– Ни дня без нового урока.

– Хороший совет, – похвалил Зобатый. – А теперь все прочистили уши и слушаем. Как только Никогда выманит несколько человек на себя, мы прокрадемся через южные ворота. – И он поставил на земле крест, чтобы показать, где именно. – Идем двумя группами, по одной с каждой стороны главного дома, где находится эта вещь. По крайней мере, где эта вещь должна находиться. Я, Йон и Жужело заходим слева. – Йон снова сплюнул, Жужело чуть заметно кивнул. – Чудесница, ты с Брейком и Гордяем заходишь справа.

– Насчет права ты прав, вождь, – сказала Чудесница.

– Право – это наше право, – пропел Брек.

– Так, так, так… – буркнул Гордяй; Зобатый решил, что это означало согласие.

Он ткнул каждого по очереди большим пальцем с обгрызенным до мяса ногтем.

– И чтобы вели себя наилучшим образом, слышите? Тихо, как весенний ветерок. Надеюсь, на сей раз ты, Брек, не будешь опрокидывать кастрюли, так ведь?

– Вождь, обещаю смотреть, куда ставлю ноги.

– И то хлеб.

– Запасной план у нас есть? – поинтересовалась Чудесница. – На тот случай, если случится невозможное и дела пойдут не по плану.

– Как всегда. Хватаем это, не знаю что, и улепетываем как встрепанные. Теперь ты, – и Зобатый посмотрел на Раубина.

Его глаза раскрылись широко, как миски на поварне.

– Что я?

– Останешься здесь и будешь присматривать за барахлом. – Раубин протяжно, с нескрываемым облегчением, выдохнул, и Зобатый почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Он не винил этого человека в том, что тот был невероятным трусом, – большинство людей таковы. Зобатый и сам был таким же. Винил он Раубина лишь в том, что тот позволял себе показывать свой страх. – Только не слишком расслабляйся. Если у нас дело обернется худо, то не успеет наша кровь засохнуть, как эти лисотрахи отыщут тебя и, скорее всего, лишат тебя всего того, что ты между ног трешь.

Дыхание Раубина ощутимо задрожало и пресеклось.

– Башку тебе отпилят, – прошептал Никогда, вытаращив глаза для пущей убедительности.

– Вытряхнут требуху и зажарят, – прорычал Весельчак Йон.

– Кожу с рожи сдерут и будут вместо маски носить, – прогремел Брек.

– Будут хером твоим суп хлебать, – предположила Чудесница.

Все на мгновение умолкли, пытаясь представить себе такое.

– Значит, договорились, – сказал Зобатый. – Тихонечко, осторожненько, так, чтобы никто не заметил, как мы заберемся в этот дом и найдем то, что нужно. Но самое главное… – он самым строгим взглядом обвел отряд – полукруг перепачканных грязью, испещренных шрамами, бородатых и безбородых ясноглазых лиц. Его команду. Его семью. – Чтобы никто не смел погибнуть, ясно? К оружию.

Сосредоточенно и уже без балагурства – как же, до дела дошло! – отряд Зобатого подготовился к выходу; каждый сработался со своим оружием, как ткач – с ткацким станком, и оно всегда было ухоженным, даже если одежда превратилась в лохмотья, блестело, невзирая на то что лица толстым слоем покрывала грязь. С негромким шипением затягивались пояса, ремни и шнурки, поскрипывал, погромыхивал и позвякивал металл, и над всем этим непрерывно плыла песня, которую негромко вел высокий голос Гордяя.

Руки Зобатого двигались сами собой, повинуясь давней привычке, а мысли возвращались к былым временам, когда ему приходилось делать то же самое в других местах, в окружении других лиц, большинство из которых давно уже вернулось в грязь. Некоторых из них он похоронил своими руками. Он надеялся, что никто из присутствующих въяве сегодня не погибнет, чтобы превратиться в грязь и смутные воспоминания. Он проверил щит – прочны и упруги ли ременные петли, в которые просовывается рука. Проверил нож, запасной нож и запасной-запасной нож – все плотно сидели в ножнах. Кто-то когда-то сказал ему, что лишних ножей не бывает, и это был очень дельный совет, при условии, конечно, что ты правильно хранишь их и при случайном падении ни один из них не воткнется тебе в причиндалы.

Каждому было чем заняться. Кроме Жужела. Он лишь склонил голову и деликатно взял за ножны из крашеной кожи, чуть ниже крестовины, свой меч, прислоненный до того к стволу дерева. Ростом Жужело заметно превышал дюжинного человека, а клинок, скрытый в этих ножнах, был заметно длинней его собственной ноги. Затем откинул капюшон, разодрал пальцами с грязными ногтями свалявшиеся волосы и застыл, склонив голову набок и разглядывая соратников.

– Ты ходишь с одним-единственным клинком? – спросил Зобатый, сдвигая собственный меч, висевший у бедра. Он надеялся вовлечь верзилу в разговор и установить хоть мало-мальски доверительные отношения. В таком маленьком и тесно сбитом отряде капелька доверия может спасти тебе жизнь. Может спасти вообще всех.

Глаза Жужела повернулись в его направлении.

– Это Меч мечей, и люди успели дать ему сотню имен. Бритва рассвета. Могильщик, Кровавый жнец. Высочайший и Нижайший. На языке долины его именуют Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, битва, которая свершилась в начале времен и возобновится при их завершении. – Зобатый испугался было, что Жужело примется перечислять всю треклятую сотню, но, к счастью, он удовлетворился сказанным и лишь добавил, уставившись на рукоять, обмотанную тусклой серой проволокой: – Это и моя награда, и моя кара. Кроме этого клинка, мне ничего не нужно.

– А не длинноват он малость? – полюбопытствовала Чудесница с другой стороны. – Есть с него неудобно.

Жужело выразительно оскалился.

– А это на что?

– Ты когда-нибудь точишь его? – спросил Зобатый.

– Это он точит меня.

– Что верно, то верно. – Оставалось надеяться, что Жужело и впрямь владеет своим хваленым громадным клинком так хорошо, как о нем говорили слухи, потому что как собеседник он точно компанию не украшал.

– Кроме того, чтобы наточить меч, его нужно вынуть из ножен, – напомнила Чудесница, подмигнув Зобатому тем глазом, которого Жужело не видел.

– Именно так. – Взгляд Жужела остановился на ее лице. – А если Меч мечей вынуть из ножен, то обратно его уже не вложишь, пока…

– Пока он не обагрится кровью? – закончила вместо него Чудесница. Угадать его следующие слова можно было и не обладая даром гадания по рунам – с тех пор как они покинули Карлеон, Жужело повторил их, по меньшей мере, дюжину раз. Более чем достаточно для того, чтобы они всем слегка поднадоели.

