Юн развернулся и пошёл прочь на своих тонких ножках-спичках в огромных ботинках. Рюкзак скрывал его почти целиком. Головы, во всяком случае, видно не было. Наверное, он втянул её в плечи.

В горле у меня запершило.

Я развернулся и пошёл своей дорогой. Дурак этот Юн. Только и умеет, что говорить о погоде. Идиот. Ничего не понимает. Я прибавил скорости, шёл быстро, как только мог. Надеялся, это поможет мне не думать о случившемся. Но это не помогало. В горле так першило, что мне казалось, я задыхаюсь. Я был ужасно зол. На Юна, на маму с папой… и даже на Юни, которой вздумалось так внезапно умереть.

Ну вот с чего она взяла и умерла? Зачем ты взяла и умерла, Юни?

Я завернул за угол и со всего размаху налетел на кого-то.

– Ой!

– Привет!

Это была Хедвиг. Мы столкнулись лбами. Она схватилась за голову, видимо, ей было больно. Но потом она улыбнулась. Вечно она улыбается своей дурацкой улыбкой!

– Это ты? – выпалил я.

– Юлиан! Я искала тебя. И нашла.

– Да уж! – сказал я и потёр лоб. Действительно, больно.

– Со вчерашнего дня я всё время думаю о тебе. Как всё прошло дома? Что родители? Тебе удалось поговорить с ними о Юни? Я думала о вас, о ней. Как бы я хотела познакомиться с ней, если бы она не… По твоим рассказам она такая весёлая, добрая. Как здорово было бы иметь такую старшую сестру! Как тебе повезло! И как ужасно грустно, что её больше нет!

– Слишком много вопросов, – сказал я.

Хедвиг удивлённо посмотрела на меня.

– Ты только спрашиваешь и спрашиваешь всё время. Ответы тебе слушать недосуг.

Она остановилась.

– Так и мой брат всё время говорил, – проговорила она тихо.

– Говорил? А он наблюдательный, твой брат!

– Прости. Но мне правда всё интересно. Во мне сидит столько вопросов, что я не успеваю слушать ответы. Понимаешь? Вопросы копятся, копятся и рвутся наружу. Я просто не могу их удержать. У тебя разве так не бывает, Юлиан? Их так много, что я…

– Ну вот опять!

– Ой! Прости, прости!

– Ты хочешь знать обо мне всё, а сама о себе ничего не рассказываешь.

– Я пытаюсь. Правда! Но это не так просто.













Хедвиг смотрела на меня широко открытыми честными глазами, а из меня градом сыпались вопросы.

– Непросто? Ну, это, наверное, не так уж и трудно! Мы можем начать с одного вопроса, потом перейти ко второму, потом к третьему и так далее. Мне, например, давно интересно, кем тебе приходится Хенрик. Почему он приходит к вилле «Веточка»? И почему я до сих пор не встречал никого из твоей семьи? И что такое с этим креслом-качалкой? И почему у тебя такой странный дом?

Я остановился, чтобы перевести дыхание, и вдруг подумал: как странно она сказала о брате.

– А что ты имела в виду, когда сказала, что твой брат всё время «говорил», что ты только спрашиваешь, а ответов никогда не слушаешь?

– Ты о чём?

– Ты сказала «говорил». «Всё время говорил». Почему ты так сказала? Почему не «говорит»? Ведь ты и сейчас так себя ведёшь. Почему ты так сказала? Он умер? С ним что-то случилось?

Хедвиг протянула ко мне руки, но я их не взял.

– Юлиан! – тихо проговорила она.

– Ну, я слушаю. Я хочу получить от тебя ответ. Теперь твой черёд рассказывать.

– Но я не могу!

Хедвиг опустила глаза. Наверное, она боялась даже взглянуть на меня.

– Тогда я больше не хочу с тобой дружить, – сказал я.

– Что?

– Я не хочу больше с тобой дружить. Мне не нужны друзья. Во всяком случае, такие, которые не хотят говорить правду.

– Нет, Юлиан!

– Да.

И я уже собрался уйти, но Хедвиг схватила меня за рукав.

– Ты не можешь уйти, – воскликнула она. – Ведь только ты меня и…

– Могу и хочу.

И я пошёл.

Широким сердитым шагом.

Один, два, три шага.

Четыре, пять, шесть.

Шаги стали не такими уж широкими.

Семь, восемь, девять.

И не такими уж сердитыми.

Десять, одиннадцать, двенадцать.

И тут я пожалел.

