Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Тиа Уильямс

Семь дней в июне

Посвящается КК и ФФ, моим любимым
Tia Williams

SEVEN DAYS IN JUNE

Copyright © 2021 by Tia Williams



© Гордиенко В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог

В год Господа нашего 2019 тридцатидвухлетняя Ева Мерси чуть не задохнулась, подавившись жвачкой. Она пыталась мастурбировать, когда жвачка застряла у нее в горле, перекрыв доступ воздуха. Медленно теряя сознание, Ева представляла, как ее дочь, Одри, находит ее в рождественской пижаме, сжимающей в руках тюбик лубриканта с клубничным ароматом и фаллоимитатор под названием Quarterback (который вибрировал на гораздо более высокой частоте, чем рекламируемая частота жевательной резинки). В некрологе можно будет написать «Смерть от фаллоимитатора». Чертовски хорошие воспоминания оставит она о себе осиротевшему двенадцатилетнему ребенку.

Однако Ева не умерла. В конце концов она выкашляла жвачку. В ужасе и оцепенении она спрятала Quarterback в ящике, забитом футболками с хип-хоп-концертов, надела старинное кольцо с камеей и пошла к Одри, чтобы разбудить – пора было собираться в Хэмптон на день рождения ее лучшей подруги. Размышлять о краткой встрече со смертью времени не было.

Ева считала себя чертовски хорошей матерью и неплохой писательницей, однако истинным ее талантом была способность отбросить в сторону все странное и непонятное и жить дальше. На этот раз она сделала это слишком хорошо и упустила очевидное.

Когда Ева Мерси была маленькой, мама рассказывала ей, что креольские женщины видят знаки судьбы. В то время для Евы слово «креольский» было связано с Луизианой и чернокожими французскими фамилиями. Только в средней школе она поняла, что ее мама была… как бы это помягче сказать… эксцентричной и придумывала «приметы», чтобы оправдать свои прихоти. (Мэрайя Кэри выпустила альбом под названием «Браслет с амулетами»? Давайте потратим деньги, отложенные на оплату жилья, на подвески-амулетики из фианита в Zales[1]!) Суть в том, что Ева была настроена верить, что Вселенная посылает ей знаки.

А потому ей следовало ожидать, что после жвачки Trident случится драма, которая изменит ее жизнь. В конце концов, она уже бывала на волосок от смерти.

И в тот раз, как и в этот, ее жизнь изменилась навсегда.

Воскресенье

Глава 1. Укуси меня

– Тост за нашу богиню секса Еву Мерси! – кричала женщина-херувим, поднимая бокал с шампанским. Ева, в горле которой все еще першило после вчерашнего случая со жвачкой, фыркнула в ответ на выражение «богиня секса». Сорок женщин, столпившихся вокруг длинных обеденных столов, громко аплодировали. Они были в восторге. Члены книжного клуба, шумные белые женщины на пороге пятидесятилетия, принадлежащие к верхушке среднего класса, приехали из Дейтона, штат Огайо, в Манхэттен на поздний завтрак, чтобы поздравить Еву и отпраздновать ее успехи. Поводом послужила пятнадцатая годовщина выхода ее бестселлера (ну, бывшего бестселлера) эротической серии «Проклятые».

Лейси, президент отделения клуба, поправила свою фиолетовую ведьмовскую шляпу и повернулась к Еве, которая сидела во главе стола.

– Сегодня, – звучно провозгласила она, – мы празднуем волшебный день, в который некогда повстречали нашего бронзовоглазого вампира Себастьяна и его настоящую любовь, решительную развеселую ведьму Джию!

Гости за столиками разразились визгом. Ева почувствовала облегчение от того, что безумно эффектный ресторан на Таймс-сквер, оформленный в тематике садомазо, предоставил им отдельный зал. И какой зал! Потолок задрапирован красным бархатом, стены украшала паутина из веревок для бондажа и стэков. Готические канделябры опасно низко нависали над черными лакированными столами.

Меню «Боль/Удовольствие» было настоящей туристической достопримечательностью. В зависимости от выбора клиента официанты в непристойной одежде могли слегка выпороть заказчика, поерзать у гостя на коленях и так далее. Кто что пожелает.

Ева не желала. Но она была душой компании, а «Настоящие домохозяйки» из Дейтона проделали долгий путь. Это были ее поклонники – потрясающий фандом, который поддерживал ее на плаву. Особенно в последнее время, когда феномен вампиров уже не пользовался такой популярностью (и продажи ее книг, соответственно, тоже упали).

Поэтому Ева выбрала в меню «Наручники + печенье». И теперь восседала на готическом троне, руки ее были закованы в наручники, а скучающая официантка в кожаном корсете кормила ее печеньем «Сникердудлс».

Было 14:45.

Ей бы чувствовать себя униженной и оскорбленной, но она и не такое знавала. В конце концов, Ева писала порноновеллы, продававшиеся в супермаркетах возле кассы. В то время как большинство авторов выступали в книжных магазинах, университетах и шикарных частных домах, мероприятия Евы были, скажем так, более извращенными. Она давала автографы в секс-шопах, клубах бурлеска и на тантрических семинарах. Она даже продавала книги на афтепати «Феминистки в кино для взрослых» (FAFFIES) в 2008 году.

Такая себе работенка. Она снисходительно улыбалась, пока ее читатели до обморока поглощали приключения двух озабоченных, неблагополучных, вечно девятнадцатилетних оболтусов, которых она придумала, когда сама была озабоченной, неблагополучной девятнадцатилетней оторвой.

Ева никогда не думала, что ее имя будет звучать в одном ряду с ведьмами, вампирами и оргазмом. Достигая в колледже высот в литературном творчестве и меланхолии, Ева случайно ступила на этот путь. Второй курс, зимние каникулы. Ехать ей было некуда. Вот она и затаилась в комнате в общежитии и излила бумаге свои подростковые фантазии, сдобренные мечтами фанатов ужастиков о безумной вакханалии. А соседка по комнате тайком отправила рассказ на конкурс журнала Jumpscare «Новая проза». Ева получила первый приз и литературного агента. И спустя три месяца бросила колледж, получив контракт на издание нескольких книг с шестизначным гонораром.

