Риз Боуэн

Залив ангелов

Эта книга посвящается настоящей Мэри Крозье. Пусть она и не маркиза, но ее дом почти так же прекрасен, как вилла в Ницце, и Мэри устраивает просто изумительные чаепития.
История Изабеллы Уэверли, девушки благородного происхождения, которой сначала пришлось работать служанкой в богатом доме, а потом стать поваром в Букингемском дворце, правда, обманным путем и под чужим именем. Способная, находчивая и смелая, она пленяет своим кулинарным искусством саму королеву Викторию и, мечтая о настоящей любви, не боится дать отпор домогательствам принца Уэльского. Впереди — поездка с ее величеством на Лазурный Берег, вот только удастся ли Изабелле избежать разоблачения?

Полный неожиданных поворотов сюжета роман популярной писательницы Риз Боуэн, которая уже успела полюбиться читателям во всем мире.

ГЛАВА 1

Лондон, сентябрь 1896 года



Не шагни Хелен Бартон под омнибус, возможно, я до сих пор мела бы полы и растапливала камины претенциозного дома в Сент-Джонс-Вуд. Но я в кои-то веки последовала совету отца. «Саrре diem!» — это выражение было его любимым: «Лови момент!», «Не упусти свой шанс!». Обычно он добавлял: «Возможно, это единственный шанс, который тебе дан». Отец исходил из собственного опыта. Образованный человек из хорошей семьи, он знавал лучшие времена. Поскольку мой дед был младшим сыном в семье, следовательно, его сын, мой отец, не мог рассчитывать на наследство в виде титула с прилагающимся к нему имуществом и, чтобы иметь возможность добиться чего-нибудь в жизни, был отправлен в Индию, где стал офицером бенгальских улан. Во время одного из визитов домой он женился на моей матери, нежном и милом создании. Вскоре стало ясно: суровые условия Бенгалии не для нее, а потому отцу пришлось уйти в отставку и вернуться в Англию.

Судя по его рассказам, он еще совсем молодым человеком понял, что не может рассчитывать на финансовую помощь своего дяди-графа. Отец никогда не говорил, почему так вышло, что за раскол произошел в семье, но это явно вызывало у него горькие чувства. Однако в конце концов он сумел встать на ноги и получил считавшуюся престижной должность консьержа в «Савойе» — новом роскошном лондонском отеле.

Превосходный французский и умение общаться со знатными особами довольно быстро сделали его популярной личностью. Поглаживая ручки престарелых русских графинь и устраивая партии в рулетку лихим европейским принцам, он получал щедрые чаевые. Наше семейство вполне счастливо обитало в районе под названием Хампстед в северо-западной части Лондона. Мы с младшей сестрой Луизой посещали частную школу, а приходящая служанка убирала в доме и готовила. Словом, жизнь у нас была пусть и не роскошной, но довольно приятной, во всяком случае, до тех пор, пока однажды все не рухнуло.

Это случилось, когда отцом овладел зеленый змий. В отеле, где он работал, спиртное лилось рекой. Постояльцы регулярно предлагали ему бокальчик. Отказаться он не мог, так как это сочли бы грубостью. И никто не замечал, как позже консьерж приканчивал всю бутылку.

Я помню тот день, когда он в первый раз пришел пьяным.

— Родди, где ты пропадал? — обеспокоенно спросила мама, когда он заявился домой поздно вечером. — Мы ждали тебя к ужину…

— Не твое дело, женщина! — Отец буквально выплюнул эти слова.

Лицо матери исказилось, будто ее ударили. Младшая сестра испуганно схватила меня за руку: мы никогда не видели отца таким. Обычно он был очень добродушен и, обожая нашу мать, никогда не повышал на нее голос.

— Родди, ты что, выпил? — холодно спросила она.

— Просто общался с гостями отеля. Это, если ты не знала, часть моей работы, — бросил отец и добавил угрожающим тоном: — Мне приходится зарабатывать на жизнь. Или ты об этом забыла? В конце концов, это ведь из-за тебя мне пришлось оставить службу в Индии и стать прислугой у тех, кто на самом деле мне ровня, кланяться и расшаркиваться перед ними. А сейчас: где мой ужин?!

Я увидела растерянный взгляд матери, заметила, как она сморгнула слезы. После этого дня ничто уже не было прежним. Теперь мы все время как будто ходили на цыпочках, не зная, когда и в каком настроении вернется отец. Порой он бывал таким же веселым и любящим, как и прежде, но иногда словно бы превращался в чудовище, в котором я не узнавала своего папочку.

Нам с Луизой часто приходилось подолгу прятаться у себя в спальне. Вначале мама пыталась убедить его бросить выпивать, молила подумать о семье, но никакие ее слова отца не пронимали, и наконец она, похоже, просто сдалась и вскоре увяла как сорванный цветок. Мать никогда не была особенно сильной.

Полагаю, все мы со страхом ждали того, что в итоге действительно произошло: однажды отец явился домой средь бела дня и заявил, что его уволили.

— А все из-за этой дуры, которая якобы видела, как я наливаю себе скотч из бутылки. Ей поверили на слово, хоть я и утверждал обратное. Можете такое представить?! И кто после этого захочет работать в подобном месте? Мне повезло, что я от них отделался!

— Но, Родди, что же мы будем делать? — грустно спросила мама. — Как нам теперь платить за жилье?

— Не беспокойся, я найду что-нибудь еще, — беззаботно отозвался отец. — Такой парень, как я, мигом отыщет работу.

Но этого не случилось. Отец пытался получить новую должность, однако без рекомендаций его не хотели брать ни в одно приличное заведение. Мы беспомощно наблюдали, как он все глубже погружался в уныние и пьянство. От служанки пришлось отказаться. Я, как старшая дочь, взяла на себя хлопоты по хозяйству, потому что у матери, кажется, не было сил даже на самые элементарные дела. Отец искренне переживал за нее, но это не мешало ему регулярно наведываться в питейные дома.

Зима в тот год стояла суровая, и цены на уголь подскочили. Мы проводили вечера, сидя вокруг кухонного стола у теплой печки. У матери начался нехороший кашель. Я решила, что ей надо показаться врачу, но отец отверг мое предложение:

— Это просто сильная простуда, Белла. Твоя мать вечно все драматизирует, ты же знаешь.

Может, ее болезнь и началась с простуды, но затем быстро переросла в воспаление легких, и спустя три дня матери не стало. Я не могла поверить, что она умерла. Отец же считал себя виновником ее смерти.

— Моя милая, драгоценная Винни! — вскричал он. — Это я во всем виноват! Только я, и никто больше!

Он заплакал, обняв меня и Луизу. Так мы и стояли втроем, не в силах унять слезы. Мать была благородным и милым существом, обожавшим отца. Хоть врач и сказал, что она умерла от пневмонии, я думаю, истинной причиной стало разбитое сердце.