Она наверняка смотрит мне вслед. Бедная Хедвиг! И чего я так рассердился? Зачем так сурово обошёлся с ней? У неё точно есть целая куча причин не рассказывать мне обо всём. И дружим-то мы всего несколько дней.

Тринадцать… Четырнадцать… Пятнадцать… Она наверняка стоит и плачет.

Я обернулся.

Хедвиг там не было.

И снег уже почти запорошил её следы.












Глава 17








Я бродил по улицам, пока у меня не замёрзли ноги. И не только ноги. Изнутри меня тоже будто сковало холодом. Будто сердце сжимала чья-то ледяная рука. Чем дольше я бродил, тем хуже мне становилось. Потому что я поступил отвратительно. И с Юном, и с Хедвиг.

Поначалу в голове у меня было совсем пусто, но потом меня посетила здравая мысль. Я должен купить Юну подарок. Хороший рождественский подарок. На оставшиеся в копилке деньги.

Потом пришла ещё одна здравая мысль. Я должен попросить у Хедвиг прощения. Сейчас же. Немедленно. Даже если опоздаю домой к обеду.

Только я об этом подумал – ледяная рука отпустила моё сердце.

И я припустил к вилле «Веточка».

Я надеялся, что найду Хедвиг в саду и сразу извинюсь. Но когда я подбежал к дому, то увидел, что ни в одном окошке нет света. Дом стоял тёмный и унылый.

Дорожки в саду были не чищены, хотя с воскресенья насыпало очень много снега. Через сугробы я пробрался к входной двери.

Странно. Прошлый раз дорожки были расчищены…

И самое странное – наша снежная сестрёнка пропала. На месте, где она стояла, лежал чистый ровный снег и никаких следов. Может, Хедвиг сломала её, потому что рассердилась на меня?

Я стал громко колотить в дверь, но никто не открыл. Поэтому я спустился с крыльца и ещё раз посмотрел на дом. Может, Хедвиг сидит в темноте и наблюдает за мной? Может, она так рассердилась, что не хочет открывать?

– Хедвиг! – тихо позвал я.

Ничего не произошло.

– Хедвиг! – крикнул я погромче. – Прости меня!

Ни звука…

Что мне теперь делать?

В растерянности я стоял и смотрел на дом. Как я раньше не замечал? Белая краска на стенах облупилась. Окно на первом этаже разбито. Наверное, его разбили, пока меня не было. Занавеска на окне обвисла. Это в сиреневой столовой или в зелёной гостиной? И занавеска такая старая и обтрёпанная.

Сердце у меня гулко стукнуло. Что-то здесь не сходится. Что случилось с виллой «Веточка»? Может, я ошибся домом? Но я знал, что адрес правильный: Прибрежная улица, 2.

Не успел я и глазом моргнуть, как оказался у разбитого окна, засунул пальцы в щель и нащупал задвижку. Когда я открывал окно, руки у меня дрожали.

Я полез внутрь. Меня всего трясло.

Я спрыгнул на пол. Стук сердца отдавался в ушах. Как холодно! Изо рта у меня шёл пар. Когда глаза привыкли к полумраку и я смог как следует осмотреться, я вскрикнул.

Всё здесь было совершенно по-другому. Зелёные обои клочьями висели на стенах. Мягкий диван укрывал белый чехол. На полу виднелись клубы пыли.

Я зажмурился. Просто невероятно! Что стало с уютными комнатами? Я приходил сюда всего два дня назад. Что, ради всего святого, произошло?

Я медленно открыл глаза.

Да, так и есть. Повсюду толстый слой пыли. В углу я заметил мышиный помёт.

Я поспешил в коридор, а оттуда в библиотеку. На полках книг не оказалось, все полки стояли пустыми. В углу темнела груда мебели. Только кресло-качалка стояло на своём прежнем месте. Но оно было не белым, как раньше, а поцарапанным и серым от пыли. Таким я увидел его, когда мы с Хедвиг играли в прятки, и я подумал тогда на игру света.

Такого не может быть. Я, наверное, сплю и скоро проснусь. Совсем скоро.













Я вышел в коридор и открыл дверь на кухню. Красивая голубая кухня, где мы угощались какао, была почти пуста. На холодильнике – пятна ржавчины, под потолком – паутина.

Я услышал чьё-то прерывистое от страха дыхание и понял: это дышу я.

И тут же я услышал ещё один звук. Скрежет поворачивающегося в замке ключа.

Замок щёлкнул, и дверь со скрипом отворилась.

Кто-то зашёл внутрь.

Я увидел тень, мелькнувшую на полу в коридоре, и шмыгнул за дверь. Тень была большая, взрослого мужчины. В коридоре раздавались его тяжёлые шаги.



















