуться.
Трев посмотрел на часы на стене. Шесть двадцать пять.
К О’Кейси надо заявиться в восемь, в середину смены. Если он появится столь рано, Морин он может на дежурстве еще не застать. Придется ждать два лишних часа…
Не будь такой трусливой цыпой!
Отъехав на кресле от стола, он начал подниматься, но тут заслышал за спиной шаги. Обернулся. Паттерсон шагал к нему с серьезной миной.
– Раз уж ты все равно здесь, – тихо сказал он, – разберись-ка с этим.
Трев увидел двух женщин – взрослую и девчонку-подростка – по ту сторону приемной.
– Видишь, я как раз собирался…
– Речь идет об убийстве Чайди. Ты знаешь больше, чем я.
– Ну, я был на месте преступления вчера вечером, только и…
– Девушка знала Чайди лично. Они, похоже, встречались.
– Ладно, – вздохнул Тревор. – Ладно. Я поговорю с ними.
Чего расстраиваешься? – попробовал он приободрить себя. – Сам же искал повод задержаться, а кто ищет – тот находит. Все равно Морин там еще нет. А эта парочка вряд ли много времени отнимет.
– Ты не пожалеешь, – сказал Паттерсон, закатывая глаза и выпячивая губы. – Смотри, какие хорошенькие бабенки. Может, хоть с кем-то повезет, – нацепив на лицо выражение интригана, он отвернулся, направился к женщинам и сказал: – Офицер Хадсон примет вас! Заходите, коли хотите. – Он кивнул в сторону прохода в дальнем конце приемной стойки.
Трев встретил их там. Смерил обеих быстрым взглядом, заключил, что увиденное его не сильно-то и воодушевляет, и одарил их улыбкой, которая, как он надеялся, хотя бы казалась благожелательной и успокаивающей.
– Спасибо, что пришли. Я – Тревор Хадсон.
Старшая – надо полагать, мать девушки, – сузила глаза, будто ожидала, что Трев обратит на нее чуть больше внимания. И, может статься, втайне на это надеялась.
– Франсина Уолтерс, – представилась она. Голос был побитый жизнью, как и весь ее видок в целом. Ей было, наверное, немногим за сорок, но Трев видал такой тип женщин и раньше – в свои сорок они выглядели на все пятьдесят. Ее волосы были обесцвечены до лапшисто-блондинистого цвета – правда, истинный цвет выдавали корни. Слишком много макияжа на глазах. Слишком яркая помада. Лицо худое, вытянутое, и морщины пролегли не в тех местах, где обычно. Лицо женщины, которая улыбалась мало, а вот хмурилась или недовольно поджимала губы чаще, чем стоило. – Это Лиза, – указала она на девушку.
– Привет, Лиззи.
Девушка не посмотрела на него. Голова опущена, плечи поникшие. Такая же выцветше-блондинистая, как и мать, но хоть корней не видно.
– Пройдемте, – пригласил их Тревор. – Расскажете обо всем по порядку.
Он провел их к комнате для допросов.
– Учтите: мы не хотим сразу всплыть в новостях, – отчеканила Франсина у него за спиной. – Не хотим, чтобы нам перемывал кости весь город.
Он открыл дверь и отступил на шаг, пропуская их.
– Это понятно? – уточнила Франсина.
– Все пока что останется между нами тремя, – устало кивнул Трев.
Девушка смерила его настороженным взглядом, прежде чем войти. Она явно недавно плакала, лицо выглядело свежеумытым. Трев подумал, что она была бы симпатичнее, если бы попробовала улыбнуться. Она была ниже матери, но унаследовала те же стройные бедра и грудь, слишком большую для общей ее худощавости. Наверное, подружки завидовали, а парни млели.
Она была одета в свитер с длинными рукавами, бывший ей, несомненно, впору года два-три назад. Хотя, может, она намеренно купила именно такой, на размер-другой меньше. Да и джинсы явно задуманы именно такими – выцветшими, потрепанными, в дырках. Модные прорехи, модный износ. А выглядит – смешно: будто на нее лилипут с ножом кидался.
Приторный запах духов коснулся ноздрей Трева, когда девушка шагнула через порог.
Более экзотичный ароматический шлейф стелился за Франсиной. Не просто сладко-мило-бессмысленный, а с нотками зрелого виски и застарелого сигаретного дыма.
Трев вошел за ними в комнату.
– Садитесь, пожалуйста. Сделать вам кофе? У нас есть автомат, Лиза. Хочешь «пепси» или?..
– Можем мы просто начать? – спросила Франсин.
Кивнув, он закрыл за собой дверь. Сквозь стекло ему был виден Паттерсон. Сержант, уставившись на него, совершал какие-то неадекватные движения: пританцовывал, вилял бедрами, боксировал воздух и раздувал щеки.
Ну конечно, этот кретин думает, что делает мне одолжение, заперев с парочкой серых мышек. Держи карман шире, Пат. Я-то мог бы сейчас сидеть у О’Кейси. Говорить с Морин. Смотреть ей в глаза.
Он повернулся к женщинам. Те сидели лицом к столу, спиной к нему. Шагнув в поле их зрения, он взял блокнот из стопки на углу стола, выдвинул стул, сел – желая придать общению неформальный характер. Столешница не должна была мешаться, и он сказал себе, что жест не имеет ничего общего с желанием лучше видеть ужимки Паттерсона.
Забросив одну ногу на другую, Тревор пристроил блокнот на согнутой коленке и обратился к Лизе:
– Как понимаю, вы знали Максвелла Чайди.
– Да, – сказала она.
Посмотрев сначала на него, потом в другую сторону – на мать, почти целиком скрытую из вида Трева, примостившуюся у дальнего угла стола, – она вдруг сделала то, чего он всяко не ожидал: отъехала на стуле от столешницы так далеко, что спинка уткнулась в подоконник. Теперь она не разделяла Трева с Франсиной.