– Но это не может быть правдой. Французская полиция никогда бы не стала в таком участвовать.

Самюэль вздохнул:

– Думаю, многие из них могли поначалу не понимать, во что их впутывают. Точно так же многие обычные французские граждане не понимают этого и сейчас.

Инес ничего не ответила и лишь смотрела на него.

– Хотя сейчас полиция все отлично понимает. По крайней мере, мне так кажется. – Самюэль помолчал. – Вы знаете, что во время июльских облав в Реймсе один французский полицейский застрелился, чтобы не участвовать в арестах?

– Что?

– Я видел это собственными глазами. Он выволок из дома девочку – совсем маленькую, не старше пяти-шести лет – и громко крикнул: «Вы же знаете, куда их повезут! Как можно отправлять на такую участь ребенка?» Командир ответил ему тихо, я не слышал, что именно, и показал на грузовик, где уже сидели родители девочки. А французский полицейский нагнулся к девочке и что-то ей прошептал – наверное «беги», потому что она побежала, – а потом приставил себе к голове пистолет и после секундного колебания выстрелил.

– Выстрелил себе в голову? Да вы что? – Инес внезапно стало холодно.

– Наверное, он не смог больше с этим жить. А может, решил отнять жизнь у себя, чтобы дать девочке шанс спастись.

– А ей это удалось?

Самюэль слабо улыбнулся.

– Последнее, что я о ней слышал, – что ее приютила одна семья в деревне и там она в безопасности. А французский полицейский, быть может, обрел хоть какой-то мир. Искупил все, что сделал дурного, когда умер ради того, чтобы другой выжил.

Мишелю понадобилось три дня, чтобы связаться с людьми, которые могли отправить Конов по одному из существующих беженских маршрутов. Все эти дни Инес замирала, когда Тео спускался в погреба, и то же самое чувствовали Мишель и Селин. Конечно, Инес тысячи раз проходила по подземным залам, не замечая тайника, но что, если Самюэль или Рашель кашлянет или что-то случайно заденет, когда Тео будет неподалеку?

На четвертый день сразу после захода солнца Инес с удивлением заметила на подъездной дорожке незнакомую темную машину.

– Пора, – сказал Мишель и, отодвинув с помощью Инес шкаф в кухне, молча пошел вниз. Селин и Тео были у себя во флигеле – там горел свет, и Инес видела их тени за столом. Она молилась, чтобы Селин смогла отвлечь внимание мужа от окон.

Через десять минут Мишель появился вместе с Самюэлем и Рашель. Оба поцеловали Инес.

– Мы не забудем вашей доброты, – сказал Самюэль, а Мишель тотчас поторопил их жестом. – Да хранит вас Господь.

– И вас, – ответила Инес.

Как только Коны вышли, она испытала странное чувство опустошенности и к моменту, когда Мишель вернулся в дом, плакала.

– Ты едва их знала, – сказал Мишель и беспокойно поглядел сначала на нее, а затем в окно, на флигель Лоранов, где по-прежнему виднелась тень Тео за столом.

– Но я чувствую ответственность, Мишель. Я не смогу жить с собой в ладу, если они не сумеют благополучно выбраться на свободу.

– Нам остается лишь исполнять свой долг и надеяться, что удача на нашей стороне. Пойдем, поможешь мне поставить шкаф на место.

Инес вытерла глаза и, подойдя к Мишелю, чтобы вместе с ним передвинуть шкаф и закрыть им вход в погреба, осторожно спросила:

– Значит, ты раньше уже прятал людей? Помогал им спастись? И все это происходило прямо у меня под ногами?

Мишель отступил на шаг назад, задумчиво помолчал и произнес:

– Инес, ради твоей безопасности я бы очень хотел, чтобы ты оставалась от всего этого в стороне.

– По-моему, уже поздно. Ты должен открыть мне правду.

Мишель молча посмотрел на нее, и в его взгляде она увидела сомнение.

– Ты должен мне довериться, – тихо проговорила Инес. Из глаз ее вновь полились слезы, и Мишель наконец подошел к ней и заключил в объятия. Она не могла вспомнить, когда он в последний раз так ее обнимал – как драгоценность, как что-то, что нужно беречь изо всех сил, – и от этого плакала еще сильнее.

Мишель стал гладить ее по спине, тихонько приговаривая «шшшш», и слезы постепенно унялись.

– Мишель? – Какое-то мгновение Инес была уверена, что Мишель собирается ее поцеловать, но он прокашлялся и отступил назад, и она почувствовала, что лишилась опоры.

– Ответ на твой вопрос, – сказал Мишель, – «нет». Коны – первые, кого я прятал.

– И все же ты точно знал, куда их отправить, когда Эдит и Эдуар этого не знали.

Он долго и пристально вглядывался в нее, прежде чем ответить.

– Есть сеть, которая занимается перемещением секретных данных через швейцарскую границу.

– Секретных данных?

– Да, информации. Из нашей страны.

– Что это за информация?