Мы перебрались в убогую двухкомнатную квартирку над мясной лавкой, где отсутствовала горячая вода, а удобства были на улице. Отец время от времени находил работу: помогал писать письма неграмотным, преподавал французский… Но средств не хватало, и мы перебивались с хлеба на воду. И все же я до конца не понимала, насколько плохи наши дела, пока однажды, как раз накануне моего пятнадцатилетия, отец не объявил, что нашел для меня место. Я должна была оставить обожаемую школу и стать служанкой в большом доме, зарабатывать деньги, кормить отца и Луизу, чтобы тем временем кто-то другой кормил и одевал меня. Я была просто убита горем. Пусть мы не богаты, но ведь я из хорошей семьи!

— Служанка?.. Ты хочешь, чтобы я пошла в услужение?.. — Я едва смогла выговорить эти слова.

— Поверь, я в не меньшем ужасе, чем ты, мое дорогое дитя, — ответил отец. — Но дело в том, что наши деньги заканчиваются. Мы окажемся на улице, если не заплатим за жилье, а я никак не могу найти себе работу. Поэтому мы с твоей сестрой сейчас полагаемся лишь на тебя одну.

Мне хотелось накричать на него, сказать, что мы сможем наскрести на жизнь, если он прекратит посещать распивочные, но, воспитанная в почтении к родителям, я не могла ослушаться. Еще больше меня потрясло известие о том, что дом, где отныне мне предстояло трудиться, принадлежит человеку, разбогатевшему на шитье дешевых блуз для работниц. И он сам, и его жена были крикливыми и тщеславными выходцами из низов.



Я стояла на улице, неотрывно глядя на фронтоны и башенки невообразимо уродливого дома.

— Отец, пожалуйста, не заставляй меня туда идти! — взмолилась я. — Я не могу быть прислугой у этих людей! Понимаю, что придется бросить школу, но должно же найтись для меня какое-то другое место!

— Это ненадолго, Белла, — залебезил он, поглаживая меня по руке. — Обещаю забрать тебя домой, как только снова встану на ноги. А пока ты единственная сможешь сделать так, чтобы твоя младшая сестра не голодала.

Что я могла на это возразить? Отец отлично умел манипулировать чувствами. Он всегда использовал свое обаяние, чтобы заставить мать согласиться с любым его планом, даже самым нелепым.



Вот так я и стала работать у мистера и миссис Тилли в их некрасивом доме на Сент-Джонс-Вуд. Они держали дворецкого, горничную, лакея, двух служанок, кухарку и судомойку. В качестве служанки для черных работ я должна была вставать в пять утра, разжигать котел и печь, а потом тащить тяжелые ведра с углем в спальни, чтобы хозяева проснулись в тепле. Это была непосильная, утомительная и однообразная работа. Я спала в холодной чердачной комнатенке, деля постель с судомойкой Поппи. К счастью, я настолько выматывалась, что каждый вечер моментально засыпала. Все это напоминало ночной кошмар, от которого никак не удавалось избавиться.

Как-то раз миссис Тилли принимала гостей. Она частенько устраивала чаепития и роскошные ужины. Для нас, слуг, все это означало дополнительную работу. Нам приходилось начищать столовое серебро и вытирать каждую пылинку со стола из красного дерева, за который могло усесться тридцать человек. Лично от меня требовалось еще и набивать все камины углем, чтобы в них ярко горело пламя.

На этот раз предстояло чаепитие. Кухарка все утро пекла булочки, бисквитные пирожные и печенье, отчего кухню наполняли восхитительные ароматы. А днем она делала маленькие сэндвичи к чаю: с огурцом, яйцом и кресс-салатом, с копченым лососем. Когда горничная Элси понесла в гостиную поднос с угощением, кухарка спохватилась, что забыла положить миндальное печенье, и сунула блюдо с ним мне в руки:

— Быстро отнеси, пока миссис Тилли не обнаружила, а то этот промах нам чертовски дорого обойдется.

Я выбежала из кухни, промчалась вверх по каменным ступенькам и открыла обитую зеленым сукном дверь, которая отделяла слуг от господского мира. Из гостиной доносились женские голоса. Я прошмыгнула внутрь.

Элси уже поставила поднос на сервировочный столик и разливала чай. Я заколебалась, не зная, что делать дальше, но тут меня заметила миссис Тилли.

— Что тебе надо, девочка? — Ее брови удивленно взметнулись вверх.

— Я принесла миндальное печенье, мэм, — ответила я. — Оно еще не было готово, когда Элси забрала поднос.

Услышав мое аристократическое произношение, миссис Тилли нахмурилась.

— Пытаешься подражать тем, кому вовсе не ровня? — Ее собственное произношение все еще свидетельствовало о том, что она выросла в Ист-Энде.

— Нет, мэм. Я всегда так говорила. Мой отец был джентльменом.

— Тогда что, во имя всего святого, ты тут делаешь?! — вмешалась одна из дам.

— Моя мать умерла. Отец заболел и стал слишком плох, чтобы работать, поэтому мне приходится содержать младшую сестру, — пояснила я. — А когда тебе пятнадцать, работу найти непросто.

— Бедное дитя… — вздохнула та же дама. — Жизнь порой бывает так жестока! — Потом она взяла с тарелки пирожное со взбитыми сливками, надкусила его, и над ее верхней губой появились тонкие белые усики. — Ни за что не догадаетесь, что я слышала насчет Сильвии, — переключилась она на другую тему.

— Расскажите же! — подались вперед остальные дамы, тут же забыв обо мне.

Наверное, вы могли подумать, что с того момента моя судьба переменилась к лучшему. Так оно и было, но лишь отчасти. Мне по-прежнему приходилось вставать ни свет ни заря, но когда миссис Тилли принимала гостей, она теперь всегда устраивала так, чтобы я прислуживала им в гостиной.

— Ее отец был аристократом, — театральным шепотом сообщала она. — А потом родители умерли. Я взяла к себе эту маленькую бедняжку.

Мне же надлежало стоять перед ними неподвижно, как статуе. Сохраняя каменное выражение лица, я давала понять, что меня это не трогает. Я хотела, чтобы эти самодовольные, снисходительные дамы знали: что бы они ни говорили, им меня не сломить.

— Когда-нибудь… — шептала я себе под нос, хотя и сама толком не понимала, что хотела этим сказать.

Я только знала, что если продержусь достаточно долго, обязательно смогу найти способ сбежать и изменить свою жизнь.

