Йоав Блум

Я всегда остаюсь собой

Yoav Blum

THE UNSWITCHABLE

Copyright © 2017 by Yoav Blum

All rights reserved

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© А. Л. Полян, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство ИНОСТРАНКА^®

* * *

Чтобы насладиться этой книгой сполна, необходимо прочитать ее второй раз. Впрочем, это касается всех книг Йоава Блума, в которых гармонично сочетаются вымысел, философия, романтика и детектив.
Газета «Макор ришон»

Тексты Блумма – это весело. Очень весело. Повествование льется, и вам хочется читать дальше и дальше.
Журнал «Шабат»

Вы всегда во временном пристанище, в каком бы теле ни находились.
Йоав Блум «Я всегда остаюсь с тобой»

Часть первая

1

Она с глубоким вздохом посмотрела на стакан воды, который держала в руке. Окно было открыто, заходящее солнце освещало ее со спины, высвечивая правое плечо.

Я посмотрел на нее и снова задался вопросом, можно ли верить ее рассказу.

Она дрожала, а может, мне только так казалось. Но что-то вдруг изменилось в воздухе. Она подняла взгляд, и я увидел, что в ее глазах появилось что-то, чего там не было мгновение назад. Решимость, нетерпение, даже паника.

– Дан? – спросила она.

Даже голос ее теперь звучал иначе. Так произносят твое имя, когда хотят сказать что-нибудь очень важное. Или когда в приступе амнезии забывают, кто ты. Я сделал ставку на первый вариант.

Она резко придвинулась ко мне – и теперь вся оказалась в закатных лучах. И только когда ее тело ударилось об пол, я понял, что звук, который раздался за полсекунды до того, был щелчком выстрела.

Я лихорадочно переводил взгляд между окном и полом. Что, черт побери?..

Она лежала на полу с раной на затылке, откуда струйкой стекала кровь. Такое ведь никогда не происходит с нормальными людьми. Что, неужели снова?

Я спешно осмотрел дом напротив, окно за окном. Тут висит белье, там кондиционер, тут снова белье, здесь не хватает планки жалюзи, тут на стекле – наклейка со Снупи. А вот – он.

Черная рубашка, волосы с проседью, мощный подбородок – и нечто похожее на длинную снайперскую винтовку с прицелом. Наши взгляды встретились на мгновение, и тут его лицо снова скрылось за прицелом. Напуганный ребенок во мне остался было стоять, чтобы узнать, что тут, черт возьми, происходит, но через тысячную долю секунды ответственный взрослый велел телу броситься на пол.

Я рухнул на пол и, судорожно переводя дух, услышал, как надо мной пролетают две пули и попадают в стенку. Я дышал тяжело, почти задыхался. Оказывается, не такой уж я смелый, когда в меня стреляют. Что ж, каждый день можно узнать о себе что-нибудь новое. Прямо передо мной неподвижно лежала ее нога. Еще минуту назад то, что она рассказывала, казалось мне ерундой. Теперь стало очевидно, что дело обстояло еще хуже, чем она себе представляла.

Стрельба прекратилась. Снайпер то ли ушел, то ли затаился и ждет, пока я встану.

Я медленно отполз в сторону, лихорадочно дыша, как старый невротик. Наверное, от страха я несколько раз вскрикнул – вместо выдоха. Не судите строго. Вы не видели любимую женщину (ну хорошо, любимую в прошлом… или не любимую… скажем так: она вам достаточно нравилась, чтобы начать встречаться и строить планы, но тут вдруг раз – и все рухнуло к чертовой матери) с пулей в затылке.

Почувствовав себя на безопасном расстоянии, я медленно приподнял голову и стал искать окно, из которого стрелял снайпер.

Снайпера там уже не было. Винтовка все еще лежала на подоконнике, но сам он исчез. У меня промелькнула мысль, что я отполз недостаточно далеко, раз могу видеть винтовку, но я не дал этой мысли ходу.

И снова лег на пол.

Уже три недели я не убирал квартиру – мимо моего лица прокатился комок пыли и волос, словно перекати-поле на пустынных улицах городов-призраков Дикого Запада за секунду до дуэли. Странно, что я об этом подумал в такой-то момент.

Я перевернулся на спину и глубоко вздохнул. И еще раз. И еще.

И последний раз.

Руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Оказывается, я в гневе.

Сукин сын. Я этого так не оставлю.

Я вскочил на ноги.

Кабинет, верхняя полка, синий ящик с документами. Там лежали пистолет и два магазина. Я не для того хожу в тир четыре раза в год, чтобы просто лежать на полу, как слизняк, когда в меня стреляют. У тру́сов тоже иногда оказывается при себе пистолет. Если подумать – как раз именно у тру́сов.

Дом напротив я хорошо знаю. Там два входа. Парадный – с улицы и черный – со стоянки.

Лестница. Каждый шаг – три ступеньки.

Ответственный взрослый заикнулся было, что надо позвонить в полицию, но пока дозвонишься туда – он смоется. Тот седой черт не подозревает, что я могу побежать за ним. Он уверен, что дело сделано, и ему просто нужно исчезнуть, пока полиция не приехала. Не выйдет. Я поймаю его на стоянке.

Тяжело дыша, я бросился на улицу. Теперь я задыхаюсь, даже когда бегу вниз, не только когда поднимаюсь. Ох.