– Кровью, – пророческим голосом отозвался Жужело.

Чудесница быстро взглянула на Зобатого.

– Скажи-ка, Жужело из Блая, тебе никогда не казалось, что ты относишься к себе чересчур серьезно?

Он слегка запрокинул голову и окинул взглядом небо.

– Если услышу что-нибудь смешное, то можно будет и посмеяться.

Зоб почувствовал на плече руку Йона.

– Вождь, можно тебя на пару слов?

– Конечно, – ответил он и не без усилия усмехнулся.

Йон отвел Зобатого на несколько шагов от других и негромко завел ту же речь, что и всегда перед боем.

– Если я погибну…

– Никто сегодня не погибнет, – перебил его Зобатый теми же самыми словами, которыми отвечал всегда.

– То же самое ты говорил в прошлый раз, а потом мы похоронили Чутлана.

От этого напоминания настроение Зобатого опустилось еще на ступеньку по лестнице, ведущей в трясину.

– Никто тут не виноват – работа у нас опасная, и всем это известно. Немало шансов за то, что сегодня я уцелею, но я всего лишь прошу, чтобы, если все же…

– Я навещу твоих детей, передам им твою долю и расскажу, кем ты был.

– Все так. И что еще?

– И ничего не буду приукрашивать.

– Вот теперь все верно. – Весельчак Йон, конечно, не стал улыбаться. Зобатый знал его уже много лет, и за все это время он улыбался вряд ли больше дюжины раз, причем в моменты, когда этого меньше всего можно было ожидать. Но кивнул со вполне удовлетворенным видом. – Право слово, никому другому я такого не доверил бы.

Зобатый кивнул в ответ.

– Вот и хорошо. Отлично, – и чуть слышно проворчал себе под нос, когда Йон отошел: – Всегда самые дурацкие задания…



Все пошло примерно так, как планировал Зобатый. Нельзя сказать, чтобы так случилось впервые, и тем не менее это был приятный сюрприз. Шесть человек неподвижно и безмолвно лежали на пригорке и следили за чуть заметными шевелениями листьев и веток, которые сопровождали передвижение Никогда в сторону вонючей задницы деревни. Вблизи она выглядела ничуть не лучше, чем издали. Зобатый по опыту знал, что более близкое знакомство редко приукрашивает явления. Он еще немного погрыз ногти и наконец увидел, что Никогда опустился на колени в кустах на другом берегу речки почти напротив северных ворот, наложил стрелу и натянул тетиву. С такого расстояния было трудно разглядеть наверняка, но похоже было, что на губах у него и сейчас играла та же самая хитрая усмешечка.

Он пустил стрелу, и Зобатый решил, что она воткнулась в одно из бревен забора. Ветер донес слабый крик. Из деревни взмыли и исчезли среди деревьев несколько ответных стрел, но Никогда уже повернулся, помчался прочь и скрылся в кустах. Зоб услышал нечто вроде барабанного боя, крики многих голосов, а потом на мост высыпали люди с грубо откованным железным оружием; некоторые на ходу облачались в шкуры или даже натягивали сапоги. Пожалуй, дюжины три. Отличная работа. Если, конечно, Никогда сумеет скрыться.

Йон покачал головой, глядя, как изрядная часть клана Лисы выкатилась по мосту и устремилась в лес.

– Просто удивительно! Никак не могу привыкнуть к тому, что люди совершенно не способны соображать.

– Да уж, не стоит слишком многого ожидать от всяких балбесов – непременно ошибешься, – прошептал в ответ Зобатый. – Хорошо, что мы – самый умный отряд на Земном круге, верно? Так что вдруг сегодня вам будет благоугодно не обгадиться, а?

– Если ты, вождь, не обгадишься, то и я удержусь, – пробормотала Чудесница.

Ха! Как будто он мог твердо пообещать успех. Зобатый прикоснулся к плечу Гордяя и ткнул пальцем в сторону деревни. Низкорослый воин подмигнул, ползком перевалился через гребень пригорка и, ловкий, как головастик в пруду, пополз, будто скользил, на брюхе через кусты.

Зоб провел сухим языком по пересохшему рту. Всегда у него в таких случаях напрочь иссякала слюна, и сколь часто ему ни приходилось бы заниматься подобными делами, лучше не становилось. Краем глаза он посмотрел на других: никто из них не выказывал признаков слабонервности. Он еще задумался о том, не гложет ли их тревога изнутри, так же, как и его, и не прячется ли за их застывшими лицами паника – так же, как у него? Или страшно только ему одному? Но, в конце концов, это не значило ровным счетом ничего. Если тебе страшно, то самое лучшее, что ты можешь сделать, – это вести себя так, будто страх тебе неведом.

Он поднял кулак, с удовольствием убедился в том, что рука не дрожит, указал вслед Гордяю, и все они двинулись за ним. Вниз по пригорку к южным воротам – если можно так назвать прогал в гнилом заборе, над которым возвышалось нечто, подобное арке, сделанной из кривых древесных стволов и украшенной черепом какого-то зверя, имевшего, на свою беду, пару внушительных рогов. Тут Зобатый не смог не задуматься о том, найдется ли на сто миль в округе хоть одна прямая лесина.

Прямо под черепом стоял, опершись на копье и не замечая ничего вокруг, один-единственный стражник. У него были длинные свалявшиеся волосы, и он был облачен в меха. Он засунул палец в нос, извлек его, внимательно осмотрел добычу и щелчком отправил ее наземь. Потянулся и, опустив руку, почесал задницу. Гордяй полоснул его ножом по шее сбоку и перерезал горло так же быстро и просто, как рыбак выпотрошил бы пойманного лосося. Зоб поморщился было, но он прекрасно знал, что это было неизбежно. Если расстаться с жизнью для того, чтобы они могли выполнить свое дурацкое задание, придется лишь этому, можно будет сказать, что всем повезло. Гордяй придержал убитого, из горла которого хлестала кровь, поймал его, когда у него подогнулись ноги, и беззвучно уложил еще дергавшееся тело в стороне от ворот, вне поля зрения любых глаз изнутри.

Тише, чем ветерок в кустах, Зобатый с остальными, низко пригибаясь, с оружием наготове поспешили к воротам. Гордяй, уже успевший вытереть нож, ждал их, осторожно заглядывая внутрь из-за воротного столба и выставив за спиной ладонь с растопыренными пальцами: дескать, подождите. Зоб хмуро взглянул на окровавленное лицо мертвеца, который приоткрыл рот, как будто собирался задать вопрос. Гончар делает горшки. Пекарь печет хлеб. А Зобатый занимается вот этим и больше ничем. Едва ли не всю свою жизнь.