Единственная радость для меня в домашнем укладе мистера и миссис Тилли заключалась в том, что супруги любили поесть. Они питались настолько обильно и разнообразно, что в каждый свой выходной, который бывал у меня раз в неделю, я относила отцу и Луизе остатки с их стола. Отец тоже знал толк в еде. В те времена, когда мы могли позволить себе достойное питание, он был настоящим гурманом. Теперь он с нежностью вспоминал о званых ужинах, которые ему довелось посетить, индийских пирушках, загородных пикниках, о праздновании Рождества в семейном поместье. Его глаза загорались, когда он видел мои еженедельные дары, завернутые в чистую салфетку.

— Ну и ну! — восклицал отец. — Жареный фазан! Я словно в детство вернулся! Помню, старый граф как-то устроил настоящий пир. Мы тогда поохотились, и я подстрелил парочку фазанов. Вы просто не поверите, до чего ж они были хороши! И копченый лосось! Милая моя, ты просто чудо, а не дочь! Ты наша спасительница!

Он брал мои руки в свои и смотрел на меня с таким же обожанием, как раньше на маму. Я старалась улыбаться ему в ответ, хотя мне хотелось кричать ему в лицо: «Твое детство было сплошной пирушкой, а знаешь, на что похоже мое?! Тебе приходилось когда-нибудь скрести полы до ссадин на руках? Или тащить уголь вверх по лестнице на четыре пролета? Ты понятия не имеешь, на что меня обрек!» Однако он стал таким худым и бледным, что я не могла сказать ему ни единого грубого слова. Он называл меня чудо-дочерью, спасительницей, и я действительно начинала верить, что смогу вернуть его к нормальной жизни, если буду приносить домой достаточно хорошей пищи, чтобы он отъелся. Каждый раз я старалась отыскать припрятанные по всей квартире бутылки и избавиться от них. Однако через некоторое время поняла, что все надежды тщетны: отец явно намеревался свести себя выпивкой в могилу. Стало ясно, что мне придется по-прежнему служить у миссис Тилли и терпеть такую жизнь, пока кто-нибудь другой не возьмет на себя заботу о Луизе.



Миссис Тилли похвалялась, что у нее самая хорошая кухарка в Лондоне.

— Я переманила ее от титулованных особ, — говорила она. — Не врут люди: деньги решают всё. Я, знаете ли, плачу ей куда больше, чем она получала на прежнем месте. И мне частенько завидуют: теперь у нас лучший стол на много миль вокруг.

У себя в кухне мы тоже питались неплохо, и я обнаружила, что унаследовала от отца вкус и любовь к изысканной еде. Дома мы всегда потребляли довольно простые блюда, даже когда держали кухарку, и меня очаровал процесс создания замечательных, разнообразных кушаний.

«Расскажите, как вы готовите этот соус из петрушки, это безе, это устричное рагу», — просила я миссис Роббинс, кухарку. И если у нее находилась свободная минутка, она делилась со мной своими кулинарными секретами.

Через некоторое время, видя мое явное желание заниматься приготовлением блюд и склонность к этому делу, она заявила миссис Тилли, что старые ноги не позволяют ей больше часами стоять у плиты и ей нужна помощница. В этом качестве она потребовала меня. Миссис Тилли согласилась при условии, что мое жалованье останется прежним и я все так же буду прислуживать гостям.

Итак, я стала работать на кухне. Миссис Роббинс приобрела в моем лице усердную ученицу. После ведер с углем, которые приходилось таскать по лестницам, стоять возле кухонного стола и готовить казалось райским блаженством. Для самой неприятной работы, вроде чистки картошки и нарезки лука, у нас была судомойка, а мне приходилось заниматься всякими не требующими особых навыков действиями — разминать в пюре вареную картошку с маслом и сливками, поливать вытопленным жиром жаркое, чтобы оно равномерно покрывалось поджаристой корочкой… Я не возражала. Мне нравилось находиться среди насыщенных кухонных ароматов, нравились вид хорошо пропеченного пирога и то удовлетворение, которое я испытывала, когда миссис Роббинс довольно кивала, глядя на приготовленные мной блюда. И, конечно, мне нравился вкус того, что я создавала.

Теперь, вернувшись домой к отцу и Луизе, я могла гордо заявить: «Я сама зажарила этого фазана!», «Сама испекла этот яблочный пирог!» Произнося эти фразы, я испытывала неописуемую радость.

— У тебя хорошее чутье к этому делу, — сказала мне миссис Роббинс.

А через некоторое время она даже стала интересоваться моим мнением:

— Как думаешь, нужно досолить это жаркое? Или, может, тимьяна добавить?

Больше всего я любила заниматься выпечкой. Миссис Роббинс показала, как делать пирожные, легкое, будто воздух, безе, нежное печенье разных сортов и пышные торты. Проведя год у нее в ученицах, я поняла, что могу теперь расправить крылья и получить место кухарки, а вместе с ним — соответствующее уважение и жалованье. Но я совершила ошибку, рассказав о своих планах миссис Роббинс, которая сообщила о них мадам. А та вовсе не хотела меня терять. Она понимала, насколько наличие служанки-аристократки влияет на ее статус.

— Давай-ка расскажи, как твой отец служил в Индии, — приказывала хозяйка, когда дамы приходили к ней в гости. — Поведай нам про двоюродного дедушку-графа и роскошный дворец, в котором он живет.

Услышав, что я подумываю об уходе, она вызвала меня в гостиную и заявила, что, если у меня хватит неблагодарности оставить ее дом, рекомендации мне не видать. Говоря это, она улыбалась, или, сказать вернее, ухмылялась, потому что знала: без рекомендации меня никто не станет нанимать. Выходило, что я застряла у Тилли, хотелось мне того или нет.

Я пыталась строить планы побега. Возможно, я могла бы уехать в Америку. Думаю, на американцев должны были произвести впечатление мой аристократический выговор и происхождение. Там я смогла бы стать кухаркой или устроиться в магазин для приличной публики, а может, наняться в компаньонки к какой-нибудь даме. Но только в этой бочке меда была ложка дегтя: каждое заработанное мною пенни сейчас уходило на отца и Луизу. Я не могла ни бросить их, ни скопить себе на дорогу.

Отец умер осенью, когда мне исполнилось двадцать. Это не стало для меня громадным потрясением. Должна признаться, я не горевала так, как подобало бы дочери. Работая служанкой, я научилась отключать все чувства.

Миссис Тилли дала мне выходной, чтобы я могла организовать похороны.

Когда мы с Луизой вместе стояли у могилы, она сказала:

— Ну вот все и закончилось. Я, пожалуй, даже рада, а ты?

— Рада, что отец умер?

Она робко улыбнулась:

— Я имела в виду не совсем это. В конце концов, он был нашим отцом, и, наверное, когда-то мы его любили, но ведь нам приходилось жить, словно бы затаив дыхание, ожидая, когда придет конец.

— Да, так оно и было, — согласилась я. — Но меня волнует, что теперь будет с тобой?