Правой рукой я крепко сжимал пистолет. Так крепко, как будто готов был его раздавить, и у меня мелькнула мысль – непростительно так отвлекаться от дела мести, – смогу ли я когда-нибудь выпустить пистолет из руки. Я побежал на стоянку. Ладони вспотели, и гнев, гнев бурлил во мне, в глубине живота. Она едва ступила на порог, а ты тут как тут, застрелил ее…

Добежав до стоянки, я перешел на шаг.

Он все еще здесь? Или я упустил его?

Нет, нет. Не упустил. Вот он. В синей «субару», которая ехала прямо на меня.

Я встал на изготовку – или как там это называется. Когда стоишь, широко расставив ноги, руки с зажатым в них пистолетом вытянуты вперед, ноздри раздуваются, губы вытягиваются в нитку, а глаза превращаются в прицелы. Седой черт ехал мне навстречу, крепко держа руль и не отрывая взгляда от меня.

Он прибавил скорости и задал машине такую траекторию, что, если бы ее нарисовали на асфальте, линия прошла бы точно между моих ног. Он не собирался проезжать подо мной, естественно.

В голове у меня забегали миллионы гномиков с калькуляторами, они лихорадочно барабанили по кнопкам. Скорость, время, расстояние, скорость, время, расстояние. Он меня собьет. Не успеешь. Будь реалистом: сейчас, полный адреналина, ты едва ли попадешь точно в цель. Быстрый расчет, и я понял, что делать. Ответственный взрослый снова стал распоряжаться, и я повалился на асфальт. Вскрикнул от боли – и увидел, как «субару» промчалась мимо меня.

Это не конец.

Я вскочил на ноги, провожая ее взглядом. Снова встал на изготовку: вытянуть руки вперед, дышать как следует, надавить на спусковой крючок, не нажимать, медленно давить, смотреть туда же, куда направлен ствол, целиться по колесам.

Выстрел. Второй. Третий.

Вдох.

Четвертый.

Я вгляделся: попал или нет?

С одной стороны, точно нет. Скорее всего, не попал даже близко.

С другой стороны, «субару» все набирала и набирала скорость, заехала на тротуар и влепилась в стену, с грохотом, который сотряс все здание. И взорвалась.

Тут я вижу и свою заслугу. Скажем так: мои пули вывели водителя из себя.

Но вообще-то, я начал рассказывать всю эту историю совсем не с того.

Попробуем еще раз.



2

В том, чем я сейчас занимаюсь, мало что так согревает душу, как махровая безвкусица, с которой обставлена гостиная в этом тщательно отделанном доме. Отделанном чудовищно, но зато старательно.

Лично я равнодушен, например, к рычащим головам мертвых леопардов на стенах, но в этой любви богачей к чучелам содержится некая истина: с большой долей вероятности привычка сорить деньгами и изощренный расчет идут рука об руку.

Другим – столь же точным – свидетельством тому может быть экспрессионистская живопись. Разумеется, оригиналы, мы же не опустимся до меньшего, – на достаточно видном месте, чтобы все сказать о хозяине дома (если вкратце: «Здесь живет человек, который может позволить себе эту картину. А ты? Ты можешь? Так я и думал»).

А третьим – огромный рояль, продавливающий ковер: его крышку никогда еще не поднимали. Хозяин дома даже не умеет играть. Может быть, на ближайшей вечеринке он попросит поиграть кого-нибудь из гостей.

В доме Далии Бар-Фехтман были все три свидетельства. Были, к счастью, и другие.

По сторонам от меня на стенах висели: справа – голова уссурийского тигра, которому один раз крупно не повезло (но воинственности он не растерял), а слева – голова лося с огромными рогами и трогательным взглядом, который выглядел так, будто хотел забраться в постель, накрыться одеялом и читать «Ешь, борись, спаривайся»[1].

У двери, в самом темном месте, висел Кандинский – оригинал, конечно. (Я о картине. Сам Кандинский похоронен во Франции. Если бы он висел тут в гостиной, никакое предложение работы не задержало бы меня.)

И разумеется, у огромного окна, там, где акустика хуже всего, стоял невероятных размеров белый рояль с золотой – да, золотой – окантовкой.

Еще вышитые подушки, белая печь (сжигать дрова, а вы что подумали?), кофейный столик – целиком из хрусталя, который буквально вопиет: «Давай, давай сшиби меня. Я такой прозрачный, что мои контуры заметить невозможно. Упади и сломай меня. Ну, или, на худой конец, сломай об меня мизинец на ноге». Вот все, что вам нужно знать о финансовом положении мадам Бар-Фехтман, и то, что она хочет, чтобы вы о нем думали.



Предыдущая версия Далии Бар-Фехтман, Далия Гева, была моделью с очень небольшим словарным запасом и привычкой постоянно попадать в дурацкие ситуации, что сделало ее любимой мишенью папарацци. Переход от первого образа ко второму происходил постепенно, путь пролегал через три замужества. Все трое избранников обладали глубокими карманами и слабостью к импульсивным блондинкам. Разумеется, никого из своих мужей Бар-Фехтман не убивала. Не приведи господь обвинить ее в чем бы то ни было подобном. Она просто виртуозно использовала две свои основные способности: способность быстро нравиться состоятельным мужчинам и еще быстрее надоедать им.

