– Тю. Новогодняя истерия – это же самое замечательное.

– Вот и я так думаю! – обрадовалась Инга. – Но теперь я не знаю, покупать ли елку.

К ним подошел продавец, разрезал сетку и легонько постучал стволом об землю. Ветки закачались и немного опустились.

– А она раскроется? – засомневался Максим.

– Конечно, – неприветливо ответил продавец.

– Что-то у нее верхушка какая-то лысая…

Продавец молчал.

– А такого же размера, но попушистее у вас нет? – перехватила инициативу Инга.

– Импортные есть. Датские. Это русская сосна. Хотите пушистую, берите датскую.

– А стоит сколько?

– Эта – тысячу двести, датские – от четырех.

– Мы еще посмотрим, – сказала Инга и, взяв Максима за руку, повела дальше.

– Мне кажется, ты должна купить елку, а он пусть идет на фиг, душнила. – Максим перехватил Ингину руку поудобнее, и они продолжили ходить вдоль рядов, держась как парочка. Они часто делали это, словно хотели подразнить окружающих: вы думаете, мы вместе, а мы совсем не вместе! – Я вообще не понимаю. Ты с ним встречаться начала – сколько? месяц назад? А уже готова лишать себя радости из-за какого-то придурка.

– Даже меньше месяца, – подумав, сказала Инга. – У меня из-за этих его слов еще одна проблема есть. Я не понимаю, дарить ли ему подарок.

– А ты уже его купила?

– Ну да. Ничего особенного, туалетную воду. Я вообще не понимаю, что ему дарить пока. Ну так вот, если он не «отмечает», то, наверное, подарки тоже не дарит. Будет странно, если я ему что-то подарю, а он мне нет.

– По-моему, он просто мудак, – сообщил Максим. Они остановились у очередной елки. У этой макушка была не такой лысой, и сама она, замотанная в сетку, казалась пухлее. – Но если уж ты боишься выглядеть глупо, дождись, пока он тебе что-то подарит. Если подарит. С ума сойти, конечно, где ты вообще такого идиота откопала – не отмечать Новый год?

Инга еле слышно вздохнула. Максиму не нравились все без исключения ее молодые люди – стоило объявиться очередному претенденту на ее сердце, как Максим с усердием принимался выискивать в нем недостатки. Для людей вроде Ингиной матери это послужило бы идеальным подтверждением того, что Максим сам втайне влюблен, но Инга знала: на самом деле он просто беспокоится за нее, а еще, самую малость, боится, что кто-то потеснит его с пьедестала. В глубине души ее трогало и то и другое.

Однако сейчас у Инги испортилось настроение. Неприязнь Максима впервые имела под собой основания, и возразить ему было нечего. Это навевало на нее уныние.

В конце концов она купила елку и себе, рассудив, что не должна идти на поводу у чужих странностей. Елка кололась и пачкала руки смолой, пока Инга тащила ее домой на второй этаж, но пахла тонко, сказочно. По этому запаху, как по ниточке, Инга переносилась в детство, где отец, румяный с мороза, заносил спеленатый сверток в дом и даже мать улыбалась, глядя на его гордое лицо. У них в доме было принято наряжать елку тридцатого первого декабря рано утром, до этого она праздничным обещанием стояла на балконе в ведре с водой. Наряжали все вместе и каждый год спорили: отец хотел вешать разномастные советские игрушки, которые покупали еще его родители, мать требовала сдержанной цветовой гаммы и формы – например, только красные и золотые шары, Инга хотела побольше гирлянд. Будь ее воля, она бы все увешала гирляндами. Она не знала более пронзительного ощущения Нового года, чем когда квартира постепенно погружалась во мрак – освещена была только кухня, где мать готовила праздничный ужин, а отец помогал, и Инга прокрадывалась в комнату с елкой и молча смотрела, как огоньки на ней то разгораются, то медленно-медленно затухают, как будто дерево дышит. Потом приходили гости, повсюду зажигали свет, и елка больше не казалась такой таинственной, но Ингу так просто было не провести: она знала, что елка как бы маскируется, прячется в углу от всех этих людей, которые не могли рассмотреть ее настоящее живое нутро. Инга выбирала себе место за столом поближе к елке, и когда все начинали говорить тосты, веселиться и чокаться, незаметно кончиками пальцев пожимала елочную лапу: я знаю, что ты здесь, я тебя вижу.

В этой квартире балкона не было, поэтому устанавливать елку пришлось сразу. Инга битый час пыталась зафиксировать ее в подставке, чтобы она стояла ровно и не заваливалась, – это было утомительно, но все равно приятно. Потом повесила игрушки – Инга, как и мать, любила только шары, но разные, с напылением в виде снега, прозрачные с фигурками внутри, со смешными надписями и рисунками. Дальше она с особым наслаждением принялась за гирлянду. Тут у нее были и вовсе строгие требования: никакой эпилептической пестроты, огоньки непременно теплого желтого цвета. Укладывая гирлянду виток за витком, Инга от старательности даже высунула язык. Оставшись довольна результатом, она рухнула на кровать и лежа смотрела на елку, которая, как в детстве, размеренно дышала, обживаясь на новом месте.

В среду, последний рабочий день в этом году (вообще-то и тридцать первое было рабочим днем, но прийти собиралась только Алевтина, у которой дела не переводились, – остальных Илья отпустил), Галушкин заявился в офис мрачный как туча.

– Вам премия пришла? – спросил он, швыряя свой рюкзак на стул.

Все потянулись к телефонам.

– Мне да, – сказала Мирошина, – как обычно. А тебе что, нет?

– Мне вычли, – угрюмо ответил Галушкин. – Бурматов говорит, за опоздания. Типа они посмотрели по пропуску время прихода на работу за последние три месяца и решили.

– Я тебе говорила, что так и будет, – заметила Алевтина. Она едва взглянула на свой телефон и снова вернулась к открытому файлу на компьютере.

Инга тоже открыла банковское приложение и уставилась на цифру. Она еще никогда не получала здесь премий – слишком мало работала – и думала, что если что-то ей в конце года и начислят, то сумма вряд ли ее удивит. Однако на экране были написаны цифры в два раза выше ее зарплаты.

– А сколько обычно приходит? – спросила Инга, одновременно заходя в детализацию счета, чтобы посмотреть, откуда пришли деньги. Может быть, ей что-то вернулось? Перевел кто-то другой?

– Да обычно еще одна зарплата, – сообщила Мирошина. – Иногда меньше, если вычитают за какие-то косяки. Больше – редко.

– Мне однажды приходило больше, – сообщил Аркаша. Он выбрал стратегию по задабриванию Мирошиной, которой пользовался уже несколько дней, – старался откликаться на любую ее реплику. Пока это приводило к противоположным результатам. – Но это давно было. Я тогда только корпоративный журнал запустил.