Они приближались. Я затих. Нельзя шевелиться, даже дышать.

Тень проследовала мимо, и я облегчённо вздохнул. На кухню он не пошёл.

Я огляделся. Надо найти место, где спрятаться, ведь если он зайдёт на кухню, то сразу меня увидит.

Может, я помещусь в кухонном шкафу? Я прокрался на цыпочках к шкафу, тихонько открыл дверь и залез внутрь.

В шкафу пахло плесенью, и меня затошнило. Мне пришлось свернуться калачиком, но как я ни старался съёжиться, я всё равно был слишком велик. Я, всегда мечтавший подрасти хоть немного, был слишком велик, чтобы дверка шкафа закрылась. Сколько бы я ни прижимал к телу руки и ноги, как бы их ни подгибал, они были слишком длинными.

Я снова услышал шаги. Мужчина возвращался, и на этот раз он зашёл на кухню.

Изо всех сил я старался прижать дверь изнутри, но ни за что не мог уцепиться, ведь ручка была снаружи. Внутри створка была абсолютно гладкой, и я, конечно, её не удержал.

С еле слышным скрипом дверка медленно открылась. Рядом стоял мужчина.

Я зажмурился. Сейчас, сейчас он меня заметит…

– Юлиан?

Голос был знакомым, очень знакомым.

Я открыл глаза и увидел Хенрика.

Сначала он, видимо, просто удивился, узнав меня, но потом явно рассердился: он прищурился, а голос его стал строгим.

– Я же говорил тебе не ходить сюда! Тебе нечего здесь делать!

– Да, конечно. Простите! – пробормотал я.

Я вылез из шкафа и остановился рядом, уставившись в пол.

– А теперь будь любезен, расскажи мне, что ты здесь делаешь, – сказал Хенрик. – Это мой дом, и я не хочу, чтобы сюда кто-нибудь ходил.

– Ваш дом? – спросил я.

Я так удивился, что поднял на него глаза.

– Но почему тогда вы здесь не живёте?

Хенрик немного отвернулся, и его лицо оказалось в тени.

– Не могу, – проговорил он. – Когда я здесь, я всё время думаю о сестре. Не могу думать ни о чём другом.

– О сестре?

Мой голос раздавался будто издалека.

– О Хедвиг, – сказал он. – О моей младшей сестрёнке. Как будто она по-прежнему здесь, ходит по этим комнатам.

Стоял я вроде спокойно, как ни в чём не бывало, будто это самый обычный разговор, но внутри у меня начиналась снежная буря.

– А где она сейчас? – выдавил я из себя. – Если не здесь, то где?

– На кладбище, – ответил Хенрик. – Хедвиг умерла.

– У… у… умерла?

– Она умерла в малый сочельник, когда ей было десять, – сказал Хенрик. – Пятьдесят лет назад.

От боли его лицо исказилось.

– Что? – воскликнул я.

– В этом году исполнилось ровно пятьдесят лет.

– Нет! – закричал я. – Этого быть не может!

– Так и есть. В детстве у меня была сестра.

– Нет! Не было у вас никакой сестры! Хедвиг не может быть вашей сестрой! Это неправда!

И я выбежал из кухни. Прочь от Хенрика, прочь от виллы «Веточка». Собственно, я надеялся убежать подальше от всего.












Глава 18








Я плавал. Кролем. В бассейне. Взад-вперёд. Плавал взад-вперёд. Я выныривал только для того, чтобы вдохнуть, а так плыл под водой – мне нравилось, как она омывает мне лицо, когда я плыву.

Это единственное место, где я могу находиться, думал я и плыл. Единственное.

Дома было всё так же грустно, школа закрылась на каникулы, к Юну, после того как я себя повёл, я идти не осмеливался. Мы, пожалуй, больше не друзья, и подарки здесь не помогут.

В последнее время единственным местом, куда я ходил, была вилла «Веточка», которой на самом деле не существовало. А единственным моим другом была Хедвиг, которой тоже, как оказалось, не существовало. Потому что она… она была…

Мне требовалось всё моё мужество, чтобы додумать эту мысль до конца.

Что Хедвиг, мой единственный друг, была… была… призраком.

Это ни в какие ворота не лезло, такого просто не бывает. Чтобы вилла «Веточка», прекрасный дом, где в комнатах тепло и уютно, а каждый уголок украшен к Рождеству, вдруг превратилась в оплетённую паутиной и покрытую пылью развалюху. И чтобы Хедвиг с веснушками на носу, хохотушку, с которой мы так подружились, на самом деле похоронили пятьдесят лет назад. Нет, это уму непостижимо.