Три развода, семь инвестиций в недвижимость – и Бар-Фехтман доказала всем, кто сомневался в ней прежде, что даже если ты не окончила школу, забеременела в шестнадцать и сделала аборт, если тебя уволили с четырех мест работы, а юный ревнивец развесил твои фотографии в неглиже на каждом столбе в районе, то нужен всего один звонок от скользкого агента модельного бизнеса, который увидел эти фотографии, – и дело в шляпе. Если ты правильно распорядишься картами, которые тебе сдали, у тебя будет собственный дом, самый дорогой в радиусе четырехсот километров.

Бар-Фехтман была занятым человеком.

Теперь, когда она достигла своей основной цели – доказать всем, что она не хуже других, и разбогатеть, несмотря ни на что, – она наконец могла предаться занятиям, в которые с увлечением погружаются богатые люди, чтобы отвлечься от своей тяжелой работы (может, цель все-таки была неверно выбрана?). Общественные мероприятия, благотворительность, поездки на горнолыжные курорты, участие в политике и покровительство многообещающим малоизвестным художникам. Многие обещания, которые никогда не будут сдержаны. Короче говоря, гонка достижений на новом уровне.

– Как, вам ничего не предложили выпить? – Бар-Фехтман вошла в комнату стремительной походкой, стуча каблуками по полу. Она была высокая и загорелая, ее белое платье – не обтягивающее и не слишком просторное – великолепно сидело на ней, какую бы позу она ни приняла.

– Не страшно, – ответил я, – мне ничего не нужно.

Она посмотрела на меня поверх своих огромных солнечных очков, потом приподняла подбородок и сдернула с рук белые перчатки.

– Эдди! – крикнула она. – Принеси, пожалуйста, две чашки чая с ромашкой.

Она положила перчатки на подлокотник дивана и села.

– Сколько сахару? – спросила она.

– Два.

– Темного или белого?

– Обычного. Спасибо.

– А покрепче?

– Что – покрепче?

– Добавить алкоголя на ваш выбор?

– Нет, спасибо. Мне нельзя терять концентрацию.

– Два пакетика сахара для господина!.. – Она крикнула в коридор и снова повернулась ко мне. – Простите, как вас зовут?

– Арбель, – ответил я.

– Да-да, точно, – сказала она. – Дан Арбель. Знаменитый курьер. – И прокричала в коридор: – Для господина Арбеля! Итак, вы пришли, чтобы поговорить о доставке груза.

– Да, госпожа.

– Называйте меня просто Далия.

– Да, Далия.

– Знаете, – пальцы ее рук симметрично задвигались в такт словам, – я ищу не просто курьера. У меня несколько очень ценных отправлений, в том числе ценных лично для меня, и мне нужно быть уверенной, что с ними будут обращаться крайне бережно и аккуратно.

Ну понятно, как обычно. У всех у вас страшно важные посылки, и к ним всегда нужен индивидуальный подход. Я знаю. Потому и работаю не почтальоном, а курьером по особым поручениям. Для этого я напечатал себе визитки с хитрым заковыристым шрифтом, сделал сайт и все такое.

– Я серьезно отношусь к своей работе, – сказал я. – И мой огромный опыт доказывает это.

– И вы дорого берете за свои услуги, как я слышала.

Но ведь вам именно это и нужно. Чтобы было подороже. Это дает вам ощущение, что вы покупаете особую услугу. То, что стоит денег, заслуживает этих денег, говорите вы. Но ведь это и для меня так же, разве нет?

Я улыбнулся, раскрыл сумку, которая лежала передо мной на полу, и начал свою привычную церемонию – показ документов.

– Разрешение от министерства транспорта, разрешение от министерства экономики, справка об отсутствии судимости, личная курьерская лицензия.

Следующая пачка документов: рекомендации от министерства обороны, снова – от министерства экономики, от руководства алмазной биржи, три рекомендательных письма из разных больниц, два – из разных отделов НАСА, личные рекомендации от профессора Эльякима Софтмана, от Михаила Топотаева, Доны Вудс, Альфонсо Пана.

И еще одна – похвальные отзывы. От ядерного агентства в Колорадо, от французского министерства экологии, от…

– Да-да, я поняла, – перебила она. – Можете больше не показывать документов.

– Ни разу не было такого, чтобы я потерял посылку, – сказал я. – И ни разу не опоздал. Никогда не оставлял посылок без присмотра.

Она сложила руки в замок (до чего длинные пальцы!) и несколько секунд на меня смотрела. Красивые глаза, слегка затуманившийся взгляд, который видит тебя насквозь – и в то же время вызывает желание защищать эту женщину. Теперь понятно, что находили в ней бывшие мужья.

– Пять посылок. Картонные коробочки размером десять на десять на пять, весом примерно по полкило. Раз в два месяца. Три нужно доставить из Монако, две – из Британии. Они должны быть всегда с вами, а если во время маршрута решите обменяться с кем-то – то только с тем, кто был рядом. Доставить мне посылки должны лично вы. Кроме того, иногда я буду просить вас отвозить одежду, украшения и некоторые вещи для моих тел за границей. Это не так секретно, но все равно важно для меня лично.

– Страховка?

– За ваш счет.

– Пошлины?

– Сделайте так, чтобы их не было.

– А если придется?

– Пусть не придется.

Я достал из сумки листок бумаги и ручку. Написал сумму, сложил листок и положил на стол между нами.

