Валентен Мюссо

Слишком дружелюбный незнакомец



Пролог

В 10:18 он прошел через входную дверь и проник в парадный двор университета.

Поскольку в сочельник здесь всегда полно туристов, желающих полюбоваться часовней и старыми каменными зданиями, он беспрепятственно оказался внутри. В джинсах, кроссовках, черепаховых очках и с рюкзаком на спине он выглядел студентом, затерявшимся в толпе. Невидимка.

Тучи рассеялись, двор внезапно залили солнечные лучи, почти сверхъестественно яркие. В этом он увидел обнадеживающий знак.

Он проследил взглядом за голубями, усевшимися на паперти в нескольких метрах от него. Будто два ангела, спустившиеся с небес, чтобы благословить его миссию.

Множество студентов сидело на ступеньках лестницы, на перилах галереи. Их силуэты выделялись на фоне странной стенной росписи, которую ему так часто случалось наблюдать. Там были изображены всадники, храбро скачущие вперед под звуки флейт и барабанов. За ними следовала ликующая свита. Он был один, но тем не менее пересек двор так же гордо, как и эти всадники. Ни шпаги, ни щита в руках. Но так даже лучше.

Некоторые лица показались ему знакомыми. Без сомнения, он сидел в амфитеатре рядом с кем-то из этих парней. Возможно, он с ними говорил и даже мог бы подружиться. Почему бы и нет… Но сегодня они являлись для него всего лишь созданиями, утонувшими в абсолютной анонимности.

Пройдя вдоль северного фасада, он оказался в большом вестибюле со сводчатым потолком и статуями великих людей прошлого. Торжественное зрелище, особенно грандиозное в свете того деяния, которое ему сейчас предстоит совершить.

В его рюкзачке ни книг, ни учебных записей. Только полуавтоматический пистолет на семнадцать выстрелов. Рукоятка из полимера. Оружие, из которого он стрелял только по мишеням в тире.

Остановившись посреди холла, он замер в неподвижности. Мимо, бросив на него взгляд, прошло несколько человек. Он не обратил на них никакого внимания. В голове у него вновь замелькали образы. Он представлял себе самодовольные лица психиатров из средств массовой информации, которые появятся завтра на всех национальных каналах, чтобы начать многословные рассуждения, объясняющие его поступок.

Сердце забилось в бешеном ритме, но он не испытывал никакой паники. Напротив, ему нравилось ощущать, как все чувства обостряются от возбуждения.

Он вошел в коридор, ведущий к библиотеке. Именно сюда приказал ему идти голос инстинкта. Ему было достаточно лишь его слушаться. Следовать инструкциям.

В 10:40 кто-то заорал. Это был странный крик, не мужской и не женский, в котором слышался лишь тупой животный страх. Неуместная жалоба, разрушившая привычный покой этого места.

Все подняли головы. Глаза присутствующих искали скорее того, кто стал источником этого шума, чем то, что являлось его причиной. Некоторое время царила всеобщая неразбериха. Никто толком не знал, куда смотреть, как если бы полный тревоги крик мог предвещать самое худшее или оказаться просто чьей-то грубой шуткой.

Незнакомец держал в руках оружие, нацелившись в какую-то невидимую точку. Он передернул затвор и выпустил первую пулю в этой комнате. За ней сразу же последуют и другие. Преимущества полуавтомата…

Скользнув по сторонам, его взгляд остановился на первой цели. Он этого не знал, но его жертву звали Максенс. Два года назад поступил на филологический факультет, очень одаренный, хоть и, по словам родителей, имел склонность к дилетантству…

Значит, ему не повезло. Пускай все потом думают что хотят, но Максенс сейчас не должен был здесь находиться. Вчера он до поздней ночи праздновал с друзьями свое восемнадцатилетие. В идеальном мире ему бы следовало сейчас быть еще в своей кровати в студии-мансарде, которую он снимал неподалеку от канала Сен-Мартен, в объятиях своей подружки, и правда очаровательной девушки. О, как она умоляла его остаться с ней! Она даже обещала жаркий марафон, когда они окончательно протрезвеют, но приближались зачеты, а он и так уже пропустил много занятий. «Я должен туда идти». На этот раз он решил поступить как надо. Нужно же в 18 лет принять хоть несколько хороших решений. Контрольная по сравнительному литературоведению. «Современность романтизма как жанра»… А он как раз это не помнит как следует… Мысли еще толком не пришли в порядок. Если бы он знал…

У Максенса даже не было времени понять, что происходит.

Что такое творит этот чувак?

Он даже не дернулся, чтобы попытаться защититься, а просто в упор смотрел на нападавшего остекленевшим взглядом, полагая, что это продолжаются ночные кошмары, от которых он еще окончательно не пробудился.

Звук выстрела, эхом отдавшийся под сводами коридора, взорвал барабанные перепонки.

Максенс не испытал никаких страданий в противоположность тем, кто был после него. Это было его единственным везением за сегодняшний день. Первая же девятимиллиметровая пуля раздробила лобную кость а затем, не останавливаясь, разбила на множество осколков и теменную — как скажет потом медэксперт, «эффект бластной клетки», — после чего пробила мозг. Никаких шансов выжить.

Поднялась паника.

Нечто по-глупому беспорядочное.

По идее когда перед вами стоит псих с пистолетом в руке, каждому здравомыслящему человеку стоит сообразить, что самое лучшее — убежать и куда-нибудь спрятаться. Но это в теории, а на практике… Большинство устремилось к вестибюлю и сгрудилось на широкой лестнице, ведущей на факультет истории. Этим удалось выпутаться.

Благодаря автоматической перезарядке ему легко удалось достать еще двоих или троих в коридоре. Он предпочел мысленно считать мелькающие перед ним испуганные лица вроде того, как гадают на ромашке.

Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет.

Бах!

Вторая цель.

