Часть четвертая. На день погребения моего

 Первый пост Киприана находился в Триесте, здесь контролировали доки и потоки эмигрантов в Америку, с обходными путями через Фиуме и объездами для новоприбывших мимо фабрики по производству самодвижущихся мин Уайтхеда и нефтяного порта, а также по побережью в Сень, штаб-квартиру набирающего силы движения «Новый Ускок», названного в честь находившейся в изгнании общины шестнадцатого века, некоторое время контролировавшей эту часть Адриатики, составляя большую угрозу для Венеции на море и для турок в горах, и даже теперь это была целеустремленная группа, для которой угроза турецкого нашествия, немедленного и безжалостного, оставалась животрепещущей и достоверной. Они продолжали ждать на всем протяжении Военного Фронтира, днем и ночью, рокового прорыва, собираясь в древних сторожевых башнях и отмечая на военных картах региона каждый крохотный огонек, появляющийся в земной ночи, его компасный азимут и магнитуду, держа наготове сухой хворост и керосин, чтобы зажечь сигнал тревоги, никогда не зажигая свет для себя более чем на полминуты. Это, очевидно, связано с Македонским Вопросом. Неведомо, какие отчеты о «Новом Ускоке» попали в эзотерическое бюро Киприана.

Триест и Фиуме по обеим сторонам полуострова Истрия стали точками конвергенции для жителей Австро-Венгрии, которые стремились отплыть на Запад. Большая часть повседневного потока душ была законной, но довольно многие путешествовали тайно, поэтому Киприан вынужден был весь день околачиваться на причале и вести подробный журнал, записывая тех, кто отплывал в Америку, кто возвращался, кто был здесь впервые. Отбытие и прибытие — как дебет и кредит, записываемый на разворотах его рабочего блокнота. После нескольких лет подделывания разных почерков, из-за чего его манера письма превратилась в зловещий карнавал идентичностей, он вернулся к своему школьному почерку, к далеким Вечерням, к вою старинного органа в часовне, пока последний свет гаснет и дверь запирают на длинную ночь.

На рассвете его можно было увидеть там же — он слонялся в доках и смотрел на море. Его удерживала не работа, главное — закаты. Обещание вечера — сгущение возможности, несомненно, отсутствующее в таких местах, как Сень. Матросы, бесспорно, повсюду, морские волки. Небо из молочно-голубой плоти переходило в киноварь моря, театрально окрашенный свет отражался и ложился пятнами на идущую к западу гладь...

Спуск Киприана в тайный мир начался лишь год назад в Вене, во время очередного вечернего бессмысленного троллинга на Пратере. Не подумав, он ввязался в разговор с двумя русскими, которых по своей тогдашней наивности принял за туристов.

—  Но вы живете здесь, в Вене, мы не понимаем, чем именно вы занимаетесь?

  — Стараюсь трудиться как можно меньше, одни надежды.

  — Он хочет знать, кем вы работаете, — сказал другой.

  — Согласен. А вы?

  — В данный момент? Всего лишь маленькая услуга другу.

  — Простите...ваш общий друг? Мы все — такие дружелюбные?

 — Жаль, что нельзя вступать в ссору с содомитами. Высокомерие в его голосе, Миша, его лицо — что-то надо с этим делать.

 — С этим самым другом, вероятно, — ответил дерзкий Киприан. — Которого не очень волнует высокомерие, надеюсь.

  — Наоборот, он его приветствует.

  — Как что-то, с чем он вынужден терпеливо мириться.

Склонив голову немного в бок, Киприан украдкой смотрел вверх и по сторонам сквозь беспокойные ресницы.

   Второй мужчина рассмеялся.

— Как возможность исправить извращенную привычку, которую он не одобряет.

 — И он тоже русский, как вы? Любитель кнута, что-то такое, наверное?

   Без паузы.

— Он предпочитает безымянных спутников. Тем не менее, вы могли бы, как минимум, подумать, прежде чем использовать свой любопытный рот, пока вы еще можете его использовать.

Киприан кивнул, словно смирившись. Его пронзил острый рефлекс ректального страха, это могло быть просто сжатие от чувства опасности или признак желания, которое он пытался, но не мог контролировать.

— Еще один «Капуцинер»? — предложил второй мужчина.

Цена, о которой они условились, была не столь высокой, чтобы вызвать что-то кроме обычного любопытства, но, конечно, они обсудили вопрос осторожности.

 — Жена, дети, общественные связи — привычные атрибуты, полагаем, вы уже научились с этим справляться. У нашего друга четкая точка зрения по этому поводу — его репутация имеет для него важнейшее значение. Ему станет известно о любом упоминании его фамилии, неважно, в сколь обыденном контексте. Он обладает ресурсами, которые позволяют ему узнавать обо всем, что говорят люди. Все. Даже ты, свернувшийся калачиком в своем хрупком гнездышке с каким-нибудь бравым посетителем, который, как ты веришь, действительно хочет «содержать» тебя или хвастать тобой перед другими покинутыми мотыльками: «О, он подарил мне вот это, он купил мне вон то» — каждое мгновение жизни ты должен следить за тем, что говоришь, потому что рано или поздно твои слова будут в точности раскрыты, и если это — неправильные слова, тогда, маленькая мисс, вы будете вынуждены дрожать от страха всю оставшуюся жизнь.

— И не воображай, что «дом» — безопасное место, — добавил его спутник, — у нас есть ресурсы в Англии. Мы всегда следим за тобой, куда бы тебя ни отнесли эти маленькие крылышки.

Киприану не приходило в голову, что этот город может открыть ему еще что-то кроме обещания бездумного повиновения днем и ночью на поводке желания. Конечно, за пределами Пратера в его роли вместилища Континентального благообразия увидеть венское показное поведение было немного сложнее, особенно (кажется, здесь с ним невозможно было не столкнуться) с политическим подтекстом, как и следовало ожидать, его коэффициенты скуки зашкаливали, любое количество сигнальных устройств завлекательно кричало. Вероятно, пара прохожих уже заметила в нем эту легкомысленность предвкушения. Ему вручили визитку с напечатанным адресом в Леопольдштадте, еврейском квартале на север от Пратера, перейти через рельсы железной дороги.

 — Так что. Еврейский друг, кажется...

— Возможно, однажды подробный разговор о вопросах еврейства принесет вам пользу, не только просветительскую, но и финансовую. А пока что давайте примем обычные меры.

Крыло пустынного отсутствия мгновенно взмахнуло над садовыми столиками в Айсфогеле, затмевая любое поддающееся описанию будущее. Откуда-то со стороны Колеса Обозрения раздавалась инфернальная мелодия очередного щебечущего вальса.

Русские, самоназванные Миша и Гриша, записали его адрес, кофейня в округе IX Бецирк, где вскоре начали примерно раз в неделю оставлять сообщения для Киприана, назначались встречи в малолюдных уголках по всему городу. Когда он убедился, что за ним следят, для чего, наверное, с ним и познакомились, начал проводить меньше времени на Пратере и больше — в кафе, читая газеты. Кроме того, он начал совершать однодневные поездки, иногда продлевая их на ночь, чтобы посмотреть, какой радиус свободы ему разрешают наблюдатели.

