Так Даша выучилась читать к пяти годам.



Вообще, она все больше склоняется к тому, что ненавидит мужиков.

Взять хотя бы сегодняшнее утро. Они шли с Глебом в школу – его взяли в первый класс московской гимназии от московского же садика, куда они катались два года (для этого Даша и отдавала его именно туда, сколько сил и времени потрачено). Даша купила у метро две булки и кофе в картонном стакане. Стакан был какой-то тонкий, жег пальцы даже сквозь перчатки. Булочки Даша с Глебом начали есть прямо на улице, времени не оставалось уже, опаздывали, все на бегу. Встали на светофоре, осыпая себя крошками. Рядом мужик, оглядел их брезгливо (хотя, казалось бы, не нравится, не стой рядом), сказал:

– Свиньи.

Ну Даша сразу поняла: в ее адрес бросили. Пальцы горят от стаканчика этого, ветер с осенней моросью в лицо, утро хмурое, тоскливое, Саня ночью домой не приезжал.

Сама не поняла, как получилось, в общем. Просто три движения: бросила булку, сняла со стаканчика крышку и плеснула мужику в лицо. Мужик, конечно, орет от боли, закрывает ладонями лицо, Даша орет «тычёсказалтычёсказалбля», Глеб тянет ее за руку, орет:

– Мама, не на-а-а-адо! Мам, ну пошли!

– Не ори, бля! – Даша рявкнула и на него, но тем не менее быстрей ушла, как раз зеленый свет на переход. И вдруг кто ментов вызвал. Саня, конечно, ей помог бы, если что, но лучше его в это не втягивать. Даже представлять не хотелось, что он потом устроил бы.

А недели две назад Даша ему изменила. Познакомилась с парнем в баре. Ну как парень – мужчина. Лысоват, женат (след от кольца не спрячешь), но в целом еще ничего, без пуза и третьего подбородка. Держался уверенно, такое Даша тоже любит. Поговорили о том о сём – он инженер, работает в Жуковском, любит мотоциклы.

– Слушай, ну у тебя же муж есть. – Он указал на кольцо на безымянном пальце. – Зачем ты так?

– Ты будешь меня трахать или нет? – вопросом на вопрос ответила Даша.

Не очень ясно, зачем она с ним поехала. Просто было скучно, грустно, Глеб у мамы оставался, Сашка на дежурстве где-то. Сняли номер, какой – непонятно, свет даже не включали. Инженер этот во время секса начал спрашивать: «А муж твой так делает? А вот так? А так?»

Даше его болтовня осточертела. Она слезла с члена, отыскала джинсы на полу, оделась и ушла.

Почему женатым мужикам никто не задает вопросов? Когда мужик гуляет от жены, это нехорошо, конечно, но никому и в голову не придет спросить: а ты зачем вот это делаешь? Всем же понятно – мужчина по природе полигамен, ему нужно разнообразие, нельзя жрать каждый день одну селедку. А женщине как будто ничто не может надоесть. Она как будто по умолчанию не больно-то и хочет секса, не должна о нем особо думать, потому что секс в удовольствие, охота на него – дело мужское.

Почему женщине не положено того же? Почему она не может оставить после развода ребенка мужику, пусть он сидит с ним, – точнее, может, но общество ее сожрет, «онажемать!». Женская жизнь как будто распланирована, прожита заранее, и остается лишь кусок после пятидесяти, когда муж уйдет или умрет, и можно будет не кормить и не обстирывать, а просто доживать, выискивая: чего же я хочу? Как провести оставшиеся годы? И это очень странно, когда смысл находится вовне. Ты все время должна быть для кого-то, но не для себя. Себя ты должна раздать другим, в них раствориться, если ты и правда хороша.

Женщине положено быть доброй. Понимающей. Побритой в стратегически важных местах, готовой к сексу и минету. Положено дружить с мамой мужчины и его родней, спрашивать у них советы и рецепты. Если потребуется, глотать обидные слова, поступки, сперму. Спрашивать у мужа, когда поехать в отпуск, а не решать самой. Готовить вкусно. Зарабатывать. Не изменять. Не пить. Не ругаться матом.

Да пошли они все на хер с их хотелками.



Домой после работы не хочется. Гадать опять, в каком настроении явится Саня, весь вечер в напряжении. Если в хорошем настроении, то жить можно, но в пяти случаях из шести оно будет говно, потому что работа у Сани не сахар. Придет трезвый – это еще не страшно, побурчит и спать завалится. Будет пьяный – тут уже возможны варианты.

Саня приходит пьяный, в полдвенадцатого ночи.

– На дежурстве был, да? – спрашивает Даша и получает ладонью по макушке, несильно, но ощутимо.