Вилла «Веточка» и Хедвиг были такими же реальными, как и я, дом – самым уютным местом, где я когда-либо бывал, а Хедвиг – самым живым человеком, какого я когда-либо встречал.

Я тосковал по Хедвиг до боли в груди. «Что она на это сказала бы, – думал я, – что она сказала бы о доме-призраке и живущем в нём привидении?»

Хедвиг наверняка улыбнулась бы во весь рот так, что стала бы видна щербинка между зубами, сморщила бы веснушчатый нос и сказала бы… да, теперь я точно знал, что она сказала бы. Чудесно, сказала бы она, это же чудесно, что такое может случиться, хотя это и уму непостижимо. Ведь между небом и землёй есть вещи, которые мы не можем объяснить – ни ты, ни я. Как же хорошо, что мир полон таких необъяснимых чудес! Поэтому и стоит жить, разве нет, Юлиан, это же и делает жизнь интересной!













Вот что она сказала бы.

Но её здесь не было, и поэтому сказать этого она не могла. Она была мертва и похоронена на кладбище, точно как Юни.

Пока я плавал, в голове моей крутились одни и те же вопросы. Почему я встретил Хедвиг? Почему она стояла тогда у бассейна, прижавшись носом к стеклу, и смотрела на меня? Она должна была мне помочь? Или я ей?

Нет, в этом не было никакого смысла. Я прожил несколько прекрасных, удивительных дней и на какое-то время поверил, что всё может измениться к лучшему. Что и в этом году у меня будет настоящее Рождество.

Но Хедвиг появилась словно только для того, чтобы обмануть меня. Потому что с Рождеством ничего хорошего не выйдет. И вообще ничего хорошего не выйдет.

Я плавал до тех пор, пока один из спасателей не сказал мне, что бассейн закрывается. Я медленно побрёл домой. Потеплело. Снег кое-где подтаял, посерел, на дорогах была слякоть. Я чувствовал, что зимние ботинки промокают. Ведь снег – это просто вода.







Поужинал я бутербродами на кухне, в полном одиночестве. На столе стоял адвентский подсвечник. По-прежнему с четырьмя белыми свечами. И сегодня никто их не зажёг и не поменял на сиреневые. Никакого смысла подсвечнику вот так стоять не было. Да и в Рождестве не было никакого смысла.

Я вскочил, выдернул свечи из подсвечника и выбросил их в мусорное ведро.

Завтра малый сочельник. Но с таким же успехом это мог быть какой-нибудь ноябрьский понедельник. Во всяком случае, дома нет и следа наступающего Рождества или дня рождения. Я попытался что-то с этим сделать, но остальные даже пытаться не хотели, так что всё напрасно.

Дожевать бутерброд сил у меня не хватило. Я отправил его туда же, в мусорку, и пошёл спать, не пожелав маме с папой доброй ночи. Таким печальным, злым и отчаявшимся я не чувствовал себя со дня смерти Юни. Но теперь мне, пожалуй, было ещё хуже, потому что никто меня не утешал.

Сил для разговоров не осталось, для слёз – тоже. Я даже спать не мог. Я тихо лежал в кровати и чувствовал себя так, будто меня парализовало.

Я лежал и думал, что ничего никогда у нас не наладится. И вдруг… дверь в мою комнату открылась, и по полу прошлёпали маленькие босые ножки. Они остановились у моей кровати. Пол скрипнул.

Я обернулся. У кровати стояла Августа, моя младшая сестрёнка.

– Привет! – прошептала она.

– Привет! – отозвался я.

– И тебе не спится?

– Неа.

– Я думаю о Рождестве, – вздохнула она.

– О Рождестве?

– Не будет у нас никакого Рождества. Без Юни.

– Я тоже об этом думаю.

– Можно к тебе полежать?

– Конечно! Залезай!

Августа забралась под одеяло и крепко прижалась ко мне. Точно так же я когда-то прижимался к Юни. Волосы Августы щекотали мне нос. Я принюхался. Она пахла как обычно – мылом, молоком и мокрыми резиновыми сапогами. Лучший запах на свете.

Я слушал, как её дыхание становится ровнее, ровнее, пока оно не сделалось совсем тихим. Она крепко спала.

Так, обнимая сестрёнку, заснул и я.







На следующее утро, когда я проснулся, Августа ещё спала. На улице уже рассвело. Солнечные лучи нашли лазейку между занавесками и светили ей в лицо. Она что-то проворчала во сне, повозилась, но не проснулась.

