Райан сделал глубокий вдох, закрывая глаза.

— Ты права. Надо идти вместе.

— Ты спятил? Нельзя выходить туда среди ночи, там темно! Так мы будто напрашиваемся на смерть!

Его лицо исказила гримаса отчаяния.

— Ты сама сказала… Здесь не безопаснее, Грейс. Он может быть в доме уже сейчас. Наш единственный шанс — выйти и каким-то образом вызвать полицию.

— Но что, если он нас схватит? — закричала я.

— Тогда мы дадим отпор. И, возможно, умрём. Но на улице шансы не хуже, чем здесь, — напомнил он мне. — Мы должны идти, и прямо сейчас. Другого выхода нет.

Я глубоко вдохнула.

— Сначала дай мне дописать Эверли. Возможно, это мой последний шанс.

Из моих глаз текли слёзы, пока я писала, возможно, последние слова, которые скажу своей лучшей подруге. Может, она их даже не увидит, но я надеялась, что каким-то образом мой телефон окажется в зоне связи и смс-ка дойдёт. Сообщение с того света.


Я хочу, чтобы ты знала, как я тебе благодарна. Ты мой самый лучший друг, и я не могу выразить, как я рада, что ты столько обо мне заботилась. Я тоже пыталась за тобой приглядывать. Не знаю, увижу ли тебя снова, но я не хотела, чтобы мои последние слова тебя остались таковыми. Знай, что я сделаю для тебя всё, Эв. И ты этого заслуживаешь. Пожалуйста, никогда этого не забывай. Я люблю тебя, подруга. Береги ради меня себя и Стэнли.


Я хотела написать больше. Мне ещё столько нужно было ей сказать: слова утешения, советы, пожелания на будущее. Она была словно младшая сестра, которой у меня никогда не было, и моё сердце разрывалось от того, что это будет нашим прощанием, но времени не оставалось. Этого должно хватить.

На этом я нажала «отправить» и заблокировала телефон, когда оно так и не дошло.

— Ладно, — сказала я Райану, который смотрел на меня с нетерпением. — За дело.

Глава девятнадцатая

Райан



Я схватил свою жену, зная, что это может быть мой последний шанс, и прижался к её губам. Я хотел запомнить это чувство. Её вкус. Запах. Если я умру, то лучше бы это произошло на кухне этой странной хижины, со вкусом этого прощального поцелуя на губах, чем в лесу, одному. Испуганному.

В голову прокралась мысль о суициде. Так мы попрощаемся с жизнью сами, а не от его руки, но я быстро вытеснил эту мысль. Всё не должно быть так. Мы бойцы. И будем бороться до последнего вздоха. Я не позволю ему тронуть Грейс.

Когда мы прервали поцелуй, я прижался своим лбом к её.

— Я люблю тебя, — прошептал я, закрывая глаза, чтобы прочувствовать момент. Она должна знать, насколько я серьёзен. — Каждой частичкой души, Грейс, я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — выдохнула она сквозь слёзы.

— Мы побежим. Как можно быстрее. И когда у кого-то из нас будет ловить связь, мы позвоним в полицию. Если мы увидим его, если он меня схватит, пообещай, что не прекратишь бежать. Пообещай, что не вернёшься за мной…

— Не говори так…

— Пообещай мне, Грейс! — Я сжал её плечи.

— Обещаю, — пропищала она, вытирая слёзы тыльной стороной руки.

— Мне важно лишь то, чтобы ты выжила. Брось меня, если придётся. Только не останавливайся. Несмотря ни на что.

Грейс снова кивнула, шмыгая носом и содрогаясь от рыданий. Она взяла молоток с кухонного стола. Если я умру, у неё хотя бы навсегда останется этот момент. Мои последние минуты храбрости, когда я предложил свою жизнь в обмен на её.

— Готова? — спросил я.

— Насколько могу быть… — Она глубоко вздохнула, пока я обернулся к двери, повернул замок и услышал щелчок. Я взялся за ручку.

БАМ.

Мы замерли. Я оглянулся через плечо.

— Что это?

БАМ. Грейс вздрогнула от грохота. Я снова запер дверь.

— Райан!

Я протиснулся мимо неё, направляясь к лестнице, в сторону звука.

— Внизу, — сказал я скорее себе. Грейс, очевидно, уже поняла это, потому что мы оба уставились в ту сторону.

— Он там.

— Оставайся здесь, — предупредил её я. — Иди в спальню и запри дверь. Не выходи, что бы ты ни услышала.

Она замерла от страха.

— Нет! Не ходи туда. Сейчас самое время бежать! — попросила она. — Прошу, Райан.

Я не слушал. Она была права, и я это знал, но всё равно начал спускаться по лестнице. Мне нужно было узнать, что он делает. Что это за звук. Когда я коснулся последней ступени, то узнал ответ.