Она зарабатывала себе на жизнь книгами об эротике и сексе. И в то же время не могла припомнить случая, когда в последний раз раздевалась при ком-то – будь то нежить или человек.

Разрываясь между писательской карьерой, гастролями, воспитанием в одиночестве дочери-подростка, напоминавшей характером маленький ураган, и борьбой с хронической болезнью, которая то отступала, то изводила ее до полной потери сил, она была слишком истощена, чтобы завести роман с пенисом в реальной жизни.

И это было прекрасно. Когда на Еву нападал зуд, она разбиралась с ним в своих книгах. Как боксер, воздерживающийся перед ответственным поединком, она использовала свою бессознательную похоть, чтобы придать истории Себастьяна и Джии дикую остроту. Такой у нее был боеприпас для литературных творений.

Однако в эпоху социальных сетей никто не хотел представлять своего любимого автора эротических триллеров, обдолбанного обезболивающими и пускающего слюни на диване по вечерам к 9:25. Поэтому на публике Ева выглядела соответственно. У нее был свой мальчишески-винтажный взгляд на сексуальность. Сегодня на Еве было мини-платье из серой футболки, Adidas, винтажные золотые серьги-обручи, а глаза она подвела широкой растушеванной черной линией. С ее фирменными очками сексуальной секретарши и локонами чуть ниже плеч любой оставался в полной уверенности, что она – женщина-вамп.

Притворяться Ева умела великолепно.

– …и благодарим тебя, – продолжала Лейси, – за то, что ты вселила в нас веру в страсть, хотя Джия и Себастьян и вынуждены из-за древнего проклятия просыпаться на разных концах света, испытав оргазм. Ты объединила нас. С тобой мы – фандом. Ждем не дождемся, когда же выйдет пятнадцатая книга «Проклятых»!

Под аплодисменты Ева ослепительно улыбнулась и попыталась подняться. К несчастью, она забыла, что прикована наручниками к стулу, и на полпути ее резко дернуло вниз. Все охнули, глядя, как Ева плюхнулась на пол. Ее официантка-доминатрикс спохватилась спустя пару секунд и отстегнула упавшую писательницу от опрокинутого стула.

– Ух ты, многовато мерло, – хихикнула Ева, поднимаясь. Это была ложь; алкоголь был ей противопоказан. Два глотка – и она окажется в реанимации.

Ева подняла бокал с минералкой над морем счастливых пьяных бумеров. Большинство из них, как и Лейси, были в фирменных фиолетовых шляпах ведьмы Джии. У некоторых на блузках от Chico’s блестели кулоны с буквой S.

Это была буква S в честь Себастьяна, напоминание о нацарапанной подписи вампира ($29,99 на сайте evamercymercyme.com).

У Евы такая же буква S красовалась на предплечье. Решение, достойное сожаления, принятое много лет назад размытой ночью размытой девушкой.

– Я не нахожу слов, чтобы выразить вам благодарность, – промурлыкала она. – Только благодаря вашей поддержке мир «Проклятых» жив. Надеюсь, пятнадцатая книга оправдает ваши ожидания.

«Если я когда-нибудь ее напишу». Рукопись нужно было сдавать через неделю, а Ева, парализованная творческим кризисом, едва накропала пять глав.

Она быстро сменила тему.

– Итак, кто-нибудь читает журнал Variety?

Собравшиеся отдавали предпочтение Redbook и Martha Stewart Living – так что нет.

– Вчера появились потрясающие новости. – Ева отставила бокал и сцепила наманикюренные пальцы под подбородком. – Наше желание исполнилось. «Проклятых» экранизируют!

Раздались крики. Кто-то подбросил в воздух ведьминскую шляпу. Раскрасневшаяся блондинка достала айфон и записала речь Евы, чтобы позже разместить ее на фан-странице «Проклятых» в Facebook[2]. Наряду с несколькими фан-аккаунтами на Tumblr и Twitter, Facebook был для Евы очень важной платформой для продвижения книги, где ее читатели делились фан-артом, сплетничали, писали непристойные продолжения историй и обсуждали выбор актеров для фильма, о котором они фантазировали годами.

– Я нашла женщину-продюсера, – «чернокожую женщину-продюсера, слава тебе, Господи», – которая действительно понимает наш мир. Она сняла горячую короткометражку для фестиваля «Сандэнс»[3] об агенте по недвижимости, соблазняющем оборотня! Сейчас мы проводим собеседования с режиссерами.

– Себастьян на экране! Представляете? – взвизгнула крашеная рыжеволосая гостья. – Нам нужен чернокожий актер с бронзовыми глазами. Который хорошо кусается.

– Ева, как мне попросить мужа укусить меня? – прохныкала похожая на Мерил Стрип дамочка. Разговор всегда сводился к сексу.

– Возбуждение через укусы – это вещь, знаете ли. Называется «одакселагния», – поделилась знанием Ева. – Просто скажи ему, что тебе хочется этого. Шепни на ушко.

– Одакселагнируй меня, – пролепетала Мерил.

– Остроумно, – подмигнув, одобрила Ева.

– Я так хочу увидеть Джию на экране, – прохрипела брюнетка. – Она такая бесстрашная воительница. Себастьян устрашающий, но она убила армии охотников на вампиров, чтобы защитить его.

– Ведь верно? Сильнейшая страсть девочек-подростков может привести в движение целые страны. – Поблескивая глазами, Ева начала мини-монолог, который отточила много лет назад. Эта часть встреч ее все еще развлекала. – Нас учат, что мужчины состоят из животных импульсов и самомнения. Но девушки взрослеют раньше.

– А потом общество их затаптывает, – сказала брюнетка.

– Я скажу так. – Ева знала, что боль приближается.

Невидимая маска соскользнула, и показался уголок Тьмы.