Сестре было почти семнадцать, она выказывала мало интереса к школьным занятиям и недавно стала ученицей модистки. Ей очень подходило это занятие, потому что она была из тех девушек, что любуются собой в зеркале и жаждут однажды оказаться в свете, в то время как меня интересовали скорее книжки, чем тот образ жизни, которого у меня никогда не будет.

— Тебе нравится твоя работа? — поинтересовалась я. — И твои наниматели?

Сестра неуверенно кивнула:

— Они очень добры.

Но в ответ на вопрос, сможет ли она жить с семьей владельца магазина, Луиза, покраснев, сказала, что в этом нет необходимости, она продержалась до смерти отца, а сейчас уже сосватана и собирается замуж.

— Замуж?! — Я уставилась на нее, не веря своим ушам. — Но ведь ты еще ребенок!

— Чепуха! Многие девушки выходят замуж в семнадцать лет, — возразила Луиза. — И Билли хорошо обо мне позаботится. Мне не придется работать.

Я была до глубины души потрясена, узнав, что молодой человек, за которого она собралась выйти замуж, — Билли Харрисон, сын мясника, над лавкой которого мы снимали квартиру.

— Сын мясника? Луиза, ты не можешь выйти за торговца, иначе отец в гробу перевернется!

Сестра заносчиво посмотрела на меня:

— Можно подумать, Белла, мы чем-то ему обязаны!

— Он делал для нас что мог, — проговорила я, сама себе не веря: от того, что он делал, не было никакого толку.

Луиза накрыла ладонью мою руку:

— Не волнуйся! Билли — это хорошая партия. У его отца три лавки и свиноферма в Эссексе. Одну лавку он собирается отдать под начало Билли. Мы будем жить с его родителями в миленьком домике на Хайгейт-хилл, пока Билли не подыщет для нас собственный дом. А ты можешь уйти из служанок и жить с нами. Я уверена, Билли не станет возражать.

Не могу передать, какими страданием обернулась для меня та ночь. Конечно, я желала сестре добра и хотела, чтобы она была счастлива. Но ведь мне пришлось пять долгих лет заниматься тяжелой, изматывающей работой, чтобы у нее были еда и крыша над головой, а она тем временем не имела ни малейшего понятия, какую жизнь я веду. Я хотела, чтобы она получила образование, чтобы у нее было больше возможностей, чем у меня. И вот теперь она собралась замуж, а я… А я до сих пор живу как узница в доме Тилли!

Жизнь казалась жутко несправедливой. Но потом я вдруг осознала, что больше не буду нести ответственность за сестру и смогу сама распоряжаться своим жалованьем. Я накоплю денег и куплю билет в Америку! Эта мысль так приободрила меня, что в следующий выходной я решила себя побаловать. Больше никаких визитов домой с тем, что осталось от пиров Тилли! Лучше поехать в Вест-Энд, поглазеть на витрины магазинов, может, купить себе новый гребень для волос или даже румяна для слишком бледных щек, а еще зайти в кондитерскую и выпить чаю.

Я спустилась в метро и села на поезд до «Бейкер-стрит», а потом перешла на линию «Бейкерлоо» и добралась до «Оксфорд-Серкус».

Оказавшись в другом мире, я почувствовала, как от волнения меня охватила дрожь. Хорошо одетые женщины, большие красивые магазины… Я шла по Оксфорд-стрит, пока не очутилась возле великолепного универмага под названием «Джон Льюис». Я стала разглядывать его витрины с манекенами в замечательной одежде и натуралистическими сценками из деревенской жизни. В одной из витрин даже стоял легковой автомобиль, за которым виднелась надпись: «Загородные прогулки». Так я дошла до главного входа и, набрав в грудь побольше воздуха, шагнула внутрь.

Универмаг выглядел настолько роскошным, что казался настоящим дворцом. Я отыскала прилавок с косметикой и, перед тем как купить маленькую баночку румян, позволила девушке-продавщице слегка подкрасить ими мои щеки. Чувствуя себя невероятно храброй, снова вышла на улицу и двинулась по Бонд-стрит.

Я задержалась возле универмага «Фенвик», потом рассматривала витрины ювелиров, шляпников, торговцев галантереей и чайных лавочек и в конце концов очутилась на Пикадилли. И тут меня осенила неожиданная идея: я вспомнила рассказы отца о том, как в детстве его водили пить чай в «Фортнум и Мейсон». Заметив такую вывеску на противоположной стороне улицы, я решила, что тоже выпью там чаю, пусть и всего один раз в жизни.

Я остановилась у края тротуара, ожидая, когда прервется бесконечный поток кэбов, омнибусов, фургонов доставки и даже попадавшихся изредка автомобилей. А потом у меня за спиной раздался вопль, за которым последовали крики, полицейские свистки, и… моя жизнь в один миг изменилась.

ГЛАВА 2

Я резко обернулась. Передо мной предстало ужасающее зрелище: возле кромки тротуара стоял омнибус, запряженный лошадьми, которые нервно топтались на месте, а под колесами распростерлось тело молодой женщины.

— Она вышла на дорогу прямо передо мной! — кричал кучер, спрыгивая на тротуар, чтобы успокоить лошадей. — Мы ехали слишком быстро! Я никак не мог остановиться!

— Здесь есть врач? — Двое констеблей пробивались сквозь толпу зевак.

— Для врача уже слишком поздно, приятель, — раздался мужской голос. — Я так понимаю, ей конец…

— Бедняжка, — пробормотала стоящая рядом со мной женщина. — Но ничего удивительного. Мне много раз приходилось спасать свою жизнь, отскакивая в сторону, когда кто-нибудь из этих лихачей мчался прямо на меня. В наши дни дорожное движение стало просто ужасным, и переходить дорогу теперь так опасно!

Кучер омнибуса осторожно придерживал лошадей, а констебли тем временем пытались извлечь девушку. Я не могла оторвать глаз от искореженного тела. Жертва была ненамного старше меня и теперь напоминала тряпичную куклу, которой я играла в детстве. Разозлившись, младшая сестра как-то воткнула в нее ножницы, опилки высыпались, и лежащая на полу кукла превратилась в бесформенную кучу. Я продолжала с жалостью и ужасом смотреть на девушку, как вдруг заметила, что ее глаза распахнулись и взгляд начал блуждать, будто ища кого-то.

Без малейших колебаний я шагнула вперед, опустилась на колени и осторожно положила руку на плечо несчастной.

— Ничего страшного. Все будет хорошо, — мягко проговорила я, хотя сама в это не верила. — Я побуду с вами, пока не придет врач.

Она попыталась сфокусировать взгляд на моем лице.

— Дворец… — Она произнесла это слово почти одними губами, и я едва смогла его разобрать. — Дворец… скажи…

Она с трудом шевельнула рукой, и я увидела, что ее пальцы сжимают конверт.