Маленькая, худенькая, на волосах шиньон, очки в толстой оправе, клетчатое твидовое платье, немного старомодное. Как и Максенс, она не шелохнулась. Здесь не было никакой бессонной ночи. Ни миллиграмма алкоголя в крови. Примерная студентка, которая с самого поступления не прогуляла ни одной пары. Она просто стояла столбом. В ее взгляде был некий пафос: можно было подумать, что она заранее отказалась от мысли, что сможет убежать, и добровольно предлагала убийце себя в жертву. Есть же такие люди…

Выпущенные менее чем с трех метров пули продырявили ей правую часть грудной клетки. Жертву отбросило назад. Тело с глухим звуком ударилось о блестящий мраморный пол.

Спустя сорок восемь часов после госпитализации врачи придут к заключению, что ее мозг мертв. Неделя комы. Врачи не совершат чуда.

В коридоре больше никого. Еще находясь под воздействием выброса адреналина, он начал медленно подниматься по лестнице. В нем что-то поднималось, будто клинок. Ощущение божественного всемогущества. Власть убивать и щадить. Наслаждение, которое, однако, было далеко от того, чтобы сильно затронуть его.

В галерее на этаже он встретил только парня своего возраста. Карикатура на мелкого буржуа из благополучных кварталов. Самодовольное лицо, модные чинос, кардиган «Мелинда Глосс», красивый шарф цвета ржавчины… Да откуда он вообще вылез? Как он мог остаться глухим к крикам паники? Почему не удрал вместе с остальными?

Однако вся самоуверенность быстренько с него слетела. Поняв, что у типа перед ним в руках вовсе не игрушка, он развернулся и помчался как угорелый, скользя на блестящем паркете.

Его бегство было настолько комичным, что нападающий не смог удержаться от улыбки, нажимая на спусковой крючок.

На этот раз было выпущено три пули, в спину. Он выпустил их машинально, как будто просто исполнял свой долг, играл роль. Теперь кровь в его венах бежала не так быстро. Исчезло подрагивание в кончиках пальцев. Чувство удовольствия уже начало притупляться. Он должен действовать с максимальной скоростью, хватит уже осторожничать. Тем более что ему может не хватить времени.

Не глядя, он прошел мимо тела третьей жертвы. Убедился, что в куртке еще добрых две обоймы. Две. И еще четыре другие, которые он извлек из рюкзака и переложил в карманы, которые оставались пустыми. В общей сложности более сотни пуль…

В конце коридора он остановился перед большим амфитеатром слева. На часах было 10:48. Он все организовал просто идеально. Курс лекций по истории… Без сомнения, самый посещаемый в этот день.

Сквозь окошко в двери он услышал шум беспокойных голосов, прерываемый всхлипываниями, торопливое поспешное движение.

Его ждали.

Осмелится ли какая-нибудь добрая душа поднять тревогу? Если только криков на первом этаже не оказалось достаточно.

Он не стал приближать лицо к стеклу, чтобы разглядеть, что там внутри. Ему следует действовать инстинктивно, быть в состоянии приспособиться к любой ситуации.

Он вошел. Спокойно. Без поспешных движений.

Несколько секунд створки двери еще покачивались у него за спиной.

Останься в коридоре какой-нибудь свидетель, он бы смог услышать приглушенные закрытой дверью вопли ужаса, которые сопровождались звуками выстрелов.

До того самого мгновения, когда пули вылетели из его пистолета.

До того, как поднялась суматоха, сменившаяся хрипами и плачем, слившимися в странную колдовскую музыку.

Еще несколько секунд, и раздался последний выстрел, прозвучавший чуть позже предыдущих. Незначительная реплика после главного монолога.

Последняя пуля, которую убийца, пресытившись чужой смертью, выпустил из пистолета.

Себе в рот.

Часть первая

Франсуа

Не задерживайся подле того, кто похож на тебя. Как только окружение становится похожим на тебя или, наоборот, у тебя возникает сходство с окружением, оно перестает быть для тебя полезным. Оставь его, ничто для тебя так не опасно, как твоя семья, твоя комната, твое прошлое. Андре Жид «Яства земные»[1]
1

В первый раз увидев этого человека на обочине дороги, на выезде из Кемперле, Франсуа слушал песни Шуберта. Поэмы Майрхофера… Матильда находила их чересчур депрессивными, настолько, что он ставил эти диски лишь тогда, когда был в машине один. Но тем не менее именно она подарила ему этот диск на Рождество двумя годами раньше.

Пока он вел машину, в его поле зрения внезапно появился незнакомец: высокий хилый молодой человек, державший табличку из обычного картона; прочесть ее у него не было времени.

Автостопщик? Турист? На них он, правда, не похож. Можно подумать, что он — часть окружающей местности: такой же неподвижный, как табличка с дорожным указателем. Сильно заинтригованный, Франсуа бросил взгляд в зеркало заднего вида, где силуэт на мгновение появился, а затем на крутом повороте окончательно исчез из виду. Вся сцена длилась не более нескольких секунд, и за всю дорогу он ни разу о ней не вспомнил.

Впрочем, он не думал ни о чем определенном. Убаюканный звучащим меццо-сопрано, он расшифровывал для себя по два стиха. В лицее у него был курс немецкого, но не настолько глубокий, чтобы схватить все тонкости этого языка. В поэме говорилось об одинокой звезде на небесах. Верная любви звезда страдала в безмолвии. Вот почти и все, что он понял.

Четверть часа спустя, поднимаясь по аллее к своему особняку, Франсуа был потрясен его видом. Зима выдалась дождливой и хмурой, а с первыми лучами солнца знакомые места предстали перед ним в совершенно новом свете: живые изгороди бурно разрослись, сорняки наводнили лужайку, теперь больше напоминающую прерию, а деревья жаждали ежегодной обрезки сучьев.