Но, как бы аккуратно ни была сделана эта работа, гордиться тут было, в общем-то, нечем. Человека убили всего лишь за то, что он охранял свою собственную деревню. Потому что они, местные, тоже были людьми со своими надеждами, и печалями, и всем прочим, пусть даже они жили вдали от Кринны и не очень утруждали себя мытьем. Но что может сделать один человек? Зобатый медленно набрал в грудь воздух и еще медленнее выдохнул его. Только выполнить задание таким образом, чтобы не погиб никто из его собственных людей. В тяжелые времена прекраснодушные размышления могут погубить тебя скорее чумы.

Он посмотрел на Чудесницу, дернул головой в сторону деревни, и она, скользнув вокруг воротного столба, направилась по правой дорожке, непрерывно поворачивая бритую голову то налево, то направо. Сразу за нею следовал Гордяй, а последним – Брек, двигавшийся совершенно бесшумно, чего трудно было бы ожидать, глядя на его громадную фигуру.

Зоб еще раз медленно вздохнул и, крадучись, двинулся по левой тропе, морщась всякий раз, когда пытался нащупать самые твердые участки изрытой грязи, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Позади с чуть слышным шипением осторожно дышал Йон; Зобатый знал, что и Жужело тоже здесь, хотя тот и двигался тише кошки. Вот до его слуха донеслось какое-то пощелкивание. Прялка, наверно. Он услышал чей-то смех, хотя, возможно, ему это лишь почудилось. Он крутил головой в сторону любого намека на какой-то звук, будто его дергали за крюк в носу. Свет казался ему слишком ярким, и все было видно слишком уж хорошо. Возможно, следовало бы подождать темноты, но Зобатый терпеть не мог работать ночью. С того самого, мать его, несчастья в Гурндрифте, где люди Бледноснега случайно ввязались в бой с людьми Малорослика. Там полегло пятьдесят человек, а никакого врага не было и за десять миль. Слишком много всего может ночью пойти наперекосяк.

Впрочем, Зобатому доводилось видеть, как множество народу глупо погибало и при свете дня.

Он крался вдоль плетеной стены и обливался тем потом, какой бывает от страха. Тем едким потом, который выступает, когда смерть стоит аккурат за твоим плечом. Все окружающее сделалось вдруг острее острого. Каждый прут в плетне, каждый камешек в грязи. То, как кожаная оплетка рукояти меча врезалась в ладонь, когда он расслабил пальцы, чтобы перехватить ее. То, как при каждом вдохе, стоило горящим легким на три четверти заполниться воздухом, раздавался чуть слышный свист. То, как кожа подошвы его ступни при каждом осторожном шаге прилипала через дыру в носке к стельке башмака. Прилипала и отлипала.

Новые носки – вот что ему нужно. Ну, сначала пережить этот день, а потом обзавестись носками. Возможно, даже купить те самые – красного цвета, – которые он видел, когда в прошлый раз побывал в Уффрите. Они все тогда смеялись над ними. И он сам, и Йон, и Чудесница, и бедняга Чутлан, который успел погибнуть. Смеялись, что, дескать, носки из шерсти, выкрашенной красным, – это безумие. Но потом он подумал, что, если человек может позволить себе носки из крашеной шерсти, это не безумие, а роскошь, и, оглянувшись, окинул эту прекрасную материю задумчивым взглядом. Пожалуй, надо будет, покончив с этим дурацким заданием, вернуться туда и приобрести пару красных носков. Может быть, он купит даже две пары. И будет носить их, выпуская верх из башмаков, чтобы все видели его знатность. Не исключено, что его станут называть Кернден Красные носки. Он почувствовал, что лицо, против его воли, расплылось в улыбке. Красные носки – это первый шаг на пути к краху; если он…

Дверь в лачугу, что по левой стороне от него, резко распахнулась, и оттуда, заливаясь хохотом, вышли трое мужчин. Передний повернул косматую голову, на лице его застыла широкая улыбка, открывавшая желтые зубы. Он смотрел прямо на Зобатого, и Йона, и Жужело, которые застыли с открытыми ртами у стены длинного дома, будто трое мальчишек, которых застигли врасплох, когда они воровали пирожки. Так все и стояли неподвижно, разглядывая друг друга.

Зобатый почувствовал, как время замедлилось до почти полной зловещей неподвижности, как бывало всегда, перед тем как пролиться крови. Времени более чем достаточно для множества всяких глупостей. Чтобы подумать, не куриная ли кость торчит в ухе у одного. Посчитать гвозди на одной из их дубинок. Восемь с половиной. Времени хватает даже на то, чтобы подумать, что, дескать, смешно, что на ум не приходит ничего полезного. Такое впечатление, будто он стоит где-то в стороне от самого себя и думает, что же следует сделать дальше, но чувствует, что это от него, в общем-то, не зависит. И самое странное, что такое – ощущение это – в последнее время происходило с ним так часто, что он научился распознавать его появление. Тот миг оцепенения и полной растерянности перед тем, как мир рухнет.

Вот дерьмо! Опять…

Он чувствовал щекой поцелуй холодного ветерка – это Жужело широким движением косаря взмахнул своим мечом. Передний не успел даже пригнуться. Оплеуха, нанесенная не вынутым из ножен клинком, сбила его с ног, перевернула кубарем в воздухе и вмазала вверх тормашками в стену хижины. Рука Зобатого без какой-либо команды от головы обнажила меч. Жужело метнулся вперед и, выбросив руку, так ударил рукоятью меча в рот второму, что во все стороны полетели целые и раскрошенные зубы.

Широко раскинув руки, он рухнул во весь рост навзничь, как срубленное дерево, а третий попытался поднять дубину. Зобатый ударил его в бок; сталь с влажным глухим звуком разрубила мех и плоть, выбросив волну крови. Человек качнулся вперед, сложился пополам, открыл рот и оглушительно завизжал, выпучив глаза. Зобатый клинком расколол его череп надвое; рукоять меча дернулась в его ладони, крик завершился изумленным писком. Тело вытянулось на земле, кровь из разрубленной головы хлынула прямо на башмаки Зобатого. Похоже, что он даже раньше времени обзавелся красными носками. Вот тебе и не убивать никого без необходимости, вот тебе и тихо, весенний ветерок…

– Мать твою!.. – буркнул Зобатый.