– Документы. Иногда микрофильмы. Слухи, которые помогают союзникам понять, что собираются делать немцы. Сеть поддерживают какие-то голландцы, у которых есть общество здесь, во Франции.

У Инес пробежал холодок по спине.

– И ты тоже в этой сети?

Мишель взглянул на нее.

– Шампань в эту сеть не входит. Но время от времени здесь появляются люди, у которых есть с ней контакт. И я знаю, что они недавно отправляли беженцев.

– Но как?

– Фальшивые документы. Легенды прикрытия. Знакомство с представителями власти, которые тайно нас поддерживают. Все это очень опасно, потому-то я и не хочу тебя вовлекать.

Но Инес уже была вовлечена, и оба это знали.

– Куда отправятся отсюда Коны?

– В Париж. Оттуда, я думаю, на юг, в Лион, а затем в Анси, это рядом со швейцарской границей.

Она долго молча рассматривала свои руки. Эти руки ласкали чужого мужчину, соучаствуя в измене, но были достаточно сильными и для того, чтобы помогать в спасении жизней.

Инес потянулась к Мишелю и легонько притронулась к его руке выше локтя, но он дернулся, как от ожога, и она убрала руку.

– Я бы хотела помочь еще кому-нибудь.

– Это невозможно.

– Все возможно.

Мишель покачал головой:

– Тео не имеет понятия о том, чем мы занимаемся, и проделывать это вновь прямо у него под носом – значит играть с огнем.

– Так скажи ему.

Мишель моргнул:

– Не могу.

– Но почему? Селин ведь знает, а я уверена, он сделает все, чтобы ее защитить, тем более что ребенок на подходе. Он не станет нас выдавать, подвергая тем самым опасности мать своего ребенка.

Мишель отвернулся.

– Пойми, у Тео очень жесткие представления о том, что правильно, а что нет. Именно поэтому он хороший винодел, но, скорее всего, не лучшая кандидатура для участия в нашем деле.

– Я думала, он твой друг.

– Был. – Мишель нахмурился. – Но теперь мы мыслим по-разному. И хотя я по-прежнему уверен, что он сделает все, чтобы защитить Селин, в его преданности нам с тобой я не уверен.

Глава 25

Март 1943

Селин

Когда в феврале пришло известие, что Коны благополучно добрались до Швейцарии, Селин предложила Мишелю сообщить подпольщикам о возможности направлять к ним беженцев, раз уж в погребах есть такой прекрасный тайник. Но тот наотрез отказался – слишком опасно для нее и для будущего ребенка.

– Хватит и того, что мы по-прежнему переправляем оружие по всей области, Селин, – сказал тогда Мишель, избегая ее взгляда. – Не будем множить опасности.

Однако к марту потребность в убежищах выросла как никогда. Зловещий гауптман Рихтер больше не появлялся, и Селин снова стала просить Мишеля пустить беженцев в погреба.

– У нас, – убеждала его она, – есть способ помочь людям и место, где их спрятать. Мишель, мы очень осторожны. А это надо сделать.

Тео ранним утром отправился в Реймс за продуктами, а Инес попросилась поехать с ним, чтобы увидеться с Эдит. Впервые за месяц с лишним Селин и Мишель остались вдвоем. Сейчас они отдыхали после близости, лежа бок о бок на стопке потертых одеял. Рука Мишеля покоилась на округлившемся животе Селин.

– Любимая, подумай, какой это страшный риск, – тихо говорил Мишель, рисуя пальцем круги вокруг пупка Селин, а она чувствовала, как внутри шевелится ребенок.

– Еще страшнее не помогать. – Селин с полузакрытыми глазами положила голову Мишелю на грудь, он запустил пальцы ей в волосы и стал легонько гладить ее по голове, так нежно, что ей стало казаться, что она вот-вот уснет. – Вполне возможно, что мне и самой понадобится воспользоваться маршрутом для беженцев. И не забывай, что в нашем ребенке тоже есть еврейская кровь. Кто знает, что еще удумают немцы? Лучше нам включиться в сеть и стать частью системы спасения, чтобы иметь возможность бежать, если понадобится.

Мишель молчал, но его пальцы перебирали волосы Селин более нервно, чем прежде. Наконец он сказал:

– Система спасения не поможет нам, если мы погибнем.

– Постараемся остаться в живых.

– А как по-твоему, Инес мы можем доверять?

Стоило Мишелю произнести имя жены, как блаженная дрема мигом слетела с Селин, и она резко села.

– Посмотри на нас самих, Мишель, – стоит нашим супругам куда-нибудь отбыть, как мы крадемся в погреба. Инес заслуживает больше доверия, чем мы с тобой.

Мишель тоже сел, затем поднялся и подал руку Селин. Ноги у нее теперь сильно отекали, а живот делал ее неповоротливой.

– Думаю, ты права, – сказал он. – Но что, если она узнает про нас…

Селин сглотнула: в какой-то момент тайну придется раскрыть: при одной лишь мысли об этом ей делалось нехорошо. Столько боли, столько смятения – и все по ее вине! Но пока война не закончится, ничего говорить нельзя, ведь измена толкает людей на чудовищные поступки.

