– Мой…

Раздался стук. Дверь открылась. Пола Девениш в ярости обернулась. Дежурный офицер принес единственный лист бумаги, отдал его ей и исчез.

Старший констебль стала читать. Прикрыла глаза на секунду. Посмотрела наверх.

– Это, – сказала она, – сообщение по поводу свадьбы в предстоящую субботу. Дочери лорд-лейтенанта. – Повисла пауза. – Принц Уэльский и герцогиня Корнуолльская будут присутствовать.

Все резко вдохнули. Кто-то пробормотал:

– Последнее, что нам сейчас нужно.

– Пожалуй, – согласилась старший констебль.

– Но я думал…

– Мы все думали, Джон… Нас уверяли, что королевская охрана настоятельно рекомендовала им не идти и что принц Уэльский согласился.

– Вот черти.

– Не говори так, – отозвался кто-то. – Ни разу не было такого, чтобы Чарльз сдрейфил. Он понимает, что кто-то может целиться в него каждый раз, когда он появляется на публике.

– Я отправлю запрос, чтобы военная полиция предоставила нам еще один отряд, – сказала констебль. – Я вообще не понимаю, почему это все свалили на нас.

Она поднялась.

– Всем спасибо. Саймон, можно тебя на пару слов?..

Они пошли вниз по коридору к его кабинету.

– Честно сказать, я в ужасе. А я редко готова в этом признаться. Я понимаю, что формально это частный визит, но мы должны организовать все как на событии самого высокого уровня. Вместе со стратегической командой. – Старший констебль взглянула на него. – Я понимаю, что ты уже слышать не можешь об этом деле, но никто не знает его лучше. Проблемы есть?

– Личные и семейные, да, есть. Боюсь, я вынужден просить вас о возможности отлучиться к своей сестре, если возникнет срочная необходимость… у ее мужа опухоль мозга – он очень болен.

– Мне жаль, Саймон. Страшная дрянь, мой отец умер от того же, так что я знаю. Но давай говорить прямо, это муж твоей сестры, а не ребенок или жена. Я не могу тебя отпустить.

«Жестко, – подумал он. – Жестко, как всегда». В участке всегда говорили, что старший констебль должна быть жестче, чем мужчины, потому что ей многое нужно доказывать. Это могло бы быть правдой десять лет назад, но сейчас она была одной из нескольких женщин – старших инспекторов. И по-прежнему считалась самой жесткой из них.

– Я постараюсь договориться о встрече с королевской охраной и с кем там еще нужно как можно скорее. Буду держать тебя в курсе. Есть какие-нибудь новости по поводу происшествия на ярмарке?

– Смертельных исходов всего девять – те, кто еще остается в больнице, уже вне опасности.

– Хорошо, – коротко ответила она.



Саймон пошел взять себе кофе. Королевский визит был не самой большой их проблемой. Впереди будет много утомительных встреч, свадьбу благополучно отыграют и ничего непредвиденного не произойдет, потому что, кем бы он ни был, у этого стрелка были мозги. Он прекрасно понимает, что весь собор будет утыкан полицией.

«Терпение», – подумал Саймон, закрывая за собой дверь кабинета. Это был просто вопрос терпения, качественной и добросовестной полицейской работы и умения играть вдолгую. Рано или поздно этот человек сделает ошибку, и у них появится шанс. Его ошибка, немного удачи, уверенность в том, что их спины прикрыты, тщательная проверка всех фактов и сценариев… да, это утомительно. По большей части его работа в полиции убеждала его в том, что этот подход верен. Какие-то исключительные случаи – серийные убийства, трагические происшествия – были редкостью.

Но, как бы то ни было, он понимал, что сейчас рутина для него спасительна. Большую часть времени мысли о Кэт и Крисе не то что где-то маячили, а чуть ли не занимали всю его голову целиком. Это тоже был вопрос ожидания. Самой чудовищной разновидности ожидания.

Шестьдесят три

– Я купила рыбу в новом магазине на Лэйнс – похоже, им ее доставляют прямо из Гримсби каждое утро, так что свежее быть не может. Ты как хочешь, чтобы я ее просто пожарила?

– А что за рыба?

– Морской язык.

– Ох, Лиззи, это же настоящий деликатес, ты такая молодец!

– Нет, просто развлекаюсь. Ты знаешь, мне нравится готовить… иногда.

– Чувствую себя совершенно бесполезной.

– Понятно. Не могу запретить тебе чувствовать себя так, как тебе хочется.

Хелен рассмеялась и поморщилась.

– Больно?

– Когда смеюсь. Когда чихаю. Когда кашляю. Когда дышу. Если удается от всего этого воздерживаться, то вполне терпимо.