– Вспомним историю, – продолжала Ева, потирая висок. – Роксана Шанте[4] обыграла взрослых мужчин в состязании по рэпу в четырнадцать лет. Серена[5] выиграла US Open[6] в семнадцать лет. Мэри Шелли[7] написала «Франкенштейна» в восемнадцать. Жозефина Бейкер[8] покорила Париж в девятнадцать. Школьный дневник Зельды Фицджеральд[9] был настолько великолепен, что ее будущий муж украл оттуда целые абзацы, когда писал «Великого Гэтсби». Поэтесса восемнадцатого века Филлис Уитли опубликовала свое первое произведение в четырнадцать лет, находясь в рабстве. Жанна д’Арк. Грета Тунберг[10]. Девочки-подростки перестраивают этот гребаный мир.

В зале воцарилась наэлектризованная тишина. Но Ева тонула. Стук в висках усиливался с каждой миллисекундой. Сахар всегда приводил к ухудшению самочувствия, а ее насильно кормили печеньем. Она знала, что так нельзя, но пришлось надеть наручники.

Ева рассеянно щелкнула резинкой, которую всегда носила на правом запястье. Это отвлекало от боли. Старый трюк.

– Помните, как Кейт Уинслет спаслась с «Титаника»? – спросила брюнетка. – А потом прыгнула обратно, чтобы быть с Лео? Это девичья страсть.

– Я бы и сегодня поступила так же, чтобы попасть к Лео, – призналась Лейси, – хотя мне сорок один.

Ей было пятьдесят пять.

– Прямо как Джия, – вздохнула миниатюрная женщина с узлом-шиньоном. – В каждой книге она борется за возвращение к Себастьяну, зная, что когда они займутся сексом, то снова потеряют друг друга – таково проклятие.

– Это метафора, – сказала Ева. В глазах расплывалось. – Каким бы опасным ни было путешествие, для настоящих родственных душ оно никогда не заканчивается. Кто не хочет любви, которая горит вечно, несмотря на расстояние, время и проклятия?

Она не хотела. Мысль об опасной любви вызывала у нее тошноту.

– Признаюсь, – прошептала раскрасневшаяся блондинка, выпив четвертый бокал розе. – Мой сын играет в баскетбол за команду штата Огайо, и я так возбуждаюсь во время игр. В каждом игроке, чернокожем красавце, я вижу Себастьяна.

Ева, потеряв дар речи, глотнула минералки.

«Вот оно, мое наследие, – подумала она. – У меня есть друзья, организующие митинги протеста и пишущие эссе о расах в Америке для журнала New Yorker, достойные Пулитцеровской премии. Моя дочь настолько воинственна, что умоляла полицейского арестовать ее на школьной демонстрации в Мидтауне. Но моим вкладом в эти смутные времена будет подстрекательство белых женщин определенного возраста к сексуальным мечтам о чернокожих спортсменах школьного возраста, которые всего-то хотят попасть в НБА[11].

Потом в Евиной голове раздался громовой грохот. Она вцепилась дрожащими пальцами в край кресла, готовясь к следующему удару. Мир помутнел. Черты лиц женщин в зале таяли, как часы Дали; от перемешанных запахов парфюма свело живот, а потом молоток стал бить ее в лицо все сильнее и все быстрее, стремясь покалечить, а звуки теперь доносились на запредельных децибелах – шум кондиционера, звон столового серебра, и, Боже милосердный, неужели в Коннектикуте кто-то зашелестел фантиком от конфеты?

Приступы всегда доходили до предела невероятно быстро – эти безжалостные мигрени. Они мучили ее с детства и ставили в тупик самых лучших специалистов Восточного побережья.

Веки Евы начали опускаться. Хорошо отработанным приемом она подняла брови, чтобы выглядеть нормально, и ослепительно улыбнулась аудитории. Глядя на этих развратных дамочек, она ощутила низкопробную зависть, которую всегда испытывала среди людей. Они были нормальными. Они могли делать все что угодно.

Обычные вещи. Например, нырнуть с головой в бассейн.

Поддерживать разговор более двадцати минут. Жечь ароматические свечи. Напиваться. Ехать в поезде F, пока саксофонист на протяжении девяти остановок выкрикивает Ain’t Nobody. Наслаждаться сексом в невероятных позах. Искренне смеяться. Громко плакать. Слишком глубоко дышать. Слишком быстро идти.

Жить, и точка. Ева готова была поспорить, что эти женщины способны сделать большинство из перечисленного без мучительной агонии, поражающей их, как наказание, которое насылает разгневанный бог. Каково это, жить без боли? Какая роскошь!

«Я инопланетянка», – подумала Ева. Ей всегда казалось, что она выдает себя за человека, и она смирилась с этим. Но она никогда не перестанет фантазировать о том, что не больна.

– Извините, я на секундочку, – выговорила Ева. – Мне нужно позвонить дочери.

Спокойно прихватив сумку, она выскочила через красную бархатную дверь отдельного зала. Пробираясь через столики приехавших из пригородов театралов, восторгающихся «Гамильтоном»[12], она заметила дамскую комнату отдыха за зоной хостес. Ева бросилась вперед, ворвалась в кабинку для инвалидов, где была еще и раковина, и ее вырвало в унитаз.

Потом Ева несколько секунд стояла, глубоко дыша, преодолевая боль, как ее научили неврологи, акупунктуристы и восточные целители. Ее снова вырвало.

Покачиваясь, она ухватилась за бортик раковины, чтобы не упасть. Ее подводка размазалась. Вот почему она всегда красила глаза ярко и неаккуратно. Никогда не знаешь, где случится приступ, а с макияжем в стиле полночной Рианны можно притвориться, что так и задумано.

Ева достала из сумки коробку с одноразовыми обезболивающими инъекциями. Задрав платье, она обнажила покрытое шрамами бедро, воткнула иглу, а после – выбросила в мусорное ведро. Для пущей уверенности она взяла жестянку из-под леденцов «Альтоидс» и достала жевательную мармеладку в виде медвежонка с медицинской марихуаной (прописанную лучшим специалистом Нью-Йорка по обезболиванию, большое спасибо). Откусила медвежонку ухо. «Ну и хрен с ним», – подумала она и закинула в рот остатки конфеты. Это снимет боль до вечера, и она сможет сделать все что положено, забрав дочь из школы, а потом завалиться спать.

Ева осторожно прислонилась спиной к кафельной стене. Ее веки сомкнулись.