Все, что Франсуа сделал в последние несколько недель, не имело никакого эффекта. Он не забыл, с каким смущенным видом Матильда подняла глаза к небу, когда он откопал ее инструменты. А до этого она прямо-таки продолбила ему голову, убеждая, что не стоит зря тратить силы и что надо наконец-то нанять садовника.

Садовника… Франсуа согласился, но больше не возвращался к этой теме. Раз уж он решил приобрести это строение и четыре тысячи квадратных метров земли, это вовсе не для того, чтобы смотреть, как кто-то незнакомый вместо него выращивает овощи или подрезает живую изгородь. И потом, что же ему тогда делать целыми днями? У него нет никакого желания проводить их в библиотеке за чтением или за работой.

Когда они решили приобрести собственность в Бретани, наличие большого сада было единственным критерием, по которому они не смогли бы прийти к согласию. Бретань… она стала им почти родной. Они уже потеряли счет летним сезонам, которые провели в гостиничных номерах или в домах, снятых на неделю в Сент-Мало, в Кот де Гранит Роз, в Кемпере или Кебероне. Матильде понравилось бы жить в одном из этих домов с белыми фасадами, выходящими на Авен. После целой жизни в Париже ей было просто необходимо «видеть воздух», но случай привел их в другое место.

В конце двухтысячных во время очередной вылазки на дороге, ведущей в Монтань Нуар, они заметили табличку «продается», прикрепленную к дереву у въезда на проселочную дорогу. Интуиция, любопытство… Они не знали, что подтолкнуло их направиться туда. Они уже тогда искали себе дом, но не могли и помыслить о том, чтобы купить его так далеко от моря. За трухлявой деревянной изгородью они увидели среди деревьев этот полуразвалившийся лонжер[2] — низкий и вытянутый, как строят в Бретани. Стены из местного камня, голубые ставни, выцветшие от времени, нескладная крыша… и все это утопало в море зелени. «Это здесь», — подумал Франсуа. У него создалось впечатление, будто он вернулся в детство и обнаружил в лесной чаще хижину из своих грез. Франсуа и Матильда не произнесли ни единого слова. Простой взгляд, которым они обменялись между собой, заменил им многочасовые разговоры.

В тот же день они постучались в дверь агентства по недвижимости, обозначенного на табличке. Здесь все требовало починки, большинство посетителей до них были обескуражены количеством работ, которые предстояло осуществить. Цена подлежала обсуждению. Первого же посещения оказалось достаточно, чтобы убедить их обоих. Работы длились уже больше года. Франсуа и Матильда регулярно приезжали сюда; в результате их постоянных усилий запущенное строение понемногу превращалось в колоритный дом, вполне достойный быть сфотографированным на открытку. Они всегда мечтали о доме, где можно будет проводить каникулы, а на пенсии окончательно обосноваться там. Они и не знали, что это произойдет гораздо раньше, чем предполагалось.



Когда он припарковался, Матильда стояла на пороге с чашкой в руке — без сомнения, это был один из тех странных отваров, которые она готовила из найденных в саду растений.

— Все прошло хорошо?

Интонация не обманула его. Матильда приняла демонстративно беззаботный вид, но Франсуа был уверен, что она уже давно ждала его, высматривая, не появится ли машина в конце аллеи, и борясь с беспокойством. После того несчастного случая она опекала его как ребенка, а уединенная жизнь в сельской местности не уладила дела.

Его «несчастный случай»… Из-за НМК[3] ему пришлось уехать из Парижа и провести несколько месяцев после больницы в загородном доме. Такой была хорошо отработанная версия, которой они пользовались в разговорах с местными жителями, чтобы объяснить длительное и необычное присутствие в окрестностях Кемперле. У четы Вассеров не было ни семьи, ни настоящих друзей в этих краях, только обычные знакомые. В конце концов, могут же они позволить себе немного отклониться от правды.

Теоретически — в этом Франсуа Вассер не сомневался — правда всегда предпочтительней лжи. Но она не особенно удобна, когда хочешь избежать слишком большой откровенности с малознакомыми людьми. Чего он боялся больше всего? Вызвать нездоровое любопытство? Прочесть в глазах собеседников жалость, которая его растревожит? Быть вынужденным кратко пересказывать свой мучительный опыт? Его ложь была хорошо рассчитана: почти никакого риска, что кто-нибудь установит связь между выздоровлением почтенного университетского преподавателя и событием, которое восемь месяцев назад повергло Францию в состояние шока.

— В городе было много народа?

— Чуть больше, чем обычно.

— Конечно, сезон… Люди предпочитают пользоваться солнечной погодой.

— Да, без всякого сомнения.

Они вошли. Как и всегда, в гостиной было тщательно убрано. Ни на столе, ни на диване не валялось никаких бумаг и даже ни одного журнала. На каминной полке Франсуа заметил букет первых в этом сезоне розовых тюльпанов, которые Матильда собрала, пока его не было. Она всегда любила цветы. Кстати говоря, розарий за их домом неизменно производил сильное впечатление на редких посетителей.

— Обед будет готов через полчаса.

Матильда настаивала, чтобы они садились за стол в определенное время. В этом ритуале она находила что-то успокаивающее.

— Ты что-то ищешь? — спросила она, увидев, как Франсуа шарит взглядом рядом с диваном.

— Ты не видела статью, которую я вчера читал?

Матильда открыла дверцу двускатного секретера у входа.

— Я положила ее сюда.

Она бросила быстрый взгляд на рукопись.

— «Роль римской нумизматики в конце тетрархийской эпохи». Выглядит заманчиво.

— Если бы ты знала…

С начала своей вынужденной досрочной пенсии Франсуа буквально набросился на работы, которые доходили до него благодаря любезности почтенных собратьев с факультета истории. Он не был наивным простаком: запашок сострадания ощущался во всей этой корреспонденции, а также в том, каким образом его уверяли, что его не забывают и ни капли не сомневаются, что он очень вскоре вернется на свою университетскую кафедру. Франсуа тоже делал вид, что все это так и есть. Он просматривал, комментировал, вносил поправки, делал замечания, достаточно дельные, чтобы создать впечатление, что он на пути к выздоровлению. Он просто-напросто придерживался той линии поведения, которой от него ожидали.

