– Прости, дружище, я не знал, – выдавил Купер.

– Все нормально, забей.

Нормально не было и не будет. Так Джейк научился не приплетать Джессику в повседневных разговорах. Невероятно, что он рассказал о сестре Мэлори всего на вторые сутки знакомства. Было в этой девушке что-то такое, что позволяло чувствовать себя с ней безопасно. Можно вывернуть себя наизнанку, показать ей свои шрамы и знать: она не обидит.



Утро воскресенья. Джейк проснулся рано и снова приготовил омлет, на этот раз – с пассерованным луком и остатками лобстеров. Мэлори вышла из спальни. На ней только его футболка, волосы перепутались, она жмурится.

– Ты такая красивая, – он не успел договорить, как сразу захотел извиниться. Урсула считала комплименты неприемлемыми. «Женщины не какой-нибудь объект для любования, – сказала бы она. – Мы личности. Хочешь сделать мне комплимент? Скажи, что я умная. Скажи, что сильная». – А еще умная и очень сильная, – добавил Джейк.

Мэлори наклонила голову и с улыбкой спросила:

– Хорошо себя чувствуешь?



После завтрака они забрались в «Блейзер» и поехали по длинной извилистой дороге – Полпис-роуд, как она ее называла. У ворот выпрыгнула из машины, кончиком ключа зажигания раскрутила ниппель и выпустила немного воздуха из шин. Потом они перемахнули через тонкую полоску песка, и вид изменился: исчезли дома, деревья, дорога, остались только берег, вода, поросшие травой дюны и белый маяк с темной макушкой вдалеке. Мэлори заехала в закуток, созданный песком и ветром, который открыла в прошлый приезд. С кем она была здесь тогда, раздумывал Джейк, погружаясь в дрему на солнцепеке.

Когда он открыл глаза, у Мэлори в руках была металлическая миска.

– Вставай, лежебока. Идем искать сокровища.

Они шли вдоль берега, разглядывая песок. Мэлори показала ему ракушки: вот морские сандалии, а это венерки и кошельки русалок[23]. Она подняла с берега песчаный доллар[24] и навела его на солнце так, что стало видно едва заметный узор из звездочек на панцире.

– Совсем нетронутый. Возьми его на память обо мне.

– Мне ничего не нужно на память о тебе, – ответил Джейк. – В смысле – мы ведь еще увидимся, да?

Он уже подумывал вовсе перебраться на остров.

– А как же!

Ее тон показался ему слишком небрежным.

Собирая гладкие морские стеклышки, осколки ракушек и щепки, они дошли до самого маяка Грейт-Пойнт, а потом повернули обратно.

– Думаешь, у нас не получится? – снова начал Джейк. – Ты нравишься мне, а я – тебе.

– Ты мне очень нравишься, – подхватила Мэлори, стиснув его руку. – Я давно не была так счастлива с парнем. Да никогда, наверное.

– И?..

– И ты возвращаешься в Вашингтон, а я остаюсь здесь.

– Может, что-нибудь придумаем? Ты бы приезжала ко мне, а я к тебе, мы могли бы встречаться где-то между Вашингтоном и Нантакетом… Может, в Коннектикуте или Нью-Йорке? Будем удивлять телефонные компании огромными счетами.

Мэлори покачала головой:

– С бывшим парнем у нас были отношения на расстоянии. Ужасный опыт. Он, правда, жил на Борнео.

Джейк рассмеялся:

– Столица ближе, чем Борнео.

– Но суть та же. Ты живешь и работаешь в Вашингтоне, я – здесь. Я два года жила в Нью-Йорке, и все это время мне хотелось куда-нибудь уехать. Больше я на такое не подпишусь.

Помолчав, Мэлори продолжила:

– По большому секрету скажу: вчерашний офицер позвал меня на свидание.

Жгучая волна ревности захлестнула Джейка, да так, что он споткнулся.

– Что ты ему ответила?

– Ничего конкретного. Попросила его позвонить через неделю.

Ее ответ совсем не понравился Джейку, нет, нисколечко.

– Давай тогда представим, что кроме нас людей на свете нет, и эти выходные будут длиться вечность.

Мэлори встала как вкопанная и повернулась к Джейку. Маяк парил у нее на правом плече. Она приподнялась на цыпочках и поцеловала его.

– Кроме нас на свете никого нет, а эти выходные будут длиться вечность.

– Паясничаешь?

– Ага, – озорно улыбнулась она.



Дома Мэлори пошла в душ. Джейк разглядывал книги на полке в большой комнате, как вдруг зазвонил телефон. Он уже хотел ответить по старой привычке отвечать на звонки в чужих домах. У Купера он всегда поднимал трубку, так и познакомился с Мэлори. Нет, конечно, на ее звонки отвечать нельзя, о чем речь. Может, это Купер с извинениями? Как Джейк ему объяснит, что он делает в доме его сестры? А если это тот офицер? Тогда его надо отвадить.

Мэлори выскочила из ванной – голая, мокрая – и схватила трубку, пока не сработал автоответчик. Вдруг она тоже подумала, что звонит тот офицер? У Джейка напряглись плечи. Он в самом деле способен так ревновать, что вот-вот утратит над собой контроль? Потрясающая девушка!

– Алло? Я слушаю. Да. Да!

Повисла пауза. Джейк представил, как полицейский спрашивает, свободна ли Мэлори завтра вечером. Увидит ли он все следы загара на ее теле? А ложбинку пониже спины? Будет готовить ей омлеты на завтрак? Стирать крошки с губ?

– Мне так жаль, – продолжала Мэлори. – Да, конечно, я с радостью. Спасибо вам большое! В семь тридцать. Договорились. До четверга!

Она положила трубку.

– Учитель английского в старших классах сдает какие-то анализы в бостонской больнице и пропустит первую неделю занятий. Меня попросили подменить его.

Джейк почувствовал облегчение, мысли рассеялись.

– Отличные новости! Это ведь то, чего ты хотела?

– Я хотела, чтобы кто-нибудь ушел на пенсию, а не заболел.

Джейк обнял ее и поцеловал в макушку. Он радовался за Мэлори и совсем не хотел думать, что будет в четверг.

– Воскресенье, вечер, – помолчав, сказала она. – Когда тетя была жива, по воскресеньям мы заказывали китайскую еду и смотрели какой-нибудь старый фильм.

Они сделали заказ в заведении «У Циня»: яичные рулеты, суп вонтон, ребрышки, свинина му-шу, жареный рис, сингапурская лапша и говядина с брокколи.

– И пельмешки! – прокричала в трубку Мэлори. – Две порции! Одну на пару, другую жареную.