– Мишель, в ближайшее время она ничего не узнает.

– Если мы собираемся принимать еще беженцев, надо будет рассказать об этом Тео. Иначе он рано или поздно наткнется на них сам, это только вопрос времени.

– Знаю. – Селин уже не раз задумывалась о том, чем они рискуют, если посвятят в подпольную работу ее мужа. Но выбора не было – по крайней мере, если они собираются спасать людей. И собственные души.

Селин предполагала реакцию мужа, но никак не ждала такого яростного отпора.

– Нет. – Тео сидел за столом, скрестив руки, его суп остывал в тарелке, а Селин перед ним сжимала ладони в горячей мольбе. – Нет, Селин. Исключено. Это нас не касается.

– Как это не касается? Как такое можно говорить?

Тео пожал плечами:

– Мы живем уединенно, далеко от города. Нас никто не трогает, и мы никого не трогаем. Не будем высовываться, так и переживем войну.

– Ты правда веришь, что, если не высовываться, это спасет меня?

– Забирают только евреев, рожденных за границей, а остальные…

– Хватит! – Селин так резко вскочила на ноги, что чуть не потеряла равновесие. Положив одну руку на живот, а другой опираясь на стол, она повторила: – Хватит! Ты просто пережевываешь то, что скормили тебе немцы.

– А то, что говоришь ты, – всего лишь пропаганда их врагов. Нас с тобой ни то, ни другое не касается. Единственный способ обеспечить нашу безопасность – это ничего не делать!

– Ничего не делать – это для трусов! – выкрикнула она.

– Нет! – Лицо Тео побагровело, он встал и ударил по столу ладонями. – Считать, что ты можешь что-то изменить, – это для дураков!

– Но если не мы, то кто? Если каждый будет думать только о собственной участи, то кто спасет нас? Кто спасет Францию?

– Спасет Францию? – Тео засмеялся горьким смехом. – Ее уже поздно спасать, Селин. И взгляни, взгляни на ситуацию, в которую мы попали. – Он показал на ее живот. – Ты беременна! Как мы допустили такую ошибку? Конечно, я буду любить нашего ребенка, но это же еще один еврей, которого придется защищать, еще одна обуза! У нас только один выход – держаться так, чтобы не привлекать внимания немцев.

– Так ребенок для тебя – обуза?

– Я не это имел в виду. Просто с рождением ребенка наше положение станет еще опаснее. Мы должны подумать о нашем ребенке.

– Я и думаю о ребенке. Я стараюсь ради его будущего!

– А я – ради сохранения твоей жизни! – проорал Тео.

– Ты считаешь, что у тебя есть такая возможность, а на самом деле ее нет. Ты для немцев ничто, ничто. Даже меньше, чем ничто, потому что женился на еврейке. Ты уже в опасности, Тео, просто ты этого пока не видишь.

Он покачал головой и снова сел за стол.

– Нет. Мой ответ – нет. Я не согласен помогать беженцам. Я не согласен незаконно укрывать евреев. И я не даю тебе разрешения подвергать риску себя – или моего ребенка.

– Тео! – воскликнула Селин с отчаянной мольбой в голосе.

– Нет. Это мое последнее слово. – Он бросил на нее еще один взгляд и вышел из комнаты. Через несколько секунд Селин услышала, как хлопнула входная дверь.

Она медленно опустилась на стул, положив руку на живот. Интересно, подумалось ей, слышит ли ребенок ее голос, чувствует ли ее решимость?

– Малыш, – прошептала в тишине Селин, – чтобы быть теми, кем мы должны быть, нам не нужно его позволения. Понимаешь? – Ребенок у нее внутри пошевелился, толкнувшись ножкой как раз против того места, где была ее ладонь. – Я буду тебя защищать, чего бы это ни стоило.

Во второй половине марта, накануне первого весеннего полнолуния, в погреба пришли с десяток работников – в основном дети от двенадцати до пятнадцати лет, благодарные за ту небольшую плату, которую Мишель выдавал в конце дня. Селин, несмотря на то что теперь быстро уставала, а тело отекало и ныло, тоже пошла помогать. По традиции, насчитывавшей не одну сотню лет, виноделы Шампани начинали разливать вина по бутылкам в день, когда в небо восходит весенняя луна. Считалось, что ее магическая сила рождает в бутылках пузырьки.

Селин работала рядом с Инес, которая стала вдруг бесконечно участливой. Она то и дело спрашивала Селин о самочувствии и бросала сочувственные взгляды на ее огромный живот. По расчетам Селин, младенцу предстояло появиться на свет уже через семь недель, в первой половине мая, но Инес, как и Тео, полагала, что это будет в июне, поэтому размер живота ее тревожил.

– Я в полном порядке, – в очередной раз успокоила ее Селин. Несмотря на отеки и огромный живот, она чувствовала, как лучится светом, и видела это всякий раз, как смотрелась в зеркало. Несмотря ни на что, она была счастливее, чем когда-либо прежде.