– Ну, болеутоляющих тебе до половины шестого больше нельзя, так что придется тебе справляться силой мысли.

– Никогда не думала, что вырастила тебя такой безжалостной.

– Именно так. Чаю?

– Думала, ты никогда не спросишь.

Хелен полулежала на диване в комнате с французскими окнами, выходящими в сад. «Это был прекрасный день, чтобы выйти из больницы, – подумала она, – прекрасный день, чтобы еще раз поблагодарить судьбу за то, что она была жива, хотя вполне могла бы быть…»

– Лиззи, сколько сейчас человек погибших?

– Это что-то нездоровое.

– Нет. Я хочу знать. Мне невероятно повезло – и насколько повезло?

– Девять человек, и у четверых серьезные ранения. Но опасности для жизни нет. Так что да, повезло. Что правда, то правда.

По ветвям ясеня в глубине сада прыгала белка. Вскоре она шустро спустилась вниз по стволу и поскакала по траве. «Как красиво», – подумала Хелен. Это была самая красивая белка, что она видела в своей жизни, и самое красивое дерево, и солнце светило красивее, чем когда-либо раньше. «Я не сделала ничего, чтобы заслужить жизнь. Как другие не сделали ничего, чтобы заслужить смерть. Но я буду упиваться ею, и в каждый момент бодрствования я буду испытывать за нее благодарность». У нее болели ребра. У нее болели плечи. Ее шею пронзала чудовищная боль каждый раз, когда она пыталась повернуть ее хотя бы на миллиметр, но все это не имело значения, все это было выносимо. Это была боль, обещающая улучшение, и как, наверное, она отличалась от другой боли – от той, которая предвещала ухудшение.

Она очень мало помнила про аварию. В ее голове как будто мигали кадры из кинофильма, некоторые моменты которого были удалены, а некоторые накладывались друг на друга, так что временная линия была нарушена и отдельные сцены теряли всякий смысл. Она помнила крики. Помнила, как все покачнулось, когда они опрокинулись и стали падать. Она помнила ощущение крепкой мужской руки на своем запястье, когда ее нашли, а потом его лицо. «Все в порядке, милая, – повторял он, – ты в порядке».

То, что Фил просто выполз из-под обломков и практически без единой царапины ушел оттуда на своих ногах, было очередным непостижимым чудом, хотя она не знала об этом до тех пор, пока не оказалась в больнице, куда он пришел вместе с Лиззи. Он даже не стал брать выходной и, как обычно, с раннего утра уже был в школе.

Она немного подвинулась, пытаясь устроиться поудобней. Белка вернулась и теперь грызла каштан среди опавших листьев, которые Том обещал, но так и не удосужился подмести. Но это было неважно. Такие мелочи теперь никогда не будут хоть сколько-нибудь важными.

Она закрыла глаза и задремала, но проснулась оттого, что кто-то закрыл дверь. Фил обернулся.

– Спи спокойно, – сказал Фил. – Лиззи там хлопочет в соседней комнате. Как ты себя чувствуешь?

– Задеревеневшей. Помятой. Очень счастливой.

Он подошел к ней и сел рядом.

– Ты сможешь потом сама без проблем подняться наверх?

– Да, конечно. Не могу же я спать на диване, это для инвалидов. Как прошел твой день?

– Напряженно. Мне пришлось сегодня побегать.

– Они не должны нагружать тебя работой – я говорила, тебе нужно было взять неделю отгула.

– Я знаю.

– И почему пришлось побегать?

– Надо было съездить в город. В магазин. Купил тебе это.

Дверь открылась, и появилась Лиззи с подносом в руках, так что она отложила завернутый подарок, пока они стелили скатерть, накрывали на стол и усаживали ее. Принимать вертикальное положение было очень болезненно, и у нее даже перехватило дыхание. За спиной – четыре подушки, левая рука – в слинге.

Есть у нее получалось очень медленно, но рыба оказалась самым вкусным, что она ела в своей жизни, овощи были приготовлены идеально, а хлеб с маслом казался манной небесной. Она даже задумалась, не была ли она под кайфом от болеутоляющих, но потом поняла, что это было облегчение, кайф оттого, что она обманула смерть. Она произнесла молитвы благодарности про себя несколько раз. Фил бы посмеялся. «Чудес не существует», – говорил он.

Наверное, это было и неважно.

Ей казалось, что она очень голодная, а Лиззи положила ей только маленький кусочек рыбы, но она не могла управиться даже с ним. Какой-то рефлекс заставлял ее горло сжиматься, когда она пыталась глотать, хотя она знала, что с ней все в порядке. Она пила чай, ела хлеб с маслом, бурно выражала восхищение и вынуждена была отказаться от десерта из фиников. Она чувствовала, что слабеет от усталости.