Теперь-то время помчалось вскачь, и сделалось очень неуютно. Мир тоже помчался, раскачиваясь, и дергаясь, и швыряя во все стороны комья грязи. Кричали люди, лязгал, сталкиваясь, металл, в ушах ревели его собственное дыхание и рокочущий стук его собственного сердца. Он оглянулся через плечо, увидел, как Йон отразил щитом удар палицы и, громко взревев, зарубил противника. Не успел Зобатый снова посмотреть вперед, как – мертвые знают откуда – прилетела стрела и с громким щелчком вонзилась в стену прямо перед ним. Он чуть не попятился от неожиданности, но сзади него оказался Жужело и так пнул его под зад, что он рухнул и набрал полный рот грязи. Пока он поднимался, на него налетел еще один противник – лицо с бешено раззявленным орущим ртом и всклокоченная шевелюра заслонили все на свете. Зобатый закрылся щитом и начал поворачиваться, но тут из ниоткуда возник Гордяй и пырнул набегавшего поганца ножом в бок. Тот вскрикнул и споткнулся. Зобатый отрубил ему полголовы; лезвие, громко звякнув, раскололо кость и ткнулось в землю. Рукоять чуть не вылетела из потного кулака.

– Шевелитесь! – крикнул он, не очень понимая, к кому обращается, и стараясь вырвать увязший в земле клинок. Мимо промчался Весельчак Йон с окровавленным топором и оскаленными в безумной ухмылке зубами. Зобатый поспешил за ним, а следом Жужело – лицо бесстрастное, взгляд скачет с одной хижины на другую, в одной руке меч, так и не вынутый из ножен. За угол лачуги, на просторную площадку, заваленную навозом, смешанным с рубленой соломой. По одну сторону в большом сарае хрюкали и повизгивали свиньи. По другую сторону возвышался длинный дом, украшенный резными фигурами; к широкому распахнутому дверному проему, в котором была видна лишь темнота, вели ступени.

Через площадку на них бежал рыжеволосый мужчина с лесорубным топором в кулаке. Чудесница спокойно всадила стрелу ему в щеку с расстояния в шесть шагов, но он не сбавил хода, лишь прижал к лицу свободную руку и чуть не наткнулся на нее. Она с боевым кличем шагнула ему навстречу, взмахнула мечом и одним ударом отсекла ему голову. Голова, разбрызгивая кровь, завертелась в воздухе и улетела за ограду свинарника. Зобатый мимоходом подумал: вдруг бедняга все еще понимает, что происходит…

Затем он увидел, что тяжелая дверь медленно закрывается, увидел бледное лицо у края створки.

– Дверь! – взревел он и ринулся туда, сначала хлюпая по грязи, а потом тяжело топая по гулким деревянным ступеням. Он успел сунуть окровавленный грязный башмак в щель, и тут же дверь захлопнулась с такой силой, что его ногу прострелило болью, глаза выпучились. – Мать вашу! Моя нога! – взвыл он.

Дюжина, если не больше, мужиков из клана Лисы, собравшихся к тому времени в конце двора, рычали и хрюкали громче и противнее, чем свиньи. Они размахивали зазубренными мечами, топорами, корявыми дубинками, кое у кого были щиты, передний же красовался в ржавой кольчуге со свисающим лохмотьями нижним краем, и в его растрепанные волосы были вплетены грубо сработанные серебряные кольца.

– Назад! – Перед ними возвышался Жужело, держа в вытянутой руке свой меч рукоятью вверх, будто это был какой-то магический амулет, призванный отражать зло. – Назад, и вам не придется умереть сегодня.

Тот, что в кольчуге, сплюнул и прорычал на ломаном северном наречии:

– Покажи нам свое железо, вор!

– Покажу, раз ты этого хочешь. Смотри на Меч мечей – больше ты ничего в жизни не увидишь. – И Жужело вынул свое оружие из ножен.

Этому мечу присвоили добрую сотню имен: Бритва рассвета, Могильщик, Кровавый жнец, Высочайший и Нижайший, Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, На языке долины и так далее, но Зобатый вынужден был признать, что он представлял собой ничем не примечательную полосу металла. Не вспыхнуло пламя, не разлился золотой свет, не запели в отдалении трубные звуки, клинок даже не сверкнул зеркальным блеском. Лишь чуть слышный шорох, с которым вырвалось на свободу из покрытых многолетними пятнами кожаных ножен длинное лезвие тускло-серого, точь-в-точь как влажный сланец, цвета, без какой-либо блестящей отделки или украшений, если не считать какого-то поблескивающего узора, выгравированного около простой ничем не примечательной крестовины.

Но у Зобатого были иные заботы, кроме как выяснять, достоин ли меч Жужела сложенных о нем песен.

– Дверь! – визгливо крикнул он Йону, цепляясь за край створки левой рукой, на которой так и висел щит, и вслепую размахивая мечом в щели между створкой и притолокой. – Моя нога, мать вашу!

Йон с ревом взбежал по ступенькам и саданул в дверь плечом. Она неожиданно поддалась, соскочила с петель и придавила того болвана, который пытался закрыть ее. Йон и Зобатый ввалились в помещение, где было темно, как в поздние сумерки, и плавал неприятно сладковатый дым. На Зобатого надвинулось какое-то пятно, он инстинктивно вскинул щит и почувствовал, как что-то с силой ударилось в него и ему в лицо брызнули щепки. Потеряв равновесие, он врезался во что-то еще; загремел металл, захрустела бьющаяся глиняная посуда. Из полумрака возникло призрачное лицо, под которым громыхало ожерелье из зубов. Зобатый рубанул мечом, потом еще и еще, и человек с залитым кровью покрытым белой краской лицом осел на землю.

Зоб кашлял, рыгал, снова кашлял, всматривался, мигая, в смердящий мрак и держал меч наготове. Он услышал, как взревел Йон, услышал глухой удар топора, угодившего в плоть, и чей-то визг. Дым слегка рассеялся, и Зобатый смог наконец более-менее рассмотреть зал. В яме-очаге полыхали угли, заливавшие паутину украшенных резьбой стропил и балок мутным красным и оранжевым светом, сталкивавшим друг с дружкой движущиеся тени, вводя в обман глаза. Здесь было жарко, как в аду, и к тому же воняло, как в аду. Стены покрывала ветхая драпировка – изодранная парусина, испещренная нарисованными отметками. В дальнем конце лежала плита черного камня, на ней стояла грубая статуя, в ногах у которой поблескивало золото. Чаша, решил Зобатый. Кубок. Туда он и направился, пытаясь щитом отодвинуть темноту подальше от лица.

– Йон! – крикнул он.

– Зобатый, где ты?

Невесть откуда донеслась какая-то странная песня. Слов ее Зобатый не понимал, но их звучание ему не понравилось. Очень даже не понравилось.

– Йон?

И из-за каменной плиты внезапно выскочила человеческая фигура. Зобатый вытаращил глаза, попятился и чуть не свалился в яму, где горел огонь.