– Вам нужно отдохнуть, Селин, почему вы не присядете? Сегодня у нас много помощников, вы не должны доводить себя до изнеможения.

Селин сморгнула навернувшуюся слезу. Нет, она не заслуживает такой доброты.

– Не волнуйтесь обо мне. Когда-нибудь этот ребенок тоже будет учиться виноделию. Пусть начинает уже сейчас.

Селин хотела просто отшутиться, переменить неудобную тему и поговорить о чем-нибудь более легком и приятном, но Инес вдруг посмотрела на нее как-то странно.

– Вы уже решили, что ваш ребенок станет виноделом, как Тео?

Тут Селин сообразила, что думает о своем будущем ребенке как о возможном наследнике «Мезон-Шово» и продолжателе дела Мишеля, который после войны непременно расстанется с Инес и узаконит свои отношения с ней, Селин. Но конечно, говорить такое было немыслимо.

– Мне кажется, виноделие у него в крови.

– У него, – улыбнулась Инес. – А вы уверены, что будет мальчик?

– Мне кажется, да. – Теперь, когда малыш шевелился регулярно, она привыкла мысленно с ним разговаривать и была почти уверена насчет его пола. Он часто снился ей по ночам – круглощекий мальчик с голубыми, как у отца, глазами и густыми темными, как у нее, волосами. Лучшее от обоих.

– Как чудесно. Тео наверняка будет рад сыну.

Селин почувствовала, как у нее перехватило дыхание:

– Да.

– Вы очень бледны, – сказала Инес, кладя ладонь на руку Селин выше запястья. – Давайте поднимемся ненадолго наверх и чуть-чуть отдохнем в доме. – Селин попыталась что-то возразить, но Инес не стала и слушать: – Пожалуйста, я устала. Вы сделаете мне одолжение.

Селин кивнула, и Инес пошла впереди, а она следом. Наверху стояло яркое свежее утро, и Селин, закрыв глаза, втянула в себя бодрящий воздух, когда тишину нарушило рычание мотора. Моргнув несколько раз, чтобы глаза привыкли к солнечному свету, она увидела сверкающий черный мерседес, который катил по их подъездной дорожке. Прикрепленный к машине нацистский флажок полоскался на ветру.

– Господи, помоги нам, – выдохнула Инес за спиной у Селин, взяла ее за руку и встала рядом. Автомобиль подъехал к дому и остановился.

В высоком мужчине, поднявшемся с пассажирского сиденья, Селин узнала вайнфюрера Отто Клебиша, к которому Мишель и Тео относились с некоторым уважением, а водитель был ей незнаком. Она уже было успокоилась, решив, что это рутинная инспекция, когда распахнулась задняя дверца.

Из машины вылез гауптман Рихтер, и его взгляд тут же упал на Селин.

– Добрый день, мадам Лоран, – сказал он, поглаживая усы, а его глаза прицельно остановились на налившейся под ситцевым платьем груди Селин. Селин поддернула поношенную кофту, и только тогда Рихтер, ухмыляясь, поднял взгляд на ее лицо.

– Добрый день, дамы, – сказал герр Клебиш. – Извините за вторжение, сегодня мы объезжаем Виль-Домманж с инспекцией погребов. С вашего позволения мы пройдем вниз к вашим мужьям.

– Да, конечно, – ответила Инес, как будто Клебиш действительно нуждался в ее разрешении. А Селин поняла, что пристальный взгляд Рихтера лишил ее дара речи. Клебиш с водителем направились к лестнице в погреба, но Рихтер, который продолжал рассматривать Селин, крикнул им вслед:

– Я побуду тут с женщинами, проверю, что все в порядке.

Клебиш оглянулся.

– Очень хорошо, – оценил он предложение Рихтера и пошел вместе с шофером в подземелье, а Рихтер остался и продолжал сверлить Селин взглядом.

– Гауптман Рихтер, – громко сказала Инес, подходя ближе к Селин, – не желаете ли пройти в дом? Я могла бы приготовить для вас кофе.

– Ваш французский кофе – это помои.

– Тогда, возможно, вы не откажетесь от хлеба?

– Откажусь. А вы ступайте в дом. Мне надо сказать мадам Лоран пару слов наедине.

– Мне совсем не хочется есть одной, – поспешно проговорила Инес, – так что побуду пока здесь.

Тут Рихтер повернулся к ней. Глаза немца пылали гневом.

– Я же сказал вам идти в дом.

– О, но я не подумала, что это следует понимать так буквально, – защебетала Инес, и Селин не могла не восхититься тем, как умело та разыгрывает непонимание. – Тем более раз вы хотите что-то сказать мадам Лоран, мне, наверное, тоже будет полезно это услышать.

Рихтер бросил еще один свирепый взгляд на Инес, а затем вновь переключил внимание на Селин.

– Очень хорошо. Я не знал, что вы ожидаете ребенка, мадам Лоран.

– Да.