А потом Фил снова протянул ей свой подарок. Он был размером с коробку шоколадных конфет. Она надеялась, что это не она. Шоколад ей был не нужен.

Но внутри коробки из-под шоколада оказалась еще одна коробка, а внутри ее еще одна, и еще, и в конце концов осталась совсем маленькая коробочка.

– Ты выйдешь за меня? – спросил Фил.

Хелен начала плакать.



Час спустя она все еще плакала, но уже наверху, в своей постели. Фил ушел домой. Лиззи лежала на одеяле рядом с ней.

– Не могу перестать улыбаться, – сказала она.

– Да, я вижу.

– Если бы я тогда не заставила тебя пойти в интернет…

– Знаю. Тебе придется надеть розовое платье, ты же это понимаешь?

Внизу хлопнула входная дверь.

– Он точно не наденет, – сказала Лиззи.

– Господи, пожалуйста, не смеши меня, очень больно.

– Мам?

– Мы здесь, разговариваем о розовых платьях. Где ты был?

– Раздавал листовки.

Лиззи застонала и натянула на голову подушку. Она старалась держаться подальше от того, что сама называла религиозной манией Тома, но когда он отправлялся в кафе, бары и магазины, чтобы раздавать там свои листовки про Иисуса, ей хотелось сгореть от стыда.

– Заткнись. Все в порядке, мам? Ты уверена, что им стоило тебя отпускать?

– Полностью уверена. Абсолютно уверена. И я в порядке, милый, никогда не чувствовала себя лучше. Хочется спать, и все болит, но никогда не чувствовала себя лучше.

Том посмотрел на Лиззи.

– Все нормально, это не препараты, она просто выходит замуж. Разве это не здорово? Он купил кольцо и спрятал его в куче коробок, мне кажется, это самый романтичный поступок в мире, я прямо завидую.

Том стоял на месте, не заходя в комнату. Он не смотрел на них. Он смотрел прямо перед собой. Казалось, ему было тяжело дышать.

– Отличные новости, Том.

Ничего.

– Том? Не стой так, подойди сюда.

Ничего.

– О господи, если ты собираешься вести себя как ребенок… – Лиззи вскочила с кровати и направилась к нему. – Если так, то проваливай, пока ты ее не расстроил. Ты серьезно меня злишь, Том.

Но когда она приблизилась к нему, он отвернулся. Он ушел по коридору и снова спустился вниз по лестнице.

– Лиззи, не надо, оставь его, все в порядке, с ним все будет в порядке.

– Придурок! – прокричала Лиззи.

Но входная дверь с грохотом захлопнулась, заглушив ее голос.

Шестьдесят четыре




«Славь, душа, благодать его слова!


Завет его крепок, любовь без преград.


Славь, душа, величие Бога,


Что дети и внуки вовеки узрят!»




– Аллилуйя!

– Аллилуйя!

– Восславим имя Иисуса!

– Восславим имя Иисуса Христа!

Вступил ансамбль – две гитары, две флейты, электронные клавиши и дробь на ударных. Том не участвовал. Обычно он был на сцене и на чем-то играл, но сегодня был не готов. Он встал далеко в сторонке.

– Аллилуйя! А-а-аминь!

Пастор поднял руки в воздух. Том закрыл глаза, и они снова начали петь: петь, размахивать руками и раскачиваться, ряд за рядом. Он чувствовал, как женщина рядом наваливается на него, раскачиваясь.

– О, Иисус, славный Господь, – стонала она.

Он открыл глаза. В ряду перед ним сидела женщина с двумя маленькими мальчиками, но там, где были спины мальчиков – одного в красной флисовой куртке и другого в синей, – он видел только лицо своей матери, светящееся от счастья; ее, и еще лицо Лиззи. Лиззи, с улыбкой от уха до уха, которая смотрела на него.

Он около часа гулял по улицам, забредал в тупики, выходил на проспекты с кучей домов. Машина на подъездной дорожке, свет в окне. Машина на подъездной дорожке, свет в окне. И так без конца. Он вышел недалеко от холма и думал подняться на него, но тьма была кромешная, а фонарика у него не было. Он пошел обратно, петляя, потому что возвращаться домой не хотелось, немного углубился в центр города, но потом передумал и пошел обратно. Ему не хотелось ни с кем встречаться, он не смог бы поддержать разговор. Чего ему хотелось, так это плакать. Он не злился на мать, хотя не понимал ее, но, может быть, это был шок после аварии – может быть, она не понимала, что делает? Может такое быть? Его мучили грусть и разочарование. Фил Расселл. Хорошо, допустим, он, Том, уедет в Штаты, оставит дом, и ему особо не придется иметь с ним дело, но одна мысль о том, что Фил Расселл станет его отчимом, женится на его матери и будет вливать в ее сердце и сознание атеистический яд, глумиться над Библией, настраивать против нее с помощью умных разговоров, заставлять ее чувствовать себя дурой, возможно, даже препятствовать ее походам в церковный хор… В глубине души он знал, что Бог требует от него остановить это, что Иисус рассчитывает, что он приведет свою мать к спасению, и Том хотел этого, но это казалось невозможно сделать одному.