– Зай, не тупи, а. Конечно на работе.

Даша с недовольным видом трет ушибленное место, но Саня не реагирует. Он топает на кухню, там хлопает холодильник.

– Да нахер мне твой борщ опять? – кричит.

Звякает крышка, Саня тащит всю кастрюлю в туалет и выливает в унитаз, смывает. Весь пол в свекольных брызгах. Даша с Глебом этот борщ еще дня два бы ели.

– Слушай, – Даша старается говорить спокойно, – ну не хочешь ты суп, скажи мне, я тебе отдельно приготовлю, что надо.

Он молча одевается.

– Куда ты собрался?

– За кудыкину гору, бля…

За кудыкину гору, ну да. Он трет переписки в телефоне, еще до свадьбы начал, Даша проверяла. Секса стало меньше, не старается совсем. И пьет Саня теперь не с Дашей, а с кем-то где-то как-то, злость закипает, поднимается по горлу, выливается наружу.

– Опять по бабам?

Последнее, что Даша видит перед ударом, – это Глеб. Он выглядывает из своей комнаты, что-то кричит с ужасом на лице, но уже не слышно, только звон в ушах, и Даша лежит на полу, думает: не дай бог сейчас и Глебу прилетит, Саня же что-нибудь ему сломает точно.

Лицо болит. Санины ноги в синих хэбэшных носках уходят в сторону кухни, что-то звенит, разбиваясь. Пахнет паленым. Даша с трудом поднимается, идет следом – еще пожар устроит. Но это горят карты Таро в раковине, Саня их сжигает.

– Устроила тут, баба Ванга, блядь… Еще, сука, куриц в жертву принеси на кухонном столе.

Потом он идет в большую комнату, распахивает гардероб и окно тоже распахивает настежь. Подоконник заливает дождь. Саня сгребает Дашины вещи, не глядя, бросает все на улицу, во тьму. Футболки падают подбитыми белыми птицами, их сносит к ЛЭП.

– Сама щас отсюда уедешь.

Во тьму летит зимний сапог из коробки на верхней полке. За ним второй. Даша представляет, как под окнами идет кто-то, и тут с десятого этажа падает женский сапог на каблуке. Она расхохоталась бы, но лицо болит.

– Это моя квартира, я тут живу, придурок, – говорит она, но отступает, готовая бежать, когда Саня идет к ней.

Но он не бьет, нет.

Он забирает зонт, ключ от машины и уходит.

Даша запирает дверь – на щеколду и поскорее, чтобы снаружи не открыть. Идет на кухню, выгребает обугленные Таро в мусорку. Они рассыпаются веером в ведре, виден тринадцатый аркан, подмигивает Смерть.

Даша вытаскивает ее и сжигает полностью. Собирает с пола осколки тарелок. Затем открывает окно, выпускает дым на улицу. Надо спуститься за вещами, забрать их, но Даша не может, ноги отяжелели, она сама вся отяжелела, голова чугунная, заваливается вперед, и Даша заваливает ее на стол лицом вниз. Скатерть намокает, и пепел на ней растворяется серым пятном (сколько раз говорила в квартире не курить).

Она слышит легкие шаги. На спину ложится теп-лая детская ладошка, гладит ее между лопаток.

– Мам, ты устала? – спрашивает Глеб.

Даша кивает: да, устала. Очень.

С утра она едет, снимает побои. Потом в ментовку писать заявление – она решила точно, не спустит это Сашке с рук. В ментовке ей говорят: он же не привлекался? Будет административка или сама придешь забирать потом, сколько уже раз так было. Но не со мной же, отвечает Даша. Ее продолжают уговаривать: просто не открывай ему, и все, ты этой административкой его только разозлишь и все такое прочее. В итоге Даша не пишет ничего.

Приходит эсэмэс.

прости зай

Она его стирает. Срочно меняет замки. Собирает Санины вещи в чемоданы и пакеты, выносит все на лестничную клетку. Отправляет сообщение: забирай, пока не утащили, а сама вместе с Глебом едет к подруге пожить на пару дней – все равно с таким фингалом на лице не выйдешь на работу. Подруга в ужасе, конечно. Предлагает и дольше у нее пожить, но это уже неудобно. И вдруг Саня найдет их, устроит проблемы? Даша не может так ее подставить.

Глебу надо в школу, первый класс же, классный руководитель обзвонилась. Даша врет, что все болеют. Решила не водить как можно дольше – вдруг Саня подкараулит их у школы? Когда она представляет их встречу, у нее холодеют ладони.

После подруги они живут у мамы, та выедает мозг. Саня регулярно звонит, мама протягивает трубку: ответь, мол, – но Даша не берет. О чем с ним говорить теперь?