Я лежал и смотрел на неё. Когда Августа спала, она казалась ещё меньше. Я осторожно протянул руку и обнял её. «Мне нужно заботиться о ней, – подумал я, – ведь у неё, кроме меня, никого нет».

Наступил малый сочельник, и у неё, кроме меня, никого.

Августе пять. А когда тебе пять лет, нет ничего важнее Рождества. Что у меня день рождения в сочельник, не имеет никакого значения. А вот то, что скоро Рождество и у Августы должен быть праздник, значит многое.

Я выбрался из-под одеяла. Она проснулась и заморгала.

– Спи, спи, – сказал я.

– Ты куда? – спросила она.

– Мне нужно кое-что сделать.

– А что?

– Не скажу. Завтра же сочельник, а Рождество – время сюрпризов.

– Сочельник, – пробормотала Августа и окончательно проснулась.

– Да, сочельник, – сказал я и улыбнулся.

Потом я наклонился к ней, крепко обнял и пошёл к двери.

– И Рождество будет? – крикнула она мне вслед.

Я кивнул.

– Обещаю!

Да, Рождество непременно будет. Ради Августы.

И я знал, что делать.












Глава 19


Всю дорогу до типографии Хенрика я бежал и совсем запыхался. Дверь была открыта. Наверное, Хенрик работал даже в малый сочельник. И точно. Я нашёл его склонившимся над станком, с пачкой чистых листов в руке. Он выглядел грустным, во всех его жестах сквозило отчаяние. Он не заметил, как я вошёл, и обнаружил меня, только когда смолк шум станка.

Хенрик просиял.

– Юлиан! – воскликнул он, и листы выскользнули у него из рук. – Ты пришёл! Спасибо, спасибо!

Он сделал шаг, протягивая ко мне руки.

– Я очень хотел поговорить с тобой, но не знал, где ты живёшь. Я сожалею о случившемся, я не хотел напугать тебя. Просто я сам испугался, когда нашёл тебя в доме. Потому и рассердился. С тобой могло что-нибудь случиться. Дом разваливается, полы совсем прогнили, того и гляди провалятся… и потом я расстроился. Я всегда расстраиваюсь, когда думаю о сестре.

Я тоже шагнул ему навстречу и взял его за руки. – Можете рассказать мне о ней? – попросил я. – О Хедвиг?.. Да, Юлиан… Конечно!





Мы снова сели за столик в углу, и Хенрик снова налил нам морса. Но сегодня я не так быстро пил, как в прошлый раз. Единственное, чего я хотел, это услышать его рассказ. Я старался сидеть тихо, ловил каждое слово.

– Сегодня исполняется ровно пятьдесят лет, – начал он. – Как раз сегодня. Мы с Хедвиг купили ёлку и привезли на санках домой, на виллу «Веточка». Вечером мы вместе с родителями собирались нарядить её. Нам осталось только нарядить ёлку, комнаты мы уже украсили. Ты даже представить себе не можешь, как красиво у нас было.

– Думаю, что могу, – сказал я.

















Хенрик замолчал и вопросительно посмотрел на меня, но потом стал рассказывать дальше.

– Нас, детей, отпустили погулять, а родители отправились делать последние покупки к Рождеству. В те времена мы частенько катались на коньках на фьорде. Там обычно собиралось много детворы. Мы соревновались – кто отъедет дальше всех от берега, тот самый смелый.

Хенрик снова замолчал. На меня он больше не смотрел, казалось, он целиком погрузился в воспоминания.

– Хедвиг была в своём красном пальтишке. Она очень хорошо каталась на коньках. Правда, очень хорошо. Могла без устали крутить пируэты. Как волчок.

– И я про волчок подумал! – воскликнул я.

– Что ты имеешь в виду?

– Нет-нет. Ничего. Продолжайте!

Хенрик долго смотрел на меня, потом снова заговорил, медленно, словно подбирая слова.

– Не думаю, что Хедвиг собиралась кататься далеко от берега. Она была не из тех, кто любит всякие геройства. Она, наверное, просто забылась. Она ведь обожала коньки.

У меня перехватило дыхание.

– А я отвлёкся, – сказал Хенрик, голос его стал совсем тихим. – Болтал с одноклассником. И вдруг я увидел, как далеко от берега она катается. Над фьордом стоял туман, я едва мог различить её фигурку. Помню, я позвал её: «Хедвиг!» – но она не ответила. Может, коньки громко визжали по льду, и она не услышала. Я крикнул ещё раз, но она всё удалялась. А потом…

Хенрик уставился на стакан с морсом, но не пил. По его щеке покатилась слеза.