Болезнь ничуть не сексуальна. А ее увечье было невидимым – она не лишилась конечности и не была в гипсе. Ужас ее страданий казался людям непостижимым. В конце концов, у всех иногда болит голова, например, если отказаться от кофе или заболеть гриппом. Поэтому Ева все скрывала. Люди знали лишь, что она часто отменяла договоренности («Занята. Пишет!»). И была склонна к обморокам, как на свадьбе Дениз и Тодда («Слишком много просекко!»). Или забывала слова на середине предложения («Извините, просто отвлеклась»). Или исчезала на несколько недель подряд («Писательский ретрит!» – а вовсе не стационарное лечение в отделении обезболивания в больнице МаунтСинай).

Солгать проще, чем сказать правду.

Вот пример: что бы подумали оргазмирующие жительницы Огайо, если бы узнали, что она мечтает задушить Себастьяна и Джию? Отправить их туда, куда отправились эти ублюдки из «Сумерек»?

Сначала она любила свои книги. Она писала, чтобы пощекотать нервы, идеи вспыхивали, как лесной пожар. Потом она писала для читателей. Теперь же заимствовала сюжетные ходы из комментариев фан-сайтов «Проклятых» – отвратительнейшее мошенничество для любого писателя.

Ева просто не могла больше производить «мучительную романтику». Много лет назад она считала, что любовь не настоящая, если от нее не льется кровь. Себастьян, Джия и Ева когда-то были подростками, с одинаково извращенным мозгом. Себастьян и Джия не выросли. В отличие от Евы.

Она хотела, чтобы «Проклятые» умерли, но сериал обеспечил Одри стабильную, безопасную жизнь. Ева сражалась с драконами, чтобы избавить своего ребенка от того детства, которое было у нее. И она победила. Она просто хотела вернуть вдохновение. Возможно, фильм поможет.

В глубине души Ева надеялась, что сможет начать все с чистого листа. Получив свою долю от продажи книг для экранизации, она наконец-то позволит себе сделать перерыв в написании «Проклятых» и поработает над книгой своей мечты, той самой, которая давно не давала ей покоя. Увлечется чем-то значительно большим, чем ее глупый, откровенный роман (по крайней мере, она надеялась, что это так). Пришло время все доказать самой себе.

Почувствовав себя немного лучше, Ева промыла рот средством для полоскания из припасенной бутылочки. Почти бессознательно она поднесла средний палец левой руки, на котором всегда носила винтажное кольцо с камеей (без него она чувствовала себя голой), к носу и вдохнула. Это была старая привычка – едва уловимый аромат духов какой-то давно ушедшей женщины всегда ее успокаивал.

Наконец, придя в себя, она решила проверить новые сообщения в телефоне.

Сегодня, 12:45
Королева Сиси
МЭЭМ. Где вы? Как твой редактор, я НАДЕЮСЬ, что ты пишешь. Как твоя лучшая подруга, я ТРЕБУЮ, чтобы ты сделала перерыв. ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ НОВОСТИ. Еще напишу.
Сегодня, 13:11
Продюсер Сидни
Пытаюсь дозвониться до тебя уже 3 часа! Кажется, нашелся режиссер! Позвони мне.
Сегодня, 14:40
Мой ребенок
ты принесла мне перья для худ проекта #feministicon Мне они нужны для бабушкиного портрета то есть для ее волос, они такие пушистые спс мама веселись на своем ужасном секс-ланче xo
Сегодня, 15:04
Джеки, странная няня-ипохондрик, которую я приглашаю только в экстренных случаях
Одри вернулась домой после обеда с пиццей и командой «Дебатов». И привела с собой 20 детей. На моей странице на ChildCare.com указано, что я не работаю с большими группами (агорафобия, гермафобия, клаустрофобия).


– Господи, Одри, – простонала Ева.

Чувствуя, как кружится голова от коктейля из мармеладного мишки и инъекции, она вызвала Uber, принесла свои извинения дамам из Огайо и уже через шесть минут была на пути в Бруклин.

Глава 2. Мать-одиночка – супергерой

– Джеки! Где Одри?

Задыхаясь, Ева стояла в дверях своей квартиры. Она пробежала взглядом по яркому, эклектичному пространству. Ее индонезийские (купленные в HomeGoods) подушки и ковры лежали на раз и навсегда заведенных местах. Ни одна книга не покосилась на полках в библиотеке, занимавшей все пространство от одной стены до другой за фиолетовым гардеробом, который она купила, когда распродавали обстановку после смерти Принса. Ее дом в Парк-Слоуп, вдохновленный картинками с Pinterest, был именно таким, каким она его оставила.

Парк-Слоуп был бруклинским хипповым районом, густо подправленным состоятельными семьями либералов. Большинство пар завели детей, когда им было за тридцать, сделав карьеру в новых медиа, рекламе, издательском деле или, как в одном известном Еве случае, в написании песен для мультфильма «Холодное сердце». В основном здесь жили белые, однако район казался многоликим благодаря однополым родителям и детям от смешанных браков (преимущественно азиатско-еврейским, чернокоже-еврейским или азиатско-черным).

Ева и Одри выделялись тем, что а) Ева была на десять лет моложе прочих мам; б) она была не замужем; в) у Одри была черная мать и черный отец (а не еврей или вьетнамец). И место отца не заняла женщина.

– О, привет.

Джеки, няня, прохлаждалась на диване, положив ноги на пуфик в стиле бохо.

– Джеки, я работала! Я примчалась сюда с Таймс-сквер!

– Пешком? – Джеки, студентка богословского факультета Колумбийского университета, все понимала очень буквально. Ева уставилась на нее.

– Одри в своей комнате с другими детьми. Сидят в Snapchat.

Ева зажмурила глаза и сжала кулаки.

– Одри Зора Тони Мерси-Мур!

Из спальни Одри, расположенной недалеко, донеслось бормотание. Потом грохот. Хихиканье. Наконец Одри распахнула дверь и с виноватой ухмылкой выскользнула наружу.

