Хлопнула входная дверь.

– Том, ты наверху?

Он вскочил на ноги, боясь, что к нему ворвется Лиззи. Он не должен был чувствовать себя дураком или стыдиться, когда она заставала его на коленях в момент молитвы и служения, но он ничего не мог с собой поделать.

Он спустился вниз.

– Привет.

Лиззи закладывала хлеб в тостер. Она помахала в воздухе вторым куском.

– Делай два, – сказал Том. – Слушай, Лиз, почему бы тебе не пойти со мной?

– Куда пойти?

– На юношескую группу. Я ее сегодня веду.

– Понятно.

– Было бы здорово. Если бы ты пошла.

Тосты выпрыгнули, слегка дымясь.

– Черт, опять он это сделал, они где-то застревают, и бока все время подгорают. И только с одной стороны. Ты можешь посмотреть?

– Я уже смотрел. Ничего не увидел. Нам просто нужен новый тостер.

– Джем или «Мармайт»?

– «Мармайт». Ну что, ты пойдешь?

Лиззи открыла стенной шкаф.

– Даже не мечтай. Я собираюсь навестить маму, но даже если бы и не собиралась, не пошла. И тебе советую сделать то же самое, это более по-христиански.

– Я ходил этим утром.

– А. Ладно. И как она?

– Кажется, у нее до сих пор довольно сильные боли. По-моему, к ней не слишком-то часто заходят.

– Вечно у них не хватает персонала, да? В таких местах нужно самому о себе заботиться.

– Он был там.

– Хорошо.

– Нет.

– Не начинай, Том.

Том примирительно поднял руки.

– Только что услышала в новостях. Еще одна сегодня умерла… она была на нижнем уровне, когда все обвалилось.

– Девять.

– Я больше никогда не сяду ни в одну из этих штук. Я, наверное, даже близко к ярмарке больше не подойду. Слишком опасно.

– Лаффертон вообще сейчас опасен, да? Они пока так и не поймали стрелка.

– Королевских гостей на этой свадьбе все-таки не будет, насколько я слышала.

– Я их не виню. Они ведь сами поженились не так давно, верно? Он вполне может нацелиться на Чарльза и Камиллу. Кажется, нашему местному снайперу не очень-то по душе свадьбы.

– Господи, надеюсь, они поймают его до того, как мама и Фил пойдут под венец.

Том громко поднялся со своего стула и вышел из кухни.

Пятьдесят девять

«Еще один человек погиб в результате аварии на Лаффертонской ярмарке, где в субботу вечером обрушился аттракцион с поездом-призраком. Сегодняшняя смерть увеличила общее число жертв до девяти. Двадцатипятилетняя Таня Ломакс была вместе со своим мужем, Дэном, когда вагончик, в котором они ехали, перевернулся при падении с разорванных рельс. Дэн Ломакс получил тяжелые травмы и до сих пор находится в отделении интенсивной терапии. Пара поженилась только в прошлом месяце».

Он стоял посреди ванной, голый после душа, и завороженно слушал сообщение. Было десять часов вечера. Он собирался выключить радио, когда начались новости. А теперь он застыл на месте, пока ведущий продолжал что-то бубнить, и его губы сложились в одну из тех улыбок, которые он никогда не умел сдержать.

Что же, на ярмарке ничего не случилось!

А вот это случилось само собой, ему и пальцем не пришлось пошевелить. Какая-то сила приглядывала за ним.

Он натянул старую серую футболку и шорты, в которых ложился спать. Он немного почитает, а потом послушает еще раз. Это были местные новости, которые Радио Бевхэм повторяло каждые полчаса. Он не мог дождаться.

Шестьдесят

«Будучи аббатисой в Параклете, Элоиза написала своему бывшему любовнику Абеляру, прося о помощи в установлении распорядка, который следовало бы соблюдать монахиням. Ее письмо касалось принципиальной проблемы: отсутствия устава, написанного для женщин…»

От звонка телефона, стоявшего на ее столе, Джейн подскочила. Она работала уже час и так погрузилась в свои «Монашеские ордена в Йоркшире 1069–1215 гг.», что какое-то время просто пораженно глядела на телефон, прежде чем взять трубку.

– Джейн, Питер Уэйклин. Я хотел спросить, нет ли у тебя лишних пары минут?

– Да, конечно.

– Я хотел бы сделать кое-какие перестановки, это касается двух воскресений в ноябре.

– Мне подойти прямо сейчас?

– Сейчас было бы отлично. Или – я свободен после ужина.

Кабинет настоятеля находился с восточной стороны двора и выходил окнами на парк Бэкс за колледжем, где он сужался и убегал под Мост Великомучеников. Течение реки подхватывало оранжевые и коричневые листья, пока они стояли и смотрели в окно. Пару недель назад, когда она была здесь, тут не было ни души. Теперь, когда начался новый семестр, парк заполнился молодыми людьми, которые катались на велосипедах, гуляли или собирались в группки.