Не дав возможности подготовиться, в конце концов однажды ночью его вызвали по адресу в Леопольдштадте. Дверь открыл слуга, высокий, жестокий и безмолвный, почти сразу после того, как Киприан переступил порог, на него надели наручники и завязали глаза, потом грубо потащили по коридору, вверх по лестнице в комнату, где странным образом отсутствовало эхо, и развязали лишь для того, чтобы раздеть, а потом связать снова.

 Повязку с глаз снял сам Полковник. На нем были очки в стальной оправе, структура черепа под идеально выбритым скальпом выдавала проницательному студенту-этнофизиогномисту, даже при слабом комнатном освещении, его непрусское, безусловно, скрыто-восточное происхождение. Он выбрал ротанг и без разговоров разложил его на незащищенном обнаженном теле Киприана. Будучи крепко скованным, Киприан не мог особо сопротивляться, а его стойкая эрекция в любом случае сделала бы любые протесты неубедительными.

Так начались эти тайные встречи, раз в неделю, они всегда проходили в тишине. Киприан экспериментировал с костюмами, макияжем и прическами, пытаясь спровоцировать какие-то комментарии, но Полковник больше был заинтересован в том, чтобы его отстегать — без слов и часто, с удивительной нежностью прикосновений, доводя до кульминации.

Однажды вечером возле Фольксгартена Киприан просто дрейфовал по улице, и вдруг — он не мог в точности понять, откуда — раздался хор мужских голосов, охрипших от многих часов постоянного пения «Риттер Георг Хох!», старого пангерманского гимна, в эти дни в Вене ставшего еще и антисемитским. Сразу поняв, что с этим лучше не сталкиваться, он прошмыгнул в первый попавшийся винный погреб, в котором наткнулся на старого школьного товарища Рэтти МакХью. Увидев лицо из прошлого, внезапно значительно более наивное, он начал хлюпать носом, этого было не достаточно для того, чтобы кого-то смутить, но достаточно для того, чтобы удивить их обоих, но старина Рэтти решил не спрашивать, в чем дело.

Хотя Киприан к этому времени уже получил более ясное представление о последствиях обсуждения своего взаимодействия с Полковником, смерть, конечно, не была чем-то невозможным, пытки, конечно, не та их приятная разновидность, которую он ожидал от своего таинственного клиента, а настоящие пытки, но все-таки он подвергался соблазну, почти сексуальному, рассказать всё Рэтти в большой беззаботной спешке и посмотреть, какой объем информации на самом деле дойдет до Полковника и что произойдет потом. Он испытывал интуитивный стыд, пытаясь угадать, на кого его старый школьный приятель сейчас работал, а особенно — из какой он Конторы. С таким чувством, словно он входит в пахнущую наркотиками темную комнату, калибруя обольстительность интонации, он прошептал:

 — Как ты думаешь, ты мог бы увезти меня из Вены?

— В какие неприятности ты влип? — конечно, захотел узнать Рэтти. — Конкретно.

— «Конкретно»...

 — У меня налажен регулярный контакт с людьми, которые могли бы помочь. Но я не могу с ними поговорить, у меня такое впечатление: чем более подробные сведения ты предоставишь, тем дальше они отстранятся, — старина Рэтти еще никогда не был так заботлив.

— Послушай, — Киприан вообразил, что сможет объяснить, — никто ведь не начинает с намерения жить такой жизнью... «О, да, планирую, знаешь ли, попытаться сделать карьеру в содомии». Но,вероятно, в Тринити меньше, чем в Кингз-Колледже — если человек хотел вести что-то вроде общественной жизни, это была просто маска, которую он надевал. На самом деле неизбежная. Большинство из нас надеялись, что снимут ее после выпускного Бала Майской Недели, и никакого вреда. Кто мог предвидеть, как актриса, влюбляющаяся в исполнителя главной роли, что вымысел в конце концов может оказаться более желанным,и, как ни странно, более долговременным, чем всё, что мог бы предложить гражданский мир...

Рэтти, благослови его Бог, хлопал глазами не больше, чем обычно. –

— Мои варианты были немного менее яркими. Уайтхолл, Блэкпул. Но будет честно тебя предупредить: тебе следовало бы немного научиться оценивать личность.

  — Из твоей породы. Резковаты, не так ли.

— Необычайно мужественные, совсем нет или мало терпимости к чему-то другому.

— О боже, мой тип парней. Ты до сих пор любишь заключать безумные пари, как во времена Ньюмаркета?

Хороший коэффициент, держу пари, я смогу соблазнить любого из этого мужественного отряда, кого ты решишь выбрать. Мне потребуется не больше одного вечера.

В течение недели Рэтти организовал ему встречу с Дерриком Тейном, высоким изможденным чиновником, судя по его акценту, его прислали сюда уже довольно давно.

 — Думаю, мне здесь нравится, больше, чем следовало бы, так мне говорили. Но полевые отчеты для чьих-то ушей, человек, возможно, находит время для любых...ладно, скажу иначе, если человек любит такие вещи, которые, конечно, он не любит, очень.

 — «Очень». О боже.

— Но, должен сказать, я ужасно люблю эти шоколадные и малиновые изделия, вы не возражаете, если мы приобретем...наверное, несколько, не с собой, понимаете, а чтобы съесть здесь, пусть намного быстрее, чем нужно для того, чтобы насладиться их вкусом...

 — Деррик, если позволите вас так называть, я вас не нервирую? Немного неопределенный, безобидный? Не лучше ли нам...

 — Нет, отнюдь, это просто...хм. Черт. Впрочем...

 — Да, продолжайте, пожалуйста, что «впрочем»?

 — Макияж, знаете ли. Я нахожу это...

 — Да что вы? Я снова неправильно накрасил глаза? Всегда это делаю. Какой глаз в эту ночь?

 — Нет-нет, они прекрасны, на самом деле это выглядит...ну, действительно потрясающе.

—  Что вы, Деррик.

— В смысле, вы краситесь сами? Или вас кто-то красит?

 — Вы, должно быть, слышали о Жуже, нет? Ладно, я провел большую часть этого дня в ее салоне, она действительно единственная, к кому нужно обратиться, если, знаете, у вас предчувствие, что вы встретите кого-то, кого не хотелось бы потерять...

— Отлично, именно эту улыбку я хотел видеть, точно, сохраняйте ее и не беспокойтесь, но в данный момент мы не остались незамеченными.

  — Где?

  — Только что прошли мимо...там.

  — Ох.

— Они уже не один раз прошли туда и обратно, если я не ошибаюсь, они из ателье Миши и Гриши. Вы водитесь с колоритной компанией, Лейтвуд. Вот...сейчас они повернутся и пойдут обратно, к этому моменту мне лучше положить руку на вашу ногу, это не будет для вас проблемой?