— Не беспокойтесь. Я все передам, — взяв конверт, закивала я, хотя и не понимала, о чем она.

Определенно, девушку тяготило что-то связанное с этим письмом, потому что после моего обещания с ее лица исчезло озабоченное выражение. Она едва заметно улыбнулась, чуть слышно вздохнула и навсегда сомкнула веки. Это выглядело почти так, как если бы она уснула, но тут моего плеча коснулась чья-то рука.

— Ей теперь ничем не поможешь, мисс.

Подняв глаза, я увидела стоящего рядом со мной констебля.

— Ваша подруга? — Он помог мне подняться на ноги.

— Нет, я ее не знаю. Просто не хотела, чтобы она чувствовала себя одинокой. Это так ужасно…

— Вы добрая душа. Думаю, она была вам благодарна, — прогундосил он.

Несколько мужчин перенесли тело девушки на тротуар. Кто-то накрыл его пледом. У меня не было больше причин тут оставаться. Я протиснулась сквозь толпу, моргая, чтобы загнать обратно подступившие к глазам слезы. Потрясение было настолько сильным, что лишь перейдя улицу и направившись к парку, я сообразила, что держу в руке конверт, который почему-то был очень важен для девушки: умирая, она думала лишь о нем.

Я остановилась чуть в стороне от людского потока и принялась внимательно рассматривать конверт. На нем был изображен герб, и весьма впечатляющий, хотя девушка, судя по одежде, явно была из тех, кто зарабатывает на жизнь собственным трудом. Охваченная любопытством, я вскрыла конверт и вынула письмо.


Мисс Хелен Бартон, Сауэрби-холл, близ Лидса, Йоркшир
От Ее Королевского Величества дворцового эконома

Дорогая мисс Бартон!
Мы получили ваше прошение о зачислении на должность младшего повара в Букингемский дворец. Рекомендации, которые вы предоставили, более чем удовлетворительны. Просим вас 25 сентября явиться во дворец для беседы, и, если вы окажетесь подходящей во всех отношениях, мы будем рады предоставить вам эту должность.


Мое сердце забилось так быстро, что я едва могла дышать. Первой мыслью было, что сегодня как раз двадцать пятое сентября, второй — что этой девушке место поварихи больше не нужно, оно останется свободным, пока его не займет кто-то другой. Я могла бы явиться с новостью о случившемся несчастье и предложить себя вместо погибшей, заявив, что я так же хорошо подхожу для подобной работы. Но потом мне, конечно, стало ясно: в отличие от Хелен Бартон, рекомендаций у меня нет. Тут-то мне в голову и пришла эта сумасбродная мысль: назваться Хелен Бартон. В конце концов, ведь она из Йоркшира, никто в городе ее не знает…

Пока я двигалась по Пикадилли в сторону Букингемского дворца, чудовищность того, что я собиралась совершить, ошеломляла меня все сильнее. Посмею ли я решиться на такое? И тут у меня в голове прозвучал отцовский голос: «Саrре diem, Изабелла!» У меня действительно появился единственный шанс вырваться из своей нынешней каторги, и я не могла его упустить. К тому же казалось, что сама Хелен Бартон хотела, чтобы я получила эту работу. Она ведь молила меня взять конверт! Может, небеса послали мне эту возможность в качестве награды за все, что пришлось выстрадать?

Добравшись до Грин-парка, я села на скамейку и, подставив лицо теплому сентябрьскому солнцу, стала перебирать в голове все возможные последствия. Я никому не причиню вреда. Работы из-за меня никто не лишится. Более того, я окажу короне услугу — им не придется снова заниматься поисками повара. И я точно знаю, что отменно готовлю!

Я снова уставилась на письмо, которое все еще сжимала в руке. И в этот момент мне вдруг стало понятно, что, скорее всего, опознать Хелен Бартон можно лишь по нему. Не исключено, что у нее была с собой сумочка, но в ней могло не оказаться адреса. Без письма родные и близкие Хелен не узнают, что она погибла. Ее похоронят в безымянной могиле. Я не могла допустить такого, как бы мне ни хотелось заполучить эту работу.

«Спокойно, Белла, — сказала я себе. — Должен быть какой-то выход». Я стала мыслить логически. Можно написать в Сауэрби-холл, сообщить, что я стала свидетельницей трагической гибели мисс Бартон, и подписаться «доброжелатель». Тогда ее родные хотя бы будут знать, куда обратиться за телом, если у них возникнет такое желание. Впрочем, я подозревала, что у Хелен не осталось близких родственников в Йоркшире. В конце концов, она намеревалась перебраться в Лондон, а будь у нее, к примеру, престарелая мать или возлюбленный, она не решилась бы уехать так далеко от них.

По всей видимости, Хелен сирота. А ее прежний наниматель уж точно знал, что она ищет новое место, раз дал ей рекомендации. И я приняла решение: несмотря на риск, нужно попытаться. На этот раз я собиралась воспользоваться моментом, в точности как советовал мне отец.

Я убрала под шляпку выбившиеся прядки и вспомнила, что на щеках у меня румяна. Это никуда не годится! Схватив носовой платок, я принялась тереть лицо, пока от румян не осталось и следа. Во всяком случае, я на это надеялась. Хотелось бы мне, чтобы в моей сумочке было зеркальце! Потом я пересекла Грин-парк, вышла на улицу Мэлл — и вот уже впереди возник Букингемский дворец. Сердце снова пустилось в сумасшедший галоп. Если обнаружится, что я самозванка, и меня уличат в попытке обмануть саму королеву, сочтут ли это государственной изменой? Интересно, в Тауэре до сих пор обезглавливают преступников? Я заколебалась, глядя на внушительный фасад и высокие кованые ворота. Посмею ли я в них войти?

А потом мне будто бы послышался голос отца: «А что ты теряешь, Белла?!»

«Вот именно!» — подумала я.

Откуда вообще кому-то знать, что я не Хелен Бартон? Она родом из йоркширской глуши и, вероятно, вообще никого не знала в Лондоне. Королеве нужна повариха, а я хорошо готовлю. Во дворце будут мной довольны. Успокоив себя таким образом, я зашагала к внушительным воротам, но при виде будок с караульными снова заколебалась. Наверняка прислуга не должна входить через парадные ворота. Даже у миссис Тилли на Сент-Джонс-Вуд имелся черный ход для слуг, вот и тут он должен быть где-то в стороне, в неприметном месте. Только где именно? Я бочком подкралась к одному из часовых и прошептала:

— Простите, вы не подскажете, где тут вход для прислуги? Я пришла насчет работы.

Часовой и глазом не моргнул. Казалось, губы его тоже не шевелятся, однако он как-то умудрился пробормотать:

— Слева от вас, мисс. Дверь в стене.