Саша с ней явно не согласен. С неизвестного номера приходят эсэмэс.

я тебя найду сука

я тебя найду



В первую же ночь, когда Даша остается дома, она просыпается от того, что кто-то шерудит в замке. Как будто металлическая мышь скребется, грызет дырку из подъезда. Даша не шевелится, она слушает, как эта мышь шуршит, сопит, точит зубы. Когда все утихает, Даша смотрит в глазок – никого, выгнутая лестничная клетка, бело-зеленые стены, лифт.

Утром они с Глебом выходят, а рыжеватый дерматин входной двери изрезан, вылезли поролоновые внутренности, и черным маркером написано: «ШЛЮХА».

В замочной скважине жвачка, приходится опять ждать мастера, опять менять. Потом ждать полицию, писать заявление. Даша снимает дверь на телефон. Подумав, шлет контакты Сашки, фото двери, справки о побоях и эсэмэс с угрозами матери. Хочет отправить и Илье, но в последний момент передумывает.

Мать тут же перезванивает, спрашивает:

– Дарья, что это?

Даша рассказывает все. Перестает рассказывать, услышав смех на том конце.

– Совсем с ума сошел, какая у него любовь к тебе, смотри-ка. Дарья, надо простить. Он же неплохой мужик. Столько для вас сделал. Не каждый женится на женщине с ребенком, между прочим. Сорвался, ну бывает. Вспомни отца…

Даша глядит в окно на линии ЛЭП, вскочить на них и побежать. Трос будет мягко пружинить под ногами, немного подбрасывать к небу, лишать Дашу веса.

– Глеб может пожить у тебя до ноября? – спрашивает она.

– Я же улетаю послезавтра, я говорила тебе? Не говорила? Тут Лариса едет в Турцию, меня позвала, и мы нашли недорогое турагентство, у них все включено, горящий тур, и там отель большой, Лариса прислала фото, будут экскурсии, скорей всего, а я-то английского не знаю, но, сказали, будет русский гид…

С настоящим мужчиной нужно уметь вести себя, говорит ей мама. Когда надо – промолчать. Он просто вспыльчивый, ты понимаешь?

Даша понимает все. Она бежит все дальше по проводам, туда, где тихо, где нету никого.

4

2013

август

Дома, во Владивостоке, наползает желание выпить, постепенно подминает Женю. Вино ждет, и Женя ловит себя на том, что снова и снова заходит на кухню просто так, взглянуть. Бутылка подмигивает маслянисто-зеленоватым бликом на покатой стенке, показывает: во мне есть еще стакана полтора, смотри, ну посмотри же. Женя берет ее, вытаскивает пробку, нюхает. Вино выдохлось, конечно, стояло же неделю.

Женя нюхает его еще раз, затем выливает в раковину, а пустую бутылку выбрасывает – даже не в ведро, а сразу в мусоропровод, чтобы не мозолила глаза.

За время ее отсутствия квартира стала чужой и тесной, как оставленные на даче сапоги, в которые на следующий год влезаешь, а там внутри жуки, пауки, сырые стельки. И город неуютен, делает подножки ступенями и выбившейся из тротуара плиткой, неодобрительно следит фарами машин, сдувает ветром прочь.

Жене снится, будто она сидит в бабушкином доме за обеденным столом на первом этаже, пьет чай. Ночь. Работает телевизор, показывают дым, лесной пожар, пожарные вертолеты. Вдруг за окном из плотной темноты всплывает мертвецки белое лицо с кроваво-красным ртом, какой-то жуткий клоун. Он смотрит на нее, а Женя бросается к входной двери скорее запирать, пока он не вошел.

Ее выбрасывае, как будто она свалилась с мотоцикла. Она смотрит в потолок, слушает, как стучит сердце, как жужжит телефон, на миг подсветив тумбочку. Нехотя берет его.

очень соскучился по тебе, висит сообщение.

ты прилетела?

Она берет паузу, всматривается вглубь себя, ищет ответ – действительно ли ей хочется новой дозы комплиментов, оскорблений, обвинений, жалоб и вины, – яда, который Амин закапывает Жене в каждые глаз и ухо, ровно столько, чтобы обездвижить, чтобы смело продолжать пить ее время, жрать нервы, потому что Женя, как и остальные, будет молчать (ведь хорошие девочки молчат о таких вещах, ведь жаловаться стыдно, и сплетни распускать нехорошо, лучше терпеть). Втянуться на мазохистский круг, тот же, с теми же приколами, снова разогнать эмоциональные крылатые качели.

Амин знает стыд-и-срам, он дружит с ним. За это он ей и нравился, похоже.