– Мне нравится, когда он полон жизни, – сказала Джейн, – но когда он пустынен, он мне тоже нравится.

Питер Уэйклин кивнул.

До того, как они познакомились, у Джейн уже сложился устойчивый образ настоятеля, основанный на личности того, кто занимал этот пост прежде, еще когда она была студенткой старших курсов. Это был худой, носатый старик с язвительными манерами, скрывавшими его доброту и чуткость в отношении молодых. Он внезапно умер в последний год ее обучения, и она удивилась, что ему было всего шестьдесят пять. Питер Уэйклин тоже ее удивил. Ему было слегка за сорок, и он был истинным йоркширцем по происхождению и образованию.

– Меня попросили съездить в Вашингтонский собор на десять дней в ноябре. Я буду отсутствовать два воскресенья, так что мне нужно поставить кого-то на проповедь, и я подумал, не могла бы ты взять первое? Я знаю, что ты в этот день читаешь еще и вечерню. Это не слишком тяжело?

– Все хорошо. Приятно прочесть проповедь сразу перед Днем Всех Святых.

– Я прекрасно понимаю, что ты ограничена во времени. Я не хочу давить на тебя, Джейн. Ты служишь капелланом и работаешь над своей диссертацией – и еще выполняешь свои обязанности здесь… Тебе бы стоило и отдыхать.

– Все хорошо. На самом деле мне даже нравится делать три этих дела одновременно. Получается достаточно неплохо, хотя мне, наверное, больше всего нравится работа в больнице.

Он слегка нахмурился.

– Я был там этим утром, – сказал он, – и у меня возникла дилемма. Я могу спросить твоего совета?

– Моего?

– Почему нет? Ты работала в хосписе, я нет. Хотя, разумеется, я прекрасно с ними знаком.

Они сели на скамейку у окна. Но какое-то время Питер Уэйклин просто молчал и смотрел на туман, зависший над водой. Джейн ждала. Она мало о нем знала. Ей было интересно, что он хотел ей сказать.

– Меня вызвали к пожилой женщине, – начал он. – У нее был Альцгеймер, и этим утром у нее случился удар. Она была жива и в сознании, и ей обеспечили полный комфорт. Никто не мог ничего точно сказать по поводу прогнозов, но было очевидно, что ее качество жизни весьма низко. Ее семья – сыновья, невестка – спросили, можно ли сделать так, чтобы, как они выразились, «она просто тихо заснула». Доктора, естественно, отказались, так что они попросили вызвать меня. Они хотели «услышать мое мнение». Нет, на самом деле они хотели, чтобы я убедил медиков. Я не мог, эта задача совсем не для меня, а даже если бы я стал, то они бы меня не послушали. Но то, в каком отчаянии они были, и то, что именно они сказали, меня по-настоящему проняло, Джейн. Они сказали, что дело не в том, что они хотят ее смерти – для них она умерла уже очень давно, а в том, что если она сейчас просто тихо заснет, то наконец-то обретет покой и навсегда избавится от боли и страданий – и они были правы. Они были правы. Никто не знает, сколько еще она может протянуть – это могут быть часы, но это может длиться и неделями. Они надеялись, что это будет не так, но…

Два молодых человека пробежали в сторону здания колледжа в сгущающемся тумане. На них были спортивные куртки и шорты, и лица у них были недовольные.

– Что ты думаешь?

– Вы имеете в виду, что бы я сказала? То же самое, что вы, потому что мы обязаны.

– В хосписе тебя о таком просили? Вмешаться? Попросить докторов прервать чью-то жизнь?

– Да. Только пару раз, хотя я уверена, что медиков об этом просят чаще.

– И?

– Послушайте, мне понятна эта просьба… но в хосписе с болью умеют справляться настолько хорошо, и они обеспечивают настолько комфортные – насколько это возможно – условия, что это как будто бы не одно и то же. Тем более там смерть уже совсем не за горами.

Он сохранял молчание.

– Вы думаете, вы должны были согласиться?

Он покачал головой и снова замолчал, а потом Джейн заметила, что он плачет.

– Питер? – тихо сказала она.

Он продолжал смотреть в окно.

– Я сделал это сам, понимаешь? – сказал он наконец. – Я сам попросил их дать ей что-нибудь посильнее. – Он посмотрел на Джейн. – Моей жене.

– О, Питер, я не знала.

– Откуда бы ты могла узнать. У нее была меланома.

– Когда это случилось?

– О, пару лет назад. Одна из причин, почему я уехал в Кембридж. Только от этого не убежишь, правда? Никак.