Слишком много еды. Но в этом-то и соль. С Урсулой Джейк тоже заказывал китайские блюда, но его подруга признавала только вареный рис и отказывалась от печенья с предсказаниями. Мол, это дешевая замануха, принижающая глубину китайской культуры.

Мэлори опустила пельмешек в блюдце с соевым соусом, потом, держа его палочками, отправила в рот. На лепешку она положила столько свинины, что кусочки мяса посыпались на тарелку, и смачно откусила. Джейк был поражен тем, как искренне она умеет наслаждаться едой. Ого, а не влюбляется ли он в Мэлори в самом деле?

Она протянула ему печенье с предсказанием. Джейк уже открыл рот, чтобы сообщить, что все эти пророчества дурят наивных людей и коверкают изречения Конфуция, но, к счастью, не успел поделиться скептицизмом Урсулы. Мэлори сказала:

– Что бы там ни было, добавляй в конце «в постели».

Джейк рассмеялся:

– Серьезно?

– Мой дом – мои правила.

Он подыграл:

– Вы начнете с чистого листа. В постели.

Мэлори посмотрела на него. Сегодня глаза у нее зеленые.

– Понимаешь теперь, в чем штука?

– Читай свое. – Он протянул ей печенье.

– Будьте бдительны, иначе попадетесь на удочку. – Она сделала паузу. – В постели.

Джейк взял оба предсказания. Он заберет их с собой, а еще песчаный доллар. На память.

Они включили телевизор. Только что начался фильм «В то же время, год спустя» с Аланом Алда и Эллен Берстин. Герои фильма познакомились в 1951-м на морском курорте и решили возвращаться туда каждый год, даже если свяжут жизнь с другими людьми.

– Вот что мы могли бы сделать, – спокойно сказала Мэлори. Они с Джейком лежали на диване, он повыше, она – у него между ног, положив голову ему на грудь. – Ты бы возвращался на Нантакет раз в год на День труда, что бы ни случилось. Мы бы делали все то же самое, что и в этот раз. Пусть это будет наша традиция.

Раз в год? Следующей встречи придется ждать так долго?



В понедельник на горизонте повисли тяжелые свинцовые тучи. Выйдя на крыльцо, Джейк вдохнул прохладный воздух. Конец. Не только праздников и лета, но чего-то большего.

Он приготовил омлет. Мэлори взяла с полки роман Джойс Кэрол Оутс – хотела, чтобы он прочел.

– Вот что мне в тебе особенно нравится, – улыбнулась она. – Ты достаточно уверен в своей мужественности, поэтому читаешь авторов-женщин. А они, так на минуточку, гораздо лучше мужчин.

Она подмигнула:

– В постели.

Мэлори старается не унывать, и это правильно. Ее так воодушевила возможность выйти в школу на замену! Да, она должна остаться здесь, в своем домике у моря на Нантакете. Джейк успел полюбить ее дом едва ли не так же, как саму хозяйку. На стенах деревянные панели – такое чувство, что ты в каюте на корабле. Пахнет летом: воздух в доме солоноватый, сырой и густой. На обеденном столе голубой цветок гортензии. Стол ему тоже очень понравился, непривычно длинный и узкий. Джейк любовался книжными полками с разбухшими томами и не мог наслушаться шума волн вдалеке. Он представил, как вернется в Вашингтон: шумят машины, визжат сирены; он будет вспоминать шепот океана, и сердце его будет сжиматься от тоски.

Конец лета – самое грустное время года.

Джейк сладко поцеловал Мэлори на прощанье.

– Я счастлив, что собака поймала кошку, которая гналась за мышкой.

– Что-что?

– Я рад, что мы с тобой провели эти выходные вдвоем. Увидимся через год. В это же самое время.

– Что бы ни случилось? – уточнила Мэлори.

– Что бы ни случилось, – твердо ответил он, и отъезд перестал казаться таким тяжелым.



Джейк получает приглашение на свадьбу Купера. Дорогая бумага цвета слоновой кости, шрифт настолько замысловатый, что слова разобрать почти невозможно. Нашего героя осеняет: не придется ждать целый год! Совсем скоро он увидится с Мэлори!

Но кое-чего Джейк никак не может предвидеть. Они с Урсулой внезапно дают отношениям второй шанс.

– Если расстанемся, – говорит она, – то уже навсегда.

Джейк подумал, что они уже однажды расставались навсегда. В том последнем разговоре, перед его отъездом на Нантакет, оба были непростительно откровенны. Точка невозврата пройдена. Урсула тогда призналась, что превыше всего ценит карьеру. Она важнее здоровья (начав работать в Комиссии по ценным бумагам и биржам, девушка похудела на пять килограммов и выглядела теперь как нечто среднее между супермоделью и жертвой Бухенвальда), важнее семьи (ее родители живут в Саут-Бенде, отец – уважаемый университетский профессор, мать – домохозяйка. Урсула нечасто навещает их и к себе в гости не зовет, тогда ведь придется показывать им достопримечательности, вести в Национальный музей воздухоплавания и астронавтики и Национальный архив США); важнее веры (пока Урсула училась в Университете Нотр-Дам, она была вторым человеком в студенческой миссии, а теперь и на службу не ходит, даже на Рождество и Пасху). Закончилось тем, что карьера для нее важнее даже их с Джейком отношений.

– Серьезно? – спросил он.

– Абсолютно, – без колебаний ответила она.

Джейку хотелось выдать что-нибудь настолько же жестокое. Вот только что?

Они с Урсулой познакомились в шестом классе. Она ходила на занятия для «одаренных детей» – подготовка к алгебре, испанский, продвинутый курс английского. А еще Урсула дружила с его сестрой-близняшкой Джессикой. Она одна не бросила подругу в беде. Когда уровень кислорода в крови у Джессики понизился настолько, что она не смогла ходить в школу, Урсула приносила к ним домой все задания. И не просто оставляла их и убегала, как другие одноклассники. Урсула сидела в комнате Джессики, не обращая внимания на баллон с кислородом, приступы свистящего кашля и густую серую мокроту, которую Джесс сплевывала в фиолетовый почковидный тазик. Не замечала, как в комнату заходит их мама Лиз Маклауд. Мама работала гинекологом в чикагской больнице «Раш Хоспитал». Она ушла в отпуск за свой счет, чтобы заботиться о дочери самостоятельно.

Джесс очень радовалась, когда приходила Урсула. Называла подругу Салли – кажется, ей одной Урсула позволяла себя так называть. Сестра любила слушать музыку, Салли ставила ей любимые песни из телерекламы, и они на пару распевали хиты: The Monster Mash, Itsy-Bitsy, Teeny-Weeny Yellow Polka Dot Bikini, The Purple People Eater. Джейка в комнате не было, но по заливистому смеху сестры он догадывался, что Салли танцует.