Женя вдруг видит эту схему будто бы издалека: незамысловатый лабиринт, по которому бежит лабораторной мышью, и ей брезгливо и смешно. И стыдно – что до сих пор читает это и предает себя опять.

Она не хочет продолжать.

Амин ей помогает. Он пишет:

это, конечно, было свинство меня сбрасывать. уже встретила кого-то?

быстро ты

я не хочу с тобой общаться, отвечает Женя.

Молчание.

ну что ты снова начинаешь

я думал ты пришла в себя

а я хотел как лучше, по нормальному с тобой

нам же еще работать

Обвинения, слова любви и отговорки – словесная каша льется и льется на Женю из телефона, запутывая, побуждая спорить, опять гудит структура, набирает силу, пружинит упругой сеткой…

Женя добавляет профиль Амина в черный список. Затем блокирует его номер и все его страницы, и делается тихо. Безопасно.

Телефон вибрирует в руках, и Женя вздрагивает, роняет его на пол. Долго ищет между тумбочкой и кроватью, шарит пальцами вслепую.

– Алло, – говорит в него, когда находит.

– Привет, – говорит ей тот-кто-понял-бы.

Дианка присылает фото: они с Колей в обнимку, счастливые до невозможности. На фоне трехглавая розово-синяя церковь невероятной красоты.

Они пока живут в Славянске у Колиных родителей, те оказались чудесными людьми. Дианка приглашает Женю в гости, говорит, чтобы прилетала не одна, рассказывает, какая на Украине хорошая погода в октябре, как славно будет погулять, как там приятно в целом, а Женя подозревает, что тут не в погоде и не в Славянске дело.

Она закрывает чат, находит взглядом чемодан – тот ползет к ней, лежа на ленте выдачи багажа пузом вверх. Пока там часть ее вещей, самое необходимое: одежда по сезону, ботинки. Остальное Женя перевезет потом, может, организует доставку транспортной компанией. Самой ради этого добра не налетаешься, конечно.

Хотя можно и выкинуть часть. Можно вообще все выкинуть и купить новое, какая ведь разница-то, на самом деле. Это всего лишь вещи.

Она выбегает наружу, за раздвижные двери. Чемодан подпрыгивает на крохотных колесиках, щелкает ими на стыках плитки на полу. Женя замедляет шаг, перебирает взглядом лица встречающих, находит нужное.

– Привет, – ей говорит Илья.

5

2013

декабрь

– Не, ты глянь, что у хохлов творится, – говорит мама, не отрывая взгляда от телевизора.

По Первому идут новости, показывают вечерний Киев, заполненную людьми площадь, колонна Монумента Независимости подсвечена призрачно-голубоватым. Над толпой сине-желтые флаги, черно-красные флаги, кто-то вещает в громкоговоритель, припорошенные снегом шлемы милиционеров, пробки на дорогах из-за заграждений и метели. Корреспондент с красным подмерзшим носом рассказывает о демонтированных заграждениях у здания правительства, о разбитой активистами скульптуре – показывают, как лысый мужик бьет кувалдой по лысине Ленину.

– Чего творят-то, – охает мама. – Ты посмотри, чего творят! Такие же, как эти, в Волгограде.

«Этими, в Волгограде» мама теперь зовет Илью и Женю.

– Ну это дурдом, конечно. Ты слышала? Она же что сделала, эта дура. Заставила Илью продать квартиру, за которую он столько лет ипотеку выплачивал! Нет бы жене бывшей оставить, общий ребенок как-никак. Отдали бы им всю квартиру. Но нет, продали, деньги поделили, снимают что-то где-то. Чуть ли не в соседнем доме – и смысл? – Драматическая пауза, глоток чая. – Но ей не понять, как это – с дитем таскаться, конечно. Надо было ей дать родить тогда, все поняла бы.

Даша берет из вазы яблоко, большое, с восковым розовым боком, откусывает – жесткая кислятина, рот вяжет.

– А как бы родила? – интересуется. – Там же урод был, отклонения какие-то.

Мать отмахивается, будто рядом вьется муха. Продолжает следить за майданом Незалежности, сжатым до девятнадцати дюймов.

– Да там такой срок еще был, непонятно. Мы со Светой подарок гинекологу сделали, объяснили ситуацию, что так и так, ну дети больные на всю голову, рожать собрались. Такие риски же. Она вошла в положение. – Она поворачивается к Даше. – А у тебя как? С Сашей помирились?

Даша молчит, жует кислятину. Ей хочется написать Илье, рассказать правду, но зачем ему сейчас об этом знать? Разве это что-то исправит? Еще заявится к матери с «сайгой», сядет потом. И он наверняка расскажет Жене, а Жене знать не стоит. Ей и без того хватило. Ей не нужно боли.