– Ты не один, – сказал голос в его сердце. – Внемли, я с тобой навеки, до самого конца времен.

Он улыбнулся. Куртки двух мальчишек засияли.

– Для меня, – продолжал голос, – больше радости об одной пропавшей овце, которая вновь вернулась…

– Да, господь, – сказал Том, – будь благословенно имя твое. Я знаю, о чем ты просишь меня, знаю, чего ты от меня хочешь. Просто…

– Для Бога нет ничего слишком сложного. Проси, и воздастся. Постучись, и тебе откроют.

Женщина, сидящая рядом с ним, вцепилась в его руку, и комната вокруг наполнилась бормотанием людей в трансе. Она тоже была в трансе. Ее глаза вращались. Том попытался мягко высвободить руку, но ее хватка оказалась слишком сильной.

– Амма джамбагрисаламораламма форнамо джаммаи джаммаи канфалабедеи.

Том тоже открыл рот и попытался вспомнить то, чему его учил пастор после обряда крещения.

Расслабься, сделай глубокий вдох, медленно выдохни и сфокусируй свое сознание на Боге и Господе, чья любовь к тебе неизмерима. Поблагодари их за то, что наполнили тебя Святым Духом, еще раз вдохни и позволь этому вырваться – продолжай произносить слова восхваления, благодарности и служения. И именно их ты и будешь говорить. И будь СМЕЛ – слова, которые ты произносишь, это доказательство того, что Иисус жив и благоденствует – и то же будет с тобой – во веки веков! Он заплатил жизнью за то, чтобы дать тебе возможность восславлять его и служить ему таким невероятным способом, так что погрузись в это!

Он снова закрыл глаза, но пастор уже опять встал на ноги, размахивал Библией и взывал к ним, чтобы они услышали слова Иисуса.

– «Придите ко Мне, все трудящиеся и обремененные, и Я успокою вас»[15]. Сколькие из вас работают в поте лица, чтобы заплатить аренду, отдать долг по кредиту, накормить малышей, купить одежду, заправить машину? Сколькие из вас встают ни свет ни заря и бредут на работу, которая им не особо интересна, сидят на ней весь день, а потом бредут домой, выжатые как лимон? Сколькие из вас здесь? Думаю, все из вас, кто достиг того возраста, чтобы ходить на работу. А те из вас, кто слишком молод, – что же, полагаю, вы ходите в школу, не так ли, вы сидите на уроках, а потом делаете домашнее задание, день за днем. Вы обременены. Но что нам говорит Иисус Христос? Разве он говорит, что я дам вам кучу денег, чтобы вы перестали работать и полетели во Флориду и весь день валялись у бассейна? Разве он говорит: хорошо, я позволю вам бросить школу и веселиться целыми днями и больше никогда не заучивать правила правописания или химические формулы, аминь? НЕТ, не говорит. А говорит он: «Я успокою вас», но разве это означает безделье? НЕТ, не означает. Был ли Иисус бездельником? Были ли его ученики бездельниками? НЕТ, не были. Это слова Иисуса необходимо хорошенько обдумать. Успокою. Я успокою вас…

Все начали шумно подниматься со стульев. Кто-то громко чихнул. Мальчик в синей флисовой куртке толкнул мальчика в красной. Женщина рядом с Томом прижалась к нему. Он отодвинулся, но она прижалась сильнее. От нее пахло рыбой.



Когда все ушли, он остался сидеть в церкви, пока пастор не вышел из боковой комнаты, чтобы прибраться.

– Том? Жаль, что сегодня вечером мы не смогли послушать, как ты играешь для нас, – все в порядке?

Он подошел ближе, внимательно на него взглянул. Сел рядом.

– Выглядишь ты нехорошо. Ты слышал слова Господа только что? «Придите ко Мне все обремененные»? В чем бы ни была проблема, мой мальчик, впусти эти слова в свое сердце.

– Я пытаюсь. Это просто… тяжело.

– Я здесь к твоим услугам, если хочешь поговорить, но если нет, попробуй Иисуса. Он к твоим услугам всегда и везде.