— Полагаю, мне имеет смысл пойти читать на свежий воздух.

— Очень хорошо. Когда все будет готово, я зайду за тобой.

Франсуа устроился в шезлонге во влажном после дождя саду. Небо уже полностью очистилось от туч, воздух был свежим и бодрящим. Франсуа даже не смог вспомнить, когда в последний раз сидел так на солнышке.

Между двумя зевками он сделал на полях документа несколько заметок, а потом принялся клевать носом. Он чувствовал, что лучи зимнего солнца стали теплее, в то время как еле ощутимый бриз гладил его по волосам. Не подремав и десяти минут, он услышал звук шагов по посыпанной гравием дорожке.

— Это вам.

Франсуа открыл глаза.

Он стоял напротив него, закрывая от него солнечные лучи: Ле Бри — ближайший сосед. Низкорослый мужчина с крепким телом, несмотря на то что уже разменял восьмой десяток, с рублеными чертами лица и узким прямым носом, выступавшим вперед, будто корабельный ростр. На нем был рабочий комбинезон — изношенный, слишком большой для него и выпачканный во многих местах. Судя по виду, сосед пришел прямо с поля.

Франсуа торопливо попытался прийти в себя. Ле Бри протянул ему письмо, которое крепко сжимал пожелтевшими пальцами.

— Снова почтальон ошибся?

— Снова…

Франсуа взял конверт. Телефонный счет. «Франсуа Вассер». Его имя было отпечатано прямо на месте адреса. Не проходило и двух недель без того, чтобы его почту не опускали в ящик соседа. Бесспорно, людям свойственно ошибаться, но Франсуа подозревал, что почтальон облегчает себе работу, чтобы не идти к его дому, находящемуся в конце разбитой дорожки.

Как только он оперся на подлокотник кресла, чтобы встать, Ле Бри покачал головой, предостерегающе поднимая руку.

— Не беспокойтесь. У меня нет времени тут оставаться. Надо помочь сынку.

Франсуа всегда раздражали эти бретонские словечки, которыми сосед буквально усеивал свою речь. Pennher… его единственный сын.

— Не хотите ли стаканчик вина? Матильда готовит обед и…

Сосед чуть суховато оборвал его:

— Не в этот раз.

— В любом случае спасибо. Вам не стоило так беспокоиться. Достаточно было позвонить, и мы бы зашли.

— Я не особенно люблю телефон. Предпочитаю ходить.

Ферма Ле Бри находилась примерно в пятистах метрах отсюда. Сельскому труженику было достаточно пересечь поле, чтобы пешком добраться до его владений.

— Очень жаль, что пришлось вас потревожить.

— Вашей вины тут нет. Ну, я пошел.

Но, вместо того чтобы уйти, Ле Бри неподвижно замер, глядя на Франсуа пронзительными голубыми глазами, от взгляда которых становилось немного не по себе. По правде сказать, несмотря на хмурый вид, Ле Бри всегда оказывал ему любезность и не давал повода жаловаться на свое соседство. Франсуа всегда воображал себе, что этот человек от земли, крестьянин, который уже более полувека трудился на ферме, с некоторым презрением смотрел на «интеллигентишку», которым он, собственно говоря, и являлся.

Поскольку тот продолжал стоять и не шевелиться, Франсуа заговорил о первом, что пришло в голову:

— Во всяком случае, сегодня славная погода! Я этим пользуюсь, чтобы немного подышать воздухом…

Почему он словно извиняется за то, что наслаждается отдыхом в своем собственном саду? Подняв глаза, Ле Бри поправил свою фуражку.

— Моя мать всегда говорила: прежде чем сказать, что день был хорошим, дождись сперва ночи.

Выдав эту максиму, он повернулся и направился прочь, по пути добавив:

— Берегите себя.

Франсуа просмотрел электронную почту Находившееся между обещанием снизить налоги и предложением, касающимся мобильного телефона, это письмо сразу привлекло его внимание. Он отметил про себя, что Матильда его не читала, в то время как другие отмечены как «прочитанные». Он кликнул мышкой на имя отправителя. На экране высветилось множество принятых в течение более трех месяцев посланий и ответов на них. Последнее из них он просмотрел по диагонали, не задерживаясь на формулировках, которые уже знал наизусть. Не дочитав письмо до конца, он закрыл почту.

— Что же он хотел?

Матильда была занята; она накрывала на стол в кухне. У нее имелась неприятная черта: привычка судить о людях по первому впечатлению. После никакие слова и поступки были не в состоянии изменить однажды составленное впечатление о человеке. Матильда очень не любила Ле Бри; ее раздражали его манера делать длинные паузы и вечно насупленный вид.

— Проблема с доставкой почты.

— Это становится обычным явлением! Уже сколько раз в этом месяце?

— Думаю, два. С сегодняшним случаем уже три.

— И при этом у почтальона хватило наглости заявиться сюда и предлагать новогодние календари…

Франсуа открыл посудный шкаф, где были расставлены стаканы.

— Завтра я пойду на почту и постараюсь все уладить. Ты права, в конце концов, это уже начинает действовать на нервы.

Эту фразу он произнес серьезно и со всей возможной убежденностью, в глубине души, будто сорокалетний, посмеиваясь надо всей этой историей с почтальоном.

— И ты его не пригласил войти?

— Ты же знаешь, как с ним было: едва вошел, так сразу и вышел.

— Я спрашиваю себя, почему сосед берет на себя труд доставить тебе почту лично в руки, если не для того, чтобы обменяться парой слов.