Он бросался на толстую стеклянную стену, как бешеная собака. Снова и снова, всем телом. Увидев меня, он остановился. Его кулаки колотили по стеклу, глаза были дикими и налитыми кровью, горло выпирало красным.

— Чего ты хочешь? — заорал я, когда мною завладела ярость. — Что тебе от нас надо?

Я слышал шаги Грейс на лестнице позади меня, но мог сосредоточиться только на мужчине, который вышел из леса и вошёл в нашу жизнь с целью разрушить её.

Он снова забарабанил по стеклу, его крики были похожи на звериное рычание. Я смотрел, как пульсируют шрамы на его шее, красно-белая кожа словно была отдельным сердцебиением. Когда Грейс появилась в поле зрения, глаза мужчины метнулись к ней. И тогда в нём будто что-то сломалось, он стал ещё более диким. Злым.

Мужчина снова бросился на окно, широко открыв рот, открывая вид на гнилые зубы. Грейс плакала, всё её тело сотрясалось рядом со мной от громких рыданий, наши руки соприкасались каждый раз, когда она двигалась.

Он указал на неё, тыча своим тонким грязным пальцем в стекло, будто мы были в аквариуме. Или захватывающим экспонатом. Я держал руку перед Грейс, пытаясь защитить её и одновременно понять, что происходит.

Она шагнула вперёд. Мимо меня и ближе к стеклу. Крики мужчины стали громче.

— Грейс, подожди…

— Что ты хочешь? — умоляла она, её голос был не громче шёпота из-за рыданий. — Почему ты не можешь оставить нас в покое?

Мужчина снова кинулся на стекло. Он не слышал её. И не смог бы. Я и сам с трудом улавливал шёпот.

— Грейс, отойди. — Я шагнул вперёд, пытаясь её остановить.

— Дженни… — послышался голос у стекла, будто по доске проскребли ногтем. — Туда… туда… Пусти… меня…

— Что тебе надо? — снова потребовала Грейс; на этот раз достаточно громко, чтобы он услышал. Она говорила с ним так, будто меня не было в комнате.

— Пусти… меня… — снова повторял мужчина, его голос был похож на хриплый свист, слова едва можно было различить. — Пусти… меня…

К моему удивлению, Грейс словно в трансе потянулась к ручке. Я с ужасом смотрел на неё, парализованный из-за страха.

— Нет, стой! Что ты делаешь? — Когда она открыла замок, повернув запястье, я бросился вперёд и снова запер дверь.

Она не ответила, а лишь снова спокойно потянулась в ручке с неведомой уверенностью.

— Грейс, стой… — Я попытался снова повернуть замок, но было уже поздно, Грейс дёрнула за ручку и открыла дверь одним быстрым жестом. Мужчина кинулся вперёд, вскинув руки, и бросился на неё. Грейс подняла молоток, размахнулась и ударила мужчину по лицу. Он отшатнулся; на его лице застыл шок, когда кровь бежала с его виска. Грейс замахнулась снова. Один, два, три раза.

Она упала на него сверху, несмотря на то что мужчина не сопротивлялся.

Снова.

Снова.

Она била его молотком, кровь брызгала на её тело и через всю комнату. Я с ужасом наблюдал за этим, а потом резко вернулся к реальности, бросился вперёд и схватил её за руку.

— Грейс! Стой!

Тогда она замерла, переведя на меня широко открытые и почти безумные глаза.

Я посмотрел вниз, лицо мужчины было похоже на кровавое месиво. Моя жена была вся покрыта кровью, капли застыли в его волосах и на ресницах.

— Он мёртв, — сказал я, медленно кивая и пытаясь забрать у неё молоток. Грейс посмотрела на мужчину, внезапно откинула молоток и отскочила, словно удивившись. Её рука тряслась, когда Грейс поднимала её ко рту, но, увидев кровь на пальцах, Грейс убрала руку от лица.

— Что ты наделала? Зачем ты… — спросил я, падая на колени рядом с телом. — Почему ты…

Я не знал, с чего начать, когда пытался осознать произошедшее.

— Райан, я… я должна была… — прошептала она за мной.

Может, так и есть.

— Он хотел убить нас.

Может, так и есть.

— У меня не было выбора…

Может, это правда.

— Прости…

После этого я почувствовал, как из заднего кармана джинс выскальзывает нож.

— Что ты…

Я не успел закончить вопрос. Не успел посмотреть на её лицо.

Вместо этого я почувствовал, как в спину впилось что-то холодное. Сначала, в этот блаженный момент неведения, мне показалось, что кто-то льёт на мою кожу ледяную воду, и я попытался обернуться. Но потом я понял, что происходит. Узнал жало леденящего холода металла, понял, что происходит, когда почувствовал, как оно разрывает мои мышцы. Кто-то бил меня ножом. Лезвие снова пронзило мою кожу. Рядом с моим позвоночником. Сбоку.