– А тебе пришло? – заинтересовалась Мирошина.

Инга подняла глаза – она смотрела на нее.

– Ага.

– Хм, странно, ты же у нас в штате пока недолго работаешь. Ну хорошо, к Новому году никогда не помешает.

Инга погасила экран и отложила телефон. Она порадовалась, что Мирошина не знает, сколько именно ей пришло, потому что это казалось странным даже самой Инге. Она хотела спросить об этом у Ильи, но не решилась писать. Спросит, когда увидит. Однако, посидев еще некоторое время, она не выдержала и написала Максиму.

«Прикинь, мне пришла премия в конце года».

«Поздравляю».

«Я не про то. Она ОГРОМНАЯ».

Максим ответил после короткой паузы.

«Насколько огромная?»

«В два раза больше моей обычной зарплаты. Я спросила – всем обычно платят просто еще одну зарплату. Больше – только за какие-то особенные заслуги».

«И ты думаешь, это?..»

Максим так и написал: вопрос и многоточие. Инга почувствовала, что ей стало жарко.

«Ну не мог же он выдать мне особо большую премию только за то, что я с ним встречаюсь», – остервенело стуча по клавишам, выбила она.

«Это была бы тогда совсем некрасивая история. Может, у тебя все-таки есть какие-то особые заслуги?»

Инга вспомнила все, чем занималась с тех пор, как начала работать. Первые два месяца они делали совместный проект с сетью клиник, в котором она тоже принимала участие, правда, роль у нее была не самая выдающаяся. С другой стороны, этот же проект и закончился той пьянкой в баре, когда она погладила Илью по руке, а он в ответ позвал ее на обед и сообщил, что ее берут в штат полноправным сотрудником. Может, она себя недооценивает и роль у нее была не такая уж маленькая?

Тут же, однако, пришла новая мысль: вдруг все еще хуже и это внеплановое окончание испытательного срока было его ухаживанием? Инга почувствовала, что ей стало еще жарче.

Потом он повез ее знакомиться со Сбербанком, и с ними все в итоге получилось в самом деле образцово – подписание договора было обставлено с помпой, все публикации во всех газетах вышли, а потом она еще и договорилась об интервью с Кантемировым в «Ведомостях». Может быть, дело в этом? Это расценивается как особая заслуга?

«Я неплохо поработала с одним проектом, который Илья мне поручал,» – написала она Максиму.

«Тогда, может, поэтому?»

«Наверное,» – напечатала Инга, но на душе у нее скребли кошки. Ей обязательно нужно будет поговорить с Ильей.



Тридцать первое декабря оказалось длинным и абсолютно бестолковым днем. Инга проснулась, радуясь, что сегодня выходной и Новый год, но уже через пару часов поняла, что в отсутствие дел время тянется бесконечно. Помимо этого, ожидание вечера ей отравляла мысль, что наслаждаться всей той мишурой, которую она любила больше всего: выбором наряда, подарками, шампанским в высоких бокалах, поглядыванием на часы, – открыто будет нельзя. Илья, конечно, ей не запрещал, но ведь он рассматривал сегодняшний вечер как обычное свидание, поэтому весь смысл Нового года – подготовка к нему – для Инги терялся. Не будет же она одна щеголять по квартире в блестящем платье и пить шампанское.

В этом были и плюсы, по крайней мере, Инга старалась их найти. Например, она ведь сама не любила миг, когда часы отбивали двенадцать, и в этом году ей, очевидно, легко удастся его не заметить. Но на самом деле это не утешало. Новый год для нее заключался в самом противоречии долгого предвкушения вначале и короткого пронзительного разочарования в конце. Это было все равно что париться в бане, а потом прыгнуть в сугроб – и как заново родился. Утром первого января Инга просыпалась именно такой. Если теперь лишить ее этого чувства, где же она возьмет силы на следующий год?

Чтобы занять себя, Инга стала убирать квартиру. Потом подумала, что можно что-нибудь приготовить, даже испечь. Имбирное печенье! Не слишком нарочито, не слишком сложно – и в то же время дополнительный штрих к новогоднему настроению. Из всех разновидностей готовки печь десерты Инга умела хуже всего, но сейчас у нее была куча времени, поэтому она сходила в магазин и храбро взялась за дело. Результат ожиданий не оправдал – тесто, хоть и охлажденное по рецепту в морозилке, липло к бутылке вина, которую Инга использовала вместо скалки, не отставало от стола, тянулось и мялось под пальцами, теряя форму. Инга провозилась с ним двадцать минут, прежде чем сдаться и выбросить. Впрочем, это ее не расстроило – на кухне остался стоять восхитительный запах имбиря и гвоздики, а ради этого, в общем-то, все и затевалось.

Потом Инга решила порисовать, но сегодня у нее и это не получалось. В конце концов она просто завалилась на кровать и погрузилась в сериал.

Илья обещал прийти в восемь, и в половину седьмого Инга стала прихорашиваться. Это ее по-настоящему увлекло – она накрасилась, осталась недовольна, умылась и накрасилась снова, не так, как всегда. Никто все-таки не мог лишить ее права быть сегодня особенно красивой, неважно, обычное это свидание или настоящий Новый год.

Илья задерживался, и Инга сначала разозлилась, а потом забеспокоилась. Кроме того, ей ужасно захотелось есть, но они изначально договорились, что закажут ужин, когда Илья придет. Инга съела мандарин, а в восемь тридцать открыла шампанское. Илья на сообщения не отвечал.

В девять часов, когда Инга уже была готова расплакаться от негодования, раздался звонок в дверь.

Илья вошел с букетом роз и вручил их Инге без лишних сантиментов – скорее, это больше походило на то, что он просто дал ей их подержать, пока разувается. Розы были темно-красные, завернутые в прозрачную упаковку – самый усредненный букет на свете. Инга пробормотала спасибо и пошла на кухню, чтобы поставить их.

Илья не извинился, что опоздал. Он вообще никак это не объяснил. Инга слышала, что из прихожей доносится его бодрый голос. Может, он забыл, что они договаривались на восемь? И пропустил сообщения? От недоумения, расстройства, а еще от голода, который мандарин только подстегнул, Инге стало ужасно жалко себя. И эти дурацкие цветы! Они казались несокрушимым свидетельством равнодушия Ильи. Не отвечать на сообщения, опоздать, не сказать ни слова в свое оправдание и сунуть ей в руки веник – вот как на самом деле он к ней относится. Решено: эти бессмысленные отношения нужно оборвать.

Илья вошел на кухню и обнял ее сзади. Инга продолжала поправлять розы, как будто не замечая этих объятий. Сказать ему прямо сейчас или пусть уж Новый год пройдет?

В дверь снова позвонили.

– Кто это? – изумленно спросила Инга, отрываясь от цветов и глядя на Илью, а потом в сторону двери.