Я поблагодарила и заметила, как тень улыбки коснулась его губ. Пройдя вдоль фасада дворца, я свернула за угол, где высокая кирпичная стена, по-видимому, отгораживала дворцовую территорию. И в этой стене была маленькая, почти неприметная дверка. Я открыла ее и увидела еще одного охранника.

— Мисс Бартон, к дворцовому эконому насчет места младшего повара, — официальным тоном произнесла я.

И в этот самый момент ужасная мысль пришла мне в голову: что, если Хелен Бартон уже побывала во дворце и несчастный случай произошел с ней на обратном пути? Вдруг дворцовый эконом сообщит, что беседа уже состоялось, и потребует признания, кто же, во имя всего святого, я на самом деле?

Однако и на этот риск следовало пойти. Ведь если эконом уже побеседовал с Хелен, почему она в момент своей смерти все еще сжимала в руке письмо? Нет, она явно направлялась во дворец! Да и часовой, охранявший черный ход, никак на меня не прореагировал.

Он провел меня по узкой дорожке к самой заурядной с виду двери в кирпичной стене и позвонил в колокольчик. На звон явился молодой человек, наверное лакей, хотя одет он был не в роскошную ливрею, а в белую рубашку и черные брюки.

— Эта юная леди пришла к эконому насчет работы, — доложил гвардеец.

Я протянула письмо, чтобы лакей мог его изучить.

— Пожалуйста, мисс, следуйте за мной, — произнес он.

Что ж, во всяком случае, он не воззрился на меня в удивлении и не заявил, что за сегодняшний день я уже вторая молодая особа, явившаяся искать места, а значит, Хелен Бартон действительно направлялась во дворец. Кажется, я испустила негромкий вздох облегчения. Мы прошли по пустому коридору с белыми оштукатуренными стенами и оказались в другом коридоре, побольше. Лакей постучал в дверь.

— Да! — раздался низкий голос.

— К вам мисс Бартон, сэр, — произнес лакей.

— Пусть войдет.

Мое сердце отчаянно колотилось. Я вздохнула поглубже, чтобы успокоиться, и вошла в кабинет. Тут не было особой роскоши: большой письменный стол из красного дерева, книжные полки и выходящее в сад окно. За столом сидел мужчина с внушительными седыми бакенбардами и глубокими морщинами на лбу. Он был одет в военную форму с большим количеством позументов и явно относился к числу людей, которые ожидают беспрекословного повиновения и не потерпят никаких глупостей.

— Мисс Бартон, — он протянул мне руку. — Я полковник Пелэм-Клинтон, эконом дворца ее величества. Хорошо, что вы пришли.

— Здравствуйте. Приятно познакомиться, господин полковник, — проговорила я и подалась вперед, чтобы пожать ему руку.

Морщины на лбу полковника стали глубже.

— Я ожидал услышать йоркширский акцент, — поднял он брови. — Разве вы не из той части страны?

— Да, сэр, — ответила я, — но мой отец был образованным человеком, которому пришлось пережить тяжелые времена. Меня всегда учили говорить правильно. — Я решила, насколько это возможно, придерживаться правды.

Он кивнул:

— И где теперь ваш отец?

— Он умер. И его, и матери не стало, когда я была еще ребенком. Вот почему мне пришлось пойти в услужение. У меня больше никого нет.

— Понимаю. — Он снова кивнул. — У вас славные розовые щечки деревенской девушки. Боюсь, в дымном городском воздухе румянец быстро сойдет.

Поняв, что мои щеки раскраснелись оттого, что я старательно стирала с них румяна, я с трудом сдержала улыбку.

— И вы моложе, чем я ожидал.

— Мне часто говорят, что я выгляжу младше своего возраста, — ответила я, недоумевая, сколько же лет могло быть Хелен Бартон. Она не казалась намного старше меня. Неужели в объявлении было сказано, что ей больше двадцати одного года?

Полковник взял со стола лист бумаги.

— Ваше рекомендательное письмо весьма похвально, — проговорил он. — Похоже, у леди Сауэрби вас ценили.

Пока я измышляла причину, по которой мне якобы захотелось покинуть леди Сауэрби, полковник продолжил:

— Экономка сообщила, что вы честная, непьющая и охотно учитесь.

— Да, сэр, это так, — подтвердила я, хотя внутренний голос шептал, что в данный момент честной меня не назовешь.

Я уже почти собралась сдаться и рассказать о своем обмане, но тут мой собеседник продолжил:

— Похоже, леди Сауэрби уже в преклонных годах и поэтому решила перебраться жить к сыну, так?

— Насколько мне известно, да, сэр.

— И что заставило вас искать работу именно в Лондоне, ведь путь до нас не близкий?

— Ничто не держит меня больше в Йоркшире. И кто же откажется от возможности послужить ее величеству? — ответила я вопросом на вопрос.

Он улыбнулся:

— Думаю, вы тут приживетесь, мисс Бартон, но вначале я должен представить вас нашему maitre de cuisine[1], мистеру Анджело Романо. Он весьма придирчиво выбирает тех, кто работает под его началом, вплоть до последней судомойки. Позвольте мне проводить вас на кухню.

Мы спустились по лестнице, миновали коридор (стены которого были выложены плиткой) и через вращающуюся дверь вошли в огромную кухню. При виде нее я чуть не охнула от изумления. Во всю длину стены были развешены на крючках сияющие медные кастрюли всевозможных размеров — вместимостью от одной пинты до нескольких галлонов. Под ними выстроились в ряд плиты, на которых что-то тушилось, булькая и распространяя соблазнительные ароматы приправ.

Я заметила, что плиты тут в основном самые современные, с газовыми горелками, а старомодных, угольных, среди них всего парочка. По всему помещению были расставлены отдраенные дубовые столы, за каждым из которых трудились одетые в белое повара. Казалось, их тут целая армия: некоторые были в высоких колпаках, а остальные в небольших шапочках, и все они нарезали горы овощей или смешивали что-то в мисках. Присмотревшись к поварам получше, я поняла, что это были почти сплошь мужчины, среди которых затесалось лишь несколько пожилых женщин — и ни одной девушки!

Эконом остановился в дверях.

— Мистер Анджело, не найдется ли у вас свободной минутки? — спросил он.

К нам подошел человек с подкрученными черными усами и весьма надменным выражением лица. На нем была безукоризненная униформа, а на голове красовался поварской колпак. По тому, как он двигался, мне стало ясно, что он весьма высокого мнения о себе.

— В чем дело, господин эконом? Как видите, мы тут заняты по самые уши.

Я ожидала услышать итальянский акцент, но мужчина говорил как любой другой лондонец.

— Эта молодая особа хочет наняться к нам младшим поваром, — объяснил полковник. — У нее вполне удовлетворительные рекомендации и приятные манеры, но, конечно, последнее слово за вами.