Снова.

Снова.

Снова.

Я закричал — или, по крайней мере, хотел закричать, — когда упал на тело мужчины. Что случилось? Что сделала Грейс? Вопросы заполняли сознание, когда моё зрение затуманилось, а его тёплая, влажная кровь растеклась по полу под моей головой.

Когда мир потемнел, я услышал тук-тук её ботинок по полу, когда она отходила от меня.

Ровно.

Не торопясь.

Не пытаясь спасти меня.

Почему Грейс не пыталась меня спасти?

Почему она пыталась меня убить?

Ответа не было, и пока я старался их придумать, мысли всё быстрее меня покидали. В них не было смысла. Ни мыслей. Ни слов.

Только шум в ушах.

Звон.

Тишина.

Глаза снова закрылись, и мне было тяжело их открыть. Поэтому я не стал.

Я не боролся.

Не мог.

Глаза так и остались закрытыми, а окружающая меня тишина была до странности уютной и умиротворённой.

Ничто.

Ничто.

Ничто.

Это смерть?

Я приветствовал тьму.

Часть вторая

Глава двадцатая

Дженни

Двадцать лет назад



Когда мы подъехали к хижине, под нашими шинами хрустел гравий, деревья, покрытые разноцветной листвой, шелестели на ветру, а я пыталась скрыть своё волнение. Это была наша первая семейная поездка.

По крайней мере, первая на моей памяти. Мама сказала, что однажды, когда я была совсем маленькой, мы на целую неделю поехали на пляж во Флориду. Я этого не помню, а у неё нет фотографий как доказательства, так что это не считается.

Хотя не то что бы это было чем-то новым. То, что у нас не было фотографий.

Ничего удивительного.

Те фотографии и памятные вещи, которые у нас были, уничтожались одна за другой каждый раз, когда папа злился. Я уже давно поняла, что нельзя приносить домой ничего важного из школы.

Машина остановилась, и я ждала, пока выйдет папа. Он открыл мою дверь — сама я бы не смогла из-за детских замков, хотя мне уже целых пятнадцать лет. Папа слишком боялся, что я убегу или позову на помощь. Поэтому сзади окна были затемнены по максимуму.

Но на этот раз всё было иначе. Это каникулы. Побег от четырёх стен, которые я вижу каждый вечер. Помимо школы, дом был единственным местом, где я оставалась больше чем на пару минут.

Даже мама, обычно тихая и подавленная, сейчас казалась счастливее. Я вышла, всё моё тело дрожало от возбуждения, когда ноги коснулись гравия. Там было очень красиво. Даже лучше, чем я представляла.

Настоящая хижина, такие я видела только в сказках и по телевизору. Вся деревянная, с длинными окнами и широкими балками. Домик был вкопан в землю, сбоку от подъездной дорожки начинался крутой обрыв, который вёл в густой лес.

— Быстрее, — бросил папа через плечо, когда понял, что я не иду за ним. Наши сумки лежали рядом с машиной, и я знала, что именно мне придётся их нести. Мои родители уже стояли на маленьком крыльце, и пока я с трудом тащила три сумки, папа ввёл код на замке на маленьком ящичке возле двери, а потом достал оттуда ключ. Затем папа сунул ключ в дверную ручку и впустил нас в дом.

— Положи их там, — проворчал он, показывая на маленький столик слева от меня. Я сделала, как мне велели, и оглянулась вокруг. Хижина была невероятной. Когда папа сказал, что мы едем отдыхать, я ждала какой-то подвох. Может, он просто соврал. Я держалась за надежду, но совсем немного. В нашей семье надежда не приносила за собой ничего хорошего. Прямо как любовь — она существовала только на экранах и в книгах. Сказка. Настолько же вымышленная, как волшебные палочки и пиратские корабли.

Я прошла вперёд, к стене, которая полностью состояла из стекла. Я ещё ни разу в жизни не видела чего-то более похожего на волшебство. Солнце отражалось от блестящего слоя защитного средства на деревянном настиле снаружи, в его лучах танцевали крошечные пылинки. Казалось, я никогда не перестану испытывать это восхищение.

Здесь так чудесно. Я снова и снова прокручивала эти слова в голове, не позволяя себе произнести их вслух. Если бы я сказала, если бы папа понял, что мне слишком хорошо, он точно нашёл бы способ всё испортить. Например, заставил бы спать всю неделю в машине — причём не в первый раз.

Каждый раз, когда я говорила о своём счастье или радости, их источник исчезал. Поэтому я решила переживать почти все эмоции только про себя. Так безопаснее. Там никто не может причинить мне боль, кроме меня самой.