— Ему это дает возможность повидаться с другими людьми. Весь день сидеть взаперти с сыном и невесткой…

— Мне скорее хочется посочувствовать им, чем ему!

Несмотря на то что Ле Бри продолжал работать, бразды правления он передал сыну: пятнадцать гектаров поля под зерновые, деятельность по агротуризму, два жилых дома. Сосед представлял собой тип земледельца, стоящего во главе небольшого владения, в котором согласно раз и навсегда заведенному порядку сила природы и труд могут поддерживать жизнь еще добрых двадцать лет. «Мужлан», как сказала бы Матильда. Работайте, надрывайтесь… Ни за что на свете ни его сын, ни он сам не продали бы свой участок земли, чтобы спокойно наслаждаться жизнью.

Приблизившись к Матильде, которая ставила на стол салат и цыпленка в ароматическом уксусе, Франсуа крепко обнял ее за талию и бросил взгляд поверх плеча.

— Выглядит просто прекрасно.

— Спасибо.

Ему хотелось бы постоять так еще хотя бы мгновение, но Матильда похлопала его по предплечью, чтобы освободиться из объятий. Франсуа не стал упорствовать и направился к столу.

Он уставился в тарелку, но понял, что не в состоянии думать о чем-то, кроме электронного письма, которое получил несколькими минутами раньше. Проще всего было бы перенести разговор на потом — сколько раз за последнее время он именно так и поступал просто потому, что не хватило смелости? — и спрятаться за ничего не значащей болтовней.

— У тебя есть какие-нибудь послания на компьютере? — поинтересовался он фальшиво равнодушным тоном.

Эти слова вылетели у него изо рта помимо воли, почти бессознательно. Матильда подняла на него безразличный взгляд, в котором не было ни малейшего удивления или подозрительности. Она даже не прервала своего занятия.

— Нет.

Это было короткое «нет», произнесенное едва различимым шепотом.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

Франсуа ощутил неясное чувство стыда. Он тотчас же пожалел, что заговорил об этом за столом.

— Да так, ничего… Все эти рекламные письма…

Он не знал, как закончить фразу.

— Надеюсь, ты голоден? — спросила она с лукавым видом.

Не добавив больше ни слова, Франсуа покачал головой. Непроизвольным движением он расстелил салфетку у себя на коленях.

Во время еды ему следует хранить молчание.



На следующий день снова моросило, и Франсуа не мог выкинуть из головы пословицу Ле Бри. Через каких-то несколько часов…

Дорога была скользкой, видимость ухудшилась, поэтому в городе он направился прямо к паркингу возле почты. Когда он вышел из машины, на него буквально обрушился сильный дождь. Взяв костыль, Франсуа захотел прибавить шагу, но в ноге проснулась ужасная боль.

Внутри воздух был влажным, в нем витали запахи мокрой одежды. Открытым оказалось только единственное окошечко. Около двадцати минут Франсуа простоял в очереди, ругая полчища пенсионеров, которые, как и он, решили подойти к часу открытия, чтобы наклеить марки на письма, отправить посылки или забрать почтовые переводы. О, какими трогательными казались их экономные движения, замедленные почти до карикатурного состояния, смехотворные попытки занять сразу несколько мест в очереди, ненужные вопросы, чтобы затянуть разговор, который служащий в окошечке напрасно пытался закруглить!

С тех пор как он некоторым образом стал частью их мира, в то же время не обращая на них особого внимания, Франсуа наблюдал за ними со смесью грусти и опасения, пробуя убедить себя, что он не такой, как они, отказываясь признавать, что нечто подобное скоро предстанет перед ним в зеркале. Конечно, ему всего лишь 58, и университетская карьера далеко не закончена. Если бы он захотел, смог бы еще десяток лет оставаться в «лоне alma mater», как он с иронией говорил это сам себе. Но — на этот счет медики не питали никаких иллюзий — его раны окончательно не зажили, и он никогда больше не будет прежним.

Среди выдающихся собратьев он знал массу тех, кто, даже выйдя на пенсию, продолжал толкаться в университетских коридорах, курсируя из кабинета в кабинет и стараясь быть в каждой бочке затычкой. Потрясая прошлыми заслугами, они выпрашивали себе направление на семинар или место в комиссии по защите диссертации. Чаще всего такие люди раздражали его, одновременно вызывая жалость, к которой примешивалось некоторое умиление. Они напоминали ему потерпевших кораблекрушение, цепляющихся за спасательную шлюпку, сидящие в которой отказываются принять их на борт. Ему не хотелось бы в конце концов уподобиться им.

Известие, что его почта систематически опускается в ящик соседа, вызвало у почтовой служащей лишь раздраженный вздох. Франсуа казалось, что он слышит слова, которые так и не сорвались у нее с языка: «Ну да, подобные вещи иногда случаются! Можно подумать, из-за таких пустяков Земля перестанет вращаться вокруг Солнца». Она записала его адрес и жалобу на листике бумаги, который, как предполагал Франсуа, сразу же, как только за ним закроется дверь, будет отправлен в корзину. Несколькими месяцами раньше он непременно бы настоял, чтобы почтовая служащая по всей форме зарегистрировала его жалобу в соответствующих документах. Но, упав духом, он предпочел отступить.

Снаружи дождь уже прекратился. Франсуа сделал несколько покупок, которые Матильда записала ему на бумажке. У него не было никакого желания возвращаться, поэтому Франсуа некоторое время прогуливался возле церкви Сент-Круа, затем прошелся вдоль набережной Бризе. Под туманным небом вода Лейты приняла тоскливый оттенок. Фасады отражались в воде темными пятнами, которые колыхались, стоило на них упасть нескольким каплям. От реки исходил сильный, не поддающийся описанию запах, который буквально лез в ноздри.

Взгляд Франсуа скользнул вниз по течению. На него нахлынули воспоминания, безмолвные картины, которые накладывались одна на другую на смутной поверхности воды.