– Мне ужасно жаль. Не очень-то помогает, когда приходится иметь дело с такими ситуаци Рассел ями, как этим утром.

– Все-таки она другая. – Он поднялся. – Не хочешь пройтись, пока окончательно не стемнело?

* * *

Они вышли через задние ворота, пересекли Мост Великомучеников, медленно двинулись по дорожке в сторону Королевского колледжа, и все это время Питер говорил. Он говорил о своем детстве, как он рос в городском районе Йорка, о своем визите в Йоркский собор, когда он однажды пришел туда один во время вечерни, и как он, двенадцатилетний мальчик, стоял позади и завороженно слушал пение, и как он тайком возвращался туда – тайком ото всех, чтобы побродить по величественному зданию, иногда разглядывая его, иногда слушая и размышляя. Говорил о своем решении стать сначала христианином, а потом и священником – это было не внезапное обращение, говорил он, а последовательное, неминуемое решение. Про Элис. Про их десять лет вместе, и как им очень хотелось, но так и не удалось завести детей. Про ее болезнь – скоротечную и ужасную, и про смерть – медленную и тоже ужасную. Про свои первые месяцы здесь, когда он чувствовал себя совершенно потерянным, неустроенным, сбитым с толку и ни в чем не уверенным.

– Вы теряли веру?

– Никогда. Я просто очень, очень злился.

Они прогулялись обратно по улицам города, увертываясь от батарей велосипедистов, в сгущающихся сумерках. Джейн чувствовала, что ее день начался в компании относительного незнакомца, а заканчивался рядом с тем, кого она довольно неплохо знала. С другом.

Они расстались у входа в колледж. Ей нужно было купить несколько книг. В «Хефферс» она нашла нужные полки, встала перед ними и, глядя на них невидящим взглядом, думала о Питере Уэйклине, о жизни, о смерти и о смерти при жизни.

У них не было в наличии той книги, которую она хотела. За стойкой, когда она ждала, чтобы сделать заказ, она схватила новое издание «Четырех квартетов» Т. С. Элиота и открыла его на случайной странице.




Ненаставшее и наставшее

Всегда ведут к настоящему[9].



Она не стала покупать книгу, потому что у нее была своя копия, но это напомнило ей о том, как много смыслов она всегда находила в «Четырех квартетах», сколько всего там было между строк, как эти стихи зачастую обогащали ее так же, как Библия или «Одиссея».

Она вышла на улицу, которая была так ярко освещена и увешана огнями и настолько забита студентами и посетителями магазинов, что ей пришлось идти по дороге. Кембридж приводил ее в восторг. Здесь было все, и она испытала прилив благодарности за свою работу, за этот колледж, за новые интеллектуальные стимулы, за новых друзей. После стольких ложных шагов и провалов дорога впереди наконец казалась ей прямой и гладкой.

Лучше бы она не оставляла Саймону Серрэйлеру никаких сообщений.

Шестьдесят один

– Папу стошнило в ванной, и теперь он плачет, – сказала Ханна, сбежав по лестнице в кабинет после десяти часов вечера. Кэт отвечала на длинное письмо, которое пришло ей по электронной почте от заведующего лечебной практикой. Тот факт, что сейчас она не ходила на работу, потому что ухаживала за Крисом, не означал, что к ней нельзя было обратиться, и она понимала, что если она сейчас даст слабину, то потом снова вернуться в седло будет сложнее, чем когда бы то ни было. Когда бы это «потом» ни наступило.

Она снова уложила Ханну в кровать, все вытерла и пошла в спальню.

– Крис?

Он лежал к ней спиной.

– Ох, милый мой.

Его плечи периодически подрагивали. Она обняла их и крепко прижала его к себе.

– Я понимаю.

– Ни черта ты не понимаешь.

– Нет.

Это была правда. Что бы она ни чувствовала, присматривая за ним, ухаживая за ним, видя его боль и страдание, это было другое, что-то совершенно отдельное, и это происходило с ним, а не с ней. А потом он что-то прошептал.

– Что?

Он слегка ее отодвинул.

– Крис?

– Я стал плохо видеть. Как в туннеле. Я вижу прямо перед собой, но больше – ничего.

– Когда это началось?

– Рано. Я не знаю. Я проснулся, и стало так.

Она ничего не сказала, потому что не могла найти слов. Через полчаса она сделала ему укол морфина и посидела с ним, пока он не заснул, прежде чем вернуться к компьютеру. Удивительно, но она закончила свое письмо и отправила его, ни на минуту не потеряв концентрации, а потом сразу просмотрела запрос от младшего замещающего врача по поводу пациента, у которого, по ее мнению, была болезнь Лайма, – Кэт вообще когда-нибудь видела ее случаи у местных? – и прочитала несколько статей из Британского Медицинского Журнала. Ее разум жаждал фактов и медицинских знаний о чем угодно, кроме опухолей мозга, и работа держала ее в тонусе – держала ее на первом этаже, подумала она, – хотя дверь была открыта и какая-то часть ее сознания всегда была настроена так, чтобы услышать любой звук, что издаст Крис или, как это было всегда – дети.