— Бренда, выбери нам комнату. Она будет в другой. — Я повернулась лицом к родителям и смотрела, как мама прошла через гостиную и заглянула в комнату справа от меня. Она чуть улыбнулась.

— Здесь нормально, Кэл.

— Нормально? — прокряхтел он и сам заглянул, чтобы проверить. Я подозревала, что мама, как и я, боялась показывать свою радость, чтобы папа не выбрал другую комнату просто назло. Папа оглянулся, его верхняя губа скривилась, будто сейчас он не стоял в самом красивом месте за всю его жизнь, а затем протолкнулся к другой спальне мимо мамы так, что она чуть не упала.

Он повторил ту же процедуру — заглянул в комнату, огляделся и медленно кивнул.

— Здесь лучше. Она будет в той, — папа посмотрел на лестницу справа от него. — Внизу игровая.

Мой отец в основном ворчал или кряхтел себе под нос. Мы к этому давно привыкли. Я смотрела, как он спускается, когда услышала мамин хриплый голос:

— Чего ты ждёшь? Отнеси сумки по комнатам, пока твой папа не разозлился, — она указала своим длинным, костлявым пальцем на стол в другом конце гостиной.

Я кивнула и побежала к сумкам, чтобы сделать всё так, как она сказала.

— Спускайся, Бренда, — услышала я папу снизу, и мама вздрогнула, а потом тут же послушалась.

— Иду, — ответила она. Мама побежала к лестнице, водя рукой по стенам.

Я облегчённо выдохнула, благодарная за такую передышку. Все два часа в машине я боялась как-то не так дышать или сделать неправильное выражение лица. Его что угодно может разозлить. Хоть я и мечтала побывать в новом месте, почувствовать что-то другое, я также чувствовала себя беззащитной. Дома я знала, где спрятаться, когда ситуация принимала плохой оборот. Я могла скрыться из виду. Там, где безопасно — насколько вообще может быть безопасно с моими родителями.

Но в машине я была выставлена напоказ. Мне казалось, что будет лучше, как только мы приедем. Но в тот момент я осознала, что была уязвима даже здесь, в этом прекрасном, волшебном месте. Мой восторг сошёл на нет.

Последние крупицы тепла, которые я чувствовала всего несколько секунд назад, исчезли, когда я вспомнила, что должна была что-то делать. Я отнесла сумки родителей в «лучшую» спальню, по мнению отца, и положила их на край двуспальной кровати, заметив джакузи в дальнем углу.

Затем я пересекла гостиную и вошла в «свою» спальню, с удивлением обнаружив, что она была зеркальным отражением первой. Джакузи в углу, отдельная ванная комната с душевой кабиной и телевизор на стене. Я положила сумку на комод и запрыгнула на кровать. Это был самый удобный предмет мебели, на котором я когда-либо сидела. Вообще-то, я была бы абсолютно счастлива провести остаток каникул прямо там. Если бы мне разрешили, я бы так и сделала.

Но, разумеется, всё не так просто.

— Эй! — заорал мой отец, его голос чуть ли не сотряс тишину дома. Я подскочила, как будто меня застали за чем-то ужасным, мои уши горели красным от смущения.

«Что я сделала не так?» — быстро попыталась я понять. Сумки лежали на правильном месте… если только он не хотел, чтобы я разложила вещи. Он этого не говорил, но, возможно, я и так должна была понять. В таком случае мне точно влетит.

Я вышла из спальни, сжав руки в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Сделала глубокий вдох, а потом медленно выдохнула.

Мне никогда нельзя ослаблять бдительность. Нельзя думать, что я в безопасности. Глупо полагать, что мне разрешено радоваться.

Мои родители ещё не поднялись наверх, так что проблема была не в сумках. Я последовала за их приглушенными голосами вниз. Там не было перил, что явно способствовало несчастным случаям, но я держалась руками за стену для равновесия.

На нижнем этаже, как и на верхнем, была стена из стекла. В центре комнаты стоял бильярдный стол, а по бокам два креслица, похоже, совсем новых. Воздух там был тяжёлым. Влажным и спёртым, как будто в этой части дома никогда нет сквозняка. Прямо передо мной была закрытая дверь, а чуть дальше — открытая, за которой находилась тёмная ванная комната.

— Ты будешь спать здесь. Мы с твоей мамой хотим уединиться, — приказали мне.

Я снова взглянула на кресла. Они были маленькими, в два раза меньше меня, и хоть и выглядели удобными, но всё равно не шли ни в какое сравнение с кроватью наверху. Помимо этого внизу не было телевизора, джакузи и, судя по всему, кондиционера, поэтому я с трудом скрывала разочарование.

— Ты поняла?

— Да, сэр, — кивнула я.