Подклеенные холсты и отделанные деревом ступени амфитеатра.

Обезумевшие люди, сталкивающиеся между собой в беспорядочном подобии балета.

Лица, искаженные страхом, разверстые рты, из которых не вылетает ни единого звука.

Его белая рубашка, рука, часы — все вымазано в крови; он не до конца уверен, что эта кровь — его.

Франсуа почувствовал, как его ноги задрожали. Уши его наполнил неясный шум. Голова закружилась, и, чтобы не потерять равновесия, Франсуа был вынужден облокотиться на парапет.

Затем головокружение прекратилось, будто унесенное водами реки далеко по течению, оставив после себя смутное недомогание, которое он часто испытывал в течение этих последних месяцев. Оно являлось к нему без предупреждения — ощущение пустоты, нехватки чего-то важного.

Добрых пять минут он неподвижно стоял, опираясь на перила. Затем, тяжело передвигая ноги, снова направился к автостоянке.

Едва он добрался до выезда из города, крупные капли дождя с силой забарабанили по ветровому стеклу. Только что наступило 11 часов, но небо уже начало темнеть.

Молодой человек стоял на своем посту в том же месте, что и накануне; на нем был дождевик до колен, чтобы защититься от льющихся с неба потоков воды. Заметив его, Франсуа непроизвольно замедлил движение и прочитал надпись на плакате сквозь покрытое капельками воды стекло:


ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ
ПОСТОЯННАЯ И РАЗОВАЯ РАБОТА…


Все это было выведено прописными буквами неловким, почти детским почерком. В первый раз Франсуа случилось читать настолько несуразное объявление. Каким ненормальным надо быть, чтобы предлагать свои услуги вот так: стоя с плакатиком на краю дороги?

Франсуа постарался разглядеть его лицо, но оно было частично скрыто темно-синим капюшоном. Однако едва он отвел взгляд, чтобы посмотреть на дорогу перед собой, как машина вдруг затряслась, будто старая телега на выбоинах. В кабине раздался наводящий тревогу звук, Франсуа почувствовал, что «Рено Лагуна» слишком лениво реагирует на педаль акселератора.

Сдохла шина… Причина могла быть только в этом.

— Только не сейчас. Только не сегодня!

Проехав еще с десяток метров, он остановился на обочине посредине небольшого участка утоптанной земли. На его несчастье, дождь хлынул с удвоенной силой.

Франсуа включил аварийные огни, поднял воротник пальто и вытащил зонтик, спицы которого застряли под передним пассажирским сиденьем. Не пожелав взять свой костыль, он осторожно обошел вокруг машины под льющимися с неба потоками воды. Так и есть: правое переднее колесо стало настолько плоским, что обод почти касался земли.

— Черт! — бросил он, пнув ногой дряблую резину, увязшую в грязи.

Метрах в тридцати от него стоял незнакомец и внимательно смотрел на происходящее. Но в то же время он сохранял полную неподвижность, будто часовой на вершине сторожевой башни.

Франсуа не стал его долго разглядывать. Он вынул из багажника желтый жилет и треугольный аварийный знак, который поставил на краю дороги, вверх по направлению движения. Затем, почувствовав, что у него промокли ноги, прихрамывая, вернулся в машину и порылся в бардачке, разыскивая брошюру аварийной службы. «Быстрая помощь — 24 часа в сутки 7 дней в неделю».

Он взял мобильник, но в то самое мгновение, когда его пальцы уже начали набирать номер, вдруг резко остановился. Причиной оказался внезапный укол гордости — иначе и не скажешь. Конечно, он мог бы сейчас оставаться в тепле, ожидая аварийную службу и не усложняя себе жизнь. Но Франсуа все еще чувствовал унижение, которое пережил на почте. Он еще не настолько беспомощен… по крайней мере, в состоянии самостоятельно поменять колесо. Ругаясь вполголоса, Франсуа положил брошюру на место и снова вышел из машины.

Под хлесткими струями дождя он добрых пять минут копошился, стараясь понять, каким образом извлечь запасное колесо. Отвинтить белое кольцо, ослабить пружину, отстегнуть металлический крючок. Как все это сложно… Когда он уже начал терять терпение, колесо наконец отцепилось от удерживающего его троса под багажником и едва не рухнуло в грязь, забрызгав ему брюки.

Зажав ручку зонтика под мышкой, Франсуа поместил домкрат в выемку за передним колесом, но боль, которая теперь ощущалась уже и в бедре, помешала ему продолжить свое занятие.

— Помощь нужна?

Франсуа резко поднял глаза. Он не видел и не слышал, как подошел его собеседник. В дождевике он был похож на любителя дальних прогулок, отправившегося собирать грибы в лесную чащу. Из-под капюшона выглядывало тонкое бледное лицо, гармоничные черты которого нарушал разве что чуть искривленный нос.

Конечно, он был молод, но не настолько, как Франсуа недавно подумал. Может быть, 22–23 года.

— Вам помочь? — повторил он, указывая длинной рукой на колесо.

Застигнутый врасплох, Франсуа в конце концов кивком выразил согласие.

Произнеся эти несколько слов, незнакомец вторгся в его жизнь.

2

— …следовало бы включить скорость.

Стоя на коленях перед колесом, которое висело в пятнадцати сантиметрах над землей, незнакомец рассматривал его, глядя вверх.

— Но только не для того, чтобы повернуть колесо! — воскликнул он, перекрывая шум дождя.

Отрицательно покачав головой, Франсуа обогнул машину, чтобы последовать его инструкции. Он предложил молодому человеку свой зонтик, но тот упрямо отказался. Решив, что ожидать в салоне «Лагуны» будет не совсем порядочно, он во время всей операции оставался рядом.