 — Ну...о какой ноге вы думаете, Деррик?

  — Да...вот они снова.

 — Хм...

— Теперь мы должны как можно более естественно встать и уйти вместе, позволив им следовать за нами. Знаете отель «Нойе Мутценбахер» возле Императорских Конюшен?

 — Слышал о нем. Скорее музей дурного вкуса, лично я никогда не стремился туда попасть.

  — Да что вы. Всегда казался мне довольно милым местом.

 — «Всегда», Деррик? Вы...завсегдатай... «Мутци»?

— Его декор с лихвой компенсируется невероятно эффективными A.П.Э., или Альтернативными Путями Эвакуации, если вы не возражаете против канализации.

— У человека развивается толерантность... но послушайте, если вы часто используете этот выход, не знают ли о нем также старики М. и Г.?

— Всё же им придется немного подождать снаружи, не так ли, чтобы удостовериться, прежде чем вломиться.

 — Удостовериться в...

 — В моей аутентичности.

  — И сколько времени для этого потребуется?

 — Понятия не имею. Достаточно много, надеюсь. Сколько в среднем длятся ваши рандеву, Киприан?

— Иногда — много часов. Конечно, зависит от того, насколько он охвачен страстью.

— Да, но многие могут быстро начать скучать, отлично, вот уже и Штифтскасерне, уже недалеко...

Фиакр вез их на юг, к багряным крупицам лунного света, огни города сходились в одной точке позади них, кучер напевал надлежащую Fiakerlieder, песню для фиакра, но воздерживался от того, чтобы разразиться полным текстом.

 — Это дорога не на вокзал.

 — На Южный Вокзал, Süd-Bahnhof, да.

— Но это дорога на Триест, а не домой. Деррик? Я не хочу ехать в Триест...Я рассчитывал поехать немного в другом направлении, разве нет, в Остенде, в...

   Он не смог повторить слово «домой».

— Если повезет, они тоже решат, что мы хотим сесть на экспресс «Остенде», так что, вероятно, отправят своих людей на вокзал Staatsbahn. Классическое запутывание следов, облокотись на сидение, не волнуйся, со временем мы отправим тебя в нужном направлении. Если это то, чего ты действительно хочешь. Вот твои билеты, документы для переезда, аккредитив, немного наличных...

 — Тысяча крейцеров? Это меньше десяти фунтов.

 — Боже-боже. Напомни, сколько тебе обычно платили?

   Киприан дерзко оглянулся.

— Минимум, который можно заработать в Вене — тридцать крейцеров в день.

— Когда уедешь отсюда, думаю, жизнь станет не такой дорогой. Что касается «дома», — мелькавшие электрические фонари отражались с определенными интервалами, как прожектор в тюрьме, в линзах его очков, — тебе может понадобиться некоторое время, чтобы поразмыслить, насколько сейчас это слово соотносится для тебя с «Англией». Примечательно, что на самом деле для тебя может быть безопаснее в Триесте...или даже дальше на восток.

Его глаза было сложно рассмотреть, но по линии плеч и модуляциям губ Киприан смог понять что-то, что он не произнес. После минутного психоректального дивертисмента:

 — Полагаю, ты хочешь сказать — среди турок.

— Это был бы почти прелестный рефлекс, Лейтвуд, если бы он не был столь предсказуем среди твоих собратьев. Да — чтобы отдохнуть не в первый раз от опасных полифоний, с которыми мне приходится иметь дело каждый день, мелодий одноголосой импровизации дома свиданий — я имею в виду именно турок с их легендарным оснащением и так далее. Именно их.

— Хм, — Киприан посмотрел на погруженного в тень тайного агента. — Ты запутался, не так ли, сейчас, во всяком случае. Всё в порядке, я не удивлен, ты привлекателен, хоть и потрепан.

— Действительно. Вот почему все материалы по делам содомитов в конце концов оказываются на моем столе. Но..., — он начал энергично трясти головой, словно вышел из транса, — я снова жаловался? Мне ужасно жаль, иногда это получается само собой, словно брызги...

   Русские были небольшой проблемой.

— Для тебя на выбор — простое или квалифицированное Kuppelei, сводничество, Миша...

— Я Гриша.

— Кем бы ты ни был, это единственный выбор, который тебе предлагается. Шесть месяцев или пять лет. Если будешь упираться и всё усложнять, мы представим документы, подтверждающие, что бедный маленький Киприан был твоим законным воспитанником в то время, когда ты ввел его обманным путем в безнравственную жизнь, за это ты получишь до пяти лет в тюрьме Габсбургов, скорее всего, тебя закроют в камере в бельгийском стиле, полтора фунта хлеба в день, мясо и суп иногда, как мне говорили, лучше, чем среднестатистический свободный мужчина в твоей родной России, но это, вероятно, мрачная картина для гурмана твоего уровня...

В какой-то момент было решено, что Киприану можно без колебаний сказать о том, что его местонахождение и среднесрочные планы, еще до того, как они будут разработаны в подробностях, неизменно сообщают Полковнику, который, как стало известно Киприану, теперь специализировался в южнославянской политике и сексуальных практиках, которые, в соответствии с бытующим мнением, включали непостоянство гендера.

  — Хорватия-Славония! Но это его...

  — Да?

 — Его сад наслаждений. Рано или поздно он может сюда наведаться, и тогда он меня убьет, или один из этих русских меня убьет, или, спасибо, Тейн, как-то слишком много.

 — Я бы не беспокоился из-за них. Вы больше не в их списке.

 — С каких пор? И почему?

— Разочарованы? С тех пор как ваш Полковник был арестован, — нарочито протянув руку и посмотрев на швейцарские наручные часы с календарем из пушечного металла и черного фарфора, — фактически, в прошлый четверг. Ну и ну, мы забыли вам сказать? Очень жаль. Нет, он больше не в игре. Эта глава закончилась. Мы оставили прошлое позади. Хотя в этой отрасли не будет невозможным представить воссоединение в один прекрасный день, тем более что он, кажется, необъяснимым образом, следует признать, в вас влюбился.

— Нет, Тейн, даже если Англия на это рассчитывает.

— О, — пожав плечами, — да, мне дали понять, что возможна порка, в известной степени для проформы, но немного сверх того...

— Только не эти люди, ради всего святого, даже глупейший кретин из их списка знает: если оглянешься, умрешь. Порка. С какой чертовой далекой планеты ты сюда прибыл?

— Мы знаем «этих людей», Лейтвуд.

   Киприан задумался.

— Это всё крайне важные новости, несомненно, но зачем вы рассказываете об этом мне? Почему бы не держать меня в неведении и страхе, как обычно?

 — Скажем так, мы начали вам доверять.

  — Он сдавленно рассмеялся. С горечью.

—  Скажем так, вам даже необходимо об этом знать...

—  ...для того, что вы собираетесь попросить меня сделать.