Далия Бар-Фехтман нагнулась и взяла сложенный листок. За ее спиной в комнату вошел то ли помощник, то ли дворецкий – высокий, с усами, сама выдержка, лицо вещает в спектре частот между снобистской заносчивостью и стыдливым осознанием своего подневольного статуса. Обожаю таких. Если бы презрение было излучением, то на волнах, излучаемых «личными помощниками» в сторону гостей, можно было бы готовить попкорн. На маленьком посеребренном подносе он принес две чашки, поставил их перед Бар-Фехтман и передо мной, держа их за ручки большим и указательным пальцами, прямыми, как линейка.

Бар-Фехтман заглянула в листочек, снова сложила его и положила обратно на стол.

– Нет, – сказала она и резко встала. – Спасибо, что пришли, господин Арбель. Пожалуйста, допивайте чай – и уходите.

Я поднес чашку ко рту и отпил маленький глоток.

Интересно. Я не так представлял себе наш разговор, когда пришел сюда.

– Что вас не устраивает в цене? – спросил я.

Она подняла уголок губ в холодной улыбке:

– Вы спрашиваете, как будто мы все еще ведем переговоры.

– Разве нет?

– Нет. Я приняла решение.

Я в ней ошибся. Она умная, не манипулятор. Проницательная, а не просто везучая. Деньги могут ослепить и тех, кто на них смотрит, а не только тех, у кого они есть.

– Если так, то позвольте продемонстрировать вам, почему я беру так дорого, чтобы в следующий раз не пришлось ничего показывать.

– Вы исходите из предположения, что следующий раз наступит? – сказала она.

Но не сдвинулась с места.

– Можно попросить у вас браслет? – спросил я, оголяя запястье. – Свой я забыл дома.

– Лучше езжайте отсюда на такси, как и приехали.

– Нет-нет. Я просто хочу кое-что показать.

– Что показать?

Я повернулся к хладнокровному дворецкому:

– Ты не против, если мы поменяемся на пару минут? Я хочу кое-что показать госпоже Бар-Фехтман.

Конечно против. Меняться с таким простолюдином, как я? Он приподнял одну бровь и посмотрел на свою работодательницу.

– Что вы собираетесь делать? – спросила Бар-Фехтман.

– Просто поменяться, а через минуту – поменяться обратно.

– И все?

– Да.

– Что это вам даст?

– Сейчас увидите.

Она кивнула дворецкому:

– Эдди.

Он молча развернулся и подошел к комоду в углу комнаты – за неимением лучшего слова назовем его викторианским. А где-то, наверное, сидит мастер и до сих пор считает купюры, которые ему заплатили за этого монстра, и из глаз его текут слезы счастья.

Эдди открыл один из ящиков и достал оттуда браслет. Тихо подошел и протянул его мне.

– Ты согласен, Эдди, ведь правда? – спросил я.

Он кивнул.

Я надел браслет на запястье левой руки.

– Можешь дать мне свой код? – спросил я у Эдди.

Он достал из внутреннего кармана листок бумаги и ручку и накорябал номер.

– А не разговариваешь ты из принципа, что ли?

– Три года назад Эдди принял обет молчания, – ответила Далия Бар-Фехтман.

– Путешествие на Восток, внезапное просветление?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Он не сказал. Просто замолчал – и все.

Под ее внимательным взглядом я ввел код.

И потом спросил:

– Готовы?

– Да, – ответила она.

– Ты принял мой запрос? – спросил я у Эдди.

– Да, он принял, – ответила она вместо него.

– Тогда поехали, – сказал я и нажал на кнопку.

Браслет на запястье Эдди стал пикать.

– О, здорово. У тебя модель со звуком, – сказал я. – Какого она года выпуска?

Бар-Фехтман переводила взгляд с меня на него и обратно, не понимая, что к чему.

– Вы где? – спросила она.

– Я тут, – ответил я. Браслет у меня на руке стал нагреваться.

– Но он же пикал, – сказала она.

– Да, и это еще не самое интересное, – сказал я и поднял руку.

– Что вы имеете в виду?

Вам, богачам, всегда нужны эффектные сцены. Три, два, один…

Браслет у меня на запястье треснул и загорелся. Через секунду, когда жар стал невыносимым, я стряхнул его с руки. Горящий ремешок упал на мраморный пол.

Я откинулся на спинку дивана, а Бар-Фехтман, вытаращив глаза, смотрела, как браслет превращается в кучку пепла.

– Я самый надежный курьер, которого вы только можете нанять, и не только потому, что я обещаю никогда не спускать глаз с ваших посылок, но и потому, что я все время буду с ними. Я инвалид. – Я дал этому слову наполнить комнату и продолжил: – Я не могу ни с кем обмениваться. С любым браслетом, которым я пытаюсь пользоваться, происходит ровно то, что вы только что видели. Можете поискать, но я почти уверен, что вы не найдете медицинского описания этой проблемы. И уж точно вы не найдете другого курьера, к которому можно буквально привязать ваши посылки – и быть уверенной, что он точно доставит их до места назначения, да так, чтобы на каждом отрезке пути можно было за ними следить. Я знаю, что ваш предыдущий курьер посередине пути обменялся с человеком, который, как выяснилось позже, кинул вас обоих. И именно поэтому вы ищете нового курьера.

Я поднес чашку чая ко рту.

– Я не смогу сделать ничего подобного, даже если захочу.

Бар-Фехтман улыбнулась.

Она снова села, взяла мой листок, что-то на нем написала и придвинула ко мне.

Я взял его и увидел новую сумму.