– Доставка. Я заказал, когда понял, что опаздываю.

Илья сам пошел открывать и через минуту вернулся с пакетами в руках.

На сердце у Инги потеплело. Она смотрела, как Илья выкладывает на стол коробки с едой, и думала, что, наверное, она все-таки несправедлива. Человек просто не понимает, как извиниться, зато проявил заботу, ужин заказал. И розы, наверное, купил от всей души. Откуда ему знать, какие цветы она любит?

Она передала Илье бокал как чашу примирения. Он сначала вроде бы удивился, что в нем шампанское, а потом, видимо, сообразил и заметил:

– У тебя даже елка есть.

– Ну… да. – Инга хотела произнести это с вызовом, но получилось, наоборот, смущенно.

– Любишь Новый год?

– Люблю.

– Понятно. Как и все.

Ингу это наблюдение задело, но она смолчала. Они сели за стол. Илья болтал о чем-то, но она не слушала.

– Илья, – вдруг перебила Инга, – мне тут пришла премия.

Илья замолчал и недоуменно посмотрел на нее.

– Я спросила у остальных, она больше, чем обычно бывает. Ты не знаешь, почему так?

Он расплылся в улыбке.

– Ты могла бы просто сказать: «Спасибо, Илья», но я тебя прощаю.

Инга, в этот момент взявшая в руки бокал, осторожно поставила его обратно на стол.

– В каком смысле?

– Я сказал Кантемирову, что ты отлично поработала в последнем квартале и вообще очень перспективный сотрудник, – весело ответил Илья, но, глядя на Ингу, тут же нахмурился. – Ты что-то не выглядишь особенно радостной.

– Нет, я рада. Спасибо, что считаешь меня перспективным сотрудником. Просто, учитывая, что у нас с тобой не только профессиональные отношения… – Инга повертела бокал на столе, пристально разглядывая отбрасываемые им на скатерть лучистые блики. – Просто я подумала, что это не совсем однозначное решение. Ну, как будто ты меня продвигаешь из-за того, что мы вместе.

Она наконец осмелилась поднять глаза. Илья все еще сидел насупленный, но через пару секунд его лицо прояснилось.

– Ты думаешь, я похвалил тебя перед Кантемировым, потому что сплю с тобой? Вот это новости! Никогда бы не подумал, что ты так мало себя ценишь.

Инга растерялась.

– Нет, просто это было странно… Я работаю совсем недавно и…

– Ты отлично работаешь. Не опаздываешь, соблюдаешь дедлайны. Со Сбербанком все вышло отлично.

– Да это было совсем несложно. Любой мог бы сделать то же, что и я, – отмахнулась Инга, хотя ей было лестно. Внутри уже снова разливалось тепло – ну вот, она снова что-то себе напридумывала. Прав Илья, ей нужно больше ценить себя и принимать похвалы как должное.

– Это не отменяет того, что ты хорошо справилась, а я считаю, что сотрудников, которые хорошо работают, нужно поощрять. И вообще-то это даже оскорбительно, – вновь посуровел Илья, – что ты считаешь, будто я настолько необъективен. Похоже, ты и обо мне не очень-то высокого мнения.

– Прости, – виновато сказала Инга. – Я, конечно, не думала, что ты необъективен. Просто хотела убедиться, что это не ошибка. Я рада, что ты меня ценишь, правда.

Илья отставил свой бокал в сторону, подался вперед и взял ее за руку.

– Инга, – сказал он, проникновенно глядя в глаза. – Я очень тебя ценю. И чтобы ты никогда об этом не забывала, у меня есть для тебя подарок. Хоть я и не поклонник Нового года, я решил, что без подарка нельзя.

Илья потянулся в карман пиджака, продолжая сжимать Ингину ладонь. Достать то, что у него там было, одной рукой не получилось, и Инга хотела облегчить задачу, прервав их рукопожатие, но Илья ее не пустил. Наконец он извлек из кармана маленькую бархатную коробочку и положил ее на стол.

Инга уставилась на коробочку во все глаза. Такие вещи ассоциировались у нее только с кольцом. Но не мог же Илья в самом деле подарить ей кольцо?

– Ну же, открывай, – с улыбкой сказал он, видя, что она медлит. Ее руку он наконец-то разжал.

Инга аккуратно взяла коробочку, словно она была небезопасна, и молча открыла крышку. Внутри на бархатной подкладке лежала золотая буква «И» на цепочке.

– О, спасибо, – пробормотала Инга, а потом, вспомнив материнские наставления, заговорила горячее: – Спасибо огромное! Очень красиво!

На самом деле она чувствовала скорее замешательство – подвески с инициалами казались ей пошловатыми. С другой стороны, строго сказала себе Инга, это ведь тоже проявление заботы. Илья не отмечает Новый год, а подарок купил. И явно выбрал специально под нее.

– Я хотел, – торжественно сказал Илья, – чтобы у тебя было что-то связанное со мной. Решил, что первая буква моего имени – это вполне символично.

Инга, осторожно вынимавшая подвеску из коробочки, замерла.

– Первая буква твоего имени? – переспросила она.

– Ну да.

– Я подумала, ты подарил ее из-за моего имени.

– Я тоже об этом подумал, когда купил! – рассмеялся Илья. – Вот такое совпадение! Но так даже лучше, да ведь? Все будут думать, что это просто твое имя, а мы с тобой будем знать, что на самом деле не только!

Инга обескураженно на него посмотрела. Глаза у Ильи блестели от радости. Казалось, он очень доволен собой.

– Спасибо большое, – после паузы повторила Инга. – Мне очень приятно.

Она доставала подвеску, чтобы сразу надеть ее, но теперь передумала. Покрутив ее в пальцах, как будто хотела рассмотреть получше, она убрала кулон обратно в коробочку.

– Надену на работу, – пообещала Инга и добавила: – Вообще-то у меня тоже есть для тебя подарок. Хоть ты Новый год и не отмечаешь.

Она вручила Илье туалетную воду – он поблагодарил довольно сдержанно, и они вернулись к ужину. Инга щедро налила себе еще шампанского.

Потом они перешли в комнату – Инга прихватила бутылку с собой, но Илья не дал ей выпить больше. Стоило им оказаться возле кровати, он приступил к поцелуям. Инга все еще обдумывала его странный подарок и тут вдруг заупрямилась. Ей не хотелось делать того, чего Илья от нее ждал. Странно: вроде бы это он просил ее приказывать, но почему-то принужденной чувствовала себя Инга. Поэтому сейчас она безвольно стояла, снося его поцелуи и не предпринимая никаких усилий, чтобы отвечать.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – горячим шепотом спросил Илья, и Инга почувствовала почти отвращение. Ну, начинается.

– Для начала раздень меня сам, – ответила Инга в полный голос, специально в пику его бормотанию.