 В Триесте он вообразил, что ему наконец-то удалось примкнуть к некоему мужскому братству, возможно, даже к Старой Верхней Адриатической Партии: опасные мечты, поскольку вскоре он стал достаточно благоразумен для того, чтобы понять, как мало может сказать по вопросу о том, куда его следует отсюда командировать. Да и на какой финал драмы он мог бы надеяться? Секция Иностранных Дел использовала его, очевидно, так же, как любой из бывших его клиентов. То же самое «теперь скажи это, теперь надень то, сделай это». Если это его судьба — всегда быть объектом чьего-то управления, почему было просто не вступить во Флот, любой флот, и поставить на этом точку?

Деррик Тейн, у которого здесь был оперативный псевдоним «Добрый Пастырь», вырывался сюда приблизительно раз в несколько месяцев, прибывал всегда вечером, в один и тот же номер в «Метрополе», который держали для него еще с тех времен, когда у него был псевдоним Buon Pastore, никогда не задерживался дольше, чем на ночь, а потом снова уезжал — в Семлин, очень часто — в Загреб, и в города на востоке, названия которых никогда не произносили вслух, не столько из осторожности, сколько из страха. На встречах с Киприаном он никогда не касался важных вопросов, если не считать определенным образом заряженного молчания, неловко растягивавшегося, когда они сидели и вместе пили среди красного плюша и золоченой бронзы. Киприан начал задаваться вопросом, не находил ли Тейн на самом деле для себя оправдания, чтобы повторять этот цикл прибытий, молчаний, обретений того, что он должен был считать контролем над собой, внезапных упаковок вещей на следующий день и отбытий. Это был показатель того, насколько далеко простиралась беззаботность Киприана — ему никогда не приходило в голову просто спросить у своего полевого супервайзера, что затевается. Когда возник вопрос Венеции, это просто застало его врасплох.

— Венеция.

— Разумный выбор для поста перехвата информации. Это исторически геополитический стык, с тех времен, когда она лежала на древнем перекрестке Западной и Восточной империй — как и в наши дни, хотя империи вокруг нее видоизменялись, присные Пророка ждут своего ужасного момента, защита присных Христа сейчас простирается до Вены и Санкт-Петербурга, более современные империи куда менее связаны с Богом, Пруссия слишком почитает военное величие, а Британия — свое собственное мифическое отражение, изо дня в день переворачивающееся в зеркалах далеких завоевания.

— Я разве спрашивал?

Вскоре они уютно, почти по-домашнему поселились в pensione в Санта-Кроче, в шаговой доступности железнодорожная станция и мост Местре, сейчас собрались за кухонным столом с бутылкой граппы и жестяной коробочкой оригинальных бисквитов. Какой-то сорт странного овечьего сыра из Кротоны. Снаружи шум паровых свистков.

Киприан узнал, что у Тейна был патент капитан-лейтенанта Флота, он докладывал в Департамент Военно-Морской Разведки Адмиралтейства. Здесь, в Венеции, ему было поручено, во всяком случае — официально, найти указанного в отчете вора секретных технических чертежей из грозных стен самого Арсенала: итальянский флот оказался под столь страшной угрозой разоблачения, что он счел почти невозможным даже узнать, что изображено на этих чертежах.

— Представить не могу, что на всех этих загадочных чертежах. Крейсеры, фрегаты, всё, как обычно, подводные лодки и эсминцы, торпеды, миноносцы, противолодочные корабли, миниатюрные субмарины, которые можно перевозить на броненосцах и запускать с носа корабля, словно они сами — торпеды.

— Я думал, весь этот подводный бизнес осуществляется в Специи, на заводе «Сан-Бартоломео», — сказал Киприан.

— Довольно тяжелая работа, — сердито сверкнул глазами Тейн.

Это был больной вопрос. Не раз он обращался в офис в Специи, созданный с единственной целью введения в заблуждение иностранцев, особенно таких как Тейн, который мог с таким же успехом носить рекламный щит человека-сэндвича с надписью «шпион».

— Лодки, о которых все знают, — пробормотал он. — Класс «Глауко» и его альтернативы, конечно. Но эти другие — в некотором роде нестандартные...

Мы из будущего знаем, что обсуждаемая единица вооружения — зловещая «Силуро Дирижибле а Лента Корса» или Тихоходная Управляемая Торпеда.

— Что делает ее особенно вредоносной, — признался Тейн, едва не раздуваясь от гордости, когда в конце концов, после невероятных усилий, ему удалось получить ускользающую общую информацию, — от ее экипажа не требуется совсем никакой храбрости, только вкрадчивость, которая ассоциируется с итальянским характером.

— О, это большой миф, — сегодня Киприан, кажется, искал аргументы. — Они непосредственны, как дети.

— Действительно. Большинство детей, с которыми вы знакомы, максимально испорчены, насколько они на самом деле «непосредственны»?

 — Больше ходите, и увидите.

 — Что не пришло на ум Королевскому Флоту Италии, — продолжил Тейн, — так это наблюдение сверху. Мы знаем, что у русских есть программа «Вознаб», или «воздушное наблюдение», воздушная разведка — уже много лет их аэростаты и дирижабли оснащены неким усовершенствованным маскирующим устройством, имитирующим небо, так что зачастую их невозможно увидеть, даже если знаешь, что они там, вверху. У них передовые базы в Сербии, меньше часа лету отсюда, вероятно, два час до Специи. Некоторые аэроснимки время от времени выдают Риальто.

   Однажды Тейн пришел, погруженный в свои мысли.

 — Ваши друзья Миша и Гриша скрылись в норе...

— Если бы представлял, где. Если честно, нет, никаких зацепок, мне очень жаль...

— Давайте немного подумаем. Начнем с Вены — могли они остаться там?

— Да, а равно, как вы понимаете, и нет. Миша любил этот город, Гриша его ненавидел. Если у них началась потасовка, один из них мог с легкостью сесть на поезд.

— Вы имеете в виду Гришу.

— Миша, думаю, был знаком с радостями импульсивных поступков... Но, послушайте, Деррик, ваши люди ведь следят за поездами, разве нет?

— Если не учитывать один маленький, но беспокоящий пробел в нашей...эмм, предварительной информации.

— О боже.

— Киприан, они могут захотеть, чтобы вы ненадолго вернулись на Меттернихштрассе.

Сквозь ресницы Киприан посмотрел по сторонам тем взглядом, который, как известно, вызывал желание абсолютно у всех — следует признать, как минимум одно предложение вступить в брак в Эшби-де-ла-Зуш, Лестершир.

— А вы где меня хотите, Деррик?

Наконец-то глупый вопрос, которого Деррик Тейн не выдержал. То, что задумывалось как юмористический шлепок по щеке, оказалось, несомненно, сначала лаской, а потом азартный смех Киприана спровоцировал довольно резкий хлопок. В следующее мгновение Тейн больно схватил его за волосы, и они начали целоваться, вовсе не так, как можно было бы ожидать от англичан, если бы те целовались, а как иностранцы, безрассудно. Достаточно слюны впиталось в воротничок Киприана. Эрегированные члены повсюду. Чары Венеции тех дней, как говорится.