– Могу я сказать, что вы прекрасно выглядите? – Он улыбнулся, и Селин подумала, что он похож на лису, готовую броситься на добычу. – Беременность вам очень идет.

Селин с трудом удержалась, чтобы не съежиться под взглядом гауптмана.

– Благодарю вас.

– Правда, ребенок тоже будет евреем. Какой позор!

Селин молча сглотнула.

– Но я бы мог вас защитить, – ровным голосом продолжал Рихтер, внимательно наблюдая за лицом Селин. – И вас, и вашего младенца. Если вы меня попросите.

Он, казалось, чего-то ждал.

– Пожалуйста, не причиняйте нам вреда, – выдавила Селин.

– О, я не тот, кого вам следует опасаться. Наоборот, в нынешние времена вам может пригодиться дружба со мной. Я правильно понимаю, что вы сделаете все, что угодно, лишь бы спасти ребенка?

– Конечно, – прошептала Селин. Ее сердце бешено колотилось.

Рихтер улыбнулся, холодно и порочно:

– Хорошо, очень хорошо.

– Гауптман Рихтер! – Их разговор прервал раздавшийся сзади мужской голос. Обернувшись, Селин увидела на лестнице водителя машины. – Герр Клебиш зовет вас на пару слов.

Рихтер повернулся к ожидающему водителю и спиной к Селин.

– Я еще вернусь, – тихо проговорил он и зашагал к входу в погреба.

Селин стояла, затаив дыхание, пока он не скрылся из вида.

– Что с вами? – Голос Инес звучал как будто издалека. Перед глазами Селин все поплыло, она зашаталась и почувствовала, как руки Инес схватили ее за локти. Затем головокружение прошло, и Инес снова спросила:

– Селин, что с вами?

– Все в порядке, – ответила Селин и тут же ухватилась за Инес, чтобы снова не упасть.

Инес без лишних слов повела ее под руку в дом, помогла зайти внутрь и осторожно усадила в кресло, а сама пошла кипятить воду. Когда она вернулась с чашкой эрзац-кофе, Селин уже полегчало.

– Не придавайте словам Рихтера слишком много значения. – Инес постаралась успокоить Селин. – Он просто пытается вас запугать.

– Но это правда – моему ребенку действительно грозит опасность.

– Мы с Мишелем не допустим, чтобы с кем-то из вас что-то случилось.

Селин покачала головой:

– Благодарю.

Младенец внутри у нее притих, точно ждал, что будет дальше. Интересно, подумала она, Инес правда верит, что они с Мишелем в силах ее защитить, или просто утешает ее, понимая, что, кроме добрых слов, предложить больше нечего.

Селин понимала, что Рихтер обязательно исполнит свое обещание и вернется, но не думала, что это случится так скоро.

Однажды вечером, когда Мишель и Тео отправились на собрание виноделов в Саси, а Инес спокойно сидела дома и ни о чем не подозревала, он внезапно возник в дверях флигеля, и его взгляд прожег Селин насквозь. Рихтер приехал на велосипеде – нарочно, как поняла Селин, чтобы Инес не услышала звука подъезжающей машины.

– Мадам Лоран, – сказал он, – мне надо кое-что дополнительно обследовать в ваших погребах. Проводите меня туда.

– Я… я для этого не подхожу. – Она заикалась, а руки положила на живот, как бы оберегая его. – Скоро вернется мой муж, и я…

– Нет, скоро он не вернется. – Рихтер холодно улыбнулся: – Они с господином Шово на собрании виноделов, и я совершенно уверен, что это очень надолго.

– Но мадам Шово наверняка…

– … ничего не будет знать о моем присутствии, – закончил за Селин Рихтер и схватил ее за запястье. – Пошли, мадам Лоран. Ведь вы же хотите защитить своего ребенка, да? Но дружба со мной не дается даром, я думал, что вполне внятно это объяснил.

– Пожалуйста, я не могу…

Но Рихтер уже не слушал. Он вытащил Селин из дома и поволок через сад к каменным ступеням, спускавшимся под землю. Тут она отчетливо осознала две вещи: что ей ясно, чего хочет гауптман, и что у нее не хватит сил сказать ему нет.

– Что-то не так, мадам? – хмыкнул он, услышав в темноте ее всхлипывания.

– Пожалуйста, не заставляйте меня это делать.

– А я и не заставляю. – Он ускорил шаг, под конец отпустил ее руку и стал подталкивать Селин к входу в погреба, а перед самым входом приостановился зарядить свой динамо-фонарик. – Я даю тебе шанс спасти ребенка. Разумеется, любая мать сама бы этого хотела.

Не дожидаясь ответа Селин, Рихтер с силой толкнул ее на лестницу. На первой ступеньке она оступилась, ахнула и чуть не упала, а он грубо поймал ее за руку и захохотал.

– Оп-ля! Мне не надо, чтобы внизу этой лестницы ты валялась дохлая, du Schlampe![31]

Она взялась за перила и старалась спускаться как можно медленнее, чтобы выиграть время. Ее мозг при этом лихорадочно работал.