Когда Урсула приходила к ним, Джейк всегда был дома, делал уроки за кухонным столом. Вот мама говорит, что Джесс устала, Салли пора домой; Урсула заглядывает в кухню, здоровается и прощается с Джейком и помощницей Хелен, которая в это время обычно готовит для Джейка омлет. Как-то раз Хелен предложила омлет и Урсуле, а Джейк подумал: «Соглашайся! Пожалуйста, не уходи», но та отказалась, мол, пора домой, делать уроки. Как она ушла, Хелен сказала то, что Джейк запомнил навсегда:

– Салли – симпатичная девочка, Джейк. А еще она добрая – это гораздо важнее.

На похоронах Джессики Урсула была алтарницей. Джейк до сих пор помнил ее такой: белые одежды, густые волосы заплетены в тяжелую косу, она стоит с непроницаемым лицом и стойко держится перед гробом, в котором лежит ее лучшая подруга.



После той трагедии Урсула с Джейком стали неразлучны. Потом он уехал учиться в Колледж Джона Хопкинса, а она осталась в Саут-Бенде, поступила в Нотр-Дам. За четыре года учебы они расставались всего на полтора. Окончив колледж, Джейк переехал в Вашингтон к Урсуле. Он устроился лоббистом в крупной фармацевтической компании (печально известная индустрия), потому что хотел произвести на Урсулу впечатление. Он ненавидел работать на «Фарм-Икс». Хорошо, что мы расстаемся, сказал он ей. Теперь я смогу уволиться.

В ответ она рассмеялась.

– А дальше что?

– Пойду в школу учителем химии. Или займусь сбором средств. Люди мне симпатизируют.

– Сбором средств займешься? – переспросила она.

– Знаешь, чем хорошо расставание? – улыбнулся Джейк. – Теперь мне плевать на твое мнение.

Эти слова ее задели, она вздрогнула.

– Я не виню тебя за то, что на первом месте у тебя карьера. Мне ли не знать, как сильно ты хочешь… преуспеть.

В школе Урсула училась лучше всех. Она поступила в Гарвард, Йель и Стэнфорд, но осталась в Нотр-Даме, потому что там преподавал ее отец и ей полагалось бюджетное место. В провинциальном университете Урсула испытала сильнейшее разочарование, но не сдалась и вновь стала лучшей. За заслуги в учебе ей выпала честь говорить приветственное слово на выпускном, а на вступительных экзаменах получила высший балл. Урсула стала редактором местной юридической газеты и безупречно выдержала квалификационный экзамен по адвокатуре. На последнем курсе университета ей предложили работу в отделе маркетинга и финансов Комиссии по ценным бумагам и биржам. Через пару лет она могла бы заняться частной практикой, выписывать сама себе чеки и назначать зарплату. А что толку? У Урсулы ведь ничего нет, кроме работы. Она никогда не отдыхает, не ездит в отпуск, не встречается с подружками.

– Просто помни: гораздо важнее не то, чего ты добилась, а то, какой ты человек, – это были последние слова Джейка. – Иногда я вспоминаю девочку, с которой подружился в шестом классе. Ее больше нет.

Он хотел сказать, что взрослая Урсула не провела бы и часа у постели больной подруги. Она не стала бы снова и снова возвращать головку проигрывателя на ту же дорожку, чтобы доставить радость другому, потому что этому другому нравится песня. Салли больше не было, а когда ее не стало – Джейк уже и не вспомнит. Он решил ступить на опасную дорожку. Помолчав, сказал:

– Твои родители попросили у меня прощения за то, какой угрюмой и зацикленной на себе ты стала.

Урсула пожала плечами:

– Мне все равно, что обо мне думают папа с мамой, Джейк. А твое мнение меня интересует и того меньше.

Это были ее последние слова. Все кончено. Расстаемся навсегда, подумал он.

Вернувшись в Вашингтон после Дня труда на Нантакете, он решил не появляться там, где мог случайно встретиться с Урсулой. Даже на метро стал ездить с другой станции. А приехав к родителям в Сайт-Бенд на День благодарения, столкнулся с бывшей в ресторанчике «У Барнаби». Оба пришли туда за пиццей.

– Глазам не верю. Ты приехала домой!

– Да, – Урсула сконфузилась, чего он от нее никак не ожидал. – Знаешь, я думала о том, что ты сказал о моих родителях. А потом мама призналась, что у папы проблемы с сердцем. Он вынужден раньше уйти на пенсию, а Клинт не смог приехать.

Клинт, старший брат Урсулы, работал инструктором по рафтингу и гидом в Аргентине.

– Так что я решила заглянуть к ним на пару дней.

Джейк ничего не ответил. Откровенно говоря, он был поражен: Урсула приехала в их родной город, туда, где они выросли. Повстречай он ее на берегу реки Потомак или в ресторане «У Клайда» в Джорджтауне, не обратил бы внимания. Но в этом городе они впервые поцеловались (на катке), узнали близость (в выпускном классе, в комнате у Урсулы, пока ее родители были в Куала-Лумпуре). Когда Урсула окончила Нотр-Дам, у нее было ощущение, что она выпускается из родного города, из штата Индиана, со всего Среднего Запада США. Джейк не думал, что она вернется сюда по собственной воле. Разве только он подскажет, настоит, заставит.

Это казалось очевидным.

Прежде чем что-либо ответить, Джейк обратил внимание, как Урсула похудела. Она была гораздо стройнее, чем в конце августа, когда они расстались. Скулы выступали, руки тощие, как палки, а грудь казалась впалой под свитером и паркой. Она держала коробку с пиццей, но Джейк прекрасно знал, как она ест: счищает сыр и всю начинку, оставляет только тесто и соус, а потом откусывает маленький кусочек.

Если Джейк скажет ей хоть слово насчет веса, она станет защищаться.

– Не хочешь сходить куда-нибудь? – предложил он. – Может, в бар?

Урсула согласилась.

Час и четыре пива спустя они уже страстно целовались в машине у Джейка, как подростки, которыми они когда-то были. В Вашингтон вернулись вместе. Урсула не захотела ночевать у Джейка, поехала к себе. Выйдя из машины возле дома, она и произнесла те самые слова:

– Если расстанемся, то уже навсегда.

Джейк проживал каждый день с Урсулой так, будто он мог стать последним в их истории. Он словно играл со смертью. Знал, что все закончится, но вот когда? Такая жизнь – сплошное мучение, однако Урсула старалась оправдать доверие.

Она взяла приглашение на свадьбу Купера со стола и спросила, успел ли Джейк ответить. Он замялся:

– Нет еще, но я обязательно поеду. Я шафер.