– Да. Я знаю.

– Тогда… Я, пожалуй, продолжу уборку, а ты сам решай, что делать, Том. И я, и он тут, неподалеку.

– Спасибо.

Он опустил голову. Пол был стерт и заляпан грязью. «Тысячи ног, – подумал он. – Тысячи ног».

Он не знал, хочет ли он говорить с пастором, но с Богом говорить он не мог, да и в любом случае зачем это нужно, ведь ему и так ведомы глубины его души, он знает, что не так. Он должен был сделать что-то, чтобы это исправить, вот и все, должен был остановить происходящее. Ему не мог быть по душе этот брак: Хелен Криди с воинствующим самоуверенным атеистом, который насмехался над Иисусом и однажды нарисовал ему очки в одной из листовок Тома. Его мать еще не переродилась, но она была хорошим человеком, он знал, что это просто вопрос времени, она обязательно увидит свет и впустит Иисуса в свою жизнь, но для Фила Расселла надежды не было никакой, и если она выйдет за него…

Нет, нельзя говорить, что нет никакой надежды. Для всех была надежда обратиться к Иисусу до того, как станет слишком поздно. Только в данный момент Том не понимал, каким образом это может произойти с Филом Расселлом. «Гордый и «жестоковыйный», – подумал Том. Это точно он. В Библии всегда находилось подходящее слово.

Пастор хлопнул крышкой деревянного ящика со сборниками гимнов и несколько секунд помолчал.

– Том, в десять мне надо идти.

Том поднялся на ноги.

– Нужно обсудить что-то – звони мне. Я возвращаюсь сюда, ты делаешь звонок, да? Не надо изводить себя, ладно?

– Хорошо. Спасибо.

– Ты на своем мотоцикле? Меня эти штуки пугают до смерти.

Том рассмеялся и вышел вслед за ним. Мотоцикл был припаркован в школьном дворе, и после того, как он откатил его к воротам и натянул на голову шлем, он еще несколько минут сидел и глядел на улицу перед собой. Он не мог рассказать это пастору, но, когда он сидел в одиночестве в церкви и последний раз спрашивал в молитве о том, что он должен делать, ответ возник в его голове в один момент, шокировав его и заставив содрогнуться. Но голос был ясным. Слова звучали отчетливо. Он не понимал, почему он должен это сделать, ведь это было совершенным безумием, он ничего подобного не ожидал. Но чем больше он думал об этом, сидя верхом на машине в вечернем сумраке, тем более правильным это казалось, более ясным. Если ничто другое, то это точно пробудит ее, заставит ее понять, наставит на правильный путь, совершенно точно. Именно поэтому он обязан это сделать. Это было не ради него, а ради нее. Может быть, она не осознает это сразу, но осознает довольно быстро, потому что таков был ответ, который он получил, а Бог не дает неверных ответов.

Он с ревом завел мотоцикл и свернул за ворота. Пастор, стоявший позади и запиравший дверь, покачал головой и вознес молитву, чтобы мальчик не ехал слишком быстро и не попал в аварию.

Шестьдесят пять

– Вас тут все устраивает, я правильно понимаю? – еще раз спросил Питер Уэйклин.

– Кажется, все в порядке.

– Боюсь, я не очень хорошо умею делегировать.

Джейн рассмеялась.

– Это я уже заметила. Честно, Питер, когда вы вернетесь, это место по-прежнему будет здесь. – Она встала и собрала бумаги на столе в свою папку. Это было погожее утро, и сквозь неизбежный кембриджский туман пробивались широкие лучи солнца. Она задумалась, сколько еще раз настоятель захочет пройтись по перестановкам и расписаниям, касающимся всего, что будет происходить во время его отсутствия. Сейчас ей надо было увидеться со своим научным руководителем, а потом навестить молодую студентку в отделении острых психических расстройств, но, когда она подошла к двери, Питер Уэйклин произнес:

– Джейн, а сегодня попозже вы будете свободны?

– Когда попозже? Боюсь, до конца дня я буду занята.

– Я имею в виду, сегодня вечером. Я хотел спросить, не поужинаете ли вы со мной?

Она задумалась. У нее в планах был недолгий ужин в столовой и вечер за работой. И ей не особенно хотелось их менять. Но когда она взглянула на него, она передумала. «Этот человек был одинок, – подумала она, – и он не был готов ни к коллективной трапезе в компании всего колледжа, ни к ужину в одиночестве». Она знала это чувство. Ей нравилось уединение, но в последние пару лет иногда бывали моменты, когда ее могло устроить все что угодно, кроме него.

– Было бы замечательно, – сказала она.