– Мой муж подаст на вас жалобу, – сказала она, когда оба достигли конца лестницы и Рихтер подтолкнул ее к первому залу с правой стороны, уставленному рядами пюпитров с бутылками.

– Ой, вряд ли ты что-то расскажешь мужу. Потому что, если ты так поступишь, у меня не будет другого выбора, кроме как объявить тебя еврейской лгуньей. А жидов за клевету отправляют на восток. – Он хохотнул. – В лагерях от беременных жидовок проку мало, а от жидовских младенцев и того меньше.

Теперь они были в зале. Рихтер поставил свой фонарик на пол рядом с собой и выпустил Селин. Секунду она думала о том, чтобы убежать, но немец вытащил из кармана складной ножик и раскрыл его.

– Надеюсь, – он как бы мимоходом показал ей нож, и лезвие блеснуло в косом луче фонарика, – мне не придется убеждать тебя с помощью вот этого.

– Н-нет. – Она не могла оторвать глаз от ножа и на этот раз, когда он схватил ее за запястье, подавила инстинктивную дрожь.

Он повернул ее лицом к стене, прижал и свободной рукой полез к ней под юбку. Холодные потные пальцы дотронулись до ее тела.

– Ага, ага, – бормотал Рихтер себе под нос, а она лишь поскуливала от страха. Затем он сгреб в кулак нижнюю юбку и резко дернул за нее. Раздался треск рвущейся ткани, юбка свалилась на пол. Селин ахнула и заскрипела зубами, чтобы не вскрикнуть.

– Пожалуйста, не надо, – стала она умолять, на мгновение позабыв о ноже, но как только попробовала отодвинуться, почувствовала лезвие у правой щеки.

– Бестолковая корова, – проворчал он по-немецки, расстегивая брюки; звук пряжки ремня, ударившейся о камень, грянул в темноте, как колокол. – Я же сказал тебе стоять смирно.

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо! Что, если вы навредите младенцу?

Тут Рихтер немного изменил положение тела, и у Селин мелькнула надежда, что ее слова заставили гауптмана взять паузу, но он потянул ее назад и ударил головой о стену с такой силой, что она на несколько секунд потеряла сознание.

Стоило ей прийти в себя, как над ухом рявкнул Рихтер:

– Думаешь, мне будет жаль твоего жиденка?

Она лежала на холодном полу, в голове пульсировала боль.

– Пожалуйста, я…

– Вставай! – заорал Рихтер.

Она силилась подняться на ноги, но тело отказывалось ей повиноваться.

– Я…

– Steh jetzt auf![32]

Она хотела объяснить ему, что пытается встать, но лишь застонала – язык ее тоже не слушался.

Рихтер выругался по-немецки, рывком грубо поднял Селин на ноги и опять ударил ее о холодную влажную стену.

– Вот что бывает, когда ты не исполняешь приказаний, – прорычал он, и на Селин обрушилась волна невыносимой боли – это лезвие ножа располосовало ей правую щеку, и из рваного разреза потоком хлынула кровь. Она вскрикнула, и в тот же миг нож со стуком упал на каменный пол, а толстые пальцы Рихтера зажали ей нос и рот так, что она не могла дышать.

– Заткнись уже, du Hure![33] – прошипел он ей в самое ухо. – Ты сама напросилась.

Когда Рихтер наконец убрал руку, Селин стала жадно глотать воздух, чувствуя запах собственной крови. Свежая рана горела, кровь ручьем текла на плечо.

Рихтер снова прижался к ней, голый ниже пояса, почти вошел в нее. Крякнул – не по-человечески, а как какое-то животное.

– Ты грязная жидовская шлюха. Тебе повезло, что тебя желает такой человек, как я.

Она закрыла глаза и обхватила себя руками, молясь про себя Богу о том, чтобы ребенок не пострадал и чтобы все поскорее закончилось. Но насилие, которого она в ужасе ждала, не последовало. Вместо того раздался глухой удар, как будто что-то раскололось, и эхо многократно повторило звук. Прижатое к Селин тело Рихтера вдруг сделалось мягким, затем со стуком рухнуло на каменный пол. Тогда она повернулась, зажимая рукой кровоточащую щеку.

Позади нее в луче опрокинувшегося фонарика стояла Инес, сжимая обеими руками бутылку шампанского. Все дно бутылки было в чем-то ярко-красном, а между женщинами неподвижно лежало тело немецкого офицера в спущенных до колен брюках. Под затылком собралась лужа крови, глаза были закрыты, а на губах застыла презрительная усмешка.

– Он… он мертв? – спросила Селин.

Но Инес глядела не на неподвижное тело Рихтера, а на Селин, и ее глаза были полны ужаса.

– Боже мой! Вы вся в крови. Что он с вами сделал? Он вас…

– Вы появились прежде, чем он успел сделать то, зачем пришел.

– Значит, ребенок…

Селин закрыла глаза и, положив руку себе на живот, ощутила привычный толчок внутри – ребенок пошевелился.