Даша уносит этот яд в себе, прячет на дне живота. Но слишком тяжело таскать и прятать, Дашу тошнит и крутит много дней подряд, особенно по утрам и вечерам. Она еле передвигает ноги и даже готовить не может – от запахов еды воротит.

Может, из-за тошноты она и не заметила, что ее ждут в подъезде.



Двадцать восьмого декабря они закрывают точку позже обычного: перед Новым годом покупателей много, хорошая касса, Раевский попросил задержаться (за дополнительную плату, разумеется). Даша забирает Глеба, он с пакетом – «бабушка подарила», внутри большой набор и килограмм конфет. Глеб рассказывает о мультиках, которые смотрел (у бабушки он постоянно смотрит мультики), какой-то безумный сюжет с роботами-зверями, которые спасают мир (куда без этого, мир тонет во зле и ждет, когда его спасут).

Они поднимаются на этаж, Даша отпирает дверь и лишь потом замечает у квартиры напротив Саню. Небритый, пьяный, он смотрит на них с Глебом, сложив руки на груди.

Даша заталкивает Глеба в квартиру, хочет скорей запереться, но Саша быстрее, он успевает всунуть ногу в щель.

– Ку-у-уда, с-сука?

Он заходит в квартиру, протягивает руку.

– Ключ.

Даша вкладывает связку ключей ему в ладонь. Саша запирает дверь, ключи кладет в карман.

– Пиздуй к себе, – говорит он Глебу.

Глеб держится за Дашу, не двигается, и Саша так долго, так тяжело смотрит на него, что делается страшно.

– Иди. – Даша толкает Глеба. – Иди к себе.

Глеб нехотя начинает раздеваться: снимает шапочку, расстегивает куртку, поглядывает на Сашу.

– Иди, в комнате разденешься.

Когда Глеб закрывает дверь к себе, Саша хватает Дашу за волосы и бьет головой о стену.



Даша открывает глаза. Она на кухонном полу у батареи, хочет подняться, но не может – одна рука прикована наручниками к трубе. В квартире тихо, первая мысль – о Глебе.

Глеб, хрипит она, челюстью больно шевелить. Глеб!

Да в порядке он, телик смотрит, отвечает Саня. Он выходит из туалета, застегивает ширинку. Даша пытается перевернуться, чтобы сесть. Голые ступни скользят по крови, между ног кровь, пропитала спущенные джинсы, на языке кровь. Кухня покачивается, плывет немного.

Два часа дня уже, говорит ей Саня. В Волгограде хачики вокзал взорвали, жертв пока не называли, я скажу тебе, если вдруг что.

Спасибо, отвечает Даша. Дай попить.

Саня поит ее из стакана. Когда он вот так сидит над ней, видно, что низ свитера у него тоже в крови. Засохшей.

Этот свитер Даша подарила ему на прошлый Новый год. Хороший, кашемировый.

Отпусти, просит она. Глеба покормить надо.

Я уже кормил, говорит Саня. Яичницу сделал, ты будешь?

Даша будет. Даше нужны силы, все будто в тумане.

Саня садится за стол, глядит на Дашу сверху вниз.

Зай, ты развестись решила, что ли?

Я же тебе не разрешал, зай, он говорит и наливает водки, хлопает одну. Закусывает солеными огурцами из банки, стояла в холодильнике.

Я тебя не отпускал.

Он поднимается, подходит к Даше.

Приказа такого не было, ты поняла?

Он бьет ногой в живот, туда, где яд.



Она упросила Сашу снять наручники только ночью. Говорила, что очень больно ей, живот болит. Что хочет по-большому в туалет. Много чего говорила, на самом деле, но только туалет сработал.

«Сри под себя», – сказал ей Саша, но наручники в итоге расстегнул. Покачивался, когда наклонялся, совсем нажрался. В Дашу он тоже влил водку, много, Дашу снова тошнит.

Сейчас он сидит напротив за столом и смотрит на нее. Даша следит, как закрываются его глаза: все медленней и медленней, вот-вот уснет. Сидеть больно, Саша ей там все порвал. Живот ноет. Когда Даша писала, моча была с кровью.

Краем глаза она видит – по коридору тенью крадется Глеб. Сказала бы ему найти запасные ключи в нижнем ящике под зеркалом, но так, жестами, не объяснишь.

Даша указывает ему на дверь, стой там, мол. Глеб кивает, обувается.

Хороший мальчик.

Санины глаза закрылись. Больше не открываются.