Когда она пришла к этой мысли, было уже половина первого и ее звал Крис.

Он лежал на спине, его глаза были открыты, и в них дрожали слезы.

– Я не могу, – произнес он. – У тебя это лучше получается.

Она взяла его за руку.

– Я пока не могу сделать тебе еще один укол, но с утра я первым делом поставлю тебе капельницу. Тебе станет гораздо комфортнее. Я думаю, нам стоит попросить одну из девочек из Имоджен Хауза приходить к нам раз в день – для них гораздо привычнее все эти дозировки и прочее.

– Не отправляй меня туда.

Она промолчала. Он всегда так говорил, хотя сам со спокойным сердцем отправлял пациентов в хоспис, знал, как хорошо о них там заботятся, знал, что это гораздо лучше, чем больница, и все-таки никогда бы не захотел туда поехать. Кэт этого не понимала, но никогда не спорила.

– Кэт?

– Нет. Если ты хочешь остаться здесь, ты останешься здесь.

– А обязательно, чтобы приходила одна из них?

– Нет. Но если ты сможешь это перетерпеть, будет лучше. Они правда больше меня знают об…

– Умирающих.

– Да.

– От этого нет никакой пользы. Запомни это на будущее. Забудь о лечении, от него нет никакой пользы.

– У всех по-разному, сам знаешь.

– Черт, у кого эта хренова штука, у меня или у тебя? Господи, ты всегда должна знать все лучше всех, да? Только не знаешь. В этот раз лучше знаю я.

Такое происходило все чаще и чаще – дикие вспышки гнева и жестокие упреки в ее адрес. «Это опухоль говорит, – постоянно должна была напоминать она себе, – это не Крис». Но это было самое сложное. Дважды он сорвался на Сэма и зарычал на него, разозлился и накричал на Ханну, страшно ее перепугав. Через несколько секунд он засыпал или просто забывал. Когда Ханна не захотела зайти и попрощаться с ним перед школой и поцеловать его на ночь, он был расстроен и сбит с толку.

Она пошла на кухню. Мефисто, растянувшийся на старом диване, глубоко спал и даже не пошевелился. Поднялся ветер. Она налила себе стакан молока и села. Ее беспокоила еще одна вещь. Она спала в постели с Крисом до сегодняшней ночи, но ей начало казаться, что она с каждым разом все больше ему мешает: он постоянно просыпался и ворочался, так что и ей не удавалось особо поспать. Детям и так было несладко, не хватало им еще невыспавшейся и раздраженной матери. Но как ей сказать Крису, что она хочет переместиться в другую комнату? Может, она могла бы сказать, что ей нужно как следует поспать «хотя бы одну ночь», а потом «хотя бы еще одну ночь», и продолжать до тех пор, пока все так и останется? Свободная комната находилась по соседству с их спальней, так что она просто сможет оставлять двери открытыми.

Но от этой совершенно бытовой, даже необходимой вещи веяло такой необратимостью, что Кэт не могла смириться с ней. Дело было не в том, как ей теперь спать. А в том, что больше никогда ничего не будет нормально, что больше никогда она не разделит постель со своим мужем, что это был конец всего. «Я была плохим врачом, – подумала Кэт, – потому что мысли об этом никогда не приходили мне в голову, и ни один пациент, который мог столкнуться с подобным, мне об этом не рассказывал. Может быть, тут и не о чем говорить, может, это просто невыносимо, невозможно передать словами, разделить с кем-то еще, вообще как-то выразить?»

Послышался какой-то шум. Она подошла к лестнице и прислушалась. Ничего. Потом опять.

Крис сидел на кровати, протянув руки к настольной лампе, которая лежала на полу. Увидев его обритую с одной стороны голову, исхудавшее тело и лицо, глаза, полные страха, Кэт подумала: «Я не могу. Я не знаю, как мне дальше тут находиться». И ей сразу стало стыдно, она злилась на себя, ставя на место настольную лампу, укладывая Криса обратно в кровать, как кого-нибудь из детей, гладя его по лбу и что-то ему нашептывая. Он не полностью проснулся и не до конца все понимал – морфин до сих пор оказывал свой эффект.

Она зашла в детскую комнату. Феликс, как всегда, спал на голове, подняв попу кверху. Сэм свернулся калачиком, раскрытая книга Алекса Райдера лежала рядом, у него под локтем. Одеяло Ханны упало на пол. Кэт подняла его и подоткнула. Что бы ни происходило в доме, что бы ни расстроило их в течение дня, им всем был обещан благословенный сон.