– С ребенком, слава богу, все в порядке. Но, Инес, нам надо действовать быстро. Мы должны убедиться, что он до нас не доберется. – Селин опустила юбку и присела на корточки рядом с Рихтером, поддерживая обеими руками живот. Оглянувшись на Инес – та по-прежнему держала бутылку поднятой, чтобы, если понадобится, воспользоваться ею как оружием, – она трясущимися измазанными кровью руками дотянулась до шеи немца и нащупала пульс.

– Еще жив, – сказала она и тут же опасливо отодвинулась, как будто он мог в любой момент встать и довершить начатое. Взглянула на Инес: – Вы… вы спасли меня. Как вы догадались?

Инес посмотрела в сторону Рихтера.

– Я увидела его из окна, и он тащил вас к погребам, поэтому я знала, что вы в беде.

– Спасибо вам. – Эти слова прозвучали ужасающе неуместно. – Но что теперь?

Инес все еще смотрела на поверженного немецкого офицера.

– Если он очнется, нас всех казнят.

– Да, – прошептала Селин.

– Значит, он не должен очнуться. Вот и все.

– Но что мы будем делать?

– Ждать. – Инес нагнулась к Рихтеру и осторожно вытащила у него из кобуры пистолет, а затем выпрямилась, держа пистолет наведенным прямо на него. – Подождем, пока вернется Мишель, он скажет, как действовать.

Глава 26

Июнь 2019

Лив

Жюльен приехал в «Мезон-Шово» незадолго до начала пятичасовой экскурсии, так что успел лишь расцеловать Лив и бабушку Эдит в обе щеки и пошел покупать билет.

– Я уже забыла, – сказала бабушка Эдит, с интересом разглядывая Лив, – как глупо ведут себя влюбленные.

Лив сообразила, что все еще касается того места на щеке, где только что были губы Жюльена, и поспешила убрать руки за спину.

– Я не влюблена, бабушка Эдит, – возразила она, чувствуя, что краснеет. – Это просто увлечение.

– Увлекаются дети. – Бабушка вскинула бровь: – А ты совершенно точно не ребенок.

Не успел Жюльен присоединиться к ним, как в холл вышел молодой человек, похожий на студента, и объявил:

– Все, кто записался на англоязычную экскурсию, пожалуйста, сюда. Мы начинаем.

Бабушка Эдит повела Лив к экскурсоводу, и Жюльен последовал за ними.

– Англоязычную, как тебе это нравится? – Бабушка Эдит обращалась к Жюльену. – Вот какие жертвы я приношу ради внучки.

– Я все слышу, – предупредила Лив.

Эдит закатила глаза и посмотрела на Жюльена. Тот рассмеялся.

– Добро пожаловать в La Maison Chauveau, всемирно известный дом шампанских вин «Шово», который находится в Виль-Домманж, здесь, во Франции, – начал экскурсовод, когда группа – две супружеские пары средних лет плюс Лив, Жюльен и бабушка Эдит – подошли ближе. – Меня зовут Рене, и я уроженец этих мест. Когда я был мальчишкой, мой отец работал в погребах «Мезон-Шово», так что можно считать, что я вырос на легендах этих мест. Свой рассказ я начну с истории, а потом мы осмотрим погреба.

Рене принялся рассказывать о семье Шово, основавшей дом шампанских вин вскоре после Французской революции и добившейся успеха в середине девятнадцатого века, наряду со своими южными соседями, вдовой Клико и Жаном-Реми Моэтом, но Лив никак не могла сосредоточиться.

Она не сводила глаз с напряженного лица бабушки Эдит.

– Что с ней такое? – прошептала она Жюльену, но он в ответ лишь нахмурился и покачал головой. – Это потому, что она была подругой женщины, владевшей этим замком? Той, которая погибла? – не унималась Лив, заработав осуждающий взгляд одной из туристок, женщины средних лет в обтягивающих легинсах и кроссовках.

– Ш-ш-ш, – шикнула женщина, и Лив посмотрела на нее с прищуром.

– Думаю, с вашей бабушкой все в порядке, – тихо сказал Жюльен, и Лив снова вслушалась в слова гида.

– Как и весь департамент Марна, Виль-Домманж был почти разрушен во время Первой мировой войны, и семья Шово, подобно многим другим здешним семьям, лишилась практически всего, – говорил Рене. – Марна пострадала больше других департаментов Франции. Что касается винограда, то сорок процентов виноградников Шампани были уничтожены, и для восстановления региона потребовалось много лет. Шово были в числе наиболее пострадавших семей, и говорят, именно это стало причиной преждевременной смерти владельца дома, Мориса Шово, в 1935 году. В том же году умерла его жена Жаклин, и maison перешел к их единственному сыну, Мишелю Шово, которому едва исполнился двадцать один год.

Бабушка Эдит издала какой-то сдавленный звук, затем сильно закашлялась, согнувшись пополам, и Лив бросилась к ней. Рене умолк, наморщив лоб, а туристка в легинсах уставилась на них во все глаза. Бабушка Эдит медленно выпрямилась и подняла дрожащую руку.