В двенадцать лет Одри была ростом с Еву, с ее ямочками, кудряшками и насыщенным ореховым цветом лица. Но стиль она копировала у Уиллоу Смит[13] и Яры Шахиди[14], отсюда и две космические булочки на голове, топик в цветочек и кроссовки Fila. Со своими ресницами длиной в милю и неказистой фигурой она выглядела как Бэмби на своем первом фестивале «Коачелла»[15].

Одри галопом подскочила к матери и крепко ее обняла.

– Мамочка! Это мои джинсы? Смотрятся очень мило.

Произносится «Мииии» и никакого «ло».

Ева вырвалась из объятий Одри.

– Разве я говорила, что ты можешь привести домой всю команду клуба дебатов?

– Но… мы просто…

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? – Ева понизила голос. – Ты взяла с них деньги?

Одри прыснула.

– Ты. Взяла. С них. Деньги.

– ЭТО НАТУРАЛЬНЫЙ ОБМЕН, МАМА! Я оказываю консультационные услуги, а они мне платят! Все в школе обожают мои лечебные сеансы в Snapchat. Именно я вылечила Делайлу от страха перед междугородними рейсами, помнишь? Я – легенда.

– Ты ребенок. И если толком не проснулась, вместо «завтрак» произносишь «затрак».

Одри застонала.

– Слушай, когда я стану знаменитым психотерапевтом и буду зарабатывать несколько миллионов в год, мы с тобой посмеемся над этим днем, попивая жемчужный чай.

– Я же велела тебе прекратить эти сеансы, – прошипела Ева. – Я не для того отправила тебя в модную частную школу, чтобы ты выманивала у белых детей деньги, которые им дают на обед.

– Возмещение ущерба, – сказала Джеки с дивана.

Ева подскочила. Она совсем забыла, что няня рядом. Почувствовав, что ей можно удалиться, Джеки выскочила за дверь под убийственным взглядом Одри.

Повернувшись к матери, девочка сказала:

– Я уже взрослая, мне не нужна няня! А Джеки – хуже всех, смотрит так угрюмо и под кроксы надевает носки.

– Одри, – сказала Ева, потирая висок, – что я всегда говорю?

– Сопротивляйся, упорствуй, настаивай, – сказала девочка.

– А еще?

– Ужасно хочется спать.

– А ЕЩЕ?

Одри вздохнула, признавая поражение.

– Я доверяю тебе, ты доверяешь мне.

– Вот именно. Если ты нарушаешь мои правила, я не могу тебе доверять. Ты наказана.

Две недели без компьютеров, планшетов и телефонов.

Одри вскрикнула. Этот звук тридцать секунд эхом отдавался в голове Евы.

– БЕЗ ТЕЛЕФОНА? Что я буду делать?

– Откуда мне знать? Читай «Ужастики»[16] и пиши стихи Ашеру[17], как я в твоем возрасте.

Ева протопала в коридор и вошла в комнату Одри. Двадцать девочек теснились на двухъярусных кроватях и на полу – смешение загорелой кожи и топиков весеннего сезона.

– Привет, девочки! Вы знаете, что вам всегда здесь рады, если Одри спросит моего разрешения. Но она этого не сделала, так что… вам пора. – Ева сияла, стараясь не разрушить образ «крутой мамы», который не должен был иметь значения, но все же имел.

– Скоро мы пригласим всех на ночь, – пообещала Ева. – Это будет зажигательно!

– Только не говори «зажигательно»! – крикнула Одри из гостиной.

Одна за другой девочки выходили из спальни. Одри стояла ссутулившись у входной двери, будто поникшая плакучая ива. Она достала из заднего кармана пачку денег и вручила каждой из выходящих ее законные двадцать долларов. Некоторые гостьи обняли Одри. Это было похоже на похоронную процессию.

– Стоп! – Ева заметила светловолосого мальчика, пытавшегося пробраться сквозь толпу. Он поднялся во весь рост – на целых три головы выше Евы.

– Ты кто?

– Боже, мама. Это сводный брат Коко-Джин.

– Ты сводный брат Коко-Джин? Почему ты такой высокий?

– Мне шестнадцать.

– Ты в старшей школе?

Ева посмотрела на Одри, которая пронеслась по коридору, вбежала в комнату и плюхнулась на нижнюю кровать.

– Да, но все в порядке. Меня приняли в программу для отличников в Далтоне.

– О, какое облегчение. Почему ты тусуешься с двенадцатилетками?

– Одри – очень талантливый специалист по психическому здоровью. Она помогает мне справиться с беспокойством, которое я испытываю из-за аллергии на глютен.

– Маленький вопрос. Это моя дочь диагностировала тебе аллергию на глютен?

– У него всякий раз прыщи после фокаччи или кростини! – крикнула Одри из своей спальни. – Как бы ты это назвала?

– Слушай, ты на вид хороший – то есть доверчивый – мальчик, но твое присутствие в моем доме без моего ведома строго запрещено.

– Невероятно, и ради этого я пропустил урок скрипки в стиле хип-хоп, – бросаясь к выходу, проворчал он.

Ева на мгновение прислонилась к двери, пытаясь решить, насколько серьезно она собирается выходить из себя. В такие моменты она жалела, что у нее нет матери, к которой она могла бы обратиться за советом.

Был бывший муж, но и к нему обратиться за советом она не могла. У Троя Мура, аниматора компании Pixar, было два режима восприятия реальности: веселый и очень веселый. Сложные эмоции нарушали его мироощущение. Потому-то Ева в него и влюбилась. Он был лучом света, когда в мире Евы царил мрак.

Она буквально споткнулась о него в вестибюле больницы Маунт-Синай. Трой был волонтером и делал наброски портретов для пациентов. Она поняла, что он ей нравится, когда пыталась скрыть синяки от капельниц на руках (результат ее недельного пребывания в палате). После шести недель романтически милых свиданий они сыграли свадьбу в мэрии. Одри родилась через семь месяцев. Но к тому времени они разбежались. Девушка, в которую влюбился Трой и которая не чуралась кипучей спонтанности на свиданиях и эротичных ночей, в домашней жизни оказалась другой. Оцепеневшей от боли и таблеток. И вскоре ее болезнь захлестнула жизнь Троя, убивая терпение, задушив любовь.