– Теперь понятно, почему вы берете так дорого, но это все же слишком. Вот более подходящая, на мой взгляд, цена, – сказала она.

Я положил бумажку на стол. Эффектные сцены никогда не подводят.

– И из гонорара за первую доставку я вычту стоимость браслета, который вы мне сожгли, – добавила она.

– Надеюсь, что он не дорог вам как память или что-нибудь вроде того, – сказал я.

Она усмехнулась и снова встала:

– Пожалуйста, допивайте чай. Эдди проводит вас к выходу. Первое задание начнется уже скоро – как только из Франции мне сообщат, что нашли новую сотрудницу. Я вам сама позвоню.

Она развернулась и вышла из комнаты, стуча каблуками, гордо выпрямившись. Наверное, даже улыбаясь. Я сделал еще маленький глоток чая и взглянул на Эдди. Он смотрел прямо перед собой, как будто меня нет.

– Обет молчания, значит? – сказал я ему. – Молодец. Придумал, как избавиться от кучи ненужных разговоров, а?

– О, ты себе даже не представляешь! – сказал он, оставаясь совершенно неподвижным.



3

Я ехал на заднем сиденье такси и с удовлетворением смотрел, как за окном меняется вид.

День начался очень неплохо. Новая клиентка, молчаливый таксист. Наверное, вечером стоит позвать Гиди в бар, выпить за новую работу. Я угощаю.

Поездка шла гладко, мы почти не останавливались. Дорога была свободной, небо – ясным.

Говорят, что когда-то были пробки. «Заторы из-за избыточного количества машин на дорогах, не приспособленных к столь интенсивному движению» – так это описывали. Звучит крайне неприятно.

Я верю, что так было на самом деле, не то что некоторые мои ровесники, у которых напрочь отсутствует воображение. Возможность меняться телами, в сущности, всего лишь сделала жизнь удобнее и, видимо, дала еще один козырь той невидимой руке, которая приводит все в равновесие. В результате люди не прекратили водить машину – они лишь стали делать это достаточно редко, чтобы вождение снова обрело смысл.

Подумать только, как бы эта дорога выглядела, если бы ею пользовались все. Не говоря о выхлопах из сотен тысяч труб. Какая нелепая цена за то, чтобы просто добраться из точки А в точку Б.

Без сомнения, в этом отношении мы многое приобрели. Кто-то скажет, что этого достаточно, кто-то – нет. В любом случае реальность не спрашивает ни тех ни других, как ей развиваться.

Это произошло, когда мне было четыре года, так что я действительно ничего не помню. Я вырос в мире, в котором уже можно было обмениваться. Ну то есть все остальные могли.

Семейная история, которую я успел узнать, рассказывает, что папа позвал меня в гостиную, чтобы показать что-то по телевизору. Я был маленьким, худеньким мальчиком, черноволосым и пучеглазым. На экране телевизора в нашей маленькой гостиной, рядом со свадебными фотографиями бабушки, которые папа почему-то решил повесить именно там, появились два англичанина, до крайности возбужденные (англичане никогда не позволяют себе таких эмоций, если речь не идет о футболе), и стали объяснять суть своего последнего изобретения. Репортаж включал много крупных планов синеватого пластикового браслета и простенькую анимацию: два человека, между которыми в обе стороны направлены стрелочки.

Папа утверждает, что я не проявил интереса и ушел к себе в комнату. Я и правда не совсем понял, что это такое и почему ради этого я должен был прервать то, чем был занят: я строил из лего дом для своего воображаемого друга и его собаки. Кирпичики складывались на качественный цемент из недр моего носа, а в соседней комнате на экране кто-то вещал о великом историческом событии.

Все произошло быстро, и, как обычно, у непонятной новой технологии появились противники, которые говорили, что личность должна оставаться собой, что нас порабощают концерны, что прогресс слишком стремителен, но человечество, естественно, не слушало: зачем слушать кого попало, ведь оно не кто-нибудь, а человечество. И оно решило принять новое изобретение, несмотря ни на что.

Через два года такой браслет появился у папы и примерно у восьмидесяти процентов населения западных стран. Английские изобретатели, Джонсон и Пайк, не только в одночасье стали миллионерами, но и вошли в анналы как люди, чье изобретение изменило мир раз и навсегда.

Открытие Джорджа Джонсона и Фрэнсиса Пайка, как и многие другие исторические открытия, было совершено благодаря сочетанию удачи, таланта, оригинальной идеи и еще раз удачи.

Их целью – так, по крайней мере, позже писал в автобиографии Пайк, и так оба заявляли в интервью, которых за долгие годы дали бессчетное множество, – было разработать прибор, который позволит передавать информацию между двумя людьми вне зависимости от расстояния, погоды, радиоволн и всяких прочих подобных мелочей.

– Мы хотели взять за основу законы физики, – говорил Джонсон, – и создать передатчик, который сможет работать всегда. Без радио, без спутников, прямое и непрерывное соединение.

Чтобы проверить свою идею (которая основывалась на вещах, недоступных мне, вроде «квантовой запутанности» и хранилась в такой строжайшей тайне, что даже владельцам секретной формулы кока-колы оставалось только восхищенно покачивать головой и аплодировать), они изготовили два браслета.

Согласно этому первому эксперименту, передача информации предполагала получение данных из тел самих испытуемых.