— Я бы не выбрал этот сценарий, — проворчал Тейн некоторое время спустя, привыкая к различным трениям.

— Как-то слишком поздно говорить это сейчас, нет?

  — Это кладет тебя совсем на другую полочку.

   Киприан уже был настроен скептически.

 — О, конечно, я не буду единственным.

  — Понимаешь, человек пытается этого избежать, по возможности.

  — «Этого». О, Деррик...

   Едва не плача.

 — Не теряй от меня голову сейчас, когда тебе нужно всё твое остроумие, если я не слишком многого прошу.

Словно лепестки бездумного желания, эти дурманящие дни в Лагуне начали сворачиваться, терять аромат и один за другим опадать на невзрачную столешницу повседневности, Тейн полуизобрел местного тайного агента «Дзанни», для улаживания выдуманных кризисов которого он начал находить кратковременные, но всегда благоприятные возможности выйти из дома, даже несмотря на то, что выходить нужно было на людные улицы, calli, Венеции. Погружение в итальянскую мобильность каким-то образом успокаивало его, проясняло его мысли, как сигары «Партагас» в подходящий момент. Выполнение задания Морской Разведки в этом городе масок на самом деле скрывало более глубокий проект. «Дзанни» — одно из кодовых имен его контактного лица, владельца небольшой фабрики велосипедов в Терраферме, на которой недавно начали проектировать и выпускать еще и мотоциклы. Когда войска наконец начнут перемещаться по Европе в значительных количествах, это поможет поддерживать поток информации. Телеграфные и кабельные линии можно перерезать. Беспроводная связь слишком уязвима для влияний Эфира. Единственным безопасным способом, как казалось Тейну, была передача информации с помощью небольшого международного экипажа мотоциклистов, достаточно быстрого и ловкого для того, чтобы опережать события.

 — Отряд будет называться ООНП, то есть «Оперативный Отряд Наблюдения и Преследования».

— «Наблюдения», — Киприан был в некотором замешательстве, он никогда прежде не слышал этот термин.

 — Нужно следовать за объектом, как тень, — объяснил Тейн.

  — Необходимо стать практически...проекцией.

  — Если угодно.

  — Так близко, что фактически начинаешь терять себя...

  — Вам ведь такое нравится, не так ли, отказ от «эго», что-то вроде того.

 — Деррик, я даже на лошади ездить не умею.

 — Разве ты не понимаешь, что мы пытаемся спасти твою жизнь? Благодаря этому, что бы ни случилось, куда бы тебя ни направили, ты будешь на расстоянии всего нескольких часов от нейтральной территории.

 — Хватит ли мне топлива?

— По пути будут базы. У тебя будут карты. Чем, по-твоему, я тут занимаюсь?

— Ни в коей мере не хочу показаться назойливым, но невозможно не заметить: когда ты рядом, я чувствую аромат нефти, не думал ли ты о том, чтобы начать носить что-то, не так удерживающее запах, как этот шотландский твид? Например, эту новую итальянскую шагрень, с которой всё смывается легко, как с атласа.

 — Я и забыл, почему не перевез тебя — это из-за твоих модных советов! Конечно! Ладно. Тебе это будет интересно: вот одна из ночных униформ, экспериментальная модель, наверное, люди твоего сорта не привыкли к такому количеству кожи, но запахи отводит.

— Хмм...мне больше нравятся эти металлические запонки, у каждой — свое назначение, я уверен, но...не привлекают ли они слишком много внимания?

— Ты будешь передвигаться слишком быстро, чтобы это могло иметь значение.

— Ладно, а если я их просто...заверну...

— Не думай об этом вовсе, это лишь утомляет, подожди — вот увидишь парадную форму.

 — Деррик, думаю, ты действительно немного похож на меня...

   В тот же вечер Тейн вызвал Киприана в свой офис.

— Послушайте, Лейтвуд, за всё время нашего знакомства мы ни разу серьезно не говорили о смерти.

 — Возможно, для этого были уважительные причины, — Киприан нервно осмотрел комнату.

 — Полагаю, это — обычная чувствительность содомитов?

 — Как это?

— Все вы — люди со своим ассортиментом техник уклонения: отрицаете ход времени, всегда ищете общества людей моложе себя, создаете свое герметическое пространство, начиненное предметами бессмертного искусства... никто из вас на самом деле ничего не смог бы сказать на эту тему. А в нашем деле смерть повсюду. Мы вынуждены из года в год жертвовать определенное количество жизней богине Кали в обмен на то, чтобы история Европы оставалась более-менее свободной от насилия и безопасной для инвестиций, и лишь очень немногие разбираются в этом вопросе. Уж точно не бригада гомосексуалов.

 — Ладно, хорошо, еще что-то, Деррик? И почему бы не открыть эту дверь?

— Нет-нет, нам просто нужно поболтать. Веселая маленькая беседа. Это не займет много времени, обещаю.

Казалось, Тейн хочет поговорить о навыках слежки. Только потом Киприан понял, что это было риторическое упражнение: Тейн таким образом оценивал текущую способность вести переговоры тех людей, находившихся под его командованием, которых он хотел однажды выдать. Но в тот момент это поразило Киприана только как теоретический разговор о хищнике и жертве, в котором Киприан обосновывал преимущества того, чтобы быть затравленным.

— Так что в итоге ты проворнее, хитрее, гнуснее, чем конкурент, — суммировал Тейн. — Не удивлюсь, если это полезные качества для профессионала кушетки, но здесь задания поважнее простого соперничества содомитов. Последствия намного серьезнее.

— Разве.

 — Мы говорим о судьбах наций. О благосостоянии, а зачастую — и он насущном выживании миллионов людей. Осевые нагрузки Истории. Как ты можешь сравнивать...

— А как ты, старый дурак, vecchio fazool, не видишь связи?

В течение первого года службы в Военно-Морской Разведке Тейн, конечно, уяснил, что смущенное и слегка удивленное выражение лица очень полезно для агентов Его Величества за границей. У Киприана это вызвало не ложное чувство превосходства, на которое был расчет, а тошнотворное отчаяние. Он никогда раньше особо не беспокоился о том, чтобы быть понятым предметом восхищения. Но когда стало очевидно, что Тейн не хочет его понимать, Киприан испытал сдержанный ужас.

 — Кстати, я получил вести из Вены. Тебя ждут на следующей неделе. Вот твои билеты.

 — Второй класс.

  — Мм. Да.

Хотя обычно ему нравилось выполнять то, что ему сказали, а особенно — сопровождающееся этим презрение, Киприан понял, что сейчас его озадачивает предположение Тейна, что он сядет в поезд до Вены без охраны, без присмотра, не задавая вопросов, поедет прямо в объятия своего общепризнанного врага, вместо того чтобы бежать в укрытие, чего можно было бы ожидать от жертвы.