Урсула наклонила голову. За те две недели, что они с Джейком вместе, она стала выглядеть лучше. Нет, она не поправилась, но на лице появился румянец. Ее бабушка по отцовской линии родом из горных районов на границе Франции с Испанией, и Урсула унаследовала ее тяжелые прямые волосы и оливковый тон кожи. Загар приставал к ней за считаные минуты, но она проводила почти все время в помещении, из-за чего ее кожа приобретала желтушный оттенок. Сейчас она порозовела.

– Я хочу поехать. Мне нравится Купер.

– Ладно, – кивнул Джейк.

– Не хочешь, чтобы я составила тебе компанию? – Урсула разглядывала приглашение. – Купер меня ненавидит? Думает, я вью из тебя веревки и отравляю тебе жизнь?

– Нет, дело не в этом. Я с ним не обсуждаю… Никогда и слова плохого о тебе не сказал, – это было бы правдой, если бы как-то раз, выпив, Джейк не наговорил Купу гадостей об Урсуле. Все друзья в курсе, что она его криптонит[25].

– Кто такая Кристал Бетьюн? Не знаю никакую Кристал. Я бы запомнила это имя.

Точно. С именами у Урсулы целая история. Она всегда руководствуется одним критерием – годится имя нового знакомого для Верховного судьи США или нет. Можно утверждать с уверенностью, что судьи по имени Кристал в суде бы не было никогда. Вот вам яркий пример того, за что все вокруг недолюбливают Урсулу.

– Они познакомились весной в гриль-баре, – Джейк счел нужным ограничиться этой информацией и умолчал о том, что Кристал работала там официанткой. Вот бы Урсула повеселилась!

– Об этом загородном клубе, где будет свадьба, я слышала только хорошие отзывы. Построен на деньги железнодорожников. Передай, что будешь со мной, ладно?

– Эм-м, – Джейк не собирался брать Урсулу на свадьбу Купера. Он и не думал, что она попросится с ним. Она же постоянно работает, и ни один повод покинуть столицу не кажется ей достаточно веским. Со штаб-квартирой комиссии ее словно соединяет незримая пуповина. – Я уже предупредил всех, что буду один. Там все так наворочено, что нас просто не поймут, если мы вдруг заявимся вдвоем.

– Твои друзья не обидятся, – улыбнулась Урсула. – Сегодня в обед куплю платье.

– Купи лучше в обед обед, – предложил Джейк.

Урсула захлопнула приглашение.

– Как классно! Твой друг женится! Может, мы следующие?



Адам Нэвилл

Джейк не торопился просить Купера внести Урсулу в список гостей, он был уверен, что она передумает. Появятся срочные дела. Торжество назначили на 18 декабря, а она как раз увязла в расследовании по делу, о котором не могла говорить из соображений конфиденциальности. Джейк надеялся, что она откажется. Он хотел быть один, когда увидит Мэлори.

НОМЕР 16

Мэлори. Мэлори. Мэлори.

К 15 декабря Урсула не передумала. Она даже купила бархатное черное платье с открытыми плечами. Тогда Джейк позвонил Куперу и сказал, что с ним кое-кто приедет. Куп посоветовался с матерью, и Китти передала ему, что им несказанно повезло: один гость как раз сообщил, что не приедет.

Посвящается Рэмси Кэмбеллу, Питеру Краутеру и Джону Джерольду.
– Ну ты даешь, – удивился Купер. – Умудрился добавить гостя и не вывести из себя Китти!

– Ай да я, – без особой радости ответил Джейк. О Китти он думал меньше всего.



Церемонию назначили на пять. Урсула с Джейком заехали на парковку возле церкви в четыре десять. Сначала будет репетиция для друзей жениха и подружек невесты. Заодно выпьем, добавил Купер.

– Что делать мне, пока ты репетируешь? – недовольным тоном спросила Урсула. Голос ее звучал так, как до их воссоединения. – Не хочу сидеть в церкви одна.

Я хочу, чтобы мои картины производили такое впечатление, словно между ними прошел человек и оставил след своего присутствия и воспоминаний, как улитка, проползая, оставляет после себя слизь. Фрэнсис Бэкон, 1909-1992
– Поработай в машине, – предложил Джейк. В ногах у Урсулы стоял кейс, а в нем показания. Какое облегчение, что она не хочет заходить в церковь раньше времени! Мэлори – подружка невесты. Да, в конце концов она узнает, что Джейк приехал не один (может, Купер или Китти уже ей сказали?), но хотя бы во время репетиции они будут вдвоем. Он поговорит с ней, предупредит, объяснит. Джейк привез ей подарок. Обернул его в белую бумагу с серебристыми колокольчиками, а Урсуле сказал, что это шутка-розыгрыш для жениха. Он не знал, удастся ли передать подарок Мэлори, а теперь увидел, что шанс есть. Протянул руку назад, взял сверток. Рядом на сиденье стояла коробка с миксером, который они с Урсулой купили в подарок молодым. Сунул сверток под мышку.

ПРОЛОГ

Церковное пространство залито светом белоснежных свечей, алтарь убран белыми пуансеттиями. Купер и друзья жениха в белых фраках с галстуками. Джейк положил подарок Мэлори на пустую скамью и поспешил к алтарю: он приехал последним. Пять подружек невесты стояли в ряд и слушали наставления пастора. Джейк разглядывал их, пытаясь со спины узнать Мэлори, но Купер поторопил его занять место рядом с ним.

Сет остановился и пристально посмотрел на дверь шестнадцатой квартиры, как будто пытаясь увидеть сквозь золотистую тиковую обшивку, что творится внутри. Подозрительные звуки послышались, еще когда он спускался с девятого этажа и пересекал лестничную площадку. Точно так же, как в три последние ночи во время дежурного обхода здания.

– Прости, – прошептал Джейк. – В пробках толкался.

Выйдя из оцепенения, Сет отпрянул от двери и быстро шагнул в сторону. Его долговязая тень скользнула вверх по противоположной стене, раскинув руки, словно в попытке за что-нибудь ухватиться. От этого зрелища Сет вздрогнул.

Купер вложил ему в руку кожаную флягу. Джейк пристроился возле Фрейзера, тоже бывшего шафером.

— Черт!

– Рад видеть тебя в добром здравии.

