Александр Маленков (Москва)
Язва
На первой же паре английского выяснилось, что со своей спецшкольной подготовкой Андрей может смело и легально пропускать занятия и явиться сразу на экзамен через четыре месяца. Гуляя по длинному пустому коридору Института машиностроения и размышляя, как убить свалившиеся полтора часа, он не придумал ничего более умного, чем пойти в библиотеку. Читальный зал, пропитанный сентябрьским солнцем и книжной пылью, был пуст. Андрей сел за скрипнувший от неожиданности стол, оглядел старенькие стеллажи темного дерева, от пола до потолка укрывшие стены и от пола до потолка набитые корешками переплетов, втянул библиотечный воздух и даже зажмурился от предвкушения. Студент… Я студент. Взрослая жизнь, настоящая жизнь, несбыточным миражом сверкавшая где-то впереди весь проклятый последний школьный год, все тревожное абитуриентское лето, настала. Новые, не обкатанные языком слова – стипендия, аудитория, семинар – звучали как заклинания, вызывающие волшебство, которое вот-вот должно случиться.
Волшебство случилось – в читалку вошла длинноволосая девица с красивым злым лицом и брякнулась впереди, спиной к Андрею. Худенькая, в короткой юбке, спортивном пуловере на три размера больше – ровно такая, какая нужна для олицетворения настоящей взрослой жизни. Секунды шли, Андрей смотрел на кружение пылинок и боялся не просто завести разговор, а даже открыть рот, потому что щелчок отлипающего языка в этой солнечной тишине был бы как грохот упавшего стеллажа…
Язвой он стал называть Наташу где-то в октябре, когда уже приручил эту ехидну, через месяц после того, как она вдруг обернулась и сказала: «Слушай, сигареты есть?», когда они уже бегали в кино вместо его английского и ее аналитической геометрии. Она училась на параллельном потоке и сразу стала пропускать лекции без всякой уважительной причины, не считая семнадцати лет, Москвы и общего духа противоречия.
Андрей встречал ее после начала пары в институтском дворе, где, сидя на спинках лавок, курили и пили пиво не самые усердные учащиеся. Наташа поглядывала на мнущегося Андрея искоса, не спеша заканчивать болтовню. Потом спрыгивала со спинки на землю, покрытую плевками и окурками, подходила.
– Явился, – говорила она, – жажда жизни пересилила жажду знаний?
– Твои друзья? – осведомлялся Андрей. – Интеллектуальная элита, чемпионы по плевкам? В длину или в высоту?
Он тоже любил распустить свои юные колючки, павлиний хвост сарказма. Так и соревновались. Всем доставалось, но и друг друга не жалели.
– Смотри, – говорила Наташа, – билетерша боится, что мы будем целоваться на заднем ряду. Вряд ли она сама пробовала это, но слышала много страшных историй.
– Ты что вообразила, что я буду целовать девушку, которая пропускает лекции? Девушку «Позор курса»?
– Как скажешь, птенчик. Кто я такая, чтобы спорить с мужчиной, который способен сам себе купить целый билет в кино!
– Вот язва! Ты же сама мне не даешь за тебя платить.
Били друг друга по самому больному. Он ей – «лимитчица»: Наташа приехала в Москву из-под Витебска и жила в общаге. Она ему – «малыш»: Андрей в семнадцать выглядел на пятнадцать. Били по больному, но было не больно.
Осень загоняла на дневные спектакли и в музеи, в гости и общежития. Друзья Андрея Язву уважали за мужской характер. Своя в доску – курит, выпивает наравне с парнями, но близко не подходи – ужалит. Все фамилии в компании переиначила, пышную красавицу Перепелкину сделала Перетелкиной, казашку Галиулину, конечно, переделала в Гашишулину, качка Титова с мощной грудью звала Титькиным. Серьезного очкарика Рыбина, который носил с собой зажигалку, чтобы первым дать ей прикурить, спрашивала:
– Рыбин, вот ты женишься, скоро, конечно же, и, конечно же, будешь настаивать, чтобы жена взяла твою фамилию.
– Может, я сам возьму ее фамилию, – пытался соответствовать Рыбин.
– Не возьмешь, у тебя это на лбу твоем написано. И что же получится, что твоя жена будет Рыбина? Огромная Рыбина! Только вдумайся!
– Есть еще много прекрасных фамилий, – вступал Андрей. – Родин, Вагин. Представь, как они в женском роде звучат.
– Вагина! – веселилась Язва, сверкая зубами. – Здрасьте, я Вагина. Прошу правильно ставить ударение.