Ей показалось, что нечто похожее на облегчение сгладило его черты.

– Встретимся у главных ворот? В семь тридцать? Я приеду на машине.

– А мы не можем пройтись?

– Не туда, куда мы собираемся.

– Хорошо. Тогда до встречи.

Она вышла и направилась в кабинет директора, чтобы забрать свою почту. Она чувствовала себя так, будто ее застали врасплох и она что-то не до конца поняла, но не могла ответить себе на вопрос, что именно и почему. Этот вопрос продолжал ее мучить по дороге в больницу, где она должна была встретиться со студенткой на принудительном лечении.

Джейн, насколько она помнила, не была знакома с Полли Уотсон, но почему-то эта девушка, студентка второго курса, попросила увидеться с ней. Оценки у нее были идеальные, проблем со здоровьем до этого момента у нее тоже не наблюдалось, и в целом она была как будто невидимой.

У Джейн было мало опыта посещений психических больных. Она рассчитывала увидеть охрану в этом крыле, но девушка на ресепшен лишь краем глаза на нее взглянула и попросила присесть. «Почему, – задумалась она, – почему они постоянно расставляют их вдоль стен, и в больницах, и в других комнатах ожидания, строго в одну линию, довольно гнетуще? Стулья, произвольно расставленные тут и там, полностью изменили бы атмосферу».

Была группа людей, которые ждали вместе, опустив голову и не разговаривая друг с другом. Другая женщина листала страницы журнала не читая. Вошел мужчина, сказал свое имя, присел, а потом снова вскочил и вышел.

Несколько человек вошли и вышли. Джейн подумала, что разумно будет подождать пятнадцать минут, а потом снова подойти к стойке.

Кто-то вышел с двумя цикламенами в горшках, водрузил их на подоконник и ушел, набрав код на панели безопасности, чтобы открыть дверь.

Через десять минут к ней подошла молодая женщина в темном брючном костюме.

– Преподобная Фитцрой? Доктор Файзон. Не пройдете со мной?

Они пошли по коридору. Стены кремового цвета. Казенный коридор. Голоса вдалеке. Запах подгоревшего молока.

– Присядьте, пожалуйста.

Кабинет. Она ожидала, что ее отведут в палату.

– Простите, что пришлось подождать, но, как вы понимаете, когда происходит что-то подобное, возникает довольно много организационных моментов.

– Боюсь, я совсем не знаю Полли, но, раз уж она меня позвала, не могли бы вы ввести меня в курс дела, прежде чем я пойду к ней?

Доктор посмотрела на нее с удивлением. Нахмурилась. Положила ручку.

– О боже. Они вам не сказали.

– Скажете вы?

– Полли мертва. Она выпила гору таблеток и еще проглотила четыре лезвия. Ее нашли в туалете сегодня в пять часов утра. Мне так жаль, очевидно, произошел какой-то сбой в передаче информации.

– Очевидно.

– Мы связались с ее семьей. Ее родители уже едут сюда из… – она заглянула в свои записи, – Йорка. Вот, собственно, и все. Вы только зря приехали.

– Нет, – сказала Джейн. – А у меня есть возможность увидеть ее тело?

– Боюсь, что нет, если только вы не хотите идти в морг. Разумеется, будет вскрытие. – Она говорила спокойно. Она тоже не знала Полли Уотсон. Одно поступление с острым состоянием, одно самоубийство, дело закрыто.

– Вообще-то я схожу в морг, – сказала Джейн.

– Как пожелаете. Вы знаете, где это?

Рукопожатие. Снова коридор.

– Я оставлю вас здесь, если вы позволите. Много дел.



Джейн вышла в холодное серое утро. Она чувствовала себя уныло и беспомощно. Она подвела человека, которого даже не знала. Несчастная девочка с бог знает какими проблемами и бог знает что переживающая, девочка, которая проучилась здесь год, но которую никто толком не знал.

«Такое не должно случаться», – подумала она.

Такое случается.

После того как она вышла из морга, она поняла, что ее мучило. Питер Уэйклин позвал ее на ужин. Ужин мог все изменить. Ей нравилось то немногое, что она успела узнать о нем, но она также понимала, что не хочет идти. Она все еще пыталась найти свое место и твердо встать на ноги после двух неудачных лет. Тишина и покой, где она сможет писать свою диссертацию и достойно выполнять свою работу, – это единственное, что ей сейчас было нужно.

Когда она вернулась, она написала записку и оставила ее в его ящике для писем.

Шестьдесят шесть

– Если бы вы просто сказали мне, о чем идет речь, сэр…

– Я уже говорил, я не собираюсь рассказывать тебе, о чем речь, я хочу увидеть главного.