Ему не нравилась западная часть Баррингтон-хаус, хотя он не смог бы сказать, чем именно. Наверное, здесь просто слишком темно или лампы развешаны как-то неправильно. Старший портье утверждал, что с ними все в порядке, но, когда Сет поднимался по лестнице, ступени освещались неровно. Создавалось впечатление, будто тени абажуров тянутся к спускающемуся по ступеням человеку, выбрасывают перед собой колючие конечности, еще не успев показаться из-за поворота, и по временам Сету даже казалось, что он слышит шорох одежды и «топ-топ-топ» чьих-то решительно приближающихся шагов. Только никто так и не появлялся, и, заворачивая за угол, Сет ни разу никого не встретил.

Фрей самодовольно ухмыльнулся. Он выглядел гораздо лучше, чем летом, – модная стрижка, гладкое лицо.

Однако шум в шестнадцатой квартире тревожил его куда больше каких-то там теней.

– Я хотя бы не опоздал.

Джейк повернулся к распятию и отхлебнул из фляги. Давненько ему не хотелось выпить так сильно. Похлопав Фрея по плечу, он предложил и тому сделать глоток.

Потому что в поздний ночной час в этом элитном квартале Лондона обычно стояла ни с чем не сравнимая тишина. Улицы вокруг Баррингтон-хаус, за Найтсбридж-роуд, были тихими сами по себе. Лишь изредка вокруг Лаундес-сквер проезжала машина. Внутри же дома ночной портье в крайнем случае мог вдруг заметить, что электрические лампы на площадке жужжат, словно рой насекомых, бьющийся в неподатливое стекло. Но с часу ночи до пяти утра все жильцы спали. За дверьми квартир слышались лишь невнятные шорохи.

– Не-е, я завязал.

К тому же в шестнадцатой никто не живет. Старший портье как-то сказал, что квартира пустует больше пятидесяти лет. Но уже четвертую ночь подряд внимание Сета было приковано к ней. Потому что за дверью что-то стучало, билось. До сих пор он списывал это на обычные шумы старого здания. Здания, которое простояло уже больше ста лет. Может быть, форточку распахнуло сквозняком. Что-нибудь в этом роде. Но сегодня ночью стук сделался настойчивым. Он стал громче. Он был каким-то осмысленным. И приблизился. Казалось, он адресован Сету, и время выбрано специально — именно тот момент, когда в два часа ночи он идет через площадку к следующему лестничному пролету, тот самый час, когда температура тела падает и происходит большинство смертей. Час, когда Сет, ночной портье, отрабатывает жалованье, совершая обход девятиэтажного дома, осматривает все лестничные пролеты и площадки. Но ни разу до сих пор он не слышал ничего похожего на эту внезапную бурю звуков.

Может, и правильно, подумал Джейк, вспомнив события прошлого лета. Сделал еще глоток, набрался смелости и посмотрел на Мэлори. На ней было длинное платье цвета слоновой кости с короткими рукавами. Волосы она собрала в высокую прическу – как-то эта прическа называется, Джейк забыл, как именно. Мэлори накрасилась, и, хотя он трепетно хранил в памяти воспоминания о той, прежней Мэлори, в голове мелькнуло: «Ого! Сногсшибательная красотка!» Ее глаза казались больше, вишневые губы так и манили. На шее мерцало жемчужное ожерелье, в ушах – жемчужные серьги, а в прическу были вплетены нежные цветочки гипсофилы.

Мебель загрохотала по мраморному полу, как будто в прихожей шестнадцатой квартиры опрокинули стул или столик. Может быть, даже перевернули или вовсе разбили. Ничего подобного вообще не должно быть — даже днем — в столь респектабельном доме, как Баррингтон-хаус.

Увидев его, Мэлори улыбнулась и помахала, как маленькая. Она так искренне ему обрадовалась, что Джейку захотелось взять ее за руку и жениться на ней прямо здесь и сейчас. А еще он немедленно себя возненавидел: Мэлори не знает, что он притащил Урсулу, это же очевидно!

Встревоженный, Сет смотрел на дверь, будто ожидая, что та распахнется. Его глаза были прикованы к латунной цифре 16, начищенной так ярко, что она казалась отлитой из белого золота. Сет даже не смел моргнуть, он боялся перевести взгляд и обнаружить источник возмутительного шума. Увидеть нечто, чего не сможет вынести. Он даже задумался, хватит ли сил в ногах, чтобы быстро спуститься на восемь этажей. Возможно, спасаясь бегством.

Прошли свадебный танец – все, кроме Кристал и главной подружки невесты, они готовились в отдельной комнате. В танце Джейк стоял не с Мэлори, и это так его огорчило, что он готов был дать Брайану, товарищу Купера по Брукингскому институту[26], сто баксов, лишь бы поменяться с ним местами. Джейк ужасно ревновал, когда Брайан взял Мэлори за руку. Какое лицемерие! Урсула ждет в машине, они снова вместе!

Он задушил в себе эту мысль. Жаркая волна стыда пришла на смену внезапному испугу. Ему тридцать один год, он взрослый мужчина шести футов ростом, а не ребенок. Ему платят за охрану дома. Хотя, нанимаясь на эту работу, он не предполагал, что придется заниматься чем-то еще, кроме как обеспечивать свое вселяющее уверенность присутствие. Теперь он обязан во всем разобраться.

Прогон занял десять минут. Всю церемонию отрепетировали дважды, а потом подружки невесты должны были удалиться в соседнее помещение, но Мэлори поспешила к Джейку. Она шла так, словно сейчас обрушит на него всю накопленную за время разлуки страсть, но остановилась за несколько шагов. Они же в церкви! Да и никто из присутствующих не знает, что произошло между ними на День труда.

Стараясь не замечать стука собственного сердца, который отдавался в ушах, Сет подошел к двери и прижался левым ухом к щели почтового ящика. Тишина.

– Привет, – просияла она. – Рада тебя видеть.

Он потянулся к узкой крышке. Если встать на колени и толкнуть внутрь металлическую пластину, лампы с лестничной клетки осветят часть прихожей.

Мэлори сдерживает себя. Как она очаровательна!

Но что, если там окажется кто-нибудь?

– Прекрасно выглядишь, – ответил Джейк. – У меня слов нет!

Сет замер, затем отнял руку.

Она склонила голову.

Входить в шестнадцатую квартиру запрещено всем без исключения — это вдолбил в него старший портье, когда полгода назад Сет только устроился на ночную работу. Подобные строгие правила вполне обычны для охраняемых домов Найтсбриджа. Даже выиграв изрядную сумму в лотерею, простой смертный еще поборолся бы за возможность получить апартаменты в Баррингтон-хаус. Трехкомнатные здесь стоили не меньше миллиона фунтов, а содержание обходилось в дополнительные одиннадцать тысяч в год. У многих обитателей хоромы были набиты антиквариатом, некоторые оберегали свою частную жизнь не хуже военных преступников и рвали все бумаги, прежде чем выбросить в мусор, который выносил обслуживающий персонал. Помимо шестнадцатой, в доме было еще пять пустующих квартир, в которые так же было строго запрещено входить. Однако во время ночных обходов Сет ни разу не слышал, чтобы из них доносился подозрительный шум.