Илья расстегнул молнию на ее платье и стянул его вниз. Он поцеловал ее шею, потом грудь, потом, опустившись на колени, живот. Инга перешагнула через платье. Ее уловка, с помощью которой она надеялась поменяться ролями, не сработала: Илья смотрел на нее снизу вверх с готовностью, явно ожидая дальнейших указаний.

– Илья, я так не хочу. Я не хочу тобой командовать.

– Давай кое-что попробуем, – тут же сказал он, вставая с колен.

Инга хмуро следила за ним, не торопясь поверить, что он внял ее просьбе.

Илья прошествовал к своему рюкзаку и принялся рыться в кармане. Инга переступила с ноги на ногу. В голове у нее промелькнули неоформленные картинки каких-то секс-игрушек. Слова «кое-что попробуем» безжалостно намекали на них.

Инга не разбиралась в игрушках. В секс-шопы ходить она стеснялась, да и вообще втайне считала эту индустрию чем-то постыдным, хоть и понимала, что неправа. У нее был вибратор, который подарил ей Максим на тот самый Новый год, который они отмечали в Чехии, когда Инга рассталась с парнем, но это был скорее шуточный подарок. По крайней мере, она воспользовалась им от силы пару раз. Сейчас же Инга наблюдала за Ильей все с большим недоверием. Что бы он там ни припас, она точно не захочет это пробовать. Почему они не могут заняться обычным сексом, как все?

Илья наконец нашел то, что искал, и развернулся к Инге с торжествующим видом. В руках он держал наручники.

Инга сделала крохотный шаг назад.

– Что это? – ошеломленно спросила она, хотя прекрасно видела что.

– Я хочу, чтобы ты меня связала.

Инга, сама как прикованная, продолжала буравить взглядом наручники. Они были черные, широкие, кожаные, с тонкой серебристой цепочкой. Вопреки логике, когда Илья полез в рюкзак, Инга подумала, что он ищет что-то для нее, и намеревалась отказаться, но это было в тысячу, в миллион раз хуже.

– Послушай, Илья, – заговорила Инга, все еще не отрываясь от наручников. Илья сделал к ней шаг, и она почувствовала, как в ней зарождается чуть ли не паника. Очень неуютно было вдруг осознать, что она стоит полуголая. – Это уже чересчур. Правда. Я на такое не готова.

– Почему?

– Мне это не нравится. Приказывать, командовать… тем более связывать. И я не хочу поступать так с тобой.

– Ну я же сам прошу, – недоуменно ответил Илья. Он, кажется, в самом деле не мог взять в толк, отчего Инга может быть против. – Все добровольно.

Он сделал еще два шага к ней, а она – еще один назад, уперевшись на этот раз в кровать. Паника усилилась. Она не боялась Илью, но чувствовала себя стреноженной, застигнутой в ужасном положении, из которого не выбраться. Илья держал наручник за одно кожаное кольцо, в то время как второе призывно покачивалось на цепочке. Инга в отчаянии посмотрела ему в лицо – лицо по-прежнему выражало недоумение. Это было невыносимо: почему он заставляет ее, почему не может понять и отступиться?

Илья мягко обнял Ингу, и она, попытавшись отодвинуться и снова почувствовав бортик кровати, замерла.

– Я тоже никогда не делал этого раньше, – прошептал Илья, заглядывая ей в глаза, – но с тобой хочу. Ты такая сильная. Такая решительная. Все мужчины это чувствуют в тебе сразу, я уверен. Мне хочется делать все, что ты говоришь. Если тебе не нравится, мы не будем. Но тебе понравится. Давай попробуем. Я схожу с ума, когда представляю тебя сверху.

Инга хотела ответить, что она вовсе не сильная и не решительная – по крайней мере, в отношениях ей всегда нравилось чувствовать себя избалованным ребенком, а не грозной укротительницей с хлыстом в руках. Ингины познания в этой области сексуальных фантазий и подавно не отличались глубиной. Она представляла себе зрелых суровых женщин, затянутых в черный латекс, которые избивают ползающих перед ними мужчин, – и все это было так стыдно и так отвратительно, что Инга содрогалась при одной мысли о том, чтобы поучаствовать в подобном. Но Илья продолжал нашептывать ей, какая она особенная, что она просто не осознает своей власти, и Инга начала поддаваться – не на убеждения, а на сам шепот. Ей хотелось, чтобы эта неприятная сцена закончилась любой ценой, а Илья не понимал отказов. Конечно, Инга знала, что может оттолкнуть его, возмутиться, сказать твердое «нет», но также знала, что затем последуют новые уговоры, непонимание и обида. Унизительнее такого секса было только его обсуждение. Ну наденет она на Илью наручники, не переломится. Инге проще было сделать вид, что это в порядке вещей, – вдруг чудом и сама поверит, – чем лишний раз убедиться в том, что человек перед ней чужой, далекий и настолько эгоистичный, что не принимает ее желания всерьез.

Решившись, Инга перехватила руку Ильи, вынула из нее наручники и взглядом указала ему на кровать.

Часть вторая

Когда Илья объявил ей, что она поедет в пресс-тур в Париж, Инга сперва лишилась дара речи, а потом вскочила из-за стола и повисла у него на шее. Они сидели в винном баре недалеко от Ингиного дома.

– Когда? – спросила Инга, через пару секунд отстраняясь от Ильи, но не размыкая объятий.

– Инга, тссс, ну сядь, – притворно строго сказал Илья, осторожно снимая ее руки со своих плеч. – Ты же знаешь, что так нельзя. Через месяц.

Инга вернулась на свой барный стул. Сделав глоток вина, она спросила снова:

– А на сколько?

– Пять дней. А знаешь, что самое главное? – Илья наклонился к ней, как заговорщик, и Инга автоматически тоже подалась вперед. – Я поеду с тобой!

– Ого! Вот это да!

– Да. Ты была когда-нибудь в Париже?

– Была, но очень давно.

– Тем лучше. Покажу тебе свои любимые места.

– С едой? – хмыкнула Инга, но если Илья и заметил иронию в ее голосе, то виду не подал.

– Конечно, – высокомерно сказал он. – Не достопримечательности же там смотреть. Там китайцев – не протолкнешься, да и кто эти музеи не видел.

Инга снова глотнула вина.

– Ну, ты рада? – немного капризно спросил Илья.

– Я очень рада. Спасибо, Илья. Только, слушай… я сейчас подумала… а это не будет выглядеть странно? Ну, на работе?

Илья выпрямился на стуле и посмотрел на Ингу с неудовольствием.

– Нет, – сказал он сухо. – И вообще, с каких пор тебя это волнует? Вроде бы ты не придаешь таким вещам большого значения.

– Я спрашиваю из-за тебя.