Ее собственное тело тоже чувствовало усталость, но мозг работал с такой силой, что, казалось, из него сыпались искры. Она устроилась на диване рядом с Мефисто, который пару раз выпустил когти. Рядом с ней на полу лежала стопка книг, на которых она пыталась сосредоточиться последние несколько дней. Даже во время самых загруженных периодов в работе она никогда не бросала столько романов и не растягивала их так надолго, как сейчас. Она стала их перебирать. Последний Иэн Рэнкин. Рут Рендалл. Но она не могла читать о темной стороне, о жестокостях и несчастьях, ее не волновало, кто совершил какое невероятное преступление. «Барчестерские башни»[10]. Мартин Эмис[11]. Оба любимые, оба неуместные. В самом низу лежал огромный, тяжелый том, который Крис купил ей в аэропорту, когда они возвращались из Австралии, потому что, как он заявил: «Даже ты не сможешь сказать, что она слишком короткая для полета». «Джонатан Стрейндж и мистер Норрелл»[12]. Но она едва успела начать его, потому что Феликса затошнило, а Ханна испугалась из-за тряски в зоне турбулентности, а потом принесли подносы с едой, потом они спали, потом снова началась тошнота, и в итоге она просто отложила роман и начала читать потрепанную книжицу Дороти Ли Сайерс[13], которую кто-то оставил в кармашке для журналов.

«Некоторое время назад в городе Йорке существовало общество волшебников».

Она почувствовала, как утопает в книге словно в мягкой, теплой постели.

Она очнулась, только когда рядом с ней проснулся и потянулся кот, мягко спрыгнул на пол и выбежал через свою шторку в двери, впустив внутрь немного холодного воздуха. Было почти три, и дом поскрипывал там и тут, когда ветер задувал под половицы или под крышу или свистел в оконных рамах. «Надо идти спать, – сказала она себе. – Прямо сейчас, или завтра ты будешь совсем ни на что не годной».

Она поежилась. Спать не пошла, а вместо этого взяла трубку, которая лежала рядом с ней, и нажала цифру «3».

– Серрэйлер, – мгновенно ответил он.

– Значит, я тебя не разбудила.

– Привет. Нет, опоздала на полчаса. Какой-то придурок разъезжает по городу в угнанном джипе и стреляет из пневматики через окна.

– Как мило.

– Не волнуйся. Его уже задержали.

– Зачем они звонили тебе?

– Теперь они звонят мне, даже если выхлопная труба слишком громко хлопает. Но ты звонишь мне точно не поэтому. Что случилось?

– Сейчас три часа.

– Невесело?

– Совсем.

– Пятнадцать минут.



Вышло быстрее. Он ворвался в дом вместе с порывом ветра и сразу пошел к ней, раскинув руки в объятиях. Ей не нужно было ничего говорить. Он бы понял, если бы она заснула, но ей надо было поговорить, и он просто слушал ее, нигде не прерывая, подавал ей салфетки, делал чай и всю дорогу слушал, слушал.

В конце концов она села, когда у нее окончательно иссякли слова и даже эмоции, и устало отхлебнула чаю.

Но тут она снова заговорила, неожиданно вспомнив:

– Извини, что накинулась на тебя вчера вечером. По поводу папы.

Он пожал плечами.

– Сай, ты должен принять это как факт. Он счастлив. Джудит прекрасно подходит для него. Мама была бы рада, знаешь. Удивлена, но рада.

– Я знаю. Дело не в этом.

– Ты думаешь, что она заняла мамино место.

– В ее доме.

– Тебя дом волнует больше, чем отец?

– Видимо, да. Хрень какая-то.

– Да.

– Это сейчас не важно. Не на таком фоне. Сколько все это продлится?

Она покачала головой.

– Видимо, не так долго, как я ожидала. С самого начала они дали ему несколько месяцев, но они никогда не могут быть уверены, так что, полагаю, они ошиблись. Я их не виню.

– Почему он так настроен против хосписа?

– Я точно не знаю. Он всегда считал это хорошим вариантом для своих пациентов. Мне кажется, что он не столько не хочет ехать туда, сколько хочет остаться дома. Мы можем с этим справиться. Хоспис предлагает уход на дому, а его врач – Дикон Фэрли. Я его жена, но в данном случае это уже не так принципиально. Дикон будет принимать решения, я буду находиться рядом. Я не стану его усылать. Это всего несколько недель.

– Дети?

– Им придется жить с этим… Во всяком случае, Сэму и Ханне. Я не могу оградить их от всего, но мы будем следить за тем, чтобы они не видели то, чего им не стоит видеть. Но они знают. Я говорила с ними об этом. Сэм слушает меня, но сам говорит мало, Ханна говорит очень много, но не слушает, и, кажется, она еще не приняла это как факт. Для нее все будет хуже.