– Ты тоже. Гляди-ка, фрак!

Может, кому-нибудь разрешили остановиться в шестнадцатой и кто-то из дневных портье позабыл сделать запись в журнале? К несчастью, они оба, и Джордж, и Петр, недоверчиво нахмурились, когда Сет в первый раз упомянул о непонятных звуках, сдавая утром вахту. Значит, остается только одно логичное объяснение: в квартиру проник посторонний.

– Послушай, я должен тебе кое-что сказать.

Мэлори посмотрела ему в глаза. Она сияла, словно алтарная свеча.

Но в таком случае злоумышленнику пришлось бы подниматься снаружи по приставной лестнице. Сет обходил дом вокруг десять минут назад, и ничего подобного там не было. Можно, конечно, пойти разбудить Стивена, старшего портье, и попросить его отпереть квартиру. Но Сету совершенно не хотелось беспокоить начальство в столь поздний час — у Стивена жена-инвалид. Все свободное время между сменами он посвящает ей и к концу дня полностью выматывается.

– Ты думал обо мне каждый день все эти три с половиной месяца, что мы не виделись?

Опустившись на одно колено, Сет толкнул крышку почтового ящика и вгляделся в темноту. Холодный ветер ударил в лицо знакомым запахом: древесно-камфорным ароматом гигантского бабушкиного гардероба, который в детстве был для Сета настоящей тайной комнатой; этот же запах ассоциировался с читальными залами университетских библиотек и музеями, построенными в эпоху королевы Виктории. Скромное напоминание о прежних обитателях и старине, предполагающее скорее их отсутствие, чем присутствие.

– Да, – не таясь, ответил Джейк. – Думал, каждый день думал. Но… В последний момент взял сюда кое-кого.

Тусклые лучи, падавшие из-за спины Сета, высветили за дверью пятачок прихожей. Ночной портье различил смутные очертания телефонного столика у стены, темный дверной проем справа и несколько квадратных метров пола, выложенного плитками из черного и белого мрамора. Остальное пространство терялось в тенях или кромешной тьме.

– Кое-кого?

– Урсулу.

Мэлори отвела глаза, сглотнула. Храбрится. У Джейка сжалось сердце. Она склонила голову, и ему захотелось выйти и немедленно сказать Урсуле, чтобы уезжала, ей не рады. Увы, это невозможно. Он ведь любит Урсулу. Во всяком случае, не представляет свою жизнь без нее.

Мэлори вздохнула:

– Знаю, что не могу претендовать на тебя.

Нет, можешь.

– Мэл, у меня кое-что есть для тебя. – Он протянул ей сверток.

– Это книга? – Мэлори сорвала бумагу, смяла ее в кулаке и, ни минуты не мешкая, сунула бумажный шар в карман брюк Джейка. Когда ее пальцы коснулись его ноги, он на миг ослаб. – «Девственницы-самоубийцы» Джеффри Евгенидис.

– Автор мужчина, – Джейк многозначительно поднял брови. – Но книга все равно хорошая. С Рождеством, Мэл!

Высокая женщина с белыми, как снег, волосами в элегантном платье с длинными рукавами появилась в конце прохода.

– Мэлори, дорогая, идем!

Мэлори растерянно улыбнулась.

– Это Китти. Мне пора. Пообещай, что потанцуешь со мной, – она приподнялась на носочки, чмокнула его в щеку и поспешила прочь, придерживая подол платья, чтобы не споткнуться.



Джейк не мог сосредоточиться во время церемонии. Он проводил Урсулу к местам, где сидели остальные гости со стороны жениха. Она вцепилась в его руку и прошептала:

– Мне не стоило приезжать. Я здесь никого не знаю!

Он стоял у алтаря вне себя от ярости. И зачем он только взял ее с собой? Как это – зачем? Она сказала, что хочет поехать. Она всегда получает то, чего хочет. Он так злился, что ни разу не обернулся на нее. Вместо этого он украдкой поглядывал на Мэлори. Она зачарованно следила за тем, как брат и Кристал клянутся друг другу в вечной любви. В болезни и в здравии, в богатстве и бедности.

«Может, мы следующие?» – спросила Урсула.

Дудки, подумал Джейк. Если он, женившись на Урсуле, лишится работы, обанкротится, попадет под автобус или заболеет раком, разбираться со своими проблемами будет сам, в одиночку.

Нет, он никогда и ни за что не женится на ней.

Мэлори смахнула слезинку. Купер поцеловал невесту. Органист заиграл «Оду к радости». Гости зааплодировали. Джейк отыскал в толпе Урсулу. Она смотрела в монитор ноутбука. Читает… программу свадьбы? Нет. Она работает! В церкви! Она сложила бумаги и сунула их в сумку, потом подняла глаза и поймала взгляд Джейка. Он ее застукал. Она послала ему воздушный поцелуй.

По дороге в загородный клуб она заметила:

– Невеста хорошенькая. Но меховая горжетка – это просто безвкусица. Точка.

– Прошу тебя, – взмолился Джейк. – Не будь хотя бы сегодня такой стервой.

Так всегда начинаются их ссоры. Урсула отпускает едкое замечание, Джейк выражает недовольство ее колкостями, она возражает, снежный ком упреков все растет и растет. Но не сегодня. Урсула потупила глаза и согласилась, даже попросила прощения за грубость.



Банкетный зал в загородном клубе превратился в настоящую зимнюю сказку, и даже Джейк (а наш герой был ох как раздосадован) не мог не восхититься. Зал убран в белых тонах, на каждом столе красуется деревце с белыми листьями, на ветвях блестящие украшения. Арка для молодоженов мерцает огоньками, и в нее вплетены, кажется, все белые розы штата Мэриленд. На сцене играют музыканты в белых смокингах, а у официантов белые пиджаки. Торт состоит из семи ярусов: белый крем, кокосовая стружка, напоминающая снег.

Урсула с Джейком сидели за столиком номер два, а Мэлори за дальним концом столика номер один, с молодыми и их родителями. За тем же столом оказался Брайан. Мэлори выпила шампанского и теперь сидела, склонив к нему голову. Он что-то рассказывал ей одной, она смеялась.

– Я принесу шампанского, – сказала Урсула. – Тебе взять?

– Я бы выпил чего покрепче, – ответил Джейк.