Мистер Черноус окинул меня с головы до пят таким взглядом, будто я была вызывающим сомнение куском мяса.

— Вы знаете мое мнение относительно молодых женщин на кухне.

— Я-то знаю, но нам также известно мнение ее величества, не так ли? Не нам оспаривать пожелания нашей нанимательницы.

Мистер Черноус устремил на меня пристальный взгляд:

— Итак, что вы умеете готовить, девушка?

— Только простые блюда английской кухни, сэр, — ответила я. — И, конечно, мне позволялось лишь помогать, сама я никогда не составляла блюда. Но большинство методов приготовления пищи мне известно.

— Вам доводилось готовить дичь? Ее величество особенно любит дичь.

— Я готовила фазанов, сэр. И голубей.

— А как насчет соусов?

— Я умею делать белый соус, сэр, мучной соус и…

— Белый соус? — Он посмотрел на меня сверху вниз. — О каком именно белом соусе вы говорите? Велюте? Бешамель? Супрем? Паскалин? Равигот?

— Боюсь, иностранные называния мне незнакомы. Кухарка, которая меня учила, твердо стояла на том, что английская кухня ничем не хуже любой другой. И вовсе не обязательно готовить всякую, как она это называла, заморскую гадость.

Стоило мне произнести эти слова, как я тут же пожалела, что не смогу забрать их назад. Имя Анджело совершенно точно было итальянским, хоть в речи этого господина не замечалось и следа иностранного акцента. В том, как он говорил, скорее прослеживался намек на кокни[2].

Мне показалось, что уголки губ мистера Анджело дрогнули в улыбке:

— Тут, пожалуй, я склонен с вами согласиться. Ничто не превзойдет хороший кусок первоклассной жареной говядины или йоркширский пудинг, но ее величество любит изысканную пишу. Не обязательно иностранную, но такую же приятную на вид, как и на вкус. — Он замолчал и, прежде чем задать очередной вопрос, долго втягивал воздух сквозь зубы. — Что бы вы назвали своей сильной стороной?

— Говорят, что мне особенно удается выпечка, сэр.

— У нас есть мистер Роланд, шеф-кондитер, он готовит выпечку для королевских чаепитий и отвечает за мучные пудинги. Ее величество очень любит чай и пирожные с булочками, которые подают вместе с ним. Она никогда не пропустит чаепитие, где бы ни находилась и что бы ни делала. Но вам могут велеть приготовить мясной пирог, чтобы подать его слугам к обеду или к ужину.

— О да, сэр, я могу сделать хороший мясной пирог.

— Это нам еще предстоит выяснить, — заметил он. — Но вижу, что вы рветесь учиться, и манеры у вас хорошие, поэтому, думаю, мы возьмем вас на испытательный срок. Когда вы сможете приступить к работе?

— Раз уж моя хозяйка переезжает и больше во мне не нуждается, я могу начать уже на следующей неделе, сэр, если это будет удобно.

— Замечательно! — отозвался Анджело. — Вы ведь понимаете, что это шикарное место? Время от времени приходится готовить для государственных банкетов, а это означает большое количество затейливых блюд и множество работы для всех. Но основная ваша будущая обязанность — резать овощи и стряпать для слуг, и вы будете на самой низкой ступеньке нашей лестницы. Вам придется выполнять распоряжения, мои и остальных поваров, которые старше и опытнее вас.

— Я понимаю, сэр.

Анджело мимолетно улыбнулся мне и одобрительно кивнул.

— Забирайте ее, господин эконом, — произнес он. — У меня тут шесть фазанов, из которых нужно сделать филе.

Следом за экономом я направилась к его кабинету.

— Должен предупредить, мистер Анджело суровый начальник. От подчиненных он неизменно ожидает упорного и безупречного труда. — Тут эконом обернулся ко мне и многозначительно изрек: — Но во всей стране не найти другого шеф-повара, у которого можно научиться столькому полезному.

— Он ведь из Италии? — спросила я. — Но мне не показалось, что он говорит с иностранным акцентом.

— Нет, он такой же англичанин как вы или я: родился и вырос в Лондоне. Его предки приехали сюда несколько поколений назад. Ее величество выбрала мистера Анджело, потому что прежний шеф-повар, к которому она была очень привязана, тоже носил итальянскую фамилию. Поэтому у нее создалось впечатление, что все итальянцы прекрасно готовят.

Полковник открыл дверь в свой кабинет, впустил меня туда, потом занял свое место за письменным столом.

— Я беру вас на начальное жалованье пятнадцать шиллингов в неделю, и жить вы будете на всем готовом, — сообщил он. — Вас обеспечат формой, питанием, ночлегом и услугами прачки. — Он поднял взгляд, ожидая, что я на это скажу.

— Спасибо, сэр. Меня вполне устраивают такие условия, — проговорила я, хотя на самом деле у Тилли я зарабатывала ненамного меньше. Но тут я вспомнила, что эти деньги будут принадлежать мне одной и я смогу делать сбережения, потому что тратить жалованье мне будет не на что.

— А еще вы должны будете подписать документы о соблюдении конфиденциальности, мисс Бартон. То, что происходит в этих стенах, запрещено обсуждать с кем бы то ни было, включая самых близких друзей. Из дворца нельзя ничего выносить, даже оставшуюся еду. Это вам понятно?

Я кивнула:

— Да, господин эконом.

— И к прогулкам с молодым человеком тут отнесутся неодобрительно.

— У меня нет молодого человека, чтобы с ним прогуливаться, сэр, — сказала я. — Но я заметила, что в кухне нет других девушек.

— Совершенно верно. До недавнего времени на кухне ее королевского величества работали почти исключительно повара-мужчины. Но у нашей королевы прогрессивные взгляды. Она считает, что с приближением нового столетия мы должны создавать больше рабочих мест для молодых женщин — ведь ее величество своим примером доказала, чего может достичь такая женщина, если дать ей шанс.

Мне хотелось заметить, что мало кому из нас повезло унаследовать трон, но я предусмотрительно промолчала. А полковник продолжал:

— Должен признаться, я не разделяю ее энтузиазма. Из моего опыта следует, что тратить время на обучение молодых женщин незачем, потому что у них есть привычка бросать работу и выходить замуж.

— В мои намерения не входит выходить замуж, и так будет еще долго, сэр. Мое страстное желание — научиться готовить как можно лучше.

Он одобрительно кивнул.

— Великолепно! Вижу, мы сделали правильный выбор. А теперь извольте подписать вот тут… — И полковник достал какой-то документ, ручку и чернильницу.

Я окунула перо в чернила, помолилась, чтобы не поставить кляксу, и помедлила, не сразу вспомнив, что написать следует «Хелен Бартон».