Той зимой все курили американские сигареты Magna и пили немецкую водку «Распутин». Ларьками с этим добром Москву обкидало как сыпью. Страна переживала трагический период становления капитализма, но Андрей с Язвой не интересовались жизнью страны. Кое-как сдав первую сессию, они раздобыли в институтском профкоме путевки в студенческий дом отдыха и отбыли в Подмосковье наслаждаться своим саркастическим счастьем.
– Надеюсь, ты в меня теперь не влюбишься? – Язва лежала голая на расшатанной деревянной койке и доставала сигарету из мягкой красной пачки. – Какой же тут дубак!
Андрей стоял у окна, наблюдая, как умирающее солнце на прощанье красит снежную равнину в рыжий – до горизонта, до самого горизонта. Они только что проснулись, сходили на обед вместо завтрака – и вот уже закат. На столе магнитофон и разбросанные кассеты, пустая бутылка «Распутина», консервная банка, полная окурков. В номере было накурено и так холодно, что на оконном стекле изнутри выросла наледь, как в холодильнике. Он приоткрыл форточку и втянул носом морозный воздух, перемешанный с прокуренным, – ему показалось, что ничего лучшего он не вдыхал за всю жизнь.
– Я? – спросил Андрей. – В тебя?! Ты в зеркало-то на себя смотрела?
– Но-но. – Язва сладко потянулась, перевернулась на живот, взмахнула тощими голенями, кровать закачалась. – У меня масса поклонников, к твоему сведению. И если кому и противопоказано смотреть в зеркало, так это тебе, зайчик. Еще как минимум лет десять.
– Именно по причине моего инфантилизма на глубокие чувства я не способен, – отвечал зайчик.
– Как это мило с твоей стороны, – сказала Язва, выпуская струйку голубого дыма. – Иди к мамочке, а то холодно…
Накануне Дня всех влюбленных Андрей стащил на кухне сырое куриное сердечко, засунул кровавый ошметок в целлофановый пакетик и собрался подарить это дело Язве вместо валентинки.
– Надеюсь, ты ничего не собираешься мне дарить на этот ужасный праздник? – спросила Язва, когда на большой перемене в столовой они стояли в очереди за сосисками.
– Какой еще праздник?
– День всех безнадежно, страстно и уныло влюбленных.
– А при чем здесь мы? – удивился Андрей.
Сердечко все же успело перепачкать ему сумку. «Ну и целлофан стали делать», – подумал Андрей, перед тем как его выкинуть. На День Советской армии он был назван «защитничком» и потрепан по щеке. На Восьмое марта он спросил Язву, не хотелось ли ей когда-нибудь стать женщиной.
Ему нравились и другие девушки. На институтской дискотеке Андрей танцевал с Перепелкиной и прихватывал ее за упругие бока. Громыхал новый хит «Персональный Иисус» группы «Депеш Мод», Язва выныривала из толпы, изображала, как он не может обхватить Перепелкину, он строил ей рожи.
– Странные у вас отношения! – кричал Рыбин на ухо Андрею. – Вы как бы пара или нет, не пойму.
– Как бы нет! – радостно отвечал Андрей, не переставая приплясывать. – Так, тусуемся иногда.
– Что? – кричал Рыбин и наступал Андрею на ногу.
Они могли не видеться неделю, потом проводили выходные у друзей, если была свободная квартира. Взрослая жизнь, она такая. Весной жажда знаний оказалась совсем утолена, занятия стали только поводом для встреч с друзьями. Андрей приезжал ко второй паре, вылезал сонный из трамвая только затем, чтобы встретить Язву, решившую, что одной пары для нее сегодня достаточно.
– Мне надо, – вяло сопротивлялся Андрей, – у нас семинар по матану.
– Матан-ботан, – возражала Язва, и они проводили день, гуляя по набережной Яузы, полной апрельских вод, распивая ледяное шампанское из горлышка. Андрей забрасывал пустую бутылку в речку и думал: «Вот полетело полстипендии. Ну и плевать!»
Относительно успешная, на тройки сданная первая сессия вселяла в первокурсников уверенность, что и вторая пройдет так же. Однако настал июнь, Андрей завалил экзамен по матану, завалил и пересдачу. Третья попытка – последняя. Третья двойка – отчисление. Отчисление – армия. Студентов в армию не брали, зато бывших студентов брали охотно.
В ночь перед последней попыткой взять штурмом матанализ Андрей с тоской вглядывался в собственные шпаргалки, испещренные формулами, пределами, интегралами и дифференциалами. Он с трудом понимал из них половину. Вторая половина выглядела не более осмысленной, чем китайская газета «Жэньминь жибао». Главным его достижением в матане была сама шпаргалка, инженерное чудо, рулончик, помещавшийся в кулак, который можно было мотать, не глядя. Можно даже было списать с него формулы, но объяснить их рулончик не помогал.