Хитрая штука эти свадьбы, подумал он после третьего бокала бурбона. Они или чумовые, или отвратительные. Свадьба Купера, конечно, чумовая – сколько времени, сил и денег в нее вложено. С другой стороны, Джейк вынужден приглядывать за Урсулой и Мэлори одновременно, поэтому она ужасная. Ужин прошел на автопилоте. Ему запомнился только тост Фрейзера: тот был трезв как стеклышко, потому сказал очень трогательные слова. Урсула болтала с кузеном Купера по имени Рэнди, советником в энергетической компании «Констеллейшн» в Балтиморе. Они обсуждали работу, поэтому Джейк мог свободно разглядывать Мэлори. Кажется, Брайан ей понравился. Или она хочет заставить Джейка ревновать?

Сет сощурился из-за противного сквозняка, бившего прямо в лицо, и попытался рассмотреть что-нибудь еще. И снова неудача. Однако волосы зашевелились у него на голове.

Сет услышал, как нечто увесистое, завернутое в простыню или большой ковер, перемещают короткими рывками подальше от узкой полоски света, проникающего из коридора. Звуки удалялись в глубь квартиры, постепенно затихая, и наконец смолкли.

Сет подумал, что надо крикнуть в темноту, бросить ей вызов, однако не мог заставить себя раскрыть рот. Его вдруг охватило пронзительное ощущение, будто за ним наблюдают. И это внезапное осознание собственной уязвимости и того, что он стал предметом пристального изучения, едва не заставило его опустить крышку почтового ящика, встать и отойти назад.

Портье был в смятении. Рассуждать логично не получалось. Он так устал. Вымотался до предела, все валится из рук, ничего не ладится, он просто бредит. Ему тридцать один, но из-за ночных смен он чувствует себя на все восемьдесят. Очевидно, сказывается постоянный недосып, обычный для тех, кто работает по ночам. Но Сет никогда в жизни не страдал галлюцинациями. В квартире номер шестнадцать кто-то есть.

— Господи!

Открылась дверь. Внутри. Где-то в затененной части квартиры. Должно быть, примерно в середине коридора. Она щелкнула и, медленно, со скрипом распахнувшись во всю ширь, ударилась о стену.

Сет не двигался и даже не моргал, просто стоял и ожидал приближения из темноты чего-то неведомого.

Но было только это ожидание и еще тишина.

Правда, она длилась недолго. Сет кое-что уловил. Звук был слабый, но он нарастал, как будто нацеленный ему в лицо.

Гул доносился из недр тихой необитаемой квартиры. Какой-то рокот, очень похожий на тот, что слышится внутри больших морских раковин. Наводящий на мысль о далеких ветрах. Возникло странное ощущение, будто за дверью раскинулось громадное пространство. Там, в темноте, в которой он ничего не может разглядеть.

Дуновение изнутри усиливалось, пока Сет, скорчившись, всматривался в щель. Ветер нес с собой что-то. Отзвук чьего-то голоса, далекого, но все еще различимого. Голоса, который словно расходится концентрическими кругами на многие мили. Нет, здесь не один голос, голосов множество. Но крики так далеки, что слов никак не разобрать.

Сет отстранился от двери, его разум лихорадочно выискивал разумное объяснение. Может быть, где-то открыто окно? Вероятно, включено радио или работает телевизор? Нет, невозможно, ведь в квартире никто не живет.

Ветер дул теперь ближе, и голоса сделались громче. Они постепенно набирали силу вместе с движением воздуха. И хотя слов все равно было не понять, интонации угадывались безошибочно, наполняя Сета сначала все нарастающим беспокойством, а затем настоящим ужасом.

Это были крики напуганных до смерти. Кто-то визжит. Женщина? Нет, не может быть. Теперь звук приблизился, он напоминал вопль животного. Сету вспомнился бабуин, которого он однажды видел в зоопарке, тот ревел, растягивая вишневые губы и выставляя черные десны и длинные желтые клыки.

Вопль унесло прочь, его сменил хор стонов, преисполненных отчаяния, где каждый будто пытался заглушить другие на холодном ветру. Истерический крик нарастал, перекрывая остальные звуки. Они внезапно откатились назад, словно увлеченные прибоем, и Сет почти разобрал то, что говорил ему голос.

Он опустил крышку почтового ящика, и немедленно повисла глухая тишина.

Поднявшись и отойдя от двери, Сет попытался собраться с мыслями, но ему мешал грохот сердца, отдававшийся в ушах. Портье утер со лба пот рукавом пуловера и ощутил, как сильно пересохло во рту — словно он наглотался пыли.

Сету нестерпимо хотелось бежать вон из здания, вернуться домой и лечь спать — покончить со всеми странными ощущениями и острыми впечатлениями, которые провоцируют бессонницу. Ведь причина именно в ней.

Перепрыгивая через две ступеньки застеленной ковром лестницы, Сет промчался по западному крылу до самого нижнего этажа, быстро прошагал мимо стойки портье и вышел из Баррингтон-хаус через парадный вход. Он остановился на тротуаре и, запрокинув голову, считал светлые каменные балконы, пока не дошел до восьмого этажа.

Все окна до единого закрыты, ни одно даже не приоткрыто, все наглухо заперты, стекла плотно сидят в белых рамах, а интерьер шестнадцатой квартиры к тому же скрыт плотными занавесками, и днем, и ночью задернутыми, от Лондона и остального мира.

Но волосы у Сета все равно шевелились, потому что он по-прежнему слышал над головой, или в голове, все тот же свист далекого призрачного ветра и чьи-то невнятные крики, словно они спустились вниз вместе с ним.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сразу из аэропорта Эйприл отправилась осматривать свое наследство. Добраться до нужного места оказалось несложно: прямо из Хитроу по синей ветке метро Пикадилли-лайн до станции «Найтсбридж».

Вынесенная наверх по бетонным ступенькам спешащей и толкающейся человеческой массой, Эйприл со своим рюкзаком оказалась на тротуаре. Она так долго ехала, что перед глазами до сих пор стоял мертвенный свет подземки. Если карта не подвела, это и есть Найтсбридж-роуд. Девушка шагнула в толпу.

Кто-то подтолкнул ее сзади, чей-то острый локоть отпихнул в сторону, и Эйприл немедленно сбилась с ритма этого странного города. Она ощущала себя лишней и совсем маленькой, что вселяло в нее чувство вины, но в то же время злило.

Эйприл пересекла узкий тротуар и спряталась под навесом магазина. Колени одеревенели, она обливалась потом под кожаной курткой и клетчатой рубашкой. Несколько секунд Эйприл постояла, наблюдая, как мимо течет, колышется, извивается людской поток, декорацией которому служит Гайд-парк, теряющийся в тумане.