После минутного удивления Франсуа, несмотря на свою недоверчивость, не осмелился отклонить предложение. Он был уверен, что незнакомец не спускает с него глаз с тех пор, как он вышел из машины и смешно копошился в грязи, извлекая запасное колесо. Если бы не он…

Он увидел, что незнакомец внимательно разглядывает спущенную шину.

— Смотрите, резина вдрызг порвана. Не знаю, что с вами такое произошло, но этому колесу здорово досталось.

— В самом деле.

И правда, нет ничего банальнее, чем поменять колесо. Стоя почти в метре от молодого человека, Франсуа тем не менее смотрел на него будто загипнотизированный: он ощущал такую же неполноценность, как в присутствии Ле Бри, то же чувство унижения, которое вызывают те, кто умеет работать своими руками.

По непонятной иронии судьбы, дождь прекратился именно в то мгновение, когда сломанное колесо оказалось в багажнике.

— Вот и все.

Эти несколько слов незнакомец произнес безразличным тоном; в его голосе не слышалось ни похвальбы, ни намека на то, что он бы с удовольствием принял вознаграждение за оказанную услугу.

И что теперь делать? Просто поблагодарить? Заплатить? Франсуа предпочел бы, чтобы тот озвучил ему расценки, или как оно там называется. «Был счастлив оказать вам услугу!» И так как тот все еще молча стоял, покачивая руками, и, скорее всего, не намеревался положить конец все возрастающей неловкости, Франсуа вынул бумажник. К несчастью, он потратил почти всю свою наличность, делая покупки, и у него оставалось только две купюры по 5 евро. Пустяковая сумма по сравнению с тем, во сколько бы обошлись услуги аварийной службы…

— Возьмите, это вам.

При виде купюр с портретом принцессы Европы на лице незнакомца появилось нечто вроде отвращения. Его лицо все еще было скрыто капюшоном, и, даже стоя напротив него, Франсуа не мог толком разглядеть, какого цвета у него волосы. Но зато у него была возможность увидеть его глаза глубокого черного цвета, обрамленные длинными, почти женскими ресницами.

— Нет, не надо.

Его обидело то, что в ответ на помощь от всей души ему предложили деньги, или то, что сумма оказалась такой скромной? В обоих случаях Франсуа поступил не самым тактичным образом.

— «Человек на все»… Ведь это написано на вашей табличке? Всякая работа заслуживает вознаграждения.

Незнакомец изумленно вытаращил глаза: можно подумать, что он в первый раз в жизни слышал такое высказывание. Казалось, он некоторое время колебался, затем на мгновение отвел взгляд, после чего схватил деньги с поспешностью, являющей собой резкий контраст с его первоначальным отказом.

И он даже не поблагодарил.

— Как вас зовут?

Франсуа никогда не был особенно общительным. Он, как правило, старался скорее закончить разговор с незнакомым человеком, даже самым лучшим. Но этот парень его заинтриговал.

— Людовик, — пробормотал тот.

— Ну что же, спасибо, Людовик. Вы местный?

— Нет, не совсем.

— Вам, должно быть, нелегко, особенно в такую погоду. Думаю, клиенты попадаются не так часто.

— …выпутываюсь.

Он говорил, проглатывая слова. Было невозможно не заметить, что этот разговор сильно смущает молодого человека и ему до смерти хочется оборвать его. Тем не менее Франсуа продлил его мучения:

— Я видел вас вчера, проезжая мимо. Вы весь день остаетесь на одном и том же месте?

— Да, когда не работаю.

Он бросил быстрый взгляд сначала направо, затем налево, будто напуганная птица, охраняющая свое гнездо.

— Надо мне вас покинуть.

Но его поза явно противоречила его словам. Поворачиваясь спиной, чтобы вернуться на свой пост, незнакомец издал еле слышное бормотание, будто обращаясь к воображаемому собеседнику, хотя на самом деле эти слова предназначались именно Франсуа:

— …на вашем месте я бы проверил давление в шинах…

* * *

— Говоришь, ты вчера уже видел его на том же самом месте?

Матильда повесила пальто Франсуа сушиться на спинку стула возле батареи в гостиной. Было тепло, даже слишком для того, кто только что пришел с улицы.

— Точно. Просто удача, что он тогда там оказался!

— Ты вел себя не слишком доверчиво?

— С чего бы мне быть слишком доверчивым? У меня была поломка, он мне помог, вот и все.

— Тебе не следовало ехать в такую погоду, — настаивала она.

— Когда я выезжал, с неба упало всего-то три капли.

Франсуа попытался сменить тему разговора:

— Надо будет съездить в гараж, чтобы сменили шины. Я остановился на станции техобслуживания проверить в них давление.

— А почта, как там все прошло?

— Я сделал все необходимое…

Он предпочел не упоминать, что всем кажется смешной их проблема с письмами, попадающими не в тот ящик.

Пройдя через всю комнату, Матильда взяла с секретера бандероль с какими-то бумагами и протянула ее Франсуа:

— На этот раз почтальон пришел куда следует. Это, должно быть, твоя книга.

Его книга? Ему было достаточно увидеть логотип издателя на оборотной стороне, чтобы вспомнить о своем участии в конкурсе на замещение должности преподавателя истории. «Под руководством Франсуа Вассера» — значилось на упаковке.

В давно прошедший период жизни он бы с нетерпением перечитал свою статью, чтобы выловить опечатки или посокрушаться над слишком неясными формулировками. Но сегодня ему было достаточно лишь рассеянно пролистать том. Разбивка на страницы неточная, шрифт мелкий, полиграфическое качество весьма посредственное. Все это было сделано, чтобы уменьшить себестоимость издания. Неудивительно, учитывая более чем скромную читательскую аудиторию, которую могла бы заинтересовать литература такого жанра.

— Тебе нравится?

Он с воодушевлением закивал головой:

— Могло быть и хуже.

Матильда давно привыкла, что он постоянно недоволен. Даже несмотря на то, что она ни разу его не упрекнула, Франсуа был уверен, что его стремление к совершенству когда-нибудь превратится в не самую приятную черту характера.