Трой принадлежал к церкви «Просто думай о хорошем». Даже становясь свидетелем страданий Евы, наблюдая, как ночами она во сне бьется лбом об изголовье кровати или как падает в обморок на фильме «Двойной форсаж» в «Блокбастере», он считал, что настоящая проблема заключается в ее мировоззрении. Разве Ева не может помедитировать? Послать во Вселенную положительную энергию? (Это всегда озадачивало Еву. Вселенная – это где? Нельзя ли указать точный перекресток? Будет ли кто-то приветствовать положительную энергию, когда она приземлится, и будет ли ее встречать Глинда из сказки о волшебнике Изумрудного города в исполнении Лены Хорн, как она себе представляла?)

Однажды, поздно вернувшись из Pixar, Трой лег в постель рядом с женой в позе эмбриона. Она только что сделала себе укол торадола в бедро, и немного крови просочилось сквозь пластырь на их голубовато-серые простыни. Двигаться было мучительно, поэтому Ева просто лежала. Сквозь едва приоткрытые глаза она видела на лице мужа отвращение и муку.

Она была отвратительной. Симпатичные девушки не должны были быть противными. Трой тихонько уходил спать на диване и никогда не возвращался в супружескую постель. На их единственном сеансе у консультанта по браку он признался.

– Я хотел жену, – рыдал он. – Не пациентку.

Трой был слишком вежлив, чтобы положить этому конец. Поэтому она его отпустила. Одри исполнилось девятнадцать месяцев; Еве было двадцать два года.

Трой был счастлив со своей второй женой, йогиней по имени Афина Мэриголд. Они использовали слова вроде «палео» и «кустарный» и жили в Санта-Монике, где Одри проводила лето. В следующее воскресенье она улетала в «Папафорнию»[18] (так Одри называла свои поездки на Западное побережье), где Трой преуспел в роли беззаботного папаши на лето.

Но всякие сложности? Если подросток, сводный брат Коко-Джин, почти мужчина, вдруг оказывается в комнате Одри – с этим Трой разбираться не станет.

Ева, пошатываясь, подошла к дивану. Она никогда не могла ясно мыслить в джинсах, поэтому выпуталась из них. Сидя в трусиках «Чудо-женщины», она погуглила в телефоне советы по дисциплине для подростков. В первой статье предлагался «контракт о поведении». У нее не было ни юридических знаний, ни сил, чтобы составить контракт! Тяжело дыша, она отбросила телефон и включила Apple TV. Когда жизнь становилась слишком сложной, Ева включала сериал «Белая ворона»[19].

– Мамочка?

Ева подняла глаза и увидела Одри в обрамлении стодвадцатилетней арки. Ее лицо опухло и было мокрым от слез. Она дополнила наряд черной шалью и огромными очками Ray-Ban.

Ева старалась ответить строгим взглядом. Такое трудновато дается без штанов.

– Одри, что на тебе надето?

– Стиль «Эксклюзивная грусть».

– В точку, – признала Ева.

Одри прочистила горло.

– Психотерапия – мое призвание. Но я должна была закрыть практику, когда ты этого потребовала. Я прошу прощения за это и за то, что пригласила брата Коко-Джин. Хотя это гетеротипично с твоей стороны – считать, что только потому, что он мальчик, мы ведем себя… странно.

Гетеротипично. Бруклинские частные школы выпускали ультрапрогрессивных учеников. Эти дети протестовали против запрета абортов и выходили на демонстрации за контроль над оружием. В прошлом месяце седьмой класс, в котором училась Одри, прошел с ведрами с водой две мили через Проспект-парк, чтобы выразить сочувствие бедственному положению женщин из стран южнее Сахары.

Преимущества? Высококлассное гуманитарное образование. Недостатки? Дети с трудом делили десятичные дроби или вряд ли могли назвать столицу штата.

– Дорогая, пожалуйста, оставь меня ненадолго в покое. – Ева вздохнула, закрывая глаза. – Мне просто нужно подумать.

Одри знала, что «подумать» означает «прилечь», и, надувшись, вернулась в свою комнату. Наблюдая за ней через один открытый глаз, Ева ощутила подступающую тоску. Одри была самым замечательным, самым восхитительным ребенком. Теперь же она становилась воплощенным раздражением. Ей скоро тринадцать, и кто знает, каких ужасов тогда ждать? Возможно, Одри будет сбегать из дома, или выучиться лгать, или пристрастится к травке. Но не к Евиной, которая была надежно спрятана в ящике с фаллоимитатором.

В этот момент зажужжал телефон. Звонила Сиси Синклер, лучшая подруга Евы и самый известный редактор издательства «Паркер + Роу».

Ева ответила измученным «Что-о-о-о-о?».

– Ты жива!

– Согласно данным моего Fitbit[20], я мертва уже несколько недель.

– Неправда. Я слышу Иссу Рэй по телефону. Я снаружи – сама открою.

Через несколько секунд в дверь ворвалась Сиси. Она была ошеломляющей во всех отношениях – шесть футов ростом, кремовая кожа цвета какао, белокурые локоны. Результат муштры в колледже Спелман, лета на Виноградниках и котильонов в белых перчатках с Талантливой Десяткой – самыми образованными и состоятельными афроамериканцами. Сиси одевалась исключительно в винтажные вещи от Halston и всегда казалась сошедшей с обложки Vogue 1978 года. Или, по крайней мере, была знакома с Пэт Кливленд[21].

Вообще-то, она была с ней знакома. Сиси знала всех. В свои сорок пять лет она уже давно была одной из самых известных редакторов в издательском мире, но ее неофициальный титул звучал так: Королева общества чернокожих литераторов. Она собирала авторов, лелеяла их и шептала советы по сюжету за коктейлями, а ее вечеринки, которые проводились только для вхожих в миры книг, искусства и кино, были легендарными. Ева быстро узнала обо всем, выиграв конкурс рассказов и заполучив Сиси в редакторы.

На первом обеде в кампусе Принстона Сиси бросила взгляд на «глаза лани и беспорядочные локоны поэтессы из кофейни» (это описание она потом часто повторяла), и ее душа закричала: «Нашла!»