– Не уверен, что вы под этим подразумеваете, сэр, но я дежурный сержант.

– Это я знаю. Я хочу увидеть того в костюме, который был в новостях.

– Тогда это кто-то из уголовного розыска. Я могу попросить кого-нибудь из уголовного розыска поговорить с вами, если вы скажете мне…

– Нет. Знаешь что, я просто сяду здесь. Я недавно вышел из больницы, и у меня уже начинает кружиться голова, так что я просто сяду здесь и подожду, а ты давай вызывай его, а если его нет, то я все равно подожду, и если он войдет в эту дверь, я его увижу. Я не против подождать, мне все равно больше делать нечего, и когда я увижу его и расскажу ему, он будет очень рад, что я так сделал. Так что вызывай его. Того, который был в новостях. С другим не буду говорить.

– Если вы имеете в виду старшего суперинтенданта Серрэйлера, то его сейчас нет и не будет все утро, и он не будет разговаривать с вами, пока не узнает, о чем идет речь.

– Он поговорит со мной. Я подожду.

Мужчина подошел к скамейке у стены и уселся. Его движения были очень осторожными и выверенными, как будто он боялся внезапного приступа боли. Волосы у него на затылке были короче остальных, как будто их сбривали. Он был обросший, неряшливый, бледный. Не молодой, не старый. Сержант посмотрел на него внимательней. Он не показался знакомым. Бродяга? Псих? Сложно сказать. «Наверное, и то, и другое», – подумал он. Зазвонил телефон.

Через полчаса мужчина был все там же, сидел на месте, периодически закрывая глаза, но встряхиваясь каждый раз, когда открывались двери, и внимательно вглядываясь в любого, кто входил и выходил.

– Вам придется долго ждать, сэр. Почему вы не хотите, чтобы я позвал кого-нибудь из уголовного розыска? Вы можете поговорить с кем-то из них, а потом, если это важно, информацию передадут суперинтенданту. Только, как вы, возможно, слышали, мы тут разбираемся со всякими важными делами – сами говорите, вы видели его по телевизору, так что, понимаете, он довольно сильно занят…

Сержант сник. Мужчина выслушал его тираду, глядя на него без особого интереса. Потом он посмотрел на пол, никак не среагировав ни на что из сказанного.

Через два часа он все еще был там же. Через два с половиной часа. Три. В конце концов сержант за стойкой не выдержал.

– Послушайте, вы не можете сидеть здесь день и ночь напролет. Возможно, его не будет еще много часов. Если вы не готовы больше ни с кем разговаривать, я буду вынужден попросить вас уйти. На что вы надеетесь?

– Чашка чая?

– Вы испытываете судьбу. Ладно, предлагаю сделку – чашка чая, и вы либо говорите с кем-то другим, либо уходите.

– С кем я буду разговаривать?

– С кем-нибудь из уголовного розыска. Кто будет свободен. Если никто не будет, то с другим сотрудником полиции.

Мужчина долго сидел молча, взвешивая все «за» и «против». Потом он кивнул.

Через десять минут он вместе со своим чаем сидел перед сержантом Грэмом Уайтсайдом в маленькой комнате ожидания.

– Ладно. Имя? – вид у Уайтсайда был скучающий.

Мужчина завел руку за голову, как будто проверяя свой затылок, но на самом деле едва его коснулся.

– Пролежал в больнице пару недель, – сказал он. – Ужас. Оставил меня умирать.

– И о чем мы здесь, собственно, разговариваем? О нападении и побеге? Неважно, если это было так давно, почему вы не сообщили об этом раньше?

– Потому что я был в больнице, правильно? Я не приходил в себя первые четыре дня.

– Так, давай-ка по порядку. Я спросил – имя.

– Мэтти.

– Ох, ну серьезно, помоги мне хоть немного, я плохо умею гадать. Мэтти, а дальше?

– Лоуэ.

– Так, уже что-то. И когда это было?

– Когда было что?

– Нападение и побег, или мы с тобой всю эту хрень выдумали – а, сэр?

– Я ничего не выдумываю. Зачем мне это?

– О, ты удивишься. Так, на чем мы остановились? Дата и время. Если для тебя это реально.

– Когда это случилось, или когда я его видел?

Грэм Уайтсайд провел рукой над бровью и стряхнул воображаемые капельки пота.

– Я видел его на ярмарке. Он оставил меня умирать, знаете ли, хотя говорят, что ты ничего не помнишь после того, как тебя ударили по башке, но я помню. Не все, правда, но кое-что помню. Достаточно, чтобы точно сказать, что он сначала ослепил меня фонарем, потом оглушил, стукнув по голове, и оставил меня умирать. Я попал в больницу с раскроенным черепом и кучей синяков. Все, что я помнил, – что меня ослепили. Сначала. Я и сейчас не особо что помню.