Даша встает. Берет из мойки керамический нож, идет тихонько в коридор. Мир сжимается и пляшет – от выпитого? От сотрясения, кровотечения? Осторожно, чтобы не звякнуло ничего, Даша выдвигает ящик, достает ключи. Вытаскивает мобильный из сумки, набирает 102. «Пожалуйста, помогите», – шепчет девушке на том конце. Называет адрес, поглядывая в сторону кухни.

«Я вас не слышу, женщина, перезвоните», – отвечают ей из телефона и вешают трубку.

С кухни доносится яростный рев, и Даша роняет мобильник, быстрее отпирает дверь, выталкивает Глеба, выбирается сама.

Ее хватают за ворот кофты.

Даша вырывается, падает на стену. Саня прижимает ее телом, удивленно вздрагивает. Рукоять ножа больно впивается под ребра. Даша отталкивает Саню, и он летит – мимо Глеба, спиной вперед, головой вниз, как-то неловко очень. Ломается о ступени, раскидывает руки-ноги пролетом ниже.

Больше не шевелится.

Ниже этажом кто-то открывает дверь.

– Я вызываю полицию, слышите? Сколько можно орать, совсем стыд потеряли!

Дверь закрывается, в подъезде снова тихо.

Даша садится на ступени. Все еще держит пустую рукоять – керамическое лезвие сломалось и осталось в Сане. За другую руку берется Глеб, сжимает крепко. Даша сжимает в ответ его ладошку. Шмыгает разбитым носом. Живот болит.

– Придется тебе пожить у бабушки еще, – говорит она.

6

2013

декабрь

Утро тревожное, не новогоднее совсем. Женя старается этого не чувствовать, не зацикливаться, заключить себя в кокон незнания, но как ты это сделаешь, когда по телевизору и в новостях в сети дрожит струной одно: теракт.

Взрыв произошел на железнодорожном вокзале, мимо которого Женя ездит почти каждый день, смотрит на жутких пионеров фонтана «Крокодил», новых, но успевших облезть за осень и декабрь, приобрести ржавые порезы под коленями и на запястьях.

По предварительным данным, в полдень в здание вошел смертник, не смог пройти в зал ожидания, его остановили для досмотра. Там же, у металло- детектора, он привел взрывное устройство в действие, не менее десяти килограмм тротила. По тем же данным, погибло шестнадцать человек, десятки пострадали. В новостях показывают тела на ступенях у входа, накрытые тряпьем, какими-то пеленками нежно-голубого цвета, сорванные с петель двери, над ними транспарант-перетяжка «С новым 2014 годом!».

На ютуб-канале RT почти сразу же разместили видео с моментом взрыва: вокзал, парковка, четыре ряда машин. Башня главного входа с часами – за стеклами ярко вспухает пламя, камера наблюдения трясется. Проходящий мимо мужчина в черном пальто падает, поднимается на ноги, идет дальше – и лишь у парковки наконец останавливается, осматривает себя, оборачивается на вокзал. Женя просматривала это видео раз двести, чувствуя, как отнимаются ступни, а после голени, а после бедра, после холодеют пальцы и она не может встать. Беззвучное «бам» изнутри, из башни валит дым, как из печи. Огонь – взрывная волна – дым, огонь – взрывная волна – дым, это всё знаки, снова, снова, снова, а потом Илья забрал у нее ноутбук и попросил помочь ему готовить ужин.

Все будет в порядке, так он сказал.

Все будет в порядке, он шепчет ей в волосы сейчас, целует в макушку, и Женя верит наконец.

Снаружи деревья в белой корке льда, красивые, похожие на елочные украшения. Кажется, вот-вот зазвенят на ветру, как подвески-пагоды, которые висят у дверей чифанек во Владивостоке. Она съедает яичницу и бутерброд. Сразу думает о бедрах, весе и весах, конечно, но в квартире, которую они с Ильей снимают, напольных весов нет. «Зачем тебе?» – Илья пожал плечами, когда они бродили по магазину с электроникой и выбирали стиральную машинку. Ты прекрасно выглядишь, так он сказал, ты же мне нравишься любой, и Женя начала с ним спорить, а потом подумала: и правда, ну зачем?

Иногда после еды ей хочется быстрее вывернуть себя над унитазом, но она держится. Она старается, честно.

Иногда Женя боится за Дианку, но та пишет, что всё в порядке, Киев далеко.

Иногда Женю одолевает сумрачная тягостная тревога, она нарастает, как вой сирены, как детский крик. Женя присматривается к Илье: не слишком ли он занят, он мало говорит с ней. Вспухает подозрение – неужто разлюбил? Передумал жить с ней? Надоела? Что-то не так сказала, недотянула, не смогла? Что-то изменилось после того, как он узнал, что детей у нее не будет? Женя злится, Женя поддевает его словами из-за какой-то мелочи, чтобы заглянуть внутрь, проверить: верна ли догадка? На это Илья спрашивает: что вдруг случилось? Она действительно хочет поссориться сейчас? И Женю отпускает.