– А, ну спасибо, что иногда думаешь обо мне. Думай об этом, пожалуйста, тоже, когда кидаешься мне на шею в общественных местах.

– Ну ты чего, – мягко сказала Инга и накрыла руку Ильи своей. Он сделал движение, как будто хотел стряхнуть ее ладонь, но в последний момент передумал. – Я правда очень рада. И очень рада, что мы поедем вместе. Просто я не хочу, чтобы у тебя были проблемы и чтобы ты нервничал.

– Не будет никаких проблем, – неохотно проговорил Илья, а потом вздохнул. – Ладно. Мне просто показалось, что ты как будто не рада.

– Я очень рада, – заверила его Инга.

– Тогда хорошо. Из-за работы не волнуйся. Ты помнишь, что ты больше не специалист, а ведущий специалист? Я же не какую-то девочку-стажерку с собой везу. Твоя работа – в том числе организовывать пресс-туры. И мы, кстати, полетим отдельно. Мне сначала надо будет в Лондон, так что я вылечу на два дня раньше.

– Про ведущего специалиста я тоже хотела поговорить, – осторожно начала Инга. – Понимаешь, мне кажется, что Мирошина как-то не очень это восприняла.

– Инга, – простонал Илья. Он все же стряхнул ее руку и провел ладонями по лицу, как будто умылся. – Я не могу это больше слушать. Далась тебе Мирошина.

– Мне плевать на Мирошину, – твердо ответила Инга. – Но она всех может настроить против меня, а я не смогу работать в месте, где меня все ненавидят.

– Никто тебя не ненавидит! Мирошина просто завистливая сука. И неудачница. Все не может себе мужика найти, вот и бесится.

Несмотря на то, что Инга и сама недолюбливала Мирошину, ей стало за нее обидно.

– Зачем ты так говоришь?

– Потому что это правда. У нее недотрах на лице написан. И тебе она завидует, потому что у тебя все получается. А она сидит сиднем три года, и без толку.

– Если она такая ужасная, почему ты ее не уволишь? – пожала плечами Инга.

– Она удобная. Давно работает, всех знает. Сплетни эти ее вечные. Для внутренних коммуникаций то, что надо. Не имеет смысла ее менять. Такие, как ты, редко попадаются, обычно наймешь кого-то, а потом полгода пытаешься обучить.

– Ну это тебе кажется, что у меня все получается, – с сомнением проговорила Инга. Она хотела подлить себе вина и потянулась за бутылкой, но Илья оттолкнул ее руку и налил ей сам. Инга проигнорировала его грубый жест. – А им всем, наверное, кажется, что я так быстро расту на работе неспроста. И та же самая Мирошина может начать сама распускать сплетни, что это потому, что я с тобой сплю.

Илья резко поставил бутылку на стол, вино в ней плеснулось.

– Никто не знает, что ты со мной спишь, – отчеканил он.

– Конечно, никто не знает. Но людям же нужно какое-то объяснение. Как-то оправдывать себя, почему у них карьера не складывается, а у меня – так быстро.

– Твоя карьера складывается так быстро, потому что ты умница. Таких, как ты, днем с огнем. Если они этого не видят, то они идиоты. Ну эй. – Илья взял Ингу за подбородок, но почти сразу же отдернул руку, словно обжегшись. – Посмотри на меня. Хватит этой ерунды, я тебя прошу. Ты хорошо работаешь, поэтому растешь. Все начальство это видит.

– Правда? – слабо улыбнулась Инга.

Этот разговор все время повторялся и всегда развивался по одним и тем же драматическим законам: Инга делилась сомнениями, Илья негодовал, Инга настаивала, Илья принимался ее хвалить, Инга неохотно соглашалась.

– Конечно, правда. Я бы не стал тебя повышать, если бы не мог показать твои результаты всем вышестоящим.

– И ты показываешь?

– Да никто не просит, – отмахнулся Илья. – Ты думаешь, мне там совсем не доверяют, что ли?

– Я уверена, что тебе очень доверяют, – пылко ответила Инга.

– В общем, забей на Мирошину. Кто она такая вообще? Алевтина тебе что-нибудь говорила?

Инга насторожилась.

– Ничего. А что она должна была мне говорить?

– Ничего и не должна была. Я как раз про это: она твоя непосредственная начальница, но, как видишь, у нее твое повышение вопросов не вызывает.

Илья произнес эти слова с беспечностью, но в Инге уже ожила давняя тревога.

– Илья, а можно тебя кое о чем спросить? – вдруг решилась она.

– Начинается. Ну что?

– Скажи, а какие у тебя отношения с Алевтиной?

Илья не замер, не нахмурился, не отвел взгляд. Он неторопливо допил вино и спокойно сказал:

– Нормальные. Нормальные рабочие отношения. Почему ты спрашиваешь?

– Мне просто кажется… – Инга под столом крепко сцепила пальцы. – Мне просто кажется, что вас с ней связывают какие-то более близкие отношения.

Илья потянулся к бутылке, но передумал. Лицо его по-прежнему выражало неправдоподобное спокойствие. Инга знала его уже достаточно хорошо, чтобы не доверять этому обманчивому затишью, и внутренне сжалась.

– Еще раз тебе говорю: у меня с ней нормальные рабочие отношения, – ровным голосом сказал Илья. – Я сейчас сделаю вид, что не понимаю, к чему ты клонишь, и мы закроем эту тему, поняла? И больше к ней возвращаться не будем. Я тебе все сказал.

Инга прерывисто вздохнула.

– Ты допила? Пойдем отсюда, надоело.

У нее был почти полный бокал, который Илья сам ей только что налил, но Инга ничего не сказала. Илья расплатился у барной стойки, и они вышли на улицу. Снаружи лил дождь, но в темноте его не было видно – только слышно, как капли барабанят по навесу над входом и как проезжающие машины рассекают колесами лужи.

– Ладно, – сказал Илья и раскрыл зонт. – Завтра обсудим, что нужно будет сделать к пресс-туру.

– Не поцелуешь меня?

В Инге, струсившей под конец разговора от тона Ильи, теперь проснулась злость: ей захотелось спровоцировать ссору. Невинная просьба поцеловаться на прощание была простым способом ее начать.

– Ну мы сто раз обсуждали. Зачем палиться.

– Но здесь же темно! И люди почти не ходят, – настаивала Инга.

Илья снова вздохнул. Выставив в сторону улицы зонт, словно щит, он наклонился и коротко поцеловал Ингу в губы.

– Ладно, пока, – сказал он отрывисто и как будто обиженно и, вскинув зонт над головой, шагнул в темноту.

У Инги зонта не было, но она не стала говорить об этом Илье, решив проверить, предложит ли он его сам. Не предложил; впрочем, это было неудивительно. Илья избирательно замечал бытовые неудобства: в основном когда они касались его и очень редко – когда хотел произвести впечатление.