— Кстати, я только что вернулась из пристройки: пятно еще увеличилось.

Загнув угол страницы со своей статьей, чтобы перечитать ее позже, он снова повернулся к Матильде.

— Со вчерашнего дня?

— Полагаю, протечка серьезнее, чем мы думали.

Когда Вассеры, поселившись здесь, начали восстанавливать и приводить в порядок свои новые владения, они сочли, что здесь слишком просторно. Площадь дома, вмещавшего в себя четыре комнаты, две ванные, библиотеку, прачечную и прекрасный погреб со сводчатым потолком, куда Франсуа поместил запасы вина, была около двухсот квадратных метров. Ко всему этому прилагался еще бывший свинарник, который служил Матильде мастерской, и примыкавшая к нему пристройка примерно в пятьдесят квадратных метров, где они хотели обустроить полностью независимую «квартиру». Но они бросили эту затею на середине, убедившись, что «квартира» никогда не сыграет роль, которая ей предназначалась.

— Поскольку я и так уже промок, пойду туда прямо сейчас.

— Это настолько срочно? — испытующе спросила Матильда.

— Предпочитаю самостоятельно установить размеры ущерба.

Снаружи дождевая вода разлилась по гравию множеством крохотных лужиц, которые образовали нечто вроде миниатюрного пейзажа. Франсуа прошел вдоль фасада дома, чтобы спрятаться от дождя под кровельным желобом.

В пристройке, где царил ледяной холод, еще пахло гипсом и клеем. Можно было подумать, что рабочие, делавшие ремонт, только что ушли. Банки с краской, которая так и не пригодилась, были сложены у стены того, чему предстояло стать летней кухней.

Франсуа редко заходил в эту пристройку и всегда один, чаще всего воспользовавшись отсутствием Матильды. Эта незаконченная квартира, оставленная в запустении, должна была стать чем-то вроде уютного гнездышка для их дочери и маленьких членов ее семьи во время летних каникул или импровизированных уик-эндов. В саду они играли бы с внуками в крикет, бадминтон или те игры, от которых детишки никогда не утомляются. Они бы гуляли по тропинкам Утеса Дьявола, проводили бы прекрасные дни на пляже Гранд Сабль.

«Ах, Камилла, моя маленькая Камилла…»

Франсуа сделал из этой квартиры чистый холст, на котором запечатлевал все счастливые мгновения, проведенные с дочерью. В некоторые из дней он ловил себя на том, что представляет себе, будто эта квартира окончательно отделана и вся усеяна детскими игрушками, под которые и делалось внутреннее убранство — в тех цветах, которые понравились бы Камилле. В другие разы он, напротив, неподвижно сидел на стуле, пытаясь понять, что же у них когда-то пошло не так.

— Историк, — часто говорил Франсуа своим студентам, — всегда должен стараться отличать видимые причины какого-либо события от истинных. Покушение в Сараеве развязало Первую мировую войну, но не было ее глубинным поводом.

Тот же самый принцип можно применить к частной жизни каждого — в этом Франсуа был убежден.

Когда же началось то, что привело к таким скверным последствиям в отношениях с Камиллой?

С детства? Разве они не лелеяли ее, не защищали? Они не могли на нее надышаться — на единственного ребенка, который мог у них быть, не давая себе отчета, что такая безграничная любовь может пробудить в ней самые худшие из качеств.

Подростком — из-за знакомств, которые они с Матильдой считали неуместными, или из-за несбыточных замыслов. Камилла вдруг захотела стать профессиональной танцовщицей, но у нее для этого не было ни физических данных, ни умения. Тогда они надавили родительским авторитетом и заставили ее поступить в подготовительный класс, где она была очень несчастна. Может быть, все началось именно тогда?

Или позже, когда она покинула семейное гнездо, чтобы обосноваться в Лондоне, и слишком редко общалась с ними, исключив из своей жизни?

Какой смысл не замечать очевидного? Франсуа прекрасно знал, что именно их разлучило. Однако он старался об этом не думать из опасения, что станет изводить себя упреками, которые больше не имели никакого значения. Будто все еще вел спор с Матильдой о давно прошедших событиях, которые в свое время казались такими значительными. Франсуа сердился, что не может выкинуть их из головы, что остается в плену мелочных и жестоких мыслей, которые, в конце концов, ему самому портят характер.

Два года назад, когда умер ее дед — отец Матильды, с которым она была близка, — Камилла приехала к ним, чтобы присутствовать на похоронах. Полностью одетая в черное, с искаженным от горя лицом, она долго сжимала родителей в объятиях. Но Франсуа увидел в этом всего лишь поведение, приличествующее случаю. Сидя в церкви, в первом ряду между Матильдой и дочерью, он все время думал: «Если бы сейчас в гробу лежал я, стала бы она так же плакать?»

После похорон они начали поговаривать о том. чтобы на несколько дней приехать в Лондон повидать ее, но поездка так и не состоялась. Разделяющий их ров продолжал углубляться.

Франсуа направился по лишенной поручней лестнице, которая вела в мансарду. Матильда была права. Пятно на панели скошенной стены сделалось еще длиннее. Вся его поверхность была усеяна крохотными пузырьками отставшей краски, на которых выступили капли воды. Ему даже показалось, что он видит трещину, протянувшуюся от одной стороны пятна к другому. От ветра с дождем занавески явственно шевелились.

Не заметив этого, Франсуа прошелся по луже, которая натекла на плохо уложенный пол. За неимением лучшего он взял банку из-под краски и поставил ее точно под сырым пятном. Почти сразу же две капли сорвались с потолка и разбились о ее дно.

Франсуа не стал задерживаться в пристройке. Закрыв дверь на ключ, чтобы скрыть там глубоко личные мысли, он снова вышел под дождь.