Постфактум оказалось, что именно это сделало возможным все, что произошло в дальнейшем. Если бы они попробовали просто поговорить друг с другом или передать последовательность нулей и единиц, то, скорее всего, все было бы иначе. Но почему-то они поставили эксперимент таким образом: один браслет должен был считывать пульс того, кто его надел, а второй – пикать на низкой частоте, почти вибрировать, в том же темпе, синхронно. А потом то же самое в обратном направлении.

Но тут обнаружилось несколько ошибок.

Один из циклов был выстроен неправильно – по словам Пайка, «с точностью до наоборот». Механизм вибрации тоже был неисправным, оба прибора работали на слишком высоком токе. Дилетантизм, сказал бы я, но, видимо, здесь была достигнута как раз нужная мера дилетантизма.

Когда Пайк и Джонсон надели браслеты, сидя каждый в своей комнате, и включили их, они обнаружили, что изобретение ведет себя совершенно неожиданным образом. Джонсон вдруг понял, что видит комнату, в которой сидит Пайк. Пайк тоже ощутил, что смотрит на мир глазами Джонсона. Когда они попытались встать, подвигаться или выключить браслеты, их паника только усилилась. Потому что, хотя каждый из них смотрел на мир глазами другого, они все же управляли своими собственными телами.

Результатом были сломанные ребро и мизинец у Пайка и легкое сотрясение мозга у Джонсона. Когда им удалось наконец выключить браслеты и снова начать смотреть на мир своими глазами, они поняли, что это изобретение станет чем-то бо́льшим, чем просто очередное средство коммуникации.

На исследование они потратили еще два с половиной года, скрупулезно проанализировали ход первого эксперимента, долго вносили изменения в механизм и наконец поняли не только как им управлять, но и как расширить его действие, чтобы механизм мог делать то, чего ни один человек и представить себе не мог.

«Не сказать, чтобы мы в точности понимали, что делаем, – писал потом Пайк в автобиографии. – Мы просто вводили разные числа, добавляли и убирали переменные, создавали сотни различных конфигураций, и в конце концов нам удалось установить, что на что влияет».

Так появилась конфигурация B145 – именно ей предстояло изменить мир.

Джонсон и Пайк так до конца и не поняли, почему она работает именно таким образом. Но после того, как им удалось сделать много исправных копий и когда они уже точно знали, что у них в руках, они связались с нужными деловыми партнерами, со всеми необходимыми административными инстанциями, которые должны были удостоверить безопасность изобретения, и, естественно, с прессой. Людям вроде моего папы их заявления казались бредом, но, когда продукт вышел на рынок и люди убедились, что он работает, очень скоро все стали обзаводиться браслетами, и мир действительно изменился – если не перевернулся с ног на голову.

Идея была простой. У Мошико есть браслет. И у Хозелито есть браслет. Мошико звонит со своего браслета на номер Хозелито.

Хозелито видит номер того, кто ему звонит, на экранчике своего браслета, говорит: «О, это Мошико!» – и решает, отвечать или нет. И если он решает ответить на этот «звонок», принять запрос от Мошико, то два браслета устанавливают друг с другом контакт – и Мошико с Хозелито «обмениваются».

Хозелито оказывается в теле Мошико, а Мошико – в теле Хозелито. Номера браслетов обновляются соответственно: номер следует за хозяином, переместившимся в другое тело. И все. Теперь они будут жить в телах друг друга, пока не созвонятся снова и не «обменяются» обратно.

Джонсон и Пайк представили это как новое транспортное средство – видимо, по причинам, связанным с процедурой государственной регистрации, с налогообложением или чем-нибудь вроде того.

Вместо того чтобы договариваться о подвозке до работы, теперь вы просто находите кого-нибудь, кому рукой подать до вашего офиса, а вам – до его. Вы обмениваетесь утром, обмениваетесь обратно вечером – и тем самым немало экономите на транспорте. Как просто.

Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что этими браслетами можно пользоваться и во многих других целях.

Я всегда думал, что во всем, что связано с великими историческими изобретениями, «как?» – это самый важный и интересный вопрос. Так вот, это неверно. У Джонсона и Пайка не было ни малейшего представления о том, как работает то, что они придумали. Как маленькая материнская плата со всем, что к ней припаяно, может преодолеть невидимую преграду между душой и телом. Перепрыгнуть, как козленок. Они просто пробовали разные средства и комбинации, пока не остановились на B145, которая вдруг заработала. Поначалу они даже не знали, как получить патент на эту штуку и дадут ли его вообще. Только постфактум они осознали, насколько важно их изобретение: важным его сделали последствия.

Спросите сотни тысяч людей, которые занимаются межтелесным туризмом, – жителей экзотических мест, которые за плату «сдают» свое тело посуточно ленивым туристам и которые несут ответственность за тот факт, что во многих живописных деревушках Европы не больше десяти процентов жителей находятся в своих телах. Или спросите десятки тысяч фитнес-тренеров, которые занимаются вместо других людей. Волонтеров, позволяющих инвалидам, слепым, глухим, больным самыми разными болезнями пожить в здоровом теле несколько часов или дней. Все они расскажут вам, как обмены изменили мир – и их собственную жизнь.

Потом посмотрите на вторую часть уравнения: на кокаинщиков, которые позволяют всем, кто хочет испытать действие наркотика, оказаться в их безнадежно больном теле – и не испытать ломку (по крайней мере, телесную ее сторону); на людей, кто, сам того не зная, изменил своему партнеру, который телепортировался на часок – и оставил свое тело другому человеку, а тот не устоял перед соблазном; на спекулянтов, которые не продадут вам билет на стадион, а просто позволят попасть на игру, будучи в их теле.