— Тебе всё равно не нужно столько места. Оно тебя избалует.

— Да, сэр. — Я развернулась к лестнице, чтобы принести сумку.

— И куда ты собралась? — спросил папа.

— За своей сумкой, — сказала я, но, судя по папиной усмешке, это был неверный ответ.

— Оставь там. Я не хочу спотыкаться о неё, когда буду сюда спускаться. Здесь негде её хранить. Если тебе что-то нужно — просто сходи.

Я снова кивнула. В этом весь мой отец — жестокость ради жестокости. В комнате можно было хранить свои вещи, но нельзя спать.

— Хорошо.

— Здесь должно хватить еды нам на неделю. — Он погладил маму по попе. — Может, поужинаем на балконе?

Мама кивнула, но радость в её голосе шла вразрез с её усталым выражением лица.

— Отличная идея. — Она посмотрела на меня краем глаза, явно прося оставить их наедине. Но папа ещё меня не отпустил, поэтому я металась, пытаясь определить, какое решение было верным.

— Чего ты ждёшь? Найди из чего приготовить нам ужин! — рявкнул отец, прекращая мою внутреннюю борьбу. — Если еды достаточно, можешь и себе сделать.

Не дожидаясь новых слов, я ринулась к лестнице, а потом через гостиную — на кухню. Морозилка была маленькой, но как и сказал папа, полной еды — в основном мяса. Мы даже за месяц бы столько не смогли съесть.

Я вытащила пачку котлет для бургеров. Там были и другие продукты, которые я хотела бы попробовать, но эти были мне, по крайней мере, знакомы. Не то что бы я когда-то готовила стейк или лосося. Бургеры были роскошью в нашем доме, чаще всего мы ужинали сэндвичами с арахисовой пастой, фасолью, пустой вермишелью или разбавленным водой супом. Если я попробовала бы приготовить стейк и испортила его, меня ждало бы ужасное наказание. Нет, пока папа не прикажет иначе, нужно готовить то, что я умею.

Я включила горячую воду, подождала, пока она не станет обжигающей, и положила под неё котлеты. Пока мясо оттаивало, я открыла шкаф и увидела, что там лежал не только хлеб, но и настоящие, те самые булочки для бургеров.

Я вытащила пачку, чтобы съесть одну просто так, от одной мысли уже текли слюни. Потом я вытащила пачку макарон и зелёный горошек. По моим меркам, нас ждал приличный ужин.

Разумеется, кроме меня его никто и не оценивал.

Пока я готовила, мама с папой поднялись по лестнице и вышли на балкон. Я слышала, как они смеялись и говорили — в основном папа, но мама тоже иногда подавала голос, наверное, когда понимала, что ей это позволят.

Меня забыли, я слилась с фоном их жизни и существовала только для того, чтобы приносить им вещи и готовить еду. Пожалуй, звучит грустно, но меня всё устраивало. Так лучше. Когда меня видно, я могу пострадать. Могу сделать что-то не так.

Пока я оставалась невидимкой, можно было не так сильно бояться.

Когда открылась дверь, мне пришлось сдержаться, чтобы не подпрыгнуть. Его шаги направлялись в мою сторону, но я не обернулась и уставилась вместо этого на шипящее мясо, проводя по нему лопаткой, прекрасный аромат заполнял мои лёгкие.

Отец открыл холодильник, и я глубоко вздохнула. Может, он вообще со мной не заговорит.

— Уже готово?

— П-почти, — сглотнула я.

— Хорошо. Не заставляй меня ждать, — на этом он захлопнул дверцу холодильника, и я услышала, как звякают пивные бутылки, пока папа выходил обратно на балкон.

Я понятия не имела, зачем отец привез нас сюда. Помимо той поездки во Флориду, о которой говорила мама, мы никогда и нигде не отдыхали, и папа не делал чего-то просто так. Я даже никогда не слышала, чтобы он говорил о поездках. Ему надо было сбежать? Он праздновал какое-то событие на работе? У меня кружилась голова от попыток понять, почему мы здесь, и сделать выражение лица достаточно радостным, чтобы казаться благодарной, но не слишком счастливым.

Несколько дней назад отец пришёл с работы и сказал мне упаковать наши вещи. Он сказал, куда мы едем, только вчера, и даже тогда называл это место «хижиной в горах». Я не знала, поедем ли мы к ближайшим горам или куда-то далеко, и когда мне удалось спросить у мамы, она тоже ничего не знала. Я должна была быть в школе, поэтому гадала, сколько продлится поездка. Но мы не знали. Он не сказал, зачем мы уехали, и, разумеется, мы не могли спрашивать. Мы могли только ждать. Он либо скажет нам сам, либо мы так и не узнаем.