Иногда она задерживается возле полок с алкоголем в магазине, но никогда не покупает. Стоит представить красное в бокале, его вкус на языке, как тут же вспоминаются балкеры, курсанты, гаражи, тоскливое бесконечное ожидание чего-то, прохладный ламинат, по которому она гнала себя туда-сюда, из угла в угол, от стены к стене – метание, подмена действиям реальным. Женя будто опять влезает в душный комбинезон собственных страхов, тяжелый, набитый отсыревшей ватой, который сдавливал, мешал сделать полный вдох… Нет. Структуры больше нет, струн нет, ничто не касается ее плеча.

Она в завязке уже четвертый месяц. Девяносто шестой день, она считала.

Недавно снилась бабушкина дача. За окнами цветет и сверчит лето, прохладное утреннее солнце линует стены, пол. На кухне, на шаткой, заляпанной краской стремянке балансирует Илья, прилаживает новый карниз и спрашивает: «Вот так ровно? А вот так?» И Женя не может решить.

Тридцатого декабря они встают пораньше. Илье на работу к одиннадцати, а нужно успеть купить подарок Ане, ехать в тревожно гудящий после взрыва центр. Машина опять сломалась (Илья думает ее продать), и они решают прогуляться, хотя погода так себе. Температура около нуля, всё тает, под ногами жижа, под жижей скользко, ботинки промокают. Налетает мелкий снег, заволакивает улицу Качинцев мягким туманом. Дорога, длинная пятиэтажка, фонари и подмигивающий алым светофор – все придавлено сероватым низким небом, как пуховым одеялом.

– Пятнадцатый! – Илья указывает на троллейбус. Похожий на буханку, тот стоит на повороте, пропускает пешехода. – Побежали!

– Мы не успеем!

– Успеем. – Илья хватает ее за руку, и они бегут наперегонки с троллейбусом.

Женя смеется: ну какая разница-то – в этот или в тот, они же не торопятся. Чего нестись? Троллейбус тормозит на остановке, раскрывает двери, приглашает. Говорит: «Остановка “Качинское училище”. Следующая остановка “Академический колледж”».

Илья тянет внутрь, в надышанное тепло. А Женя тянет его обратно, в липкий от влаги холод. Они же хотели погулять, ведь так приятно цепляться за рукав Ильи, говорить о пустяках и подмечать всё те же пустяки вокруг себя: летящих птиц, шаурму на рынке, гирлянды, фантик под сапогом и карамельной коркой тающего льда, пузыри под ним и влага, тепло рук – своей, его, – голос, запах порошка и кофе, дыхание, которое облачком взбухает у лица. Мозаика из пустяков. Бессмысленная, хрупкая, но кроме нее, по сути, нет больше ничего.

– Едете уже? – кричит водитель.

Женя качает головой, и Илья, подумав, слезает со ступеньки, подходит, обнимает.

Двери с шипением закрываются, троллейбус уползает, сминая слякоть на дороге, смешивая воду, снег, бензин, песок.

Илья и Женя идут дальше.



Москва – Благовещенск, 2020–2021

* * *

30 декабря 2013 года в Волгограде прогремел еще один взрыв. Он произошел, когда троллейбус, следовавший по маршруту номер 15, отъехал от остановки «Качинское училище» и проезжал мимо дома по адресу улица Качинцев, 122. Погибли 16 человек, 25 пассажиров получили ранения различной степени тяжести. Салон полностью выгорел.

4 июня 2014 года на месте взрыва установили памятник жертвам теракта. Средства на его установку выделили руководители предприятий Дзержинского района, на территории которого произошла трагедия.

* * *

25.11.2019. 9:00

«Новая газета», статья «Я тебя сейчас, сука, убивать буду»

…В России четыре из пяти женщин (79 %), осужденных в 2016–2018 годах за умышленное убийство (ч. 1 ст. 105 УК РФ), в действительности защищались от домашнего насилия. Результаты были получены с помощью алгоритма машинного обучения, который проанализировал около 2,5 тысяч судебных приговоров. Среди осужденных за причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшего смерть (ч. 4 ст. 111 УК РФ), оборонялась от партнера каждая вторая – около 52 %.

Кроме того, журналисты изучили около 1,5 тысячи приговоров, вынесенных в 2011–2018 годах за убийство при превышении пределов необходимой обороны (ч. 1 ст. 108 УК РФ). Масштаб домашнего насилия там оказался самым высоким: от партнеров или других родственников-мужчин защищались 91 % женщин. В то же время мужчины, осужденные по такой же статье, защищались от партнерш всего в 3 % случаев.