Несмотря на то, что Инга любила дождь, идти под ним в одном легком пальто в начале апреля было не слишком приятно. Она подняла воротник повыше и быстро зашагала по тротуару. Почти сразу же она наступила в лужу, но поняла это только по хлюпанью под ногами – в темноте ничего не было видно. Недовольно цокнув, Инга сделала широкий шаг и угодила в воду еще и второй ногой. Выругавшись, она перестала выбирать направление и зашлепала вперед, не тратя время на обход. Капли стучали ей по макушке и по плечам.

Дома Инга первым делом забралась в горячий душ, а потом рухнула на кровать, попутно спихнув предметы, которые на ней лежали, – наручники, повязку на глаза и стек. По-хорошему все это надо было сложить в коробку, которая хранилась под кроватью, но Инга всегда делала это в несколько этапов: сначала она просто убирала вещи из поля зрения и только потом, через некоторое время, брала их в руки и прятала. В первые мгновения, когда Илья уходил, Ингу всегда охватывал жгучий стыд при виде разбросанных игрушек, и ей нужно было время, чтобы этот стыд улегся.

Взяв с пола ноутбук, Инга принялась вяло листать фейсбук. Она надолго залипла над рекламным видео с приготовлением какого-то десерта: ее зачаровало то, с какой обманчивой быстротой и легкостью он готовится на ускоренной съемке и одновременно – сколько калорий в нем получается. Порхающие перед камерой руки, казавшиеся самостоятельными живыми существами, смешивали в миске муку, масло, сливки, шоколад, орехи, раскрошенное печенье, поливали результат карамелью и посыпали сахарной пудрой. Инга получала почти наслаждение от того, что кто-то мог решиться такое приготовить – пример истинной отваги! – и облегчение, что никто не заставляет ее это есть.

Дальше шло два объявления про сдачу квартиры, которые Инга всегда внимательно смотрела. Она не искала замену своей, но ей нравилось каждый раз убеждаться, что она живет в самой лучшей из тех, что можно было снять прямо сейчас. Ниже в ленте шла история, написанная с желчным юмором, автор которой умудрился за день потерять зонт и рюкзак, а в конце сломать ногу, потом – реклама маникюра: Инга опять залипла, глядя, как на чьи-то длиннющие хищные ногти с ювелирной точностью наносят витиеватые узоры. Следующим Инге попался пост ее новой любимицы – журналистки, которая восхитительно получалась на фотографиях. Инга, однако, любила ее за посты – все они были до того манерными и пошлыми, что, читая их, она испытывала одновременно восторг и отвращение, примерно как с тем десертом. Журналистка никогда не заканчивала фразы – Инге чудилось, что она это делает с тем же чувством, с которым дамы девятнадцатого века роняли на балу веер и смотрели, сколько кавалеров бросится его подбирать. Она, например, писала: «Я все еще считаю видео со мной сомнительной идеей, но». Или: «Прочитайте срочно, если вы до сих пор не». Или: «А он посмотрел на меня этим своим загадочным». Она с очаровательной непосредственностью пыталась замаскировать бурлящую, рвущуюся из нее самовлюбленность иронией – в свои двадцать девять писала, что недавно у нее прихватило поясницу, «как и у всех пожилых женщин», или что комнатные растения у нее умирают «еще быстрее, чем мужчины». На этот раз Инга прочитала пост, в котором журналистка поздравляла свою подругу с днем рождения – но это на первый взгляд, потому что на самом деле пост опять был о ней: о том, как тонко и глубоко она умеет любить друзей, как они вместе с подругой ходили на концерт и как на нем журналистка поняла, что только этого и хочет от жизни – веселиться в хорошей компании. Дочитав до конца, Инга свернула один браузер и открыла на своем компьютере другой.

Это было ее главное развлечение в последнее время. Довольно странное, Инга и сама это понимала, поэтому никому не говорила, даже Максиму. После ссоры с Мирошиной на работе – точнее, не ссоры, а очередного многозначительного замечания о внезапном Ингином взлете – в Инге зажглось желание ее проучить. Однако конфликт обострять не хотелось. Инга вообще избегала конфликтов и именно поэтому так болезненно переносила колкости в свой адрес: отвечать она не любила, чтобы не услышать в ответ что-нибудь еще более обидное, но и молчать при этом было унизительно. Тем не менее Ингино возмущение требовало выхода, и она нашла его, язвительно изложив всю ситуацию в заметках на телефоне. Мирошину она описывала в беспощадных подробностях: новую прическу, с которой та походила на пуделя, манеру одеваться в обтягивающие наряды, ее попытки выслужиться и неизменный крах, который все они терпели. Ингины пальцы так и летали над клавиатурой, и каждая капля яда, который из них сочился, расцветала на экране буквой. Собственный текст Инге очень понравился, но опубликовать его, например, в том же фейсбуке было нельзя: уж слишком он был пропитан злобой, и к тому же любому мирошинскому знакомому стало бы ясно, о ком идет речь. Однако стереть его или оставить валяться в телефоне Инга тоже не хотела – в таком случае обида на Мирошину так и будет отравлять ей душу.

И тогда Инга решила завести себе на фейсбуке отдельную страницу. Другое имя, другая фотография, другое место работы и учебы – полностью выдуманная личность. Ее темная сторона – так с пафосом сказала себе Инга. Она тут же создала новый аккаунт и опубликовала там пост – все это замирая от сладкого страха быть пойманной.

Ее, конечно, никто не поймал. Пост вообще никто не увидел. Проходив пару дней со своим новым секретом и даже написав еще один пост, на этот раз про тетку, нахамившую ей в метро, Инга почувствовала, что нуждается в публике. Писать в пустоту было не так интересно. Ощущение опасности сгладилось, значит, ставки надо было повышать. Инга разослала запросы на добавление в друзья половине своей настоящей ленты (разумеется, избегая коллег). Многие машинально добавили, и поэтому следующий Ингин пост – про Аркашу, которого она считала маменькиным сынком и потому самую капельку презирала, – собрал три лайка.

С этого дня Инга стала писать постоянно. Она писала про коллег, про случайные встречи в баре, про мать. Она писала про своих бывших мужчин, про знакомых, с которыми изредка виделась, про Илью. Она приукрашивала истории. Она выдумывала истории. Инга сама не понимала, откуда это берется, но в ней будто запустили насос, который неутомимо качал из ее души все новые и новые порции желчи и злости.