Когда всё было готово, я достала из шкафа три серые керамические тарелки, наложив всем хорошую порцию. Папина была заметно больше, потому что иначе он может что-то об этом сказать. Я не собиралась рисковать. Если есть хоть малейший шанс сохранить спокойствие, я им воспользуюсь.

Я взяла их тарелки и аккуратно понесла через гостиную. Уже у двери я пыталась понять, как открыть её с занятыми руками. Папа смотрел на меня, но не помогал.

Наконец я вернулась на кухню, поставила одну тарелку на стол и вынесла сначала его. Я поставила её на стеклянный стол на балконе.

— Наконец-то, — проворчал он, потянувшись ко мне, чтобы взять с тарелки бургер ещё до того, как я убрала руки. — Не заставляй свою маму ждать. — Он говорил с набитым ртом, с его губ летели кусочки бургера.

Я кивнула и развернулась как можно быстрее, чтобы сбежать. Я вынесла мамину тарелку за считаные секунды, потом принесла свою и села между родителями. Я ела медленно и осторожно, тишина сильно на меня давила.

Почему они не говорят?

В чём дело?

— Наверное, надо сообщить ей хорошие новости, — сказал папа, вытирая рот тыльной стороной руки, а потом громко рыгая. Я взглянула сначала на его пустую тарелку, а затем на него. Папин рот исказила злобная ухмылка, его глаза были прикованы к маме.

Я перевела взгляд на неё и удивилась, что она тоже улыбалась. Мама положила вилку на тарелку, опустив взгляд, одна её рука скользнула под стол, чтобы погладить живот.

Нет.

— У нас будет ребёнок, Дженни. — Её лицо залила краска.

Нет. Только не снова.

Один уже был — малыш, которому не пришлось жить так же, как мне. Мне тогда было десять, но я помню это чувство. Тот ужас, тот страх…

* * *

Мама была на середине срока, когда он пришёл домой и ударил её в живот. В течение часа началось кровотечение.

На следующий день дома начались схватки, пока папа был на работе. Я хотела позвонить ему — знала, что иначе он разозлится, — но мама просила его не беспокоить. Поэтому я сидела с ней, пока она кричала, корчилась, истекала кровью и потела, с каждым часом близился срок, когда он придёт домой и раскроет наш секрет.

Именно так я об этом думала. Как о нашей грязной тайне. Будто если мама поскорее закончит, мы сможем всё спрятать и притвориться, что ничего не было. Но вместо этого мы несколько часов ждали, пока промежуток между схватками станет короче. Во время её беременности я читала книги, чтобы хоть как-то подготовиться, но в школьной библиотеке не было книг про роды и почти не было самих беременных. У нескольких учителей были дети, некоторые даже работали беременными, но они же не рассказывали про сам процесс. Я узнала от девочек из класса, что во время родов женщины много кричат, истекают кровью, а иногда даже какают под себя.

Если честно, я не хотела с этим разбираться, но я была ей нужна. Поэтому я держала её за руку, и мы ждали. Но прошла целая вечность. Когда он наконец-то пришёл домой, я заговорила. Сказала, что мы должны отвезти её к врачу. После этого он ударил меня по лицу. Папа не доверял врачам. Он не доверял никому.

Той ночью родился ребёнок. Маленькая девочка. Я помню, как смотрела на её крохотное тельце на одеяле между маминых ног. Малышка была такой маленькой, что умещалась у меня на ладони. Мама не хотела её держать, поэтому это сделала я. На одно мгновение. Но этого хватило для того, чтобы понять, что девочка не жива. Она не плакала и не сделала ни единого вдоха.

Она была такой маленькой, но принесла столько боли. У мамы очень долго шла кровь. Я и не знала, что можно так сильно истечь кровью, но я ошибалась. Её было так много, что я готовилась к маминой смерти. Сама мысль была ужасающей. С мамой было не отлично, но она почти меня не била. Почти не отправляла спать без ужина. Если её не станет, я останусь только с отцом, и тогда наверняка моя жизнь станет намного хуже…

* * *

Тогда я придумала план: если мама умрёт, я сбегу. Плевать, что мне некуда бежать, и у меня нет ни денег, ни семьи. Я буду бежать до тех пор, пока не свалюсь. В школе говорили про девочек, которые живут на улице, про то, чем они занимаются, чтобы выживать. Я упёртая. Я умею следить за домом и готовить. Я найду работу — скоро мне будет шестнадцать.

Но даже если мне придётся делать другое, все эти сексуальные вещи, про которые мне рассказывали — то, чем иногда занимались мама с папой, — уверена, это всё равно лучше. В детский дом я не попаду. Даже если мне удастся сдать отца, потом он меня найдёт. И всё равно никто не берёт подростков. Побег был моим единственным шансом.

* * *

Той ночью я лежала на кровати с мамой. Она ни разу не тронула малышку, даже после меня — только дрожала и плакала всю ночь. Когда мы проснулись, малышки уже не было.