– Хуже всех будет для тебя.

– Адам привезет его мать послезавтра днем. Я не хотела, чтобы они слишком это откладывали, но боюсь, что на самом деле она не совсем к этому готова. Ты знаешь мать Криса – она видит только хорошую сторону, потому что только хорошей стороне положено существовать. Я не могу говорить с ней по телефону, потому что она настаивает, что все дело в позитивном мышлении. Она мастер позитивного мышления, моя свекровь. Хотелось бы мне быть такой же.

– Ты реалист. Обязана им быть. Как и я. Тоже обязан.

– И сейчас ты как раз поставлен в такую ситуацию, да?

– Да уж. Я бы не каждому в этом признался, но у него пока явное преимущество. Он смеется над нами, я буквально слышу его.

– И что ты думаешь?

– Он сделает ошибку. Они всегда их делают. Он сделает ошибку, или у него поедет крыша, и он начнет бегать с автоматом по торговому центру, а потом сунет его себе в рот. Но сначала устроит бойню. Ты считала, сколько раз СМИ использовали это слово в абсолютно всех своих репортажах? Они припомнили каждую американскую бойню в школах и в маленьких городках, чтобы перепугать всех до потери сознания. Кажется, две свадьбы наняли частные охранные предприятия – говорят, у одних отряд будет вооружен, но точно нам это неизвестно. Другие вообще отложили свою свадьбу, пока все не закончится. В магазинах говорят, что никогда в жизни у них не было такой тишины по выходным, и происшествие на ярмарке ситуацию не улучшило. И пока все это происходит, я продолжаю искать, понимаешь? Я продолжаю искать, пытаюсь залезть к нему в голову, понять, пошел бы я туда, почему бы не отправился стрелять в кого-нибудь сюда, что бы я стал делать дальше, в кого бы всадил пулю на этой неделе? Я могу предполагать. Мы все можем предполагать. Но мы не можем вызывать специальный вооруженный отряд каждый раз, когда кто-то достает пугач.

– Я слышала, королевские гости отменили свое посещение свадьбы Барров.

– Им порекомендовали его отменить, но у нас пока нет официального заявления. У лорд-лейтенанта уже апоплексия, у его жены нервный срыв, констебль говорит, что лучше бы они пропустили свадьбу и сразу отправились в медовый месяц.

– Ничего там не случится.

– Скорее всего, но рассуждения не помогают сбить градус напряжения.

Сверху до них донесся крик Криса, и одновременно с этим у Саймона зазвонил телефон.

Крис стоял рядом с кроватью, и когда в комнату вошла Кэт, он произнес:

– Пожалуйста…

– Я здесь. Что такое?

Но он просто сел, а потом лег на кровать, ничего не ответив, и заснул. Кэт накрыла его одеялом и вышла из комнаты.

На кухне никого не было. Она выглянула на улицу и увидела, что Саймон уехал. Мефисто все еще не вернулся. Все еще дул сильный ветер, колыхая края штор и хлопая кошачьей шторкой.

Она легла на диван, скованная ужасом и отчаянием, и стала дожидаться первых лучей солнца.

Шестьдесят два

– Это буквально беспрецедентная ситуация, – сказала старший констебль. – Разумеется, случаи со стрельбой бывали и раньше – Данблейн[14]. В Соединенных Штатах это уже стало обычным делом. Одинокий стрелок открывает пальбу на школьном дворе, или в колледже, или в торговом центре, но почти во всех подобных случаях они сами же и застреливаются. Но не в этот.

Она оглядела сидящих за столом. Лица были мрачные. СМИ накинулись на них с удвоенной силой. По Би-би-си пустили получасовую передачу про преступления с использованием огнестрельного оружия, в которой демонстрировались фотографии Лаффертона. В высоких кабинетах задавались неудобные вопросы. Саймон не мог дождаться, пока подтянется вся его команда из ГРСИ. Сможет ли он руководить обеими? Наверное, нет.

– Мой…

Раздался стук. Дверь открылась. Пола Девениш в ярости обернулась. Дежурный офицер принес единственный лист бумаги, отдал его ей и исчез.

Старший констебль стала читать. Прикрыла глаза на секунду. Посмотрела наверх.

– Это, – сказала она, – сообщение по поводу свадьбы в предстоящую субботу. Дочери лорд-лейтенанта. – Повисла пауза. – Принц Уэльский и герцогиня Корнуолльская будут присутствовать.

Все резко вдохнули. Кто-то пробормотал:

– Последнее, что нам сейчас нужно.

– Пожалуй, – согласилась старший констебль.

– Но я думал…

– Мы все думали, Джон… Нас уверяли, что королевская охрана настоятельно рекомендовала им не идти и что принц Уэльский согласился.