Догадываетесь, к чему это привело? Трудно найти сферу жизни, которая не претерпела бы изменений. От официально признанных религий до научных исследований, от бизнеса до жизни ЛГБТ, от массовой литературы до авангардной поэзии – все почувствовали, что мир изменился.

Транспорт. Ну да, конечно.

Я наклонился к водителю:

– Можете остановиться здесь на пару минут? Я хочу выйти купить сабих[2].

Он поднял большой палец в знак согласия и повернул руль вправо.

Я не хочу сказать, что транспорт не претерпел изменений после появления обменов. Равновесие установилось по-новому, это понятно. Многие люди все еще предпочитали проводить бо́льшую часть времени в своем собственном теле и, если возможно, ездить на работу. Обычный человек хочет оставаться самим собой и по возможности не меняться. Но если работа была слишком далеко или риск пробок, даже не самых страшных, по пути туда был слишком велик, то они просто выбирали новый способ езды автостопом: поиск того, кто живет недалеко от их места работы и работает недалеко от их дома.



Итак, на одном конце спектра были консерваторы, которые предпочитали ездить всюду сами, а на другом – те, кто жил в домах без дверей и других входов и выходов. Они могли выйти из дома, только поменявшись телами. В богатых районах некоторых городов можно найти дома, в которые никак нельзя физически попасть и из которых никак нельзя выйти. Полная защита от грабежей и нападений – правда, придется заметить, что при этом вы – по крайней мере, ваша телесная оболочка – выходите из дома только ради… на самом деле не выходите вообще.

Так что дорожное движение просто достигло новой точки равновесия – когда максимальное количество людей может ездить без пробок.

В том, что касается перелетов, дело обстояло иначе. Многие предпочитали не летать, а меняться телами с друзьями в других странах или с людьми, которые занимались гостиничным бизнесом. Выход браслетов на рынок оказался для авиаперевозчиков роковым ударом – и теперь самолеты перевозят в основном грузы, а не людей. Те, кто помешан на перелетах, или луддиты[3], которые против обменов по идеологическим причинам, летают на грузовых самолетах: там еще оставили несколько сидений. Луддиты и я.

– Острого соуса побольше, – попросил я продавца.

Он поднял полную ложку и показал мне, вопросительно наклонив голову.

– Да, столько, – ответил я. – И побольше баклажанов. В обе порции.

По пути обратно к такси я прошел мимо Меира. У нас такая традиция: каждый раз, когда я тут останавливаюсь, я покупаю две порции. Одна из них – для Меира, который живет на лавочке под сосной, в пяти метрах от киоска.

Он читал какую-то тонкую потрепанную, некогда оранжевую книжку. Что-то авторства Исайи Лейбовича[4]. Всякий раз, когда я прихожу, он читает что-нибудь новое: библиографические сокровища, которые люди выбрасывают, лишние экземпляры из библиотек, энциклопедии, которые никому уже не нужны. Он протянул руку, не отрывая взгляда от книги.

– Сделай одолжение, – сказал он, когда я вложил сабих ему в руку, – в следующий раз клади поменьше острого соуса.

– Раньше перец тебя не смущал, – удивился я.

– Теперь у меня от него болит живот, – ответил он. – Я пытаюсь есть меньше острого.

– Хорошо, я записал, – сказал я. – В следующие разы поменьше острого соуса.

– Если тут буду именно я, естественно, – добавил он, как обычно.

– Не ты – так тот, кого ты уговоришь поменяться с тобой, – ответил, как обычно, я.

Потом я вернулся к такси со вторым сабихом в руке. Водитель обернулся назад, показал на сабих, потом на сиденье – и помахал пальцем. В переводе это означало: «Смотри не напачкай мне тут».

В ответ я тоже поднял палец и улыбнулся. Перевод мог быть: «Все понял, не волнуйся». Но если что – всегда можно сказать, что я имел в виду: «Только один раз!»

Он переключил передачу – и вернулся на шоссе.

Разумеется, до того, как появились все эти волонтеры, которые дали врачам возможность добираться до больных за считаные секунды, и все эти красавцы, в облике которых вы сможете пойти на свидание, если вы не в восторге от собственного тела, и все эти сантехники и электрики, которые готовы среди ночи переместиться в ваше тело, чтобы залатать течь на крыше или решить проблему с электрощитком, – так вот, задолго до этого власти поняли, что всю эту историю с обменами нужно регулировать.

Поначалу они пытались отложить процесс регуляции, чтобы «досконально изучить вопрос личного пространства», все крайние случаи и бла-бла-бла, но давление общества и необходимость отвечать что-нибудь гражданам все-таки убедили соответствующие инстанции, что это куда более срочный вопрос, чем кажется[5].

К браслетам были присоединены устройства, которые фиксировали обмены и кодировали эту информацию, чтобы при необходимости можно было выяснить, кто, когда и с кем обменивался. В каждом браслете хранился список обменов, произведенных с его помощью.

Естественно, в результате возник огромный черный рынок взломанных браслетов: таких, из которых сумели вытащить устройство фиксации, или даже таких, в которых можно было стирать или изменять записи об обменах.