– Если ты ничего не помнишь, ты тратишь мое время, солнышко.

– Я этого не говорил. Я не говорил, что не помню ничего. Я был на старом летном поле, в одном из ангаров… Я немного прикорнул, просто слегка заблудился. Там нормально. Лучше, чем тереться у дверей магазинов.

Наркотики? Возможно. Сержант постучал краем подошвы по ножке стола.

– Проехали.

Мужчина отглотнул чаю.

– В больнице мне нашли жилье, хостел на Биггинс-роуд. Знаете его?

– Знаю.

– Неплохой. Бывает хуже. Бывает лучше. Да, и я, значит, уже был на ногах и решил немного пройтись. Я ведь долго валялся. Разбитый череп, нога болела. Две недели – это долго, мышцы начинают слабеть. Я мог пройти десять миль до того, как это случилось. Часто проходил. Но я сильно ослаб. Так что я подумал, почему бы не погулять по ярмарке.

– Какое отношение ярмарка имеет к твоему нападению с побегом?

– Ну да. Отличный был вечерок, мне перепал фунт или даже два. Я думал, что стоит погулять, и я пошел, но все эти огни и шум меня доконали, голова снова начала раскалываться. Я был не в такой хорошей форме, как думал, так что решил вернуться.

– Я потерял нить, Мэтти, у меня уже все в голове перемешалось.

– Можете мне не рассказывать.

– Когда на тебя наехали?

– Я этого не говорил.

– Слушай сюда, либо ты отвечаешь на вопросы нормально, либо я напишу на тебя заявление, что ты мешаешь работе старшего офицера!

– Вы напишете?

– Я. А теперь давай сначала.

– Я был в ангаре. Тихо спал в уголке, и тут пришел он и стал светить мне фонариком в глаза, я встал, он еще посветил фонариком, я повернулся, и он ударил меня по голове. Понятно?

– Вот и все происшествие?

– Да, ужасное. Две недели в больнице, и всю дорогу все было как в тумане, а потом меня отправили в этот хостел, и я подумал, что надо бы подышать воздухом; когда надолго застреваешь в таких местах, начинаешь сходить с ума, особенно если привык жить на улице. Ну и вот. Только на ярмарке было не протолкнуться, как будто туда все на свете пришли, а еще мигали огни и был жуткий шум, так что голова стала раскалываться только сильнее. Плохая была идея. Так что я решил – буду возвращаться. Но подумать о том, чтобы вернуться, и вернуться – это разные вещи. Никогда ничего подобного не видел. Не мог сдвинуться с места. Я был прямо у дальнего конца этой штуки. Меня толкали с одной стороны, с другой, пихали то наружу, то внутрь. Череп трещал по швам, скажу я вам. И вот тогда я увидел его.

– Увидел?

– Его. И тут точно никаких сомнений. Как будто кусок пазла встал на место, кусок памяти вернулся. Как будто светом все залило. Когда я увидел его. В ту самую минуту. Целиком все еще не вернулось, как будто картинка с темнотой по углам, но этот момент я увидел яснее ясного.

Он нервно крутил стаканчик в руках и изо всех сил пытался сосредоточиться, как будто хотел снова увидеть эту картинку в голове.

– Я знаю, что меня стукнули, но мне не померещилось! Я знаю, что там было темно, но у него был фонарик, и в нем было дело! В фонарике! Когда я снова увидел его на ярмарке, откуда-то падал свет, с карусели или из палаток с едой, которые были увешаны лампочками, – он стоял рядом с чем-то таким. Это был он.

Мэтти Лоуэ смотрел на Уайтсайда с триумфом.

– Мне нужно имя, мне нужно описание. Может, потом еще вернешься и посмотришь кое-какие фотографии, поглядим, не узнаешь ли его.

– Этого не надо.

– То есть ты его знаешь?

– Нет, я его не знаю.

– Ты знаешь его имя?

– Не-а. Но только я понял, кто он такой. Когда увидел.

Грэм Уайтсайд вздохнул.

– Ну тогда выкладывай.

Мэтти Лоуэ выложил. Это было быстро.

Когда он закончил, Уайтсайд забрал у него пустой стаканчик, выкинул его в мусорное ведро и проводил его к выходу.



Сержант бежал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и едва сдерживая улыбку. Когда он дошел до офиса уголовного розыска, он уже хохотал в голос. Им тут нужно было немного посмеяться. Он был почти благодарен этому бродяге, что тот явился со своей нелепой историей. Как будто мало у них было дел.