– Вот черти.

– Не говори так, – отозвался кто-то. – Ни разу не было такого, чтобы Чарльз сдрейфил. Он понимает, что кто-то может целиться в него каждый раз, когда он появляется на публике.

– Я отправлю запрос, чтобы военная полиция предоставила нам еще один отряд, – сказала констебль. – Я вообще не понимаю, почему это все свалили на нас.

Она поднялась.

– Всем спасибо. Саймон, можно тебя на пару слов?..

Они пошли вниз по коридору к его кабинету.

– Честно сказать, я в ужасе. А я редко готова в этом признаться. Я понимаю, что формально это частный визит, но мы должны организовать все как на событии самого высокого уровня. Вместе со стратегической командой. – Старший констебль взглянула на него. – Я понимаю, что ты уже слышать не можешь об этом деле, но никто не знает его лучше. Проблемы есть?

– Личные и семейные, да, есть. Боюсь, я вынужден просить вас о возможности отлучиться к своей сестре, если возникнет срочная необходимость… у ее мужа опухоль мозга – он очень болен.

– Мне жаль, Саймон. Страшная дрянь, мой отец умер от того же, так что я знаю. Но давай говорить прямо, это муж твоей сестры, а не ребенок или жена. Я не могу тебя отпустить.

«Жестко, – подумал он. – Жестко, как всегда». В участке всегда говорили, что старший констебль должна быть жестче, чем мужчины, потому что ей многое нужно доказывать. Это могло бы быть правдой десять лет назад, но сейчас она была одной из нескольких женщин – старших инспекторов. И по-прежнему считалась самой жесткой из них.

– Я постараюсь договориться о встрече с королевской охраной и с кем там еще нужно как можно скорее. Буду держать тебя в курсе. Есть какие-нибудь новости по поводу происшествия на ярмарке?

– Смертельных исходов всего девять – те, кто еще остается в больнице, уже вне опасности.

– Хорошо, – коротко ответила она.



Саймон пошел взять себе кофе. Королевский визит был не самой большой их проблемой. Впереди будет много утомительных встреч, свадьбу благополучно отыграют и ничего непредвиденного не произойдет, потому что, кем бы он ни был, у этого стрелка были мозги. Он прекрасно понимает, что весь собор будет утыкан полицией.

«Терпение», – подумал Саймон, закрывая за собой дверь кабинета. Это был просто вопрос терпения, качественной и добросовестной полицейской работы и умения играть вдолгую. Рано или поздно этот человек сделает ошибку, и у них появится шанс. Его ошибка, немного удачи, уверенность в том, что их спины прикрыты, тщательная проверка всех фактов и сценариев… да, это утомительно. По большей части его работа в полиции убеждала его в том, что этот подход верен. Какие-то исключительные случаи – серийные убийства, трагические происшествия – были редкостью.

Но, как бы то ни было, он понимал, что сейчас рутина для него спасительна. Большую часть времени мысли о Кэт и Крисе не то что где-то маячили, а чуть ли не занимали всю его голову целиком. Это тоже был вопрос ожидания. Самой чудовищной разновидности ожидания.

Шестьдесят три

– Я купила рыбу в новом магазине на Лэйнс – похоже, им ее доставляют прямо из Гримсби каждое утро, так что свежее быть не может. Ты как хочешь, чтобы я ее просто пожарила?

– А что за рыба?

– Морской язык.

– Ох, Лиззи, это же настоящий деликатес, ты такая молодец!

– Нет, просто развлекаюсь. Ты знаешь, мне нравится готовить… иногда.

– Чувствую себя совершенно бесполезной.

– Понятно. Не могу запретить тебе чувствовать себя так, как тебе хочется.

Хелен рассмеялась и поморщилась.

– Больно?

– Когда смеюсь. Когда чихаю. Когда кашляю. Когда дышу. Если удается от всего этого воздерживаться, то вполне терпимо.

– Ну, болеутоляющих тебе до половины шестого больше нельзя, так что придется тебе справляться силой мысли.

– Никогда не думала, что вырастила тебя такой безжалостной.

– Именно так. Чаю?

– Думала, ты никогда не спросишь.

Хелен полулежала на диване в комнате с французскими окнами, выходящими в сад. «Это был прекрасный день, чтобы выйти из больницы, – подумала она, – прекрасный день, чтобы еще раз поблагодарить судьбу за то, что она была жива, хотя вполне могла бы быть…»

– Лиззи, сколько сейчас человек погибших?

– Это что-то нездоровое.

– Нет. Я хочу знать. Мне невероятно повезло – и насколько повезло?

– Девять человек, и у четверых серьезные ранения. Но опасности для жизни нет. Так что да, повезло. Что правда, то правда.