Человек был облачен в изодранную красную хламиду, из-под которой торчали длинные жилистые руки, был густо намазан краской, сквозь которую проступал бисерный пот, а лицо его было скрыто черепом какого-то зверя с витыми черными рогами, отчего человек в красном казался при мятущемся свете дьяволом, вырвавшимся прямо из ада. Зобатый прекрасно понимал, что это маска, но когда на него из дыма внезапно надвинулась эта фигура, когда он услышал странную песню, гулко доносившуюся из-под черепа, то почувствовал, что не может сдвинуться с места от страха. Он даже меч свой не мог поднять. Просто стоял, дрожа всем телом и чувствуя, что каждая мышца растекается, словно вода. Он никогда не был героем – что уж тут скрывать, – но никогда прежде не испытывал такого страха. Даже в Иневарде, когда он видел, как к нему с безумным видом, с головы до ног залитый чужой кровью, пробивался Девять смертей. Сейчас он, беспомощный, стоял совершенно неподвижно.

– Фух… фух… фух…

Жрец, подняв одну длинную руку, подходил все ближе. В раскрашенных пальцах он держал какой-то предмет. Кривую деревяшку, чуть светящуюся тусклым светом.

Вещь. Та самая вещь, за которой они явились сюда.

Тут деревяшка засветилась ярче, еще ярче, так ярко, что ее корявое очертание словно выжглось в глазах Зобатого, а звук песни лился ему в уши, и вскоре он не слышал ничего, кроме него, не мог думать ни о чем, не видел ничего, кроме этого предмета, слепяще яркого, как солнце, предмета, который мешал ему дышать, сламывал его волю, совсем остановил его дыхание, отрезал…

Трах! Топор Весельчака Йона расколол пополам рогатый звериный череп и разрубил скрытое под ним лицо. Хлынувшая кровь зашипела на углях в яме-очаге.

Зобатый ощутил брызги на своем лице, заморгал и покачал головой, внезапно освободившись от цепенящей власти страха. Жрец качнулся вбок, его песня сменилась рваным бульканьем, маска раскрылась на две части, и из-под нее лилась кровь. Зобатый зарычал, взмахнул мечом, вонзил его в грудь волшебника, и тот рухнул навзничь. Вещь вывалилась из его руки и отлетела в сторону по шершавым половицам; ослепительный свет сменился чуть заметным мерцанием.

– Поганые колдуны, – рыкнул Йон, сложил язык хитрым образом и цыкнул на труп длинной струйкой слюны. – Вот суетятся, суетятся попусту! Столько времени тратят на все эти трюки и словоблудие, а толку от всего этого и вполовину не будет, как от хорошего ножа… – Он нахмурился. – Ох ты!..

Жрец рухнул в огненную яму, выбив при падении на пол кучу пылающих углей. Несколько кусков долетели до разлохмаченного края ближайшей драпировки.

– Проклятие. – Зобатый на подгибающихся ногах направился туда, чтобы отшвырнуть уголья. Но не успел он сделать и трех шагов, как старую тряпку охватило пламя. – Проклятие… – Он попытался погасить огонь, но голова у него все еще кружилась, и он лишь насыпал тлеющих искр к себе на штаны, и ему пришлось прыгать на месте и тушить самого себя. Огонь выбрасывал языки и разбегался по сторонам быстрее чумы. Такое пламя, взвивающееся выше человеческого роста, уже не погасишь. – Проклятие! – Ощущая жар лицом, Зобатый подался назад, между стропил плясали алые тени. – Забирай эту штуку и пошли отсюда!

Йон уже возился с ремнями своей кожаной котомки.

– Все правильно, вождь, все правильно. Запасной план!

Зобатый отвернулся от него и поспешил к двери, плохо представляя себе, кто может оставаться в живых по ту сторону. Он вырвался в день из мрака, и свет больно ударил ему в глаза.

Прежде всего он увидел Чудесницу, стоявшую с широко раскрытым ртом. Она держала в расслабленных руках наполовину натянутый лук, на котором лежала стрела, но ее острие было направлено в землю. Зобатый не мог припомнить, когда еще он видел ее такой изумленной.

– В чем дело? – рявкнул он, еще больше разозлившись, оттого, что его меч зацепился за дверной косяк, и с рычанием высвободил его. – Ты ранена? – Он прищурился от солнца и прикрыл глаза щитом. – Что за… – Он остановился на ступенях и уставился перед собой. – Клянусь мертвыми…

Жужело стоял неподвижно, все еще сжимая в кулаке Меч мечей, но его длинное тусклое лезвие смотрело в землю. Только теперь он был с головы до ног перемазан кровью, а перед ним широким полукругом валялись изуродованные, разрубленные вдоль и поперек трупы дюжины людей из клана Лисы, напавших на него, а чуть подальше – еще несколько пытавшихся поддержать их.

– Он один перебил их всех. – Лицо Брека было все еще перекошено от растерянности. – Прямо так, один – всех. Я даже молотком своим ни разу не взмахнул.

– Так не бывает, – бормотала Чудесница. – Так не бывает. – Она наморщила нос. – Мне кажется или я чую запах дыма?

Йон вывалился из зала и так ткнулся в спину Зобатого, что они оба чуть не упали с лестницы.

– Ты взял эту штуку? – рявкнул Зобатый.

– Полагаю, что… – Йон заморгал, уставившись на Жужело, возвышавшегося в кругу своих жертв. – Клянусь мертвыми, вот это да!

Жужело начал было отступать к ним, но резко повернулся, заметив стрелу, которая просвистела рядом с ним и, задрожав, вонзилась в стену дома, и махнул свободной рукой.

– Может быть, нам лучше было бы…

– Бежим! – прогремел Зоб. Возможно, хороший вождь должен дождаться, пока все остальные не окажутся в безопасности. Должен первым вступать в бой и последним выходить из него. Во всяком случае, Тридуба поступал именно так. Но Зобатый не был Тридуба (о чем можно было и не напоминать лишний раз) и сейчас он мчался, как кролик с подпаленным хвостом. Подавал личный пример, так сказать. Позади он услышал звон тетивы. Стрела просвистела мимо, чуть не задев руку, которой он размахивал, и вонзилась в стену лачуги. Потом другая. Придавленная нога болела как невесть что, но он бежал, хромая и размахивая рукой со щитом. Мчался к шатавшимся, прыгавшим перед глазами воротам с аркой и звериным черепом на ней.