Не успела Ева оглянуться, как у нее появилась заботливая старшая сестра. Сиси помогла ей переехать в Бруклин, избавиться от пороков, научиться искусству ухода за локонами и ввела в круг общения молодых писателей.

Сиси была чертовски властной, но она это заслужила. Без нее не было бы Евы.

Напевая, гламазонка-прелестница исчезла на кухне и появилась через несколько секунд с бокалом пино гриджо и пакетом со льдом, который Ева хранила в морозилке. Сев рядом с хозяйкой дома, Сиси с размаху водрузила пакет со льдом на голову Евы, словно корону.

Сиси была одной из немногих, кто знал правду о состоянии Евы, и помогала чем могла.

– Я пришла, – торжественно объявила она, – чтобы обсудить выступление на тему «Состояние черного автора».

– Мероприятие в Бруклинском музее, которое ты ведешь завтра вечером? Белинда участвует?

Знаменитая поэтесса Белинда Лав была их близкой подругой.

– Тетя Сиси! – Одри появилась снова, в третий раз переодевшись: теперь на ней был неоновый комбинезон с единорогом.

– Одри-медвежонок! Я давно собиралась написать тебе, спросить совета по борьбе со стрессом. Ремонт на кухне съел все мои силы.

Одри плюхнулась на колени Сиси.

– Попробуй шоколадную медитацию. Засунь в рот шоколадку «Поцелуй Херши» и сиди тихо, дай ей растаять. Не жуй. Это момент осознанности.

– Я не сомневаюсь, что это поможет, куколка, но есть ли вариант без сахара?

– Сиси, сосредоточься, – простонала Ева, прижимая пакет со льдом к виску. – Выступление?

– А, ну да. Одна писательница выбыла. Она заразилась сальмонеллой, купив что-то в кафе на колесах Британской Колумбии.

Одри нахмурилась.

– В Колумбии есть британский регион?

«Бруклинские школы наносят новый удар, – подумала Ева. – Никакого понятия о географии, но хотя бы внимательно слушать научилась».

– Британская Колумбия находится в Канаде, солнышко, – сказала Ева.

– Как интересно. Я могла бы почитать об этом месте, если бы у меня был телефон. Надувшись, Одри поднялась и скрылась в своей комнате.

– Короче говоря, – продолжила Сиси, – я предложила тебя на замену.

– Ты участвуешь в обсуждении! – Она пожала плечами, довольная своим могуществом. – Приглашены все соответствующие СМИ. Будет трансляция в прямом эфире. Карьерный взлет, который тебе так нужен.

Кровь отхлынула от лица Евы.

– Я? Нет. Я не могу… Я не имею права рассуждать о вопросах расы в Америке. Ты знаешь, как это будет напряженно. Каждое мероприятие, посвященное чернокожим и их книгам, после выборов заканчивается потасовкой.

– Ты назвала своего ребенка в честь известного борца за гражданские права. Разве это не активная позиция?

– Я активничаю на досуге. Белинда и другие участницы дискуссии настоящие активисты, профессионалы. У них есть награды Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, и они участвуют в ток-шоу! Кто это там отравился не вовремя?

Сиси помолчала.

– Зэйди Смит[22].

Поморщившись, Ева приложила пакет со льдом к глазам.

– Сиси, это обсуждение в Бруклинском музее спонсируется «Нью-Йорк таймс». Я несерьезный автор. Мои книги покупают в аэропорту в последнюю минуту перед вылетом.

Сиси нахмурилась.

– Будем предельно откровенны. Ты целую вечность пыталась получить контракт на съемки. У тебя наконец-то появился продюсер, а теперь хорошие режиссеры не клюют, потому что «Проклятые» – это слишком жанровая история. Покажи Голливуду свою силу! Это будет золотой пиар. Ну, плюс премия Лучшему чернокожему писателю 2019 года, которую ты получишь в воскресенье.

– Думаешь, я выиграю?

– В четырнадцатой книге «Проклятых» есть сцена секса втроем вампир – ведьма – русалка, – заметила Сиси. – Ты выиграешь приз хотя бы за смелость.

Ева застонала в подушку.

– Я не могу.

– Ты нервничаешь, что придется выступать на одной сцене с Белиндой? С дочерью парикмахера?

Ева посмотрела на подругу.

– Бейонсе – дочь парикмахера.

– Отлично. Иди и объясни Одри, почему ты боишься пробовать новое.

Ева вскинула руки. Конечно, с дочерью Сиси ее подловила. Каждый раз, делая важный шаг, Ева думала о том, как это воспримет дочь.

Воспитание Евы не было одобрено блогами для мамочек. Они часто заказывали пиццу на ужин и засыпали за просмотром сериала «Наследники»[23], а поскольку уход за детьми был роскошью, Одри посещала слишком много мероприятий для взрослых. Кроме того, в дни плохого настроения Ева разрешала Одри сколько угодно сидеть в TikTok, конечно, выполнив домашнее задание, выторговывая себе время на отдых.

Ева позволяла себе не думать о таких вещах. Когда речь шла о материнстве, для нее было важно подавать пример. Когда Одри будет предаваться воспоминаниям, Ева хотела остаться в мыслях дочери смелой женщиной, которая придумала свою жизнь с нуля. Ни мужчины, ни помощи, ни проблем.

«Миф о супергерое матери-одиночке, – думала Ева, – это ловушка».

Ева зажала глаза ладонями.

– Что мне надеть?

Сиси усмехнулась.

– У меня уже есть для тебя платье от Gucci. Ты очаровательна, но одеваешься так, будто ведешь хип-хоп подкаст, – сказала она со вздохом. – Это будет приключение! Писателям нужна встряска. Не может быть, чтобы ты целыми днями читала положительные отзывы на Amazon.

– Я больше так не делаю, – буркнула Ева.

– Кстати, о встрясках… Не заглянуть ли тебе в Tinder? Когда ты в последний раз встречала мужчину, который не превращался в призрака после трех свиданий?

– Уходя, я делаю им одолжение. – Ева указала на свои трусики Чудо-женщины. – Ты бы хотела трахнуть это?

– На все найдется свой фетиш, – великодушно сообщила Сиси.