Наказание за это преступление значительно мягче, чем по остальным статьям, – до двух лет заключения. Однако авторы исследования сделали вывод, что, согласно УК РФ, многих из этих дел вообще не должно было быть: женщинам приходится сидеть в тюрьме лишь потому, что они не могут отбиться от агрессора голыми руками, как того требует суд.

И судьи, и обвинители, и даже сами адвокаты обычно склонны обвинять подсудимую в том, что она терпела насильственное обращение и сама довела ситуацию до трагической развязки, рассказывает адвокат Галины Каторовой Елена Соловьева.

По ее словам, в выводах психиатрических экспертиз, которые назначаются во время следствия, нередко можно увидеть утверждения о том, что состояние женщины в момент убийства нельзя считать аффектом, поскольку «насилие носило для нее системный характер» и она должна была к нему привыкнуть.[1]

Послесловие

31 августа 2004 года, спустя полчаса после теракта у метро «Рижская», я возвращалась с работы домой и ехала по проспекту Мира в сторону области. Я сразу поняла, что произошло – в то время все всё быстро понимали, – и первым делом обзвонила родных и друзей. Они были в порядке.

К сожалению, кому-то повезло меньше.

Беззащитность, вот что я чувствовала тогда. Может, упадет самолет, на котором ты полетишь в отпуск. Может, ты не доедешь до работы. Может, ночью, пока ты спишь, панельная многоэтажка сложится тебе на голову. Счастье в той обстановке в принципе было недостижимо. Как можно его обрести, когда ты все время в страхе? В не меньшем страхе жили и мои друзья, родители которых приехали с Кавказа на заработки и не были виноваты в происходящем – но для некоторых людей оказались «на одно лицо».

На мой взгляд, ужасающие теракты тех лет наложили отпечаток на все поколение нынешних тридцати- и сорокалетних. Жуткие новости были фоном нашего детства и юности и стали в какой-то мере нормой. И порой делается очень тревожно, когда всё хорошо, – потому что этому «хорошо» сложно доверять. Потому что в любой момент оно может полыхнуть и исчезнуть.

послесловие

Не так давно сын спросил, почему мы вышли из поезда в метро, ведь это же не наша остановка. Я не смогла дать ему внятный ответ и сказать правду: что увидела женщину, закутанную с ног до головы в черное, в безразмерной куртке поверх. Я понимаю, что террорист может быть одет как угодно и быть любой национальности. Я понимаю, что не все возможно заметить, что мои подозрения и реакция – просто фантомные боли прошлого, но ничего не могу с собой поделать. Однако я не хочу передавать мою травму – нашу травму – следующему поколению: чтобы мой сын опасался не похожих на себя людей и жил в ожидании плохого.

Поэтому мы идем дальше, за Женей и Ильей.

Благодарности

Так сложилось, что течение моей жизни определяли именно женщины: бабушки, которые меня растили, учительницы и наставницы, подруги, коллеги, знакомые и незнакомки. Женщины, которым непросто самим, которые тащат на себе не только дом и детей, но и работу (не всегда любимую), родственников (не всегда благодарных), ожидания и требования общества (которые не всегда совпадают с нашими желаниями и потребностями).



Но они всегда, всегда оказывались рядом, когда я нуждалась в поддержке. Даже когда я не понимала, что мне нужна помощь.



Поэтому этот роман я посвятила моим императрицам:



моим бабушкам, Беркгаут Клементине Густавовне и Беркгаут Анне Густавовне. Помню и люблю;

моему учителю Ольге Славниковой;

благодарности

дамам моего сердца Татьяне Соловьевой и Анастасии Шевченко;

моим агентам Юлии Гумен и Наташе Банке;

моему литературному редактору Анне Воздвиженской;

Ольге Брейнингер и Татьяне Замировской, которые любезно согласились прочесть роман и о нем отозваться. Вы вдохновляете меня своим примером;

Анастасии Володиной, которая дает прекрасные советы;

Насте Вещиковой, которая остается рядом;

Веронике Дмитриевой, которая спокойна и тверда, даже когда все вокруг пропало, все пропало, караул;

Татьяне Стояновой, которая несет на своих прекрасных плечах весь пиар РЕШ.

Также хочу сказать спасибо за помощь не императрицам, но императорам своего дела: Константину Мильчину, Максиму Мамлыге, Василию Авченко и Юрию Некрасову.

Благодарю «Новую газету» за освещение важных социальных тем и возможность опубликовать фрагмент статьи в конце моего романа.

И особую благодарность хочу выразить Елене Шубиной. Спасибо Вам за то, что Вы снова поверили в меня.