– Ходу! Ходу! – Чудесница вырвалась вперед, швырнув брызгами грязи в лицо Зобатому. Он увидел, как Гордяй мелькнул впереди между двумя хижинами, а затем быстро, как ящерица, обогнул один из воротных столбов и вырвался из деревни, следом и он сам протопал под аркой из веток. Спрыгнул на берег, споткнулся на поврежденную ногу, сотрясся всем телом, клацнул зубами и прикусил язык. Он сделал еще один неверный шаг и повалился в болотный папоротник, перекатился через щит и успел подумать лишь о том, что хорошо бы постараться не отрезать себе нос собственным мечом. Затем он поднялся и вскарабкался по склону, чувствуя, как горят легкие, как липнут к гудящим ногам промокшие по колено в болоте штаны. Он слышал за спиной тяжелые шаги всхрапывавшего от усилия Брека, а за ним ворчание Йона: «Дерьмо… проклятие… бежать… проклятие… дерьмо…»

Потом он проломился сквозь кусты и оказался на той самой полянке, где они строили планы. Планы никогда не исполняются слишком гладко – так и с этим получилось. Раубин стоял около имущества. Рядом с ним – Чудесница, уперши руки в бока. На противоположной стороне поляны устроился на коленях Никогда со стрелой, наложенной на лук. Увидев Зобатого, он усмехнулся:

– Ну что, вождь, получилось?

– Дерьмо… – Зобатый стоял скрючившись и глотал ртом воздух. Голова у него кружилась. – Дерьмо. – Он выпрямился и уставился в небо, чувствуя, как пылает лицо, не в состоянии придумать какое-нибудь другое слово, хотя даже если бы это удалось, у него не хватило бы дыхания, чтобы его произнести.

Брек, выглядевший еще более измученным, чем Зобатый (если, конечно, такое возможно), согнулся, упершись руками в трясущиеся колени, его широченная грудь вздымалась, плоское лицо, покрытое татуировками, было красным, как поротая задница. Йон, с раздутыми блестящими от пота щеками, шатаясь, подошел к дереву и прислонился к нему.

Чудесница почти не запыхалась.

– Клянусь мертвыми, вы, старики, совсем зажирели. – Она хлопала Никогда по руке. – Хорошо ты там, за деревней, поработал. Я была уверена, что они поймают тебя и освежуют.

– Хочешь сказать, надеялась на это? – ответил Никогда. – А ведь должна бы знать, что на всем Севере нет человека, который так прытко удирал бы от опасности.

– Что правда, то правда.

– Где Гордяй? – выдохнул Зобатый, как только отдышался более-менее достаточно для того, чтобы волноваться.

Никогда ткнул большим пальцем.

– Пошел осмотреться и убедиться, что нас никто не преследует.

На поляну не торопясь вышел Жужело. Он снова накинул на голову капюшон, и Меч мечей, снова в ножнах, лежал у него на плечах, как посох путника; одной рукой он держался за рукоять, а другая свободно болталась, перекинутая через лезвие.

– Это следует понимать так, что за нами не гонятся? – спросила Чудесница, приподняв одну бровь.

Жужело покачал головой.

– Нет.

– Не стала бы обвинять бедняг в трусости. И забираю назад свои слова о том, что ты воспринимаешь себя слишком серьезно. Ты со своим мечом – очень даже серьезная штучка.

– Добыли то, что надо? – спросил совершенно белый от тревоги Раубин.

– Ты угадал, Раубин, шкуру твою мы спасли. – Зобатый вытер рот и увидел на ребре ладони кровь из прикушенного языка. Они выполнили задание, и к нему понемногу начало возвращаться чувство юмора. – Ха! Или ты мог подумать, что мы бросили эту говенную штучку там?

– Не боись, – сказал Йон, резкими движениями открывая свою котомку. – Весельчак Йон Непролаз, мать его, снова оказался героем. – И он запустил руку внутрь и вытащил добычу.

Зобатый заморгал. Потом нахмурился. Потом его взгляд остановился. Золото поблескивало в меркнущем свете, и он почувствовал, что сердце ухнуло куда-то еще глубже, чем это случалось за весь минувший день.

– Йон, это ни хера не то, что надо!

– Не то?

– Это чаша! А нам нужна была вещь! – Он воткнул меч острием в землю и махнул рукой. – Треклятая вещь, светившаяся каким-то треклятым светом!

Йон уставился на него.

– Мне никто не говорил, что она светилась треклятым светом.

Все ненадолго умолкли, думая об одном и том же. Вокруг стояла тишина; лишь ветер теребил старые листья, заставляя черные ветки со скрипом раскачиваться. А потом Жужело запрокинул голову и разразился хохотом. Он хохотал так громко, что несколько ворон сорвались с ветки и, суматошно размахивая вялыми крыльями, устремились в серое небо.

– Что это тебя разобрало? – зло бросила Чудесница.

Полускрытое капюшоном перекошенное лицо Жужела блестело счастливыми слезами.

– Я же сказал тебе, что буду смеяться, если услышу что-нибудь смешное! – И он снова зашелся хохотом, сотрясаясь всем телом и выгнув хребет наподобие натянутого лука.

– Вам придется вернуться, – сказал Раубин.

– Вернуться? – повторила перепачканная, как и все остальные, грязью Чудесница, словно не веря своим ушам. – Ты, засранец, сказал: «Вернуться»?

– Может быть, ты не заметил, что дом сгорел? – громыхнул Брек, указывая все еще дрожащей ручищей на толстый столб дыма, поднимавшийся из деревни.

– Что, что? – спросил Раубин, а Жужело испустил в небо очередной взрыв визгливого хохота и снова зашелся, булькая, фыркая и с трудом держась на ногах.

– О да, сгорел дотла, и как пить дать вместе с этой треклятой штукой.

– Ну… не знаю… вам всего-то нужно перетрясти пепел на пожарище!

– Не лучше ли будет перетрясти твой вонючий пепел? – рявкнул Йон, швырнув чашу на землю.

Зобатый медленно, тяжело вздохнул, протер глаза и, поморщившись, взглянул на эту задницу, почему-то именовавшуюся деревней. За его спиной Жужело продолжал терзать тишину сумерек хриплым хохотом.

– Вот всегда так, – чуть слышно прошептал он. – Почему, ну почему мне всегда достаются самые поганые задания?

Свалить поскорее (по городам и весям)

Ближняя страна, лето 575 года



– Пожалуй, из этого города лучше будет свалить поскорее, – сказала Джавра.

– О нет, нет, нет! Только не это! – поспешно возразила Шев. – Нельзя же вот так мчаться по жизни, оставляя позади лишь развалины как следы наших собственных ошибок.

Они быстро шли сквозь беззвучную ночную тьму. Джавра, задумчиво насупив брови, двигалась огромными стремительными шагами, и Шев, чтобы не отставать, приходилось почти бежать вприпрыжку.

– В таком случае чем же мы, по-твоему, занимались в прошлом году?

– Ну… так… мы… – Шев задумалась. – Я тебе вот что скажу: так дальше продолжаться не может!

– Понятно. В таком случае мы отдаем Тумнору его драгоценный камень, забираем обещанные деньги, расплачиваемся с нашими игорными долгами…

– Твоими игорными долгами.