* * *

Я понятия не имею, что он с ней сделал, наверное, закопал во дворе рядом с собакой, которую я очень любила.

С тех пор никто не говорил ни об этом ребёнке, ни о новом. Однажды мама попросила принести ей противозачаточные таблетки, и я пошла в бесплатную больницу. В конце концов папа их нашёл и избил нас обеих.

Это было два года назад.

А теперь, когда я смотрела на них через стол, во мне бушевала лишь злость. Как они могли это допустить? Как она могла?

Я не была глупой и понимала, что мама ничего не решает в вопросах о сексе — отец не станет ни о чём спрашивать. Но зачем она вообще сказала ему, что беременна? Почему она не сделала аборт? Новый ребёнок, если она вообще сможет его выносить, принесёт нам лишь горе.

— Ну не расстраивайся так, — сказала мама, покачав головой. — Совсем скоро ты от нас уедешь. Мы пока не готовы к пустому гнезду. — Она подмигнула, и я почувствовала, как к горлу подступает желчь.

Так вот в чём дело? Через два года я смогу уйти, и они останутся одни. И должны будут сами стирать одежду, готовить еду и мыть туалет. Но теперь… теперь они для этого вырастят нового ребёнка. Но на что они рассчитывают? За младенцем придётся ухаживать, а не наоборот.

Разумеется, к пяти годам я заботилась о них больше, чем они когда-либо обо мне. Я тоже прижала руку к животу, уверенная, что меня стошнит.

По моему затылку стукнула тяжёлая ладонь, возвращая к реальности. Кожа горела от такой силы.

— Поздравь свою маму, — приказал он.

Я сморгнула слёзы, кивая.

— П-поздравляю, мам. Это отличная новость.

— Ты не выглядишь счастливой, — буднично заметил папа.

Когда я повернулась, на его лице красовалась язвительная ухмылка. Он хотел меня спровоцировать? Ну уж нет.

— Я счастлива, — убеждала я. — Правда. Просто устала.

— Устала, — хмыкнул он. — В этом вся проблема вашего поколения. Вы ничего не знаете о тяжёлом труде. Взять, к примеру, меня: я пошёл работать на завод, когда был моложе тебя, и к двадцати двум стал бригадиром. А чего ты добьёшься к двадцати двум? Ничего. Будешь настолько же бесполезной, как и всю свою жизнь. — Он сделал глоток пива.

Я не знала, что сказать. Не то чтобы его оскорбления и унижения были чем-то новым для меня. Это был обычный день, но новость о ребенке сбила меня с толку, и я не могла мыслить здраво. Почувствовав на глазах холодные слёзы, я опустила взгляд и часто заморгала, надеясь, что они высохнут до того, как он заметит.

— В чём дело, неженка? Язык проглотила? Не можешь оправдать свою лень?

Я шмыгнула носом и посмотрела на него. Я уже давно перестала надеяться, что мама меня защитит. Когда папа отыгрывался на мне, мне никто не помогал.

— Ты прав, — ответила я ему. — Я ленивая. И мне надо быть лучше. Как ты… как ты думаешь, мне устроиться на работу?

Сама мысль была прекрасна. Если я смогу хоть какое-то время проводить вне дома, это будет спасением. Если я устроюсь на работу, у нас будет больше средств, я буду реже бывать с родителями и, возможно, даже смогу прятать какие-то деньги к своему восемнадцатилетию.

Отец сжал челюсть, явно сбитый с толку моим предложением. Его верхняя губа поднялась в оскале.

— Нет, тебя всё равно никто не возьмёт. — На этом он допил остатки пива. — Даже если так, ты будешь работать до тех пор, пока не постареешь, а потом на твоё место возьмут какого-то юнца в два раза моложе.

Его глаза почернели — стали холоднее обычного, — и реальность обрушилась на меня.

Его уволили.

Он потерял работу, которая обеспечивала наш прокорм, каким бы скудным он ни был, и забирал его на десять часов пять дней в неделю. Внезапно меня охватила беспомощность, а к глазам подступили новые слёзы.

Я повернулась к маме, которая смотрела на колени. Она знала? Почему мы тратим на отдых деньги, которых у нас теперь нет? Нам нужно копить.

— Мне жаль, папа, — прошептала я, не зная, что сказать.

— Мне не нужна жалость. Ни от одной из вас. — Он встал из-за стола, оставив грязную тарелку мне, и ушёл. — Доедай и помой всё.

На этом он вернулся в дом, и мы остались одни.

Мама тяжело вздохнула.

— Ну вот, смотри, что ты наделала. Расстроила отца, хотя он старался сделать нам приятное.