Было трудно сосредоточиться на каком-то одном здании, на чьем-нибудь лице или витрине, потому что Лондон находился в непрестанном движении, обтекал все статичные конструкции. Тысячи людей вышагивали по улице или пересекали ее, стоило красным автобусам, белым фургонам, грузовикам и легковушкам на секунду остановиться. Эйприл хотелось охватить взглядом все сразу, узнать, понять, где здесь ее место, однако из-за потоков энергии, расходившихся по улице в разные стороны, мыслительный процесс затормаживался, она часто моргала, как будто разум сдался и желал заснуть.

Эйприл проследила взглядом по карте в путеводителе самый простой и короткий маршрут до Баррингтон-хаус. Она проделывала это, наверное, уже в сотый раз с тех пор, как восемь часов назад села в самолет в Нью-Йорке. Все, что ей требуется, — дойти до конца Слоун-стрит, затем повернуть налево на Лаундес-сквер. На такси она все равно не подъехала бы ближе, чем на метро. Дом двоюродной бабушки расположен где-то на площади, значит, там ей останется только отыскать нужный номер. Прекрасно, прямо камень с души! Стоило Эйприл представить, как она вглядывается в вывески и пытается понять, в какую сторону идти по улицам вроде этой, как ей делалось не по себе.

Давно пора отдохнуть. Она не спит всю последнюю неделю, с тех пор как выяснилось, что ее ждет поездка в Лондон и осмотр неведомого наследства, оставленного им с матерью бабушкой Лилиан. В самолете Эйприл удалось лишь немного подремать. Но разве удастся выспаться в столь суматошном городе?

Короткая прогулка от метро до Лаундес-сквер укрепила Эйприл в подозрении, что ее двоюродная бабушка была далеко не бедна. Уже по карте, увидев, что квартира расположена неподалеку от Букингемского дворца, Белгравии с многочисленными посольствами и знаменитым универмагом «Харродс», Эйприл заключила, что последние шестьдесят лет жизни ее двоюродная бабушка провела отнюдь не в трущобах. Однако эта догадка никак не подготовила Эйприл к первой встрече с Найтсбриджем: белые дома с высокими окнами и черными перилами тянулись к небу, дорогие автомобили стояли вдоль тротуаров, тонкие белокурые англичанки с отрывистой речью вышагивали в туфлях на каблуках. Рядом с их дизайнерскими сумочками ее рюкзак казался мусорным мешком. В байкерской куртке, в закатанных джинсах и «конверсах»,[1] с распущенными черными волосами, как у Бетти Пейдж,[2] Эйприл ощущала себя крайне неловко и все ниже опускала голову от смущения и неуверенности человека, попавшего не в свою среду.

По счастью, на Лаундес-сквер немногие стали свидетелями ее замешательства: две арабские женщины, вышедшие из серебристого «мерседеса», да еще высокая блондинка, русская, которая сердито беседовала по телефону через закрепленную на ухе гарнитуру. После суматохи Найтсбридж-роуд от элегантной площади веяло спокойствием. Многоквартирные дома и гостиницы выстроились ровным прямоугольником вокруг вытянутого овала парка в центре, за оградой которого виднелись низкие деревца и голые клумбы. Непринужденное изящество зданий вселяло умиротворение в атмосферу, оставляя городской шум где-то позади.

— Не может быть!

Неужели теперь им с матерью принадлежит здесь квартира? Во всяком случае, до тех пор, пока они не продадут ее за кругленькую сумму. Эта мысль сейчас же пронзила Эйприл Ей захотелось здесь жить. Двоюродная бабушка провела в этом месте больше шестидесяти лет, и Эйприл важно понять почему. Все здесь утонченно, безупречно, пронизано историей. За каждой дверью ей представлялся безукоризненно вежливый и равнодушный ко всему дворецкий. Здесь должны жить аристократы. И еще дипломаты. И миллиардеры. Люди, не похожие на Эйприл и ее мать.

— Господи, мама, ты просто не поверишь, — пробормотала она вслух.

Эйприл знала бабушку по одной-единственной детской фотографии. На ней было забавное белое платьице, повторявшее наряд ее старшей сестры Мэрилин, бабушки Эйприл. На том снимке Лилиан держала сестру за руку. Девочки стояли рядом во дворе их дома в Нью-Джерси, кисло улыбаясь. В тот момент Лилиан и Мэрилин были ближе друг к другу, чем когда-либо после. Во время войны Лилиан уехала в Лондон, поступив на секретарскую должность в армию США. Там она познакомилась с одним англичанином, летчиком, и вышла за него замуж. Домой она так и не вернулась.

Наверное, сестры все-таки переписывались или посылали друг другу открытки, потому что Лилиан знала о появлении на свет внучки. В раннем детстве Эйприл получала от двоюродной бабушки поздравления с днем рождения. В конверт обязательно были вложены английские деньги, фунты, — красочные бумажки с изображениями королей и герцогов, батальными сценами и бог знает чем еще. И с водяными знаками, которые проступали, если посмотреть купюру на свет, что казалось девочке настоящим волшебством. Ей всегда хотелось оставить себе фунты, не менять на доллары, которые на их фоне казались игрушечными фантиками. И еще всегда хотелось побывать в Англии. И вот она здесь, впервые в жизни.

Лилиан исчезла из их жизни много лет назад. Эйприл еще не исполнилось десяти, когда от бабушкиной сестры перестали приходить рождественские открытки. Мать была постоянно занята, воспитывая ребенка в одиночку, поэтому не обратила на это особого внимания. Когда умерла бабушка Мэрилин, мать написала Лилиан на ее адрес в Баррингтон-хаус, но ответа не получила. Поэтому они решили, что Лилиан тоже умерла там, в Англии, где прожила жизнь, о которой они ничего не знали, и слабенькая связь между поколениями оборвалась навсегда.

Однако два месяца назад пришло письмо от нотариуса, в котором тот сообщал им, как последним живым родственникам, о наследстве, оставшемся после «печальной кончины Лилиан Арчер». Эйприл с матерью до сих пор не пришли в себя от изумления — Лилиан умерла всего каких-то два месяца назад, а они в результате унаследовали квартиру в Англии! Найтсбридж, Лондон — это вам не шуточки. И сейчас Эйприл стоит перед этим самым Баррингтон-хаус, перед громадным белым зданием, которое величественно возвышается на краю площади. Вверх бегут этажи из благородного белого камня — классицизм, однако же с легким намеком на ар-деко, проявившимся в узорах вокруг оконных проемов. Дом был настолько прекрасен и горделив, что Эйприл ощущала лишь робость, глядя на широкие стеклянные двери в латунных рамах, на корзины с цветами и узорчатые колонны по обе стороны мраморной лестницы.

— Невероятно!