– И что потом? Оседаем здесь и пускаем корни? – Джавра дернула рыжей бровью, словно указывая на обшарпанные домишки, мусор, валявшийся прямо на улице, смердящего рыбой нищего, который выкашливал больные легкие, скрючившись в открытой двери.

– Ладно, убедила. Двинемся дальше.

– И что же на сегодняшний вечер останется у нас позади? Джавра дернула головой назад, в ту сторону, откуда они пришли. – Ты считаешь, что это можно назвать развалинами?

– Я назвала бы это… – Шев запнулась, задумавшись, долго ли еще удастся уклоняться от беспощадного взгляда правде в глаза, – серией неудач.

– А по мне, так это больше похоже на развалины. Ведь если у дома обрушился фасад, его вполне можно назвать развалинами, верно?

Шев в очередной раз оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не следит.

– Полагаю, какой-нибудь злопыхатель мог бы и так сказать.

– В таком случае, Шеведайя, не сочти за труд объяснить мне, чем же твой путь отличается от моего, если не считать того, что в твоем случае мы уйдем из города, имея меньше денег.

– Но и врагов у нас будет меньше! Мне страшно надоело, что в любой поганой дыре, через которую нам доводится проходить, мы, словно кролик кучу катышков, оставляем новую кучу врагов! А что если мне рано или поздно вновь понадобится залезть в одну из этих поганых дыр? И повсюду эти окаянные враги. Знаешь ли, я по ночам просыпаюсь вся в поту!

– Это от острой еды, – сказала Джавра. – Я ведь то и дело предупреждаю тебя: следи за диетой. А враги – это хорошо. Если есть враги, значит, ты… производишь впечатление.

– О да, ты очень даже производишь впечатление; я этого никогда не стала бы отрицать. Вот и нынче вечером ты произвела на этих пацанов прямо-таки сокрушительное впечатление.

Джавра оскалила в улыбке оба ряда белых зубов и с таким звуком, будто дверью хлопнула, стукнула покрытым шрамами кулаком по мозолистой ладони.

– Это уж точно.

– Но, Джавра, я ведь воровка, а не… не то, что ты. Мне вроде как полагается держаться незаметно.

– Ах! – Джавра снова вздернула ту же самую рыжую бровь и посмотрела искоса на Шев. – Потому-то ты и ходишь в черном.

– Но ты ведь согласишься, что черное мне действительно идет?

– Ты, вне всякого сомнения, неуловимая и обольстительная совратительница невинного девичества! – Джавра игриво толкнула Шев локтем в бок, отчего та едва не врезалась в ближайшую стену, но тут же схватила ее за руку и стиснула в сокрушительном объятии, приплюснув лицом к себе под мышку. – И раз так, дорогая подруга Шеведайя, мы пойдем твоим путем! Прямым, верным и непоколебимо нравственным, как подобает ворам! Мы расплатимся по твоим долгам, а потом напьемся и найдем несколько мужчин.

Шев еще не отдышалась после дружеского толчка локтем.

– И что же, по-твоему, я буду с ними делать?

Джавра ухмыльнулась.

– Мужчины будут для меня. Я ведь из Тонда, и аппетиты у меня о-го-го какие. А ты сможешь посмотреть.

– Премного благодарна за великую честь, – ответила Шев, выбираясь из-под тяжеленной мускулистой руки Джавры.

– Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Ты пока что проявляла себя прекрасной подручной.

– Я думала, что у нас равное партнерство.

– Самые лучшие подручные всегда так думают, – сказала Джавра, направляясь к парадной двери «Плачущего работорговца». Перекошенная вывеска, прикрепленная к ржавому железному пруту, болталась на одной петле.

Шев вцепилась в руку Джавры, повисла на ней всем весом и даже пятками уперлась в землю, чтобы не дать подруге сделать следующий шаг.

– У меня предчувствие, что Тумнор будет ждать нас.

– Так мы и договоривались. – Джавра озадаченно посмотрела на нее сверху вниз.

– Знаешь ли, он не слишком откровенно рассказывал нам о работе. Не исключено, что он попытается кинуть нас.

Джавра нахмурилась.

– Ты считаешь, что он может нарушить соглашение?

– Но ведь он ничего не сказал нам о ловушках, верно? – спросила Шев, продолжая висеть на руке Джавры. – И об обрыве. И о стене. И о собаках. И еще он сказал, что охранников будет двое, а не двенадцать.

Джавра, играя желваками на скулах, стиснула челюсти.

– И о том волшебнике он тоже ничего не сказал.

– Точно. – Шев удалось глотнуть воздуха; каждая связка ее тела дрожала от напряжения.

– Клянусь дыханием матери, ты права.

Шев с облегчением выдохнула, медленно разогнулась, выпустила руку Джавры и похлопала по ней.

– Сейчас я проберусь через черный ход и проверю…

– Хоскоппская львица никогда не пользуется черным ходом! – с широкой улыбкой перебила ее Джавра. И, взбежав на крыльцо, она высоко подняла ногу, так пнула подошвой башмака дверь, что та слетела с петель, и шагнула внутрь. Грязные фалды некогда белого пальто развевались за ее спиной, как раздвоенный хвост.

Шеведайя мельком, но очень серьезно подумала о том, не стоит ли ей рвануть со всех ног вдоль по улице, но лишь вздохнула и побрела по ступенькам вслед за подругой.

«Плачущий работорговец» был далеко не самым респектабельным заведением, хотя Шев должна была признать, что ей доводилось бывать и в куда худших местах. Собственно говоря, в худших местах она провела большую часть нескольких последних лет своей жизни.

Зал был просторным, как хорошее гумно, с галереей на уровне второго этажа, и довольно плохо освещался огромной круглой люстрой, утыканной коптящими свечами в подсвечниках из цветного стекла. На полу, усыпанном грязной соломой, были беспорядочно расставлены столы и стулья, а сбоку громоздилась кривобокая стойка, за которой на полках красовались бутылки с самым низкопробным алкоголем дюжины дюжин культур.

Здесь пахло дымом и потом, пролитым спиртным и блевотиной, отчаянием и упущенными шансами, и все это выглядело почти так же, как три ночи назад, когда они приняли заказ на работу, а сразу после того Джавра просадила в кости половину обещанной платы. Отличие было лишь одно, и оно сразу бросалось в глаза. Той ночью здесь было полным-полно разнообразного сброда. А нынче зашел, похоже, только один человек.

Тумнор сидел за столом посреди комнаты, на его пухлом лице застыла улыбка, а лоб блестел от пота. Он казался очень встревоженным – чрезмерно даже для человека, намеревающегося обмануть двоих довольно известных воровок. Выглядел он так, будто всерьез опасался за свою жизнь.