 — Мы в полном объеме сотрудничаем с австрийцами в этом вопросе, — Тейн ждал, пока Киприан начнет грузиться в поезд на вокзале «Санта-Лючия», чтобы сообщить ему об этом, с помощью послания, доставленного итальянским уличным мальчишкой, после этого растворившимся в толпе. — Поэтому я посоветовал бы использовать в разговорах английский, поскольку немецкого, приличествующего выбранному тобой роду деятельности, вскоре может не хватить.

Переезд, особенно из Венеции в Грац, иногда был не лишен приятности, например, за это время ему удалось развить если не активный вкус, то, как минимум, обрести дар скрывать отвращение к местным сосискам, мелким питомцам, не всегда комнатным, игре на гармонике и специфическому визгливому акценту региона. Молодые Честолюбцы австрийской кавалерии в этом обольстительном оттенке анилиновой голубой краски выпутывались из развлечений где-то в другой части поезда и начинали стрелять глазами в него, ему казалось, что это взгляды пылкого изучения. И как нарочно, желание переместилось к скрытым органам, нечто вроде каникул бюджета — при таком неограниченном количестве сексуальных возможностей в поезде, рассматриваемых и с профессиональной, и с развлекательной точки зрения, по какой-то странной и, как он надеялся, не медицинской причине Киприан провел путешествие, хмурясь, сутулясь и сидя неподвижно, похоже, именно поэтому никто к — нему и не подходил. Это могло быть как-то связано с Мишей и Гришей не так-то легко представить, что этот беспокойный дуэт может просто закрыть глаза на его дезертирство, или что неизвестное количество сотрудников на этом континенте и даже на соседнем не стремится восстановить баланс от их имени, стоя в очереди за русскими в штаб-квартиру военной разведки Эвиденцбюро, а русские не собирались ослаблять надзор за Полковником, Британская Контрразведка была вынуждена как минимум присматривать за теми своими сотрудниками за границей, которые вращались в кругу известных разведчиков других стран, а были еще турецкие, сербские, французские и итальянские агенты-маньяки, как того требовала тогдашняя политика, и все они рассматривали Киприана в качестве возможного кандидата на жертву обмана, нападения и уничтожения. Ужасно, но факт: сейчас он бежал, чтобы выжить.

Возвращение Киприана Лейтвуда в Вену сопровождалось, в его голове или снаружи, Адажио из Концерта для Фортепиано с Оркестром в Ля-Мажоре, K. 488, Моцарта. Это могло бы стать пророчеством, если бы он слушал. Это был период в истории человеческих эмоций, когда романтику встраивали в дешевые трущобы самоанализа, неестественно преувеличивая воздействие старомодных пастелей, посматривая на них снизу вверх, словно в каком-то стилистическом признании великого трепета, признаки которого проявлялись то и дело, у одних больше, чем у других, это было предчувствием полного ненависти будущего — неотвратимого, на пороге. Но многие были склонны неверно истолковывать глубинные сигналы как физические симптомы или другие случаи «нервов», или, подобно прежнему, более бестолковому Киприану, как некую «романтику» в открытом море, сколь мало бы ни был он к этому подготовлен.

Беседы в Вене проходили довольно приятно. Отель «Кломзер» всего в нескольких кварталах от Военного Министерства, по-видимому, был традиционным местом проведения подобных дискуссий. Полковника Кеуча упоминали только с помощью эвфемизмов и парафраз, некоторые из которых, учитывая неидеальную способность Киприана понимать идиомы, звучали почти тарабарщиной. Местная выпечка рядом — только протянуть руку, столбы выпечки значительно превышали обычный угол откоса. Здесь кофе, во всем мире ценимый как средство для повышения разговорчивости, жарили с фанатичной тщательностью на сверхсовременных агрегатах, время нагрева, температуру в камере и влажность можно указывать с точностью до сотых, это позволяло предположить, что местный рынок товаров для гурманов, Feinschmeckerei, эволюционировал намного больше, чем в остальных странах мира, или просто здесь с маниакальной страстью использовали любые технические новшества, как ни банально это звучит.

 — Конечно, если мы будем рассматривать историю цивилизации с точки зрения асимптотического приближения резистентностей промышленного производства со временем к некоему мифическому, никогда не достигаемому Нулю. Что вы об этом думаете, мистер Лейтвуд?

— Венхх ухх ух гвех-унгхх нюк айх аннкх нгкх хннх икхггхл нгавх, — ответил Киприан, он потерял дар речи из-за слишком большого куска Sachertorte mit Schlag, торта «Захер» со взбитыми сливками, основной объем которых получен из кофе, хотя задавшие вопрос могли понять это как «Похожий вопрос мне задали на экзамене на степень бакалавра».

   Тейн предупредил его о техниках интервьюирования:

— Не будь с ними слишком умным. «Со сливками». «Mit Schlag», запросто может иметь другое значение.

Киприан с удивлением узнал, как хорошо Тейна знали в этом городе и как много людей жаждали, чтобы он их запомнил. За много лет проживания у Венского вокзала Тейн, по-видимому, собрал свой собственный аппарат преторианцев, более-менее интуитивно, и в удивительно переполненных в дневное время коридорах отеля «Кломзер» Киприана познакомили с некоторыми из них.

Он вспомнил, что встретил Мискольчи на Пратере, если точнее, пару раз ему едва удалось избежать необходимости иметь с ним дело. Мискольчи не был вампиром в полном смысле слова, но, подчиняясь воздействию фаз луны, он, как известно, хаотично блуждал по улицам, подстерегал и жестоко кусал случайных гражданских. Еще в конце 90-х, когда вампиризм вошел в моду благодаря международной популярности романа «Дракула», благодаря чему всевозможные кусатели получили лицензию на подчинение своим импульсам на публике, Мискольчи обнаружил, что вовсе не одинок со своим извращенным вкусом, он был частью довольно обширного сообщества. Целая абонентская линия коммутатора Будапешта была, по-видимому, забронирована для использования гематофагами — под таким названием их знали, поэтому одним из наиболее ценных активов, по словам Тейна, была эта красная марь связующей ажурной строчки, которая существовала прежде и окружала его. Его собственное особое дарование держали в тайне до недели пика первого марроканского кризиса, когда возникла острая необходимость узнать мобилизационное расписание определенных армейских корпусов. В конторе Тейна была нужная примадонна, но она не была расположена петь.

— Возможно, я смогу помочь, — предложил свои услуги Мискольчи. — Закройте нас на час.

Насыщенный событиями час — Тейн слышал крики сквозь звуконепроницаемые стены, было несколько виражей по коридору. Когда объект допроса увидели в следующий раз, на нем не было внешних повреждений, но при внимательном рассмотрении в его глазах можно было заметить выражение, из-за которого некоторых коллег Тейна потом много лет мучали кошмары: словно увертюра к древним мистериям, которым лучше оставаться непостижимыми.

Тейн встретился с Двиндлером в бане, которую в то время он считал удобной для сбора информации, хотя уже после первого визита понял, что лучше избегать Централбад, где можно найти лишь буквализм водолечебницы.