Вообще-то Инга считала себя хорошим человеком. Максим спросил у нее об этом однажды, и она, подумав, с уверенностью сказала, что это так. В самом деле, ничего плохого она не делала, никаких врагов у нее не было, а последний раз она испытывала нечто похожее на ненависть в десятом классе, когда учительница по русскому поставила ей тройку за сочинение. Тем страннее было то, что, оказывается, в ней дремало столько нелюбви к окружавшим ее людям. С тех пор как Инга начала вести свой секретный фейсбук, эта нелюбовь не просто стала явной, она словно порождала саму себя – чем больше Инга писала, тем больше поводов у нее находилось. Ее раздражали люди на офисной кухне, люди в лифте, люди в общественном транспорте. Ее раздражали разговоры в опенспейсе, которые мешали сосредоточиться, ежепятничные сообщения офис-менеджера в их рабочем чате о том, что нужно забрать еду из холодильника перед выходными, владельцы собак, плачущий за стеной соседский ребенок, мотоциклисты, громко хохочущие подростки в очереди перед ней. Поначалу Ингу даже напугали эти скрытые в ней недра, но постепенно она привыкла думать, что в некотором смысле оказывает окружающим услугу – ведь, высвобождая свое недовольство тайно, она ничего не высказывала явно.

Со временем Ингино раздражение настолько разрослось, а грань, за которой находилось недозволенное, так истончилась, что Инга сделала следующий шаг: она стала оставлять комментарии. Видя в фейсбуке дурацкий пост, она тут же писала автору все, что думает. Дурацких постов было множество. Оказывается, если присмотреться, почти каждый пост можно было назвать дурацким.

Вот и сейчас, зайдя на свою секретную страницу (Инга специально завела отдельный браузер, в котором всегда была залогинена под ней: так она точно знала, что не перепутает аккаунты), Инга отправилась в фейсбук красивой журналистки и с чувством мстительного торжества написала ей в комментариях: «Браво! Вроде бы пост с поздравлениями подруге – а на самом деле, как всегда, про себя любимую. Настоящий талант, снимаю шляпу». В последнее время Инга заметила за собой еще одну вещь: у нее даже язык менялся, когда она писала с секретного аккаунта. В обычной жизни они никогда не употребляла выражений вроде «браво» или «снимаю шляпу», но тут из нее так и лезли пошлые обороты. Инге нравилось думать, что так она перевоплощается в кого-то другого – более злого человека, более грубого и простого. Этому другому было позволено то, чего сама Инга никогда не делала.

Инга часто фантазировала о том, что будет, если ее раскроют. В этом риске заключалась часть притягательности – так же, как когда она заходила к Илье в кабинет якобы по рабочему вопросу и, зная, что ее никто не слышит, зато все видят сквозь стекло, с очаровательной улыбкой говорила ему пошлости. Илья потом ругал ее за это. Инга быстро поняла, что его собственная рисковость простиралась немногим дальше сообщений про диван или секса на лестнице, по которой никто не ходит. Если Инга больше всего удовольствия получала именно от наличия зрителей, Илья буквально каменел при мысли, что кто-то может их увидеть.

Поначалу Инга, конечно, тоже переживала, но чем регулярнее становились их с Ильей встречи, тем больше она смелела. Между тем, чтобы постыдно, спьяну переспать с боссом один раз, и тем, чтобы иметь с ним постоянные отношения, была существенная разница. Стабильность их отношений прибавляла ей уверенности. Ей хотелось ими хвастаться. Это значило вместе бывать где-то, знакомить и знакомиться с друзьями, целоваться на улице. Инга отдавала себе отчет, что на работе им нужно все хранить в секрете, – Илья то и дело запугивал ее рассказами о том, как их обоих уволят, если узнают. Однако в остальном ей хотелось жить обычной жизнью: вместе ходить в кино и в рестораны, познакомить наконец-то Илью с Максимом, поехать вдвоем в отпуск.

Илья был против этого, поэтому чаще всего они встречались у него или у нее дома, а если и ходили куда-то, то только в соседние заведения. При этом даже там Илья старался держать дистанцию, чтобы, если их случайно увидит залетный знакомый, он бы не заподозрил лишнего. О том, чтобы пройтись с Ильей по улице, держась за руки, не могло быть и речи. Даже знакомиться с Максимом он не хотел и Ингу тоже ни с кем из своих друзей не знакомил. Это было особенно странно, ведь к работе не имело никакого отношения, но Илья говорил, что им лучше вообще не светиться. Надежнее. В такие моменты Инга думала, что, может, у него просто нет друзей.

Все это ее расстраивало. Она злилась на Илью за то, что он будто бы лишает ее радости окружающего мира, но настоящая причина была в том, что сам по себе Илья не мог эту радость ей заменить. Инге было мало того, что он просто у нее есть: она желала общественного одобрения, чтобы подпитываться им. Нужна была красивая обертка: свидания, совместный быт, общие планы, – потому что без этой обертки ей оставалась пустышка. Ингу по-прежнему притягивала запретность их отношений, но за несколько месяцев острота ощущений поистерлась, поэтому в последнее время она все чаще развлекалась тем, что дразнила Илью, повышая риски: гладила его по ноге под столом во время совещаний, требовала целовать ее в публичных местах, а однажды даже вынудила его заняться с ней сексом на том самом диване в его кабинете. Дело было поздно вечером, когда офис уже опустел, но в любой момент могла зайти уборщица или кто-то из коллег мог вернуться за забытой вещью. Илья едва не дрожал от страха, и это был один из немногих случаев, когда Инга получала удовольствие от того, что приказывает ему. Она испытывала злорадство при виде его унижения.

Ее отношение к самому Илье за несколько месяцев тоже изменилось. Можно было сказать, что оно наконец устаканилось. О том, чтобы расстаться с ним, она всерьез больше не думала, но в этом решении был холодный расчет. Ни его гнева, ни последующего своего увольнения Инга теперь не боялась, но понимала, что работать вместе, сохранив отношения, им удобнее. Немаловажной причиной было и то, что иметь Илью рядом было все же лучше, чем не иметь никого: она чувствовала, что нужна кому-то, что она не одна. Мать была права – Инга в самом деле не любила одиночество. Чтобы ощущать себя полноценной, ей надо было знать, что она желанна. Илья желал ее вполне отчетливо, хоть и не так, как ей бы хотелось, поэтому встречаться с ним было как питаться каждый день сублимированным супом – не деликатес, конечно, но свою функцию выполняет.

То, что они вдвоем окажутся в Париже, Ингу по-настоящему обрадовало: это уже было отчасти похоже на совместный отпуск, атрибут тех самых нормальных отношений, о которых она мечтала. Там Илья не будет шарахаться от знакомых на каждом углу, а значит, они смогут играть в настоящую пару: гулять под ручку, обниматься и ходить в модные места, а может быть, даже их секс там станет более традиционным. Эта надежда окрыляла ее.



– Давайте сходим куда-нибудь, – заявила Мирошина. – Мы сто лет никуда не ходили всем отделом.

– В бар? – сразу же отреагировал Галушкин.

Мирошина поморщилась.