– Это ловушка, – проворчал он сквозь стиснутые зубы, не шевеля лежавшими на столе руками.

– Это мы и сами поняли, поганец ты этакий! – ответила Джавра.

– Нет, – так же ворчливо отозвался он и странно скосил выпученные глаза куда-то вбок, потом снова взглянул на них и перевел взгляд в другую сторону. – Ловушка!

И лишь тогда Шев заметила, что его руки прибиты к столу. Она проследовала за его взглядом мимо подозрительно походившего на кровь большого коричневого пятна на полу до темного угла. И увидела там человеческую фигуру. Блеск глаз. Мерцание стали. Человек в боевой стойке, готовый действовать. Теперь она видела не слишком тщательно замаскированные признаки чужого присутствия в других углах: человек с секирой, забившийся за шкаф со спиртным, нос арбалетчика, высунувшегося с галереи на свет чуть дальше, чем нужно, пара башмаков, торчащих из двери, ведущей в подвал, и башмаки эти, как она решила, должны были все еще находиться на мертвых ногах одного из наемных охранников Тумнора. Сердце у нее упало. Ей ужасно не хотелось драться, но все говорило за то, что драться ей придется, и очень скоро.

– Знаешь, похоже на то, – вполголоса сказала Шев, подавшись к Джавре, – что поганца, который собирался обдурить нас, уже успел обдурить кто-то другой.

– Да, – прошептала Джавра. Ее шепот звучал громче, чем обычная речь большинства людей. – Я как-то даже в растерянности. Кого убивать раньше, кого потом?

– Может быть, удастся договориться, чтобы нам позволили уйти? – с надеждой в голосе предположила Шев. Очень важно не терять надежды.

– Шеведайя, нам следует учитывать возможность применения насилия.

– Ты просто поражаешь точностью предвидения.

– Я буду очень благодарна, если ты, когда мое предвидение начнет сбываться, сможешь проявить внимание к тому арбалетчику, что устроился на галерее.

– Поняла, – пробормотала Шев.

– Большую часть остальных, пожалуй, можешь уступить мне.

– Ты очень любезна.

И вот из глубины здания донеслись раскатывавшиеся гулким эхом приближающиеся шаги тяжелых сапог и бряцание металла, а выражение лица Тумнора сделалось еще отчаяннее, и бусинки пота, катящиеся по щекам, – крупнее.

Джавра прищурилась.

– Вот и выход злодея.

– Так ведь злодеи всегда склонны к театральщине… – пробормотала Шев.

Она появилась в зыбком свете свечей и оказалась худощава и очень высока ростом. Пожалуй, почти такого же роста, как и Джавра, с коротко остриженными темными волосами, одна жилистая рука обнажена, и видно, что она сплошь покрыта синими татуировками, а другая прикрыта пластинами помятой стали, завершавшимися похожей на когтистую лапу перчаткой, острыми металлическими когтями которой она и пощелкивала на ходу. Когда она улыбнулась им, ее зеленые-зеленые глаза ярко вспыхнули.

– Давно не видались, Джавра.

Джавра выпятила губы.

– Во имя задницы Богини, Вейлена! – отозвалась она. – Какая приятная встреча. Или, если на то пошло, какая неприятная встреча.

– Ты знакома с нею? – пробормотала Шев.

Джавра поморщилась.

– Вынуждена признать, что она не то чтобы совсем не знакома мне. Она была Тринадцатой из Пятнадцати.

– Теперь я десятая, – сказала Вейлена. – Ты ведь убила Ханаму и Бирке.

– Я предложила им тот же самый выбор, какой вскоре предложу и тебе, – пожала плечами Джавра. – Они выбрали смерть.

– Э-э… – Шев подняла палец затянутой в перчатку руки. – Позвольте полюбопытствовать… О чем, будь оно неладно, мы говорим?

Изумрудно-зеленые глаза женщины обратились на нее.

– Она тебе не рассказывала?

– Что вы имеете в виду?

Джавра поморщилась еще выразительнее.

– Те мои друзья, которых я упомянула, – они из храма.

– Храм находится в Тонде?

– Да. И они не то чтобы друзья.

– Значит они… к тебе безразличны, да? – с надеждой в голосе предположила Шев. Нет на свете ничего важнее, чем сохранять надежду.

– Скорее враги, – ответила Джавра.

– Понятно.

– Пятнадцати храмовым рыцарям Золотого ордена запрещается покидать храм, кроме как по приказу Верховной Жрицы. Под страхом смертной казни.

– Осмелюсь предположить, что ты ушла, не спросив у нее разрешения, – проговорила Шеведайя, обводя взглядом все острые стальные предметы, находившиеся в поле зрения.

– Не то чтобы она горячо одобрила мое намерение.

– Не очень?..

– Вернее говоря, совсем не одобрила.

– Ей не дозволено жить, – сказала Вейлена. – Как и любому, кто предлагает ей помощь. – И, вытянув указательный палец, заканчивавшийся длинным железным когтем, она вонзила его Тумнору в темя. Тот издал странный звук, вроде как пукнул, и повалился лицом на стол; из аккуратной ранки на макушке хлынула пенящаяся кровь.

Шев подняла руки, демонстрируя пустые ладони.

– Уверяю, что никакой поддержки я не предлагала. Поддерживать я люблю ничуть не больше, чем любая другая девушка, разве что самую малость больше. Но Джавра… – Она шевелила руками очень осторожно, чтобы самой удостовериться, что механизм взведен, но чтобы другие сочли ее движения всего лишь выразительной жестикуляцией. – Не хочу ее обидеть и уверена, что рано или поздно она осчастливит какого-нибудь мужчину, а то и нескольких, в качестве жены, но что касается меня, она совсем не в моем вкусе. – Шев вскинула брови и взглянула на Вейлену, которая, если честно, куда больше соответствовала ее вкусу: одни глаза чего стоили.

– И, знаете, не буду хвастаться, но с какой стати я буду предлагать поддержку? Как правило, я стараюсь сама получить всю поддержку, которую женщина может…

– Она имеет в виду помощь, – пояснила Джавра.

– А?

– Поддержка – это не сексуальная позиция.

– О…

– Убейте их, – приказала Вейлена.

Арбалетчик поднял свое оружие, свет свечей заиграл на острой головке заряженного болта, а из теней выскочили еще несколько головорезов, размахивавших разнообразным оружием крайне неприятного вида. Хотя, подумала Шев, разве может оружие казаться привлекательным, если оно обращено против тебя?

Шев резко повернула запястье, и метательный нож прыгнул ей в ладонь. К сожалению, пружина оказалась натянута слишком туго, и нож проскочил между ее смыкающимися пальцами и вонзился в потолок, аккуратно перерезав в полете веревку, которая держала люстру. Затрещали шкивы, и махина стала падать.