Зазвонил телефон, в три часа ночи это могла быть только она. За окном еще надрывались соловьи и уже светало. Андрей решил изобразить раздражение.
– Ну, чего тебе?
– Как подготовка?
– Великолепно! Еще лучше, чем в прошлый раз! Могу объяснить пять билетов из тридцати. А у тебя?
Язва тоже успела дважды завалить линейку – линейную алгебру. Ее последняя пересдача была послезавтра.
– Завтра начну готовиться. Блин, кто придумал делать сессию в июне! Это просто садизм! На улице, сука, благодать… Я голову не мыла уже три дня. Главное, не мыть до экзамена. Ты мыл голову?
– Нет, – мрачно ответил Андрей. – Но такое чувство, что кто-то помыл мне ее изнутри. Так пусто и чисто…
– Что-то ты не весел. Расхотел идти в армию?
– Прикинь.
– Понимаю… У меня тоже, знаешь, перспектива невеселая. Если отчислят, то привет Москве. Мне в Москве нужно остаться, понимаешь?
– Москва не резиновая, – пошутил Андрей.
– А армия сделает из тебя мужчину.
– Ты будешь меня ждать?
– Конечно! В Витебской области, в городе Крупенино. Там у нас даже вокзал есть. На нем и буду ждать… Ладно, не отвлекайся. Ни пуха завтра.
– Что-то не помогают твои «нипухи»… К черту.
На этой пересдаче он был один из всей группы, наедине с преподом, Николаем Александровичем по кличке Никсон. Никсон усадил Андрея на первую парту и не сводил с него глаз все двадцать минут, отведенные на подготовку. Волшебную шпору даже не удалось достать из кармана.
– Все, – твердо сказал Никсон, – вы не знаете предмета. Неуд.
– Но, Николай Александрович! Я учил!
– Тем более, товарищ Ковалев, тем более. – Никсон сложил бумаги в портфель и направился к дверям. – Возможно, вам стоило иногда заглядывать на лекции.
Язва тоже завалила свою пересдачу. Они встретились в пустой столовой, взяли сосиски с горчицей, хлеб и сели за столик. Из распахнутых окон валился гомон чужого счастливого лета. Язва сидела на фоне окна, волосы, прошитые солнцем, липли к накрашенным губам, она отводила их тонкими пальцами, с хищными алыми ногтями. Такими знакомыми пальцами… Жевали молча. Шутить не было настроения, а не шутить было не в их стиле.
– Ну что теперь? – наконец спросила Язва.
– Не знаю… В армию не берут с двумя детьми. Может, родишь мне быстро двух детей?
– Боюсь, не смогу, малыш. Я выхожу замуж.
Андрей понял, что не может проглотить. Пытается, но не получается. Он выдохнул, и комок кое-как проскочил в пищевод.
– За кого?!
– Когда я вышла из аудитории, там Рыбин стоял. Говорит: не сдала? Я говорю: нет. А он – слава богу. Тебе же в Москве надо остаться, выходи за меня замуж. Представляешь? Смешной такой, на одно колено встал в коридоре, а кольца нет. Я говорю: о`кей. А кольцо где? Он говорит: ну, я же не знал, сдашь ты или нет. Что бы я потом с этим кольцом делал… Малыш, ты в порядке?
Андрей почувствовал, что не может решиться открыть рот, как в тот день в читальном зале, потому что все, что он скажет, будет неправильно и вообще тут как-то душно.
– За Рыбина? – выдавил он.
– Да, буду огромной Рыбиной. – Язва рассмеялась. – Ладно, он меня ждет во дворе. Нехорошо заставлять жениха ждать. Выше нос, малыш! Мы, москвичи, не должны унывать.
Она отлепила желтую прядь от губы, от шрамика на губе, мальчишка кинул камнем в третьем классе, достала из сумочки пудреницу, прищурилась в зеркальце, защелкнула, убрала, сладко потянулась.
– Пока, малыш!
– Пока… Язва.
Андрей не смог доесть сосиску с горчицей. Не смог он вечером и поужинать. И утром позавтракать – еда не проходила. Через день отец отвез его в поликлинику, ему сделали рентген.
– Спазм пищевода, – скучным голосом сообщил врач. – Нервная реакция.
От укола но-шпы полегчало, но начало подташнивать. Андрей сидел дома и пытался не думать о Наташе. Через неделю начал болеть живот, его снова повезли в поликлинику, заставили проглотить шланг, на этот раз врач посмотрел на Андрея с уважением.
– Язва желудка, – сказал он. – И хорошая такая язва.
Андрей отнес справку в военкомат и решил на следующий год поступать в другой институт.