Тейн искал более поэтические характеристики, поэтому ему приходилось проводить много времени в периферийных районах. Наконец, далекая Астарта-Бад на одной из «К», линий речного причала, оказалась тем, что нужно: Венский Ориентализм приближался к новым неоднозначным границам вкуса, шокирующие мозаики с изображением добиблейских оргий и тому подобное. В служащие нанимали не только Тевтонцев. Отделения для разных полов, возможно, преднамеренно, разделены неидеально, так что за любым затуманенным поворотом коридора можно было наткнуться на партнера своей мечты, но на практике такое случалось редко. В новом здании всегда происходили какие-то акустические контакты, что позволяло сделать предположение о довольно низкой стоимости недвижимости в этом районе, но далеко не всех это смущало, многие воспринимали данный эффект как эротический.

— Для конспирации, — в качестве самопрезентации объявил Двиндлер, — можете положиться на Фарадически Индуктированную Перистальтику, это лучше всего.

— Простите, — сказал Тейн, — вы хотите сказать, что, в сущности, намереваетесь пустить электрический ток, как бы выразиться поделикатнее...

— Деликатно выразиться тут невозможно, — сказал Двиндлер. — Komm, идемте, я вам покажу.

   Тейн оглянулся по сторонам.

  — Разве не должен здесь присутствовать врач?

 — Понадобится пять минут, чтобы научиться. Это не нейрохирургия! — фыркнул Двиндлер. — Где этот ректальный электрод? Кто-то всегда — А!», — доставая длинный цилиндр с выпуклостью определенного размера на конце и подключенным к нему проводом, также подключенным к прерывателю, первичная катушка которого показалась Тейну вселяющим тревогу рядом элементов Лекланше, соединенных последовательно. — Передайте мне вон тот сосуд с Космолином, будьте так добры.

Тейн ожидал увидеть отталкивающее зрелище, но понял, что смотрит с восхищением. По-видимому, трюк заключался в согласовании двух электродов, один из которых вставлялся в прямую кишку, а второй катали по брюшной поверхности, возникавший между ними ток моделировал волну перистальтики. Если устройство применялось успешно, человек извинялся и быстро направлялся в ближайший туалет. Если нет, ладно, кроме того, что это была часть общей программы по обеспечению работы кишечника, некоторые, подобно Двиндлеру, ценили ее за уникальные достоинства.

— Электричество! Сила будущего: ведь всё, знаете ли, включая саму жизненную силу, имеет электрическую природу, скоро это будет доказано.

 Прерыватель на второй катушке издал почти приятный зуммерный сигнал, который вскоре, кажется, смешался с певучим эхо большого заведения.

Двиндлер напевал довольно жизнерадостную мелодию города, которую Тейн узнал не сразу: песня Беды «Аусгерехнет Бананен». На выходе он одолжил у Тейна пять кройцеров, чтобы заплатить за батарейку.

 А что касается Ижицы, ладно, у Тейна из-за нее было несколько ужасных недель, потому что она по ошибке приняла его за немецкого бизнесмена, отчаянно нуждающегося в отдыхе, обращалась к нему на языке, который считала для него родным, так что спустя несколько минут он уже не особо понимал, что происходит.

 Но каким-то образом, несмотря на его низкоэнергетическое состояние и отношение к женщинам, не спокойное, а скорее — двойственное, он с удивлением обнаружил, что охвачен вспыхнувшим половым влечением к этой выглядящей в действительности довольно обычно профессионалке. Иногда, следует признать, он излишне увлекался собой.

— Liebling, дорогой, ты не был трудной задачей, — призналась она позже, развернув перед ним запись достигнутых успехов, то, что в бюро генерального штаба Kundschaftsstelle любили называть «работой Honigfalle, женщины-ловушки», лишь несколько дерзких историков не согласилось бы с тем, что это изменило курс европейской истории. К тому времени Тейн переехал в намного более холодную страну оперативной деятельности и мог бесстрастно кивать, принимая всё как есть.

 В будние вечера Киприан, с каждым разом становившийся заметно толще, даже на взгляд случайного наблюдателя, пошатываясь, выходил с заднего хода отеля «Кломзер» и направлялся — в его мысли врывалась только эпизодическая высокая Ñ из финальных аккордов арии Лео Слезака в Оперном театре — иногда в «Фиакр», иногда на остановку Verbindungsbahn, если видел приближающийся трамвай, в свой храм желания Пратер, хотя ничего особенного там тогда не намечалось.

Заходящее солнце было замороженным яростным апельсином, бросавшим матовые тени цвета индиго, которые внушали дурные предчувствия — совы патрулировали необозримый парк, марионетки занимали крохотные пространства света в царивших сумерках, музыка была столь же ужасной, как всегда.

 Это была ностальгия ради нее самой, да уж. Чем чаще к нему обращались, даже звали его «Dickwanst» (брюхан) и «Fettarsch» (толстяк), тем скорее ослабевала его жажда отправиться на Пратер, и он обратил свой взор к городским кварталам, о которых еще несколько месяцев назад не подумал бы даже вскользь, например, Фаворитен, где блуждал среди толп богемских рабочих после окончания фабричной смены, не столько ради экзотического флирта, сколько ради погружения в мобильность, в купальню языка, на котором он не говорил, как когда-то искал в плотском подчинении выход из мира, который, как ему казалось, его просили терпеть...

На его пути начали попадаться масштабные демонстрации Социалистов. Ошеломляющая остановка движения демонстрации десятков тысяч мужчин и женщин рабочего класса, которые в молчании шли по Рингштрассе. «Отлично, — услышал Киприан замечение прохожего, — поговорим о медленном возвращении вытесненного!». Было очень много полиции, удары по голове занимали верхнюю позицию в их списке действий. Киприан получил парочку хороших ударов и упал на мостовую, что при его нынешнем наборе веса оказалось неожиданным преимуществом.

Однажды во время прогулки он услышал из открытого окна верхнего этажа, как всегда остававшийся невидимым ученик играл этюды из «Школы беглости» Карла Черни, опус 299. Киприан остановился, чтобы насладиться этими мгновениями страстной игры на фоне механической работы пальцев, и тут из-за угла вышла Яшмин Хафкорт. Если бы он не остановился, чтобы послушать музыку, уже зашел бы за угол к тому времени, как она достигла точки, в которой он стоял.

Мгновение они смотрели друг на друга, оба, кажется, осознавали акт взаимного спасения души.

— В четырех измерениях, — сказала она позже, когда они сидели в кофейне в Мариахильф на пересечении двух оживленных улиц под острым углом, на вершине траектории двух длинных узких комнат, обозревая обе комнаты по всей длине, — это не имело бы значения.

Она работала поблизости портнихой/шляпницей, как она думала, благодаря тайному вмешательству И. П. Н. Т., потому что в один прекрасный день на здешних вешалках появилась версия Бесшумного Платья Снеззбэри, которое она когда-то меряла в Лондоне.