Ева усмехнулась.

– Когда мне одиноко, я листаю Tinder и напоминаю себе, чего лишилась. Там сплошь чуваки с бородами, смазанными кокосовым маслом, все позируют возле одной и той же исписанной граффити стены в Дамбо, а описания характера и ожиданий у них от начала до конца составлены из эмодзи. И я вспоминаю, что не одинока. Я одна. Когда я в коме от писательства и материнства, когда мне слишком больно, чтобы готовить, разговаривать или улыбаться, я сворачиваюсь калачиком с «одиночеством», как с любимым детским одеялом. «Одиночество» не злится, что я не брею ноги зимой. «Одиночество» никогда не разочаровывается во мне. – Ева вздохнула. – Это лучшие отношения, которые у меня когда-либо были.

– Ты рассуждаешь метафорически, – заинтересовалась Сиси, – или встречаешься с мужчиной, которого зовут Одиночество?

– Ты же не всерьез?

– Мой швейцар – рэпер с SoundCloud[24] по имени Чистосердечный. Никогда не знаешь, что бывает.

– Мне нравится быть одной, – тихо продолжила Ева. – Я не хочу, чтобы кому-то приходилось видеть меня настоящей.

Они посидели в тишине, Ева лениво щелкала резинкой на запястье.

– Мне страшно, – призналась она наконец.

– Ну ладно. – Сиси поцеловала ее в щеку. – Я видела, что ты придумываешь, когда тебе страшно.

Глава 3. Романтическая комедия 2004

– Милая, ты встала?

Луизианский говор Лизетт был одновременно текучим и легким, как шепот. Ни у одной мамы не было такого голоса.

– Ты проснулась? Женевьева? Моя Еви Сладкая? Моя Ева Дива? Ты проснулась?

Женевьева, она же Ева Дива, проснулась. Одеяло было натянуто до бровей, и она лежала в позе эмбриона на старом, узком пружинистом матрасе. Ровно четыре дня назад, когда Женевьева Мерсье приехала с мамой из Цинциннати в Вашингтон, они затащили матрас на пятый этаж и бросили его на грязный ковер на полу спальни. Там он и остался. Женевьева и Лизетт были одинаково бедны и не могли позволить себе грузчиков, и потому после того, как они с трудом пронесли матрас Женевьевы и матрас ее мамы, а также маленький кухонный стол и два складных стула по бесчисленным лестницам в палящую июньскую жару, кочующий дуэт матери и дочери решил, что другая обстановка им не нужна.

Женевьева приоткрыла один глаз и осмотрела маленькое пространство. Ей было семнадцать, и это была новая спальня, но комната могла быть любой из тех, в которых девушка просыпалась в любом из городов, где жила в пятнадцать, двенадцать или одиннадцать лет. Комната была невзрачной, незапоминающейся, за исключением одной детали – чемодана, который точно принадлежал ей: клетчатый чемодан, набитый одеждой, баночками с таблетками и книгами. Она прищурилась на будильник из магазина «Все за доллар» на голом подоконнике. Было 6:05 утра. Как раз вовремя.

Лизетт всегда возвращалась домой, когда Женевьева просыпалась, чтобы собираться в школу. Ее мама жила исключительно по ночам. Можно подумать, их личности занимали слишком много места, чтобы существовать одновременно, поэтому мать взяла себе ночь, а дочь – день.

Дневное время было для ответственных людей, а Лизетт была хрупкой, рассеянной женщиной, слишком слабой, чтобы разобраться в деталях взрослой жизни. Например, готовить. Платить налоги. Убирать жилье. (Однажды Женевьева целый час наблюдала, как ее мама пылесосит, прежде чем поняла, что пылесос не включен в розетку.) Красота Лизетт помогала им держаться на плаву – тяжелая работа, это Женевьева знала и потому взяла на себя остальное. Она подделывала подписи Лизетт в банках. Следила за количеством ее таблеток валиума в упаковках. Поджаривала тосты для Лизетт. Укладывала волосы Лизетт валиком перед ее «денежными свиданиями». (Ты продаешься – так и скажи, черт возьми…)

Они переезжали несколько раз с тех пор, как Женевьева себя помнила. Каждый раз разные мужчины манили их, обещая Лизетт ослепительную жизнь. Они всегда давали ей жилье, оплачивали расходы. И раньше это было приключением. В первом классе Женевьева жила в оригинальном коттедже в Лорел-Каньон, арендованном для них известным поп-продюсером, который купил ей попугая по имени Аланис. За год до того один нефтяной воротила поселил их в шале в Санкт-Морице, где повар научил ее просить «Бирхермюесли»[25] на безупречном швейцарском немецком. Но по мере того как Лизетт выходила из возраста «горячей юной штучки», ослепительность блекла. Постепенно, а затем и внезапно, города стали грязнее, квартиры – более обшарпанными, а мужчины – более грубыми.

Этот последний парень не платил за квартиру. Но он дал Лизетт работу хостес в своем коктейль-холле «Ловушка Фокс». И он платил ей двойную зарплату. За что – Женевьева не хотела знать.

Лизетт забралась под одеяло, все еще в платье, как в клипе Бейонсе, и прижалась к дочери. Она поцеловала Женевьеву в щеку густо накрашенными губами и сжала ее руку. С покорным вздохом Женевьева погрузилась в душистые мамины объятия. Лизетт всегда пользовалась духами «Белые бриллианты» от Элизабет Тейлор, и Женевьева считала этот аромат подавляюще гламурным, но в то же время успокаивающим.

Это была ее мама – в двух словах. Белые бриллианты. И черная драма.

– Оцени уровень боли, порождение моих чресл, – приказала Лизетт со своим возмутительным юго-западно-луизианским акцентом.

Женевьева подняла голову с подушки и слегка встряхнула ею. Она делала это каждое утро, чтобы понять, насколько все плохо, и определить, сколько обезболивающих ей нужно принять. К счастью, она не мучилась. Слышался просто медленный, равномерный стук в дверь. Она все еще могла дышать между ударами.

– Жить буду, – сообщила она. – Хорошо, тогда расскажи мне что-нибудь.

– Я сплю!