По ветвям ясеня в глубине сада прыгала белка. Вскоре она шустро спустилась вниз по стволу и поскакала по траве. «Как красиво», – подумала Хелен. Это была самая красивая белка, что она видела в своей жизни, и самое красивое дерево, и солнце светило красивее, чем когда-либо раньше. «Я не сделала ничего, чтобы заслужить жизнь. Как другие не сделали ничего, чтобы заслужить смерть. Но я буду упиваться ею, и в каждый момент бодрствования я буду испытывать за нее благодарность». У нее болели ребра. У нее болели плечи. Ее шею пронзала чудовищная боль каждый раз, когда она пыталась повернуть ее хотя бы на миллиметр, но все это не имело значения, все это было выносимо. Это была боль, обещающая улучшение, и как, наверное, она отличалась от другой боли – от той, которая предвещала ухудшение.

Она очень мало помнила про аварию. В ее голове как будто мигали кадры из кинофильма, некоторые моменты которого были удалены, а некоторые накладывались друг на друга, так что временная линия была нарушена и отдельные сцены теряли всякий смысл. Она помнила крики. Помнила, как все покачнулось, когда они опрокинулись и стали падать. Она помнила ощущение крепкой мужской руки на своем запястье, когда ее нашли, а потом его лицо. «Все в порядке, милая, – повторял он, – ты в порядке».

То, что Фил просто выполз из-под обломков и практически без единой царапины ушел оттуда на своих ногах, было очередным непостижимым чудом, хотя она не знала об этом до тех пор, пока не оказалась в больнице, куда он пришел вместе с Лиззи. Он даже не стал брать выходной и, как обычно, с раннего утра уже был в школе.

Она немного подвинулась, пытаясь устроиться поудобней. Белка вернулась и теперь грызла каштан среди опавших листьев, которые Том обещал, но так и не удосужился подмести. Но это было неважно. Такие мелочи теперь никогда не будут хоть сколько-нибудь важными.

Она закрыла глаза и задремала, но проснулась оттого, что кто-то закрыл дверь. Фил обернулся.

– Спи спокойно, – сказал Фил. – Лиззи там хлопочет в соседней комнате. Как ты себя чувствуешь?

– Задеревеневшей. Помятой. Очень счастливой.

Он подошел к ней и сел рядом.

– Ты сможешь потом сама без проблем подняться наверх?

– Да, конечно. Не могу же я спать на диване, это для инвалидов. Как прошел твой день?

– Напряженно. Мне пришлось сегодня побегать.

– Они не должны нагружать тебя работой – я говорила, тебе нужно было взять неделю отгула.

– Я знаю.

– И почему пришлось побегать?

– Надо было съездить в город. В магазин. Купил тебе это.

Дверь открылась, и появилась Лиззи с подносом в руках, так что она отложила завернутый подарок, пока они стелили скатерть, накрывали на стол и усаживали ее. Принимать вертикальное положение было очень болезненно, и у нее даже перехватило дыхание. За спиной – четыре подушки, левая рука – в слинге.

Есть у нее получалось очень медленно, но рыба оказалась самым вкусным, что она ела в своей жизни, овощи были приготовлены идеально, а хлеб с маслом казался манной небесной. Она даже задумалась, не была ли она под кайфом от болеутоляющих, но потом поняла, что это было облегчение, кайф оттого, что она обманула смерть. Она произнесла молитвы благодарности про себя несколько раз. Фил бы посмеялся. «Чудес не существует», – говорил он.

Наверное, это было и неважно.

Ей казалось, что она очень голодная, а Лиззи положила ей только маленький кусочек рыбы, но она не могла управиться даже с ним. Какой-то рефлекс заставлял ее горло сжиматься, когда она пыталась глотать, хотя она знала, что с ней все в порядке. Она пила чай, ела хлеб с маслом, бурно выражала восхищение и вынуждена была отказаться от десерта из фиников. Она чувствовала, что слабеет от усталости.

А потом Фил снова протянул ей свой подарок. Он был размером с коробку шоколадных конфет. Она надеялась, что это не она. Шоколад ей был не нужен.

Но внутри коробки из-под шоколада оказалась еще одна коробка, а внутри ее еще одна, и еще, и в конце концов осталась совсем маленькая коробочка.

– Ты выйдешь за меня? – спросил Фил.

Хелен начала плакать.



Час спустя она все еще плакала, но уже наверху, в своей постели. Фил ушел домой. Лиззи лежала на одеяле рядом с ней.

– Не могу перестать улыбаться, – сказала она.

– Да, я вижу.

– Если бы я тогда не заставила тебя пойти в интернет…

– Знаю. Тебе придется надеть розовое платье, ты же это понимаешь?

Внизу хлопнула входная дверь.

– Он точно не наденет, – сказала Лиззи.