– Все в порядке, – сказала она. – Прошу прощения.

– Бабушка Эдит, может, нам стоит уйти? – прошептала Лив. – Выйдем наружу или…

– Нет! – Голос бабушки Эдит прозвучал резко, но, посмотрев на Жюльена, она смягчилась. – Нет. Мне нужно это послушать. – Она указала на Рене. – Vous pouvez continuer[34], молодой человек.

– Merci, d’accord[35], – ответил гид и повернулся к группе. – Итак, после смерти родителей главой дома стал Мишель Шово. Теперь следуйте за мной – свой рассказ я продолжу в погребах.

Рене повернулся и зашагал прочь, а Лив снова придвинулась к бабушке, чтобы при необходимости поддержать ее. Старую даму била дрожь, и Лив с Жюльеном обменялись озабоченными взглядами.

– Ты уверена, что с тобой все хорошо, бабушка Эдит? – спросила Лив.

– Перестань обращаться со мной как с ребенком. Я прекрасно себя чувствую.

Рене повел группу к двери в черной стене гостиной.

– Незадолго до начала Второй мировой войны Мишель Шово предусмотрительно закрыл этот вход огромным шкафом. Так месье Шово получил возможность при необходимости незаметно спускаться в погреба и возвращаться в дом, просто отодвигая мебель. Сегодня мы расширили проход, чтобы сделать его удобнее. Ступени довольно крутые, так что если кому-то нужна помощь… – Его взгляд остановился на Эдит.

– Большое спасибо, я прекрасно справлюсь сама, – сухо ответила старая дама.

Рене пожал плечами и повел группу по винтовой каменной лестнице вниз, в разветвленную сеть подземных коридоров. Чем ниже они спускались, тем холоднее становился воздух.

– Эти погреба вырыты в подземных меловых отложениях, и поэтому внизу сохраняется постоянная температура. Независимо от времени года, здесь всегда приблизительно десять градусов по Цельсию – или около пятидесяти по Фаренгейту, если среди вас есть американцы. Погреба строились более трех десятилетий во второй половине девятнадцатого века, потому что тогдашнему владельцу, Пьеру Шово, не давал покоя успех более крупных домов шампанских вин в соседнем городе Реймсе. Многие из этих домов хранили свое вино в подземных крайерах – это французское слово обозначает известняковые и меловые каменоломни. Каменоломни начали разрабатывать римляне приблизительно в 300 году нашей эры, но вовсе не для нужд виноделия; они просто добывали известняк для строительства, и в результате под землей образовалось множество прохладных туннелей. В Виль-Домманж таких нет, и Пьер Шово – одержимый соперничеством с крупными домами шампанских вин – пытался вырыть собственные погреба. Лишь его смерть спасла семью от полного банкротства, а его сын, Шарль Шово, ставший главой дома после смерти отца в 1902 году, сумел сохранить производство вина и заложил основу успеха шампанского «Шово».

Повсюду на гигантских деревянных стеллажах лежали на боку бутылки без этикеток, а в одной из камер стояли аккуратные безмолвные пирамиды из бочек.

– В отличие от более крупных домов шампанских вин, почти все операции у нас выполняются вручную, в том числе ремюаж наших бутылок, – на ходу рассказывал Рене. – За три или четыре месяца до выпуска вина специалист, ремюер, спускается сюда и поворачивает бутылки, совсем чуть-чуть, на одну восьмую оборота в день, чтобы избавиться от осадка, который образуется при созревании вина. Смотрите, бутылки наклонены горлышком вниз, и вы видите, что частички дрожжей и осадок собираются у самой пробки. Скоро эти бутылки повернут вертикально вниз и выполнят дегоржаж. Вино при этом погружают в очень холодную жидкость, чтобы заморозить осадок, затем с помощью специального приспособления извлекают пробку, осадок выталкивается образовавшимся в бутылке углекислым газом, а затем в бутылку доливают досаж, смесь сахара и вина. Именно на этой стадии определяется сладость шампанского. В Шово мы отдаем предпочтение менее сладким винам, в которых лучше чувствуется аромат. Большая часть нашего ассортимента относится к категории брют или экстра-брют, то есть шампанское содержит меньше двенадцати граммов на литр остаточного сахара, или меньше половины чайной ложки на бокал емкостью сто пятьдесят миллилитров.

Рене повел их ниже, в старинные туннели, которые освещались потолочными лампами, подвешенными с интервалом в четыре с половиной метра, и Лив поймала себя на том, что размышляет о тайнах, которые должны хранить эти меловые стены. Запах напомнил ей о подвале дома на окраине Бостона, где она жила с матерью, когда ей было двенадцать; пахло камнем, землей и холодом.

Вскоре, в конце извилистого прохода, Рене резко свернул направо в маленькую камеру, совершенно пустую. Там он подождал остальных. Бабушка Эдит подошла последней и замерла, судорожно втянув воздух.