Потом полковник протянул мне руку:

— Добро пожаловать на службу у ее королевского величества, мисс Бартон!

ГЛАВА 3

Ошеломленная случившимся, я вышла из дворца и двинулась через Сент-Джеймсский парк. Пока мой мозг пытался осознать то, что со мной произошло, я все ускоряла и ускоряла шаг. Раньше я всегда старалась быть правдивой и вести себя примерно, чтобы не опозорить честь семьи, — такой воспитала меня мать. Однако только что я получила место во дворце исключительно благодаря лжи. Удастся ли мне внутренне принять это?

Потом я напомнила себе, что моя семья не слишком-то много для меня сделала. Отец почти продал в рабство, поставив в самое унизительное положение из всех возможных. А сестра не собирается искать применения тому бесценному образованию, которое получила благодаря моему непосильному труду. Я никому ничего не должна. Отныне я свободная женщина, которая впервые взяла собственную жизнь в свои руки. Теперь я стала младшей поварихой в Букингемском дворце.

Будущее выглядело лучезарным. Я стану упорно трудиться и через год или, быть может, около того скоплю достаточно средств, чтобы перебраться в Америку, где немедленно найду хорошее место — еще бы, ведь я работала на саму королеву! Вероятно, в один прекрасный день я даже открою собственный ресторан. Казалось, передо мной — бесконечное число возможностей. В конце концов, не исключено, что я все же унаследовала оптимизм отца, просто четыре года на службе у миссис Тилли едва не сокрушили его.

Добравшись до дома Тилли, я бросилась к себе в комнату, достала бумагу, чернила, ручку и принялась за письмо в Сауэрби-холл, текст которого уже много раз прокрутила в голове, пока ехала в метро.


Всем заинтересованным лицам.
С прискорбием сообщаю, что сегодня днем стала свидетельницей трагического происшествия в Лондоне. Молодую женщину сбил мчавшийся омнибус. Я помогала собрать ее рассыпавшиеся вещи и нашла конверт, адресованный мисс Хелен Бартон. Мне остается только заключить, что так звали погибшую. Я подумала, что мне следует написать вам на случай, если полиция не сочтет нужным проинформировать вас о смерти этой женщины и если у нее остались родственники, которые захотят узнать о ее участи.


Потом я приписала:


Я также поставила в известность о ее трагической кончине эконома Букингемского дворца.


Благодаря такому дополнению никому в Йоркшире не придет в голову пытаться вступить в контакт с кем-нибудь во дворце. Я подписала письмо словом «доброжелательница», положила его в конверт, лизнула клейкую полоску, чтобы запечатать, снова вышла на улицу и направилась прямиком к ближайшему почтовому ящику. Отправив письмо, вернулась, по-прежнему чувствуя себя выбитой из колеи, и потому едва смогла съесть кусочек вкуснейшего пирога с крольчатиной, который испекла кухарка.

— Ты, небось, чаю в кафе напилась, — сказала она на это, и я не стала ее разубеждать.

Закончив с уборкой после ужина, я поднялась к себе в комнату и застыла перед чердачным окном, за которым до самого горизонта тянулись дымовые трубы. Мне до сих пор не верилось, что я сделала то, что сделала. Я знала лишь одно: теперь я наконец смогу отсюда сбежать.

На следующее утро я явилась к миссис Тилли и с громадным удовольствием заявила, что ухожу от нее в конце недели. Она потрясенно вскинула выщипанные брови:

— Уходишь? И это после всего, что я для тебя сделала?!

— Совершенно верно!

Я не сказала «да, мэм».

— И куда же ты теперь денешься? Хотелось бы мне знать, в какой приличный дом тебя возьмут без рекомендаций!

Я бы с огромным удовольствием сказала ей, что буду работать во дворце! Мне очень хотелось это сделать, но я знала, что злобная старая ведьма, скорее всего, напишет на меня донос и отошлет его во дворец, поэтому еще в метро я придумала правдоподобное объяснение.

— Мне незачем больше работать, — сказала я. — Моя сестра вот-вот выйдет замуж, и весьма удачно, поэтому меня пригласили жить с семьей ее будущего мужа.

Отчасти это было правдой. Луиза действительно звала меня жить с ними, и ее предложение до сих пор оставалось в силе, просто я его отклонила. Возможно, второй обман дастся не так тяжело, как первый. Я заметила, как миссис Тилли пару раз моргнула, перед тем как произнести:

— Что ж, бывает, кому-то везет, верно? Но раз уж у тебя все так удачно складывается, думаю, последнее жалованье тебе не понадобится, да?

— Без всякого сомнения, я рассчитываю получить все, что заработала, — возразила я. — И к тому же уверена, что мой зять захочет удостовериться, что я получила все мне причитающееся. Понимаете, его семья обладает некоторым влиянием.

Миссис Тилли снова быстро заморгала своими маленькими поросячьими глазками, затем поднялась и прошествовала к своему кошельку.

— Вот, бери и проваливай, неблагодарная девчонка! — крикнула она и швырнула мне монеты.

Я бы хотела с достоинством удалиться, не взяв их, но пришлось наклониться и подобрать жалованье с пола. Добравшись до кухни, я обнаружила, что вся дрожу, мне даже пришлось выпить стакан воды. Ждать до конца недели я не могла.



Теперь предстояло встретиться с сестрой. Она хотела закрыть квартиру, где они жили с отцом, избавиться от скарба и перебраться к своим будущим родственникам. Мы стояли с ней в сырой и мрачной гостиной. Косые лучи вечернего солнца, проникая через грязные окна, освещали потертый ковер.

— Ох, сестричка, мне так грустно… — прошептала она. — Я буду жить в счастье и роскоши, а тебе придется по-прежнему батрачить у этой кикиморы. Может быть, ты все-таки передумаешь и переберешься к нам? — Луиза взяла меня за руку. — Ты могла бы вернуться к учебе, ведь ты всегда была умной. Все учителя так считали.

Должна признаться, когда сестра раньше говорила об учебе, это было для меня искушением. Но я не хотела быть кому-то обязанной и к тому же уже понимала, что кулинария — моя страсть. Поэтому мне пришлось изобрести очередную ложь, или, вернее, на этот раз полуправду.

— Ты так добра ко мне! — улыбнулась я. — Но мне удалось получить другое место, получше и подальше от хозяйства миссис Тилли.

— Правда? Какая чудесная новость! И где же?

— Пока что я не могу тебе этого сказать.

— Ты не можешь сказать мне, где будешь работать? — На ее милое личико набежала тень. — Белла, это же не что-нибудь сомнительное? Ты ведь не подалась в какое-нибудь заведение развлекать джентльменов? Или, может, взялась за что-то еще похуже?

Я чуть не рассмеялась, представив себя ночной бабочкой.