– Ну почему сразу в бар. Что, других развлечений не осталось?

– Все остальное неинтересно.

– Говори за себя. На квест давайте сходим, например. Кто что делает на выходных?

– Я не могу, – уныло сказал Аркаша, отрываясь от компа и обводя всех взглядом своих младенческих голубых глаз. – У меня мама уехала сестру проведать, мне надо за ее котом присмотреть.

– Ну ты что, за котом круглые сутки присматриваешь? – фыркнула Мирошина. – Это же кот, а не ребенок.

Их отношения с Аркашей после новогодних каникул отчасти нормализовались, но Мирошина продолжала держать его на расстоянии, пресекая любой дружеский контакт холодностью голоса.

– Он плохо переносит одиночество, – виновато пояснил Аркаша.

Инга поймала себя на том, что смотрит на него, презрительно вздернув губу. С тех пор как она завела свой секретный фейсбук, наблюдать за недостатками других стало для нее особым видом мазохистского удовольствия, а игнорировать Аркашину слабохарактерность и вовсе было невозможно. Впрочем, тут же спохватившись, она придала лицу нейтральное выражение, пока никто не заметил.

– И как же ты справляешься, когда на работу ходишь?

– Приходит человек и играет с ним. И фотки мне шлет. Но это только час в день.

– Ты, Аркаш, ненормальный, – постановила Мирошина, и в кои-то веки Инга была с ней согласна. – Так, ну а остальные?

– Я могу, – сказала Алевтина. При этом она продолжала быстро-быстро стучать по клавиатуре и даже не взглянула на Мирошину.

– А я нет, – заявил Галушкин.

Инга видела, что он с вызовом смотрит на Алевтину, явно адресуя свой отказ ей, но та не подняла глаз.

– А у тебя что? Ты же только что в бар хотел.

– А на квест не хочу. И вообще-то у меня дела, – буркнул Галушкин, явно недовольный безразличием Алевтины.

Мирошина вздохнула.

– Ну а ты, Инга? – спросила она.

Инге послышалось, что у Мирошиной даже голос поменялся, когда та обратилась к ней, – до этого он звучал весело и немного капризно, а тут вдруг стал подчеркнуто вежливым.

Инге совершенно не хотелось никуда идти такой компанией, и она уже открыла рот, чтобы отказаться, но в последний момент передумала. Она работала здесь уже полгода, но так и не почувствовала себя своей. То, что Бурматов открыто ей благоволил, не способствовало сближению. Если она заставит себя пережить несколько часов в компании Мирошиной, может, та станет лучше к ней относиться? По крайней мере, ей будет сложнее говорить про нее гадости. Про своих гадости не говорят.

– Не знаю, – наконец ответила Инга. – Наверное, могу.

– Ну вот и отлично, – сказала Мирошина. Тон у нее, однако, был не слишком радостный. – Значит, пойдем женской компанией. Хотите на квест?

– Не, – ответила Алевтина.

Она по-прежнему остервенело печатала. Непонятно было, как она вообще умудряется одновременно участвовать в разговоре.

– Ну, тогда я подумаю еще и напишу вам варианты. Суббота или воскресенье?

– Мне лучше суббота, – сказала Инга.

Вместе с Мирошиной они посмотрели на Алевтину. Та пожала плечами.

– Ну, значит, суббота, – заключила Мирошина.

Они договорились сходить на занятие по керамике – Инга немного удивилась такому выбору, но не возражала. Впрочем, когда наступила суббота, ей вдруг так расхотелось идти, что она подумала в последний момент отказаться. Промучившись полчаса, она тем не менее в конце концов решила быть последовательной и, неохотно собравшись, отправилась в центр.

Они встретились возле метро «Чистые пруды» и пошли по бульвару вниз. Студия керамики располагалась в одном из переулков между Чистыми прудами и Китай-городом – ее нашла, разумеется, Мирошина, и теперь она всю дорогу щебетала о том, как там здорово. Погода стояла отличная, настоящая весна: голубое небо, нежное солнце, деревья как будто в зеленоватой дымке от крохотных, только-только проклюнувшихся листочков. Инге даже жалко было, что они запрутся сейчас в каком-то пыльном подвале и пропустят всю сегодняшнюю красоту.

Опасения ее не оправдались – студия находилась не в подвале, а на третьем этаже, огромные окна выходили во двор, на подоконнике стоял букет нарциссов. Инге, Алевтине и Мирошиной выдали по фартуку, заляпанному краской, и посадили за гончарные круги. Занятие у них вел бородатый молодой мужчина. Когда он закатил рукава, Инга разглядела татуировки на внутренней стороне рук – на одной корабль, на другой кит.

– Какой лапочка, скажите, – засюсюкала Мирошина, когда он отошел. – Такой брутальный и преподает гончарку, ну просто прелесть же.

– Возьми телефон, – пробормотала Алевтина.

Она сосредоточенно пыталась вырастить на бешено вращающемся круге башню из глины, как ей только что показали. Башня не росла, повсюду летели брызги, но Алевтина не сдавалась, подходя к изготовлению кружки с той же сосредоточенной ответственностью, с которой писала пресс-релизы.

– И возьму. Будем с ним как в фильме «Привидение». Я леплю горшок, он накрывает мои руки своими, потом мы занимаемся бурным сексом. – Мирошина захихикала.

Некоторое время все молча занимались лепкой.

– У меня ничего не получается, – с притворным расстройством сказала Мирошина, когда бородатый мастер снова к ним подошел. – Вы мне не поможете?

– Облокотитесь на колени, чтобы зафиксировать положение рук, – велел он. – Вам нужно сжимать глину сильнее. Давайте я вам покажу. Можно?

С этими словами он крепко обхватил ком глины поверх мирошинских ладоней и потянул его вверх. Мирошина так выразительно посмотрела на девушек, что Инга едва не рассмеялась.

– Что делаете на майские? Поедете куда-нибудь? – спросила Мирошина, когда они снова остались втроем.

– Я в Сочи, – сказала Алевтина. – На йога-ретрит.

– Ого, расскажи!

– Да я каждый год езжу. У нас там компания. Йога в гамаках, всякие практики групповые. Еще психотренинги. С нами специально психолог ездит.

– Ой, я тоже хочу. У меня еще никаких планов нет.

– Да там вроде уже все места забронированы, но напиши им, может, кто-то отменится.

– Я вообще сто лет не занималась спортом, – вздохнула Мирошина. – Мне из спортзала вчера позвонили. Светлана Александровна, говорят, мы хотели рассказать про новые предложения по вашему абонементу. Последний раз вы посещали нас в феврале. Ну спасибо, говорю, что напомнили. Вот зачем так делать? Как будто мне и без этого недостаточно стыдно.

– Ну это не столько спорт, сколько погружение в себя, – серьезно сказала Алевтина.