 Что мне на самом деле нужно — так это плащ-невидимка в дополнение, — предположила она.

 — Слежка.

  — Раз уж ты так это сформулировал.

— Один из выводов, к которым я всё чаще прихожу в эти дни. Ты знаешь, кто за тобой следит?

 — Думаю, местные. Но еще и какие-то русские.

Самонадеянность школьницы, которую он давно здесь не встречал - что-то основательно ее встряхнуло. Он удивился, насколько глубоко ему удалось вникнуть в ее нынешние трудности, намного глубже, чем она могла бы ему разрешить, глубже, чем он сам мог бы вообразить полтора года назад. Он погладил ее руки в перчатках - он надеялся, что не так неуклюже, как ему показалось.

— Если это всего лишь Охранка, с ними сложностей не будет — там нет никого, кто не продается, и работают они за копейки. С австрийцами может быть больше проблем, особенно если это Кундшафтштелле.

 — Городскую полицию я бы поняла, но...

Она говорила со столь естественно звучавшим недоумением, что ему пришлось отстраниться, он притворился, чтобы не погрузиться в те очевидные и нецелесообразные объятия, в которых при таких обстоятельствах оказался бы другой влюбленный юноша.

— Если вы согласны подождать несколько дней, не больше недели, я смогу придумать, как вам помочь.

Несомненно, она слышала нечто подобное, с необходимыми сменами приоритетов, от других мужчин в менее опасные времена, она прищурилась, всё еще ожидая другого полумгновения, словно позволяя прояснить какой-то другой аспект.

 — У вас были с ними дела. С обеими конторами.

— Охранка сейчас разыгрывает несколько непредсказуемую партию. События на Востоке — японская война, восстания по всем железнодорожным линиям. Удачное время для выкупа билетов...так мне сказали. А что касается австрийцев...с ними может предстоять немного более интенсивная работа.

 — Киприан, я не могу...

Сопротивляясь тому, что было почти потребностью приложить палец перчатки к губам:

  — И вопроса такого не возникнет. Давайте посмотрим, что произойдет.

Он испытывал извращенное удовольствие, хотя был менее доволен собой из-за такого чувства — удовольствие от того, как колебалась, словно не желая лгать, потому что больше не была в состоянии рассчитать, насколько успешно он может ее уличить.

Он пытался на касаться в разговоре того, что задумал, полагая, что она может подумать что угодно. Когда зашла речь о Венеции, она сказала лишь:

 — О, Киприан, как прелестно. Никогда там не была.

— Странно, но я тоже не был. Собственно говоря, у тебя есть минутка?

Они были в Публичном Пратере, поблизости оказалась популярная копия Венеции, известная как «Венедиг» в Вене.

 — Знаю, это ужасно по-декадентски с моей стороны, но я привык думать об этом как о настоящей Венеции, городе, который я никогда не видел. Эти гондолы настоящие, действительно, и гондольери.

Киприан и Яшмин купили билеты и сели в одну из гондол, сели рядом, расслабившись, и смотрели на иностранное небо, уходящее в прошлое. На каждом шагу точная копия какой-нибудь венецианской достопримечательности — возникал Дворец Дожей или Ка\' д\'Оро.

— Впервые я увидел всё это, — сказал Киприан, — именно здесь. Если бы не приехал в Вену, вероятно, не увидел бы никогда.

 — А я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу.

Звук ее голоса вызвал у него приступ острой боли. Он не помнил ее столь жалкой. В это мгновение он должен был что-то сделать, чтобы непостижимым образом вернуть ее прежнюю. Но только, вероятно, не выпалить: «Я отвезу тебя туда. Обещаю». Вместо этого он решил, что лучше пойти поговорить с Рэтти МакХью.

 — Ну вот! — воскликнул Рэтти с несколько неестественной веселостью, — мы снова собрались вместе. Яшмин всё еще в деле. Как я погляжу.

Он, как показалось Киприану, был не столько растерян, сколько испытывал профессиональное любопытство.

  — Нельзя сказать, что она в нем была.

 —  Она всегда напоминала мне Гипатию. Перед толпами христиан, конечно.

— Скорее, сивилла наших дней. Это глубже, чем математика, насколько я понимаю. Вероятно, благодаря некоему стихийному душевному дару, из-за мирской силы притяжения, воздействующей на ее отца во Внутренней Азии, ее терзают две или три Державы сразу, Англия, как тебе, должно быть, известно, что-то из прошлого, Россия, официальной гражданкой которой она до сих пор является, и Австрия, под сенью которой за кулисами, конечно, возвышается Германия, нашептывая подсказки.

— Вопрос Шамбалы, никаких сомнений. Это почти хаос старого доброго хоровода, как принести кокаин по беспрецедентной цене в Колни Хетч. Если бы я руководил этим департаментом, я отозвал бы Оберона Хафкорта много лет назад. Помилуйте, никто вообще не знает, где это чертово место.

—  Возможно, если мы...

 — О, конечно, нам нужно встретиться, но только с целью развлечений, или я имею в виду терапевтическую цель? Давай встретимся в Добнере, да, нам понадобится именно такой имидж — обычная встреча английских выпускников.

Так что среди щелчков бильярдных шаров и изысканных блудниц с тонкими талиями и чудовищно чернеными веками и ресницами, в помпезных шляпах с перьями, Яшмин и Рэтти пожали друг другу руку на умеренном расстоянии, выработанном несколькими годами учебы в Университете, а Киприану было приятно видеть его почти сраженным любовью и смущенным из-за этого. Правда, Яшм пришла сегодня в своем туалете из отделанного стеклярусом креп лиссе какого-то эфирного оттенка фиолетового и в убийственно изящной шляпе, перья которой создавали пленительную тень вокруг ее лица. Соблюдая надлежащую конспирацию, они пришли осторожно, по отдельности, на свидание в невзрачную квартиру по соседству, возле Гетрайдемаркт, это была одна из нескольких квартир, арендованных конторой Рэтти именно для таких целей.

По неписанным правилам таких временных жилищ буфет демонстрировал краткую историю кулинарных предпочтений тех, кто прошел через эту квартиру  — бутылки «Сексард Вёрош», «Гевюрцтраминер» и абрикосового ликера, шоколад, кофе, бисквиты, сосиски в жестяных банках, вино, коробки сухой лапши различных форм и размеров, белый тканевый мешок от тархони, оставшийся еще с прошлого столетия.

 —Это те же русские, которых ты помнишь по Геттингену?

   Она подняла брови и всплеснула ладонями.

 — Я хочу спросить, они за или против Царя, это нужно различать.

Очевидно, есть Англо-Русская Антанта, но другая партия, хотя технически они русские, — наиболее зловредный вид швыряющих бомбы социалистских отбросов, не так ли, они с превеликой радостью стерли бы всех Романовых с лица земли, без раздумий заключат сделку с кем угодно, включая Германию, если это может приблизить роковой день.