Черный рынок взломанных браслетов существовал многие годы. Анонимные браслеты, одноразовые браслеты, которые после использования обнуляют память, браслеты, данные в которых можно редактировать. Я знаю, как это работает. Если вы дадите мне браслет производства одной из крупных фирм, я наверняка вспомню, как его открыть, покопаться в нем, добраться до внутреннего механизма и поиграть с его настройками. Но в конце концов я перешел на более легальную работу.

Итак, появились два вида обменов: обычные, законные, которые совершает большинство людей, – и «черные», пиратские обмены, которые нельзя отследить. Ими пользовались преступники, террористы, иногда – военные и просто те, кто по той или иной причине не хотел, чтобы стало известно, что они делают. Приватность – это монета, которая уже давно истерлась. Сегодня на такие монеты ничего не купить, но некоторые люди по-прежнему собирают их – не то из принципа, не то по привычке.

Но не столь важно, какой вид обмена вам по душе – обычный или пиратский. Важно, что мир вокруг вас изменился.

Теперь вы живете в мире, в котором философы спорят, что́ доказывает появление новой технологии: что тело и дух существуют отдельно друг от друга или, напротив, что и то и другое – материально. В мире, в котором религиозные наставники убеждают свою паству, что, если кто-нибудь согрешит, находясь в чужом теле, грех все же зачтется ему; в мире, в котором дебильные кинокомедии без конца жуют тему «я обменялся, но не знаю с кем», а драмы вновь и вновь прорабатывают сюжет «я совершил ужасный поступок, находясь в чужом теле, – признаваться ли в этом?».

Десять лет назад Фрэнсис Пайк исчез. Точнее, его тело все еще с нами, но где именно находится он сам – неизвестно. Наверное, он примкнул к «коллективу обменивающихся» – группе людей, которые определенным образом настроили свои браслеты и обмениваются друг с другом случайным образом, раз за разом.

Когда Пайк перестал появляться на публике, а люди, которые видели его, сообщили, что он ведет себя как-то странно, стали обсуждаться две версии событий: либо Пайк сошел с ума, либо ему надоели слава и внимание, которые принесли ему браслеты, и он решил залечь на дно. Вторая версия звучала более убедительно.

Наверное, где-то живет прыщавый парень, смуглый, с красными глазами, устами которого улыбается окружающим лауреат Нобелевской премии.

Появились законы. Множество законов. В большинстве своем люди обменивались далеко не каждый день, а если все же обменивались, то с одними и теми же знакомыми. Доверие по-прежнему было ходкой монетой, и чаще всего достаточно было переброситься с человеком парой фраз на заранее определенную тему, чтобы понять, кто перед тобой на самом деле. Но для всех остальных случаев – странных происшествий, обманов, всех ситуаций, когда человек, намеренно или нет, заставляет вас сомневаться, – требовались законы. Производители браслетов обязаны были хранить записи об обменах, в которых участвовал каждый браслет; обмениваться с кем бы то ни было без его разрешения было запрещено; был установлен минимальный возраст, когда можно начинать пользоваться браслетами (в большинстве стран он колеблется от шестнадцати до девятнадцати; браслет – это как транспорт или нет?). Суд вынес прецедентное решение[6]: в случае совершения преступления ответственность несет не тот, в чьем обличье оно было совершено, а тот, чья душа была в этом обличье. Целый мир законов, призванных упорядочить все это дело, – и, разумеется, в этих законах обнаруживались лазейки.

А еще бывали приступы.

Они начались лет через восемь после того, как браслеты стали широко использоваться, и были двух видов.

В первом, наиболее распространенном случае все начиналось с сильной головной боли. Потом возникало ощущение покалывания в кончиках пальцев, в руках и ногах, а иногда чувство холода, главным образом в области шеи. И тогда происходил обмен. Без браслета, без набора номера, без всяких приготовлений – просто вдруг вы обменивались с кем-нибудь случайным, кто мог находиться в любой точке мира. С этим кем-то, очевидно, приключался такой же приступ: он испытывал такую же головную боль, иногда – ощущение покалывания и холода, а потом оказывался в вашем теле.

Поначалу это называлось «спонтанным обменом», но по мере того, как таких случаев становилось все больше, за этим явлением закрепилось простое название «приступ».

Все знали, что люди имеют в виду, когда говорят «приступ». В особом отчете ООН, опубликованном пять лет назад, сообщалось, что как минимум 2,2 % населения Земли испытали по меньшей мере один приступ. Новостные каналы рассказывали об этом отчете с воодушевлением человека, который докладывает о грядущей пандемии. Им удалось заставить общество впасть в панику на несколько недель, пока наконец они не оставили в покое этот редкостный и драгоценный пугающий факт. Что действительно было страшно, так это то, что некоторые из переживших такой приступ никогда не пользовались браслетами. Таким образом, никто не был застрахован.

Второй вид приступов происходил похожим образом, но без головной боли и прочих предупреждающих симптомов. Раз – и вы оказываетесь в чьем-нибудь теле. Вот так просто. С течением времени приступов первого типа становилось все меньше, а второго – все больше.

Я решил, что, когда приеду домой, звякну Гиди, договоримся куда-нибудь сходить, если он не будет в тот момент занят очередным расследованием. Приступы вызвали к жизни новую профессию – детективов, задача которых искать, в каком теле вы оказались в результате приступа, в каком теле оказался ваш супруг, сотрудник или ребенок. Это и было работой Гиди.