— Но что он хотел сделать, мам? Почему мы здесь? Если папу уволили, разве мы можем себе это позволить? — Она кривила губы, когда я посмотрела на неё, и не встречалась со мной взглядом. — Мам?

— Ну ладно. Раз тебе так надо знать, мы не платим за этот дом. — Она нахмурилась и дрожащими руками потянулась за бутылкой пива у её тарелки.

— Разве тебе можно пить?

— Здесь я родитель, — огрызнулась она, делая очередной глоток. — Твой отец в плохом настроении. Он старается это скрыть, но мне нужен алкоголь, чтобы потом справиться, уж поверь.

Я вздохнула, меняя тему:

— Почему мы не платим за дом?

— Это не твоё дело, Дженни. Если папа захочет, чтобы ты узнала, он сам расскажет. Доедай всё, пока он не вернулся и не забрал еду. — Она зачерпнула себе макарон дрожащей рукой.

Я понизила голос, напуганная её словами.

— Мам, что случилось? Папа в беде? Мы прячемся?

Она закатила глаза и нахмурилась.

— Конечно же мы не «прячемся».

— А что тогда?

Мама вздохнула.

— Все-то тебе надо знать… — Она говорила медленно и мешала вилкой еду на тарелке, не поднимая глаз. — Эта хижина принадлежит бывшему боссу твоего отца. Этому богатенькому лицемеру. Он сдаёт дом, чтобы оплатить жене пластическую операцию. — Она показала на грудь. — Коллега… бывший коллега твоего папы должен был отдыхать здесь, но у него что-то случилось. Папа должен вернуть деньги к понедельнику. — Мама фыркнула.

— И что мы здесь делаем?

— Отмечаем. Это наш заслуженный отпуск, — сказала она с надменной улыбкой. — Как тебе?

Я покачала головой. В этом не было смысла, но с моими родителями такое случалось часто. Она вообще могла врать. Я снова понизила голос, наклоняясь ближе:

— Мам, ты же знаешь, что я могу записать тебя на аборт? Тебе необязательно это делать. Одна девочка в моём классе…

БАМ. Я никак не ожидала удара и осеклась на середине предложения. Её глаза расширились, а лицо порозовело от злости.

— Не смей говорить со мной об этом. Если твой отец услышит хоть краем уха…

— Ему необязательно знать… — потёрла я щёку. — Ещё не поздно.

Я видела тревогу в её глазах, когда она снова покачала головой.

— Я сказала нет, Дженни. Никогда больше об этом не говори. Твой отец убьёт нас обеих.

На этом она оставила свой ужин, встала из-за стола и зашла в дом.

А я осталась одна без намёка на аппетит и с бездонным ужасом в душе.

Глава двадцать первая

Дженни



Вечером, после того как я убрала со стола и вымыла посуду, я провела несколько минут в ванной, очищая глубокую рану в боку от побоев на прошлой неделе. Она была красной и воспалённой — наверняка заражение. Я открыла шкафчик под раковиной, в надежде найти там будет какое-нибудь дезинфицирующее средство, но там лежали только запасные рулоны туалетной бумаги. Я схватила мочалку и вытерла рану водой, несмотря на боль.

После этого я вернулась в спальню, где всё ещё лежала моя сумка, и расстегнула её, отодвигая одежду. На дне лежали три библиотечные книги, которые я взяла перед нашим отъездом. Первая — потрёпанный роман «Они не вернулись домой» Лоис Дункан, там была загнутая страница, на которой я остановилась. Я взяла книгу и вышла из спальни через гостиную, как можно быстрее пройдя мимо моих родителей на диване.

К моему облегчению, ни один из них ничего не сказал мне, когда я спускалась по лестнице. Я уселась в маленькое кресло на первом этаже рядом с бильярдным столом, открыла книгу и попыталась затеряться в мире, так непохожем на мой. В прочитанных мною историях почти всегда был счастливый конец. Если вчитываться, даже в самых тёмных книгах была надежда. У персонажей был тот, кто о них заботился. Интересно, почему мне так не повезло? Что я такого натворила, раз меня наделили такой жизнью? Я думала об одноклассницах — о красивых девочках в новой одежде и с брекетами, которые исправляют их красивые белые зубы. Со всем современным, с лучшими машинами, с милыми парнями.

И ещё есть я.

Почему со мной всё не так?

Меня ненавидели все: родители, друзья, я сама. Но почему? Что я сделала, чтобы это заслужить? Разве хоть кто-то может сотворить что-то, чтобы заслужить нечто настолько ужасное?

Я перечитала страничку, потому что в первый раз отвлеклась. Тогда-то я и услышала первые признаки проблем.

— Что? Ты считаешь, что красавчик? — заорал папа, его голос был похож на рычание.

Я не слышала, что ответила мама, её голос невозможно было расслышать с моего места.